Когда в лугах взрывается заря,
И лижут ветры жар её боков,
И первобытным пламенем горят
Белёсые лохмотья облаков;

Когда её ударная волна
Срывает с леса сумрачный наряд,
С лучом совокупляется сосна,
Рождая рыжий отблеск янтаря;

Когда туман, росу свою пролив,
Стекает в реки с дымных берегов, –
Я чувствую язычество Земли,
Я верую в языческих богов!

Не сочтите белебеней,
Я вам правду, ей же ей.
Как-то жил у нас в селенье
Вертопрах и сквернодей.
И таким был курощупом –
Даром что по виду луд!
Согрешил бы даже с трупом,
Лободырный страхолюд.
И когда бы только гульням
Телеух под юбки лез,
Но приспичило же дурню,
Разохотился, туес:
Мордофилю к ведьме-пыне
Ровно в полночь занесло!
А она тотчас как вынет
Для полёта помело –
И взлетела, визгопряха,
Под стропила в тот же миг.
Околотень наш со страха
Как стоял, так сразу – брык!
Так и помер, баламошка.
До чего доводит блуд!
Ну а ведьма чёрной кошкой
Так и ходит по селу.
Наши бабы-затетёхи
Ей пугают мужиков...
Не сочтите пустобрёхом,
Я ведь вам без дураков!

Нет времени. Есть капелька росы,
Которая сползает по листу.
Ты думаешь, что тикают часы,
И что минуты в год перерастут.

Ты обречённо смотришь в календарь
И, вырвав лист, рождаешь листопад
Той осени, что смоет навсегда
Чернильные следы минувших дат.

Перебираешь чётки прошлых лет, –
Сливаются потери в мерный стук:
Не-то, не-так... Тик-так, тик-так – в ответ.
А капелька стекает по листу...

Горечь дождей на губах.
Хочется чая с мятой.
Не удержать ни дня,
Время их рвёт из рук.

Вот уже города
Золотом листопада
Вышиты, и меня
Птицы зовут на юг.

Может быть, стоит мне
К птицам прибиться в стаю.
И не смотреть назад,
Просто лететь, лететь.

Только в любой стране,
Я это точно знаю,
Будет мой снегопад,
Будет моя метель.

Горечь дождей на губах.
Прячет туман закаты.
Листьев озябших дрожь.
Астры цветут в саду.

Хочется жить всегда.
Хочется чая с мятой
И, несмотря на дождь,
Видеть свою звезду.

Что б ни случилось, всё ж
Верить в свою звезду...

Ещё трава в лесу не ожила,
Свалялась, и патлата, и седа,
И чёрных луж кривятся зеркала
Под паутиной треснувшего льда,
Но солнце потеплевшею рукой
Ласкает стынь берёзовой коры...

О сколько сил таит в себе покой
Природы, задремавшей до поры!
Под тёплой шкурой выцветшего мха
Она тревожно ждёт своей зари.
А глянешь – так беспомощно-тиха
И суматошной бабочкой пестрит...

Стыла кожа и падало сердце:
Билось в горле – и вниз безвозвратно...
Мне в ладонях бы ваших согреться,
Мне б обвиться лозой виноградной.

Эти сны... Боль моя и спасенье.
Просыпалась – и снова потеря...
Мне вернуться бы в день тот осенний.
Только... боже мой, я вам не верю.

Небо вздулось и сползло на крыши,
Влажными клоками лезет в окна
И на стёкла, как астматик, дышит.
Всё промокло.

Мне ладони бы твои на плечи.
Чая. И, наверное, с лимоном.
Чтобы очень долгим был наш вечер.
Тёплым. Сонным.

Чтобы провалиться в тихий омут –
С головою, ну а как иначе.
И скользить в оранжевую дрёму –
Гибнуть, значит.

Слушать. Как звенит внутри и бьётся.
Пить и есть из рук твоих послушно.
Целовать тебя. Куда придётся.
И быть – нужной.

Остановись. Не делай новый шаг.
Останься там, на грани тьмы и света,
Где ты еще не друг, уже не враг.
Где ты намёком, тенью, силуэтом.

Где нет ни обещаний, ни надежд,
И вслед за ними – разочарований;
Где встречи нет, и где разлуки нет,
Где ничего не сказано словами.

Я всё себе придумаю сама,
И никого винить не будет нужно
Ни в том, что я сейчас схожу с ума,
Ни в том, что мне однажды станет скучно...

Небо – седая птица.
Крылья-объятья влажны.
Взмахами бьёт по лицам.
В городе птице страшно.

Ранена птица будто.
Ей бы в лазурь, да выше –
Взвиться навстречу утру,
Звёзды сбивать на крыши!

Но тяжелеют крылья,
Бьются они о стены.
И покидают силы,
И набухают вены…

Падает ниже, ниже,
Как на штыки – на башни.
Крика её не слышно.
Значит, ей очень страшно…

Когда у кошки кончается девятая жизнь,
Она залезает на очень высокое дерево.
В это время обычно зима, и снег кружит.
Лучше бы лето… Но это уж как отмерено.

Снежные хлопья собьются в стаю на миг.
Смотрит кошка – а рядом ангел притих…

Снизу дети не видят кошкиных глаз.
Дети считают звёзды, пальцами тыкая.
Собьются со счёта – их больше на этот раз.
Вон там, ещё две… жёлтые какие, смотри-ка!

А вечером будут звать тревожно: кис-кис!
И, улетая, кошка посмотрит вниз…

Там, внутри, на меня намоталась тоска
Разлохмаченной серою ниткой.
Понасыпало время повсюду песка
И ползёт по нему, как улитка.

А в пустыне такой от зари до зари
Ветер, вылизав сонные дюны,
Тянет серые нитки мои изнутри
И играет на них, как на струнах.

И симфония эта почти удалась,
Только зрителей нет и в помине.
Не надеясь на глас, примеряю на глаз
Вопиющего участь в пустыне.

И затянет во тьму без труда, без следа
Безнадёжно зыбучее время.
Может, не было вовсе меня никогда.
Хоть бы тень... Но откуда здесь тени?..

По раскисшим тропинкам меж чёрных корявых деревьев
Бродит память о прошлом – жилец двухэтажных домов,
Где полны чердаки странных шорохов, пыли и перьев,
А подвал охраняет пудовый амбарный замок.

Деревянные двери подъездов скрипят и грохочут,
Половицы кряхтят, и дрожит в паутине паук.
И почтовые ящики преданно ждут свою почту.
Почты нет, но они по привычке надеются – вдруг?..

Память сядет на лавочку (сколько ей лет, интересно?),
И заохают обе от хруста артритных колен.
По-старушечьи память затихнет, уставясь, как в бездну,
На усталые руки в узорах синеющих вен.

В палисаднике будут тянуться к весне первоцветы...
А напротив, на стройке, где вырыт уже котлован
(Этажей двадцать пять, а закончат, наверное, к лету),
Любопытной своей головой крутит башенный кран...

Регина Мариц
всё это

всё это — алфавит язычного испуга.
наборщик турок, у него одышка,
он рассыпает шрифт.

всё это только спит и видит спину звука,
и силится расслышать,
но — слепит.
_________________

Явились мне во сне испуганные буквы,
И кашель-проза, и стихи-одышка.
Зубов рассыпан шрифт.

А это муж храпел мне в спину страшным звуком.
Его я в бок: эй, слышь-ка!
Но – спит…

Аполло
Вместе

Как хорошо... Три дня с тобою вместе.
Болтай, что хочешь, думай ни о чём.
Засну. Проснусь. Блаженно, словно в детстве,
Легко. И под щекой твоё плечо.

Залезу я в твой свитер допотопный,
Надену гулливеровы носки...
Как мне тепло, спокойно и удобно –
Всей предыдущей жизни вопреки.

За эти дни не брился ты ни разу,
Зарос и превратился в дикаря.
Из бороды глядят два синих глаза.
Люблю тебя, по правде говоря...
____________________________

Три дня с неандертальцами в пещере
Я провела. Беда, я вам скажу!
Как хорошо – они меня не съели!
Как жаль – потомство будет просто жуть.

С тех пор кошмары за ночь по два раза,
Уже неделю маюсь и не сплю:
Из темноты глядят два страшных глаза...
Неандертальцев больше не люблю.

Вы,
.....кто хорей
...................укладывает
....................................в штабели,
Кто ямбами,
.................как шурупами,
......................................смысл закручивает,
Кто тянет строки,
.........................как иной строитель –
.......................................................кабели,
Вы, дармоеды,
....................делом занялись лучше бы!

Когда рассвет
....................в окнах встаёт
..........................................зарёванных
И где-то рабочий
.........................норму дневную мучает, –
Бездарно,
..............до пролежней,
...................................нянчите полудрёму вы,
Пытаясь
............сюжет украсть
..................................у неё по случаю.

А вам бы
.............лопату в руки,
..................................пузырь да Задорнова,
И душу не в стих паковать,
......................................а настежь так!
Вы стали бы тоже читателем
........................................фольклора заборного,
Которому ваши стишки
.................................на растопку разве что!

*Конкурсное. Антиподы. Читатель-хорей-штабель

Я однажды, наверное, всё-таки тоже умру.
Раз – и нет. Ну, а там как угодно – хоть смейтесь, хоть плачьте.
Полетаю в тоннеле, похожем на чью-то нору,
На просвет – и в объятия к чёрту, а может, к Петру...
К Дейви Джонсу – за век просолюсь на безумном ветру
С мертвецами, что лыбятся так же, как Роджер на мачте.

Ну а что? Это вам не в Эдеме питаться пыльцой,
О высоком болтая с блаженными в платье пастушки,
И, мечтая о змее, шарахаться с тоненьким «ой!»
И курить не взатяг втихаря на троих по одной,
От архангела пряча бычок за крылатой спиной…
Там мне рома никто не плеснёт в оловянную кружку.

Но куда попадёшь – неизвестно, конечно. Секрет.
Это ж вам не на выбор – 3D, вип-места, кока-кола,
Хочешь – триллер, а хочешь – вполне пасторальный сюжет...

А поскольку не знаю, понравится там или нет,
Я бы сразу купила ещё и обратный билет.
Надо будет на входе спросить – не найдётся ль такого?..

Свистнул ветер, прошёл навылет
И умчался куда-то – вжик!
Мы когда-то другими были,
Не боялись жизней чужих.

Не ленились весной разродиться
Сладким бременем разных безумств.
А теперь... эти лица, лица...
И надежды – тяжёлый груз.

И не хочется сбоев пульса,
Новых встреч, непривычных хлопот.
Так идти бы знакомой улицей,
Не меняя маршрут... Но вот

Тает всё за окном. И, похоже,
Закипает адреналин.
Пузырится, бурлит под кожей
С безрассудством игристых вин.

И такое мне в голову лезет –
Не к лицу и не по годам.
И боюсь, что за веточку фрезий
Я не думая душу отдам.

Когда уйдёшь, останутся следы.
Их слижет ветер языком шершавым.
Примятые поднимутся цветы.
Зашелестят встревоженные травы.

Наступит день. Его сожжёт закат,
И искры звёзд рассыпятся до края.
И зашумит ветвями старый сад,
И серебро на листьях заиграет.

А на заре, не чувствуя вины,
Сверкнут луга огнями зверобоя...
И только сны останутся верны
И улетят с ветрами за тобою.

Мой мир красив. Он прост и угловат.
По трещинам карабкаются лозы.
В нём бьются мотыльки о сорок ватт,
Пыльцу и пыль мешая в равных дозах.

В нём лестницы скрипят и вьются вверх.
Виток, виток… И так до полной скуки.
И жалобно растягивает мех
Аккордеон, пытаясь вспомнить звуки.

Мой чудный мир. В нём теплится рассвет,
И больше ничего тут не случится:
Ни смысла нет, ни будущего нет –
В раскрытой книге вырвана страница…

Слышишь: ветер свищет, ропщет,
Пенит чёрную волну.
Кипарисовые рощи
Тычут пики в пелену.

Разогнавшись, бьёт о камни
Обезумевший прибой,
Словно берег – ворог давний,
Предназначенный судьбой.

И, разбившись, брызжет злобно,
Отползает и шипит
И опять швыряет волны
На сверкающий гранит.

И однажды тот поверит,
Что вода сильней стократ.
Сдастся берег, рухнет берег.
Станет Меккой Арарат.

Я крикну – зазвенит от крика небо.
Взметнутся потревоженные птицы
И загалдят испуганно и гневно.
О синеву их крылья будут биться.

Я разбужу берёзовые соки
И стрелы трав нацелю прямо в солнце.
И загудят дождями водостоки,
И радуга над городом взметнётся.

Я крикну! Пусть откликнется, зверея,
Хрипатый гром, и ветер крутит смерчи.
Живу! И жизнь – прекрасная затея.
И щедрый мир распахнут и доверчив!

С рассветом гаснет белая звезда,
Стекая каплей мутного дурмана.
И, дав гудок, уходят поезда
В другие города, в чужие страны.

С рассветом темень сыплется золой,
И, вырвавшись из сонного покоя,
Обрывки снов уносятся долой
И кружатся то снегом, то листвою.

С рассветом льдышку тающей луны
Белёсыми лучами слижет солнце.
И вылупится шум из тишины,
А тишина на части разорвётся.

С рассветом тени выбелит восток,
Туман свою затушит сигарету...

Я сладко сплю, тебе уткнувшись в бок:
Ты никуда не денешься с рассветом.

Анна Леонова
Светлый день поэзии

Светлый День поэзии -
Спешим его отметить!
О Парнасе грезим мы,
Грешим, бывает, этим:
Как рифмою, так ритмом,
Весёлостью размера...
Но звук поющей скрипки,
В поэте не химера!
________________________

Живёт во мне химера
Огромного размера.
И то ль виолончелька,
То ль дудочки поют.
Я грежу о Парнасе
И жгу на контрабасе.
Соседи как услышат,
Так сразу в бубен бьют.

Слышишь – скрипят перья в твоей подушке?
Те, кто из снов, пишут. О чём – не знаю.
Вьются вдоль строчек хвостиков завитушки.
Письменность – честно скажу – у них смешная.

Ты прочитать не сможешь. Никто не сможет.
Буквы, сцепив крючки, растянутся в нитку
И уползут (чуешь – мороз по коже?)
Медленно, след оставляя, будто улитка.

Это от них утром тебе прохладно.
Форточка хлопнет, хвост прищемив строчке.
Каплями скатятся вниз по стеклу… Ладно.
Те, из подушки, еще настрочат. Ночью.

Разгляди во мне девочку и убегай без оглядки.
Потому что я девочка. Я мечтаю и верю.
И пока это так, у меня всё в порядке.
И не хлопай, пожалуйста, дверью.

Разбуди во мне женщину и уходи, не прощаясь.
Потому что я женщина. Я не верю мужчинам.
Потому что цветок превращается в завязь
По вполне объективным причинам.

Разозли во мне ведьму и, обернувшись инкубом,
Овладей мною, демон. Торопись! Утро близко.
Я не верю. Но как убедительны губы…

***
И толпы озверевшей проклятия грубы.
И костра ослепительны искры…

Земля остыла
и не может дождаться снега.
В жухлые листья
обернула чёрное тело.
Время скрипит
и тащится разбитой телегой,
В которую осень
за дальним перелеском села.

Ветошь неба
накрыла посеревшие травы.
Ветер изодрал
о голые ветви скулы.
Стареет осень,
обречённо телегой правит.
Кожа её желта
и угловатые плечи сутулы.

Растрёпаны космы,
трясётся голова седая.
Скоро старухе погибель,
остальным – оковы...
Вспорола колея простор
от края до края.
А солнце ослепло,
пялится бельмом бестолково...

Когда с одышкой солнышко
на сосны забирается
и складывает сумерки
лиловые в мешок,
мне у вьюнка в объятиях
так сладко просыпается,
до слёз почти зевается –
ну так мне хорошо!

Я отражаюсь в капельках
и строю каплям рожицы,
анютиными глазками
смотрю по сторонам.
Сиреневые волосы
от ветра заерошатся.
Я пёрышком сиреневым
На руку сяду вам.

Пойду гулять я по полю.
Люпины голенастые,
лиловые и синие
и даже голубой,
навстречу шеи вытянут
и скажут «здравствуй-здравствуй» мне.
В лесу черника спелая,
Нарву её с собой.

И день проходит весело,
и вам я так советую –
лениться и бездельничать,
болтать о пустяках.

Я просто фея летняя,
и всё мне фея-летово,
и я порхаю бабочкой
и сплю на васильках.

Мне синие звёзды воткнулись булавками в мозг.
Мне желтые звёзды пробили искрой роговицу.
Луна – остывающий в блюдце растаявший воск.
И ветви берёзы ветра заплетают в косицы.

Взорву эту ночь миллионом фальшивящих нот.
Захлопают серыми крыльями тени былого.
И память прольётся чернилами на небосвод,
И кто-то тихонько заплачет над вымыслом снова.

А я просто снег, я бликую в лучах фонарей.
Я – сотни кристаллов давно поглощённого света.
Но в жизни иной под копытами чёрных коней
Я огненной радугой переливалась с рассветом...

Ветер деревьям рвёт
чёрные жилы.
Стволы
укутаны мхом.
Холод.
Холод.
Трещит небо,
скрипит
на стылых стропилах
да из щелей
сыплет труху на город.

А тот, подняв воротник,
топает гулко,
хрипит,
кашлем пугает ночное эхо.
Пальцы ему
жгут светофоров окурки...
Если бы город мог,
он бы уехал.

Прочь
от смеси духов, пота и газа,
еды, скисшего пива, страниц ворда,
битых
стёкол в душе,
взглядов-стразов,
бледных лиц,
ярой мадженты билбордов.

Но
провода
стянули ему горло,
прибили к земле топотом ног
безумцы.
Постапокалипсис
видит во сне город:
корни деревьев
рвут
мёртвые улицы...

*Конкурсное. Тактовик

Я ухожу одна и налегке,
И только прочь лежит моя дорога.
Я утону в рассветном молоке,
Таком густом, что хоть руками трогай.

Мне кинется под ноги иван-чай,
Малиновые брызги рассыпая.
Я ухожу не сразу, не сейчас
По этим ломким стеблям иван-чая.

Я ухожу по берегу реки,
По хвое прошлогодней на тропинке.
Мне светят зверобоя огоньки,
Луна свои меняет половинки.

И бусина росы, впитавшей луг, –
Вот глобус мой. Он искрами играет.
Ко мне навстречу тянут сотни рук
Ромашки, полонённые ветрами.

Здесь нет ни километров, ни часов,
Здесь не бывает поздно или рано...
Веснушчатой, растрёпанной, босой
Я ухожу всю жизнь в свои туманы.

Медведь задумал пенью научиться, –
Как ни поёт, дурной выходит звук.
Ему сказали:
– Обратитесь к птицам,
Громкоголосый косолапый друг.

Он – к соловью:
– Послушай, невеличка,
Вот фа бемоль: Ы! Ы! Вот ля диез: У! У!
«Кошмар, – решила маленькая птичка, –
Но я ему, пожалуй, помогу.

А что же? Выгодна подобная работа:
Такого дурня не научишь петь,
Зато когда меня обидит кто-то,
В мою защиту выступит медведь».

И начались медвежьи вокализы!
И день, и ночь стоит безумный рык.
А соловей, как истинный подлиза:
– Вот это голос! Силища! Мужик!..

Услышал шум орёл из поднебесья –
В обеденное время, в самый час.
Пока медведь свою горланил песню,
Соловушку орёл когтями – раз!

А тот – кричать:
– Спасите! Помогите!
Потапыч, я ж твой друг и педагог!..
Печально. За динамикой событий
Медведь наш уследить никак не мог:

Он ничего не видел и не слышал,
Неслось над лесом бешеное «У-У-У-У-У!»
А голос соловья всё тише, тише, –
Так и достался на обед орлу.

Вот так порой – увы! – бывает в жизни.
Ужасная история, друзья:
Медведь орёт, как прежде, вокализы,
Но лес уже не слышит соловья…

***
Запомни каждая сознательная птица:
Когда тебе прекрасный голос дан,
Летай и пой! Поверь мне, не годится
На дураков разменивать талант.

Шаг. И другой. На ощупь. И скрипнет дверь.
За горизонтом лестница вниз ведёт.
Спустишься – влево тринадцать шагов отмерь.
Там ты увидишь короткий и узкий ход.

Страх паутиной прилипнет к твоим щекам.
Сердце, как маятник, в стены начнёт стучать.
Факел, который уронит твоя рука,
Тут же погаснет, шипя и пуская чад.

Не бормочи. Эти своды не любят шум.
Белых мышей захватил для ушастых сов?
Ну же, давай, выпускай по одной, прошу.
И в благодарность они отопрут засов.

Грохот. И пыль. Ты не очень испуган, нет?
Скрипнули дверцы у шкафа. Бежишь назад?
Ну и напрасно. Ведь это же твой скелет.
Это твоя изнанка. Твой личный ад.

...Лестница – там, направо. Тебе пора.
Ты заходи. Тут много ещё добра...

Не было, не было
Ничего.
Сон тягомотный. Сбитые простыни.
И под щекою твоё плечо -
Подарок на память от прошлой осени.

Не было? Было? Навек?
На миг.
И ни дотронуться, ни прикоснуться.
Только виденья одни на двоих
У сумасшедшей и у безумца.

Глупо винить. И винить -
Кого?
Ну до чего ж всё бессмысленно, господи...
Не было, не было. Ничего.
Сон тягомотный. Сбитые простыни.

Знаешь, что делает в южных горах тёмный ветер?
Шарит по склонам он, сланцы лениво кроша,
Лижет бока развалившимся звёздным медведям,
Думая, будто бы пьёт молоко из ковша.

В гроте далёком, чьё устье терновник упрятал,
Выпустив когти, что в клочья порвут чужака,
Плещется ветер в ручье вместе с рыжей наядой,
В этих местах заплутавшей в иные века.

С выступов скал в утомлённое море ночное,
Крылья сложив, чёрной нежитью падает вниз,
Лунного платья подол поднимает волною
И разрывает прибоем на тысячи брызг.

Знаешь ли ты, что творит этот ветер бессонный?
В окна врываясь, крадёт поцелуи у нас
И выпускает их птицами в мир заоконный,
Чтобы они одичали на дремлющих склонах
И возвратились шальными в предутренний час…

allegrо

Понимаешь, мама, очень странно:
Федя в меня больше не влюблён.
А Антон, конечно, очень славный,
Но ужасно низенький Антон.

С Пашкой мне, конечно, интересно,
Но вообще-то Пашка толстоват,
Ну, и в Аньку Пашка, если честно,
Был влюблён, я знаю, год назад.

Коля - скучный, Миша - и подавно.
Вот Печорин - очень ничего!
Мы сегодня с Ольгой Николавной
Весь урок болтали про него.

Он прикольный. Очень классный то есть.
И с такой историей любви!..
Ну и ладно! Всё равно в Макдональдс
Мы одни с девчонками пошли...

Я дыхание больше не слышу своё,
Этот хрип мне совсем не знаком.
Там, внутри, в моём горле, вибрирует, бьёт,
Нарастает, шевелится ком.

Он опутан сосудами, рвётся из пут.
Что же лёгкие так нелегки?
И взрывается плоть, и оттуда растут
То ли иглы, а то ли штыки.

Я его узнаю. Белый яростный зверь
Разрывает на части меня.
И алеют в глазах обещаньем потерь
Эти всполохи злого огня.

Обжигает. Пульсирует. Нервы звенят,
И сознанье летит под откос...
Моё бешенство в горле живёт у меня.
Моё бешенство – ёж-альбинос.

На последнее свиданье
Ночью тёмной
Ты придёшь воспоминаньем
Тихим, сонным.
Горьким вдохом,
Позабытой деталью,
Восстановленной по крохам
Печалью.
Фотографией, знакомой
До боли.
До такой, что комом боль
Эта в горле.
Вдруг. Из прошлого. Зачем?
Не звала ведь.
Непослушная совсем
Стала память.
В полудрёме промелькнёт
Вовсе глупость:
Сколько лет за тот год?
Я б вернулась...
А быть может, я тебя не узнаю.
И ресницами смахну, засыпая.

Это будет весною, в апреле.
Снег сбежит сумасшедшим ручьём,
И от бешеных ритмов капели
Станет где-то внутри горячо.

И тогда мне покажется, будто
Я пьяна до бесчувствия, вдрызг
Предвкушением давним и смутным,
Рвущим душу на тысячи брызг.

Ты ко мне подойдёшь... Боже правый,
Я тебя не видала во сне.
Я любила других. Я не знала...
Да простишь ли когда-нибудь мне?..

Мир исчезнет, останется где-то.
Ну и ладно. Была ни была.
А в глазах – не вопрос, а ответы.
Наконец-то. Я долго ждала.

В розовом всплеске ветра
Дымки растает след.
Это такая вера:
Всем существом – на свет.

Слепо, на ощупь будто,
Нежно, дрожа, слегка,
Чувствуя силу смутно
Тонкого стебелька;

Капли росы лаская,
Робок, влюблён, не скуп,
Пробует небо краем
Чуть приоткрытых губ;

В зелени гибких линий,
Росчерком между строк...
Так расцветает синий,
Как небосвод, цветок.

Во сне я видела войну.
Но не окопы и не доты,
Не кровь, не дыма пелену,
Не тех, кто мучился в плену,
И не расстрелянные роты.

Мне снился город, сер и нем.
Кругом распахнутые двери.
И окна, мёртвые совсем,
Сквозняк, снующий между стен,
И ощущение потери,

Тоски бессильной и глухой,
И обречённости – до воя.
Наружу рвался этот вой,
Но город вязкой тишиной
Сдавил его, накрыл собою.

И я бродила в этом сне
Одна по переулкам куцым.
Шуршали листья в тишине...

Я побывала на войне.
Я так надеялась проснуться...

Чадит луна молочными туманами.
С теплом ветров опять вдыхаю грусть.
Что прошлое? Картинками случайными
Оно застыло в памяти – и пусть.

Я не хожу по этим пыльным улицам,
Где призраки из чёрно-белых лет
Беспомощно навстречу будут щуриться
И робко улыбаться мне в ответ.

Но сходит снег ручьями заполошными,
И лёгкие становятся тесны...
Из года в год ко мне приходит прошлое
С теплом ветров и запахом весны.

Обопрусь ладонями о воздух,
Рухну в небо – сердце пополам!
В жизни всё легко и очень просто,
Если солнце светит по утрам.

В туч седых растрёпанные космы
Я вплету лазурные банты.
До чего же всё легко и просто,
Если не боишься высоты.

Ухвачу за бороду я ветер.
Полечу к тебе. Куда? Бог весть!
Как легко и просто жить на свете,
Если ты на свете этом есть.

Отпущу тебя легко и просто,
Если ты сумеешь, уходя,
Слёз моих серебряную россыпь
Нанизать на ниточки дождя.

Ты маленьким был,
и руки мои
были тебе гнездом.
Мальчик.
Горластый птенец.
Голубые глаза.
Тебе и сейчас, наверное,
Тесен дом.
Но ты подожди.
Меня оставлять нельзя.
Дай мне ещё немного
часов и дней.
Чёлку поправить.
К щеке
прижаться щекой.
Потом ты станешь высоким,
будет тебе видней.
Ты и сейчас, наверно, уже такой…
Во всем виноват календарь.
С тех пор, как ты есть,
Я просто ни разу
Не тронула в нём ни листа.
И всё забывала
тебе колыбельную спеть.
Вечно казалось,
что времени до черта…

Вселенная, я твой случайный гость.
По галактическим светящимся спиралям
Стекаю каплями тобой пролитых слёз,
Что звёздами далёкими мерцали.
В тех лабиринтах стынет гулкий мрак.
Безумный плач – и снова станет тихо.
И Вечность надевает чёрный фрак,
Чтоб проводить желающих на выход.
Я не хочу. Мне с ней не по пути,
Я прячу за спину вспотевшие ладони.
Меня во тьме на ощупь не найти.
Ну, может быть, потом, но не сегодня.
О звёзды исцарапана душа.
Мне не сбежать. Обратно не вернуться…
Вселенная. Большой хрустальный шар
В ладонях чернокнижника-безумца.

Тянет сосед во дворе папироску.
Не лето, а полный штиль.
А я босиком по прохладным доскам.
И пляшет на солнце пыль.

В школу не скоро. Лениво в июле.
Жухнут уже тополя.
На лавочке тихо бубнят бабули.
И… может, пойти гулять?

В обед у завода к бочке за квасом
Знакомых полным-полно.
Гудит вдалеке сонной мухой трасса,
А в клуб привезли кино.

Жарко. Будильник умаялся тикать.
Беды скучают без нас...

Мне бы набрать с перезрелой черникой
Лета того про запас...

*Конкурсное. Седьмая пятница. "Беды скучают без нас" (А. Ахматова)

У каждого свой апокалипсис.
Однажды ломается мир.
От грязи, невежества, зависти,
Надежды, протёртой до дыр.

От крика, который не выкричать.
От сжатых до боли зубов
И тысячи, тысячи, тысячи
Рассветом разорванных снов.

Однажды наотмашь, пощёчиной
Нелепый и глупый пустяк.
И вроде бы больно не очень, но –
Последняя капля. А так…

Мне память как шоры, как занавесь.
Мне нравится памяти ложь...

У каждого свой апокалипсис.
И он ни на чей не похож.

Снег. Снег. Синие тени.
Небо царапают чёрные ветви.
Ветер позёмку приводит в смятенье:
Будет весна? Нет ли?

День. Ночь. Рыжие флаги
Вечер опустит, а утро поднимет.
Птицы, спросите у солнца-бродяги:
Скоро зима сгинет?

Вот – флот: облако-парус
Вздулось, несётся фрегатом безумным.
Эй, там, на марсе! Ну где задержалась
Стая ручьёв шумных?

Свет. Блик. Солнечный заяц
Скачет по крышам, летит по фасадам,
В окна стучится, огнями взрываясь.
Значит, весна – рядом!

Бывает в жизни так: достоинств тьма,
А толку нет, поскольку нет ума.
Как раз похожий случай мне знаком.

***
Одна овца гордилась курдюком.
Была она краса и гордость стад –
Не каждый отрастит подобный зад!
И, чувствуя значительность и вес,
Овца решила проводить ликбез
И всем давать затеяла советы:
Как пить, справлять нужду… про то, про это…
Учила всех по поводу и без.
Её завидев, кот на крышу лез.
И даже бестолковой канарейке
Она свои совала три копейки.
Устали все от этой процедуры.
Сбегали. Двор пустел. И только куры
Кудахтали, таращились, кивали,
Поскольку ни черта не понимали.

Овца в аудитории нуждалась.
Советы есть – народу нет. Вот жалость!
И, в поисках блукая за посёлком,
Овца случайно увидала волка.
Тот, зайца удавив, по чести честь,
Пускал слюну и собирался есть.
Овце и счастья большего не надо!
Пришла, тряся гузном, и встала рядом.
И — волку:
— Как ты кушаешь, бедняжка?
Начни с другой, жирней другая ляжка!
А волк — он что? Он зыркнул жёлтым глазом,
Сказал:
— Овца! — и горло вырвал разом.
Не досчитались в стаде вечерком
Овцы с её огромным курдюком.
И не сказать, чтоб было очень жаль…

***
Совсем проста у басенки мораль:
Когда сильна не голова, а зад,
Ты не давай советы всем подряд.

Катаржина Ковальска
Я стану для тебя луной

Я стану для тебя луной,
Пусть небо залито пожаром,
И ты меня не замечаешь.
Я стану для тебя луной.
Глупец, не знающий покой,
Все бродишь в городе туманов,
И сотню раз себя теряя
Вперед гонимый пустотой.
Слепой дорогу указал
И ты последовал совету.
Увы, теперь не зная где ты
Окутан сенью облаков.
Ты не заметил свет во тьме,
Что за тобой ходил по свету
И боль пронзает сердце девы
Я стала для тебя чужой….
_______________________

Я стану для тебя луной.
Свои таращить буду очи,
Глазеть к тебе в окно средь ночи,
А ты там прыгаешь с другой.
Глупец! Слепец! С ума сошёл!
Она страшней меня и толще,
Ты, словно кур, попал к ней в ощип.
Ты променял меня – на шо?!

Неееет! Астероид буду я!
Я прилечу к тебе с приветом
И разнесу тебя по свету,
И не оставлю ни… чего!

…А вы как хотите –
бегите, летите,
теряйте надежду, ищите ключи.
А я – у причала,
где цепью бренчала
дремавшая лодка и чайка кричит.

Заброшу вдогонку
течению донку,
закину кормушку, потом затянусь
дымком сигареты.
Отличное лето.
Поклёвок не видно, не слышно – и пусть.

В румяные воды
войдут теплоходы,
где солнце рассвет наплескало в туман.
На палубах люди,
в купальниках груди.
Протяжный гудок подаёт капитан.

Какая погодка,
и чмокает лодка,
слюняво целуя речную волну.
Натянута леска.
Без шума и плеска
леща пучеглазого в лодку тяну.

А мама махала
руками с причала:
суши якоря, остывает обед!
Затяжка, заначка…
Была я рыбачка,
и было тогда мне четырнадцать лет.