Навис не прямо и не криво над спящей Волгою Венец:
не облака - седая грива; не по злобе, не по вине
недоучившихся студентов, но по велению судеб
стоит Симбирск в январь одетый, - степной империи надел...

Над белым камнем мёрзлой Волги - кресты, златые купола.
Разносит ветер чистый, долгий небесный звон, собачий лай
и хлопанье дверей, калиток, и чинный шаг людской ходьбы:
купцы, крестьяне, не калики - суть - зёрна страшной молотьбы...

Сметаю снег с чужих надгробий, с имён давнишних страшных лет.
Я и Симбирск, и белый, строгий - снег забытья, прощенья снег.

Разбросаны от храмов камни. Такой был век, кого - винить?
Венец, лыс, чёрен, узнаваем стоит "Ильич". Погребены.
Снегами частых снегопадов, идущие на чистый звон.
Насколько долго снегу падать?! Болезненным. Людским. Числом.

Мне не уйти из психбольницы.
Ты в ней – и вот она в тебе –
клокочет, рвётся на страницы
и шарит лапой по судьбе
Наталья Крофтс

Мне космосом ужасное отмеряно. Куда - ведут?! На север ли, на юг?
Бреду в колонне пленных, жалким смертникам - под вечным небом - руку подаю...

Усталого, больного, разом сникшего меня пронзает тонкая игла.
Теперь я ноль, болячка психбольничная, я вижу сон, - смотрю из за угла:
над городом убитым по пожарищам, по сёлам, по дымящимся полям,
идут на полночь мрачные и старые чернила туч цепляя тополя;
не сон не явь - но зыбкое, непрочное, на полдень влез полуночный фонарь,
рычат зверями грозно по обочинам столбы с петлёй грустящие по нам.

Но это после, сны бывают лживыми, не сбыться им несчастным, не посметь.
Пусть будут предсказания ошибочны, я не боюсь, пусть рядом ходит смерть.
Гримасой сна я выброшен на улицу: там смертникам я руки подаю,
под окрики конвоя - близим пульсами безумие побега, нам каюк?!

От счастья невозможно не расплакаться: - Эй, доктор, не коли меня иглой!
Пружиной непричёсанной галактики - лечу фотоном свелым звёздной мглой:
окно, кровать, лежу под влажной простынью, смотрю в окошко - чувствую - качусь,
лечу; а мне навстречу, звонкой поступью, шагает доктор космос. Я лечу.

Ни от Бога они, ни от чёрта.
В средневолжской ночной полосе —
белозвёздная вздорность: на чёрном —
Близнецы, Орион и Персей.

Полуночные светят нахально
средь домов фонарей и теней —
словно только — сошли с наковальни.
Молот бьёт подотставший Денеб.

В тёмной спальне ты слушаешь лёжа
то, что вымучено — наизусть.
Волю — дай — всё кругом искорёжит
наковальни ночной жадный пульс:
тот, что знает оконная рама
в остеклении тонком дрожа;
среди крыш и антенного хлама,
разливая бездымный пожар.
Наступает. Нещадное. Это.
Твёрдым шагом идёт налитой.
Заповедный, зовущий, заветный.
Званный твой, жданный твой, только твой.

Он пришёл: рядом, здесь, он бесценный.
Снял носки, он проворен и юн.
Он не любит ложиться у стенки.
Он был занят, и вот, на краю.
На краю полушага — пол скрипнул,
на краю, между светом и тьмой,
на краю — принимая в полвскрика —
не шепчи доверительно: — Мой!

Нет не твой — ты опять одинока:
чернота, холод-пламя «Хрусть! Хрусть!» —
бьёт кувалдою в хрупкие окна
твой Денеб. Не от Бога он?! — Пусть!

Южно-Африканская Республика вновь вышла на первое место в мире
по количеству совершаемых изнасилований, как женщин, так и детей

– В Южной Африке сейчас появился очень большой черный "средний класс", и это благополучная черная среда, защищенная точно так же, как белые. И точно так же они испытывают те же самые трудности и боятся тех же вещей. Конечно, самая уязвимая прослойка – это беднота, как в городах, так и в деревнях, больше даже в этих самых пригородных черных "шанти-таунах", где и безработица, и полиция не действует, и где орудуют преступные банды
Радио свободы 10.8.17 г.


С чем он пришёл? Со злом? С добром - не факт.
Возможно, прячет пояс с динамитом.
А ты?! Любовь, случайность или фарт?!
Быть молодой - не значит быть убитой!

На севере сказали бы: урод,
Страшила, от рождения небритый.
Что видишь ты? Голодный, жаркий рот,
И череп - словно кто прошёлся битой.

На севере не сложно выживать,
Питая жизнь фантомами религий.
А здесь он - Бог. Нескладный, как жираф.
И цветом кожи - вакса с переливом.

Не ровня он тебе и не чета,
Но варит по утрам чудесный кофе.
Он не даёт ни думать, ни читать
И не боится от тебя оглохнуть;

Кричи от грубой шарящей руки.
От полного врастанья губы в губы...
Не принимая, называй другим.
И не таким как все. Он - боль. Он - уголь.

Приходит время жить и умирать:
Оскал улыбки - блёстки перламутра...
Пока он спит, предотврати теракт!
Не сомневайся! Убивай под утро!

Не в силах?! Припади к его ногам,
К сиреневым истерзанным коленям.
Он стонет - на спине и на боках
Чернеет кровь. Пока твой бог в забвеньи,

Ты принимаешь правила игры.
Побег из Южной Африки закончен.
Твой враг уснул. Не сон - беззвучный крик:
Его нещадно бьёт в тюрьме надсмотрщик.

Ты чуешь южный ветер в голове?
Тебя капелью солнечной не пролило?
А если — так, апрельский человек, —
езжай в поля на рыжем мотороллере:

крути педали солнечных свечей,
давай искру, не думай о последствиях.
Чади мотором солнечных лучей,
ты и светило — чудо несусветное,

Ломайте дружно старый, чёрный лёд,
водою талой по ручьям бесчинствуйте.
Вы избраны и каждый окрылён,
навряд ли календарь тому причиною.

Спешите небом в дальний, летний гром,
размытый васильково-бледным колером,
до снежных снов и ледяных ветров —
первоапрельским чудным мотороллером.

Скуднеет гаснущей бумагой
февральский одинокий вечер,
любви старинные туманы
на небе зажигают свечи.

Негромко женщина играет
по - памяти, без пианино.
Чарующе волшебны гаммы -
судьбы, что близких не хранила.

Семнадцать мальчиков на фото -
мир чёрно-белый неподсуден:
убит, убит, а этот - вот он!
Блистателен и безрассуден.

Темно в квартире, бледный абрис
под скудным светом исчезает,
давнишняя, слепая надпись
изведана её слезами:

ладонь лежит на обороте,
каллиграфически, о тайном
ей шепчет старенькое фото;
негромко женщина рыдает...

Что обольстительней обнов
дарованных календарями?
Тогда почто мы вновь и вновь
по вечерам себя теряем?!

Достойные бежать росой,
любимые две половины,
менять ли нам побег на сон
на Богом данных именинах?..

Есть утро, вечер, день и ночь,
полей весенних юный голод,
стать временем двоих, быть, мочь;
а ухватив звезду за голый

молочный утренний живот
надеяться, и пусть по новой
влюблённая звезда живёт
задуманным двоими словом.

Все в этом мире знают роль:
мороз - ну точно рок-н-ролл
скрипуч, неистов, осязаем и,
занятый своей игрой,
по небу, как электровоз, -
ведёт состав январских звёзд
от ля-бемольного вокзала.
в полночном поле снегостой -
припорошённый снегом стог
торчит нелепым барабаном,
звучит морозу в унисон:
"шмыг-шмыг, пик-пик", - в такую тишь
возможно не услышать мышь?
Слух музыкальный не обманет.
За что дана нам эта роль?!
Бел лунный снег, как алюминий...
Скрипит неистовый, любимый
морозный зимний рок-н-ролл...

Я слышал новость те, из общежития,
студенты мать их разноматерных наук -
почти по-русски взяли и зажилили
картины, мать их. На картине Эдвард Мунк
изобразил поющего ботаника:
мосточек, дымно, человеки, - чудеса!
Художник Санта Клауса с Титаника
оставил, бросил капитаном на весах.

Всё ничего и где бы попалиться им,
картины были, а теперь - известный звук -
фанаты из психушки и полиции
зело варягов напрягают: - Вitte!? Мунк?..

Изведавший все прелести колонии -
позарится ли на икону с образов?!
Конечно нет, политики спокойные
(студенты из вчера), а был ли в том резон?!
О Господи! Воистину фатальная -
картина: непогода, тучи, всё - капут!
Хохочет гром, на мостике Титаника -
свихнувшийся, бессмертный мистер Эдвард Мунк.

Единственной и неповторимой посвящается




Есть пара лет и я пока не стар,
а вы?! А вы - почти что Жанна Д`Арк.
Вы где-то пропадаете походами,
а я любуюсь женскими походками...
Мне изредка вручаете медаль,
но я вас не люблю, нет-нет, едва ль!
Такая ситуация обидная
не может быть, - неслыханно, невиданно!
О мой кумир, я здесь, я ваш отряд
скажите - я шагну в любую бездну,
как молодой пройду по звону лезвий...
Я вас боготворю должно быть зря...

Был страшный сон: еда, еда, еда,
роскошные машины да именья,
ни Ленина, ни Маркса не видать;
домов в англицких землях не имея

я вижу сытых розовую рать,
чьи помыслы, надежды, устремленья, -
что есть урвать, содрать и обобрать
и за моря свезти да побыстрее.

А что вокруг? Куда ни погляди -
берёзовый, осиновый, мой, древний
российский край - ему хлеба родить
и возрождаться чахлою деревней;

детей растить, ждать урожая, петь,
вставать чуть свет, встречать льняные росы,
просить защиты Божеской от бед,
и зазывать к себе княжною осень...

Во сне я на вокзалах холодал,
смешным и опустившимся пропойцей
гостил в далеких, светлых городах,
благословенны дни их вечной стройкой.

Я видел там бесстыдных, без ума -
сусальную воруют позолоту,
я слышал их собачьи имена,
их мерзкий говор, ощущал их голод:

- Идите вон, молите - пощадить,
катитесь, поспешите! Поезд, трогай!
Из края величавой нищеты
прошение пишите чёрной кровью!

Был чудный сон: мне соловьи поют,
а над полями ветер травный, пряный;
подсолнухи спешат гурьбой на юг
держа по солнцу чернь голов упрямо;

я знал - один лишь миг и я проснусь,
по новой верить, бедовать, работать,
крепить, и защищать святую Русь...
Всё как всегда, как то угодно Богу.

есть в снежном мире собственная логика.
не засыпай, успеешь, погоди.
встань и замри: темно, окошко, ходики -
стучат, даруют полночь, снеговик

стоит один; и ты один в уютной комнате,
двор за окном остужен январем,
рябым лицом, январский снег истоптанный,
синеет под неярким фонарем.

быть детству и наивным старым мальчиком речетативом, тоненько, всерьёз,
коль ты не спишь, напой под нос считалочку самозабвенно, искренне, до - слёз:

- морковка-уголь, день, иди на убыль! берёзовые ветки, снеговик,
я буду самым сильным, самым умным!, - вовек считалку эту - не забыть...

ушедший день, шаров сырых катание
и, невзначай, рождение души:
- морковка-ветки-уголь... - снегом таяли построенные люди. быстро жить, -

пришедшее, надуманное правило,
листы календарей тому виной...
живи логично, временем ограбленный,
но ты - не ты. не выросший, иной

глаза чернит углем; замерзли пальчики.
не ты - а он, мир кажется простым...
логично в сорок лет забавным мальчиком,
смотреть на двор - что январем остыл?!.

есть ты и то, предпраздничное, доброе,
как снег и ветер, что же ты, зови!
и под окном вне времени и логики -
построенный когда-то снеговик...

Добрый час, коллеги: игроки команды Оксиген Д. Алессандро, игроки команд с которыми мы были на прежних МПК. Объявлена регистрация команд и вольных стрелков на пятый межпортальный конкурс. С кем мы выйдем на него и в каком качестве?

Обстоятельств, которые бы помешали моему участию в конкурсе нет - следовательно мы в конкурсе. Часть игроков команды ОДА обещала своё участие другим командам. Мне жаль но ничего тут не поделаешь и я собираю новую команду, присоединяйтесь.
Если Саша Юсупова останется, о чём я её и прошу - милости просим. Мы (я) жду Вас...Я зарегестрирован вольным стрелком - это на случай если не соберу команду. В таком случае будем стрелять объединившись по факту, не юридически. Мне кажется, если это не противоречит правилам, то мы (вольные стрелки-одиночки) можем и вправе просить форум; и работать не голосуя за работы друг друга...Но это лишь в том случае, если у меня не будет команды...Пока-пока

Виновный

Виновные трудно болеют адом,
во сне их лукавый погостом водит,
там фосфорным светом мерцает атом,
медалью, за Богом забытый город;

а утром виновный на пляже сгинул -
идиллия: волны и пальмы, остров,
и он - отставник с малолетним сыном,
крик чаек; и мальчик с курносым носом

пускает кораблик; незримо счастье
гармонии тел погружённых в воду;
корабль из бумаги волной обласкан...
- Я Бэ двадцать девять, лечу на город, -

корабль довернул остеклённым носом,
по плану военному в полкасанья,
смертельно, обыденно, молча, просто
навис над проснувшимся Нагасаки.

Никто не прощён, никто не наказан:
следит из засады, хохочет чёртик;
виновному снится - бушует плазма;
мальчишка сгорает в предсмертных корчах...

под утро постучала тихо в дверь,
нависла угловато против света,
мгновение вверх брошенной монетой
непрочно ограждало от потерь;
упрямство нынче было не в цене
без права возразить, себя лишенный,
не в силах заглянуть внутрь капюшона -
на кухню пригласил, окоченев...

дрожа рукой - лил в чашки жгучий чай,
что жидкую смолу живых деревьев,
душистым паром исходило время
предпочитая будущим молчать;
окном ходил печальный парадокс,
заглядывал, стучался сотней капель,
и словно утерявший близких плакал
бессонный дождь осенних похорон...

горела хладно мертвая свеча,
металось птицей вкруг - воображенье,
в глухих углах проснулся кто-то древний,
я рот раскрыл для крика но молчал.

ужасен алхимический процесс
по рокировке душ, с заменой тела,
убитой птицей ледяной постели
костляв был ангел с зеленцой в лице.
когда-то - та - любила шоколад...
как мы друг с друга бережно снимали
пыльцу одеждой и над простынями -
что мотыльки парили, а пока...

я свет включил и, стоя меж дверьми,
терял слова страдательно и криво:
- Эй вы, гражданка, уходите с миром!
И поскорее дьявол - побери!, -
шагнула прочь откинув балахон,
светлела прядь, от сна припухли губы,
навстречь - толпа ворон спешит ликуя
над милой непокрытой головой...

закрыта тема, страшный ржавый ключ
топорщит книгу осень безвозвратна,
окончено - судьбой - повествованье,
сказ скорых букв - концом явил петлю

Опубликовано: 25/10/15, 12:30 | Свидетельство о публикации № 69-25/10/15-22086 | Просмотров: 924 | Комментариев: 11

Мне декабрями мнятся два крыла,
иду средь журавлей - они слепы.
Мне голос был:
- Считай шаги, стреляй!
Шепчу в ответ:
- Нет-нет, хочу любить!
Возможно не попасть с пяти шагов?
Упасть возможно - трудно откопать...
Четыре, пять, пора: закон жесток -
лети на пять ножей пяти лопат...
В шеренге не солдаты - журавли
они вольны меж зимами ступать,
ведущий - грубо:
- Отстрадался, пли!
Шинели крыл, фуражки, строй солдат.
До этого журавль достал кисет,
крутил цигарку, пил вонючий дым.
"Не быть" надсадно кашляет "быстрей!",
по декабрям быть трудно молодым.
Полны желаний сильные бока,
развёрсты крылья - гладят горизонт.
Курлыкая беззлобное "пока"
возможно не попасть в иной сезон?
Разорванный, разрубленный я слаб,
мне видятся метельные поля
И голос слышен возлюби солдат,
считающих шагами до пяти.

Дрожащий голос, чувственная дрожь:
Пройдет и это - чуть, и тонким телом
в ночной рубашке ты пойдешь под нож, -
устала, настрадалась, изболела.

Всего лишь день и ночь, тебе к восьми,
пусть горло сохнет, пусть тревожит кашель.
Молчи у образов, ложись, усни
и будет сон торжественный и важный:
сосульки с крыш висят что нотный ряд,
снежинкою, под звуки ксилофона,
летаешь небом - третье декабря -
торжественно, и солнечно, не больно;
от поля и до неба - бледный столб -
мороз по насту солнцесветьем рыщет;
равнины Богом поданный листок
исчеркан строчкой быстрою по-птичьи.

В углу лампадка чуть жива чадит.
Уходит наше время понемногу.
Притихла, у окна сижу один.
Пусть будет так, как то угодно Богу:
под тонким полотном - святая жизнь,
постель и печь, окошко запотело;
уснула, день второй, метельно, темень...
Мне кажется, что время не спешит.

Посвящается нашим друзьям, и до времени ушедшим: бедной девочке, розыскникам В. Рахманову, В.Мешкову, А. Мешкову, С.Бурлакову, С. Булыгину, Н. Черкесову, И.Шепелеву, гвардии капитану, орденоносцу Федорову Лёхе , Ю.Ионову

А в розыск, сестрёнка, попал я по случаю.
Чуть вспомнишь бывает и вмиг перекрестишься.
Три года в "убойном" и баста! везунчиком,
майором ушёл в тридцать девять на пенсию.

Я раньше не баловал тело врачишками,
мужская фортуна мной правильно ведала,
под Богом и чёртом ходил, что и вышло то...
Упал в ноябре - заниматься мной некому!

Расстался любовно с детишками, жёнами,
отдал им квартиру, помог алиментами
и так без расписок даю... Обожжённая,
пришла как-то ночью. До срока - отпетая

давно не являлась и надо ж - событие!
Пошто и зачем и как - можно без повода?
Зарытая в землю безвинно убитая
чуть слышно шепнула: "Зима нынче долгая.
Аукнул ты ранее, вот и откликнулось,
убийцу нашёл и привёл, ведал розыском.
Спасибо, майор, прикажи смерти, выкуси!..
Ты можешь, а помнишь, как - мог в девяностые?!"

В палате светло, пахнет свежестью, шёпотом
старик доверяет покойнице лучшее,
он бредит - сиделкой у ног - обожжённая...
Сильна терапия подвластная случаю.

[i]Убойный отдел - на сленге эмвэдэшников - отдел УГРО по раскрытию тяжких преступлений и преступлений против жизни, здоровья и личности граждан

С утра мела позёмка - день как день
очередной, положенный, военный.
Меж утром и заснеженным "нигде "
погода ухудшалась постепенно.

Навряд ли мне когда-то позабыть,
Как ожидая бой зубами лязгал;
призывом, знаком близкой молотьбы
ракета освещала небо красным;

и зависала, словно бы во сне,
я взводом был и ротой, пулей, танком
бежал и полз, пятная мокрый снег,
выталкивая алое гортанью...

О сколько раз мне будет - бег во сне
и шаг вперёд: был снег, мела позёмка,
земля вставала дыбом, снег краснел,
бил пулемёт уверенно и звонко;

звал санитаров мёрзнущий солдат,
отчаянно по-волчьи скорбно воя...
Из зимнего, военного "тогда"
был вещий сон - я не пришёл из боя...

Средь облаков по солнечной аллее
летят вверху не требуют спасти
погубленные дети, пожалейте,
подайте мне возможность вас просить.
Оставьте ночь с фонарными глазами,
приверженность к тетрадному листу,
никчёмным рифмам - верхом наказанья
возьмите - сон, оставьте - капель стук;
пусть ненасытно темнота клокочет
из кухонного крана, пусть гудит...
Горит свеча, не Бог - Водопроводчик
придёт под утро и, в конце пути,
спросонья будет чей-то тихий голос:
- Живи и мучайся, ещё горит свеча...
Был светлый сон под солнечным уколом
плыл нерожденный Бог и он - прощал...

Берег океана, небоскрёб,
высота орлиного полёта -
некто секретаршу позовёт
грубо, и отрывисто, как плёткой -
скажет на поющем языке:
- Выставка должна позвать Россию.

Город-замок, тёплое сакэ,
кабинет,
директор,
напросились:
муравьём танцующим на бубне -
командир "Арматы" в Сингапуре...
С трапа заграничного ползёт
мадэ ин уралвагонзавод.
На ходу радист скрипит морзянкой.
Пишет сверхсекретную "портянку" - "В город никому не выходить, не курить, не пить сырой воды".

В городе-заводе моет пол
добрая Петровна - матерится:
- И кому на что такой футбол?!
Ладно бы проведали столицу...
Набросали мне тут, навезли!
Экипаж! Водяру бросьте жрать-то!
Сколько можно? Все вокруг в грязи!
До звезды нужны мне те контракты?!

Команда: Оксиген Д"Алекссандро

Автор: Георгий Волжанин

Задание: 2 Заданное слово «скрипит» (без трёх других: «опять», «потёртое», «седло»)

Название произведения: Белый воронёнок

Текст произведения:

Октябрь, дождливо, ветрено и голо,
не крикнуть, не забыть и не соврать.
Скрипит истёртым клювом старый вран
полуночное, чувственное соло.

В сухой сучок здоровой, тощей, лапой
вцепился, а мозжащую поджал.
Полёты, вёсны - прошлого не жаль,
но одиноко, бесприютно, сладко

от осознанья стариковской шутки:
чем старше, тем - сильнее ценишь жизнь,
события, столетья zero, пшик -
от мудрости до жалости столь чутко.

Но что это? Страдательно и тонко,
внизу, где сыро холодно сквозь ночь -
чуть слышно "кар" - белеет воронёнок.
Что может он? Безумна мысль помочь...

Сомнения забыты, утро брезжит.
Не заклевал, напротив, он прикрыл
собой от неразумных хладных крыл
смертельного, октябрьского невежды.

И пусть - сто лет и не к чему стремиться,
наутро пусть - зима и дьявол с ней...
Благословенные, в тиши и белизне
под первым снегом – две живые птицы.

4-4. *** ("Не миг, не век - разбросаны фигуры…") Поэзия без рубрики Автор: Мушкетёры-1

Не миг, не век - разбросаны фигуры,
кому победа, а кому - утрата.
Под королеву, жабой чёрно-бурой,
ползёт пятном на светлые квадраты

чужая жизнь. В ней люди, без опаски,
казнят фигуры стран и не жалеют,
завоеватель век срывает маски:
доска, фигуры, Рио-де-Жанейро;

там под луной рабыней юной сохнет
Бразилии измученное тело,
прибой и океан, и запах кофе;
и женский смех - как бритва золингена;

опасным и пикантным свойством слуха
манит, и обещает тёмной девой;
и кажется - от уха и до уха
вам полнит горло пенночёрный демон...

Бразилия блестит во тьме зубами,
привычка улыбаться это - свойство
дарованное тем, с кем поступали
без чуждого, смешного благородства...

Волна у ног исходит тёплой пеной,
качает шлюпку, отчего - так грустно?
С тринадцатой "счастливой" каравеллы
сходил Кабрал у Терра Вера Круза.

Опубликовано: 04/10/18, 00:14 | Свидетельство о публикации № 1670-04/10/18-46213 | Просмотров: 167 | Комментариев: 10 ЧитателиДобавить в избранное В избранном у 0 авторов.

Ничто из ниоткуда не берется -
чудно ногам и молодо крови.
С вершин деревьев ниспадает - Моцарт.
Громкоговоритель парка - неофит
пел о любви нескромной "джаго-джаго" -
мурлыкал и срывался на фальцет,
и вот сейчас легко, лирично, важно
звучит двадцатый ре-минор концерт.
"Чу", - отззвучал и словно бы повисли
мелодии, как пузырьки в вине.
В ноябрьском парке искренность и близость
для неслучайных двух, сейчас, в цене.

Полуночный ноябрь слегка вампир

Полуночный ноябрь слегка вампир
чуть слышимый, невидный, неподсудный
он здесь на кухне, где блестит посуда,
индийский чай, на блюдце - мёд, имбирь.

Мой друг, мой ультиматум, мой слуга,
недрёмный соглядатай неуместный,
по цифрам небом выданного жеста
неторопливо тикая ступай,

тревожный, ожидающий, пустой,
истративший себя на даты, лица
моих друзей - сумей остановиться,
когда я попрошу: " Пожалста, стой!"

Стучи дождём, иль снегом по стеклу,
безвременным обиженным скитальцем:
ты, я, и та - что держит в тонких пальцах
не чашку - ультиматумы секунд...

Мы с ней - вдвоём, мы вправе пить наш чай
желательно возможностям и судьбам,
пусть наша близость, всё - что нас погубит,
пусть будет. Стоп! Пожалста, назначай -

вердиктом гром прорвавшихся минут.
Пусть будет всё: пусть - мёд, имбирь на кухне,
пусть под иконкой огонёк не тухнет...
Ноябрь-вампир - уйми мою вину...

Вы, собирая, выбрали меня
так, словно листья летнего шалфея.
Июль. Легонько крыльями звенят
стрекозные мазки по бледной гжели...

Вы - много снисходительней чудес
невидимых бродячих насекомых,
желающих за шиворот залезть
и пожужжать в томительной истоме.

Из мягких акварельных бледных жил,
подобно сказочной и мудрой берегине,
вы создаете мир - он есть, он жив,
вы каждому мазку в нем дали имя.

Июльский лак на прозелень травы,
и жаворонка звон. Пятном в зените,
полёт руки, ваш шёпот не забыть -
художница, волшебница, ценитель.

Вы выбрали среди толпы менял
меня, в машине запах от шалфея,
багажник, акварель, орут, звенят
шальные птицы, глоток не жалея.

Вы шепчете дорогой имена
деревьев, птиц, случившихся событий...
Вы выбрали в попутчики меня -
без имени попутчик безобиден...

2) Задание «Три персонажа, или Треугольник отношений»

2.1.Радиация я и рыбки

Меня как будто ветром принесло -
не убежать, не сдвинуться, не стронуть.
Горячий город "Эн", танцует стронций.
На чашечках невидимых весов -
пятиэтажка, окна, подоконник.
Стою качаясь, тикая свечусь
во сне чудно ужасное проведать.
Взбесившейся от боли жгучий Гейгер,
зашкаливает промельком без чувств.
Из темноты - подходит незаметно
обжитое, вчерашнее ничто -
стул, стол, кровать, аквариума колба...
Вуалехвосты мучались недолго
рот раздирая криком ни о чём,
прося у вечности воды без толка...

Я облучён - неистова луна.
Я обольщён и чем бы не грозило
бестелый, сонный и неуязвимый -
иду по комнате - что тридцать лет больна.

Лета, сезоны, осени и зимы
прочь, прочь - мне снова восемь лет,
течёт толпой по огненной земле,
бредет эвакуацией - явь, зыбко...
Не позабыть бы взять с собою рыбок.

4) Задание «Вариативная тема нового формата». Шарль Бодлер «Гимн Красоте» (отрывок)

Меня столь часто восхищает простота
расположения особенных событий.
Скажи откуда ты приходишь красота?!
не спрятать, не пройти и не забыться...

Проснулся рано, встал с кровати чуть жива,
стоит и ждет меня осенняя природа.
Окно, фонарь, дождит ну что еще желать?
Сноп света, движимый влияньем непогоды,
бросает тень на изможденное лицо:
"Терпи любимая, спешу, сейчас согрею", -
бледна, подсвечена мятущимся венцом
притихла скорбно, словно - жертва на расстреле.

В чем - был спешу, ещё чуть-чуть и я успел -
ноябрьский ветер морщит рожи в темных лужах,
и воет в голос по слетающей - листве,
свинцовый ливень бьет наотмашь, хлещет, кружит.

Нет никого вокруг - она и я, и двор
застыл колодцем тёмным, далеко до верха.
Ноябрь пристыженный двоими, кувырком,
бежит от нас что было - сил...Высокой мерой
меня читает словно книгу высота,
с небес скребёт сетчатку глаз нездешней силой
слепой фонарь звезды, светает- красота!
Я рано встал, меня как будто осенило...

Моей любимой крупно повезло,
едва закончилось полуденное время -
без спроса, в гости, к ней явился слон,
сырой от храбрости и свежей акварели;

издалека, назло моим ушам,
ревел сквозь бивни, запрещая трогать
её во сне, он мне с утра мешал,
кровать была сродни аэродрому...

Я укорял, к чему бы ей вставать?!
Тепло, привольно на дворе суббота,
но ветер поднимал её кровать,
носил, крутил и простынею хлопал.

Всё - слон, он быстр, шаги его - аллюр,
был не отмытый, в краске жёлто-синей.
Был, подмигнул, шепнул: - Благоволю, -
поел сосисок...Слон был очень сильный.

Она и я, постель, лежим, согрет
наш вечер послевкусьем диких джунглей.
Она, и я, ночник, в углу портрет -
мерзавец слон заброшен нами в угол.

Её с утра как будто бес ужалил,
мозжил в руках, в затылке тонко ныл...
Рисует, унесенная на шаре.
Сырым листом, стремглав, бегут слоны.
Она не увлекалась акварелью.
То раньше. Между счастьем и бедой,
её рукой владеет нечто, греет,
протуберанцем красочным ведёт.
Благословенны, сладостны моменты:
мазок ли? Шаг ли? Край земли, мольберт...
Она с утра ходила не одетой,
и вот она летит среди комет.
Проходит день, с утра во рту - ни крошки.
Рукой ведёт космический мотив...
Селедка на тарелке и картошка,
минута передышки, шар летит.
Я наблюдатель, то не краски - голод,
рисунок - выделение слюны.
Стучи в ушах счастливый гулкий молот.
Она и акварель, бегут слоны.

В зените солнце, пыль изъезжена -
уездная случилась ярмарка.
Повозки, люди, гусь невежливый
орёт в мешке, скребётся лапами.
Мужик трясётся над кобылою,
снижает цену - недокормлена.
А бес бы с ней - мешок с опилками!
Бьют по рукам, смеются - боровы.
Мужик одетый в шапку новою
кушак ослабил - осень жаркая.
Жена на слово пустяковое
корит за рюмочку шинкаркину.
Осьмнадцати годочков дівчина
стоит и лузгает подсолнухи.
Чудное манит, необычное,
а вот и парубок бессовестный.
Авось полюбится и сладится.
Чудесное случится осенью.
Сыграют хуторяне свадебку.
Ах эта ярмарка в Сорочинцах...

Октябрьским утром капли хрусталя
развесил на серебряные нити,
замёрзший паучок, он ждал событий.
Хороший был денёк - не устоять.

События спешили наступать.
Парадом облаков, из дальней дали,
неторопливо синева шагала.
Роняя тень на пень в кольце опят.

Сухой сучок нахально оседлал
рогатый жук - ни дать, ни взять наездник.
Подставил солнцу оберег облезлый.
Питая небом тусклый волчий зрак.

Был звук, он рос, он вырваться готов.
Несущийся по лесу скорый поезд
гудел, ревел ничуть не беспокоясь
о желтизне берёз, осин, дубов.

Закапал сверху редкий, глупый дождь.
Подуло, тыщелицо заплясало
скопленье красок чёртиком с весами.
К грибам, в броне из листьев, вышел ёж.

А следом, на поляну, на хрусталь,
на отблески светила в паутине
был поезд. Встал, водою у плотины.
Не устоявших - жалко отпускать.

Сидеть вот так, как мы сейчас сидим.
Глазеть в окно и любоваться вздором
небес, снегов и птичьему проворству -
возможно без тебя. Не быть одним -

тревожное, людское ремесло.
Оно, как эта муха на веранде,
чьё пробуждение, зимой, пикантность -
всем с тёплым солнцем нынче повезло:

пакету; и далёкий Амстердам
латиницей поведал нам о чём-то -
на лёд пустил мальчишек и девчонок,
дал лыжи старичкам назло - годам;

дрожащему, налитому, вину;
и паузе, позволившей заметить
удачу птиц питающихся хлебом,
жизнь странной мухи и сплетенье - рук.

--------------------

Ты не бывала в Амстердаме.
Я не возил тебя в Мадрид.
В твоём лице осталось мало
живого цвета. Пусть болит
во мне чудесная надежда.
Я без тебя на свет ослеп...
Лишь выйдешь - покупать одежду
пойдём с тобой, бросая хлеб
голодным птицам. Пусть услышит
Господь их пенье, живость - крыл.
Пусть будет снег: ты я и лыжи,
пусть будет скорость, пусть остры,
нетерпеливы будут - палки,
пусть заячьи следы вокруг...
Всё будет так, зачем нам плакать?
Не отпущу тебя из рук!

--------------------------
Милый Ханс

Под хмурым небом и случилась эта небыль:
под рокот северного моря стук шагов,
не слышен, мальчик, дамба; а под дамбой дрожь...
Ханс Бринкер взял из дома сыр, немного хлеба.
Который день погода дрянь - штормит, и дождь.
"Скорей, бегом!" на антресолях - лыжи
от стука мокрой двери, словно детвора,
несмело глянут вниз "покамест не пора",
а впрочем рождество, по осени, чуть ближе.
Но что это, фонтан воды - прорыв! Бежать, орать?!
Позвать на помощь - никого, заткнуть, а нечем.
А мать готовит сытный ужин. Амстердам,
уставший за день, отдыхает: "Аз воздам", -
рокочет наглой мордой чёрт - ужасный вечер.
Голодный милый Ханс, как ты попал сюда?!
Лишь утром будет помощь, дьявол - опоздал.

Когда мой друг воинственен и весел -
я улыбаюсь - это не зима.
Пусть - рвёт пером канву стихов и песен
в осеннем просветлении ума.

Навряд ли он сейчас академичен,
резвится, а причиною - она,
оно ли?! Бабье лето без привычки -
игристое вино, и в чём - вина?!
Пусть он слегка чудит смешным задирой.
Мотив понятен, осень - не зима.
Неможется ему в дворце\квартире.
Ему ли октябрями прозябать?

Ему быть обольстителем премилым.
Ему быть ветром: платья задирать,
ухаживать, смеяться -- холод зимний -
не скоро. Пусть - резвится, жизнь - игра.

Играйте друг, пусть струны на гитаре
бряцают продолжением - души,
пусть дамы будут искренне Вам рады.
Не зажигать пора, увы - тушить.

Наш милый друг, когда ноябрь нагрянет -
распейте пряный чувственный глинтвейн.
Зима вам - просветлением, а рядом...
Пусть будет та, способная - жалеть.

Оно - как послевкусье мимолётно,
незримо - как дрожание весов.
Вас поднимает вверх частицей лёгкой,
по коридорам чувственным несёт...
Невзрачных дней неоспорима убыль,
но господи, как это - хорошо!
Закрыв глаза, внимать движеньям грубым
и подчиняться: ветер-пастушок
нетерпелив, как юноша горячий -
срывает с вас одежду; на беду
швыряет вам в подол не солнце - мячик...
Такие игры до добра не доведут.

Забылись и без лишнего жеманства -
взлетаете - над клином журавлей,
осенней квинтэссенцией пространства,
Всем тем, о чём - придёться пожалеть...

Когда в полночном доме тихо, сонно,
тогда с небес тихонечко звенят
весы о бабьем лете невесомо...
Тогда окошко, полночь и зима.

Секунда жизни: чайки дикий возглас
и город Эн, и море в горизонт,
скамья из камня, девушка из бронзы;
и роспись волн, какой во всём - резон?

Был город Эн - особенного сорта,
сентябрьским полднем он огнем пылал.
Расплавленная - села, не просохнув.
Ждала, мечтала: камень и металл,
без "ню-ню-ню", "сю-сю" и "очень мило",
ждала - подобье, прочее - вода;
А что же море? Море испарилось,
беззвучно, "пшик" сгорело без - труда.

Сидела, ожидала, чайки стихли.
Вот-вот, сейчас, пылающий родной...
Усядется. Твердеющий. Из тигля.
Она и он, и камня полотно.
Взмывают вверх сияющие птицы,
кружатся, остывают на лету,
летает медь и ртутью серебрится,
вдаль побережья, тяжкие, бредут...

Невесть откуда взявшиеся скалы.
Шагают: верх - наверх, провал в провал.
Из пропасти глядит огонь нахальный.
Скамейка. Камень. Девушка. Слова?
К чему они? Словесья бесполезны.
Расплавом чувств, кипением ума -
прекрасен мир любовников железных...
Она и он - какой в любви обман?

Пусть - небо пышет белым, жарким, тиглем,
пусть - камень, бронза, девушка, волна
скамья и скалы, чайки пусть затихнут...
Приморский город. Фотоснимок. - На!

Гром негромко хлопал, как калитка,
дождь шагал за нами по пятам,
был он не взаправдашний, не прыткий -
словом не стихия - маета:
хлопотал, петлял, был суетливым,
то вокруг, то около - вилял.
Он круги пускал, ложась на спину,
он чертил у дачи вензеля
на траве осенней, на дорожках,
он старался выглядеть резвей.
Дождь был не плохой и не хороший -
прятался в желтеющей листве,
и смотрел ребенком, затаившись.
Был он на особицу - не в счет.
Ты и я - стихия - много выше.
Я был зонт, а ты была плащом.
Так и шли, почти не промокая,
я и ты. Из тучи - синеву,
дождь начерпал, пузыри надул
и отстал. Дошли, печурка, пламя.
Двое, тихий шепот: "Эй, не бойся,
мальчик-дождь я знаю - ты не плох", -
дача, вечер, безутешным гостем
дождь-бродяга - шепчет за окном.

Бывает так, что завтра - как вчера. Ты отраженьем сделанного - тенью.
Не африканской, нет, обыкновенной. Слоняешься - как будто ты - жираф.

Был угловат, был тощ и непригож...Проспект стоял наказанным ребёнком...
Он лил фонарный свет ущербно тонкий...И в лужах отражался желтый дождь...
Плыл пузырёк полночного такси, скрывался ответвленьем переулка,
и было - так страдательно и гулко, что слева под плащом, где жмут тиски,

страдал, метался загнанный зверек, искал в окне, встревоженный сомненьем.
Пусты окошки, не заметно тени - единственной, которой не сберёг.
Она, должно быть, безмятежно спит, под тонким синтепоном одеяла.
Не получив - она не потеряла. Пусть будет ночь, пусть баловень тоски:
ущербный я иду, смиряя - шаг, я и проспект - ущербные подсудны,
я отчуждён, не совершён Поступок, избытком странной тени я - жираф.

Приговорённым, нам ли не грустить? Нам ощущать - осеннюю бессонность,
и жёлтый дождь от фонарей, и зонтик, летающей, полуночной листвы.

Музыкальный сценарий

Деловые подвязки королевы

Вступление

Развесистое дерево: с одной его стороны щиплет травку хромая кобыла невыясненной расцветки, а с другой стороны, равноудаленно от кобылы, дерева, власти и денег лежит в траве худой, давно нестриженный юноша в сильно поношенной одежде и сладко спит.

Его вид, его лошадь, его богатырский храп и его шпага. Все указывает на то, что перед нами господин Д" Артаньян. А если так и наши смелые предположения верны, то грядут

ссоры,

подвиги,



погони и...

Много любви.

А коли так, то отчего бы одной из царствующих особ не обратиться за помощью к юноше и его друзьям, знакомство, схватка и дружба с которыми ( т.е. с друзьями) не за горами?!


Наш проект пока спит, подобно почивающему неучу с кучей амбиций и отвратительным знанием языка\ акцентом.

Итак...Проект "деловые подвязки королевы" можно считать открытым, а недостающие его части будут дописаны по ходу действа друзьями неуча, а иначе надеждой\деловыми подвязками одной из царствующих особ. Но тсссссс. Об этом никому!

В путь?!

My WebPage

"Поутру выйди, милая, солнышком на крыльцо, -
чуешь ягоды волчьей волшебной, тревожный запах?
Ветер дует, уносит дурман - отверни лицо
от меня, от любви, я теперь не твоя собака.

Я, забывший про место и службу, про цепь и дверь,
я кладу на все стороны перья и волчье лыко,
по кустам будет ворон кричать и натужно петь...
Не любовь между нами, а злое, пустое, лихо", -
исчезаем: сползаем в заросший осокой лог,
иссякаем туманом, исходим - как дух ничтожный.
Ход обряда отмерен - неистовый птицелов,
возрожденный для скорой охоты, - двоими ожил.

Быть осокам на рушники - ковылям на постель,
по четыре пера на ветра - остается верить:
разнотравьем весенним, которым обильна степь
бродят близкие, ждущие, чуждые ныне звери.

А сегодня - сентябрь, удивлённы - влюблённые лица:
то же утро, кувшинки, туман - над стоячей водой,
по-осеннему ранние думы - тревожат - не спится,
водомерок не видно, пришлёпист дождя шепоток.

Будет "завтра" ябрить, замерзать, улетать безвозвратно.
Будем мы? Ну конечно, прислушайся, - слышишь трезвон?!
Прозвенел колокольчик зимы, открываются врата,
взвыла стая ветров по-декабрьски метельно, не зло.

А сегодня вода отражает уральские дали.
Диковатые? Полно! Гляди, под кусочком луны -
по предгорьям, отрогам прошёлся копытами дьявол -
расколол, растолкал, разбросал валуны...Валуны?

Нет-нет-нет! Отраженьями быстрых, играющих рыбин, -
существуем друг другом, стараямся не по годам.
Коль сегодня сентябрь, - взявшись за руки - прыгнем?!
Не летавшие летом мы счастливы...Наша вода -

принимает - участливо, вкрадчиво, любящей мерой,
в сентябри прибываем апрельские, быстрые мы...
Иногда, поутру, мне неистово хочется верить
в бесконечный сентябрь, с отраженьем уральской луны.

Осенним днём рядиться не пристало.
По выцветшему ситцу неба стих,
медвяный ветер, горизонт сластит...
Сентябрьский мёд -
не много и не мало:
поёт в цветке пузатым баритоном
невидимый мохнатый сладкий шмель,
от сытости -
гудит на тон нежней
полуденно и разморённо, сонно,
лугами, над рекой и над полями
стремительно волнение стрекоз -
то вверх, то вниз, то перламутром кос,
срезают поле зрения, виляют,
висит в зените хищный наблюдатель,
от крыльев - вниз - голодный силуэт,
что видит он?
Меня, тебя, наш свет,
которым - неслучайно обладаем...
Ползёт чернильных туч патлатый демон
по бирюзе сентябрьских простыней...
По осени в особенной цене
тревожный, острый вкус прикосновений:
руки, плеча, частиц цветочной пыли
подхваченной - летучим сквозняком...
Наш век, наш миг сейчас произойдёт:
- Эй сверху! Этим днём мы вместе были!
Откуда эти мысли, эти чувства?
Мокро лицо, а сверху льёт и льёт...
Молчать вдвоём - великое искусство...
Молчать, и ощущать
сентябрьский мёд.

Мы юные, свободные столь искренни!
Зачем свой звездопад тогда не встретили?
Зачем сейчас крамольное замыслили,
Под хладными, уступчивыми реками?

Когда-то, как сегодня, сверху падали
мечты, надежды, планы...Неоправданно,
полуношное небо, пахло яблоком
и садом, и луной невероятною...

Столь нужное загадываем, лестное...
Нас двое, леонидами отмеченных...
Стоим вдвоём, над пролитою бездною...
Просящие у неба человечечки...

По-августовски ясно, звёздно, холодно
и словно перед нужною покупкою -
чудно, тревожно, сладко, глупо, голодно,
и восхитительно, и радостно, и хрупко и...

- О тот кто есть! Лиши нас высшей робости!
Лиши двоих! Пусть звездопады падают,
пусть от паденья время остановится
и каждое мгновенье пахнет яблоком.

То холодно, то жарко - беспокоюсь.
В окошко бьётся полым телом жук:
"Впусти!",
- Впустить? Ты слышишь дальний поезд?!
Я шпалами, я рельсами дрожу,

Я слышу лязг невидимых конструкций,
я - гул, я - свист, я - воспалённый мозг;
над пропастью пролётами прогнулся:
летит состав, я выдержу, я - мост!

Ах ты влюблён?! В стекольном отраженьи -
пытаешься жужжащую найти?!
Разбей, влети, мы враз тебя поженим
с фантомною пустышкой, странный тип!

Я - ковыли тропы монгольских ханов...
Далёкий поезд, как собаку - цепь,
не отпускает...Слышу звон стакана
О подстаканник...За окошком - степь,

а у окна - любимая, здесь, близко!
Молчит моя тревожная мечта.
Горячий дымный поезд тонко свистнул
на повороте...Столик, сахар, чай...

Но что это? Мой гость подмену вызнал?
Окошко, кухня, гул тщедушных крыл...
Под звон стекла, под клюквенные брызги
на подоконник шлёпнулся - он был

аспект любви особенного свойства,
абсурдный случай, что меня отвлёк.
- Прощай моё чудное беспокойство!
Презревший
смерть
отважный жуколёт
боготворил...
До хруста тонкой шеи,
до шмяка лбом о хладное стекло...
И умирал в глупейшем восхищеньи
от тени той, к которой так влекло.

...Я не погиб! Я не разбился, то есть,
я жив. Я по-иному поступил:
я жду любимую, что выкрал поезд.
несущийся в полуночной степи.

Там абрикосы падают "на счастье"
Июльскою вечернюю порой.
Там космоса таинственные части,
Нависли над чудесной детворой.

Там над столом, ножом пронзает темень,
В ладони жести, маятный фонарь.
Там мошкара, сквозь прожитое время,
Безумолчна, как в церкви пономарь.

Фронтовики кричат истошно: "Рыба!".
Мать из окошка: "Всё, сынок, - пора!".
Фонарь столь щедр, он всем дарует нимбы:
"Остановитесь!" - мне бы заорать.

И кажется, что лучшего - не надо.
Ушла под вечер летняя жара.
Я снова там, - кричу: "Замрите, штандер"...
Но мне пора домой, увы, - пора.

Пусть другом подмигнёт доступный космос,
Играющей беспечно детворе.
Среди чудес, есть небо - абрикосов,
Оставленное нами во дворе.