Осень. Мирюсь с этим. Лето люблю безотчётно, каким бы оно не выдавалось. К остальным сезонам отношусь спокойно, переношу безропотно, без внутреннего нытья, но приходится искать хоть какие-нибудь прелести в каждом.
Осень для меня, прежде всего дом. Дом в деревне, рядом с лесом. Не особенно в глуши, но всё же на отшибе. Дом с очагом в центре общей комнаты. Большое костровище, устроенное в полу.
Помнится начало строительства, вернее ещё прожектёрство: первым возник очаг, к нему привязалась планировка помещений, где сразу учитывалась расстановка будущей мебели и уже ко всему этому подтянулась внешность жилища. В итоге замысел воплотился в реальность. Дом.
Издалека это и не дом как будто. Словно плотный, крепкий гриб с широкой шляпкой выглядывает из-под жухлой травы. Никаких иллюзий, так и есть, крыша травяная. Много мороки было с нею, но оно того стоило.
Теперь всякий раз, возвращаясь, домой из города, в мыслях возникает образ очага, который сложил своими руками и с первой попытки. Пожалуй, одно из немногих дел, доведённых мною до завершения, которое вызывает эмоции схожие с горделивой радостью. И эти чувства особенно отчётливы, когда вокруг очага собирается вся семья и самые близкие. Перед этим пришлось перелопатить и изучить массу литературы, услышать «энное» количество консультаций и советов «специалистов», которые в большинстве своём разнились как лево от право. Но, несмотря на советы, очаг удался. Большой круг кованого ограждения обложен крупным булыжником. Массивная, но не широкая, растрескавшаяся каменная столешница обрамляет и подчёркивает простоту. Ничто не отвлекает от созерцания неспешного огня, под монолог деловитого потрескивания поленьев. Рядом, чуть в стороне, единственное остекление в помещении. Эркер, где подоконник из цельного куска дуба. Этот подоконник заменяет каминную доску, их взаимное отдаление не помеха. На подоконнике нашли своё место часы, фотографии, разные безделушки и прочие атрибуты каминных полок, дополняющие уют. Благодаря очагу всё в доме пропиталось не только дымным ароматом, но и духом основательности, безопасности, каким-то внутренним теплом, исходящим от сочетания камня, металла и дерева.
Этот дом и спасает меня от уныния осени.
Осень - время поэтов, а значит не моё. «Унылая пора, очей очарованье…». Нахожу это очарование в прогулках по лесу, чтобы унылая пора окончательно не ввела меня в уныние. Ведь люблю-то я лето, могу повторять и повторять это... Почти рифма, почти поэт.
Лес осенью, и в самом деле, хорош. Меняющаяся палитра красок и какая-то привокзально-складская суета всего живого. Все готовятся: кто к перелёту, накапливая энергию для дальних странствий, кто запасается пищей и терпением для зимовки.
Год назад, так же как и сейчас, готовил и я самого себя, морально, к затяжной зиме. Все мои странствия: город – деревня, деревня – город. Туда и обратно всего лишь минут сорок. Я ехал и думал за рулём о предстоящих выходных, которые можно посвятить семье и себе. Перво-наперво, необходимо выспаться (помню, зевнул в предвкушении). Люди, с кем приходится общаться за неделю, вытягивают из тебя больше, чем дают взамен, и под конец хочется общаться только с животными, которые благодарнее, да и не требуют от тебя слишком многого. Поэтому, подумал, как высплюсь, обязательно отправлюсь со своим псом в лес надолго, неопределенно долго. Не помню, о чём я тогда еще думал. Наверное, засомневался. Возникнет непредвиденное, которое нарушит все планы, как обычно и бывало. То друзья, то родственники, то нелепые дела-делишки, не терпящие отлагательств в силу своей тревожно-суетной природы, и по завершении оказывающиеся транжирами времени, жизни. В общем, что-то... Но на удивление ничего такого не произошло.
В субботу спал, потом бесцельно валялся, пока горизонтальное положение перестало быть привлекательным. Надоело ворочаться, отправился на прогулку. Гулял столько, что утомил даже своего пса – на что уж он выносливый. Домой мы приволоклись сильно вымотанными, да так, что отказались от еды оба, лишь вволю напились воды.
Прогулка мне понравилась, и я решил на завтра повторить. На том и заснул в кресле перед очагом. В ногах уже дрых, подергивая лапами и отфыркиваясь, Хан.
* * *
Такая собачья кличка. Пёс – алабай, среднеазиатская овчарка, потому и решил, что прозвище должно быть азиатским и коротким. Хан – звучит грозно, еще более грозно он выглядит. Очень высокий (хотя этой породы бывают собаки и повыше), с крепким костяком, поджарый, мускулистый, осанка гордая, спокойная, как и характер. В книгах об этой породе пишут, что отличается устойчивой психикой. Собаки обучаемы, исполнительны, в критических ситуациях способны принимать самостоятельные решения, сдержаны со своими и безжалостны к врагам. Вся эта грозность куда-то девалась, когда Хан смотрел в глаза. Это был не «Чингиз Хан», а пройдоха, готовый на любую шкоду пока ты отвернешься, но при этом всегда послушен в командах. Правда, я приучил его только к основным, ведь не в цирке же ему выступать.
Когда следующим утром, я открыл дверь, этот жулик навострил уши и активно завилял хвостом. Забавно выглядело, ведь и то, и другое купировано еще в щенячестве, как положено настоящему волкодаву. Я привычно отдал команду «рядом», походу взял на поводок и отправился в обновлённый, то есть по-новому подкрашенный, лес.
Пасмурно, но дождём не пахло. Воздух свежий как родниковая вода, и будто не дышишь им, а пьешь его и напиться не можешь. Дойдя до кромки леса и уже отпустив пса расписаться у дерева, я вдруг вспомнил, что не взял молоток, который надо было найти еще с вечера. Возвращаться нехорошая примета, говорят, дороги не будет, но мне хотелось подремонтировать мосток через речушку в овраге, между двух холмов, там, где вчера заметил расшатавшиеся дощечки. Постояв немного в нерешительности, все же вернулся. В дом за молотком не пошёл. Чтобы не разбудить домашних своими поисками, взял вместо молотка топорик в дровне.
Лес, казалось, встретил меня настороженно. «Еще бы, - подумал я, - ведь он с топорами да пилами в контрах». Но я же друг природе. Лес должен чувствовать мои намерения, даже если я и с топором. Не знаю, что там чувствовал в это время лес, но Хан явно почуял кем-то оставленный след и спешно нюхал. Фыркал, как у очага минувшей ночью. Я опередил пса. Бегом забрался на горку и окинул взглядом открывшиеся просторы.
Лес раскинулся, будто от края до края Земли, могучим организмом. Лес наполнен загадками и опасностями для неопытного путника. Меня часто заносило в фантазиях. На самом деле это же не джунгли, а лес средней полосы, и какие опасности могут подстерегать путника, я не представлял. В отсутствии реальных страхов, их можно и выдумать, чтобы подогреть интерес самому себе, выжать из прогулки максимум ощущений и эмоциональных впечатлений. В любом случае, увиденное действительно захватывало. Я стоял и различал возле горизонта еще одну гору, на которой возвышались крепостные стены монастыря. Многовечность этих стен будто возвеличивала их, делала выше и ещё неприступнее. Решил ускориться, чтобы успеть и до монастыря дойти, и мост починить. Но чуть задержался. Постоял. Красота в простоте завораживает.
Подо мной лес светлый, яркий, пестрый от желтеющих, краснеющих и еще кое-где сохраняющих зелень листьев, а подле монастыря, лес мрачный, угрюмый. Почти что одни хвойники. Темные до того, что вряд ли назовёшь их зелёными.
С горы, казалось, что это поле битвы: с той стороны суровые противники в вороненых латах, сомкнув ряды, стоят у неприступных стен замка, с этой – мои воины, в разноцветных рубахах, ничем не защищенные, кроме удали и отваги, и от того внушающие больший трепет неприятелю. Почти на равном расстоянии между мной и монастырем, хвойные и лиственные деревья смешались, нарушив построение войск. Тесня друг друга, образовали завязку боя, когда напор сторон ещё не может указать на исход сражения. Все решится вдруг. Вдруг кто-то дрогнет и настанет перелом. За ним и скорая победа.
Я улыбнулся своей феерии и принялся размышлять. Что если в лесу, так же как и у людей, идет война за территории. Кто кого одолеет: хвойные деревья или лиственные, а может всё же смешанные леса – это зона мирного сосуществования, а не военных действий?
Хан терпеливо ждал, уважительно косясь на меня. Если б он только знал, какие глупости подчас вплетаются в мозг его хозяина. Хорошо, что не знает.
- Хан! Гуляй!..
Он вскочил и стремглав понесся вперед, затем сделал галопом длинную дугу за кустами и вернулся ко мне в диком восторге. Наконец на него обратили внимание. Я улыбнулся:
- Хан, хозяин у тебя дурак, а ты еще дурнее! Все, уходим в монастырь.
Еще раз глянул по направлению крепости и начал спускаться.
Подножие горы. Ровное пространство. Вот я и оказался в гуще своего придуманного войска. Небо прояснилось и листья, будто подсвеченные, ложились мне под ноги, как некогда лепестки роз ложились под ноги Александра Македонского. Я увлекся этой игрой, и теша своё воображение, посетовал, что Македонский, должно быть, обувался во что-то более комфортное, для дальних-то походов. Пока спускался, пару раз поскользнулся, и теперь левый голеностоп неприятно сигнализировал растяжением. Но я продолжил свой поход. Всякий настоящий главнокомандующий должен находиться на передовой. Ну, или максимально близко.
Березы сменялись кленами, клены утопали в зарослях орешника, потом опять березы, целая роща. Светло и безмятежно как в раю.
Рай принято представлять экзотическим фруктовым садом. По мне же - это березняк, безгрешный от корней до макушки, а березовый сок самый что ни на есть божественный нектар.
Перебрался через ложбину, поросшую ивняком и ольхой. Все это время Хан весело скакал рядом, то забегал вперед, то задерживался, занятый расшифровкой следов. Я стал присматриваться к Хану, стараясь представить себя в шкуре собаки. Подумалось, вот жизнь - ешь, спишь, гуляешь – сплошной кайф. Никаких мыслей о заработке, никаких моральных обязательств, только привязанность к хозяину и верность инстинкту. Под ногами что-то хрустнуло. Я вздрогнул, остановился.
Земля под деревьями обильно усеяна желудями. Они как крепкие лилипутские бочки были разбросаны повсюду, да так много, что нельзя и шагнуть, не повредив упругие кожурки. Вспомнилось, как еще детьми в школе, в первом или втором классе, собирали желуди, мастерили разные фигурки людей и животных. Наверное, так прививалась любовь к природе и всему живому.
* * *
Я шел среди могучих стволов по ковру из ажурных листьев. Дубы были и высокие, на более открытых местах, и кряжистые, где росли в собственном скоплении, но неизменно мощные, особенно у корней. «Это мой ударный отряд. Отъявленные головорезы», - подумал я.
Дубы редели и появлялись группы небольших, но пушистых елей. Вот она – линия фронта, которую я обозначил с горы. Желуди все еще хрустели под ногами, крупные, мясистые. Удивлялся, такие крупные раньше никогда не попадались. «Должно быть, сюда захаживают полакомиться кабаны, - размышлял я, – для них это, что арахис в сахаре».
Кабана заметил в последний момент его стремительного нападения. Повернулся на звук. Сработал рефлекс, я отпрянул назад и в сторону. Поскользнулся, упал, это меня и спасло. На вираже зверь пролетел по мне, зацепив плечо. Боли не было, только тупой удар, вбивший меня в землю...
Теперь могу вспомнить все детали произошедшего совершенно отчётливо. А тогда, от шока, мне казалось, все вокруг стало зыбким, нереальным. Будто вновь оказался во власти фантазий, но уже чуждых и зловещих. Да и вообще не понимал, как очутился в лесу. Просто ступор.
Кабан развернулся метрах в десяти от меня. Скорость при нападении была велика, так далеко он промчался по инерции. Я чувствовал свою беспомощность. Живот вдавило, сердце сначала бешено колотилось, потом остановилось, затем опять стало пульсировать в висках с такой силой, что заложило уши. Я видел кабана как в немом кино, он рванул с места, земля грязными ошмётками вылетала из-под копыт, он понесся.
Справа молча, я знаю, абсолютно без звука, я видел эту тишину, на кабана бросился Хан. Несмотря на чудовищность размеров вепря, ярость Хана повалила того на бок. Хан перелетел через эту тушу, упал, но тут же вскочил. Оказался на лапах раньше. Кабан переключился на собаку, рванул, видимо с рыком, в бешенстве ещё больше подогнув голову. Мелкие глазки сверкали тупой злобой, всё в нём кричало тем убийством, которое без повода. Хан вёртко отскочил и вцепился в загривок. В том месте ему было не удержаться, кабан круто развернулся. Теперь Хан отлетел. Я заметил, что бедро у пса кровоточит. Клыки задели его. Готовилась новая атака.
Много раз представлял подобные сценарии раньше. Думал, как себя поведу, случись ситуация жизнь-смерть, но до конца не верил, что такое возможно в реальности. И вот произошло.
Охваченный ужасом, воспользовался тем, что кабану не до меня, влез на дерево и взирал в безопасности сверху.
Они бросились навстречу одновременно. Жёсткое столкновение, хруст. Я по-прежнему ничего не слышал, но оказалось, глаза могут передать и это.
Хан упал, подмятый грязной тушей, но крепко сжимал порванное рыло. Мой пес весь в крови. Вывернулся, вскочил на лапы, стал трепать кабана. Тот, стараясь его скинуть, кидался из стороны в сторону, крутился на месте и, наверное, ревел. Тут я увидел, что передняя лапа Хана безжизненно висит бурой сочащейся тряпкой. Кабан рванул и ударился о дерево. Прижал пса. Хруст. Этот хруст я уже услышал. Хан расцепил челюсти, сиплый звук вылетел из горла, когда уродливые, кривые ножи полоснули брюхо. Я увидел глаза своего пса, на одну секунду. Всего на одну секунду его глаза отыскали мои, это были глаза того щенка, которого когда-то познакомили со мной. Глаза, как и тогда, переполненные бескорыстной верой. Он и заскулил как щенок, потом принял ещё удар и замолчал. Челюсти сомкнулись там, где у кабана был пятак.
Следующие мгновения топор взлетал и опускался, взлетал и опускался. Мне казалось, опускался чаще, чем взлетал. Не помня себя, я терзал кабана, а тот пытался вырваться из пасти Хана.
Как я спустился с дерева напрочь вылетело из памяти, остались только удары. Я бил куда попало: по ребрам, по копытам, по спине... Неистово, покуда не перерубил хребет. Стоял коленями на земле, руками в месиве. Дыхание сбилось, лёгкие рвались наружу, меня трясло. Смотреть на Хана не решался, смотрел на кабана. Тот, как будто удивленно повёл глазом в мою сторону и всхлипнул… И затих. Чуть позже Хан отпустил его рыло.
Кабан страшно изувечен топором, но один глаз у него выбит клыком пса. Ещё я заметил, что рыло сильно изодранно, сломана носовая кость, а из короткой мощной шеи непрекращающимся фонтанчиком брызжет кровь.
- Хан, ты победил, - я подполз к другу. Он хрипел, задыхался. Я приподнял его голову, подложил ладонь. А потом…
* * *
С деревьев опадают листья
Он распластался чуть дыша
Лизнул мне руку выше кисти -
Так отошла его душа.
Не упрекнул меня он взглядом
Ни в чем как будто не винил…
Он не услышит слово: «Рядом».
За страх я другом заплатил.
