предчувствие дороги
истомит,
сорвёшься вдаль, куда – ещё не зная.
но лишь бы ехать, в поезде
с самим
собою говорить,
как жизнь, листая
стремительные виды за окном
попутных городов и деревушек...
под перестук колёс коротким сном
забыться, чтобы взрогнув и проснувшись,
расслышать смутный зов издалека,
где будто бы живут ещё доныне
ушедшие давно за облака –
родные

***

привидится во сне: широкоплеч
дом на отшибе.
сможешь ли облечь
его в слова?
ему простая речь
окажется тесна, не по нему
твоей осенней нежности хомут.
где ткань стихов? – сплошная хрипотца,
ни шарфика ему, ни пальтеца...
покажется рубашкою отца
трепещущее облако над ним,
а может быть, не облако, а дым.
и все слова в гортани вдруг замрут –
отцовская рубашка на ветру
дом обнимает, будто бы весь свет,
как делают все те,
которых нет.

***

подойти и уткнуться в родное плечо,
чтоб глазам стало вдруг горячо-горячо,
чтобы сердце, растаяв, рекой истекло.
посмотри на меня сквозь ночное стекло:
вот я ласточка, видишь, я ласточка, ла...
я вернулась туда, где до неба росла,
шила платья на старой машинке ручной,
и мирок мой светился стекляшкой цветной.
где трава поутру серебрилась в росе,
и атласная лента синела в косе...

и цветы вдоль дорог, и земля, и трава –
всё осталось во мне, прорастая в слова.

Илл. картина Олег Безуглый "Осень"

верлибр начинался где-то в районе
солнечного сплетения
в густой виолончельной тьме чувств
из крохотной шершавой песчинки
царапающей нутро
превращался в светящийся шар
обрастащий подробностями мгновений
быстро сменяющих друг друга
словно рисунки песком на стекле
и перемещаясь в область сердца
покалывал его острыми иглами счастья
проникая в кровь нёсся по жилам
звенящими вешними ручьями
с бумажными корабликами смысла
стремился к губам и рукам
пытаясь обойти разум
который больше всего опасался
порхающих в тексте бабочек
всевозможных расцветок
и когда был начеку
старался загнать их в сеточку из рифм
или сдувал с них пыльцу
и мотыльки слов гибли
оставшихся едва хватало на трехстишие
да и тех разуму хотелось опустить
до уровня молчания
но иногда губы шептали
словно анемоны на ветру
роняя лепестки слов
напишу тебя белым на белом
и разум видел картинку - переплетающиеся
цепочки следов на свежевыпавшем снегу
бесконечное белое ослепляющее поле
он закрывал глаза
и верлибру удавалось
проникнуть
за пределы сознания
добраться до рук - ареала обитания
кочующих птиц
и стать ветром

погадай на осенней траве,
не идёт ли ко мне челове-
челове-челове-человечек?
так порой повторяешь слова,
понимая, их шепчет трава.
вот придёт, а порадовать нечем...
говори-говори-говори –
горловые твои снегири
оживают, чтоб вылететь в песню
бессловесную, слов и не на...
эта песня на счастье длинна.
к ней негаданно выйдет чудесный
рыжий кот из осенней травы,
у него полон взгляд синевы,
будто смотришь в апрельское небо.
а вдали, где вода, – невода;
и деревья шагают туда,
как в любовь,
безвозвратно и слепо.

11.02.19

Песню в исполнении Владимира Узланера можно послушать здесь:
https://www.chitalnya.ru/work/2599107/

Для света, конечно, для света
осенние дни и печаль
легчайшая – лето отпето,
но дней отлетевших не жаль.
Ведь всё же однажды проходит,
порою проходит сквозь нас,
и ранит, и ноет к погоде,
и льётся дождями из глаз.
Но взор от слезы прояснеет,
когда над опавшей листвой
привидится ангел осенний
в свеченье пыльцы золотой...

Пока стихи дышали сентябрём,
и в них слова, как листья, не опали,
держал в плену осенний окоём
меня, деревья за руки держали.

И я была, как тоненький побег,
привитый к свету солнечному в мае,
пока была привязана к тебе,
слова текли рекой, не утекая.

Не пишется теперь и не пишу,
не дышится почти, но я вдыхаю
вчерашних дней весенний гулкий шум,
свободы от молчания не чая.

зови меня снегом, ветром,
дыханьем зимы, бедой,
листвой облетевшей, веткой,
весенней слепой водой.

зови меня камнем, речкой,
полынной сухой травой,
разлукой, молчаньем, речью,
к себе самому тропой.

зови меня грустью, смехом,
пустынной страницей дня,
полночной тревогой, эхом,
прощаньем зови меня.

зови меня словом, звоном
разбитой тобой любви,
зови меня как угодно,
но только – зови, зови...

как хочешь, хоть бабой снежной.
когда я пойму: нужна,
то, может быть, выйду в нежность
из женщины у окна.

ты, весна, во мне, весна же,
просыпайся, говори.
ни в природе, ни в продаже
нет того, что есть внутри.
птицей пой, лети по ветру,
на хвосте неси стихи.
иногда премного света
от словесной шелухи,
что там свет от лампы, проза...
погляди-ка из окна:
город жёлтый от мимозы,
знать, и там уже весна.
видишь, дерево и птицы,
так бы с ними и запеть,
так бы выпорхнуть синицей
под звенящую капель.

уйти в туман,
уйти и захлебнуться
неведомой доселе мне тоской,
почувствовав, что можно не вернуться.
но, если и вернуться, то другой –
узнавшей, как не видеть дальше пальцев
протянутой мной сослепу руки.
так только в нежность можно возвращаться,
её не отличая от тоски.

Он был тих и нежен, пришёл на миг,
чтоб сказать мне
в спешке скороговоркой,
что иной приходит
украсить мир,
а другой для того,
чтобы стало горько
тем, кто рядом,
стать для других бедой.
Торопился,
словно боясь исчезнуть:
"Для кого-то станешь живой водой,
в нелюбовь уронит другой,
как в бездну.
Что бы ни было,
даже если в грязь
упадёшь, – поднимешься,
будешь чистой"...
И ушёл.
Я падала, и не раз,
и вставала, вновь
возвращаясь к жизни.

Для чего-то был мне –
тот человек,
ни лица, ни имени
я не помню.
Обернувшись,
вижу в прошедшем свет,
оттого не горько с собой, –
легко мне...

Обличье божеское – даль
и колыханье занавесок
в окне распахнутом, когда
проходит кто-то бестелесный.
И не проходит ничего,
так разрослись в глубинах корни.
А ты, как все, на прах его
бросаешь горсть землицы чёрной.
Земля к земле – так говорят…
Взойдёт деревьями, цветами ль,
твой заповедный дикий сад
наполнив птичьим щебетаньем,
дыханьем неба, шумом трав
и сквозняком жилья иного.
Но не сшивается дыра
его отсутствия земного...

"Выпал снег, и всё забылось"
(с) Н.Рубцов

В декабрьском трамвае я еду в никуда…
Так в стужу забывает, какой была – вода.
Так лодка забывает, куда она плыла,
в июне или в мае оставив два весла.
Вмерзая в лёд, не помнит, как было ей дано
легко скользить по волнам не так ещё давно…
Не помню. Нет, пожалуй, и помнить не хочу,
как я к тебе бежала по тонкому лучу –
по ниточке словесной – не бег, почти полёт…
Всё басни это, песни. Всё бред, всё снег, всё лёд.

Я не помню маминых объятий,
разве с ней мы не были близки...
Но ведь были сшитые мне платья,
после штопки толстые носки –
тёплые от рук её горячих.
Что же память детская горька?
В прошлое я с нежностью цыплячьей
вновь тянусь, как дым, издалека,
чтобы, маму там обняв теплее,
и просить прощенья, и прощать.
Словно ей объятия нужнее,
словно и не дочь я ей, а мать.

старик не ловит рыбу,
ловит море,
но у него не просит ничего.
взгляд старика не жаден и не горек,
он смотрит вглубь морских бездонных вод.
там рыбы не плывут, они летают,
взмахни рукой – и убыстряют лёт
их юркие серебряные стаи.
день изо дня вот так, из года в год
старик идёт на странный зов
и ловит
большое море – мощь и глубь, и синь.
на золотом улове или слове
не пойман, да и некому просить
какого-то немыслимого счастья...
и радостью негромкой жизнь полна:
есть дом и лодка, простенькие снасти,
стакан с устатку терпкого вина.
так принимают жизнь свою как данность,
в простом и малом видя смысл и свет.
и то, что пойман морем он, не странно,
а странность только в том,
что моря нет.

17.05.19

лето-как-лето: чертополох, иван-чай,
лютики и ромашки, бабочки и шмели.
лето-как-детство – внутренняя печаль:
сверху цветы и солнце, корни во тьме земли...
ляжешь на землю, смотришь на облака,
так бы и улетела с ними из мелких бед,
смотришь, и выветривается тоска,
горы свернёшь, такая сила растёт в тебе.
лето господне, флейта звенит внутри.
яблочки-дички, зной, языческий мир – твой дом.
впитывай свет, покуда он есть, смотри,
как провела ты лето, спросят c тебя потом.

......................................"не кончается время тревог,
.......................................но кончаются зимы"
.........................................................И.Бродский

вся графика ветвей зовёт к стихам:
вот стул и стол, бумага и чернила.
гул чёрно-бел, не хочет затихать,
чтоб я взяла и что-то сочинила
о том, что жизнь – чем дальше, тем мрачней...
рассыплю горстку слов на полдороге,
запнувшись: я хотела о весне,
а вовсе не о времени тревоги,
которое длиннее, чем зима,
пока деревья трогательно голы...
и я, печать молчания сломав,
ищу замену сумрачным глаголам.
чтоб каждая случайная строка
была, как птичья песенка, пропета.
а слово, что слетело с языка,
не словом оказалось бы, а светом...

какая эта странная считалка:
пускай уходит тот, кого не жалко,
кого мы и не вспомним никогда.

но забирает тёмная вода
того, кто тут считался навсегда,
кто воздухом был.
нужного другого
к себе зовёт несказанное слово,
и он шагает в морок, в пустоту,
поэму обрывая на лету –
не тот уходит в сторону не ту...

когда покинет третий нас, который
ещё не досчитал до цифры сорок,
четвёртый вдруг насвистывать начнёт,
чтоб не спросить: а завтра мой черёд?..
и бросимся считать наоборот.
но будет поздно, будет слишком поздно,
в нас кончились давно и свет, и воздух,
мы жили в шутку, думая – всерьёз...

нас кто-то окунает в море слёз:
идите в боль, идите и дышите,
забыв о том, что каждый –
небожитель.

Порой найдёшь легко и странно
среди словесной шелухи:
"Любви старинные туманы"* –
и заболят в тебе стихи.

Строка преследует и мучит,
глубокой тайны сеет свет.
Но не сказать, наверно, лучше,
чем до тебя сказал поэт.

Туман, туман, там всё в тумане!
Всё – невозможность и печаль...
Твоих предчувствий не обманет
невыносимость слова "жаль",

никем не сказанного, впрочем,
но нитью, вдетою в иглу,
прошьёт насквозь и дни, и ночи,
и уведёт с собой во мглу.

И вот уже стоишь у края,
боясь сорваться в это не-,
над безысходным замирая:
"Когда увидимся? — Во сне"*

* строки М.Цветаевой

чтоб меня не солгали слова,
я сегодня уйду без-стиховая.
а вернее сказать – бестолковая
и беспутная (как ты права,
дорогая волшебница речь,
речкой-реченькой тихо журчащая).
я далече, за рощами-чащами,
я всё дальше, не слышу, не стечь
мне в тебя ни одною строкой,
ни словцом, ни единою буковкой.
закачусь в темень дикую пуговкой.
и река мне, безмолвной, на кой?

я иссохну потом без реки,
словно старая лодка на пенсии.
и не выплыть ни мыслью, ни песнею,
слишком звуки скрипящи, резки.

я иссохну потом, а пока,
замерев, замечаю нечаянно,
как легко мне даётся молчание.
эх, давалась бы так же строка!

шуршание змей
так по тонкому звуку
ты улыбки
примеряешь к каждому платью
а к ночи снимаешь уставшие лица кукол
ты заходишь сияя
как будто
расточая объятья вокруг
время суток децембер
в разрезе юбки
морок французских кружев
мне темно почему я не верю
этому блеску
снаружи

а заходит она и с нею свет
и даже непогода и шорох твоих лиц
её морщина через весь лоб
и горчинка у рта
не искажают небо
серебристых птиц
она заходит а с нею трели

солнце во все глаза

и я просыпаюсь
потому что время суток
апрель

18.03.11

покачает, как воду в ладонях,
не расплещет, нашепчет: усни –
кто-то дальний, чужой-посторонний,
кто мне сердцем безлюбым сродни
в обнищании, с горечью схожим
в загустелой его пустоте...

и во сне, окликая прохожих,
эту воду нести в решете.
в каждом встреченном тьма ножевая,
а в невстреченном тающий свет.
истекает водица живая
и по капельке сходит на нет.

а проснувшись, увидеть, что иней
лёг на травы, и пустошь светла
до небес.
это просто предзимье,
в нём всегда не хватает
тепла.

быть как детали
мелкие… везде,
везде, везде для них
найдётся место…
но ты велик, ты высмотрен, задет,
и осень жмёт, не спрятаться в ней, тесно.
ты неуклюж, заметен, хоть и сер,
напрасно яркий цвет сменил на серый
в надежде, изменившись, быть, как все,
не изменив повадкам и размерам.
…быть как детали
мелкие, как те,
которые нечаянно теряют,
быть неприметным
в чьей-то пустоте
и, никого ни в чём не ущемляя,
случайно находиться тут и там -
на радость всем!
и быть необходимым...
так думал слон, кивая в такт шагам.

неся своё тепло в большую зиму,
не замечал он синего дождя,
вдогонку припустившего вслепую.

а дождь осенний, в снег переходя,
смывал с него всю серость наносную.

Феодора (или, как её там, Доротея*?) увлечена моментом,
город в её голове распадается на фрагменты,
башни на побережье дотрагиваются до небес,
одноэтажные домики забираются поглубже в лес.
а она плетёт кружева,
вот чем занята её голова...
Кружевницу в Кадакесе атакуют носороги,
солнце надкушенным яблоком встаёт на востоке,
яичница, совсем как у Дали, свисая, не падает со стола.
А ей нет до всего этого дела, у неё дела:
ведь она плетёт кружева,
как в какой-то из жизней плела слова,
складывая из них рифмованные столбцы,
сколько же на них ушло словесной пыльцы...
Ей там снилось, что она в Испании, сны сбываются.
Падают, поспевая, гранаты, нет, не взрываются, –
раскалываются, роняют алые семена.
Она забывает все свои имена,
плетёт кружева, золотая струится нить:
надо бы счастье однажды себе приснить...

*Доротея (греч. Дар Божий) – женское имя греческого происхождения.

Феодора (Теодора) – состоит из тех же двух греческих корней, только в обратном порядке («Божий Дар»).

....................."Дай мне напиться железнодорожной воды"(с) Б.Г.

вода дорог железных глубока,
и я внутри воды, и далека
самой себе и всем, кто рядом спит.
а поезд мчится ветром по степи,
стакан бренчит – не полон и не пуст.
и я во сне качаюсь, словно куст,
стоящий бесприютно на ветру,
как спящие в плацкартах – на миру...
качается, качается вода,
пока идут по рельсам поезда.
и я со дна воды, из пустоты
добуду слово,
слово будет –
Ты.

Ни серебра, ни злата,
ни лакомых щедрот
не надо мне.
Не надо
того, что дух неймёт.

Я из огня в полымя
иду на чей-то зов,
несу земное имя,
как дар степных ветров,
как сны и память предков,
их чаянья и свет,
держась за шёпот ветра
в серебряной траве.

Но голос их безмолвен,
и, памятью горька,
ищу в неслышном слове
дыханье языка,
который мне известен,
хотя не понят мной…
Мир, сшитый птичьей песней,
наполнен тишиной.

*

.........................................папе

поднимая до луны и выше,
голос скрипки душу бередит…

будет каждый звук тобой услышан,
будет каждый миг до дна допит.
только где-то дальше, после жизни,
в том краю, где будешь сон и свет,
где тебя до-вижу и до-мыслю
через два десятка сирых лет…

а пока по солнечному маю
на коне катаешь ты детей.
над цветами бабочки порхают,
словно рой неслышимых вестей...

Я ведь тебе говорила, что я не железная, ты же твердил, что бесчувственна и холодна! Рядом с тобой, закалилась как сталь, безболезненной стала твоя нелюбовь для застывшей меня. Мне всё равно, что любуясь моими коленями, гладят их нежно... смешно – полируя металл, верят в удачу! А грудь (мол, несёт вдохновение) греет в ладонях бессовестно каждый нахал. Видишь, блестят те места, где руками и глазками каждый из них меня трогал – удачу ловил, счастья просил, а ведь дома поди недоласканы жёны, в металл превращаясь, живут без любви... Мне хорошо – став железной и холод не чувствуя, быть безразличной ко всем, не любить, не страдать. Пусть не узнает никто в этом мире, как пусто мне – не улыбаться, не плакать, не верить, не ждать…

......................«А надоест хранить, будет что уронить ночью на дно колодца»
................................................................................................. (с) Иосиф Бродский
.
.
.
Иногда пропадаю в небе, куда вплываю,
Выпадая из жизни в сон на кольце трамвая.
Но в конце всегда вынимает из неба вещим:
Выходя из трамвая, не забывайте вещи…
Что на самом последнем круге мне взять в дорогу?
Неразменных богатств было в детстве так много:
Голубое стёклышко, бусинка, фантик в секрете
На задворках дома в звенящем солнечном лете.
Где деревья пока большие и дни беспечны,
И со всеми, кажется, будешь жить бесконечно.
А потом истончается жизнь, но дни тяжелее,
И намного они короче, летят быстрее.
Не ценнее жизни каменья на кольцах, стразы,
Бриллиант росинки в траве не милей ли глазу…
Не возьмёшь ли с собою то, что ничем не взвесишь –
Золотую слезу от счастья, что в мире здешнем
Было лето, а в нём июль, и на самом донце
Капля мёда с горчинкой, день мотыльковый, солнце…
И всё то, что хранить легко, но не всем даётся,
Что уронишь слезою ночью на дно колодца…

в сезон паденья звёзд и яблок спелых
минуты лета, кажется, летят
ещё быстрее...
светом загустелым
наполнен августейший месяц-сад,
который истекает в звук и сладость,
в горячую густую тишину,
где мне в твои ладони вечно падать,
как яблоко, когда иду ко дну
под воду сна,
и вкус его медов.
и так же сладок каждый миг летящий,
и не разлить осеннею водой
тех нас двоих – из лета уходящих.

***

слова меня солгали снова,
а голубиное письмо
несёт единственное слово,
в себе вместившее весь мой
немой восторг перед тобою.
а чувство, скрытое внутри,
ещё не названо любовью,
но лишь о ней и говорит...

«вместе, вместе, вместе, вместе…»
в этом шёпоте зависнуть:
ничего нет интересней –
слушать звук шагов по листьям.

пусть не быть вовеки вместе,
убежать бы мне с уроков
в осень-сказку, в осень-песню,
что случилась ненароком

далеко... когда-то, где-то
с тем, чьё имя колокольно –
мальчик-солнце, мальчик-лето...

вспоминать его легко мне

пишу и сохранить хочу письмо,
не впрок, а просто так - на светлый день...
пусть кажется, пишу себе самой
о первой той - немыслимой беде.
я дереву пишу, а не кому:
прости меня, пожалуйста, ветла,
что, мучаясь любовью к одному
мальчишке из соседнего села,
я написала имя на стволе,
не в силах скрыть своей немоготы.
не думая, что мог сильней болеть
тот шрам от букв, и что могла бы ты
страдать больней от этого, чем я
от спрятанной внутри немой тоски.
раскидистая старая ветла,
прости меня, пожалуйста, прости.
я верю, что, когда пришла весна,
все заросло и больше не кровит.
и ничего тот мальчик не узнал.
и только свет остался от любви.

художник многорук и многоглаз -
выхватывая суть и смысл явлений,
и в будущем, и прошлом видя нас,
сплетает ловко сети из мгновений...
пока в зеленом платьице идет
весна по ярким солнечным ступеням,
в глазах его цветущий синий лед
ее сжигает пламенем осенним.
он краски, словно кровь, кладет на холст,
сочится ею сквозь бинты рябина...
а ты стоишь, боясь ступить на мост,
ведущий от картин в твои глубины.

Ловля солнца

когда уходит день, два рыбака
закидывают леску в облака,
они точны, движения их ловки,
ведь ловля солнца требует сноровки...
а я смотрю, как тихо гаснет день,
дрожит дорожка солнца на воде.
и остро проникает в сердце жалость
и к солнцу, если б вдруг оно поймалось,
и к миру, и к летящим летним дням,
и к нам...

В переходе

что ты с лампой здесь ищешь, Господь,
в переходе на зимнее время?
истончается вешняя плоть,
цепенеет озимое семя...
поднимается в небо вода,
чтобы выпасть серебряным снегом.
здесь уходят в себя без следа,
чтоб в себе отыскать человека,
словно свет, что нисходит с небес
даже в зябкую раннюю темень.
только им и спасаются здесь –
в переходе на зимнее время.

Сви-ри-ри

как пули попадают в "молоко",
так птицы-свиристели тонут в мае...
никто мне больше в сердце не стреляет,
от этого, быть может,
в горле ком.
летите, свиристели, в мой февраль,
здесь ягоды – боярышник, рябина,
шиповник есть,
для горлышек малина,
ее совсем немного.
не пора ль
вернуться вам,
как раньше? сви-ри-ри –
я помню, как звенел морозный воздух,
и ничего не страшно, и не поздно,
и свет невыгораемый
внутри

... я бросаю в нежность прошлого монету,
чтоб вернуться к ней, тонуть в ней, медлить –
никуда не уходить от тебя той,
наполненной солнечным ядом моей любви
и постоянно ходящей по краю
нашей маленькой вселенной,
где осень носила твоё имя,
и мне казалось, что я был хранителем
её стеклянного света.
о, это вечно преследующее меня чувство потери –
ты могла исчезнуть в любое мгновение.
словно кем-то тебе были прописаны эти божьи капли –
бесконечные слезы дождя внутри –
когда ты уходила в себя, я опасался, что нигде
не смогу тебя отыскать...

я видел тебя звуками и слышал запахами,
так удивительно и странно,
твой голос мне чудился оранжевым,
и слова твои превращались в листопад.
или эти падающие сухие листья и были словами,
но я нигде не успел их записать?
и теперь каждая осень
зияет во мне пустой страницей рассвета,
в который я выбираюсь из лабиринта снов,
не в силах вспомнить,
в каком из них
оставил половину себя.

сольётся летняя вода
со светом утренним лимонным,
и сотни бабочек тогда
вспорхнут над солнечным затоном.
и никуда не улетят,
а будут виться над рекою…
полузабытое дитя
в тебе проснётся, беспокоя
текущей жизни тишь да гладь –
ему резвиться бы, смеяться
и руки в воду опускать,
и, как она, переливаться.
и ты мгновения лови –
подставив ковшиком ладони…

о, это таинство любви –
быть всё прозрачней,
всё бездонней…

придуманному верить – написала
и весело шагнула в тишину,
я из неё сегодня улетала
на зимнюю ущербную луну.
со всем, что есть: варенье, чашка чая,
бутылка золотистого вина,
цветы, стихи (которые случайны,
как всё, что мне привиделось во снах).
блокнот, фонарь, кофейник безыскусный,
туника с кружевами, рыжий кот
(как без него? когда мне будет грустно,
он песенку волшебную споёт).
часы, ключи от всех дверей весенних
и чайник мой любимый со свистком,
и каждое счастливое мгновенье,
и медленные мысли ни о ком…

а всё, о чём с тобой мы намолчали,
я не возьму, уж больно груз тяжёл.
здесь двадцать восемь градусов печали,
и холодно, и ты такой чужой…

какой родится день
из снов, из ничего -
последний вздох весны
и лёгкий миг предлетья?
он мается во тьме
и каплей дождевой
готов упасть с небес,
чтоб хоть один на свете
сказал бы про него:
он был, он пел, он свет,
он тонкий звук стрелы
и лепет соловьиный,
он превратился в дым,
пропал в густой листве,
но точно, точно был,
не маленький, не длинный...
день из сквозных пустот,
что музыкой полны, -
они ещё звенят,
пролистанные ветром,
они ещё поют
в бокалах тишины,
как трели синих птиц,
летящих вдаль,
за светом...

*

написано 32 мая 2016г. :)

этот весь август
Автор Анна_Арканина
http://litset.ru/publ/16-1-0-41373



не считает август цветы и встречи,
щедро тратит звезды – ему не жаль.
август – это вязкое слово вечность –
край дороги, там, где без края даль.

это пыль на содранных в кровь коленках,
тишина уснувших в дому вещей,
молока прилипшая к носу пенка,
верткий луч, сбежавший в дверную щель.

это в поле вызревшая свобода,
зерна веры, лютик, ячмень, ковыль.
и глядящий снизу, вполоборота,
василек невиданной синевы.

дом у речки белый одноэтажный
и в саду и в небе звенящий спас…
… и боишься выдохнуть: как же, как же
этот август весь уместился в нас.

***

жимолость
Автор: Созерцающая_Много_Раз
http://litset.ru/publ/16-1-0-41187



в прохладной комнате цветы
и спелой жимолости запах.
с небес (без туч - полупустых)
нисходит свет на мягких лапах
и продвигается вперёд
к хрустальной вазочке, стаканам.
он блеск им, яркость предречёт,
затем на коврик домотканый,
подпрыгнув, спустится.
внизу
свернётся кошкой до заката.
смотри, вот ловит стрекозу
от люстры тень.
пиджак помятый
небрежно сброшен и молчит
в углу на стуле.
перестуки
слышны за окнами,
внутри
вещицы маются от скуки.
в пространстве странном без людей,
без рук хозяйских домовитых.
где чайник благостно "налей"
готов от радости воскликнуть,
где млеет ягода в мечтах -
к губам приблизиться девичьим...
где жизнь прекрасна в мелочах
и говорит со мной на птичьем.

***

Между словами
Автор Галия
http://litset.ru/publ/16-1-0-36840



В пространстве между нашими словами
есть тёплый шорох снов, полночный шёпот
и тишина несказанного нами,
и шелест книг прочитанных,
и тропы
до нас, других, которые не ближе
друг другу, чем и мы сейчас, и так же
двойник твой у окна стоит недвижен,
в стихи мои болезненно врастая,
но скоро обернётся он и скажет...
Он скажет что-то нежное, и стая
уснувших птиц вспорхнёт и будет биться
о рёбра клетки... Стоя за стихами,
вспугнёшь мне сердце,
выпущу всех птиц я
в пространство
между нашими словами...

Одиночество
Автор: Белый_Ящик
http://litset.ru/publ/29-1-0-19390



бережно…
нежно…
ласково…
трепетно…
робко…
крадучись…
медленно…
на прощание –
ты обняла меня…
вечность рукой безучастною
прячет мечты под маскою –
в памяти отголосками…
капельками дождя…
холодно…
зябко…
ветрено…
путает ветер волосы…
сходятся черные полосы в общую седину…
вечером…
ночью…
полночью…
в домике заколоченном…
где пустота одиночества слушает тишину …

***

Шиповник
http://litset.ru/publ/1-1-0-23542
Автор: midnight



Это твой маленький мир. Здесь твои порядки:
Дерево не обидь, не убей жука.
Розовым вспыхнул шиповник, и что-то сладкое
Медленно зреет в прозрачных его цветках.

Солнце так низко, что листья ржавеют жесткие.
Словно живые, ложатся они у ног.
Мне говорили, здесь много птиц: голубых и желтых.
Я насчитала четырнадцать. Не досчиталась одной.

Десять шагов - и уткнуться в горячее дерево.
Остро – спиною в изломанную кору.
Видишь, земля еще носит меня и держит.
То, что болит по ночам, утихает к утру.

Знаешь, какое во мне поселилось молчание.
В горле не колется, не обжигает щек.
Как тишину одичавшую приручаю.
Сколько тепла между пальцев моих течет.

Это десятое лето. Седьмое облако.
Отяжелело молочно, внутри - пустое.
Дерево, девочка, облако моё, олово...
Старый шиповник сбрасывает листок.

***

Небо до края
Автор midnight
http://litset.ru/publ/66-1-0-40881



Небо до края мутную воду льет.
С улицы тянет ржавчиной и гнильем.
Руку подставишь - сплошь дождевая сыпь.
Небо темнеет. В стену стучат часы.
Крошится рама, рыхлая от воды.
Отчим с работы снова вернулся – в дым.
Высыпал на пол старый карманный сор
И сигарету выкурил мне в лицо.
Вспомнил по имени. Я его – как огня.
Что-то неловкое выросло из меня.
Думала, вспыхну клевером в полный рост.
Но постепенно что-то не задалось.
Трескались тропы сетью сухих морщин.
Синее платье, желтые кирпичи.
Пыльно от бега. Ветер звенел в ушах.
Солнце катило следом белесый шар.
Рваные ленты, выцветшее лицо.
Склеивал пальцы горький цветочный сок.
Думала, выстрелю в небо хоть вкривь, хоть вкось.
Но постепенно что-то оборвалось.
Кутаться в теплое, прятаться, где темно.
Отчим неделю будет лежать больной.
Виснет веревка, на пол течет белье.
Мама стирает серый постельный лен.
Деньги – на новое, на себя – рукой,
Солью – на пригоревшее молоко.

***

У забора
Автор midnight
http://litset.ru/publ/16-1-0-40851



У забора корчилась лебеда.
Жгла ладони горьким и голубым.
На ветру бродячие облака
Разбухали в розовые клубы.

Под болотным солнцем цвела межа.
Дождевые стебли – сквозь старый сор.
Что ни день – куриная слепота,
Подорожник, ржавчина и песок.

В теплой луже – пыльные воробьи.
От травы - царапины поперек.
Натирало пальцы до волдырей
На двоих - колодезное ведро.

Пахла прелым медленная вода.
Ледяными бликами – по глазам.
Мы кричали в черную глубину.
Слушали прозрачные голоса,

Как тягуче эхо, зыбуче дно,
Как падучий камень на дне лежит.
А потом - по вышарканным корням,
Тропами - сквозь гулкие гаражи.

К гаражам повадился - старый кот.
У него в глазах - золотой песок.
Помнишь, мышь запутывала следы,
А потом попала под колесо.

А потом – ни шепота, ни души.
Грозовые всполохи, белый шум.
Лишь крыжовник ветками – до земли
Прорастал во вскопанную межу.

У забора корчится лебеда.
Солнце катит чертово колесо.
Я теперь – куриная слепота,
Подорожник, ржавчина и песок.

Не ходи туда,
где сгниет забор,
где обнимет камень
болотный бог,
и вода руки не почует.
Где кота настигнет
дремучий сон,
пискнет мышь,
раздавленная колесом.
Не ходи туда.
Не ходи за мной.
Не смотри на меня
такую

смерть наливает выпить и говорит:
что ты всё смотришь в небо?
ищи внутри.
что ты там видишь – в этих странствующих облаках –
степи свои, пустыни, реки, восход, закат?
если в тебе всё это – вместе и тьма, и свет,
небо – оно пустое, кто там твой слышит бред…
кажется, будто за ночь вырос и стал другим
и ничего не видишь больше в себе, ни зги?
словно перешагнул ты горы своих надежд,
так вырастают дети разом из всех одежд,
так же у перепутья кто-то не зрит пути
и начинает снова небо в себе растить.

Есть в пространстве прошлого пустоты,
выбираю время наугад,
чтобы их заполнить, словно соты
тёплым светом, –
двигаюсь назад...
Среди долгих зим и звонких вёсен,
и летящих суматошно лет
есть одна несбывшаяся осень
без каких-то значимых примет –
сумрачная, волглая, скупая
на тепло и свет.
Вернусь в неё
с горсткой снов из солнечного мая
и построю осени жильё
из фрагментов счастья и уюта,
чтоб она от ветра и дождей
в нём согрелась радостью минутной
в самый свой ненастный долгий день.

19.09.17

Иллюстрация: одноимённая картина Андрея Шустова

в себе цветком произрастая,
всё мнишь, что вглубь себя растёшь,
туда, где тьма в тебе немая,
где ты не звук ещё, а дрожь
сквозного воздуха, который
колышет тени у окна...
где у древесных волглых створок
таится в зёрнышках весна.
где ты не речь ещё, а слова
пока не вызревшего ток,
где света зримого земного
цветку осталось на глоток.
к нему тянуться – глубже, глубже,
но так – не падать, а лететь
из темноты своей недужной,
как мотыльки – на свет,
на смерть...

Декламация Андрея Яковлева:

Вневремя спит...
Щебечут птицы
и вылупляются птенцы.
Вневремя видит небылицы,
что сны летят во все концы,
как облака и птичьи стаи,
и одуванчиковый рой.
И ветер сны его листает,
шурша картинками миров.
И многомачтовым корветом
вдали проносится земля.
Там где-то мы не спим, где светом
любви наполнив нас, продлят
на летний день, на снежный вечер,
на соловьиный вешний свист
все наши встречи и невстречи.
И ты на этот свет ловись,
пока вневремя спит...
А после
и мы с тобой проснёмся в нём,
пусть даже будем в жизни врозь мы,
а вот вне времени – вдвоем...

Горчит в гортани, словно я пила
тягучий яд – цедила и глотала,
смотрела нежно в злые зеркала
и, в каждой жизни с самого начала
сроднившись с болью, думала, живу.
Жар от недуга слепо принимая
за страсть и страх, держалась на плаву,
несломленная бедами, немая,
лишь тем и наслаждаясь, что жива,
когда и мёд, как яд, горчит в гортани...

А я всего-то комкаю слова,
и некому сказать их,
и глотаю.

когда уходит день, два рыбака
закидывают леску в облака,
они точны, движения их ловки,
ведь ловля солнца требует сноровки...
а я смотрю, как тихо гаснет день,
дрожит дорожка солнца на воде.
и остро проникает в сердце жалость
и к солнцу, если б вдруг оно поймалось,
и к миру, и к летящим летним дням,
и к нам...

забыться, глаза закрывая,
и пальцами книгу читать...
страница наощупь живая -
историй чужих маета.
а ты и не с ними, и с ними,
а ты и не здесь, и не там.
твое неприметное имя,
припомнится, как он шептал...
забыться, остаться в том миге,
замедлить движение стрел.
о том не написано в книге,
как он говорил и смотрел.
так что ж посредине сюжета
тебя унесло невзначай -
в забытое, зыбкое лето?
и жарко вдруг стало плечам,
и шепчут горячие губы...

ты, вздрогнув, очнулась в тепле -
укрытая мужниной шубой,
и книга упала с колен.

мы лежим под землей
прорастая в деревья траву и цветы
мы теперь корневая система земли
кровеносная сеть
раз в году раскрывает над нами
свои лепестки нежный лунный цветок
и о грани стальной пирамиды
преломляется свет от далекой звезды
и потом превратившись в сияющий яркий поток
отправляется снова в небесную высь
мы лежим под землей
и над нами проносится жизнь
нет
под ней мы как прежде летим
но однажды единственной ночью в году
пробивается в разных местах
на поверхность волшебным цветком
наша нежность и сила

Красное

Стекали сумерки со стоном,
И день валился набекрень.
И в двух оранжевых флаконах
Плескалась солнечная тень...

- Не апельсинь меня, Гертруда!
С вином уместней ананас.

Мы выходили ниоткуда
И вызывали тарантас.

Не помещалось небо в синем,
И ночь к нам падала в окно.

- А ты не будешь больше зимней?
Шептало красное вино.

о чем не помнить легче мне?..
о том же,
о чем молчу, и что самой себе
я не скажу, чтоб тени не тревожить
и ту меня, которая слабей...
она – в другой реальности – нежнее,
к ней птицы льнут,
стихи и письмена,
и я не знаю, что мне делать с нею,
когда во мне болит её вина.
она всегда напротив,
рядом, подле,
и в зеркале печалится – гляжусь
в глаза, не узнавая в ней свой облик –
мне весело, ей застит небо грусть.
ей нужен дождь, и осень вместо лета,
и ночь длинней – не вычерпать до дна...

плесни в бокал ей солнечного света,
а мне – сухого красного вина.

«сарынь на кичку!» странный этот клич
из древних снов послышался мне, что ли…
как будто я тащу не то кирпич,
не то больное сердце в чистом поле.
и, как бурлак, тяну его за нить.
не я один, вокруг толпа – таких же,
в неволе обречённых время длить,
так сладко называемое жизнью.
у каждого в груди пустая клеть,
где каменное сердце не вместилось.
но все сердца пытаются взлететь
и, нитки оборвав, ветрам на милость
отдаться, улететь за облака.
и я бы отпустил: «лети на волю!»
но нитка приросла к моим рукам,
и к сердцу, камнем ставшему от боли,
я этой ниткой намертво пришит…

и кто-то с силой бьёт мне в грудь: «дыши!»

Сказали «забудь», и ты забыла
(никто же не помнит того, что не знал) –
как вся наливалась волшебной силой,
когда в твоих маленьких именах
тебя купали, любя и лаская;
когда подбрасывали к небу вверх,
и было не страшно, что не поймают:
любимых ловят – всегда и всех...
Ты вышла из детства, как будто из школы,
в карманах богатство – одна ерунда –
стекляшка, две бусинки, пуговка, жёлудь,
да в слёзном мешочке живая вода.
А ношей казалось тебе только имя*,
солёная тяжесть в основе – галит.
В единственном камне, в воде растворимом,
и память, и горечь, и сила земли.

*
"Галит (греч. — соль) — каменная соль, минерал подкласса хлоридов, кристаллическая форма хлорида натрия (NaCl)." (с) Википедия

имя Галия переводится с греческого как "соль"