1

За облака к вершине ледяной
Уходит склона полоса косая.
Мы трое суток ждем, когда Басаев
По перевалу выйдет в Ведено.

Похоже, не взорвется тишина
На этот раз. И мысли барабанят:
Вот, прилетим домой и сразу в баню,
Где напрочь забывается война.

А если сны пока еще не врут
И повезет отчаянно и дико,
Под Питером лесную землянику
Когда-нибудь в лукошко соберу.

2

Однажды утром в серый госпиталь
Зашла весна, от солнца шалая.
Я не хотел тревожить Господа
И у окна лежал, не жалуясь.

Кусочек мира заоконного
Из памяти непросто вычеркнуть...
Как полководцы белоконные,
Шли облака немного вычурно.

Хватило б только прежней удали,
И вырвусь в небо из палаты я!
А доктора все перепутали
И брови хмурили лохматые.

3

На дальнем юге, за спиной
Зарницами пылали войны...
Здесь уживался с тишиной
Карельский перешеек хвойный.

Из темной чащи пахло мхом,
И ель щеки касалась лапой.
А я глотал дурацкий ком,
Стесняясь показаться слабым.

Барабанит век контуженый
В двери запертых квартир,
Но зевает после ужина
На ковре домашний тигр.

Что же время с нами делает
Ржавым скрипом колеса?
Рыжий он, а лапки белые.
И зеленые глаза.

Говорят, что сладить с нервами
Помогает яд гюрзы...
Мой сосед по двадцать первому
Прячет в хвост свои усы.

Я пишу тебе письмо на листке тетрадном
И задумчиво грызу ручки колпачок.
Опасаясь, что "Привет" прозвучит прохладно,
Осторожно вывожу: "Здравствуй, Светлячок!"

Ты читаешь между строк и не терпишь фальши,
Если слишком горячо – значит, сочинил.
Пару слов за полчаса написал, а дальше
Непременно посмотрю – хватит ли чернил.

По бумаге я скриплю ручкою старинной
При свечах, ко всем чертям выкинув ноутбук.
Я пишу тебе письмо не спеша и длинно,
Но иначе и нельзя, если про судьбу.

- Отменно начали, батенька! Зимний взят одним махом. Чем вам удалось так воодушевить товарищей, Феликс Эдмундович?

- Я сказал братве, что в подвалах дворца полно царского вина, Владимир Ильич. А на страже только женский батальон. Матросы прониклись революционной идеей, дали от радости залп из пушки и пошли на штурм.

- Вот, Феликс Эдмундович, вот… Угнетенная масса понимает нашу агитацию. Особенно, если агитация обращена к извечной жажде свободы, равенства, братства. Эти слова чудеса творят.

- Но возникли некоторые трудности, Владимир Ильич. Матросы решительно отказываются продолжать восстание. И никакой силой их не вытащить из подвалов Зимнего.

- Товарищей надо поправить. Пошлите рабочую гвардию. Самую революционную и сознательную.

- Послал уже. Да толку нет. Из подвала никто так и не вышел.

- Вот незадача… Ага! Женский батальон арестован? Освободить, дать винтовки и отправить охранять подвал. Эти пьют мало.

- Сделано, Владимир Ильич! Только матросы подумали, что им барышень для потехи прислали. Ну и… Это…

- Ай, ай, ай! Но товарищей можно понять. Свобода от эксплуататоров пробудила в них здоровые инстинкты. Прикажите вылить все вино в Неву, батенька.

- Такой приказ я отдать не могу, Владимир Ильич. Убьют. И меня, и вас. А вино не выльют.

- Да… Чему учит нас диалектика? Она нас учит использовать трудности на пользу дела. Извлекать выгоду даже из явного вреда. На какой срок хватит выпивки?

- Месяца на два, Владимир Ильич.

- Когда пить будет уже нечего, мы скажем товарищам братишкам, что переезжаем в Москву! Там Кремль, а в нем бочки. А затем пойдем на Кубань. В тех краях гонят замечательный самогон.

- Эх, а тем временем японцы Дальний Восток захватят.

- Разве товарищи откажутся попробовать сакэ?

- Согласен, Владимир Ильич. Года на два спиртного хватит. Но потом!?

- А вот потом, Феликс Эдмундович, самое главное и начнется. Мировая революция. Даешь Варшаву! На Берлин! В Европу! У немцев пивко архивкусное, доложу я вам. Бывало, скажу Наденьке, что в библиотеку работать иду, а сам – в пивную! Заявлюсь домой кривенький и говорю жене, что устал, мол, Маркса от Энгельса отделять. Где Маркс? Где Энгельс? Поди разберись! Но к делу. У нас, батенька, будет аргумент, против которого не возразишь. Бургундия, Нормандия, Шампань или Прованс… И Гасконь, конечно! А какой в Лиссабоне портвейн…

- Это еще лет на двадцать, Владимир Ильич. Но в Европе тоже все закончится!

- Вы-с, Феликс Эдмундович, газет не читаете. Стыдно-с! Мне, вот, недавно не спалось. Взял газетенку буржуазную, про девчонок там было. Но наткнулся на прелюбопытную статейку. В Калифорнии фермеры начали выращивать виноград в огромном количестве.

- А что за дело нам до их Калифорнии?

- А то, батенька, что через парочку десятилетий Америка своим вином весь мир залить сумеет! Если мы, конечно, поможем ей в этом. Матросики все картины в Зимнем растащили или осталось что-нибудь?

- Не успели, Владимир Ильич. Те, что с голыми женщинами, поволокли, но бросили. В подвал спешили.

- Чудненько. Часть картин надо продать и вложить деньги в экономику штата. Финансировать алкогольную промышленность.

- А если сухой закон введут?

- Тогда поддержим гангстеров, чтобы те организовали подпольное производство. Купим сенаторов, они законы и перепишут. А потом со всей революционной силой обрушимся на Америку. Уверен, что энтузиазм товарищей будет неотразим!

- Вы гений, Владимир Ильич!

- Большевики, батенька, готовы выслушивать самую жестокую критику в свой адрес. Беспощадную! Не пора ли отобедать? Кстати, Феликс Эдмундович, не послать ли нам гонца в царские подвалы?!

- Обижаете, Владимир Ильич! Еще в начале штурма группа специального назначения…

- Вот и славно! Вихри враждебные веют над нами? В этот дождливый осенний день я предпочел бы трахнуть чего-нибудь покрепче!

- Может, коньячку, Владимир Ильич?

- Охотно, батенька. С удовольствием. За здоровье пролетариев всех стран. Духом окрепнем в борьбе!

Получилось так, что я остался один в новогоднюю ночь. Было таинственное время миллениума, когда год 2000 заканчивался и открывал дверь в новое тысячелетие.

Та, которую ждал, позвонила и сказала, что не придет. А я продолжал слышать металл ее голоса после того, как она повесила трубку.

За час до полуночи раздался звонок в дверь. А вдруг!? Я бросился открывать. И увидел Деда Мороза. Высокого, статного, в новом и очень чистом тулупе. Усы, борода, веселые глаза и мешок с подарками.

- Вы, вероятно, ошиблись. Я не вызывал вас! Попробуйте позвонить к соседям. Там двое детей и думаю…

- Вы полагаете, что я прихожу только по вызову?

- Разве не так?

- Вижу, у вас настроение не совсем праздничное, Арсений. Вы ошибаетесь. Я сам выбираю адреса.

- Я должен считать вас настоящим?

- Конечно! Ведь я и есть настоящий. Мне можно войти?

- Входите. Грабить меня бессмысленно. Никаких серьезных ценностей нет. Да и справиться со мной будет непросто.

- Грабить? Что вы! Скорее, наоборот…

- Выпьете?

- Нет, не беспокойтесь. Алкоголь мешает точности перемещения в пространстве. Давайте к делу. Я принес вам подарок, Арсений. Но необходимо выполнить некоторые условия для получения. Просите все, что вам угодно. Никаких ограничений нет! Кроме одного: ваша просьба не должна никому навредить. Только и всего.

- Десять миллионов! В новой европейской!

- Арсений! Я не фальшивомонетчик. Чтобы дать вам эту достаточно скромную сумму я должен забрать ее у кого-то. Закон не причинения вреда будет нарушен.

- Ну, тогда, мессир…

- Нет, прошу вас, не называйте меня так. Я из совершенно другого департамента. Зовите меня, скажем, Магистр.

- Хочу сочинить шедевр. И удивить мир, уважаемый Магистр!

- Так. Лимиты на год – 12 шедевров. Из них 3 на русском языке. Реально претендующих на авторство – 28 поэтов… Могу ли я дать им только 2 шанса? Разве это не усложнит им жизнь? Ваша просьба противозаконна, к сожалению.

- Черт! Простите, Магистр.

- Ничего. Я знаком с ним. На него наговаривают много лишнего. Не так уж он и черен, поверьте мне.

- Охотно верю! Тогда дайте мне везения. Много и сразу!

- Везение, Арсений, имеет вполне определенную и постоянную массу. И она не берется ниоткуда. Закон сохранения помните? У меня нет полномочий нарушать его.

- Так. Опять тупик. Но, что же я могу просить у вас, Магистр? Давайте то, что есть!

- Болезни есть. Бедность, тоска, разочарование, страх. Этого добра – навалом. Но не надо никому. Может, вы возьмете?

- Не возьму!

- Тогда думайте. Еще две минуты у вас имеются. Я спешу, к сожалению моему. Повторяю еще раз: я могу все. Исполню любое желание! Лишь бы оно не обкрадывало, не ущемляло других.

- Любви, света, тепла!

- Константы! Закон сохранения. Другим меньше достанется.

- Мудрости!

- Мудрость всегда подразумевает превосходство. Дать вам – других глупее сделать.

- А её… Вы понимаете? Вы можете вернуть её?

- Нет, Арсений. Она с другим теперь. Отнять у него?

- Тогда… тогда…

Я замолчал. И совершенно не знал, о чем мне просить. Магистр показал на мешок.

- Да, легче он не становится. Хожу я уже долго, Арсений! Если бы знали вы, с какими людьми приходилось беседовать! Но никто еще…

Он собрался уходить.

- С Новым годом! С новым тысячелетием! Если определитесь с просьбой, пошлите ее мне на мэйл. Насчет адреса не беспокойтесь! Догадываетесь примерно? Дойдет!
......................................................

Тринадцать лет прошли с тех пор. Я почти убедил себя в том, что это был розыгрыш. Но постоянно пытаюсь сформулировать просьбу. И надеюсь, что еще отправлю ее Магистру… Непременно отправлю!

Бывала в парке толкотня,
Совсем как на вокзале.
Но ливнем вот уже три дня
Твой Симферополь залит.

И, словно мокрый пеликан,
Поднявшись из болота,
Плывет по серым облакам,
Качаясь, белый лотос.

- Сударыня! В этом кресле вам будет весьма удобно, надеюсь. Располагайтесь, прошу вас. Но как мне обращаться к гостье? Я не хочу, чтобы моя вежливость приносилась в жертву вашему инкогнито.

- Я была замужем за лордом, господин Дантес. Зовите меня миледи. Но перейдем к делу. Вы молоды, честолюбивы, умны. И лишены предрассудков, выдуманных святошами. Вы храбрый человек, сударь. И все в ваших руках.

- Миледи! Пока я слышу лишь общие слова, с которыми, правда, нельзя не согласиться.

- Я буду откровенна, господин Дантес. Мне надо, чтобы мой враг погиб. Убейте его на дуэли, и вся ваша жизнь сказочно изменится.

- Я не наемный убийца, миледи. Я дворянин и офицер гвардии Его Величества.

- Именно так, сударь! Но тот человек сам вызовет вас, и дуэль пройдет по всем правилам. Ваша честь никак не пострадает.

- Кто он, миледи?

- Пушкин. Вы хорошо знаете его. И кошка между вами уже пробегала.

- Убить Пушкина?! Простите, миледи, но это безумие. Россия его на руках носит. Меня повесят. Если прежде не разорвут на части.

- Нет, сударь, не разорвут. Вас сразу же арестуют и будут держать взаперти. А потом приговорят к казни.

- Вот как? И вы взываете к моему честолюбию?

- Подождите, господин Дантес. Не иронизируйте, прошу вас. Да, приговорят, но помилуют и вышлют из России. У меня большие связи при дворе.

- Но почему вы желаете ему смерти? Что плохого он сделал вам?

- Лично мне абсолютно ничего. Он нанес тяжкое оскорбление нашей фамилии. Сродни проклятию. Вы читали «Маленькие трагедии»?

- Да, конечно. Они восторженно приняты обществом, хотя и вызвали споры.

- Пушкин гений, сударь. А небожители переписывают историю заново. И новая история реальней настоящей. Моцарта убил Сальери. Теперь это так. Имя моего деда станет нарицательным.

- Вашего деда, миледи?

- Да, господин Дантес. Теперь вы понимаете, почему я хочу отомстить?

- Но разве среди Сальери нет мужчин?

- Среди них нет воинов. Одни музыканты.

- Мы говорили о богатстве, миледи…

- Да. Если вы согласны быть орудием моей мести, то назовите нужную вам сумму. Подумайте. А тем временем, я поиграю Антонио Сальери.

- Зачем тянуть, миледи? Я согласен. Надеюсь, эта сумма не затруднит вас. Вот, посмотрите. Я написал цифру.

- Так… У вас блестящее чувство юмора, милостивый государь. Вам не кажется, что последний ноль лишний? Впрочем, я тоже со странностями. Условия приняты. Вы удивлены?

- Поражен, миледи. Не ожидал такой щедрости. Но почему бы вам не нанять обычного разбойника? Цена будет несоизмеримо ниже.

- Я тоже не убийца, сударь. Я мститель. И дуэль будет честной. В ней увидят Божий промысел. Наказание.

- Но вот только поймут ли, что было причиной?

- Поймут. Я продумала и это. Недавно меня познакомили с писателем Александром Дюма. Ярчайший талант! И вечно в долгах. Я подскажу ему тему для романа. О благородной мести. И герой будет носить вашу фамилию, господин Дантес. А мстить он станет генералу. Пушкин и генерал… Параллельно, не правда ли? И своим богатством герой будет обязан итальянцу. Этого вполне достаточно, чтобы придать мыслям читателей нужное направление. Умные догадаются, а до дураков мне и дела нет.

- Осталась маленькая неувязка, миледи. Ведь он может убить меня прежде, чем я его.

- Нет. Поэты слишком эмоциональны. Они плохие стрелки. Упражняйтесь, сударь. Стреляйте с утра до вечера. Даю вам месяц на подготовку. К тому времени наш поэт узнает о неких письмах, в которых неизвестный намекнет о вашей близости с его женой Натальей. Пушкин вызовет вас. Вы выстрелите первым и убьете его.

- Но что скажут русские литераторы? Миледи, они заклеймят меня. Навсегда.

- Это не совсем так. Я немного знаю Мишеля Лермонтова. Он очень молод, но уже известен. Конечно, он отреагирует на смерть своего кумира. Но, как человек военный, обязательно обратит внимание на ваше хладнокровие, самообладание и умение владеть оружием. Впрочем, если его реакция придется вам не по вкусу, я обещаю, подождав года три-четыре для приличия, отправить Мишеля к его учителю.

- Вы демоническая женщина, миледи. И ваша красота лишь усиливает мой восторг. Не опасаетесь, что господин Дюма выведет вас в одном из своих романов?

- Надеюсь, он сделает это изящно. Иначе его роман не будет иметь продолжения, господин Дантес.

Когда-нибудь бессонной ночью
Закроешь влажные глаза.
На лужах вспомнишь многоточья,
Зонты, дорогу на вокзал.

Ночей прозрачную пучину,
Мостов изломы над Невой...
И нелюбимому мужчине
Прошепчешь имя не его.

При раскладе, при любом,
Дело к вечеру.
Перелистывать альбом -
Опрометчиво.

Осень. Белые виски,
Сны дурацкие…
А когда-то у доски -
Да про Чацкого!

Почему-то, время - яд,
Годы - вирусы.
Одноклассница моя…
Внуки выросли.

Мастеру

Дождь зарядил, похоже, навсегда.
Погода в беспросветности покоя
Унылая. Твой плащ неплохо скроен,
Но холодна за окнами вода.

Дрова трещат в камине, мягок плед.
Тебе тепла когда-то не хватало?
От прошлого осталась лишь усталость
И чистый лист на письменном столе.

Роман был незакончен, но рука
Ослабла, и перо не удержать ей.
Ты будешь уклоняться от объятий,
Избыток скуки выплеснув в бокал.

И, постоянно занятый собой,
Привыкнешь к жизни медленной и сытой.
Тебя разлюбит скоро Маргарита,
Покинет твой удушливый покой.

Не ожидая радости зари,
Стекло необратимо запотело…
Вернись домой в подвал осточертелый,
Свое доделай дело и умри.

Маргарите

Оставь в покое Мастера, Марго!
Для слабых существуют только сны их.
Решайся, королева. Вороные
Нас мигом донесут до Белых гор.

Тоску лишь умножает книжный яд,
Разлитый по страницам щедрой мерой.
А ведьмин путь приводит к Люциферу,
Перевалив за тропик бытия.

Нам друг без друга в вечность не пройти.
Обманывать себя не будем, право…
Ты можешь называть меня лукавым,
Но я на удивление правдив.

Дождь моросит осенний. Мастер спит.
В дорогу, королева! Дьяволицей
Промчишься, и дорога задымится
От раскаленных звезд из-под копыт.

Ты порой издалека
Улыбаешься украдкой,
Чтоб никто не попытался
Догадаться ни о чем.
Я стою на Биржевом
И смотрю на Петроградку,
А Нева совсем, как время
Безвозвратное течет.

И, продрогнув на ветру,
Место встречи помню смутно,
Где с тобой недолго были
Безнадежно влюблены...
Мимолетен, может, я?
Или ты сиюминутна?
Две навеки друг от друга
Разбежавшихся волны.

На Васильевский летит
В синем небе белый пудель,
Мне осенние печали
Почему-то по душе.
Я надеюсь, впереди
Непременно что-то будет,
Но того, что прежде было
Не получится уже.

Юрию Визбору

1

Еще облачно небо пенится,
Но развеется до темна.
И потянутся вкруг Медведицы
Звезд летящие письмена.

На простор любви выход выстрадан,
Ширь безбрежная не страшит...
Вознести бы сердце до Визбора,
Выше нет уже ни души!

2

Море мрачно, а небо светится,
Значит, птицы путь узнают.
Повернувшись спиной к Медведице,
Можно смело лететь на юг.

Из маршрута ночами стылыми
Мили длинные вычитать...
Альбатросу ширококрылому
Чайки мелкие не чета.

Коль по звездам пути проторены,
Полземли одолеть – пустяк!
Все четыре раздольных стороны
Открываются для бродяг.

И увидеть глазами острыми,
От весны ошалев слегка,
Как клубятся над южным островом
Магеллановы облака.

Милая, мало очень
Было у нас ночей
Летних, что дней короче
И горячее, чем
Солнце, такое рыжее.
Их не хватило нам!
Я обещал, что выживу?
Тут правит бал война,
И за победу, знаю,
Жизнь заберет в залог…

Я обещал, родная?
Не осуждай за ложь.

Я заблудилась в сентябре,
Он притащил меня за город,
Накапал дождику за ворот,
Развесил тучки на горе.

Ехидно скалятся грибы,
Качая шляпками-сомбреро
И рот раззявила пещера,
И машут ветками дубы,
Моё "ау" бредёт в лесу,
Как путник, путая тропинки,
А лето спит в моей корзинке
И я домой его несу.

Марина Старчевская
http://litset.ru/publ/21-1-0-3767
................................................................

Я заблудилась. В октябре
Ты утащил меня в деревню.
Туда, где бритвой по деревьям
Прошелся ветер-брадобрей.

Леса, поляны и луга
Рисует осень в стиле кантри…
Целуй меня, мой питекантроп,
Пещерный мачо-хулиган!

Не выпал снежный порошок,
Не затянуло лужу льдинкой…
Уснула я грибком в корзинке:
Под дождик спится хорошо.

"Капитану Френсису Дрейку, корсару Ее Величества королевы Елизаветы.
Дорогой Френсис!
Я пишу вам со слезами на глазах! Лорд Говард постоянно повторяет, что вы слава и позор Англии под одной шляпой. Вас все боятся, Френсис, и никто не любит, кроме необузданной матросни. Когда руки по локти в крови – невозможно не прогневать Господа нашего. Если бы не угроза испанского нашествия, вас бы давно повесили, Френсис. Так говорят. Вы удачливы и бесстрашны, но перешли ту черту, за которой властвует дьявол. И детей не дает нам Господь в наказание за ваши грехи.
Я чувствую, как тяжелы проклятия, лежащие на вас, Френсис! И разделяю их, ведь я жена ваша. Боже мой, вы могли бы прославиться открытием новых стран и морей, превзойти Колумба и Магеллана! Но вы предпочли стать корсаром, Френсис. А ведь разбойника не спрятать ни под какой маской! Вас не посадят за благородный стол, не подадут руки. Даже дом вы покупали через подставное лицо, зная, что сэр Томас никогда бы не продал его лично вам .
Я всегда любила вас. Люблю и сейчас, но как больно осознавать, что мой муж безжалостный душегуб, прости его Бог! Мне надоело прятать глаза от людей, Френсис.
Но дальше так жить нельзя! Я устала от сомнительного счастья быть женой корсара. Сделайте, что-нибудь, Френсис! Умоляю вас, вы же такой сильный!
Мэри Дрейк,
Плимут, августа 12, года 1577 от Рождества Христова"
......................................................
Дрейк смял старое, много раз перечитанное письмо и выбросил его за борт. Гористое побережье Америки было совсем рядом. «Золотая лань» стояла на якоре и недоумевала, куда же ее поведет капитанская воля. Испанские сокровища согревали трюм, такелаж был приведен в полный порядок, а сотня головорезов мечтала о триумфальном возвращении домой. Все ждали капитанского решения.
Френсис облокотился о фальшборт. Корабль привычно поскрипывал, покачиваясь на полусонных волнах.
- А ведь все подумают, что я испугался испанской эскадры и рванул от нее черт знает куда! – усмехнулся капитан, - Спасибо, Мэри, ты подсказала то, чего мне так мучительно не хватало.
Дрейк обратился к стоящему неподалеку помощнику:
- Мистер Дженкинс, что вы скажете о Магеллане?
- Скажу, что проклятый испанец был смельчак, сэр!
- Но не храбрее нас! Собери команду, старый приятель. Я буду говорить с ней.
Алое солнце падало на горизонт. Ветер переменился и подул с суши, удивляя резким запахом незнакомых цветов.
Корсар Ее Величества Френсис Дрейк с веселым ужасом вглядывался в бесконечный Океан, ощущая грозную неотвратимость своего Главного Приключения…

P.S. Через год и три месяца «Золотая лань» с 56 оставшимися в живых моряками вошла в гавань Плимута, совершив кругосветное плаванье. Королева Елизавета пожаловала на борт корабля и возвела капитана в рыцарское достоинство.
Но больше никогда сэр Френсис Дрейк не был так счастлив, как в тот таинственный вечер, принимая самое важное в жизни решение…

1

Холод в окопной яме
Насмерть загрызть не смог.
Утро раздуло пламя,
И запылал восток

Красным огнем. Приметы
Брали в привычный плен.
Мне бы дожить до лета,
Повоевать в тепле…

Пуль перелетных стая
В поле искала цель,
Чтобы уже не таял
Снег на моем лице.

2

Не напрасно цвета жуткого
Окровавленный закат.
Я сегодня видел Жукова –
Значит, смерть иль медсанбат.

Тем, кто жив побольше месяца,
Впору думать о душе.
Коммунисты перекрестятся,
Беспартийные – уже.

Каждый верит, что обещано
Завтра выжить, а пока
Мной не встреченная женщина
Невозможно далека.

Притих, притих осенний город.
Дождливый вечер тихо стыл.
У листопада выцвел ворот …
Не город – сонмище могил.

Пал на колени перед грустью,
Печалью всех осенних снов.
Но реки припадают к устью,
Там листья – тысячью плотов.

Стремнине жизни нет плотины,
Отдайте дамбы палачу ...
Я буду с вами. Бег рутины
Доверьте мне, я долечу

И упаду за вас в протоки –
Осенний лист, не знавший крыл.
Поверьте, вы не одиноки …
Дождливый вечер говорил.

Александр Дмитровский

...................................................

Где Сименон с Агатой Кристи?
Такой сюжет мечта для них!
Заполонили трупы листьев
Простор бульваров городских.

Листочки люто осень мочит
И завывает, как койот.
Промажет ветер-пулеметчик -
Дождь каплей снайперской добьет.

Топор покажется уморой,
И позабавит колесо,
Когда октябрь пройдется мором
По населению лесов.

Я только с помощью стакана
Забуду этот беспредел...
И лягу римлянином в Каннах
Среди других осенних тел.

Чекисты, выпучив глаза,
Бегут за водкой:
Премьер о Сталине сказал
Тепло и кротко.

Мол, поднял вождь Россию-мать
С колен, однако.
Потом, не в силах страсть сдержать,
Поставил раком.

У связи бледноватый вид:
Мир смотрит косо.
Но если это по любви -
То без вопросов.

Незыблем веры монолит,
Он крепок вон как!
Нет, не напрасно для молитв
Висит иконка.

И зацелована до дыр
Она недаром:
На ней народов поводырь
С Христом на пару.

Петух не птица, ре не ля,
Сосна не пихта.
Он сотни тысяч расстрелял?
Всего каких-то...

От непосильного труда
Вздувались вены,
И получался завсегда
Завод военный.

И за вождя поэту – стыд
Не хлопнуть сотку,
Когда на Сталина стоит
Колымской сопкой!

Вы наведайтесь, поэты, в темный лес
И не бойтесь повстречать голодных мишек…
Только в жены не берите поэтесс,
С ними будет заморочек выше крыши.

Вроде общность интересов? Ни черта!
Торпедирует семью ядреный случай:
Нежно скажет поэтесса: "От винта!",
Если втюрится в того, кто пишет круче.

Ты почувствуешь на лбу весомый рог,
Поневоле вспомнишь присказки и басни.
И сплетенье прекратится рук и ног,
И свеча твоя февральская погаснет.

Можно лестницу построить до небес
Или выкрасть кенгуру из зоосада...
Только в жены не берите поэтесс,
С ними будет настоящая засада!

Не влюбляйся в непоэтов, поэтесса!
Не строчи про них стихи, в напряг им это.
Твой испорченный замок починит слесарь,
Но понять тебя доступно лишь поэту.

Говоришь, что он с тобою очень нежен?
У него большая должность и зарплата?
Но уверена ли ты, что твой невежа
Отличить способен Пушкина от Платта?

Шандарахнуть может что-нибудь не в тему,
Не пресытившись, увы, духовной пищей.
Поведет себя он так среди богемы,
Что захочется заехать по е*лищу!

Понимаю, жить непросто без кареты,
Да и жажда не замучит у колодца...

Ты наставь ему ветвистые с поэтом,
А стихом его не балуй. Перебьется!

Про любовь прочитаешь и вот результат:
Превращаешься разом в буддиста.
Даже если настроен ты был и поддат -
Улетает желанье со свистом.

Понимаю, девчонки, что вам невтерпеж
Нас оставить без сна и покоя,
Но слезливых стихов заунывный скулеж
Понижает либидо мужское.

Мы хотим заводных краснощеких девах,
И чтоб песни веселые пели.
Поэтессы, прошу, не стоните в стихах...
Нам нужней ваши стоны в постели!

- Вы звали меня, господин? – Кадзума почтительно поклонился отцу.
Такеда Сингэн сидел на пятках перед низким столиком. Он сосредоточенно смотрел на кисточку для нанесения иероглифов, обдумывая что-то очень для себя важное.
- Поход был удачным, дорогой сын? Сёгун Токугава доволен вами?
- Позвольте сначала узнать о вашем здоровье, отец.
- Будда милостив ко мне, Кадзума.
- Победа была за нами, мой господин. Мы взяли замок Сакигахара и сёгун с одобрением посмотрел на меня. Он подарил мне новый шлем, увидев, что мой рассечен ударами. И сказал, что голова самурая должна выглядеть пристойно, когда враги понесут ее в свой лагерь.
- Мне радостно от того, дорогой сын, что ваш путь безошибочен!
- Мой путь зашел в тупик, господин. Я прошу вас разрешить мне сделать сэппуку и надеюсь, что вы будете моим кайсяку.
Такеда-сан легко поднялся и подошел к сыну.
- Я много раз был кайсяку своим друзьям, Кадзума. И никогда не допускал того, чтобы оказаться невежливым по отношению к официальным наблюдателям. Ведь отрубленная голова могла подкатиться к их ногам! Я всегда оставлял ее висеть на лоскутке кожи. Если понадобится, на нем повиснет и ваша голова. Я слушаю вас, дорогой сын!
- Возвращаясь из Эдо, господин, я ужинал на постоялом дворе. Там были еще Рюдзодзи Наохиро и Накано Такуми, самураи клана Набэсима. Слуга господина Накано оступился и пролил на мою хаори сакэ, которое нес своему хозяину и его другу.
- Что же вы сделали после этого, дорогой сын?
- Разумеется, я сразу же зарубил слугу. Затем подошел к господину Накано и вежливо извинился перед ним за это. И заметил, что он в ответе за поступки своих людей. Потом вступил в бой с ним и с господином Рюдзодзи. Они сражались яростно и очень умело!
- Но вы одолели их, не так ли?
- Разве мог я забыть, кто мой отец, господин?
- Что же потом?
- Потом я подумал, что свидетели моего позора не должны жить. Я зарубил хозяина двора и двух его слуг. Теперь я прошу вас, отец, разрешения на сэппуку.
Такеда Сингэн закрыл глаза и долго молчал. Его сын, могучий и покорный скромно ждал его решения.
- Кадзума! – пожилой самурай говорил уверенно и четко, - Вы поступили безупречно! В ваших действиях я не увидел тени. Ваш путь не омрачен бесчестием. Но...
Пауза длилась довольно долго. Казалось, Такеда-сан еще раз взвешивает мысли, готовые быть высказанными.
- Но другие могут увидеть тень. И, поэтому, я советую вам сделать сэппуку, дорогой сын! Я буду вашим кайсяку.
Кадзума благодарно поклонился и удалился для чтения сутр и священной медитации перед тем, как вскрыть себе живот.
Такэда Сингэн взял кисточку, обмакнул ее в тушь и записал хокку, которое никак не складывалось ранее.

Прохладный ветер,
Пригнувшись к земле, изловчился
Достать и меня.
……………………….
……………………….
Сэппуку – самоубийство путем вспарывания живота.
Кайсяку – помощник при сэппуку, наносящий удар милости, отрубая голову.
Хаори – короткая накидка.

Фонари сутулятся,
Снег – за воротник.
На вечерней улице
Заплутал старик.

Обозлился на зиму,
Стужу матеря.
Видно, точный азимут
К дому потерял.

Слева лавка с вазами,
Справа темный сад.
Варежкою вязаной
Вытирал глаза.

Согревал продрогшего
Нехотя ватин...
Плохо, что из прошлого
Некуда идти.

Положив султан на кивер,
Затянул в рейтузы зад.
Я с утра пока на пиве,
Но решительно поддат.

Сашка спит, опохмелённый.
С ним пропьянствовали ночь.
Хоть поэт он и говенный,
Но на выпивку охоч!

А стихи мои до черта
Материл вчера взахлеб.
Коль не вышел темной мордой,
То молчал бы, эфиоп.

И редактор, потрох сучий,
Возвращает вирши, гад...
Путь один тебе, поручик,
В самиздат, раз так пи*дат!

Двадцать лет спустя…

Тебе крестьянских дев румянец,
Столичных жен шальная блажь...
А мне - проклятый Корсиканец,
Неумолимый, как палаш.

Тебе - восторга барабаны
И почитатели стеной.
Мне - Понятовского уланы
И кирасиры Удино.

Но весело и непреклонно
Ты встал к барьеру в январе,
Как Старой гвардии Камбронна
Несокрушимое каре.

И умереть в бою был волен,
Устав от славы и побед...
Мучитель мой. Отважный воин.
И удивительный поэт.

Шпиль в небеса вонзил Трезини...
Погода стала никакая.
Опять дождями залит Зимний,
Да так, что крыша протекает.

В нем камер-юнкер, впав в немилость,
Шипучкой тайно греет гланды.
Кариатиды увлажнились
Под взглядом мокрого атланта.

Мечтает молодой повеса,
Отвыкнув от осиных талий,
Чтоб из глубинки поэтессы
Почаще в Питер залетали.

Повезло мне спозаранку
Обрести души покой:
На карельском полустанке
Я в траве лежу бухой.

С дачным плюшевым народом
Не хочу спешить на пляж.
И сливается с природой
Мой понтовый камуфляж.

Вижу облако-кораблик,
Парус – белого белей.
Широко раскинув грабли,
Утверждаюсь на земле.

Поздно вредные привычки
На целебные менять...
И уходят лепиздрички
Совершенно без меня.

А жизнь проходит, как ушиб,
Не приближая к Храму,
Когда с собою не в ладах
И нечего ловить...
Мне б территорию души
Освободить от хлама
И от желанья обладать
Подняться до любви.

Необязательным вещам
Нет допуска в квартиру.
Когда подходишь к рубежу –
Уже не нужен грим.
Я никогда не обещал
Не сотворить кумира
И потому тебя прошу
Кумиром быть моим.

До осени не выберусь в Египет.
Еще полгода без тебя грустить!
Пусть боги позавидуют, но Гиппий
Сумеет флот сквозь бури провести.

Мой старый плащ окрашен в цвет заката...
Я Рим тащить за шкирку из руин
Спешу, царица. Мне недавно дату
Открыл в косматой Галлии друид.

Но тайну эту римлянам не выдам!
И молодея в нашей наготе,
Найду на теле в мартовские иды
Лишь капли крови от твоих ногтей.

Совсем, как пчелки за пыльцой,
И, как снежинки в Арктике,
Шары слетались сквозь кольцо
В далекие галактики.

Ночной надвинулся восток
На запад темно-синий...
Я был тогда почти, что бог,
А ты была богиней.

И, забывая до зари
О путах и оковах,
Мы раздували пузыри
Квазаров и сверхновых.

Оконный контур принял я
За силуэт вокзала...
А тень от пены бытия
Мне звездами казалась.

Хватит мне других утрат...
Позабыть не волен я:
Серой змейкой Чуйский тракт
Вьется до Монголии.

Отличить непросто там
Ангела от беркута.
Стенка пропасти крута,
Горы - выше некуда.

Время, словно снегопад,
Сединою в бороду.
Погружается закат
В беспросветность города.

Мне б увидеть те места,
Речку с перекатами
До того, как навсегда
Распадусь на атомы.

Городские миражи
За плетень заброшу я.
И подумаю про жизнь
Что-нибудь хорошее.

Вена. Осенний дождливый день. Картинная галерея. Невысокий господин средних лет под руку с дамой. Они решили переждать непогоду на почти безлюдной выставке современных художников. Подошли к худощавому молодому автору, терпеливо скучающему рядом с несколькими акварелями.

Господин, пришедший с женой, был неплохо одет и слегка возбужден недавним обедом со старым токайским. Он говорил эмоционально, держался раскованно, немного картавил.

- Вот, Наденька, посмотри. Акварельки. Пейзажики. Сонная и бессмысленная старушка-Европа. Дремлет, еще не зная, что скоро грянет гром! Поразительная близорукость…

- Володенька, ты слишком строг к мальчику. Мне нравятся его пейзажи.

- Брось! Брось защищать эту вялую, беззубую мазню. Мне жаль твоего мальчика. Но, какие у него глаза! Горящие угли! Нет, я просто обязан помочь ему…

Володя обратился к автору на хорошем немецком:

- Господин художник! Вы молоды, умны, судя по вашему лицу. Так какого же черта вы пейзажики вырисовываете, словно сестрица Гретхен?! Прекратите немедленно. Займитесь делом! Скоро Европа закипит, взорвется. Страны затрещат по швам, народы схватят за горло своих палачей. Вы не желаете быть участником настоящей истории? Ее творцом? Я вижу в вас нечто особенное... Что-то общее есть у нас с вами... Но акварельки! К дьяволу их!

Художник молчал, но слушал жадно. Было видно, как слова входят в него и остаются.

- Если будете продолжать свое рисование – пропадете! Возьмите-ка себя в руки и начинайте вашу борьбу. Стиснув зубы, собрав всю волю в кулак. И плюньте на мораль, на совесть. Это выдумки тех, кто не хочет делиться властью и силой. Не будьте ханжой, рискуйте и все получится у вас!

Владимир протянул художнику руку. Тот, не говоря ни слова, пожал ее.

- Да, кстати, как вас зовут, молодой человек? Хочу надеяться, что мы еще услышим о вас!

- Адольф. Адольф Шикльгрубер.

- Удачи вам, друг мой! Ничего не бойтесь. И бросьте, бросьте акварельки...

Надя посмотрела в окно и сказала мужу:

- Пойдем, Володя. Дождь кончился.

Они направились к выходу. Адольф задумчиво глядел на свои работы и повторял про себя: моя борьба, моя борьба, моя борьба...

Вена. Штраус. Вальс в преддверии ада.

- Пей и проваливай, - бармен устало сказал
и, до противного скрипа стакан натирая,
дал мне совет: - Ты не первая... И не вторая.
Просто прими эту жизнь как транзитный вокзал.

Кошкой ободранной выгнулся серый рассвет...
Надо идти. Отлепиться от шаткого стула.
Сдох телефон - батарейка злорадно мигнула,
тускло итожа бесчисленный перечень бед.

Дразнится эхо - асфальтовый стук каблуков,
маршем бравурным звеня, провожает до дома
/только б не встретить сейчас никого из знакомых!/.
Вот и дошла... А казалось, что так далеко.

nina_nova
http://litset.ru/publ/10-1-0-4465
.....................................................................................

Бармен до блеска стакан рукавом натирал,
А за окошком от ветра скрипели деревья.
Дал мне совет: - Ты не первый и в галльской деревне.
Просто прими. И канай ночевать на вокзал.

Рыжим котом устремился на запад закат…
Задницей потной я намертво слипся со стулом.
Но показалось, что ты мне слегка подмигнула:
Душу поэта не скроет прикид босяка.

Я собирался уже улыбнуться в ответ,
Но каблучки простучали точеные мимо.
Нет, не дано быть сегодня тобою любимым,
Если нужнее всего тебе ватерклозет.

Порой знобит еще, хотя
Уже почти тепло мне.
Пытаюсь спать под стук дождя
И ничего не помнить.

Темнит за окнами ноябрь
И лучик твой - случаен.
Опять приснишься мне... Но я
За сны не отвечаю.