Литсеть ЛитСеть
• Поэзия • Проза • Критика • Конкурсы • Игры • Общение
Главное меню
Поиск
Случайные данные
Вход
Рубрики
Поэзия [45603]
Проза [9989]
У автора произведений: 190
Показано произведений: 51-100
Страницы: « 1 2 3 4 »

Звонок выдернул меня из зыбкого полусна, резко и неожиданно. Мне показалось, что даже дёрнулась голова, вроде меня толкнули в спину. Последний год спать мне почти не удавалась, глазастая Неудоба, которую назвали предсказуемо - Машкой, по ночам орала не переставая. Замолкала она только в те часы, когда я, взгромоздив её на пирамиду из подушек, читала вслух лекции, готовясь к ГОСам. Машка уже многое знала из биологии, философии и научного коммунизма, но умнее её это явно не делало, и совершенно не мешало верещать. Постоянный дочуркин писк вызывал у меня недоумение, стыдное раздражение и желание вставить кляп в круглый орущий мячик-рот.

Звонила мама и голос её был тревожным. Хотя слова она и произносила чётко, как всегда, но срывалась в хрип, и я слышала, что она курит, быстро и нервно. Эти слова заставили меня окончательно проснуться и моментально натянуть первое, что попалось под руку. Муж тоже вскочил, каким-то десятым чувством всё понял, и начал вызывать такси, яростно накручивая диск телефонного аппарата. Потом плюнул, бросил мне -"Оденься теплее, там дождь", и выскочил на улицу.
Такси он поймал быстро, и пока мы неслись по кольцевой в потоках грязной городской воды, я, глядя в окно на размытые силуэты пролетающих домов, пыталась собрать мамины слова в кучу. Мама хрипло повторяла “Наркоманы, дед, дрель”. И то, что я услышала, казалось мне действом каким-то нереальным... Как могло вообще такое случиться...И что делать -то?

Муж молчал и крепко сжимал мне руку. Его пальцы были сухими и плотными, как сучки старого дерева, и меня всё время посещала посторонняя мысль, что ему, наверное, неприятно чувствовать мою потную ладонь.

***

Дверь в квартиру была открыта нараспашку, толпились люди в форме, пахло кровью и корвалолом. Мы приехали к шапочному разбору, всё что могло случиться, уже случилось. На полу отливала металлическим блеском подсыхающая лужица крови, лохматая деваха в накинутом на голое тело бабушкином пледе сидела за кухонным столом в плотной компании милиционеров и стучала зубами. Баба Аня и её дед рядышком на тахте, одинаково сложив руки на коленях, смотрели куда-то вдаль. Причем взгляд у деда был странным, губы дрожали, один уголок рта слегка тянуло вниз, отчего казалось, что он криво усмехается. На полу валялась дрель. Мама стояла на балконе, почти закрыв спиной свет, но по резким движениям руки было понятно, что она всё ещё смолит. Папа что-то пояснял милиционерам, всё время потирая вспотевшую лысину, и шея его была влажной и бордовой.
Короче - мизансцена из сериала "Следствие ведут знатоки". Но, несмотря на плачевное состояние актеров, я успокоилась. Все живы, здоровы, слава Богу. Остальное образуется.

- Мам! Что тут, расскажи хоть по человечески.

Я втиснулась между оштукатуренной стенкой балкона и маминым боком, стерев известку и ободрав о неровный край плечо.

- ......, на ...., твою ...... а старый ведь, герой хренов!

Первую часть маминой фразы я выслушала, втянув голову, как черепаха, потому что такие слова раньше она при мне не произносила. Обернулись даже милиционеры, а один из них, самый разбитной, с казацким чубом, свисающим из под сдвинутой назад фуражки, одобрительно присвистнул.

Дальше мама перешла на обычный язык и рассказала примерно такую историю.

- Что его полпервого, дурня старого, попёрло мусор выносить, не знаю. Мы ведь с отцом всё убрали вечером, настирали и намыли, обед приготовили. Где он этот мусор набрал, х...чёрт его знает, но пижамку напялил и пошел. Мать уже лежала, дремала, она ведь, как курица, в девять ложится. А на лестничной клетке эти гон... его и встретили!

Милиционеры отвлеклись от девицы и, развернувшись, как подсолнухи к солнцу, тоже внимательно слушали. В глазах чубатого был такой восторг и поклонение, что папа стал заинтересованно в него всматриваться.

- Кто встретил-то, мам?

- Да хрен этот обколотый с козой его. Вон сидит, видишь, лахудра.

Маме явно хотелось говорить другие, более ёмкие слова, но она сдерживалась. Из её рассказа я поняла, что два наркомана, парень и девка, совершенно голые, ворвались в квартиру, вслед за неожиданно решившим навести чистоту дедом, и начали свой дьявольский танец. Проснулась бабушка, начала кричать. Девка сдернула с неё одеяло и, размахивая им, как тореодор, пошла на своего любовника. Парень схватил со стенки у деда кавказский рог и начал изображать быка. Однако, эти сладкие игры им быстро надоели. Бросив реквизит, парочка взялась за ящики комода, увлеченно выбрасывая содержимое в поисках чего-то, может дозы.

- И тогда этот, покрытый мхом вояка, прокрался в чулан, вытащил дрель и отоварил мужика по башке, - мама ещё нервничала, но уже улыбка стала пробиваться, осветив лицо, как после грозы солнышко выглядывает из-за тучи,
- Правда, промазал, задел ухо и сломал ключицу. Из уха кровищи было, видишь, на полу. Мать сознание потеряла. Девка визжала, как поросёнок, соседи милицию вызвали. В общем, жуть!

Мама шарила наманикюренными пальчиками в пустой пачке, я отобрала пачку и смяла.

- Слушай, мам. Надо бы ещё скорую вызвать. Что-то они так сидят смирно, как иисусики и молчат, а? И дед что-то чудной какой. Слюна вон...

Муж быстро подошел к деду, оттянул веко, пощелкал пальцами.

- Быстро скорую, бегом!

Дед, как-будто понял, что скорую вызывают ему, и стал тут же медленно заваливаться набок.

***

Баба Аня лежала, отвернувшись лицом к стене и тело её казалось твердым, неподвижным. Уже неделю она жила у нас после смерти деда. Улыбчивый, уютный колобок, которым она была последние годы превратился в холодную, хмурую старуху. Мама злилась, она так и не приняла бабушкину последнюю любовь, что поделать - дочери эгоистичны.
А вот папа... Такой нежности, желания помочь и вытянуть бабку, я от него не ожидала. Каждый вечер он насильно усаживал её за вечерний чай, что-то рассказывал, теребил, тормошил. Приносил сладости, рассказывал новости, уговаривал спечь пирожки.
И, чуть усмехаясь, весело упаковывал в портфель огромные тяжелые лапти со странной начинкой, которые бабушка ему варганила, толкаясь на кухне, мешая раздражающейся маме, и ежеминутно вытирая крохотным кулачком слезу, мешающую смотреть.

И жизнь взяла свое, месяца через три я застукала бабу Аню, внимательно рассматривающей свою кружевную накидушку. Седые волосы (она разом стала седой) были тщательно причесаны, стянуты в аккуратный узел, губы подкрашены. Правда уже не той термоядерной помадой, а нежной, бежево-розовой, которую, похоже, она купила сама.

- Бабань! Ты куда настрополилась, красивая такая?

- Аааа, дывысь. Пиду пройтись.

Я удивилась. Бабка хорошо говорила по малороссийски, быстро чесала по телефону с родственниками, но при разговоре со мной моментально переключалась на правильнейший русский, вроде щелкали тумблером. И никогда не ошибалась. А тут...

Приглядевшись повнимательнее, я бы конечно, заметила странность. Слишком блестящие глаза, слегка дрожащие руки. Я бы тогда поняла, что она уже не вернется на своих ногах. Но я внимательно на бабушку не смотрела. Мало кто в двадцать пять внимательно смотрит на бабок. Плохо это, не смотреть...

***

Больница пахла хлоркой. Пахла навязчиво и остро, в палате на двоих баба Аня лежала одна. За три года, которые прошли с того жуткого случая, она практически не вставала. "Застарелая гематома, удар по голове, может быть всякое"- врачи разводили руками. И действительно, что тут сделаешь, если в той, старой бабусиной жизни бывало всякое. Её не повернёшь вспять, жизнь нашу, можно только идти вперёд.

Мама измоталась за эти годы, постарев вдруг на десять лет. Из неё исчезла озорная девчонка, взгляд зеленых глаз стал тяжелым и усталым, пухлые губы часто сжимались в твердую линию, но сжав зубы, она не жаловалась. Ну, а я жила своей жизнью, металась между дочкой и работой. Да ещё упивалась несвершившейся любовью, всё никак не могла успокоиться, всё искала. И только, когда бабушке сделали операцию, раскроив полчерепа, остановилась. Снизошла...

***

- Я не могу больше, Вов! Понимаешь, я не могу!

Голос мамы звучал резко и напряженно, он был, как струна и бил по ушам.

- Вонь эта! Г...-но везде! Не справляюсь же, ты что, не видишь?

Я спряталась у бабушки в комнате и с тупым отчаяньем смотрела на неподвижное лицо. Запах действительно стоял жуткий, бабку заживо съедали пролежни, несмотря на постоянное присутствие медсестры и каждодневную, многократную обработку. Её белое, полное тело было продырявлено почти насквозь, страшно. Черные ямы уходили под кожу, но она не чувствовала боли. Она всё время смотрела в один и тот же угол, стянув темные брови трагической скобкой и этот четкий рисунок беды был страшен на белоснежном плоском лице.

- Президент. Президент. Президент.

Почему-то это слово она повторяла без конца, иногда чуть поднимала руку и шевелила пальцами.

Мама вздрагивала всем телом и шепотом ругалась...

***

Умерла баба Аня ночью. Мама сказала, что она так и не отвела глаз от своего угла...

***

Тот, что похож на воробья, наклонился над краем, свесив вниз большую круглую голову, так что пушистый капюшон вдруг сполз и накрыл бы лицо, если бы не помешали оттопыренные прозрачные уши. Он грустно смотрел вниз на процессию, ползшую по старому кладбищу, и прямые фигуры двух похожих друг на друга женщин. Одна была большой и полной, вторая - поменьше, с рыжеватыми взлохмаченными волосами. Женщины грустно брели последними, похороны уже закончились, начинался дождь. А Воробей держал корзинку с шарами, разными, разноцветными, яркими, но доставать оттуда шарик не спешил. Потом вздохнул и вытащил из кармана серый, тяжелый, как камень шар. Подумал еще немного, размахнулся и швырнул, стараясь попасть в лохматую. Но та, что покрупнее, вдруг, в последний момент, загородила маленькую своим телом и шар, раздувшись, как мыльный пузырь, опустился на неё и лопнул.

- Ты не прав! А еще куратор! Судишь, то чего не понимаешь! Судишь то, что трудно судить даже Ему! Неразумных судишь, как разумных. Хотя...

Мастер Мер схватил за шкирку съежившегося куратора и оттащил от края.
Повести | Просмотров: 702 | Автор: Анири | Дата: 17/02/18 14:35 | Комментариев: 0



Я их, тепленьких, в горсть,
Как весенних цыплят,
Хоть цыплят и считают по осени…
Далеко им до роз,
Так смущенно глядят,
Будто их ко мне, бедных, подбросили,

Удивлён томный кот,
Теребит целлофан:
“ Что, пушистики, нос заморозили?”
И тихонько плывет
Нежен и златоткан
Сумрак, вышитый сном и мимозами
Лирика | Просмотров: 514 | Автор: Анири | Дата: 17/02/18 07:29 | Комментариев: 3

Дверь, обшарпанная до пролысин на мутной желтоватой краске, распахнулась, раззявив беззубый рот, и уже, в самом конце размашистой амплитуды, визгливо скрипнула. Я отшатнулась, потому что оттуда вырвался и ударил меня по ноздрям душный, сладковатый запах, причем не вонь, а именно запах, многослойный как пирог с начинкой из боли, страха, надежды и еще чего-то странно-радостного. Всё это разбавлялось мирными ароматами водянистого пюре и чая из веников - такой всегда давали в поездах и в больницах.
Я не должна была попасть сюда именно через эту дверь. Всемогущая мама уже всё устроила, меня должны были через пару недель торжественно препроводить, и, прямо через кабинет директора, отправить в блатную палату для особых рожениц. Но та, внутри меня, не хотела ждать. Она тоже, наверное, была такой, как мы с мамой... «Неудобой»...Рыжей...

Да ещё меня угораздило бабахнуться сюда в выходной... Никого из посвященных врачей, конечно, не оказалось в приёмной, и только запись в лохматой толстой книге с моей новой фамилией, определила нашу с Неудобой судьбу. Дверь пропустила меня и захлопнулась, прямо перед носом растерявшегося мужа. Мы с ним остались по разную сторону баррикад.

- Бриться и клизму! И быстро давай, что ты выпучилась на меня? Носит вас по ночам.

Здоровенная тетка в желтоватом, но накрахмаленном халате резко дернула занавеску, болтающуюся на трех полусломанных кольцах. Перед моим изумленным взором оказался унитаз. Пока я размышляла, зачем мне бриться, вроде как щетина на морде не растет пока, тетка тычком молодецкого кулака подвинула меня к кушетке. И тут я поняла значение этого слова. Щеки горели от стыда, но оказалось, что это только начало. Вломив мне здоровенную клизму из сооружения, похожего на подвешенную грелку, милый доктор усадила меня на унитаз. При этом она совершенно не собиралась задергивать занавеску и я, как неудавшаяся актриса в роли английской королевы, восседала перед зрителями и статистами. Моей публикой были санитары и еще какие-то люди в спецовках, звякающие инструментами в протекающей раковине. Честно сказать, им было глубоко наплевать на это зрелище, видно они такое наблюдали не раз. Но мне было не наплевать. От страха и стыда у меня прекратились схватки, но разболелось где-то в районе сердца, и почти лопалась голова...

- Да ладно тебе, что ты, как целка. Наср… и растереть. Мало ли дерьма в жизни. От всего не наплачешься. Забудь!

Я потихоньку открыла глаза, которые зажмурила ещё там, на унитазе. Напротив, на соседней кровати, прямо к потолку возвышался живот, огромный как вселенная. А где-то под ним, далеко внизу разметались по подушке смоляные локоны, густые и блестящие, вроде их намаслили. Смуглая, с горячими, черными глазюками, крошечная девочка лежала, придавленная огромным весом и была похожа на улитку, перевернутую по чьей-то злой фантазии. Тоненькую, вытянутую бессильно ручонку почти насквозь проткнули толстой иглой, сухие яркие губы были искусаны.

Я с ужасом посмотрела ей в глаза. Там плескалась боль и злость, даже ненависть, замешанные на весёлом каком-то отчаянье.

- А почему у тебя игла? Ты болеешь?

- Хрен знает. Чуть не померла дома, говорят тройня там. У меня и мать двойню рожала, а я вишь - тройню. Мать померла родами, я тоже помру. Так и ладно, отмучаюсь. Муж задолбал, хоть сдохну, отдохну.

У девчонки вдруг перекосилось лицо, страшно, уродливо. Черные глаза выкатились и наполнились слезами. Тело её выгнулось дугой, она засучила ногами, но не произнесла ни звука. Я вдруг поняла, чтО мне так знакомо в ней. Цвет кожи, разрез глаз, пурпурный оттенок губ. Вернее даже не это - от неё исходил ветер свободы. Через грязь и боль я чувствовала этот ничем не замутненный степной аромат - степи, костра, звезд и солнца, замешанный на полыни. Я вскочила.

- Не гоношись. Отпустило.

Она что-то сказала - резко и гортанно, и я вспомнила эту мелодию родных степей, которую ничто не смогло вытравить из памяти - ни звуки города, ни удобство и радости городской жизни. Я в первый раз почувствовала, поняла эти слова, которые слышала от бабы Ани и не предавала им значения - "Кровь зовёт"...

Тот жуткий скандал, который я, в общем, неконфликтная маменькина дочка, учинила на сестринском посту, на удивление возымел действие. Откуда ни возьмись, чертиком из табакерки, появился круглый, как шар и черный, как жук волосатый доктор. Вокруг цыганочки засуетились, с треском притащили каталку, необъятный живот опутали проводами. Что-то кололи, чем-то прыскали. Через полчаса кровать опустела, а ещё через час, бабка-санитарка проворчала мне почти на ухо:

- Ну что, скандалистка? Опросталась подружка твоя, тройней. Ребятки все, смугленькие, хорошие. Саму в ренемацию повезли, но живая будет, я сразу отходящих - то вижу. Эта вытянет, порода такая. Хорошо, ты разоралась, а то она так и померла бы тут. Ты тоже из них, чтоль. Не похожа вроде.

- Нет, бабусь. Я не из них. А жаль...

***

Огромные, круглые синие глаза смотрели мне прямо в лицо, не мигая. "Почему синие-то?"- подумала я, физически ощущая, как тяжелые мысли-глыбы ворочаются в моей воспаленной голове и давят гладкими краями на мозг, превращая его в лепёшку. Болело все, казалось, каждую косточку размолотили и вставили обратно.
Смутно вспомнились - худая врачиха с тонкими и цепкими пальцами, которая совала в меня руку, чуть не по локоть, и орала при этом звонко и задорно: " Тужься, корова. Тужься. Не спать!", фельдшерица, или кто там она была, с жесткими прямыми волосами, у которых точка роста была где-то у бровей, и лба поэтому совершенно не имелось, сшивающая меня тупой иглой так, что искры летели из глаз, горячие, как из костра. И леденящий холод в коридоре, такой, что замораживал все внутренности, жуткий настолько, что стучали зубы и вдоль позвоночника разливались морозные ручейки. Кто придумал, что надо часа полтора пролежать на каталке после родов, едва накрытой тоненькой простынкой? Что бы его на том свете простынкой накрыли, сволочь!

Мысли потихоньку концентрировались, становились живее, боль стала растворяться, принося облегчение измученным мышцам, и картинка прояснилась. Я лежала в крохотной палате, в которой еле помещалась кровать, тумбочка, пеленальный столик и плетеная корзинка на ножках. И из корзинки торчали синие глазюки. Теперь я уже разглядела что глазки прикреплялись к красной, крошечной мордочке и там, кроме них еще был ротик-вишенка и носик-пуговка. Пуговка недовольно морщилась, ротик кривился, но молчал.

Я вскочила, откинув одеяло, но тут открылась дверь и в комнату вплыла огромная белая глыба. У глыбы был многослойный живот, короткие трехэтажные ноги и крохотная голова в белой пилотке.

- Сидеть! Не вставать, пока не скажут!

Тетка рявкнула, но получилось у неё не зло, а как-то добродушно, ласково. Так ругала меня баба Пелагея за тонкие колготки и сапоги на шпильках среди зимы.

- Сиську давай. Пора.

Она вытащила глазастое создание из корзинки и ловким движением сунула его к моей груди. Создание вздохнуло и присосалось...

***
Щурясь от яркого солнышка, я нежилась на освещенном крылечке роддома, наслаждаясь спокойствием, впав почти в нирвану после недели бессонных ночей и суматошных дней, проведенных с дочкой на руках.
"Экспериментаторы, етить их", - эта фраза худющей стриженной блондинки - обитательницы соседней клетушки-палаты, безуспешно пытающейся запихнуть огромного, толстощекого, запеленатого в виде гусеницы бутуза на весы, стоящие на уровне ее груди, точно отражала сущность нашего продвинутого роддома "Мать-дитя". Тут мы все черпнули полным ушатом, особенно "первородящие". Пролежав в одной палате с вопящими младенцами, ничего не умеющие, ни накормить, не спеленать, мы выползали оттуда на трясущихся ногах. Но зато сразу опытные. Мамки.

- Господи! Боже милостливый! Матерь святая! Личико то! С апельсинчик! И время неправильно написали. Не могла она в двенадцать десять родиться! В двенадцать она родилась. Мы все – в двенадцать!

Вздрогнув от непривычных для мамы слов, я обернулась. Она дрожащими руками укутывала драгоценный сверток в еще одно одеяльце и всматривалась близоруко в личико внучки. Полные губы что-то шептали, молилась она что ли, улыбка, нежная, счастливая, так и рвалась из её глаз, освещая лицо и без того светлое. "Мадонна", - подумала я. Молодая, красивая, счастливая. Не то что...
Посмотрев на мужа, который стоял бледнее мела и нерешительно тянул руки к свертку, весь поддавшись вперед худосочным телом, я одернула свои мысли.
"Дура. Счастье-то вот оно. А ты все ищешь его там! Где. Его. Нет!"

***

- Серый шар катился вдоль сверкающей плоскости белоснежного стола, оставляя свинцовый след. Такой след оставляет подстреленная птица, прочертив снег краешком крыла и взлетев перед последним вздохом. Игра была в самом разгаре. Мастер Мер запускал шар по столу, а кто-то черный, прозрачный, похожий на просвечивающийся плащ с капюшоном, ловил его маленьким сачком и отфутболивал за Край. Сегодня игра называлась "На кого Он пошлёт". Мастер устал, и ему было всё равно. Наоборот, ему нравилось, что Он посылал куда попало. А пусть...
И только тот, толстый, нахохлившийся, похожий на воробья, кто был всегда неправ, успевал поймать кое-какие шары и сунуть в карман. И это значило - кто-то из них, глупых. внизу, сегодня был спасён...
Повести | Просмотров: 812 | Автор: Анири | Дата: 10/02/18 20:53 | Комментариев: 5



Я рыба! Теперь я -рыба!
Вода поглотила звуки!
Я было хотела выбыть,
Кричала, ломала руки,
Свиваясь в холодный кокон,
Казалась себе змеёю.
До смертных, последних сроков
Ложилась на дно землёю
Но рано! Так смерть капризна!
Кричала осатанело:
"Кто смертью из смерти изгнан -
Взмывает навеки в небо!"
... Я взмыла...Теперь я птица,
Я огненный уголёчек...
Мне с солнцем бы обручиться,
Да грудь жжёт, что нету мочи.
Ах! К рыбам! Навек, в прохладу -
Где тени под вечер тают,
Где песни к ночи отрадны...
Но крылья! Как мне мешают...
Лирика | Просмотров: 533 | Автор: Анири | Дата: 10/02/18 20:27 | Комментариев: 3

- И что? Ты даже телефон его не знаешь, что ли?

Мама смотрела на меня с удивлением, её ухоженные брови взметнулись и выстроились в две тоненькие линии, как всегда, когда она чего-то не понимала. Выслушав мои сбивчивые рассказы о новом романе, она ждала чего-то еще, видимо подспудно надеясь, что, наконец, её непутёвая дочь образумилась и нашла свою судьбу. Но не тут-то было!

Я, без сомнения закрутила головокружительный роман с дохтуром. И даже, где-то там, где был холодный червяк, чуть помягчело, мне стало легче дышать. Саша был нежен и страстен, в этом смешном, лохматом маменькином сынке было что-то такое устойчивое что ли, честное, чистое. Но занудлив он был до жути, абсолютно не способен ни на какие выходки, которые я обожала и мне было с ним до одури скучно. И когда, вдруг, он исчез в одно утро, я не особенно заморочилась. Выслушала на завтраке известие о том, что с жуткой дизентерией врача отвезли ночью на скорой помощи в больницу, часок погрустила и к вечеру забыла. Тем более что вечером на дискотеке Сергей неожиданно пригласил меня танцевать и тихонько шептал на ухо, прижимая к сильной, подкаченной груди, что-то такое, от чего замирало сердце и падало вниз, к пяткам. Сладко и обморочно...

- На! Тебе твой дохтур просил передать! Я курить ночью вышла, его как раз грузили.

Одна из Кысь - высокая и грузная деваха с волнистыми волосами ниже толстой попы, стояла на крыльце столовки и смолила "Мадрас"

- Матрасу хочешь? На, у меня еще пачка есть, все равно завтра валим. Держи записку-то, не выпендривайся.

Я опасливо посмотрела на благодетельницу, но сигарету и записку взяла. На маленьком, почему-то розовом клочке, ровненько и красиво были выписаны цифры. "Телефон! Гыгы. Ну, пусть",- смутно мелькнуло в голове, чуть потеснив светлый Сергеев образ. Сунув бумажку в карман тесных джинсов, я, было, залихватски закурила. Но из сверкающей дискотечными лампочками темноты вышел Сергей, выхватил у меня изо рта сигарету и затоптал её, вдавив в холодную осеннюю землю.

- Не кури. Не идёт тебе.

И прижался носом к носу, по своей дурацкой привычке, и заглянул в глаза близко-близко, и упала я в серый омут, безвозвратно и бесконечно...

***

Телефон? Я, наконец, поняла, о чем спрашивает мама. И вправду, есть же телефон... Позвонить Саше, встретится и забыть, забыть, забыть, наконец, худощавое лицо, впалые щеки, нервный нос с горбинкой. И эти серые омуты...

- Сейчас, мам.

Я вытряхнула содержимое замызганной сумки прямо на пол, выдернула джинсы, ощупала карманы. Есть! Девичья розовая бумажка, аккуратные буковки, запах нафталина.

- Звони! Ирк, хоть попробуй. Давай!

Длинные гудки оборвались сразу, я что-то промялила и услышала, как Сашин голос враз стал хриплым, вроде он поперхнулся. И потом диктовала адрес и записывала что-то на подвернувшейся газете красной учительской ручкой, которую мама сунула мне в руки, одновременно ляпнув подзатыльник, когда я хотела эту ручку оттолкнуть. И чувствовала, как тяжелый шар покатился вниз, увлекая за собой и меня и мою юность, и мою незадавшуюся любовь.

***

- Красивая ты, всё-таки, Ириш. Чуть поправилась - кукла. Прям как я.

Мама стояла сзади и через моё плечо заглядывала в зеркало. Её большое тело казалось гораздо более красивым, чем моё - худое и затянутое в батник новейшего фасона "между ногами" и дорогие фирменные джинсы. А уж лицо...
Я привычно вздохнула и поправила дурацкую кудрю, вечно торчащую вперед, рыжеватую и всколоченную. Зато у меня глаза!

- Звонят. Давай, иди, открывай. И прилично себя веди, будь человеком.

В темной прихожей не было видно не зги, но я, почему-то побоялась включить свет. Как будто от этой темноты зависело что-то важное, чего я никак не могла ухватить. Возможность сбежать, может. Раствориться в тени раззявленного стенного шкафа, уставленного мамиными заготовками на зиму, ну, или превратиться в моль и спрятаться за банку с компотом... Но я не успела сделать ничего путного, потому что вместе с нерешительно приоткрытой дверью из коридора ворвался яркий пучок света и в нём, с радостной улыбкой до ушей стоял мой солнечный дохтур с букетом разноцветных лохматых астр. Свет тоже пах астрами, докторской туалетной водой, нафталином и, почему-то, яблоками. И в эту минуту, чернота в моей душе немного растаяла, стала серее, прозрачнее. Мне вдруг захотелось улыбнуться в ответ.
...Ну, а мешок, который он притащил с собой, мама радостно уволокла на балкон. У нас никогда не было столько розовощеких, упругих, звонких яблок, которые раскатились по всему полу и заполнили ароматом всю квартиру. Светлым, веселым, осенним ароматом...

***
- Не, ну ты даешь вообще. Ты же замуж собралась, а? А фамилию не спросила? А вдруг ты Пупуськиной станешь? Или Жопкиной? А как вы заявление подавали? Ты хоть паспорт смотрела? И не жри столько, а то станешь жирной невестой. Платье лопнет.

Мы с мамой сидели на кухне и занимались любимым делом - гоняли чаи. В новой, открывшейся после ремонта булочной, появился прилавок с гордым названием "Восточные сладости", и конечно сластена-мама набрала всего понемногу, забив авоську хрустящими коричневыми пакетиками, Плотоядно улыбаясь, она вывалила это богатство на стол, смешав запахи ванили, корицы и своих духов в сладостный ворох, поднимающий настроение и щекочущий в носу.
При словах "жирная невеста", я вздрогнула, но всё-таки быстро запихнула в рот здоровенный кусок косхалвы, быстро по хомячьи прожевала и его, нацелясь ещё и на обалденное печенье-ромбик, густо посыпанное корицей. "Растолстеть не успею за оставшихся пару недель, а потом все равно живот начнет переть, куда денусь. Допрыгалась", - мстительно подумала я, засунув в рот, следом за печеньем, розовато-желтый кусок шербета, - «А то фиг бы я замуж за него пошла, не уговорил бы".

Мама не знала истинной причины моего согласия. Зачем было её расстраивать, пусть думает, что это, наконец, то, чего я ждала всю жизнь. Ну а благородному доктору я, конечно, сообщила причину. Он сначала обалдел, а потом впал в счастливый ступор. Результатом было заявление. В загс.

- Давай книжку записную, сейчас мы всё узнаем.

Я уже знала, что Сашин телефон аккуратно записан в мамин толстенный талмуд, бисерно испещренный телефонами и телефончиками. С привычной скоростью пролистав странички, она набрала номер.

- Здравствуйте. Вас беспокоят с телефонной станции. Мы проверяем номера наших абонентов, сверяем списки. Подскажите, пожалуйста, на чью фамилию зарегистрирован телефон?

И, тщательно выписав буковки под цифрами, сунула книжку мне.

- Смотри! Это твоя фамилия будущая. Ничего так. Красивая...

***

Без очков я всё видела, как в тумане. Виски стягивало обручем, потому что парикмахерша-зверюга всадила в мою башку килограмм шпилек и намертво приклеила их лаком к коже. Как сомнамбула я доплелась до стола, по дороге споткнувшись об выступающую паркетину, и загремела бы, но твердая рука моего будущего мужа удержала меня на плаву. Тетка, скороговоркой прочитавшая необходимые слова тыкнула указкой в красивую книжку, но я не увидела строчек. Поэтому, наугад поставила свою подпись где-то посередине. Сойдет и так.

...Мама плакала. Я своими глазами увидела близко-близко её слёзы, когда она наклонилась меня поцеловать. Первый раз увидела, что мама плачет. И... последний.

***

- Мам, ну скажи, неужели тебе не страшно работать с такими детьми? Ну, или хотя бы скажем так - не неприятно?

Я сидела, поджав ноги на огромной родительской кровати, и старалась не касаться той вмятины на одеяле, где сидел этот мальчик. Он только что ушел, вмятина была ещё теплой, но дело было не в этом. У него была слишком большая голова, слишком странный, отстраненный взгляд и слишком медленные движения. Он был похож на инопланетянина и, одновременно, на мультяшного персонажа. Но особенно дико было смотреть, как зажав в худой, крошечной ручке карандаш он с треском решает сложные примеры, которые даже я бы с налёту не решила.

- Видишь ли, Ирк… Детей нет противных, не бывает. Бывают дети, которые не укладываются в стандарт, тупой и жестокий. У парнишки мозги, как у взрослого, и душа. А знаешь почему? Потому что он с рождения борется с миром. Он пытается доказать миру, что он человек. А мир его за зверушку уродливую держит. Так кто-то должен ему помочь доказать. Я помогу.

- И что, в класс к себе его возьмешь? Ржать же будут.

- Не будут. Дети - неплохой народ, если правильно им управлять. Хотя – ты права, нет народа более жестокого.

Она уже улыбалась, и взгляд её все время скатывался на моё круглое пузо. Ну, просто не могла она оторваться от него. И мне казалось, что она что-то видит там, сквозь меня. И с тем, кто там - она уже нашла свой волшебный контакт.
Повести | Просмотров: 795 | Автор: Анири | Дата: 09/02/18 10:13 | Комментариев: 1

Почти июнь... достану шаль
Возьму беретик
Цветы летят куда-то вдаль
...какой же ветер...
Какие боги дуют вновь,
Надули щёки?
Великим сверху всё равно...
Но златобоки
Сияют, как колокола,
Звенят тюльпаны.
И в поднебесных зеркалах
Пир горлопанов!
Кричат "За здравие" щеглы
"Да будет лето!"
Дрожат серёжки у ветлы
Ещё раздетой....

Лирика | Просмотров: 545 | Автор: Анири | Дата: 09/02/18 10:03 | Комментариев: 9

С шорохом крыльев лёгким, негромким
На руку села - горстка тепла...
Что же ты хочешь, божья коровка?
Что же ты мне, говори, принесла?
Вести, похоже, - радость, печали?
Я ведь поверю во всё и во вся...
Знаешь, коровка, вдруг замолчали
Люди вокруг. Даже мама моя.

И кружит черной бабочкой. В розах
Обжилась в лепестковой тиши.
Богом всё отпускается в дозах,
Даже то, что в руины крушит
Всю тебя - до нуля! И в лепешку!
До бессмысленности и петли!

...Я тебя посажу на ладошку...
Ах ты божья моя...ну...
Лети...

Лирика | Просмотров: 805 | Автор: Анири | Дата: 09/02/18 07:10 | Комментариев: 7

Мне бы только пушинку на слабую бледность ладони…
Мне бы ветер июня, чтоб просто пахнуло рекой.
И огромной луны. И чтоб степь. И чтоб дикие кони
Отразились стократно. И вдаль, так по-птичьи легко
Уносили свои, словно струны звенящие шеи,
И в туманах зари не понять, хоть прищурься до искр -
То ли кони вдруг раз - в небеса от тоски улетели,
То ли клин журавлей от тоски опускается вниз…

Но в полях золотых одуванчики медом до края
Налились и звенят, призывая к любовям шмелей!
А потом вдруг уснут. Только грустно вздохнут, улетая,
И смешается пух одуванчиков и тополей…

Лирика | Просмотров: 553 | Автор: Анири | Дата: 07/02/18 00:07 | Комментариев: 9

Солнце, оказывается, бывает черным... Никогда не знала этого раньше, а вот теперь увидела своими глазами. Особенно, если смотреть на него через конверт, в который вложена твоя любовь, сконцентрированная в маленьком слове, написанном толстым карандашом на огрызке тетрадного листка. И оно, это твердое слово, похожее на забор из прямых и острых кольев, там, внутри, освещается черными лучами. И от этих лучей так режет глаза...

Я сидела прямо на земле, среди колючек и держала в руках письмо. Почему я уселась в колючие бодыли, совершенно не помнила. Наверное, мир перевернулся вверх ногами, когда это "НЕТ" проорало из конверта и хлестнуло наотмашь прямо по лицу. Я с трудом удержалась на плоскости этого мира, распластавшись в траве. Я вцепилась в траву руками, иначе бы мир меня скинул.

Почему я так приняла отказ? Чего я ждала, когда писала, как идиотка, своё признание Сергею, выворачивая наизнанку душу, впервые так выворачивая? Или не впервые? Рамен... или тогда было не так?

Все это мелькало в моей воспаленной голове, мысли были похожи на мелких навязчивых мух, крутящихся над мясом - бедным моим мозгом, почти взорвавшимся от обиды.

В конверте было еще письмо от мамы, она вложила все разом и переслала мне, сюда, в Астрахань. Вся наша группа жила "на помидорах" в Астрахани уже месяц, только Сергей остался в Москве, у него заболела мама. Я и написала ему в Москву. Идиотка!

Я бросила смятый тетрадный листок на обожженую солнцем до лысин землю, сжамкала в комочек и подожгла. Бумага вспыхнула разом и рассыпалась легким пеплом, вместе со страшным словом. Мне было почти все равно, у меня уже снова поселился в душе холодный червяк и лег, удобно развалившись внутри, обвив сердце парой-тройкой скользких витков. Поэтому, почти спокойно я вытащила мамино письмо.

Мамины каллиграфические буковки на плотной красивой бумаге (она писала только на такой) были немного суматошны, но успокаивали. Я, почти не читая, прижала прохладный лист к горевшей щеке, как в детстве, заболев, прижимала её руку, и легла, свернувшись калачиком. Наверное, я уснула, потому, что когда мир снова возник вокруг меня, садилось солнце, плавясь в раскаленных рыжих астраханских степях. И я уже была другой в этом другом мире.

***

Мама открыла дверь и ахнула, покачнувшись и схватившись за косяк. Зрелище было, похоже, жутким. Гремящий костями скелет, рыжий и всколоченный возник в коридоре и, посмотрев на неё ввалившимися глазами с черными подглазницами, сказал - "Привет, мам". Это чудище отсвечивало в большом зеркале в прихожей, я тоже с удивлением посмотрела на него. А оно на меня...

- Ирк, знаешь, ты б отвлеклась..., - мама стояла сзади и смотрела, как я пытаюсь затянуть взлохмаченную после мытья гриву в толстый хвостик, - Ну ведь столько ребят вокруг. Что вот - свет клином сошелся? Ну ведь страшный же, носатый татарин, дурной, чумной. Ржет все время, как ишак. Что ты вцепилась в него, как клещ?

- Мам! - у меня внутри больно резала натянутая струна, но я терпела.- Мам! Я уже ничего не вцепилась. Все прошло. Я на картошку через две недели рвану с нашими. Не против?

- Рвани. Может найдешь кого... И знаешь, тебе худоба не идет. Ты - страшная!

Я вздрогнула, посмотрела на неё и, неожиданно для себя, обиделась. Красивая моя мама еще больше поправилась последнее время и стала уже грузной. Хотя её ловкость сильной, ладной женщины от этого не пропала, а наоборот, стала еще больше заметна, всё же, ей стало явно тяжелее. Но красота... как она умудрялась сохранить красоту и изящество, даже аристокрастизм, несмотря на возраст и полноту? "Наверное, это особый талант", думала я, с завистью. Я часто завидовала маме. Не знаю, это нормально?

Намотав на голову полотенце, я долго сидела перед зеркалом у себя в комнате и разглядывала свое лицо. Хоть и смазливое, глазастое, но простоватое, носатое. Рыжеватые густые патлы и впалые щеки. Почему уж страшная-то? Вот придумала. А ещё мама...

***

И снова автобус тащил нас по Подмосковью. Тяжелые тучи висли и ложились на мокрые, снулые поля с неубранной картошкой и капустой. Я тупо пёрлась на уборку сельсхозпродукции только с одной надеждой и ожиданием. Сергей! Паранойя моя была окончательной и диагноз сомнению не подлежал! Я была не побеждена этой любовью, я была распята! Все мамины слова с шелестом слетали с моих оглохших ушей, как листья осенью. Я кивала головой, но лезла на острия этой бессмысленной страсти, закусив губы и зажмурив глаза.

В автобусе было душно и как-то сыро, даже запотели стекла. Тонкие солнечные лучики резали мутный воздух салона и слепили глаза. И так, подслеповатая (носить очки с толстыми стеклами я не хотела, дабы не рушить свою потрясующую красоту), да еще сидящая лицом к солнцу, я не видела почти ничего. Только чья-то худая физиономия напротив мне была хорошо видна. Она представляла собой кучерявый лохматый подсолнух, на который почему-то надели очки.

- Маринк, кто это? Почему не знаю?

Мы уже подружились с Маринкой, нашей отличницей. Она оказалась ласковой, всё понимающей, немного правда занудной, но при этом развратной девахой, чем-то похожей любопытного ушастого песика. У нее было симпатичное, нежное личико, пышные пепельные кучерявые волосы и неожиданно обалденная фигура. Когда она первый раз появилась в купальнике, я аж присела. Даже Ленка, тряхнув рыжей копной, с завистью прикусила губу. Моё глубокое убеждение, что у отличниц не бывает такой пышной груди, точеных, крутых бедер и тонюсенькой стройной талии, рухнуло. Я даже стала думать, что следующую сессию, наверное, тоже сдам на пятерки. Раз так...

- Это дохтур, Ирк, он смотреть нас будет. С пристрастием...

Надень ответила мне вместо Маринки, плотоядно причмокнула и даже хрюкнула в сторону подсолнуха.

- А чо? Запала чоли?

- Идиотка, ты Надька. Всё об одном, ты свихнёшься на этой почве. Знаешь - слюни потекут...некрасиво...

Меня бесила эта овца, и вообще эти девки меня раздражали. Но они и не лезли к нам последнее время, наша сплоченная команда четырёх (была ещё Ольга - полная, холодноватая, умная блондинка, настоящая центровая москвичка) научилась давать отпор.

- Да лааадно. Сама небось слюни напустила. В трусы.

Надька смотрела нагло и вызывающе, пухлые губы зло дрожали.

- Только он на тебя страхолюдину очкастую и смотреть не будет. Только и можешь на Ч..ова дрочить. А он-то с Фенькой сладкое трескает, аж замаслился. Та уж еле ходит, в раскоряку.

Я завелась. У меня дрожали руки, я чувствовала, что побледнела, но потом щеки вспыхнули, загорелись, как обожженые. Ленка стиснула мне локоть сзади, но я пнула её пяткой в голень.

- Хочешь на спор? Этот доктур через неделю мой будет! Раньше! Через три дня!

- А давай! Проспоришь, залезешь на стол при Серёге и будешь орать ослицей. Три раза!

Я настолько разозлилась,что даже не спросила, что будет делать она, если проиграет. И мы так орали, что подсолнух развернулся в нашу сторону и пытался вслушаться в разговор. Его большие очки ярко блестели на осеннем солнышке и отбрасывали зайчики на модную кожаную куртку.

***

- Маринк, горло болит жутко. И температура. Я не пойду сегодня в поле, ты там скажи преподу.

Маринка хитро посмотрела на меня и хихикнула.

- Я тоже не пойду. Тебе сиделка нужна, да доктора...кто позовёт, блин. А?

Ленка посмотрела на нас исподлобья, хмыкнула, но не осталась. И причиной, похоже, был знойный и стройный комбайнер, у которого на краешке пухлой губы всё время этак стильно висела полусжеванная сигарета, невиданного нами дизайна. Только потом, уже позже, я увидела такие в ларьке. Астра!

...

Когда Маринка, тщательно накрасив тонкие губки розовой помадой, необыкновенно её красившей, ушла, игриво вертанувшись перед дверью, я судорожно стала искать необходимый ракурс, делающий неизлечимо больную красавицу ещё привлекательней. Практически одновременно я взлохматила и так косматые волосы, выдернула из рюкзака моднейший лифчик-анжелику и выходные кружевные прозрачные трусы. Всё это напялив, сверху натянула Ленкин сексуальный свитер крупной вязки, постоянно сползающий с одного плеча, рухнула на подушку и томно прикрыла глаза.

В дверь нерешительно постучали.

- Не стесняйтесь, доктор. Проходите.

Маринка с трудом сдерживалая смех, втащила за руку смущающийся подсолнух. Правда сегодня он причесал свои кудри, насколько это было возможно, зеленоватая футболка, выглядывающая из под кожаной куртки подчеркивала цвет глаз. Я разглядела его глаза, потому, что он резко сдернул запотевшие очки и неловко протирал стекла чистейшим, наглаженным платком. Глаза были близоруко-беспомощными и смешными. И желтовато-зелёными, как у кота.

- Марина, выйдете, пожалуйста в коридор. Мне надо осмотреть больную.

Доктор был серьёзен и неприступен, он надувал губы, и так пухлые. Смуглые щеки порозовели, идеально подстриженные усики подрагивали.

- Ох, и не фига себе. Никуда я не пойду.

Маринка решительно села на свою кровать, подобрала стройные ножки и уставилась на эскулапа.

-Кстати, Ир, его зовут Саша.

- Александр, очень приятно.

От доктора пахло хорошей туалетной водой и, почему-то нафталином. Он заглянул мне в горло, и потянул за ворот свитера.

- Снимите это, пожалуйста.

И когда я, соблазнительно изогнувшись, стянула свитер, у него опять запотели очки...
Повести | Просмотров: 872 | Автор: Анири | Дата: 26/01/18 21:29 | Комментариев: 1

Вот и очередная московская весна прощалась с городом, уже полетел тополиный пух, от которого вечно чесался нос и краснели глаза. По утрам исправно начали ездить поливалки, и уже к десяти лужицы парили от яркого, сильного солнца. Настало время ехать на институтскую биостанцию. Для нас, первокурсников, это было обязательной практической нагрузкой, некоторые даже уворачивались, прикрываясь разными справками, но я была счастлива. Во-первых, потому что я вообще обожала все эти занятия с цветочками-стебелёчками, а во вторых, потому что я впервые удалялась от своих родных на такое расстояние. Мне было и страшно и весело.

Мама очередной раз проверила мой рюкзак, зачем -то потрогала каждый кармашек куртки и засунула в один из них белоснежный, наглаженный носовой платок.

- Это зачем? Мам, ты мне в рюкзак же целый десяток уже положила. Я что - сопливая такая?

- Да ну тебя! Там еще, смотри, в термосе чай горячий. Вдруг замерзнешь в автобусе.

У всегда уверенной, насмешливой, сильной моей мамы был такой растерянный вид , что мне вдруг стало её жалко. Ей вообще досталось за последний месяц. Баба Аня вдруг пустилась во все тяжкие: похорошела, помолодела лет на двадцать, начала ходить в кино и в парк на танцы для тех кому за.... Её бравый дед, бывший шофер какого-то генерала, ухаживал ретиво и красиво, бабка вспомнила все свои забытые манеры светской львицы и давала жару. Мама почему-то никак не могла принять эту новую пору в бабушкиной жизни и они часто ругались, плотно прикрыв дверь кухни. Психовали обе, сильно, по-настоящему. В конце концов, баба Аня собрала вещи и фыркнув напоследок, ушла к своему престарелому ковбою. Теперь мама с папой по очереди носились к ним, убирались, готовили и стирали, потому что у бабушки болели изуродованные ревматизмом руки, а дед, в принципе не знал, где бывают кастрюли и откуда вырастают котлеты.
...

Наконец, автобус тронулся. Я сидела спереди и в отражение водительской двери видела Сережкино лицо. Он о чем-то спорил с мерзкой Светкой и кадрился. Была у него такая манера - вдруг прижаться лбом к плечу собеседницы, толкаясь, как бычок, а потом отстраниться и заржать тонким, противным голосом. Я ненавидела эту привычку. Я ненавидела все его привычки, которые касались не меня.

Тряслись мы часа два. Я бездумно глядела в окно, мимо проносились подмосковные красоты, но мне было не до них. Чертово отражение не давало мне покоя. А Светка флиртовала вовсю. Она уже взгромоздилась к Серёжке на колени, утробно хихикала, как будто её щекотали и от каждого её хихика в моей груди больно лопалось что-то, да так, что слезы наворачивались на глаза.

Мне казалось что эта дорога не кончится никогда. Я уже жалела, что не воспользовалась возможностью откосить от практики, а возможность эта была реальна, как все возможности , воплощаемые всесильной мамой.

" Вот-вот", -думала я, злобно кусая губы, - "Не послушалась - получи! Теперь весь месяц будешь смотреть на это дерьмо. Она с него не слезет, это точно. Ни-ког-да!! Так и будет сидеть, как белка на ёлке.

"Мы, вот чего...",- резковатый Ленкин голосок был таким звонким, что саданул по ушам, и, от неожиданности я вздрогнула, - "Приедем, темную ей сделаем, чтоб запомнила. Я такую умеееююю, век помнить будет".

Я обернулась и, сдерживая слезы, посмотрела сквозь мутную пелену на Ленкино лисичье личико. Она всегда делала как-то так, что с меня шелухой слетала всякая гадость и мне снова хотелось жить.

"Жалко ворота дёгтем нельзя...", - я мечтательно полистала в мыслях странички седого классика.

Ленка классическую литературу не помнила, но поддержала:

"А чо, нельзя-то? Еще как можно...Эх, ворот вот тока нет... Слушай! Мы ей чемодан намажем. Где бы деготь взять?"

Мне вдруг стало так смешно, что я прыснула. Ленка обалдело посмотрела на меня, тоже прыснула и мы захохотали, как две дуры.

Автобус притормозил у небольшого светлого здания, похожего на старую школу. Водитель выгрузил нас на гладкую цементную площадку, выметенную до блеска, развернул машину и, притормозив на секунду, высунулся из окна и помахал рукой, весело присвистнув:

- Эй, студиозы! Давайте, про бабочек учите хорошо. А то страна без бабочек совсем рухнет. И не трах.... много. Меру знайте.

Он бросил, конечно более крепкое словцо, от которого у меня загорелись уши и кровь прилила к щекам.

"Вот сволочь...", -томная, как египтская пирамида, Надень, обладательница раскосых узких глаз неземной красоты и пухлого рта розовой гузкой, сплюнула вслед взбрыкнувшему задними колесами траспорту, поднявшему легкий пыльный бурунчик, - "Сам е....* с преподницей физвозников. И ничо так, без меры!"

Мне все эти тайны двора были не интересны. А вот куда потащил свой рюкзак Сергей, захватив по дороге поганый Светкин чемоданище, было интересно очень. И я, подхватив Ленку, зазевавшуюся на статного армянина из соседней группы, потащила ее вверх по лестнице вслед за удаляющейся сладкой парочкой.

***
Жизнь на биостанции закружила нас хороводом. Это было какое-то потустороннее существование, непривычное, здоровское, никак не вязавшееся с обычным студенческим московским бытом. В Крюковском лесу расположилась база, странным образом и очень естественно растворившая в себе очень разный люд. Там прекрасно себя чувствовали высоконаучные преподы, самым младшим из которых был конеподобный ботаник Николя, кандидат наук и жуткая зануда, а старшим - профессор К*, именитый зоолог, выпустивший не один десяток книг. И мы, безмозглые первокурсники, шарахающиеся, как напуганные коты от одного вида ванночек для препарирования лягушек. Здесь все подчинялось совсем не тем, привычным, институтским законам. День начинался рано, в шесть, с завтрака. Столовая была стеклянной, похожей на старинную , пронизанную солнцем оранжерею, внутри которой расставили длинные дощатые столы-полати и узкие, качающиеся лавки. Заправлял всем Арсен, именно тот армянин, на которого положила глаз хитрая Ленка. Под руководством своей мамы, огромной, толстой, черной, но почему-то очень уютной при своей устрашающей внешности и с помощью Анели - тоже черной, но нежной и хрупкой, как фарфоровая статуэтка они творили в своей столовой чудеса кулинарии. Такие, что постепенно я почувствовала, что моя задница неуклонно увеличивается, и скоро начнет мешать при ходьбе, откидывая бедное тулово назад.

После завтрака были занятия в лабораториях. Старинные, видевшие, наверное Дарвина, наши лаборатории хранили немало тайн. Там происходили не занятия, там творились действа. А Самым ненавистным для меня действом было обездвиживание лягушки. Воткнуть между позвонками бедняги, к тому времени еле дрыгающую лапами и выпучившую от ужаса глаза, толстую иглу, пошебуршить острием в спинном мозге, а потом аккуратно перевести иголку в лягушачью башку, было для меня абсолютно невозможным, и я каждый раз просила помощи у ассистентки. Ленка, лихо расправлявшаяся с лягушками тоже помогала, но однажды прошипела мне смеющимся шепотком:

- Что ты, как дура, в самом деле. Иди, Серегу попроси. Он каждый раз от лягух увиливает, не знаю как ему удается. А тут ты его припрешь. Посмотрим, как он вывернется. Джентельмен ведь, итить его.

Я посмотрела в Ленкины глазищи и подумала:

- А ведь правда. И причина вроде будет подойти. Не все ж я ему буду бабочек рисовать. Пусть и он...

Внутри сразу стало холодно, загорелись щеки, руки повлажнели так, что ванночка стала казаться скользкой и норовила выпрыгнуть на деревянный пол. Но я собрала себя в кучу, вытащила из банки самую толстую лягуху и поплелась в дальний угол лаборатории, где Сергей с Надень приклеивали сушеных мух на альбомный лист, встраивая их по ранжиру, при этом очень старательно высунув языки.

- Тебе чего, боль моя?

Сергей смотрел насмешливо, но ласково. Он не пилил сук, на котором сидит, потому что жизнь, она круглая, и кто знает, каких бабочек, или не да бог птичек, блаженный профессор завтра заставит его рисовать в альбоме.

- Помоги лягушку обездвижить, а? Я вот совсем не могу, просто хоть плачь..

Я протянула ему ванночку с воском и лягушку, которая согрелась в моей руке и, покорившись своей участи, почти не дрыгалась.

- А что ты Маринку не попросишь, она же вон, смотри у стола, - Сережка смотрел зло, он, похоже подозревал, что дело не в помощи. А манипулирований собой он не допускал, взбрыкивая, как козёл на привязи, - Маринка тебе десять обездвижит разом и не моргнет, что ты ко мне приперлась?

Маринка была наша отличница, целеустремленная, волевая девица. Все, к чему она не прикасалась, выполнялось идеально. Она и Серегу бы обездвижила на раз, не то что какую-то там лягуху. Особенно перед сессией, на которых необходимо было получать только пятерки.

Я было убралась со своей затеей подальше, но сзади проскрипело, весело и задорно:
"Ну, ну, молодой человек, посмотрим, посмотрим. Покажите -ка нам класс... Мадемуазель, давайте-ка своё сокровище, пока вы его не удавили. А мы начнем.

Старый профессор стоял у стола и улыбался. В руках у него была здоровенная игла на толстой полированной деревянной ручке и он размахивал ею, как шпагой. У меня сердце провалилось еще ниже, я знала, что полуслепой препод даже на занятиях не сразу попадает в цель и долго шерудит в лягушачей голове... Интересно, лягушки умеют кричать?

- Дай сюда! Еще придешь ко мне с таким, получишь поджопник, как курица дурная.

Сергей вызватил у меня страдалицу и одним точным движением скальпеля отсек ей башку.

Я видела, как он побледнел.

***

Каждую пятницу нас отпускали домой, с тем, чтобы в понедельник мы вернулись назад. Мне жутко не хотелось уезжать, можно было и остаться, но я скучала по маме.

- Что-же ты грязная такая-то? Так и вши пойдут и блохи, как у кошки подзаборной. У вас там что, мыться негде?

Мама с силой надраивала мне спину мочалкой, спина уже горела огнем, но она не унималась уже минут десять. В ванной плыли клубы пара, взбитая пена взлетала и оседала на краю раковины пышными хлопьями. Сказать ей, что в жутком строении, где установлены гремящие железные корыта вместо раковин, в которые стекает тонкими струйками пахнущая ржавчиной вода, всегда полутемно из-за вечно сгоревшей лампочки, и вместо нормального мытья, мы хохочем и визжим (особенно, когда ребята воют на разные голоса под окнами-бойницами), я боялась. А вдруг не отпустит в понедельник назад.

После ванны мы сидели на кухне и пили чай с деревенским вареньем, которое нам еще исправно поставляла баба Таня, вместе со своими изящными, как произведения искусства пирожками. Я в лицах, взахлеб рассказывала ей о своих похождениях, у меня от задора потели толстые линзы в очках и глотались слова.

Мама слушала внимательно, буквально впитывая все мои истории и даже шевелила губами, как будто повторяла всё за мной.

"Ты совсем влюбилась, Ирк!" - неожиданно заключила она и потерла уголок полных губ наманикюренным пальцем, - "Я так тебе завидую.... Вы у меня что-то с ума посходили - и мать и ты... только я..."

Она встала, подошла к плите и снова поставила чайник, громко шмякнув им по чугуну комфорки.
Потом снова подошла, присела.
"Представляешь, сегодня какой-то странный тип в трамвае сумку оставил. Такой смешной, на воробья похож. Я за ним выскочила, догнала, сумку отдаю, а он так смотрит на меня, по-птичьи, головой качает. А потом говорит: " Прям поблагодарить то тебя нечем. На! Дочке отдашь. На счастье". И в руку сунул, теплое такое. Глянь"

Она кинула на стол пушистенький, голубой мячик, ворсистый, блестящий. Я взяла и сунула в карман халата. Мне почему-то очень захотелось его взять,
Повести | Просмотров: 867 | Автор: Анири | Дата: 26/01/18 08:54 | Комментариев: 4

Руки у меня дрожали, и я никак не могла засунуть назад эту бумагу. Но когда все-таки справилась, наконец, застегнула молнию сумки и села на кровать, ошалевшая донельзя, спасительная мысль пришла в мою бедную голову.

- Ошибка! В этом дурацком деревенском загсе просто неправильно записали отчество моего папы, им ведь все равно, вечно сонным клушам. Вот так, одна дура...

Продолжая возмущенно бормотать, я начала собирать остальные бумаги, которые валялись на полу, подобно подбитым выстрелами птицам. И, помимо желания, все-таки просматривала надписи, сама не зная зачем. ...Свидетельство об удочерении я с силой закинула на самый верх, точно попав за чемоданы, вроде как всю жизнь занималась метанием свидетельств...

Кто-то зашебаршил ключом. Судорожно запихнув все остальное, задвинув сундучок с фотографиями на место, я, как воришка, прошмыгнула в свою комнату и плюхнулась за стол, тщательно пригладив растрепавшиеся волосы и "сделала лицо", как говорила мама.

- Ты что, голяп, сидишь так одна, в темноте, не заболела? Иди. Я тебе тут от зайчика принес.

Чувствуя, что еще минута, и я зарыдаю белугой, я выскочила в коридор, схватила шоколадку, мятую, теплую, почти растаявшую и, пряча горевшее огнем лицо, зарылась в папино плечо.
Я уже знала - никогда, ни под какими пытками я не скажу ему о своем открытии. До самых последних дней...

***

Последний штрих на моей толстощекой физиономии превратил меня в луноликую. Мама пожертвовала той самой пудрой, которую ей привезли из Японии. Это была даже не пудра, это была драгоценность, стоимостью, наверное, с то самое изысканное колечко с блестящим камушком, которое подарил ей папа на юбилей, и от которого ахали все мамины подружки, с застывшими лицами натягивающие кольцо на толстенькие пальцы. И которое она дала мне поносить именно на эту, совершенно знаковую вечеринку. Металлическая коробочка пудры была расписана розовыми цветами и странными птицами, защелка светилась зеленоватым огнем, а внутри была субстанция, делающая чудеса. Во всяком случае, моя пятнистая мордуленция чудесным образом засветилась и стала немножечко ровнее. Правда в красавицу Светку она меня все равно не превратила. Я тщательно упаковала свое толстое тулово в модные джинсы и кофту - размахайку, но предательские складки выпячивались с боков, а задница не лезла в зеркала трюмо, и троилась на противные одинаковые булки.

Мама постояла задумчиво сзади, потом чуть распустила шнурок моей размахайки и еле слышно сказала, скорее себе, чем мне

- Да... надо кашу пореже что ли...

А вслух, чуть погромче -

- Ты на папу стала очень похожа... такие глаза, карие, с зеленым ободком. Карие - его, ободок - мой.

Я вздрогнула и промолчала…

***
Ребята из группы привалили сразу, всей толпой. Весело толкаясь, скинули в прихожей куртки, и стеснительно выстроились шеренгой вдоль всего нашего длинного коридора, переминаясь с ноги на ногу. У Сережки был драный носок, выглядывал палец, он все время пытался спрятать эту ногу назад и был похож на смущенную цаплю. Светка победно размахивала белокурой кудрявой копной и строила глазки одновременно всем ребятам и от старания даже чуть косила. Ленка рыжая, как лисенок, принюхивалась тоненьким изящным носиком в сторону кухни и плотоядно облизывалась.

- Вот ведь, везет некоторым. Такая обжорища, а как тростинка, - беззлобно подумала я, мне Ленка нравилась, мы даже уже начинали дружить.

- Проходите, ребят, что вы выстроились, как на параде. Там, - мама махнула полной белой рукой в сторону зала, - Стол, налегайте. А там, - махнула уже в сторону моей комнаты, - танцы. И не стесняйтесь, квартира в вашем распоряжении. Только мебель не ломайте.

Ребята ломанулись к столу, но стулья хитрая мама не поставила, так как был фуршет. К фуршету народ приучен не был, поэтому, разложив маленькие бутербродики по тоненьким фарфоровым тарелочкам, расселись - кто, где мог. Мама наливала шампанское в протягиваемые фужеры, у нее так блестели глаза, что казалось – она помолодела лет на пятнадцать, русая прядь все время выбивалась из прически и падала на глаза.

Ленка влезла пальцем в белого лебедя на пирожном, смачно его облизала и спросила маму

– Ангелина Ивановна, а Ирка говорила – вы рыжая, как я. Перекрасились?

- Леночка, - мама растерялась на секунду, потом расхохоталась, - рыжие они все ведьмы! Знаешь это? Вот и ты тоже, смотри, бабой Ягой станешь. Но не перекрашивайся, не надо, тебе очень идет.
Она поиграла Ленкиной рыжей прядкой и щелкнула ее по носу.
- Вон, какая красавица.

Я сидела на кресле и тянула лимонад. Настоящие женщины не пьют спиртного и не курят - мое убеждение, взятое неизвестно откуда, было непоколебимым. А запах сигарет уже неуловимо витал в воздухе сумрачных комнат, все явно где-то покуривали, отлучаясь незаметно по очереди. И вечер становился все таинственнее, мама включила музыку, она тянулась томным тягучим шлейфом, и, казалось, от нее колебались огоньки свечей.

- Пойдем, потанцуем? Что ты сидишь одна?

Я удивленно подняла голову. Меня в жизни никто не приглашал танцевать, я давно привыкла, что, такие как я – не танцуют. Им положено много читать, много думать, у них короткие некрасивые стрижки на круглых головах, прикрепленных к толстым шеям. У них маленькие поросячьи глазки скрыты за толстыми стеклами близоруких очков, большие конопатые носы и жуткий характер. А танцевать? Да не смешите.

- Пошли! Я приглашаю.

Сергей стоял у моего кресла и нетерпеливо постукивал пальцем по полированному подлокотнику. Мама дала ему тапки, и он явно стал чувствовать себя увереннее. Тонкие узкие губы чуть скривились в непонятной усмешке, он смотрел странно, как – то в душу.
У меня все внутри захолонуло, но я встала. И пошла…

… Танец кончился мгновенно, наверное, я была все это время без сознания. И потом, всю ночь, ворочаясь без сна в шершавой постели, я чувствовала обжигающие ладони на своих боках. И горячий шепоток у уха.… Только я совершенно не разобрала – что же он говорил…

***

Мы не нашли белый кружевной платок для бабы Ани, но, намотавшись до полусмерти, в маленьком деревенском сельпо на окраине купили накидушку для подушки. Не помню уже, как она называется, но раньше, в деревне, такими накрывали гордую подушечную стопу, на которой верхняя, самая маленькая, ставилась уголком, так что получалось остренькое ухо. На ухо и вешали эту штуку, она ниспадала красивыми складками, утопающими в оборке. Наша же была необыкновенно хороша. По нежному кружевному полю были вышиты белоснежные розы, пышные, королевски-величавые, а по оборке порхали бабочки.

Развернув бумагу, баба Аня растерялась. Помолчала, покрутила накидушку в руках, потом сложила уголком и надела на голову, чуть присборила сзади, задрапировав негустой узелок седеющих волос. И тут ей понравилось! Порозовев от удовольствия, она вытащила из кармана своего байкового халата помаду и залихватским движением накрасила губы.

Я обернулась и посмотрела на маму. У мамы был ошалевший вид, потому что последние тридцать лет, такой картины она явно не наблюдала.

- Мам... а мам, - голос мамы вдруг стал смущенным и осторожным, - Ты бы сказала, что тебе помада нужна... я бы тебе купила... более подходящую... по цвету...

Я, конечно, могла бы добавить, что неделю назад мне попало по первое число за пропажу этой помады. Мама искала ее везде, чертыхаясь, лазила под кровать и шваброй гоняла из-под тяжелой стенки комья пыли. И что ярчайшая помада любимого маминого термоядерно-розового цвета, была привезена ей прямиком «оттель», как она любила говорить, и цены ей просто вообще не было. И полдома было поднято по тревоге, и что получил пару ласковых ни в чем не повинный папа, и что горю не было предела.
Но я ничего не добавила, потому что не успела...

Баба Аня гордо посмотрела на нас и потерла неровный контур ярко-розовых губ.

- Ничего! - она перевязала узел накидушки, превратив его в кокетливый, пышный бант, - мне и эта нравится!

... Мы с мамой растерянно смотрели ей вслед, одновременно вздрогнув от резкого звука хлопнувшей двери. Потом одновременно вышли на балкон и долго смотрели вслед уезжающей Волге, в которую села бабуся, крепко хлопнув отполированной дверью.

- Свадьба, наверное, будет, - пошутила я и, поймав мамин взгляд, поняла, что неудачно...
Повести | Просмотров: 811 | Автор: Анири | Дата: 24/01/18 22:35 | Комментариев: 0



Не спешите. Не знайте стыда,
Только так не отринет вода…
И холодные стебли у ног лягут шёлковым шлейфом.
На пустых берегах, у пруда
Расцветает к ночи резеда,
И кружат мотыльки у дерев и слетаются эльфы…
И чернеет и пахнет смолой
Омут страшный под старой ветлой,
И разверзнется он, затянув вас в себя паутинкой…
И тогда над мерцающей мглой
Вдруг взорвется, взовьется стрелой
Белый-белый бутон ледяной и прекрасной кувшинки
Лирика | Просмотров: 570 | Автор: Анири | Дата: 24/01/18 21:58 | Комментариев: 17

Так много снега, белого, как смерть…
В закате цвета нежного кипрея
Приходит ночь…Но по утрам сереет
Уже чуть раньше, размягчая твердь
Седого и раздавленного неба…

И пахнет странно для большой ЗИМЫ -
Водой речной - свежайше - огурцово…
И синий свет… И снежною пыльцою
Подернут лес к рассвету. Но прямЫ
К полудню тени. И слегка нелепы

Как могут тени быть, ведь солнца нет!
Уже полжизни тучи, тучи, тучи…
Уже полжизни здесь мороз трескучий,
Но как-то странно - трогаешь, нагрет
Слегка чугун на парковых скамейках.

И это чувство… то…- почти до слёз,
Но не заплачешь, лишь стихом поноешь,
Отломишь льдинку, пахнет ТАК весною,
Вновь прочитаешь Милиных “Стрекоз”
С их мудростью, почти библейской.

И вдруг поймешь - немного до весны!
Всего ещё оставшихся полжизни…
Еще чуть-чуть и с неба жизнью брызнет,
А значит будем снова прощены…
Лирика | Просмотров: 472 | Автор: Анири | Дата: 24/01/18 09:23 | Комментариев: 3

Вновь набираю бессмысленной горсткой
Чётки ушедших в безвременье дней…
… Из шоколадного шёлка был соткан
Абрис воздушных, печальных коней,.
Кто-то их выгнал на вольную волю.
Средь апельсиновых сводов небес
Золотом старым пшеничное поле
Переливалось. И сумрачный лес
Мёдом вливался в молочность туманов
Пах терпким ядом нагретый дурман…
Тихо свернулся калачиком в травах
Пьяный от ночи любовной цыган…
Пели цикады торжественно. Кони
Плыли, как птицы над белой рекой…

… Мне бы беспамятства что-ли… Покоя…
Дробности чёток под слабой рукой

Лирика | Просмотров: 677 | Автор: Анири | Дата: 21/01/18 20:56 | Комментариев: 14

Пусть забрезжит рассвет! Ненавижу неверность ночей.
Их покровы темны, и так быстро, предательски тают.
Жаждет утра бамбук - он безумен! В предгорьях Китая
пики в тёплом песке прорастают острее мечей.

Четче контуры гор, все светлей и светлей облака,
губы ловят росу, холоднее, чем воды Меконга,
миг - и трели взорвут тишь небесную, отзвуки гонга
принесут приговор. Только ночь, и все тихо пока...

Мне б усталой спиной оторваться от серой земли!
там, где чада её тянут копья к изнеженной коже.
Тот, кто страстно желал – оказался вдруг страхом стреножен,
Меркнет образ его, угасая в небесной пылИ.

Только чуть шевельнись, только вздрогни – ростки - острия
шевельнутся в ответ – чуть погладят, любя и лаская,
и вопьются взасос, взрежут тело невызревшим краем.
Зашипит Маогуй*, кошка-демон из небытия.

Сколько ждать мне ещё? Сколько нужно для смерти часов?
Я корнями уже проросла, став землёй, без остатка,
Только сердце стучит... вот и сердце бамбуку украдкой
отдаю. Тишина… лишь вдали слышен гул голосов.

Первый солнечный луч растворяет в ущельях туман,
рвет на части бамбук грудь и бедра, вгрызаясь шакалом.
Как старался успеть – но устало и так запоздало
нарезает круги черный гриф, словно демоном зван.

И среди снежных скал всходит Солнце – всевечное Инь!
Там бамбуковый лес золотится у самых предгорий.
Вкус любви ядовит. Он слащав и отчаянно горек.
...И бездонностью глаз улыбается мне Гуанинь.
Лирика | Просмотров: 734 | Автор: Анири | Дата: 20/01/18 06:45 | Комментариев: 5

- И куда ты? Ведь здесь Москва, здесь всё, и в институт можно поступить, и на работу устроиться. Да и квартира, все-таки.

- А, Ир. Папка, как женился, ваще меня в упор не видит. Только на теть Люду и пялится. Она хорошая. Только я ей не нужна.

Мы с Оксанкой сидели на своей лавочке. Темнело, московская осень уже заняла город, укрыв его толстым покрывалом рано облетающих кленовых листьев. Пахло грибами и холодом, который уже потихоньку присматривался к улицам и скверам, чуть хватая по утрам хрусткой корочкой лужи. Мне всегда было грустно осенью, хотелось плакать, писать стихи про кровь-любовь, или бежать куда-нибудь в теплые страны, закусив удила. А тут еще Оксанка уезжает. Как жить?

У меня текли слезы, почему-то больше из левого глаза, того, что ближе к подружке и я вытирала их растянутым рукавом кофты.

- Не нюнь, Ирусь. Я у бабки годик поживу, мне там лучше будет. Замуж выйду, там есть один...тракторист. Ничо так, здоровый жлоб. У него хата. А потом сюда... Посмотрим, в общем. А то, щас - прям встать некуда, не то что сесть. Теть Людины детки припрутся, так я на табуретке весь вечер, как курица на насесте. Не...поеду я.

Я смотрела на Оксанкин профиль, красивый, точеный и понимала, что мне её не уговорить. Она всегда-то была старше, хоть и не по возрасту, а теперь, когда после неудачной беременности вдруг поправилась, подстригла свои густые волосы коротко и стильно - стала совсем взрослой. И ... не моей Оксанкой. Совсем не моей. Я осталось там где-то - смешная и неповоротливая девчонка, а грустная, все понимающая женщина покидала его...наше детство.

***

- Ир. Вот это Оксане передашь. Только тихонько, чтоб дядь Толя не узнал. Отнимет.

Мама уходила на работу, но, остановившись в дверях, поманила меня пальцем и протянула большой конверт. Строгая, в темном костюме с бежевым, атласным платком на шее, заколотом перламутровой камеей, она была похожа на актрису с баб Аниной открытки, Только я не помнила, на какую, Высоко поднятые, пышно взбитые волосы открывали лоб. Розовые уши просвечивали насквозь и были украшены такими же, как брошь, камеями, только поменьше. От новой модной помады её рот, и так не маленький, казался еще больше и ярче. Да еще глаза...В жизни она так их не красила.

- Мам, ты чего такая?

- Подожди, я не договорила. Потом об этом. Так вот - там деньги. Их не мало. Поэтому, пожалуйста аккуратнее, ты уже взрослая кобылка. И Оксане скажи, чтоб внимательнее была. Хотяяяя... эта не потеряет.

- А зачем ей?

Мама посмотрела на меня, как на дурочку, был у неё в арсенале такой взгляд - жалостливо-понятливый.

- Деньги зачем? Жить. А зачем же ещё.

Действительно, я даже растерялась. Зачем же еще... Правда я не понимала, почему, когда вчера я выпрашивала новые модные джинсы, с трудом налазившие на мою задницу, но все -таки чудом налезшие, денег не оказалось. Я было обиделась, но мама так уверено сунула мне конверт, что я заткнулась, посчитав вопрос дурацким.

- На твой второй вопрос - отвечаю, - Мама уже смеялась, тетки на камеях покачивались и тоже хихикали,- Твою мать! Дочь моя! Пригласили на работу в Останкино. В кино!

Я ошалело смотрела на маму, понимая, что ничего не понимаю.

- Да, да, да. Один очччень интересный режисер посчитал меня необыкновенно талантливой, - Она поправила пышную прядь, выбившуюся из прически и показала мне язык в зеркале, - И красивой!

Победно взмахнув модной лакированной сумкой, мама развернулась на своих высоченных каблуках и ушла. Каблучки процокали по плитке коридора и затихли.

- Вот, вот..., голяп...Представляешь...Артисткой будет.

Папа стоял сзади, в дверях большой комнаты. В тапках, в растянутой футболке, немного лысоватый, добрый мой, любимый папа, был растерян и грустен. Потерян даже...

- Да ну, пап. Какой еще артисткой! Она сбежит к детям через неделю. Не дрейфь.

Папа пожал плечами, повернулся и непривычно сгорбился, втянув голову в плечи, вдруг став сутулым и маленьким. Снова пожал плечами и, чуть шаркая, побрел по длинному коридору на кухню. Через минуту загудела дрель.

***

В огромной, пронизанной холодным октябрьским солнцем аудитории, было полно студентов. Я неуклюже лезла, как в гору, на самые верхние ряды, прижав к себе чертов школьный портфель.

- Нафига я взяла его, ведь мама сумку подарила, такую модную. Завтрак не влез, блин. С такой задницей, как у меня можно неделю на внутреннем топливе работать. А не завтраки с колбасой жрать...

- А у нас все дома, мадам, - с издевкой, громко, в полной тишине, сказал профессор.

У профессора была львиная седая грива, ну точно, как у всех профессоров. Он смотрел на меня, прищурив один глаз, видно так лучше концентрировалось в его поле зрения мое расплывчатое тело в идиотском платье с большим воротником.

- Извините, - хрипло просипела я и растеряно остановилась, не зная, куда идти дальше.

- Ну вы уж следуйте своим курсом, мы прервемся, пока вы не присоединитесь к нашему неинтересному занятию, - профессор сделал глубокую паузу, вскинул одухотворенное лицо и замер...

- Иди сюда, не стой под стрелой, - резкий, гортанный голос прорезал хихиканье однокурсников, как ледокол мутный лёд. Я полезла по деревянной лестнице с невозможно высокими ступенями, споткнулась раз пять и никак не могла найти свободное место. Я, наверное, брела бы, пока не довела профессора до кондрашки, но кто-то дернул меня за руку и я, не удержавшись, плюхнулась на сиденье.

- Давай сюда, хва ползти, - голос был насмешливым, но приветливым.

Скосив глаза я увидела нос. Нос был изящный, тонкий, но горбатый, при этом гордый, грузинский. Я осторожно повернула голову и растворилась в серо-зеленых, слегка раскосых смеющихся глазах. В них блестела легкая такая, неуловимая сумасшедшинка. Но парень был красив… И была в его красоте этакая ломаная, томная изысканность.

- Привет, - улыбнулся он, - Чего нахохлилась, как квочка. Меня зовут Сергей.

Сердце у меня приостановилось на секунду и сладко рухнуло, меня обдало жаром, как будто напротив распахнули дверь бани. И даже запотели очки. Я их зло сдернула и бросила на стол.

- Комплексуешь, -Сергей смотрел весело и испытующе, - ну ну...

- Ничего я не комплексую! Отвали!

Фраза получилась беспомощной и злой, как лай.

***

- Ну...и...

Мама медленно мешала своей тоненькой ложечкой красивый, темно- янтарный чай в полупрозрачной чашке, вгоняя ломтик лимона в образовывающийся бурун. Сильно накрашенные глаза были такими красивыми, что мне вдруг стало не по себе. Я рядом с ней всегда казалась себе страшной, серой, неуклюжей.

- Он положил на тебя глаз? Почему рядом-то усадил?

- Не знаю я, мам. Там девчонки ополчились на меня, особенно, та, блондинка. Ну, ты её видела... Светка её зовут.

- И ты?

Мама тянула резину, она так всегда делала, когда хотела вытащить из меня что-то такое, чего я не знала сама. И у неё всегда получалось.

- А я сказала ему, чтобы отвалил.

- Ну и дура! Знаешь что! Давай их у нас соберем, всю твою группу. У меня записи есть, у них челюсти отвалятся. И сделаем фуршет - по правилам высшего света! Я вот видела недавно, повторю - это раз плюнуть. Все лопнут от зависти. Ты станешь заметной. Это важно.

- Не знаю, мам... Ты лучше скажи, тебя в кино взяли?

Мама погрустнела, даже лицо как-то сдулось, стало старше, темнее, как будто кто-то потёр ластиком.

- Представляешь, Ирк. Берут! Но я не иду...

- Мам, ты чего? Это же в артистки. Это же здорово!

Я врала, а сама чуть не заревела от радости, как маленькая, но мама щелкнула меня по носу.

- Не в артистки, а в статистки. Посмотри на меня - ну какая я статистка! Я же королева подмостков...

Она снова улыбалась, той своей затаенной улыбкой, которую я не любила, боялась и никогда не понимала

- Да и дети...и папа...Туда идти - всех предать надо. И тебя предать, куда деваться - там такая цена. У меня нет столько средств на эту плату...

***

Вечером мама с отцом уехали в Кремлевский буфет, где работала мамина "родительница" (так называла баба Аня всех мам школьников) за пирожными. Теми, необыкновенными, с белыми воздушными лебедями. Мама явно решила убить моих однокурсников насмерть, одновременно сразив сердце Сергея невиданными возможностями его избранницы. В квартире было пусто и темно, я слонялась по углам и не знала чем заняться. Решив посмотреть старые мамины фотки, я взгромоздилась на табуретку, чтобы достать с верхней полки гардероба заветный кожаный сундучок. Все это фотки я знала наизусть, но мне никогда не надоедало рассматривать школьников и школьниц с такими знакомыми, но такими молодыми лицами. Как будто добрый волшебник коснулся их хрустальной палочкой и с них слетела, как шелуха с лука и усталось, и морщинки и грусть. Я трогала лицо мамы-школьницы, оно было таким... прекрасным...

...
Сундучок застрял, зацепившись кованым уголком за здоровенный старый чемодан, я с силой дернула и он выпал, глухо бухнувшись о ковер и развалившись на две части. Следом вылетел пакет с какими-то бумагами, а за ним маленькая сумочка, похожая на косметичку. Я никогда ее не видела, вернее раньше там её точно не было.

Мне почему-то стало страшно. Дрожащими руками я щелкнула круглыми защелками и достала свидетельство о рождении.

"Ирина Викторовна", было написано в нём...
Повести | Просмотров: 788 | Автор: Анири | Дата: 19/01/18 08:01 | Комментариев: 4

Не удалиться уже ни на шаг,
Даже решившись, быть может, однажды.
Сесть в самолётик смешной и бумажный,
Дёрнуть штурвал, изумляя зевак.
Выше! Свечой! Разорвать ткань небес,
В лоб - столкновенье с луной обеспечив,
Что наблюдает за нами беспечно -
Есть осторожный у лун интерес:
"Что? Эта дура, опять? Закусив
В кровь удила, бьется в вечном протесте?
Топчется, топчется глупо на месте,
Силы теряя… А впрочем без сил
Лучше таким, что всю жизнь - наугад,
Строчки навзрыд и со всхлипами песни,
Им без надрыва не интересно.
Страсть и огонь - слаще нет им наград.
Вот и теперь - в штопор – раз! И в петле
Типа - прекрасна, и ох, как отважна,
Вот самолетик всего-то - бумажный,
Им лишь такие дают на земле,
Им, вот таким - только сталь разреши
Сразу взрезают дурацкую кожу…»

Знаешь, луна, я теперь осторожна,
Каяться нужно, хоть раз согрешив.
Все самолетики и корабли
Где-то на полке... И все из бумаги –
Рядом перчатки, и шпага, и краги,
Дамы крестей и червей короли,
Не удаляюсь уже ни на шаг,
И не смотрю вверх, когда пламенеют
Эти закаты, рассветы…
Но зреют
Яблоки осенью на деревах…
Лирика | Просмотров: 518 | Автор: Анири | Дата: 18/01/18 11:23 | Комментариев: 10

Знаешь, сегодня, как дура,  хотела взлететь…
Что-то ленилась быть ведьмой последнее время,
Дней ведь январских так много! Минула лишь треть.
Да и потери… Потери, потери, потери…
Выпила кофе. Покрепче -  три ложки Jardin
Бросила в турку из звонкой рыжеющей меди.
Где-то, в плену пыльных, толстых, но модных гардин
Месяц томится и ждёт… Кто б придумал камеди
Ранам, что всё наносили корявой иглой?
Кожа у ведьм не становится толще с годами,
Лишь осыпается, словно кострище, золой
Знаешь, особенно больно, когда холодами
Реки сковало без времени.  Впрочем, о чем
Мне говорить, если  ты проживаешь в июле?
Спеют и падают манго и так горячо
Ветер с морей в твои окна открытые дует…

Ладно, мне ныть так привычно, я грустный Пьеро,
Автор кровавых стихов и бессмысленной прозы…
Я рассыпаюсь на части,  я вечно в ангро,
Смутно-прозрачна, туманна и даже белёса…
Что там с метлой? Не осыпалась, прутья целЫ?
Вроде стоит, сохранилась, вибрирует тонко,
Так полетели! Собьём мимоходом  углы,
Что ж тут поделать, ведь бабка уже, не девчонка...
Бабушкам Ёжкам дана невесёлая стать,
Нос кривоват, поцелуям мешает…и плакать,
Я приглашаю тебя хоть чуть-чуть полетать,
Будешь такой – мой любимый, забытый чертяка.
Мы наберем на жарёху сто звёзд пожирней,
Толстых, мохнатых, чтоб вкусом посолоноватей.

...Кожу содрали...перины теперь всё плотней,
Только горошин так много под чертовой ватой…
Лирика | Просмотров: 526 | Автор: Анири | Дата: 17/01/18 11:37 | Комментариев: 4

Бьёт от скуки баклуши
Зимний Бог в январях…
Сеет лёд равнодуший
Как грибок на корнях.
Запускает поглубже
Споры-льдинки в сердца.
Льёт в разверстые уши
Голоса...
Голоса
Эхом падают в кроны
Спящих мёртво дерев,
Мир вокруг затаённый -
Голубой барельеф,
Черный абрис вороний
Нарисован углем.
Я уже хладнокровней
Тысяч жаб. И мело
Снова. Словно сбесился
Этот полуянварь.
Мне б покоя... и спицы...
Мне бы воли! Пошарь
За божницей – там бабка
(Завязав в узелке)
Положила украдкой
Крестик мой на шнурке…
Лирика | Просмотров: 447 | Автор: Анири | Дата: 16/01/18 14:03 | Комментариев: 5

И шаг всего-то... Крошечный, как штрих
Разбил на две корявых половины
Не то, что жизнь... Она не разделима,
А эту ночь безумства и шутих.
Ты веришь в старый новый? В новь старья?
И в те морщины, что горды годами?
Похоже, чёрт поставил между нами
Себя и ту, что травит, как мышьяк.
И превращает тело в гретый воск,
И дышит в губы зло и обжигает.
Она как я. Но только я из рая,
Она из ада. Знает в этом толк...
Цена - всего-то два десятка лет.
Упругость кожи там, где груди плотно
Сошлись. На кон бросаю что угодно
Она - частушка. Я почти сонет.
В моих глазах красивая печаль.
Её ж бедро волнующим изгибом
В тебе рождает что-то сродни рыбам,
Когда их бьёт волною о причал.
И ты дойдёшь до края - путь недолг
За сумрак глаз и запах кожи между...
О чём подумал? Ах пошляк! Невежда.
Её волос почти охряный шёлк
Льёт аромат... Июль, морская зыбь,
Он терпко-сладок - яблоко с корицей...
Она, как я тебе под утро снится?
Скажи, бывают эти сны у рыб?
Когда поллюций капли оросят,
И обожгут, и всё в тебе восстанет.
Печаль Рахиль тебя уже не ранит?
Как сотни лет бессмысленных назад
В твоих зрачках кошачий узкий лаз
Слегка сдвоит огонь свечей дешёвых,
Я ненавижу этих старых новых...
В них жёлтый месяц лжив и лупоглаз
Лирика | Просмотров: 525 | Автор: Анири | Дата: 15/01/18 09:14 | Комментариев: 4

Ворону как-то бог...послал...
...Ну так бывает.
И бился на ветру металл
Непробиваем
Нет лучше, чем Ст-6 сталь
Для белых крыльев
Но птица вам ведь не корабль,
Враз обессилит...
Летела с ветром наравне,
Ах бог - разлучник!
Юлой вертелся на спине
Дурацкий ключик.
И все бы было хорошо,
Уж долетела
Но кто-то Белую нашел
В дыре прицела,
Дробила сердце, бороня
Стальная пуля.
Что сердце защитит броня -
- Так обманули.
Что там - судьба, случайность, рок?

...Среди колючек -
Лежит обугленный комок,
И чертов ключик.
Лирика | Просмотров: 483 | Автор: Анири | Дата: 13/01/18 20:37 | Комментариев: 4

А в тихом снегопаде
Вальсировать легко...
Не слыша и не глядя,
И даже ни о ком
Не думая, не помня,
Срывая сон с ресниц,
Кружиться, беспокоя
Лишь стаи поздних птиц,
Что улетать не стали
Январский помня дождь.
А ты рисуешь смайлик
И врешь, и врёшь, и врешь...

В пустом, как шарик, доме
Так гулко и темно.
Он где-то монохромен,
Мы с домом заодно -
У нас сплошные стены -
Ни лаза, ни окна,
Стальные прутья-вены,
И кожа сожжена,
Ободраны обои
Кровав густой цемент...
Ты пишешь, что любови -
Лишь глупый рудимент...

Нам с домом в снегопаде
Вальсировать легко...
Тебе и Бога ради
Не отворим щеколд,
Не скрипнем за калиткой,
Не пробежим, шурша
Как маленький и прыткий
Король смешных мышат,
Что вечно караулил
Наш старый толстый кот

Мы, кажется, всплакнули...
А снег идёт...идёт...
Лирика | Просмотров: 690 | Автор: Анири | Дата: 12/01/18 22:32 | Комментариев: 13

Открой меня единожды в году!
Вернее в жизни раз открой, хотя бы...
У устриц есть немножечко от жабы,
Скользят они, такой смешной недуг.

Бери в щипцы, покрепче бранши сжав.
До хруста жми, до первых тихих стонов,
Они уже коленопреклоненны...
Для устриц-жаб - кто больше, тот и прав

Они не я...не бьют, не врут, не пьют...
Не трут ступню, как шов у новых туфель,
Ещё чуть - чуть... Ну что глаза потупил?
Трещит внутри. Готовь побольше блюд

И сервируй, лимончик, лёд и соль,
Посыпь на рану, а потом лимоном.
Ты видел устриц до смерти влюбленных?
Внутри у них такая слизь и боль.

Открой меня. Какой в закрытьях толк?
Ключей полно, тебе я их вручала
Сто тысяч раз. Но тонет у причала
Пустой корабль, от раковин тяжёл...
Лирика | Просмотров: 492 | Автор: Анири | Дата: 12/01/18 09:28 | Комментариев: 3

Вроде ешё зима...
Ночь. И пуржит, пуржит.
Сушки, вино, хурма -
Тоже, ты скажешь, жизнь?
Комната, шторы, стол,
Много чего пожрать,
Ящиковый прикол -
Есть от чего поржать!
Есть от чего задрать
Флаг и пойти стеной.
Серой стать может рать?
Может! Ей быть другой
Трудно в грязи снегов,
Тонет, хлебнув дерьма.
Всё. Разведу огонь -
Вроде ещё зима
Психологическая поэзия | Просмотров: 586 | Автор: Анири | Дата: 11/01/18 08:45 | Комментариев: 3

Как много точны вы в стихе своем...
В нём окончаний нет. Вы их боитесь?
Куда же делся сильный, добрый рыцарь
Из тех словес, сложивших целый том
В моей смешной и маленькой судьбе.
Читаю их. Что может быть глупей?

Как многоточий выспренный забор
Приукрашает всё. Всё так стихово.
В их обрамленьи георгины слОва
Цветут пышнее. Бросьте, не в укор
Я говорю об этом, да и зря,
В моих стихах есть тоже якоря.

Как много точек. Россыпью петард
Взрывают ночь последним звездопадом,
Летят, как осы августовским садом,
Чуть-чуть куснут созревший виноград
И вроде так, лишь точка, ерунда,
К утру завял. Есть вкус, но не стандарт.

Как многоточья ваши тяжелы
А вроде точки, мелкие цыплята,
Но давят, давят. Душной серой ватой
Окутав всё. Мне туч бы дождевых
Назвать, как ведьме. И стихи промыть
Потом распять их. Проорать навзрыд...
Лирика | Просмотров: 501 | Автор: Анири | Дата: 10/01/18 09:49 | Комментариев: 9

Январский свет струится вне...
Касаясь плоскости земной
Ложится серенькой спиной
На чахлый вымученный снег,
Который тает, истекая
В руины городов. Стихает
Безумье новогодних дней,
Полуогней… Полутеней…

Прошедший между нами год
Похож на час. Ну, месяц, может.
Забытым старичком, скукожась,
Пробрел, прошаркал. Словно кот
Проспал на тёплой батарее…
О нём, уютном, не жалею,
Хотя, кольнёт, быть может, чуть.
Да мало ли во мне причуд:

Пить в староновогодний сюр…
Нестись по вновь забитым вехам,
Суровой нитью шить прорехи,
Заплатки ляпать - «от кутюр»
Писать навзрыд - кровавей крови,
И неумело сквернословить,
Фотографировать гусей.
И видеть сны… о маме все…

И встретить Год! Пришёл – ну пусть!
Ты восемнадцатый, к тому же,
Как возраст счастья… весь наружу,
Уже, поутру, снежный хруст
Напомнит что-то…санки…горку…
Плевать! Взобью пышнее чёлку
Всего лишь год ушел. Всего!
И меньше лишь…на одного…

Лирика | Просмотров: 580 | Автор: Анири | Дата: 09/01/18 10:23 | Комментариев: 3

За стеклом лишь туманы, снега...мираж
Лёд на ветках, виновен декабрьский дождь,
Мы уже собирались уйти в тираж,
Чемоданчик собрать бы - но что возьмёшь
В тот вагон, что стучит средь холодной тьмы,
И колёса поют...как поют псалмы...

А потом простучат ровно - тук, тук, тук,
И в груди кто-то чётко подстроит ритм,
И в ушах этот ровный навязнет звук,
Повторит, раздвоит, удесятерит,
Этот кто-то безжалостен, пуст, как дом
Из которого едем с тобой вдвоём...

Из которого мы без оглядки - вдаль,
И неважно куда, лишь бы только - прочь...
Нам казалось - окружность, а нет - спираль,
Замыкает витки там, где правит ночь
Там конец у пути, узелок дорОг,
Развязать не смогла их. И ты не смог.

И поэтому поезд опять стучит,
И мелькает пурга в суете ветвей,
И покой так неверен и нарочит,
И дорога петляет - куда кривей
Этих рельс в никуда. Мы чего-то ждём.
...Новорождённый cнег был убит дождём...
Лирика | Просмотров: 686 | Автор: Анири | Дата: 08/01/18 17:10 | Комментариев: 9

Знаешь, что снег, словно гиря, тяжёл
Что улыбаешься? Зря...
Вон, посмотри, как берёзовый ствол
Гнётся. В календарях
Кончатся скоро странички совсем
Стенка видна на просвет,
Я пролистала в нем тысячи тем
Я прожила их... Букет
Маков кровавых, багряный закат,
Ландышевый перезвон
Средь изумрудных полян. Говорят
ТАМ-тоже слышится он.
Вихри ромашек в июльских полях,
Сумрачный свет - Покрова,
В черных, пробитых водой колеях
Жухлой листвы кружева,
Первых снежинок восторг. И полёт
Клиньев в сатинах небес!
Был так прекрасен и грустен мой год
Был...и почти что исчез.
Вот он - вдали обернулся слегка,
Смотрит, прищурясь - "Пойду?"
Низкие тихо плывут облака,
Пенкой в гречишном меду...
Лирика | Просмотров: 479 | Автор: Анири | Дата: 08/01/18 17:05 | Комментариев: 2

А ноябри уходят
В плаче больших дождей
В сумрачном хороводе
Чёрной листвы. Налей
Пару глотков наливки,
Что напитал июль
Солнцем до края. Зыбка
Ныне небес глазурь...

А ноябри уходят...
Воют в трубе печной,
Я не искала брода,
В этой судьбе. Весной
Мне возродиться снова
Даст Бог...я верю, даст -
Только такой суровый
Бабкин иконостас...

А ноябри уходят...
Хмурые, как вода,
Ставшая снегом. Бродит
Где-то декабрь. Седа
Поросль трав бездумных -
Верить в тепло бы...Но
Небо к утру в раздумьях -
Проще, когда темно...

А ноябри уходят...
Им суждено уйти.
Спят под землею всходы,
Видят себя в горсти
Старого хлебороба,
Крошечкой на столе...

Так - потеплело что бы
пару глотков налей...
Лирика | Просмотров: 562 | Автор: Анири | Дата: 30/11/17 23:24 | Комментариев: 2

Ты морщинку мою увидел?
Как то... слишком отвел глаза...
Что поделаешь - в неликвиде
Что-то есть. Можно сдать назад,
Прокричать: "Слишком много брака"
Или просто: "Уже! Не айс!"
И захлопнуть! И не заплакать!
Успокоиться, помолясь.

Только мы приручали, помнишь,
Всяких - сирых, больных, смешных,
Только люди уходят в полночь,
Каждый в полночь свою спешит.
На часах замерзают стрелки
Между "там" и "ещё, блин, здесь"
И на божьей дрожат тарелке
То ли дУши, а то ли взвесь...

Ты морщинки мои считаешь -
Чуть всплакну и ещё, ещё!
Эх, была бы я, как китаец,
Гладкокожа. Но твой подсчёт
Не обиден, а так...взгрустнулось...
Не взгрустнулось, а так ... не то...
День последний на сажу улиц
Сыплет снег через решето.

Будет завтра уже - день первый
Рассветёт - за окошком - рай!
Серебристо-бело. И прерван
Черно-грязный этюд. Сыграй
Может вальсы, а может гимны,
Мой декабрь, кто тебя не ждал!
...я сегодня почти ликвидна
В снежной глади его зеркал...
Лирика | Просмотров: 710 | Автор: Анири | Дата: 30/11/17 14:28 | Комментариев: 12

А любовь-то - не исцеляет...
Не спасает, не дарит, не греет!
Черный камень у самого рая
Указателей не имеет,
Белый камень у ада исписан
Может кровью, а может быть мёдом.
И запряг кто-то глупую крысу
В ту арбу, что довозит до входа
В межлюбовье... Оно не жестоко...
Так прохладно, как в зной тень акаций,
И карета с быком волооким
Поджидает. И надо признаться
Мне легко там. Прибой набегает
На песок, что белее зефира,
Молодая, шальная, другая
Я бегу там по кромочке мира,
Я вкушаю там вина и смоквы,
Запивая нектаром магнолий...
Я играю, как четками роком
И швыряю, как в лузу любови...

Только вход там уже запечатан,
И печать кто-то дьявольски спрятал...
Лирика | Просмотров: 417 | Автор: Анири | Дата: 29/11/17 09:41 | Комментариев: 0

- Смотри, Ирка. Да не туда! Вон, глянь, какой носатый. Ну, ведь пропустишь все на свете, что ты в книжку свою впялилась...

Мама толкала меня в бок и щебетала, быстро, быстро. У меня было чувство, что она сбросила с десяток лет, и еще немного - рванула бы прямо через площадь к высокому, старинному зданию института, что бы успеть первой прочитать списки поступивших. А тут я - толстая, неповоротливая, да ещё вечно читающая что-то, где бы мы ни были, не отрывающая глаз от страниц.

- Ир, иди, смотри же. Ну не мне же идти, я и так тут, как курица, бегаю.

Но списки я уже прочитала, фамилию свою нашла, а больше меня ничего не интересовало. Разве что Аксинья, все-таки пришедшая на свиданье к Григорию в подсолнухи...

- Ну что ты тоскливая такая. Ведь весело же здесь, ребят столько, давай - иди, знакомься.

Она почти пинала меня в сторону небольшой группки, стоящей у самого забора - высокого, из причудливо закрученных металлических прутьев с вензелями.

- Мам! Ну, отстань же. Я не знаю там никого, чего ты. Я потом.

-Потом - суп с котом! Сейчас только и узнавать, пока все по компаниям не распределились. А то так и останешься одна, как белая ворона.

Она схватила меня за руку и потащила по тропинке, но я уперлась, вырвалась, и, развернувшись, удалилась в тенистый маленький скверик неподалеку. Надувшись, села на лавку и снова раскрыла книгу, но мне не читалось. Краем глаза я наблюдала, как мама подскочила к ребятам и что-то весело говорила, привычным движением откидывая назад голову, круглую и большую от копны густых, пепельных волос. Блестели её зубы и глаза, и мне казалось, что я старше, лет этак на пятнадцать. А уж тоскливее - лет на сто.

***

- Там очень интересные ребята есть, умные, грамотные. Мне понравились они... Саша, например. И Сергей. Красиииивый...Там на него уж все девахи глаза положили. Видела, высокую такую одну, волосы длинные, волнистые, светлые. Вот она - особенно.

Мы сидели у телевизора и лопали белые булки с вареньем и орехами.
"Калорийные", - так их называли, и, судя по моим бочковидным бокам, булки вполне оправдывали свое название. Мама тоже булочки обожала, но любимым её лакомством были ореховые трубочки. Счастье они вызывали у неё необыкновенное, и мы с папой не ленились, раз, а то и два в неделю, трястись на трамвае до дальней булочной, той, что у самого леса. Эти штучки продавались только там, вместе с косхалвой и прочими восточными радостями. Мама могла срубить их разом штук восемь, аппетитно запить молоком, и добавить еще парочку. Полнота ее почти не волновала, хотя я видела, что ей стало тяжелее ходить, особенно по лестнице.

- Да ладно, мам. Познакомлюсь. Куда спешить.

Мне хотелось сбежать скорее к себе, открыть книгу и уйти туда, где мир был ярким и радостным, где тоже любили и предавали, но красиво, по-настоящему. Не так, как у нас с Раменом. Последнее время я совсем ушла в тот мир и здесь меня почти не было. И все время так болела голова...

- Ир, не нравишься ты мне совсем. Квелая стала, отстраненная. Давай мы тебя с папой врачу покажем. Обследование сделаем, кровь… А?

- Не. Мне завтра в институт. Какие врачи еще.

Я спряталась в своей норке, включила торшер, взяла книгу... и ...унеслась...

***
Знаете, что такое давление? То, что внутри головы, внутричерепное, как называют его доктора? Его не зря так назвали, потому что этот поршень, состоящий из тяжелого и неприятно теплого воздуха, давит так, что ты распластываешься по кровати, как червяк после дождя на асфальте, и ноги не справляются со свинцовым, неповоротливым телом. И еще, самое страшное, ты не можешь читать, потому что вылазят глаза, и их хочется прижать кулаком посильнее, запихнув обратно. Человеческая еда не лезет в глотку, хочется чего - нибудь зверского. Чтобы прочистить внутри. Например - пары-тройки лимонов, но не чищенных и с сахаром, как мне давала баба Аня, а прямо кусать, вместе с кожурой и глотать, аж захлебываясь. И больше ничего. Что я и делала, не обращая внимания на испуганные круглые карие глазки бабушки, пытающейся выдрать лимон из моих, крепко сжатых пальцев.

- Может нам её в больницу, Гель, смотри, что творит...

Голоса гулко доносились из кухни, дребезжа, бились о стенки длинного коридора, а потом ухались в мою картонную голову, дробясь на глухие, неприятные звуки. Баба Аня всегда была сторонницей кардинальных мер.

- Ты, мам, рада всех по больницам рассовать. И меня, и Ирку. Зачем?

Голос мамы был совсем другим, хрипловатый и нежный, он струился по коридору шелковой лентой и обвивал, касался кожи, уменьшая боль.

- Там психотерапевты есть. Ты что, не видишь, как она изменилась. Молчит, смотрит куда-то, все время одна. А лимоны! Видала, как жрет? И давление такое, как у старухи. И то еще – внутричерепное. Еще гидроцефалия начнется. Толстеет, смотри страшная какая стала. Ты такой не была...

Ветеринарное образование бабы Ани не прошло зря, еще немного и она произведет вскрытие моей башки или сделает клизму. Неизвестно что, у нее получится лучше, с ее опытом-то работы с коровами.

- Мы разберемся, мам! Займись собой, ты вон, смотрю опять - красотка. Вот и занимайся. Мы сами.

Я услышала, как мама раздраженно хлопнула дверью балкона и тот, мой любимый и запретный, терпко-дымный запашок чуть разбавил плотный, сладковатый запах болезни.

***
Невольное моё заточение подходило к концу. Усилиями хороших врачей, маминых знакомых, мою бедную голову привели в порядок, облегчили, охладили, стабилизировали.

- А что же вы хотели... Такая нагрузка. И неуверенность в себе, с такой вне.... Ну вы понимаете. Для молодой девочки все это даром не проходит...

Худая, как сушеная вобла, старая врачиха, заведующая каких-то там кремлевских клиник, смотрела на меня, вроде я муха в стеклянной банке. Смотрела долго и испытующе, потом оттянула веко, точно, как доктора в старых фильмах, зачем-то заглянула в ухо, и крепко ухватив за голову цепкими лапками, резко наклонила к коленям. Так же резко выпрямила и заглянула в глаза, видимо ожидая, что они побегут по кругу, сверкая белками. Они, похоже, не побежали, хотя и перевернулся вверх ногами торшер. Раздраженно, скорее разочарованно цокнув, врачиха вытащила из сумки красивый, розовый длинный рецепт и быстро записала в нем тоненькой красно-серебристой ручкой. Шмякнула рецепт на стол и раздельно сказала:

- Дэпрессия. Скоро. Завоюет. Мир. Тебе, детка, надо к людям. Похудеть, лицо полечить.

Мне захотелось плюнуть в её щелястый, искусственный рот, если она только попробует вянуть про мои прыщи. Старушенция поняла, наверное, но продолжила:

- А для этого влюбиться надо. Сразу похудеешь. Мужчину надо. Мужские гормоны - лучшее средство при акне.

Я посмотрела на маму, и при виде её выпученных глаз, нарисованных красивых бровок, поднятых домиком от изумления, мне стало смешно. Мужские гормоны в виде мужчины, как лекарство для своей семнадцатилетней дочери она явно применять побаивалась, и растерянно смотрела на эскулапшу. А я все-таки расхохоталась и почувствовала, что мне легче – поршень приподнялся и перестал давить.

- Вам серьезно говорят, ничего смешного, - врач обиделась, видя, что мама тоже зажимает ладошкой рот, чтобы не прыснуть, - Вот рецепт. Боюсь, вам этого не достать, поэтому на обороте я написала лекарство попроще. Но поможет именно то, первое!

Она встала и посмотрела на маму. Мама сунула ей конверт и покраснела.

- Этого достаточно, - с видом английской королевы, распечатывающей письмо от посла иностранной державы, врач заглянула в конверт и удовлетворенно кивнула головой, - Не сможете достать лекарство, звоните.

- Я достану, - мама резко захлопнула за врачихой дверь.

***

- Мам... может мне стоит все-таки джинсы надеть? Как-то это платье... слишком строгое, там все в блузках и водолазках, а?

Мы сидели в спальне, плотно прикрыв дверь, спасаясь от диких звуков, которые издавал папа. В другое время такая его тональность была бы безжалостно изменена мамой до нормальной, но тут шел матч. Хоккейный. Заставить его молчать, это было бы все равно, что убить, и мы ретировались сами.

Мама сидела перед зеркалом и делала то, зачем я с детства обожала наблюдать, и могла бы наблюдать часами.
Всякие баночки и притирочки, красивые ватки, тоненькие кисточки, флакончики и пинцетики, все это было у мамы шикарным, привозным, редким. Особенно мне нравился один флакон, высокий, синий, изящный, похожий на амфору. Из него мама ловким движением вытряхивала на ладошку желтоватый нежный крем и размазывала по щекам и шее, от чего они разу становились блестящими, упругими и молодыми. Потом брала здоровенную расческу с редкими толстыми зубьями и продиралась через непроходимую чащу пепельных волос, иногда болезненно кривя уголок полного розового рта. Потом снимала серьги и кольца, каждый раз разные, укладывала их в бархатную шкатулку…

- Мам, а мам...

- Ирк. Ну что ты нудишь, как маленькая. Надевай, что хочешь, но я бы тебе все же платье советовала. Оно тебя худит. Ты становишься девушкой, а не подростком. И вот еще - реснички подкрась, давай - ка я тебе тушь подарю. И помаду, шикарную, такой ни у кого нет. Ты почему не красишься?

- Ты же не разрешала, - я выпучила глаза, это было новостью, - Да и бесполезно, мам. Ты сама-то красивая вон, даже хоть и в возрасте таком уже. А я...

Мама бросила расческу, повернулась ко мне, взяла за плечи. Глаза смеялись, искрили, и даже кололись зелеными иголочками.

- Каком это - таком возрасте?

- Ну, в таком…. Пожилом... А все равно, ребята, тогда в институте, все тебе вслед смотрели. А на меня ни один. Никто!

Мама вдруг стала серьезной, тихонько сказала:

- Все будет у тебя, Иришка. Все будет. Смотри, ты здоровая, умная, сильная. И красивая, очень. Просто сейчас на тебе лягушкина кожа. Это правда, я точно знаю. И еще я знаю - она обязательно спадет, скоро спадёт. Ты уж поверь моему опыту, я таких лягушечек сотни встречала. Почти все царевнами становились.

Она помолчала и добавила грустно:
- За редким исключением... Сейчас у меня девочка одна учится. Талантливая, стихи пишет. Лицо обожжено, полностью. И знаешь, почти не замечаем уже, совсем. Изнутри она светится. … Слушай, - мама резко сменила тон, - Завтра пойдем бабкин заказ выполнять, когда ты из института явишься.

- Какой еще? Что она опять выдумала?
- Не поверишь! Платок с кружевами. Белый!
- Чего это? Для фаты что ли?
- В точку! Она жениха нашла. В лесу. Как гриб!
Повести | Просмотров: 732 | Автор: Анири | Дата: 28/11/17 09:58 | Комментариев: 0

- Нехристь, а не дитя. Зьишь яблоко, тады на гулянку пидэшь. А так - сиды.

Я впервые видела, чтобы баба Поля так сердилась. Всегда спокойная, величавая, как королева, она никогда не повышала голос и никого ничего не заставляла.
"Бог с вами и вашими дытями" - скажет ласково, перекрестит, повернется и пойдет, поплывет по двору, как большой, темный корабль. Гулять до рассвета, валять дурака с друзьями на сваленных у двора огромных бревнах, купаться до посинения, объедаться зеленух - с прабабкой можно было всё. Правда, если строго выполнить сегодняшние предписания на день. А они были невелики, эти предписания, но обязательны, и всегда интересны для меня, городской девчонки, которая при уборке ничего, кроме новомодного пылесоса в руках не держала. А здесь...! Мазать хату смешной мочальной кистью, которая брызгается красивой, голубоватой побелкой, как норовистая лошадь... Да еще вместе с мамой, хохочущей, как девчонка, когда белые брызги попадают на ее полные, обнаженные руки, стекая по ним тоненькими, светящимися ручейками. И получить целый веер щекочущих брызг в ответ! Или полоскать белье на мостках, гоняя смешливых лягушек и серебристых рыбок! Или драить кирпичом крыльцо, отталкивая вечно пристающую маму, которая, оказывается, тоже обожает это делать.

И тут...

…Хлопнула дверь, повернулся со скрежетом ключ. Бросившись к закрытой двери, я, прижавшись ухом к замочной скважине, услышала тяжелые, равномерные удаляющиеся бабкины шаги. Бросилась на кровать, зло зарыдала. Там как раз – сегодня, в клубе танцы. Нас, конечно, пока всерьез не принимали, но, подпирая часами стенки, мы строили глазки, как своим сверстникам, так и взрослым парням. И туда заглядывали цыгане.

Рамен... Рамен! Надо было спасать положение. Прорыдав минут пять, я вытерла глаза и поняла, что дура. Окно! В него можно было спокойно катапультироваться и, оказавшись на свободе, пересидеть грозу в лопухах Женькиного огорода. А там, бабка, глядишь и оттает, и все нормализуется. Я полезла на подоконник, пыхтя от натуги, но ставни с грохотом захлопнулись, упала задвижка. В комнате стало темно и тихо. Это был конец! Я поняла, что век воли не видать…

…Яблоко раздора, в прямом и переносном смысле этого слова, лежало на столе, на маленькой тарелочке, украшенной тоненькими крестиками, и отсвечивало восковым розовым бочком. Дед принес его сегодня из церкви и, судя по всему, противный, толстый поп с глазками-щелками, которые почти не открывались, когда он читал свои проповеди тонким голоcом, сложив руки на животе под резным крестом, окропил его водой, размахивая веником сомнительной чистоты. Яблоко полагалось съесть, причем не просто, а, перекрестив рот. Перекрестить рот! Это мне, пионерке, без пяти минут комсомолке! Которая все лето учила наизусть заветы нашей великой партии и во сне видела тщательно выглаженную лямку своего черного фартука с крылышком, на которой сияет комсомольский значок. Нет! Настоящие комсомольцы никогда не сдаются и не предают великих идей. Чтоб оно сгнило, это поганое яблоко. Я бросилась на кровать, лицом в подушку и решила умереть. Лёжа!

…Когда я открыла глаза, резко, как будто меня толкнули в бок, в комнате уже совсем стемнело и только через щели закрытых ставень проникали острые лезвия лунных лучей и резали темноту на плотные куски. Один из лучей так ярко освещал чортово яблоко, что оно казалось нереальным, и как будто висело в черноте, подвешенное на невидимой веревочке. Но проснулась я не от света... Откуда-то, со стороны улицы, раздавался странный звук, вроде водили щепочкой по дереву. Глухой, скрипящий, но не неприятный, мягкий.

Я вскочила, судорожно натянула на занемевшие колени смятый сарафан, поправила всколоченные волосы, кое-как стянула их резинкой.
Звук затих, потом кто-то осторожно постучал. Теперь, когда я совсем очухалась, стало ясно - стучат в ставень.

- Кто здесь? Чего надо?

Я была, конечно, слегка трусовата, особенно в темноте, но комсомольская ярость еще не улетучилась, и я не испугалась. Глаза уже привыкли, я поискав какое-нибудь оружие, ничего лучше, чем здоровенная мухобойка, не нашла. Поэтому, взяв ее наперевес, подкралась к окну. Тщательно сделанная дедом гладкая, толстенькая палка точно легла в потную ладонь, а тяжеленный кусок резины на конце, которым можно было убить не только муху, но и пару ворон, живших на старой березе, внушал уверенность. Притаилась, вслушиваясь в ночные звуки и, поняв, что враг пытается открыть задвижку, приготовилась к бою. Ставня отскочила, я со всей дури замахнулась, но в последний момент, вдруг узнав владельца буйных кудрей, чья голова так красиво вырисовывалась в проеме окна, ойкнула. И почувствовала на своем запястье сильные пальцы.

- Ты же, красивая, убьёшь так. А молиться не станешь. Сгинет душа-то.

Рамен стоял прямо между мной и сбесившейся луной и вокруг его головы сиял кудрявый ореол. Лица было не видно, но даже по голосу, я слышала, что он улыбается.

- Давай, вылазь. Ты ж хотела в клуб?

- Так поздно, Ром. Бабка узнает, убьёт. А баба Аня матери напишет. А мама не разрешала с...цы…

Я вовремя заткнулась. Рамен молчал, и хотя я не видела его глаз, взгляд обжигал мне кожу, где-то в районе переносицы.

- Пошли, радость, не бойся. Такая ночь. Ту миро ило*

***

Сколько было тогда Рамену? Шестнадцать, не больше. Мальчишка совсем, пацаненок. Но цыганские мужчины так рано взрослеют и мне, избалованной маминой дочке, еще по козлячьи скакавшей с подружками в классики, и лишь мечтающей о любви, он казался очень взрослым. Да и вел он себя не как мальчик, он давно созрел для взрослой жизни и кровь, горячая цыганская кровь уже бурлила, гнала, заставляла искать себе пару, чтобы вить гнездо. Я этого не понимала, но чувствовала, и то, о чем говорил дед Иван, прищурясь и чуть подняв бровь «Романо рат вас, что ли зовет» - звало. И я выскочила в окно, прямо в руки цыгану, стараясь, правда не особенно опираться о его теплую ладонь. Выскочила, быстро отпрыгнула, поправила лямки сарафана и растрепавшийся хвост.

- Пошли! В клуб!

- Там шумно, людей много. За реку пойдешь со мной? Посидим на бережку, смотри звезды какие. Дэ васт. На дарпэ. Тэрэ якха сыр чиргиня.

Я ничего не понимала, но судя по тому, как трепетало у меня внутри, он говорил что-то запрещенное. Да и мама… предупреждала…Да и…

Но я пошла…

***
Уже светало. Становилось прохладно, августовские ночи остывали быстро, особенно на берегу. Первые петухи пробовали хрипло самые высокие ноты, пахло дождем, низкие серые тучи почти ложились на потемневшую воду нахмурившейся реки. Мы брели по совершенно пустым, тихим улицам, держась за руки и я понимала, что повзрослела. Сразу, резко. В одну ночь. И хоть ничего особенного не произошло, просидев над рекой до утра, проговорив всю ночь обо всем и ни о чем, мы даже не целовались – что-то изменилось. Мир стал другим, краски вокруг проявились ярко и красочно, как будто кто -то протер пыльное окно. И слова «романо рат» вдруг перестали быть для меня пустым звуком.

- Закончишь восьмилетку, сразу сюда!

Голос Рамена уже был совсем другим, не нежным и ласкающим, а твердым, настойчивым и немного резким.

- Я поговорю со своими, мы придумаем, как и что сделать. Ты не чужая, примут. Главное, мать уговори. Скажи ей – мне по-другому не жить! Она побоится, отпустит.

Он что-то еще говорил, но я почти не слушала. Представить мамино лицо с огромными зелеными глазищами, побледневшее от известия, что ее Ирка уходит в цыганскую семью, я не могла. И я молчала…

***
- Иды быстренько. В хату, Анна шоб не видала тэбе.

Баба Поля, как большая черная птица, загородила меня крыльями от приоткрытой двери баб Аниной комнаты, пропуская в дом.

- И сиды тихо. Не вылазь. Она не видала, як ты шлындрала.

Я мышкой просидела в комнате до завтрака, потом скромно ела блинчики, не поднимая глаз. Баба Аня смотрела подозрительно на вдруг, неожиданно ставшую смирной, внучку, но ничего не говорила.

- Иди, сходи за хлебом. И масла купи, сливочного. Да домой сразу, матери пойдем звонить, на телеграф. Завтра в Москву, я билеты взяла.

Мир рухнул…

***
Тогда, уезжая из деревни, сидя в вагоне уже трогающегося поезда, постепенно все быстрее и быстрее наговаривающего свое «ту-тук, ту-тук», цепляясь взглядом за ускользающие ивы и тополя, я искала высокую, стройную фигуру Рамена. Искала, смахивая слезы, отчаянно и бесполезно. Я его не нашла тогда, он не пришел…. И тогда я еще не знала, что на следующее лето, когда мы приедем забирать в Москву бабу Полю, страшно и неожиданно ставшую одинокой, после тихого ухода деда Ивана, я уже не встречу своего цыгана. И что я не встречу его уже никогда. И больше никогда не вернусь сюда - к этой реке. К нашему с мамой Караю... И в свое детство.

Ту миро ило* - ты мое сердце
Дэ васт. На дарпэ. Тэрэ якха сыр чиргиня – дай руку. Не бойся. Твои глаза, как звезды.
Повести | Просмотров: 765 | Автор: Анири | Дата: 28/11/17 09:56 | Комментариев: 0

Осеннее действо подходит к концу,
Немного еще - и оранжевый занавес
Падёт тяжело на подмостки. Танцуй,
Танцуй до упада, Мальвина, не жалуйся
На шелест дождей, непроглядных, как сны
Те сны, что ложатся тяжёлыми глыбами
На белый покров вдруг уснувшей весны,
Сложившей ладони крестом. Неулыбами
Придуман мой танец для ста ноябрей
И дергают злюки меня за веревочки.
Но сцена моя с каждым годом серей,
И двигаться трудно, и в ножках иголочки,
И так механичен стал пульс - раз, два, три...
И что-то на три - не всегда получается...

Танцуй же, Мальвина в свои ноябри!
И дождь шепчет что-то.
И он не кончается...
Лирика | Просмотров: 584 | Автор: Анири | Дата: 28/11/17 09:46 | Комментариев: 3

- Никто не знает, Ир. Вернее, никто не скажет правды. Я тоже не знаю ничего. Хоть что-то и чувствую...

Мама сама начала этот разговор, видя, как я сохну в эти месяцы. Кончалась зима, я писала Рамену каждую неделю, и ни разу получила ответа. Ни одного. Ни весточки. Как будто и не было той ночи, обещаний и клятв. Как будто не было ничего и мне все это приснилось. Дни проходили в тоскливом тумане, я почти не могла учиться, начала получать трояки, а последняя двойка по английскому сильно удивила и встревожила маму. В один из февральских вечеров, когда папа был на дежурстве, а баба Аня уже ушла в свою квартирку, где они теперь жили с бабкой Пелагеей, мама подсела ко мне, подкравшись почти не слышно. Я, как всегда последнее время, сидела, уткнувшись лбом в холодное стекло и смотрела, как крутятся серые снежинки в свете фонарей и исчезают где-то там, внизу, в темноте. Теплая рука скользнула по волосам, чуть погладила щеку, потеребила за нос. Я повернулась.

- Брошку дай, Ир. Я знаю, она у тебя.

- Какую брошку, мам? Я ж её Оксанке отдала, ты забыла, что-ли?

- Ирк, не ври. Доставай.

Она покопалась в кармане и вытащила что-то. Это что-то звякнуло о полированную столешницу и засияло в свете торшера, неярко, загадочно. Брошь! Почти такая же, как моя, только меньше, раза в два. Оксанкина, та что я ей тогда подарила! Да еще кольцо - тоненькое, изящно изогнутое, украшенное ажурным листиком с блестящей росинкой - капелькой.
Я смотрела на это великолепие и не могла оторвать глаз. Тихонько вытащила из-под белья верхней полки шкафа свою и положила рядом.

- Он тогда это всё мне принес. Это гарнитур, не простой, старый. Не знаю, украл ли, купил ли где... Я не спрашивала. Сказал: «Кольцо тебе, брошки дочкам. Или снохам, как повезет, кого мне родишь...»

Мама отвернулась к окну, её лицо казалось далеким, чужим, смутным. Я видела, что глаза у нее заблестели, но она смахнула слезинки, по-девчачьи похлопав ресницами.

- Но он врал, я знала. Вернее, не врал, но никогда бы не решился...Не смог бы пойти наперекор… И я это не взяла.

Я смотрела на маму, на ее красивое, ухоженное лицо с белоснежной кожей и тонким румянцем и ничего не понимала. Первый раз я увидела тоску в её всегда веселых, искрящихся глазах. Такую тоску, что мне захотелось зарыдать, громко, как бабки- кликуши на деревенских похоронах - в голос.

- Кто, мам? Кто украл-то? У кого не взяла?

- Кто… Так отец Рамена твоего, кто же еще… И сын такой же - вылитый, в папу. И хочется им, и колется и мама не велит…
Она помолчала, чуть кашлянула, голос хрипел.
- Он потом брошки жене отдал. А кольцо мне Райка передала, уже после. Когда он умер. Когда Черген его...

Мама резко повернулась ко мне, больно схватила за плечи и звонко сказала, прямо в лицо:

- Они, Ирк - черные! Душные. К ним – все равно, что в омут. Тонешь, дышать нечем. И вынырнуть невозможно.

У меня опять возникло чувство, что мама говорит не со мной. Она это рассказывает кому-то, тому, кто понимает, кто утешит, может быть, поможет успокоиться. Этот слушатель был и далеко и близко, и мне даже казалось, что я вижу его. У него пышные, седые усы. Что там на нем? Пушистое, белое... Безрукавка, что-ли?

… Мы с мамой одновременно пришли в себя и даже вместе потрясли головами, отгоняя наваждение. Мама встала, и уже совсем другим голосом, привычным, чуть насмешливым сказала:

- Забудь! У тебя классы вон выпускные. Потом в институт. Знаешь, какая жизнь тебя ждет? Чудесная, веселая, интересная. Ты городская, у тебя столько возможностей. И любовь и радость – все будет. Только подожди.

Я, конечно не верила, но вдруг почувствовала, что темная пелена сползает с моего сердца. Или с глаз, не знаю. Вроде вытащили осколок от ледяного зеркала. Стало легче, разжалось что-то, и я заплакала, но совсем без горя, будто умылась прохладной водой в жару.

***

- Ты Оксанк, больная, что ли, совсем? Что натворила-то? Я тебе говорила, скажи маме моей, у нее врачей знакомых навалом. Она бы помогла. Что делать теперь?

Мы с Оксанкой сидели на лавке у соседней хрущобы, за мусоркой. Там, с одной стороны, вечно была навалена куча из сломанных деревянных поддонов, какой-то бумаги, коробок, а с другой - высилась стена бурьяна, переходящего в лес. Это было наше тайное место, там мы делились друг с другом самыми главными секретами. И именно там Оксанка, воровато покуривая в кулачок, впервые рассказала мне о своём Андрюшке. Лучшем на свете, настоящем принце из сказки, добром, щедром и ласковом. Андрюшка был на пару лет старше, на голову ниже и раза в два худей своей любимой, но счастью это не фига не мешало. Краснея, чувствуя, как от подружкиного рассказа мне и стыдно и сладостно, я слушала, что любовь - это не только вздохи на скамейке. И то, что в ней было еще, судя по Оксанкиным рассказам - мне совсем не нравилось. И вот...

Серая, как стена, с землистыми губами, и такими глазами, вроде их выпили, и они превратились в дыры без цвета, Оксанка раскачивалась на лавке, держась за живот и беззвучно что-то шептала. Потом повернулась ко мне и просипела:

- Ир, помираю, кажись.

- Давай, я в скорую позвоню, а? Ну что делать-то?

Я бегала вокруг лавки и совершенно не знала, куда мне броситься. В голове стучало, сердце колотилось, я почти рыдала, но старалась держать себя в руках.

- Не, не вздумай. Они в школу сообщат и эту... врачиху посадят... а я обещала. Да и папка... Он меня бабке, в деревню сдаст, сказал.

- Идиотка!

Я судорожно соображала. То, что Оксанке очень плохо, это очевидно. И то, что сейчас решать, как поступать, нужно мне – очевидно тоже. А на весах - многое. И тут, мне пришла в голову светлая и спасительная мысль. Мама! А кто же. Только она...

-Потерпи, Оксан. Я сейчас.

Оксанка облокотилась на спинку лавки, зажмурила глаза и из-под черных, длиннющих, пушистых ресниц заструились две тоненькие, блестящие дорожки. Я со всех ног рванула домой.

- Я поняла. Сиди здесь. Я быстро.

Мама больше не сказала ни слова, и что-то прошептав отцу, крепко схватила его за руку и утянула за собой. Я впала в какое-то сумеречное состояние, как сквозь вату слышала, что завозились в прихожей, потом хлопнула дверь в родительской спальне. Протащив онемелые ноги по коридору, я попыталась проникнуть к ним, но мама, с распаренным красным лицом выскочила оттуда, развернула меня спиной и поддала коленом под зад.

- На, в ванную отнеси. И иди отсюда.

И сунула мне ворох жутких, кровавых тряпок.

Скинув страшный груз, я птицей сидела на кухне, на табуретке, поджав ноги и слушала, что происходит. Пришла Гелена, врачиха из районной больницы, я узнала её по голосу, ломкому, как хворостинка и капризно-тоненькому. " Такая изысканная, а ведь хирург, золотые руки", - говорила про неё мама. И часами втолковывала после уроков, у нас на кухне, правила Гелениной толстой, неповоротливой дочке, которая смотрела на мир пустыми прозрачными глазами. Ей правила были по барабану, зато в первый же подходящий момент, когда мама отвлекалась, она норовила утянуть из вазы печенюшку потолще. А лучше пару-тройку, быстро сунув одно в рот, а остальные в карман.
Кто-то еще заходил, шаркали шаги, хлопали двери, звенели какие-то металлические штуки. Наконец, все затихло. На кухню зашла мама. Она была еще взмыленная, но уже не красная. И, вроде даже слегка улыбалась...

- Иди, дура. Тебя Оксана зовет.

Я не поняла - чего я-то дура. Но, видимо, за компанию. Поэтому, совершенно не обидевшись, приняв, как должное свою дурость, я кинулась мимо мамы, стараясь проскочить побыстрее, зная по опыту, что можно схлопотать по затылку, шутливо, но обидно. И краем глаза заметила, что в руках у мамы, похоже - сигарета. Откуда она у неё?

***

В темной прихожей было прохладно и пахло лампадкой. Я привыкла к этому запаху еще с деревни, когда баба Поля, встав на цыпочки, держась за оклад огромной иконы и слегка охая, ловким движением вытягивала фитилек из маленькой, закопченной стеклянной колбочки. Потом с трудом держала спичку, пока дрожащий, слабенький огонек не разгорится посильнее и не осветит суровое лицо Бога. Бог часто менял своё настроение, именно на этой, любимой стариками, иконе. "Парадной", как называла её безбожница баба Аня, чуть усмехаясь в сторону. По святым праздникам он улыбался сверху - радостно и немного насмешливо, карие глаза становились тихими и ласковыми, а смуглые, худые руки нежно теребили мягкие кудри хохочущих толстых ангелов. А в хмурые, дождливые дни, особенно, если меня, провинившуюся, закрывали в комнате, он смотрел требовательно и даже зло, жестко держал ангелов за затылки и у них было плаксивое, испуганное выражение пухлых лиц...

...Теперь эту икону отдали в деревенскую церковь, а бабка молилась другому Богу. Почти незаметному на черной, потрескавшейся доске маленькой иконки. Её большая спина с трудом сгибалась в привычном поклоне, да и тесно было крупной, полной казачке в узком пространстве крошечной комнатки московской хрущобы. Иконка висела высоко, почти под потолком, и баба Поля не доставала до лампадки. Поэтому святой огонек тлел у нее на тумбочке около кровати, а лик Божий освещал трепещущий свет крошечной лампочки-ночника, похожего на водную лилию. Папа вставил в ночничок длинную лампочку и прикрепил конструкцию к иконке, каким-то, одному ему известным способом, заставив лампочку мерцать совсем живым пламенем.

...Бабушка часто сидела на кровати и, не отрываясь, смотрела на это мерцание. У нее слезились глаза, она уже почти ослепла, и плохо слышала. Больные ноги с трудом носили сильно пополневшее от постоянного сиденья в крошечной квартирке, тело , но на улицу она не выходила. Она и в деревне - то не шла со двора последние годы, так – до огорода и обратно. А тут…с пятого этажа… Но каждое утро, в пять, она вставала, умывалась, плотно стягивала почти не поредевшие волосы в тугой пучок и красиво затягивала его платком. И шептала Богу что-то свое, тайное, часто вытирая глаза краешком шали, такой же яркой и нарядной, как раньше...тогда...когда был жив дед...

- Детка моя золотэнька. Пиды до бабы.

Я подскакивала к ней, зная, что сухие, но ещё сильные руки быстро обшарят меня от ушей до хвоста, проверяя, теплые ли на мне штаны, все ли пуговицы пришиты, хорошо ли "убраны" волосы.

- Волосья подбери, ишь. Расхрыстала.

Она ловко приглаживала мои космы и совала мне в руку мятую конфетку.

- И панталоны нэ тэплы. Коза. Где мамка-то? Шлындрае?

…Мама забегала к бабкам каждый день. Быстро наведет порядок, сварит обед, простирнет, погладит. Потом сядет рядом с бабой Полей, прижмется и сидит, долго, как будто придремав. Иногда заходил папа.

Вот, кого бабка ждала, как манну небесную. Живой, любопытный ум, который она умудрилась сохранить до последних дней, был еще острее, чем у матери с отцом, во всяком случае, мне так казалось. До позднего вечера отец читал ей политические статьи из газет и они, размахивая руками и крича, что-то обсуждали. Мне было скучно, и я думала свои думы, периодически вздрагивая от особенно рьяных воплей. А бабка всегда побеждала в их неравной политической борьбе.

- И не спорь, мине жизня учила. Ишь!

Папа смеялся и не спорил…

***
- Со духи праведных скончавшихся, Пелагии, душу рабы Твоея, Спасе, упокой, сохраняя ю во блаженной жизни, яже у Тебе, Человеколюбче...

В комнате почти ничего не было видно от дыма кадила, свечек и сгустившегося, как масло воздуха. Желающих простится с бабушкой не вмещала наша большая квартира, и народ толпился даже на лестнице , у лифта. Дядя Боря, черный, как головешка, трясся от сдерживаемых слез, а его жена, тетя Лина, кивала на каждое слово попа белой кудлатой головой и плакала. Баба Таня, тетя Галина, Ленка… приехали все. Гудящая толпа была похожа на шмелиный рой, и нарастал и нарастал шум – равномерный, странный, навязчивый.

Я стояла, прижавшись к маме и чувствовала, как напряжено ее тело, вытянуто в струночку и чуть вздрагивает. Черное шершавое платье неприятно царапало мне щеку, кололо ухо, но я не отодвигалась, потому что думала – я отойду, а она упадет.

Но мама не упала. Она и не плакала почти, только шевелила губами, повторяя что-то за священником.

- Гель! Ты давай, держись-ка! Что это ты нюни распустила!

Тетя Галя стояла рядом с нами и говорила резким, хорошо поставленным голосом, рубя воздух ладонью, как топором.

- У тебя вон, мать на руках. Семья. Что молчишь? Бабка хорошую жизнь прожила, слава Богу. Восемьдесят семь! Тебе бы столько.

- Она пожила бы еще, - мама прошелестела еле-еле и отвернулась, глядя на большой дубовый крест на бабкиной могиле.

- Себя что ли винишь? – тетя Галя совсем рассердилась и почти кричала, - ты все сделала для нее. Все что могла! Она от болезни умерла, от старости. Давай - ка, чухайся. У тебя вон – мать на руках еще.

- Она от тоски умерла, - вдруг хрипло сказала мама, развернулась и пошла по дорожке к воротам …
Повести | Просмотров: 811 | Автор: Анири | Дата: 05/10/17 10:16 | Комментариев: 3

Баба Поля истово клала поклоны перед черной иконой, на которой почти не было видно ликов. Бабушка стояла на коленях, прямо на домотканом коврике, расстеленном перед небольшим треугольным столиком. Я всегда удивлялась, как ей это удается - с таким большим, полным телом легко опускаться и так же легко вставать. Дед запаздывал к молитве, и я, по бабулиному затылку, красиво обтянутому платком, видела, что она недовольна, и деду достанется. Скоро наступал яблочный спас и увиливать от молитвы, как я понимала, было очень плохо. Но хитрый дед увиливал, причем явно не в первый раз. Ему тяжело было стоять на коленках так долго, и он мостился, подкладывая подушку и распределяя вес. Потом размашисто крестил лоб, потом ещё и ещё, опускался ниц, почти припав лицом к старенькому половику. Вздыхал с облегчением, кряхтя вставал, еще раз крестился и, тихой сапой, почти беззвучно, как в омут бросался в дверь, стараясь не скрипнуть.

Бабушка, чуть поворотившись всем телом, шевелила губами недовольно, словно говоря своё любимое "ишь", и снова уходила в молитву. Жужжали мухи - мерно, ровно, умиротворяюще, в комнате с опущенными ставнями было прохладно и как-то особенно легко дышалось, пахло яблоками и квасом. Я подремывала, клевала носом, и чувствовала то тихое счастье, которое жило только здесь, в деревне.

...

- Останешься еще на недельку, Ирк? У нас дел полно, потом с баб Аней приедешь.

Мама, несмотря на свою полноту, легко сгибаясь, ловко мыла пол огромной кухни. Большое ведро с мыльной водой она передвигала одним пинком белой босой ступни и я, сидя на сундуке, смотрела, как еще долго вода беспокойно плещется, плюясь белыми подтеками на непромытые крашеные доски. Мама высоко заколола пышные волосы, они кудрявились под шпильками и были уже совсем не рыжими. Я очень жалела, что мама перекрасилась. Из-под пепельно-светлой челки смотрели вроде те же зеленые глаза, но они были уже не такими яркими и не такими лисячьими.

- Ага. Останусь. Тут ещё все ребята, никто не уехал. И Ленка и Вовка. И Женька, - сказала я вслух, а про себя подумала – «И Рамен, тоже кстати».

Моя деревенская компания была веселой и шебутной. Несмотря на наш, уже довольно солидный подростковый возраст, мы толпой носились по деревне, успевая все и везде. Увязывались с дядьями за кукурузой и горохом, набиваясь в телегу до тесноты, прыгали с тарзанки, раскручивали окончательно заброшенную рыночную карусель до дикой скорости, так, что из нее летели старые винты и щепки. Часами лазили по посадкам, собирая странные, кругленькие грибочки, которые после жарки на костре скрипели на зубах, как резиновые и были необыкновенно вкусными. Втихаря отвязывали дядь Борину лодку и уходили в дальнее плавание. С Вовкой. Очередным Вовкой, братом Женьки, моей новой подружки - толстым, бестолковым и до одури в меня влюбленным.

- Вот-вот. Именно! Женька и Вовка. Хорошие же ребята, веселые, умные. С ними и водись. А то - цыгане. Закрытый они народ, потаённый. Не лезь к ним, я тебе говорю. Не лезь.

Мама разогнулась, вытерла руки о фартук, легким движением вытянула шпильку из кудряшек, тряхнула головой. Солнечный лучик пробился через пыльное кухонное окошко и зажег розовым огнем светло-пепельные пряди.

- Ты сегодня Женьку с Вовкой зови, гулять пойдем, вдоль речки, после ужина. Давай?

Еще бы не давай. Я до визга обожала эти прогулки. А ещё я поняла, что мама чувствует себя виноватой за свой отъезд. И поэтому не продолжает разговор о цыганях. А поговорить ей было бы о чем.

***
- Нежная ты... городская. Пахнешь так...фиалкой что ли...

Мы стояли на берегу, под кряжистой черемухой, спрятавшись в зарослях чернобыла. Как так получилось, я даже не поняла. Просто хотела набрать бабе Поле ягод, она задумала пирог. И вдруг, он! Тихонько, неслышно подкрался, положил руку на плечо. Я вздрогнула, как лошадь, укушенная оводом и хотела было ломануться прочь, прямо через кусты, но какая-то слабость стреножила меня, и я остановилась - резко, наверное даже всхрапнув. Дернув плечом, скинула руку Рамена и хрипло тявкнула - "Отстань", почувствовав, как полыхнуло в лицо горячим, и вспотела спина.

- Не злись, чергэнь. Глянь, я тебе что дам.

Рамен наклонился ко мне, видимо с высоты своего роста он мог разглядеть только мою макушку. Пригладил волосы теплой, твердой ладонью и взял мою руку. Я сжалась и попыталась вырваться, но он крепко стиснул мои пальцы и развернул к себе лицом.

- Это мне мать дала. Говорит - невесте отдашь, когда время придет. А я тебе. Держи.

Он разжал мне пальцы и сунул в ладонь что-то остренькое и теплое. И снова крепко сжал мою руку, собрав пальцы в кулачок. Потом отпустил, даже слегка подтолкнул в спину в сторону тропинки.

- Давай, беги, цветок души. А то увидят, будут брехать. Нехорошо.

Я пришла в себя только на тропинке, когда неслась вдоль огородов, как будто за мной гналась стая бешеных собак. Задохнувшись, уселась на тыкву и осторожно разжала руку. На покрасневшей ладони лежала тоненькая веточка, слегка поблескивающая стеклянной капелькой на маленьком ажурном листике. Точно такой же брошкой, я когда-то заколола Оксанке воротничок.

***

- ...Раа - асцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой..

Звонкий мамин голос разносился далеко и звенел в тихом, вечернем, степном воздухе, пропитанном запахами засыхающих трав.
Мы дружной компанией бодро топали вдоль речки, куда глаза глядят. Правда хитрая мама видела цель, в руках у нее был здоровенный бидон и тряпичная авоська, которой она размахивала, как флагом. На обратном пути нам надо было завернуть к "хозяйке" за молоком с вечерней дойки и за творогом. Баба Поля корову уже не держала, но сметану делала, и на погребице всегда стояла крынка, полная этой вкуснотищей.

На мне был новый нарядный сарафан и белые носки. По сравнению с чумазой Женькой и толстым Вовкой с голым пузом, нависающим над штанами-пузырями, я чувствовала себя королевной. Дурак Вовка набирал ромашки в неопрятный лохматый ворох и старался сунуть мне в руки, но тащить этот веник мне не хотелось, и я брыкалась.

- Мам. Что ты про груши эти так вопишь? Давай лучше про васильки, а? Помнишь, ты пела?

- Про васильки, Ирк, надо сидя петь. И влюбившись. Ты вот - влюбилась? Вон Вовка может петь, а ты нет. Влюбиться надо. Да, Вов?

Она затеребила Вовку, пощекотала и пригладила лохматый чубчик. Вовка покраснел, вывернулся и замычал, как бычок:
- И ничо я не влюбился. Это она сама влюбилась. В Ромку - цЫгана.
Мама отпустила паренька, задумчиво на меня посмотрела
- В Ромку, говоришь? Ну, ну... Ладно, давайте петь. Про васильки...

***
Уже почти стемнело, на берег опустилась та нежная прохлада, которая бывает в конце лета, после жаркого дня. Мы брели по улице, тяжеленный бидон тащили по очереди, но маме не отдавали. Ужинать не хотелось, потому что "хозяйка", обожавшая маму навалила нам по миске желтоватого, плотного, разваливающегося на сочные, влажно - зернистые пласты творога, залила их еще не "вставшей" сметаной и украсила темно - бордовыми пиками перетертой с сахаром смородины.

- Йишты, це витаминчик.

И мы йылы, пока животы не стали перевешивать усталое туловище...

- И представляете, у неё нет даже кровати нормальной, спит на раскладушке. Папа не то что бьёт её, он воспитывает, как он считает. Заставит лечь на лавку и сечет тоненькой хворостинкой. А мама плачет, но сделать ничего не может. Да и на работе она всегда, деньги зарабатывает.

Мама рассказывала нам историю своей ученицы, которая совсем недавно попала к ней в класс. Я видела эту девочку, она пару раз была у нас дома. Неровно и очень коротко стриженная, так что оттопыренные ушки казались в два раза больше, чем были, с большими серыми глазами и маленьким курносеньким носом, она была похожа на плохо сделанного чебурашку. Ходила сгорбившись и немного боком, как будто стеснялась кого, или боялась. Мятое платье подчеркивало сутулые худенькие плечики, ножки были совсем тонкими, и ставила она их некрасивым иксиком. И только руки у нее были необыкновенными. Белые, фарфоровые кисти, нежные, длинные, изящные пальчики. Её руки мне почему-то всегда бросались в глаза.

- И вот, Вера Павловна, это, ребят, Иркина учительница пения, как-то осталась в классе после уроков. Сидит, наигрывает песенку, которую они разучивают, листает ноты…
Мама всегда умудрялась рассказывать так, что я видела картинки воочию, вот и сейчас живо представила пустой, полутемный класс и красивый седоватый затылок Веры Павловны, склонившейся над стареньким классным пианино.

-Открывается дверь, заходит Юля, - продолжала мама, и ее голос стал совсем другим, тем, странным, ласково-задумчивым, которым она всегда говорила о детях

- На цыпочках заходит, она ведь всегда такая стеснительная. Подходит к Вере Павловне и вдруг, неожиданно громко и настойчиво говорит: "Научите меня, пожалуйста, играть. Я сама пробовала, но только гаммы могу и песенки". Вера Павловна посадила её за пианино, а Юля как начала вашу песню играть, да так здорово. А ведь никто не учил, сама. Её в музыкальную школу отвели, там на нее, как на чудо смотрели. Сразу приняли, без экзаменов. Она настоящий талант!

То острое чувство, которое я испытывала, когда ревновала маму к чужим детям, давно притупилось и я, наоборот, стала принимать самое горячее участие в её делах, сопереживать, даже может любить эту постоянную детскую толпу, не переводящуюся у нас в доме. И сейчас, я слушала, открыв рот, и уже ненавидела поганого дядьку, Юлиного отца.

- Теть Гель, - Женька вынырнула из своей мечтательной задумчивости, она хорошо рисовала и тоже мечтала попасть в художественную школу, - А где она научилась – то? У нее же мама – уборщица, папа пьяница… У них что, пианино есть?

- Нет, Женечка. Она - то в зал проберется школьный, у нас там рояль. Спрячется за занавеску и ждет, пока не закроют. А дежурные жалеют, не трогают, не выгоняют. То у подруг. Где может, везде играет. Богом целованная…

Я вспомнила баб Полину икону. Ту, парадную, где потемневший от времени Бог, стоит на облаке и опирается на кудрявые головки ангелов. Представила, как он наклоняется и целует меня в макушку. Мне стало не по себе. Мой красный галстук уже должен был вот-вот смениться на комсомольский значок, и я была очень идейная.

- Просто она способная, причем тут Бог?

-Ладно-ладно, пионэрка, не кипятись зря.

Мама грустно посмотрела на меня и улыбнулась:
- Яблоко бабушка даст святое, не упирайся, не расстраивай ее. Возьми… Вот я и еду пораньше домой. Надо что-то решать с Юлей. За ее обучение педсовет деньги выбивает. Да и с семьей надо что-то делать… Может прав эту сволочь лишать что ли...

Мама говорила уже не с нами, но мы слушали её рассказ, жалея Юльку до слез. А тихая луна потихоньку всходила над Караем...
Повести | Просмотров: 794 | Автор: Анири | Дата: 05/10/17 10:14 | Комментариев: 0

У черным подведенных глаз морщинки искорку украли,
Да в общем, там, на темном дне, от этих искр пропал и след.....
В разливах лет утрачен смысл. А аромата Цинандали
У супермаркетовских вин давно и безнадежно нет

Спасет ли блеск "а ля кутюр" от вЕнок сплошь изрывших кожу,
К чему придраться, раз "неон" на острых гладеньких ногтях?

- Мой цвет "блонд шайн", улыбку "ред", не смей, пожалуйста итожить
С дождем осенним за окном, с тоской в свинцовых сентябрях.
Не смей, нет прав таких у той, всего лишь севшей раз напротив,
Тебе ли знать, как горек чай, как одинок простой обед?
Тебе, счастливой, не понять - как скучен мне вагон субботний!"

...Как спрятать пустоту глазниц - в вагоне так обманчив свет.
В вагоне так обманчив звук...

- Стучат колеса так же, знаешь,
Как сотни лет тому назад. Как сотни этих гадких лет...
Когда в толпе своих друзей - я , посмотри, не угадаешь -
Вон та брюнетка - косы в пол. Ее давно, как видишь, нет.
Ее давно, как видишь нет... Ты знаешь, как приходит старость?
Ты видно скажешь - что нет сил, что все болит, и жгут мосты?
Не так - ты к зеркалу идешь - а там... конечно показалось...
Чужая бабка за стеклом - не ты! Не ты! Не ты! Не ты!"
Лирика | Просмотров: 538 | Автор: Анири | Дата: 05/10/17 10:07 | Комментариев: 7

Мне б в умирающем лете навек раствориться...
Взвиться с туманами в небо над озером Рица!
Чайкой кричать, падать в воду израненной птицей
Верить, что лето меня пощадит - повторится...
Что в зеркалах тихих рек отразившись -сдвоится
И распадется на части и станет кружиться,
Словно девчонки-двойняшки... Мне что-то не спится
Тихо стучат, как колесики, тонкие спицы...
Тянется вниз полотно...тяжелеют ресницы
Лето мое умирает ...
Ну как мне смириться?
Лирика | Просмотров: 475 | Автор: Анири | Дата: 05/10/17 09:59 | Комментариев: 0

Сказать, что меня обуял ужас - не сказать ничего. Внутри лопнул какой-то пузырь, из которого ледяной воздух хлынул в живот и голову, и я почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Кожа стала холодной и липкой, в глазах замелькало и я вцепилась в перила, чтобы не упасть. По пустому коридору разнесся трубный вой, из физкультурного зала выскочил физвозник, и я поняла, что часы мои сочтены. Как через мутное стекло, я смотрела, как собирается народ, как обтирают Юркину лысую башку ватой, а потом бросают эту вату прямо на пол, и она лежит кроваво-белой кучей, страшная, словно в кино про войну. Как прибежала медсестра, и ее белоснежный халат светится в мутном свете коридора перламутрово и странно. Мне всё казалась нереальным, далеким, вроде и происходящим, но не со мной. Или во сне... Потом всей толпой повели куда-то Юрку, он уже не трубил, а гнусаво хныкал, но я почему-то слышала это хныканье даже резче, чем рёв.

В голове у меня звенело, я почти ничего ее соображала и даже не заметила, что по лестнице поднялась мама. Она твердо, прохладной рукой сжала мою кисть и потащила вниз - быстро, практически волоком.

- Держи себя в руках. Ты сделала глупость, придется ответить. Большую глупость.

Меня вдруг прорвало, я затряслась так, что застучали зубы, но плакать я не могла от страха, просто холод внутри еще усилился и заморозил мне что-то важное. Может сердце. Или желудок.

Мама присела на корточки, повернула меня к себе и посмотрела мне в глаза серьезным долгим взглядом.

- Ирк. Не трясись. То что ты натворила - ошибка, случайность, глупый, дурацкий поступок. Но в нем нет зла, тем более - подлости. Только чистая глупость. Главное, чтобы там не было большой беды. Господи пронеси.

Мы с мамой стояли долго у дверей медицинского кабинета. Толпа уже начала расходиться, все постепенно теряли к случившемуся интерес. Мама держала меня за руку, никуда не уходила и терпеливо ждала. Я тоже вцепилась в её ладонь ногтями и держалась, как за соломинку. Мне казалось - если я её выпущу, то мир рухнет.

Подошла директрисса, что-то шепнула маме на ухо, она покачала головой и пожала плечами. Время тянулось, я оглохла на одно ухо, внутри него ватно хлопало. Наконец, открылась дверь.

Забинтованный, как партизан, Юрка смотрел горделиво. Его крепко держала за руку медсестра и он дергался, пытаясь вырваться. Наконец освободился и прямым ходом направился к нам. Медсестра засеменила за ним.

Я почувствовала, как мама вздрогнула, сжала мою руку, и её ладонь стала холодной и влажной. Всей этой картины она не видела и такой забинтованной сплошь головы страдальца, явно не ожидала.
Я напряглась и ужас еще больше сгустился, где-то там, под ложечкой, став каменным и круглым,

- Ничего страшного.
Медсестра смотрела на нас с жалостью, вроде как жалела больше меня, чем раненного бойца. Но, судя по всему, особенно она жалела маму, имеющую такое безобразное создание, пробивающее портфелями головы всем направо и налево.

- Только кожу задели, пропорота слегка, за ухом. Там кровоснабжение хорошее, поэтому так кровило. Все заживет за пару дней.

Она погладила меня по голове, удивленно посмотрела на свою мокрую ладонь. Еще бы. Голова у меня была, как у мокрой мыши.

Рука у мамы расслабилась, она отпустила меня и присела перед Юркой. Потрогала его за свободное, торчащее из под бинтов, ухо.

- Ты как, Юр? Очень больно?

- И ничо не больно, чо там больно.

Юрка загнусавил быстро-быстро, одновременно вытирая красный, сопливый нос.

- Вот когда Колька из четвертого б мне клюшкой засветил по шее, вот больно было. И то я не ревел. Вы Ирку не ругайте, Ангелина Ивановна.

- Почему, Юр? Она заслужила, вон чего натворила. Да и папа твой пусть придет, пусть поговорит с ней. По заслугам. А хочешь, мы с тобой ее выдерем? Знаешь, как раньше, розгами?

Мама испытующе смотрела на нас, я хорошо знала этот взгляд - озорной, провокационно-хитрый. Дразнилка. Она уже успокоилась, улыбалась затаённо и мне стало легче. Но Юрка, то её не знал. И, похоже испугался. Драть меня розгами в его планы не входило.

- Не. Да вы чо. Кто живых детей дерёт?

Юрка вдруг повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Я первый раз заметила, какие они у него синие. И круглые, как мячики. И смешливые

- Она и не виновата. Она правильно за Маринку заступилась, Маринка маленькая. Я сам виноват...

...

Гаммы сходились и расходились, то стучали молоточками, то тянулись резиной. Я поставила на пюпитр Кассиля - " Кондуит и Швамбранию" и, стараясь не сильно гоготать в самых смешных местах, тянула эту тощищу покорно, без конца повторяя одно и тоже. Так было легче читать, а папа сзади, в кресле мирно дремал, всхрапывая на высоких тонах. Главная задача - не делать больших перерывов, и не сильно заикаться, потому, что тогда он вдруг просыпался, открывал один глаз и спрашивал каждый раз одно и тоже:

- Ну как, голяп? Пилишь?

Я кивала головой, он умиротворенно кивал в ответ, и мирно засыпал.

Под Кондуит занятие проходило на "Ура" и все были счастливы. Кроме мамы.
Если мама была дома, номер не проходил. Вернее, он проходил, пока я шуровала гаммы, но вот дальше шёл Бах, а его, как на грех, мама очень любила. Обмануть её и с гаммами было непросто, но к ним она особо и не прислушивалась, а вот Баха ждала. Я оттягивала гадскую прелюдию, как могла, стараясь ухватить как можно больше Кондуита. Но очередь все равно доходила и мне приходилось смириться. Так, чтобы не проснулся папа, пиликая одной рукой, я исхитрялась опустить Кассиля на пол и задвинуть его ногой под пианино. Получалось виртуозно, и только тогда я брала первые глубокие аккорды. Тут же слышались легкие шаги, открывалась дверь, и облачко нежного маминого аромата проникало в комнату. Она тихонько, почти на цыпочках, прокрадывалась и садилась на подлокотник папиного кресла.

А я гордо выводила прелюдию, стараясь рассмотреть в полированной глади пианино её отражение.

- Ты сегодня неплохо играешь, чувствуешь музыку.

Мама всегда говорила эту фразу, слушая Баха и я знала, что сейчас у нее повлажнели глаза, а лицо стало нежным-нежным и мечтательным.

...

- Знаешь, Ирк, я всегда так любила это время, когда мы уезжали. Ты даже не представляешь. Счастье такое чувствовала, как будто домой возвращалась. Там сейчас река такая широкая, зелень вокруг. На рыбалку поедем, может на раков.

Мы ехали на такси на вокзал, меня отвозили в деревню. Такси катило по уже чуть хмурящейся Москве, которой она бывает в теплые летние вечера. Еще не сумрак, но уже и не свет, теплые отсветы на влажном асфальте от теряющегося среди домов, неяркого солнца, запах нагретых клумб и воды, которой нещадно поливали и так чистые улицы.
Машина ныряла в длинные тоннели-перегоны и тогда, в свете тоннельных огней, я видела блестящие мамины глаза. Она казалась совсем девчонкой, почти подружкой, которая расказывала мне свои тайны.

- И ты там... знаешь... К цыганям поменьше ходи.

Она вдруг отвела глаза и помолчала.

- И их не поважай. Не надо...

Я ничего не сказала. Я прятала от неё в потайном месте сухой гладиолус, который мне перед отъездом, в прошлом году подарил Рамен.
Повести | Просмотров: 748 | Автор: Анири | Дата: 12/09/17 09:08 | Комментариев: 0

И между адом и тихим раем
Я, дура - снова не выбираю,
Не зная брода всё лезу в воду,
Держу у сердца свой шнур бикфордов
Держу у сердца, пуская в душу
Кого попало...трясут, как грушу,
Пока не выбьют любовь и веру.
Но я их снова люблю. И верю...

И между плато и тонким краем
Я, дура - снова не выбираю,
Не надеваю крыла тугие,
Бросаюсь просто с обрыва...Вы ли
Мне говорили - лететь не страшно,
Бросайся птицей с верхушки башни,
Тебя подхватит свободный ветер,
Кто ветру верит, всегда бессмертен...

... Мне между болью и безлюбовью,
Повыбирать бы. Не дрогнув бровью
Перечеркнуть бы, перелистнуть бы,
Перезабыть всех, кто был нелюбым.
Сидеть на теплой, пустой веранде,
И чай с шалфеем, духи с лавандой.
... Стихи вот стали его чужими...
Читаю... только не помню имя...
Но между клеткой и гордой стаей
Я клетку всё же - не выбираю,
Н е в ы б и р а ю! Срываюсь в клёкот,
Ищу спасенья небес далёких,
Кибитка в поле и ногу в стремя,
Не знать забвений, не чуять время,
Не оглянуться уже ни разу,
Кричать - в сторонку! Больна проказой!

Больна свободой, вся кожа в струпьях!
И вечно, дура, на перепутье...
Лирика | Просмотров: 651 | Автор: Анири | Дата: 12/09/17 09:01 | Комментариев: 5

Нет ещё тебя, гадкая ты, осень,
Нет в дождях тоски, в небе грусти нет,
Резок запах трав - кто-то снова косит,
И уносит вдаль скомканный билет
Ветерок шальной - балует, бродяга
Не боится, гад, ноябрей седых.
Ну а я боюсь, мучаю бумагу
Строчки, что забор от гостей лихих...
Гости - снег и боль, так неотделимы,
Так не жду я их, снова так не жду!
Стаи зябких птиц стали вновь пугливы,
...положу мяска старому ежу,
Что живет с весны под моим крылечком
И не ждет зимы...тоже - так не ждет...
Мокрый пес замерз, хвост свернул колечком,
И поближе лёг к теплой печке кот...
Лирика | Просмотров: 455 | Автор: Анири | Дата: 11/09/17 18:39 | Комментариев: 0

Часть 3. Ирка. Глава 5. Юрка.

Гад Юрка уже замучил нас с Маринкой до смерти. Последний класс начальной школы подходил к концу, мы чувствовали себя уже очень взрослыми девицами, а этот поганец нас не принимал всерьез, в принципе. Особенно страдала Маринка, моя новая подружка - крохотный гномик с круглыми желтоватыми глазками без ресниц и длинными толстыми косами. Эти косы были постоянным предметом вожделения наших мальчишек, и один раз у нее чуть не оторвалась голова, когда Юрка прищемил пушистые хвостики с бантиками между партой и стулом. Маринку вызвали отвечать, она резко вскочила, голова дернулась, подружка завалилась назад, плюхнулась на скамейку, и заревела.

Наша РаисПална нарисовала жирную двойку по поведению в Юркином дневнике, но это давно не производило на чертова двоечника никакого впечатления.
Красивые каллиграфически выписанные лебеди гордо плыли по глади истрепанного дневника этого балбеса стаями, он пытался срезать им головы тоненьким лезвием, но руки - крюки прорезали в страничках противные, предательские дыры.
А вот и так мерзкий Юркин характер от этих двоек только ухудшался, он каждый день выдумывал все новые гадости, и фантазия его была неистощима.

Мы вытряхивали из своих пеналов дохлых мух, раздирали тетрадки, склеенные намертво между собой страницами обложек, доставали из чешек, оставленных в раздевалке во время физкультуры жёваные мякиши хлеба, выпутывали из волос комки какой-то дряни, которой этот паразит метко пулял из специальной трубочки.

Однажды, впав в отчаянье от очередной проделки, хлюпая носом от обиды, я побежала к маме в класс. Сопя и перебивая сама себя, долго рассказывала, преувеличивая и усугубляя детали поганого Юркиного характера.

- И он сказал, что я толстая и платье у меня мятое… На ж....пе!

Это был последний и самый страшный аргумент. Тут мама точно должна была ужаснуться от Юркиной грубости, сразу проникнуться и защитить меня от него навсегда.

Мама сидела прямо на столе и внимательно рассматривала мою, горевшую огнем физиономию.

- Так он прав, - взгляд мамы скользнул по моему и вправду, поплотневшему последнее время тулову, я попыталась втянуть пузо, но оно не втягивалось, - Ты стала много сладкого есть, и - результат! Кто за диван вчера штук двадцать фантиков натолкал? А апельсины все кто перетаскал, на неделю купленные? И крошки от батона в постели не у меня ведь? А?

Она смотрела серьезно, но глаза у нее смеялись и искрили озорными лучиками.

- Ну-ка, подойди ко мне.

Она притянула меня за руку поближе, и растянула широкий подол моего платья.

- Надо же... Абсолютно мятая ж...па! Ведь не врал. А то, что у тебя воротничок серый, вместо белого - он не говорил? Вон, посмотри.

Она вытащила зеркальце и в глубине чуть мутного стекла я увидела щекастую физиономию, уныло нависающую над грязноватым воротничком.

- Ты воротничок новый пришей, который я тебе еще в воскресенье дала. Платье погладь. И туфли помой с мылом. Я тебе ведь не зря их вчера на стол поставила, а ты их спрятала под диван. И увидишь сразу - мир изменится.

Я недоверчиво посмотрела в её хитрые глазищи.

- Точно-точно. Проверено. И еще, знаешь что?

Она притянула меня совсем близко, взяв теплыми пальцами за ухо и щекотно шепнула:

- Тайну хочешь, открою? Он в кого-то из вас втрескался. И судя по этому, - она, больно потянув меня за хвостик косички, вытащила жеваный комок бумаги из волос, - В тебя! Точно.

Я покраснела. Постояла в нерешительности, вытянула из под маминого белого, пухлого локотка зеркало, старательно пригладила растрепавшуюся челку и, завязав покрасивее бант, пошла к дверям.

- Ирк! Постой. И запомни - жаловаться больше не смей.!

Я обернулась. Мама по-прежнему сидела на столе и даже болтала ногами, как девчонка.

- Узнаю, что жалуешься, уважать не буду. Поверь- не буду совсем. Разбирайтесь сами, без взрослых. Ябедничать - последнее дело.

Я - то, конечно согласна была с мамой, но Маринка ныла и бегала жаловаться каждый день, по сто раз.

РаисПална, отчаявшись, применила последнюю меру наказания и вызвала Юркиного папу на общее собрание. Это жуткое изобретение, под названием "Дети + родители", любили устраивать у нас в школе. В зал набивались многочисленные родственники учеников, и учительница вела диалог между нами и нашими родителями в присутствии всех. Собраний этого боялись все, даже отличники, причем ругали нас редко. Чаще хвалили, поздравляли, вручали грамоты, рассказывали об успехах.
А тут...

Крепкий, похожий на старый деревенский дуб, в верхушку которого прошлым летом попала молния, суровый Юркин отец сидел на первой парте молча, опустив голову. РаисПална грустно переворачивала странички многострадального дневника, показывая на просвет дырки и зачитывая многочисленные, красиво и печально написанные замечания.

Юрка сидел рядом с отцом, смотрел в парту, иногда ковыряя пальцем на отполированной деревяшке, что-то, видимое ему одному. Его голова - бритая круглая, скорее даже овальная, вроде дыни, положенной набок, подпрыгивала от каждого РаисПалниного слова. Затылок покраснел, и можно было представить, какого цвета были щеки. Наверное, как свекла, которую мама варит на винегрет.

- Скажите, Виталий Андреевич. Вот я вижу, везде есть чья-то подпись, под каждым замечанием. Это ваша?

РаисПална подошла к папе поближе и сунула ему под нос Юркин дневник. Юрка набычился и засопел. Так сопит у доски наш великовозрастный Степка, третьегодник, непроходимый двоечник и жуткий балбес.

- Это я не видел, Раиса Пална, - Юркин папа загудел басом, и покраснел, не меньше сына. По его мощной шее градом стекал пот, он сжал руки в кулаки, размером с арбузики - мурашки, которые мой дед засаливал в бочке, - Это жена пишет. Читает, вернее. Подписывает, то есть, прочитавши...

Он совсем запутался, и вдруг, не с того не с сего врезал Юрке здоровенную затрещину. У того мотнулась голова, и он гундосо заревел, вытирая нос грязными, чернильными лапами.

- А дома еще схлопочешь, паразит. По первое число. Я тя воспитаю.

- Виталий Андреевич. Нет! Разве это метод? - РаисПална запищала тоненько и испуганно, хотела вытянуть Юрку из-за парты, но Виталий Андреевич впал в раж, и добавил сыну ещё, уже вдоль спины.

Собрание было сорвано. Юрка ревел в голос, а РаисПална безуспешно тренькала колокольчиком.
Мы с Маринкой злорадно хихикали на задней парте, пока стоял шум, и все успокаивались. Наконец затихло, и РаисПална обратилась к нам:

- Вот девочек еще обижает. Вчера он прибил Мариночкин учебник к парте гвоздиками. Правда, Марина?

Маленькая Маринка вскочила и звонко ляпапула на весь класс:

- А ещё, он меня в мальчуковый туалет за руку затаскивал. И дверь хотел закрыть, я еле вырвалась.

Настала зловещая тишина, в которой резко прозвенел звонок...

***

Радостные вопли наших классных дурачков меня уже замучили, и я, прижав в груди свой заветный песенник, забралась в самый уголок дальней полупустой рекреации на втором этаже. Здесь казалось намного тише, этаж старшеклассников был под негласным табу для нас, малышей, но, спрятавшись за кадку, спокойно можно было пересидеть шумную перемену, и даже переписать новую песню, которую притащила мне Оксанка.

"Ах, васильки, васильки, сколько вас выросло в поле"... Я, почти каллиграфическим почерком, выводила круглые буквы, еле уместив тетрадку между подоконником и неловко выпяченной вперед коленкой. Надо было нарисовать еще васильки, а для этого у меня был замечательный, успешно спертый у Лешки, начальниковского сынка, голубой, ненашенский фломастер. Такого оттенка ни у кого, кроме Лешки не было, я его тихо вытянула у него из красивенного пенала с мотоциклами, и спрятала в карман. Он заметил - я точно видела скошенный голубовато-зеленоватый глаз, но промолчал, и даже отвернулся. Как будто нарочно. Точно - тоже втюрился, девчонки не зря хихикали.

Я высунула от старанья язык и ускорила темп, потому что уже кончалась переменка. «Помню у самой реки, их собирали...».

Собирали-то их для Оли, но до Оли я не дотянула, потому что из дальнего угла коридора вдруг раздался визг и знакомый, писклявый вой. Маринка!

Рванув со всех ног, я одним прыжком проскочила рекреацию, и в толпе старшеклассников заметила толстую спину Юрки. Он стоял в углу, около дальней двери и делал какие-то странные движения руками, как будто доил корову. Только вот голос у той коровы был знакомый.

При ближайшем рассмотрении картина оказалась плачевной. Маринка стояла, зажатая между круглым Юркиным туловом и стенкой, согнувшись и мерно мотая головой. Приглядевшись, я поняла, что он, крепко стиснув в кулаках кончики Маринкиных кос, в ровном ритме дергает за них - из стороны в сторону. Причем дергает, похоже, давно, потому что у Маринки раздулся нос, опухли глаза и она стала похожа на Ниф-Нифа.

Гордые старшеклассники дефилировали мимо, практически не обращая внимания на мизансцену, и только пара олухов из восьмого А, стояли рядом, ржали и отсчитывали ритм.

Как-то в один момент во мне образовалась бесстрашная и злая сила… Я сразу решила, что надо делать. Сунув песенник в карман, я отошла подальше и, с разбегу, тараном врезалась в мягкий Юркин бок, одновременно лягнув его под коленку. Гад отлетел в сторону, врезался в томную девицу из десятого, та поскользнулась на гладком школьном линолеуме и грохнулась поверх Юрки почти плашмя.

Пользуясь заварухой, я схватила совсем обалдевшую Маринку за руку, и мы понеслись ней в сторону девчачьей физкультурной раздевалки, сметая всё на своем пути.

Заветная цель была уже близко, вместе с нашим спасением, и тут я услышала топот. Юрка нас догонял и, судя по распаренной физиономии, сосредоточенно насупленной и красной - с самыми серьезными намерениями.

Маринка даже побледнела, завыв в полный голос, и я поняла, что у нас один выход - вверх, по лестнице. Там, почти на чердачном этаже, маленькая раздевалочка была вроде секретика-скворечника. Мальчишки там не ходили.

Я тычком протолкнула Маринку вперед, она взлетела испуганным воробьем, и скрылась за дверью. Я, уже на последней ступеньке обернулась и увидела, что Юрка, злющий, как черт, уже подскочил к лестнице и сворачивать не собирается. Тогда, видя, что карта наша бита, а в руках у гада здоровенная, железная линейка, неизвестно зачем прихваченная, я схватила чей-то валяющийся портфель и сбросила его вниз.
Юрка присел, и закрыл голову руками. Сквозь пальцы потекла кровь.
Повести | Просмотров: 810 | Автор: Анири | Дата: 11/09/17 15:32 | Комментариев: 2

Я швыряла бездумно строчки,
Грохотали они, как вёдра.
Эта чёртова полуточность
И в мелодии и в аккордах
Так мешала....Так вас смешила...
Снисходительность... Ради Бога!
Получувствами согрешили,
Полумерами. Недотрогой
Стих мой был...ощетинил кожу,
Защищаясь от ваших пальцев.
Но тихонько пищал он все-же
Средь огромных неандртальцев -
Средь стихов, что часов точнее,
И шикарнее плит могильных...
Придавили его... алеет
Полукровь на асфальте пыльном.
Лирика | Просмотров: 486 | Автор: Анири | Дата: 11/09/17 15:29 | Комментариев: 7

Когда твою шутку не понял
Никто, даже тот, кто в душе,
И отсвет не лунный у кровель,
И стих, что ни день, всё клише
И Он в равнодушном далеке -
Так холодно-лживо пречист,
И каменно падают строки,
И пачкают каменный лист,
Ты знаешь – еще лишь неделя –
Часы вдруг покажут – ноль - ноль
А мельник, я знаю, промелет
В мукУ всё - и радость и боль
Лирика | Просмотров: 496 | Автор: Анири | Дата: 09/09/17 09:21 | Комментариев: 0

Что-то случается в мире -
Камни выходят из моря,
Камни ложатся на души
Ровной тяжёлой грядой...
Каменно-чётки мерила
Радости нашей и горю.
Каменно-жёсткие уши -
Иерехонской трубой
Надо кричать - не услышат!
Каменно-серые стены -
Вниз, до прибоя морского -
Волны бессильно скользят...
Каменно-черная крыша
Ровно ложится - без крена
Так безысходно убога -
Каменная стезя...
Лирика | Просмотров: 486 | Автор: Анири | Дата: 09/09/17 09:20 | Комментариев: 0

- Баб. Зима когда кончится? Я весну хочу. А баб?

Мы с бабой Аней брели в музыкалку по тоненькой тропке, проложенной через огромные сугробы на пустыре. Ветер нес острые колючие снежинки, хлестал ими по лицу, лез за воротник и в рукава, лепил по коленкам и даже задувал в валенки.

- Будет тебе весна, вон смотри лучше красиво как вокруг.

Мне набивался снег в рот и в нос, отвечать было неохота, и красоты особой я не наблюдала в сплошной круговерти снега. Жутко замерзли ноги, и очень хотелось ныть.

У нас с бабушкой эта дорога в музыкальную школу вообще была довольно тернистой.
Сначала мы шли через небольшой лесок у окружной дороги, потом через пустырь до автобусной остановки. Там, у самого пустыря, была конечная остановка автобуса. Одинокая будка с поломанной крышей и изрисованными стенками конечно прикрывала редких пассажиров от ветра и непогоды, но автобус ходил так редко, что мы успевали продрогнуть до костей.

Чуть согревшись мы пересаживались на второй автобус, он был уже поудобнее, совсем городской, но моя бабуля не искала легких путей, а искала коротких, поэтому мы выходили снова, именно у леса. Вернее - маленького лесочка, в черноту которого вела разбитая мощеная дорожка, почищенная от снега лишь кое-где, и мы лезли по колено в снегу, пыхтя и отфыркиваясь, как два кита. Дорожка упиралась в скрипучее крылечко с заднего двора старой, деревянной школы. За школой было кладбище и я, приседая от ужаса, держалась за бабушку крепко, вцепившись в мокрый подол пальто.

Но зато, можно было на переменках вечерних занятий отлично пугать уборщиц, изображая крик ночных сов хорошо поставленными на уроках хора голосами. Да и привидения – это вам тоже - не фунт изюма.

- Аааууу, ииииуууу.

Бритый под ноль Вадим, похожий на табуретку с короткими ножками, лучший ученик, солист школьного хора, трубно завывал из темного угла под лестницей. Я хлопала раскрытой тетрадкой по нотной папке , изображая звук крыльев страшной ночной птицы, и тоже подвывала тоненько.

- Иииииуу, иииии

- Чтоб тебе, нехристище.

Маленькая, как гномик уборщица замахивалась на нас плохо отжатой тряпкой. Мы прыскали в стороны, а грязная вода стекала на крашенный пол, образовывая мутные лужицы.

***
Длинные уроки фортепиано, мучительные и изматывающие, я ненавидела яро. Разбегающиеся и сходящиеся гаммы были тягучими, как резина, хроматические ломались в самом неожиданном месте, жуткими спотыкачками. Мой педагог по фортепиано, грозная Езриль (Извергиль, как называл ее папа) беленела, норовила врезать мне по пальцам корешком дневника и швыряла ноты в угол. Ноты шелестели и влажно брякались на пол, а я побитой собачкой плелась за ними и несла их назад.

Я никогда не рассказывала маме об этом, предполагая, что узнай она - от плотно набитых в войлочную башню извергильских волос не останется и клока.

Но зато потом было сольфеджио. А на нем, тоненькая, стройная, похожая на танцовщицу из Андерсена, Венера Игоревна творила с нами волшебство. По мановению её тонких пальцев мы вдруг превращались в звуки. Взмах - и тягучая, протяжная нота чудом возникала откуда-то из первого ряда, еще взмах - нежнейший звук из второго, и вот уже полновесный аккорд заполнял нас до краев. И тоненькое пициккато, которое тренькали две сестрички-близняшки остренькими голосами щекотало где-то у самого сердца.

А потом еще можно было пугануть бабушку. Выждав, когда схлынет поток музыкальных гениев, прокравшись незаметно в тесную, полутемную раздевалку, я прыгала на нее сзади и верещала страшным потусторонним голосом. Баба Аня каждый раз пугалась, грозила мне щуплой ручкой, а морщинки на её полном, яблочно-розовом лице играли, собирались и разбегались снова, как тоненькие лучики.

Самым же большим счастьем, редким моим подарком судьбы - было пойти в музыкалку с мамой.

Там - из гордой, недоступной, всё знающей и строгой учительницы, она вдруг становилась маленькой и растерянной девочкой. Внимательно выслушивала упреки Извергиль, послушно кивая головой (и только по ее, обычно пухлым розовым губам, вдруг сжавшимся в тонкую, злую линию, я понимала, как трудно ей держаться).
Неловко примостившись в самом уголке толпы мам, переписывающих задание, вывешенное в коридоре на пыльном деревянном стенде, вставала на цыпочки, и ежеминутно поднимая очки повыше, близоруко щурясь, быстро писала кривые нотки в моей толстой тетрадке.

А я стояла сзади и гордо крутила головой. Мама была самой красивой из всех теток, полной, белой, нарядной и душистой. У нее в ушах и на руках к яркими ноготками всегда сверкали, как росинки украшения, а рыжие волосы были собраны высоко и пышно. И заметив какого-нибудь противного дядьку, уставившегося на моё сокровище, я тут же вбуравливалась между, прикрывая ее своим телом.

***
- Мам! Опять подслушивала? Тебя же ругали, вон ты наследила на полу.

Мама смеялась, стаскивая с голову пушистый шарф, весь в таящих искристых снежинках и вытирала ноги о расстеленный половичок.

Каждый раз, когда у нас начиналось сольфеджио, она выскакивала на улицу и под окном, вскарабкавшись на пень, слушала наше пение. Ей очень нравилось. Я это знала, и всегда старалась заглянуть за занавеску, мне казалось что я вижу как блестят ее глаза, и даже слышу – как она подпевает.

И уже совсем поздно, после занятий, сойдя с автобуса на конечной остановке, мы с мамой, взявшись за руки, размахивали ими, как маленькие и орали на весь лес арию Ленского.

- Падууу ли я, - звонко кричала мама, а с деревьев осыпался снег, мягко плюхаясь на дорожку.
- Стрелой пронзенный - вторила я, стараясь перекричать, срывалась и хрипела...

***

- Баб. Ты мне платье погладь. А то у мамы там сегодня собрание, про цирк. Она поздно придет. А?

Бабушка странно посмотрела на меня, подвинула поближе кашу и хмыкнула.

- Я то поглажу. Чего не погладить. А ты кашу вон ешь. Не усугубляй.

Слово "усугубляй" мне представилось противным губошлепным зверьком, и я ничего не поняла. Запихнула в себя кашу, помыла тарелку, и, схватив наглаженное платье, убежала к себе. На улице мело так, что стекло казалось белым, вроде его облили молоком. Я задернула шторы, аккуратненько развесила платье и тихонько вышла в коридор.

В пустой квартире было тихо, прохладно и темно. Бабуля дремала в кресле, я на цыпочках прокралась мимо неё, в зал.

В самом углу большой комнаты стояла елка. Вчера мы с мамой вдвоём, целый вечер наряжали ее, весело и дружно. Правда быстро кончились игрушки, но мама жестом фокусницы достала разноцветные пушистые мотки ниток и мы быстро навертели кукол с торчащими в разные стороны руками и косматыми головами. А потом клеили кольца из блестящей бумаги, превращая их в длинные цепочки с неровными звеньями. В них запутался, вернувшийся к ночи с работы папа, и мы долго отдирали свою красоту от его штанов, хихикая и толкаясь.

***
Уже неделю ощущение щенячьего счастья не покидало меня. Новый год был совсем близко, и суматошно-радостное предчувствие сказки кружило мне голову.

А тут ещё завтра мы идем в цирк. Господи! Как я мечтала о нём. Как я любила этот запах, замешанный на чем-то молочно-сладком с примесью опилок и еще чего-то звериного, тайного. Когда гасили свет и зажигали огни, мне хотелось затаить дыхание и взлететь туда, к куполу, взмыть птицей и навсегда остаться там. В первом же номере я начинала плакать, сама не зная почему, мама хмыкала, улыбалась и вытирала мне нос белым, жестковатым платочком. Потом обнимала, чуть прижав к себе... и то, что происходило там, внизу, на арене - становилось нашей тайной.

Забравшись почти под елку, скрутившись калачиком на мягком ковре, вдыхая аромат хвои и конфет, развешанных по широким, темным лапам, я представляла себе, как сверкающими стрелами взмывают к куполу гимнасты, вздрагивала, когда фокусник втыкал нож в красавицу -принцессу и улыбалась, разглядывая клоуна с черной собачкой. Все было, здесь, рядом. Как наяву...

***

…Проснулась я от того, что яркое зимнее солнце защекотало мне щеку. Я вскочила, проверила, на месте ли платье, и с ужасом посмотрела на часы. Представление было утренним, проспать - не просто невозможно, это - подобно смерти.

Вылетев на кухню, я, быстренько чмокнув всех, уселась за стол и придвинула тарелку.
И тут поймала странный мамин взгляд. Она смотрела мне прямо в лицо, серьезно, без улыбки. Глаза у нее уже были подкрашены, длинные красивые стрелочки их удлиняли и она была немного похожа на кошку из соседского окна - рыжую, пушистую и надменную.

- Ира. Ты разве забыла, что в цирк мы сегодня идем без тебя?

Кусок батона выпал у меня изо рта, я уронила чашку и молоко водопадом ринулось со стола, залив мне тапки. Баба Аня вскочила и полотенцем попыталась спасти положение, но я, неловко развернувшись к маме, перевернула и ее чашку, попутно задев локтем папин стакан.

Но мне было на все это уже наплевать, я стояла и молча смотрела, как наш красивый утренний стол превращается в помойку и не шевелилась. Я даже не плакала. Я просто, наверное, перестала дышать.

***
Пришла в себя я от того, что бабушка промакивала мне воспаленную физиономию холодным, мокрым платком и внимательно её рассматривала. Первый раз в её глазах я видела укор:

- Ну ты и вопила, дорогая. Как ослица.

В жизни бабушка не говорила своей "единственной внучечке" таких слов. Но я их точно заслужила, потому что, как в тумане вспоминала истерику, которую устроила. Ужас потери, разочарование, обида - все хлынуло в мою бедную голову, и я думала только об одном - пойти! Пойти в цирк - любой ценой!

Я ползала и орала, цеплялась за мамины ноги, объясняла, обещала и снова орала. Но мама была неумолима. Отцепив от себя мои дрожащие, мокрые руки, она холодно посмотрела на меня:

- Ира, за свои плохие поступки надо учиться отвечать. Достойно. И уважать себя.

***

Дверь приоткрылась и я узнала эту осторожную тень. В мою скорбную комнату проник свет из коридора и хитрый глаз. Папа...

- Ну что, Голяп? Ты как тут? Я, знаешь, тоже не пошёл. И вот что еще... Хотел на Новый Год, да ладно!

Он подошел ближе и я увидела, что у него в руках чуть поблескивают новые, маленькие хорошенькие коньки.

- Ну-ка вставай. Пошли учиться...

На пустыре перед домом, была огромная замерзшая лужа. Папа держал меня крепко. и я плыла, как Одиллия и Одетта, купаясь в свете только что выглянувшей луны.

Боль тихонько стихала, обида и недоумение чуть-чуть разжали хватку и я уже могла свободно дышать.

- Знаешь, Голяп. Мама держит слово. Всегда. Как ты думаешь - это плохо?

Я молчала...
Повести | Просмотров: 1039 | Автор: Анири | Дата: 11/05/17 16:04 | Комментариев: 0

Свечи в торте с зайцами горели ярко, даже потрескивали. Свет дрожал и освещал Оксанкину напряженную мордочку и круглые щеки. Подружка приготовилась дунуть. Ей надо было разом загасить все восемь свечек, задача оказалась ответственной, а Оксанка не привыкла что-либо делать плохо или не полностью. Поэтому она надулась, как пузырь и зажмурила глаза. В дрожащем отсвете пламени ее личико изменилось, и я только сейчас заметила, какая она симпатичная. Розовые щеки смугло горели, чернющие ресницы в прижмуренных глазах были такими длинными и мохнатыми, что отбрасывали легкие тени.

Мама подошла сзади и ласково поправила гладкие пряди, падающие ей на плечи.

Что-то больно кольнуло меня в бок. Я узнала это ощущение. Как только оно появлялось, я обязательно делала какую-нибудь гадость. И виновата была в этой гадости всегда мама. Но она этого ее знала, потому что я берегла её от такой неприятной мысли. У меня засвербило в носу и зло защипало глаза. Я набычилась.

К проигрывателю, стоящему на тумбочке у окна подошел папа, выждал минутку и запустил пластинку. Песенка про день рожденья грянула на весь дом, мама опустила руку Оксанке на плечо. Та дунула так, что дрогнули зайцы, с ближайшего грибка слетела тоненькая шляпка, а свечки погасли сразу все, до единой. Гости захлопали, закричали ура, а папа, как фокусник, вытащил из-за спины букетик гвоздик и, вручив их подружке, взял ее на руки. Эта толстая корова, свесив ноги в нарядных красных сандалиях почти до земли, сидела у моего папы на руках и, обняв его за шею, довольно хохотала, сияя черными глазищами.

Тут, по сценарию, я должна была влезть на табуретку и с выражением прочитать сочиненный мамой стих, про красивую умную девочку, которая выросла и стала еще умнее и красивей.

Я залезла на табуретку. Музыка стихла, все гости уставились на меня. Набрав побольше воздуха и, глядя прямо на противную подружку, я выпалила.

- Ничего! Мы вот на юг поедем когда, все вместе и Оксанищу эту возьмем. А я тогда все глаза песком засыплю. Пусть знает.

И прочитала стих. Громко и с выражением.

Папа медленно опустил Оксанку, и погладил её по голове. Было поздно, потому что та дико заревела и села на пол. Тогда папа поднял её с пола и прижал к себе покрепче, успокаивая.

Я слезла с табуретки и в звенящей тишине, глядя в папино лицо, громко, мстительно заявила.

- И тебе засыплю! Тоже! - и, развернувшись, вышла из комнаты.

Медленно-медленно я шла по коридору и вела пальцем по светлым обоям. Уже у кухни меня догнала мама.

- Мне надо с тобой поговорить, Ира. Серьезно.

Она посадила меня на стул, села напротив. Я хотела вырваться и убежать, но руки у мамы были сильные, и вывернуться не получилось. Она грустно смотрела мне прямо в глаза, и на ее белом лбу собралась складочка, а розовые губы подрагивали. Так всегда было, когда она сильно сердилась.

- Я многое тебе объясняла, Ира. Про Оксану, про её жизнь, про маму её тоже. Ты вроде все понимала. Или нет?

- A чего она?

Вредный червяк в моей голове ворочался, а в боку все покалывало. Мне уже было стыдно, но признаться - означало сдать позиции. А я свои позиции без боя не сдавала.

- Значит так!

Мама встала, зашелестев шелковым новым платьем, от которого пахнуло духами и шоколадом. Мне уже так захотелось прижаться к ее теплому боку и зареветь, что стало плевать на этот бой. Я рванула к ней, но она уверенно отстранила меня, отошла к двери. Потом повернулась ко мне.

- Мы все идем в цирк на Новый год, ты знаешь. Все, кроме тебя.

У меня даже дернулась голова, как от удара. Слезы прорвали плотину и хлынули градом.

...

- Ты обалдела, Ангелин. Ребенок два месяца ждал этого цирка, она вон, весь альбом клоунами и медведями на велосипедах изрисовала. Надо же меру знать! - Анна вдруг снова стала той, резкой, дерзкой, которой была сто лет назад, еще до своего превращения в круглую, добрую старушку и напряженно смотрела на дочь.

- Мам, наказание должно быть запоминающимся, иначе оно не имеет смысла. Она поступила зло. Это стоит наказания. Оксана как песик бездомный живет, у нее радости никакой нет, ты же знаешь, Верка забросила её совсем. Я Ире все объясняла. Она все поняла. И сказала мерзость просто так, из вредности и злобы.

- Эта Верка тебя чуть со всеми родными не перессорила, Линка вон, хорошо она здоровая кобыла, и родила без бед. А если б скинула, да не дай бог ребёнок помер? Ты как бы в глаза людям смотрела?

Голоса взрослых на кухне гудели, то нарастая, то удаляясь. Мне казалось, что кучка пчел слетелась на мед, капнутый на стол. И пчелы, пока весь мёд не растаскают, не разлетятся. Я сидела у себя в комнате на диване и клевала носом. Гуд меня усыплял, но слова я различала. Особенно баб Анин, она говорила грубо и раздельно, и только её голос не жужжал, а бил по перепонкам, вызывая странную боль в голове.

- Про Бориса поговорят, да забудут, козла этакого. Он уж там, перед Линкой усом повёл, та и растаяла, простила. А тебя век с твоим добром вспоминать будут. И в Веркой твоей, приблудой. Ты же их познакомила.

- Мам. Он не телок, я его за ноздрю не вела на случку.

Глубокий и нежный мамин голос тоже выбился из гула и прозвучал так, как в у нас в орекестре в музыкалке звучит валторна. Нежно, переливисто - и один, во вдруг возникшей тишине смолкнувшего аккомпанемента. Я даже проснулась, и болезненный стук в голове на минутку затих.

Но бабушка сбила тон:

- А ты еще дочь её привечаешь. И с Иркой позволяешь дружить. Да еще и так наказываешь собственное дитя. А у Оксанки этой уже сейчас глаз блудливый. Вылитая же мать, копия.

Баба Аня снова стала говорить громче, я совсем проснулась. Голова болела все сильнее, я легла на диван, чувствуя, как тянет ноги, ломотно и неприятно. Болело горло так, что я не могла глотнуть и, пытаясь позвать маму, я просипела:

- Мааа. Мааа.

Никто не слышал и мне показалось, что я одна. На всем свете...

***

Как я обожала болеть. Сейчас, когда уже спала температура, но все еще от малейшего движения меня бросало в жар, мне разрешили лежать в мампапиной спальне, на огромной душистой кровати с белоснежным, гладким, холодящим бельем и читать Большую Советскую энциклопедию. Энциклопедия была тяжелой, как гиря, но я все равно, с трудом вытаскивала её из тесноты шкафа и тащила на кровать, запыхавшись от усилий.

Баба Аня ругалась "неслухом", но подкатывалась ко мне теплым шариком и подтыкала одеяло со всех сторон, подсовывая подушку под плечи. Потом чистила мне апельсин, делила его на дольки и включала шикарный мамин торшер из золотистых шаров, нанизанных один на другой.

Я читала все подряд, но особенно меня занимали медицинские статьи с картинками. Особенно, там, где все в разрезе. Я подпихивала книжку поближе к свету и внимательно изучала извитые дорожки сосудиков, изгибы костей и что-то еще, непонятное и завораживающе-пугающее.

Потом приходила мама, снимала в прихожей шубку и через полуоткрытую дверь врывался запах снега, свежести, цветов и еще чего-то, запретного, терпкого, но приятного. Она подходила ко мне, и наклонялась, коснувшись губами лба. Потом трогала щеку прохладной, мягкой ладошкой и гладила по голове.
А вечером долго сидела у меня в комнате на кресле и читала мне сказки вслух.

***

- Тссс. Ирка спит, не шуми. Она сегодня первую ночь не бухыкала, сейчас разбудишь, начнет кашлять опять. Господи! Ты чего ж датый такой с утра! И куда ты такую. Как ставить будем? Где- же ты взял - то ее?

Я медленно выныривала из ночи. И выныривание это было жутко приятным, потому что одновременно мне вспоминалось, медленно и тягуче, куда вчера вечером, закутавшись, как дед Мороз в тулуп, напялив старые дедовы валенки и смешную мохнатую шапку (пыыыыжик - тянула мама, хихикая) ушел папа. Он ушел дежурить в наш хозяйственный магазин за лесом. А туда должны были привезти елки. Мама рассказала мне, что если папа с мужичками, под бутылочку, разгрузят машину с елками, то всё может быть, и одна красавица будет наша.

Я вскочила и, прямо босиком, в рубашке, бросилась в коридор. А коридор заполнял запах. Безумный, яркий, свежий , лесной аромат ворвался в нос, закружил голову и я, чихнув пару раз, гикнула радостно и, проскочив пьяненького папу и испуганно посторонившуюся маму, влетела в зал.

Она! Занимала! Всю комнату! Темная, пушистая, мохнатая. Такая красивая, что я села на пол, рядом с елкой, взяла ее за колючую лапу и заплакала.
Повести | Просмотров: 761 | Автор: Анири | Дата: 11/05/17 15:58 | Комментариев: 0

Вновь в полынных степях сотни яростных солнц
Иссушили траву добела.
И над самой рекой, в синеве, испокон
Золотые летят купола.
Золотые летят и исходит трезвон,
Разбивая рассветную тишь...
Твой полет в поднебесье уже завершен,
Ты, я знаю, уже не летишь.

Ты уже не летишь средь холодных миров,
Зябко ежась от звездных дорог,
Гонит в травы пастух стадо томных коров.
Вот и полдень... горячий песок...
Ты бежишь и смеешься под синью небес,
Босиком, в сарафане, с бантом...
Я закрыла глаза, только сон не исчез,
Я всё время пишу не о том...

...Дом над речкой и сад, вишен алый туман,
В палисаднике флоксовый мед,
На скамейке забытый старинный роман,
Желтоглазый, пушистенький кот
В круге теплого солнышка тихо мурчит
Ждет хозяйку и щурит глаза.
Это только во мне до сих пор всё горит,
Всё не знаю, что Богу сказать.

Всё не знаю, что там, где полынный разгул
Рыжей девочки смех всё слышней.
Все пишу по ночам ей свою ерунду,
Все тоскую, тоскую о ней...
А она гонит уток на старый затон,
Собирает кубышки в букет,
И мальчишка соседский в неё вновь влюблен -
В этот яркий и солнечный цвет

Кучерявых волос, заплетенных жгутом.
В зелень глаз и в характер - кремень.
Утекает вода вместе с майским дождем,
И опять растворяется день,
Я уже не тоскую, о чем тосковать,
Только жаль, мне уже не найти,
Этот дом, это детство и ту благодать,
Даже если полжизни в пути...
Лирика | Просмотров: 518 | Автор: Анири | Дата: 11/05/17 10:00 | Комментариев: 1

Магистрал

Немилосердны требованья муз -
Их ультиматум часто непонятен,
В вине тех истин — как на солнце пятен,
И хрупок несгибаемый союз.

А я тех комбинаций не боюсь,
Которые рождаются в печати:
Их пелена уже не виноватит,
На сердце крест переиначен в плюс.

К чему стесняться кляксы под пером?
Ведь голоса ещё не глушит гром,
Лица не скроешь тряпкой маскарадной;

Ты молод, выразителен, речист,
Потребуется только чистый лист —
Пиши слова, что сделаются правдой

Аequans

1.
Немилосердны требованья муз -
Они всегда желали только крови!
И с каждым разом жестче и суровей
Была их хватка. И силен искус

Свои стихи, как нищенка суму
(Что так полна безумством и любовью),
Уснув навечно, кинуть в изголовье,
Освободившись от словесных уз.

Уснуть, как кошка, нежась в ласке трав,
В тени прохладных, сумрачных дубрав,
Где ветерок игрив, лимонно-мятен...

И видеть в снах туманы берегов,
И степь и лес. Не слышать крик богов -
Их ультиматум часто непонятен.

2.
Их ультиматум часто непонятен,
Они ведь – боги. Резко сузив круг,
И взяв меня, как дуру - на испуг,
Велят молчать -безжалостно проклятье.

Но моему безбожью трижды кратен
Их приговор: "Душевный твой недуг,
Страшней земных, да и небесных мук.
Словесный бред глупее всех занятий,

Что мог себе придумать женский род,
С тех пор, как Ной всех спас от буйных вод!"
...И стрелка вдруг замрет на циферблате,

Где знак зеро. И будет сочтено
Мне время истин. Загорчит вино -
В вине тех истин — как на солнце пятен.

3.
В вине тех истин, как на солнце пятен,

Но грязь на солнце все-таки видней.
Идет война больных полутеней,
Из душ людских давно уже украден

Вселенский свет. И мир, похоже спятил
От вкуса слез детей и матерей.
От вкуса черной крови – озверел -
Разверзлась бездна - и зияет кратер

И запах серы сменит запах роз,
Но тихо смотрит с неба вниз Христос -
На мир, что стал бессмысленен и пуст.

Сердца людей - под грудою монет,
Но свет и тьма пока ведут дуэт -
И хрупок несгибаемый союз.

4.
И хрупок несгибаемый союз

Добра и зла, что в этом мире вечны,
Но зло - есть зло! Добро ж всегда беспечно,
И непонятно, кто храбрец, кто трус,

Чей тяжелей и неподъемней груз?
Добра, взвалившего беду на плечи,
Иль зла, что землю хочет изувечить,
Забыв, о том, что в смертии Иисус -

Нам выбор дал - любить или продать,
Он знал - придётся выбирать опять -
Но выбор стал так беден и кургуз

И мы все чаще путаем слова,
Сложив из них мозаику едва.
Но я тех комбинаций не боюсь.

5.
Но я тех комбинаций не боюсь -

В долины строк под вечер улетаю,
Так белизна листа меня спасает,
Как Архимед - спаситель Сиракуз.

Сожжет до пепла всё, что было - пусть,
Ведь новых строк вспорхнет чуднАя стая,
Из страха и молчанья вырастая.
Так спелый до пурпурности арбуз

Вдруг треснет звонко, обнажив нутро,
И соком изойдет. Но мой пророк
Провозгласит "Пора" опять некстати,

И заскрипят, как ломкий сухостой
Стихи дешёвой, мелкой шелухой,
Которая рождается в печати.

6.
"Которая рождается в печати",

Как Афродита в пене - неба дар.
Кто имя дал такое, как товар, -
Несчастной музе? Кубок непочатый

Стихов и слёз ее разбил, истратил
Последних капель сладостный нектар,
Измучил струны яростных китар,
Испачкал кровью древо рукояти

И острия безжалостных мечей...
Убийца муз - он чей-то и ничей,
Верней везде он - в избах, на полатях,

В дворцах, погрязших в смрадах и во лжи,
Там черный тлен и воронье кружит
...их пелена уже не виноватит...

7.
Их пелена уже не виноватит,

Убийцам муз - что саван, что шелкА,
Но слышу голос я издалека -
Поют они ...И свят и благодатен

И пахнет миртом, розами и мятой
Небесный дом. И я жива пока
И вяжет вязь неверная рука
Из тонких слов. Пусть странен и невнятен

Мой глупый стих. Он - совий хриплый крик -
Возник в тумане и к утру затих...
Он словно волчий и больной укус.

В душе и храмах сбили купола,
Но Божий знак всегда душа ждала.
На сердце крест переиначен в плюс.

8.
На сердце крест переиначен в плюс...

И этот плюс прошил картечью сердце,
Писать стихи - как будто бы раздеться,
И так пойти. И крики "Улю-лю",

И стыд и страх. И стекол визг и хруст,
И крик толпы - "Держите иноверца!
Стих ваш похож на глупого младенца,
Таких как он к закланию несут".

И вынут меч. Уже готов палач...
Держись мой стих, пожалуйста, не плачь,
Я -твой Адам, а ты - моё ребро.

Там просто дождь - и капли, что слеза,
Стриптиз души - что мне ещё сказать,
К чему стесняться кляксы под пером?

9.
К чему стесняться кляксы под пером?

Добавь штришок - и выйдет человечек -
Бредет печально, тушью лишь намечен...
В тетради всё опять пойдет вразброд,

Не те слова, верней они - горох.
Стреляют дробно, невпопад, картечью,
Похоже их собрали в то, что с течью
И ржавой ручкой старое ведро.

И как мне быть, когда стихи гремят,
И в них царит сплошной, кромешный ад,
И рубят музы рифмы топором.

Но я кричу, что вечно жив поэт,
Пока он жив - грозы и смерти нет -
Ведь голоса ещё не глушит гром.

10.
Ведь голоса еще не глушит гром,

И мы с тобой пока что на орбите,
Летим в гремящем, сломанном корыте,
Средь бурь земных. И верится с трудом

В рассвет и тишь. Пиратский темный ром
Уже давно - единственный напиток.
Все ищем мы с тобой бесценный слиток
Ведь бури идиотам нипочём..

И к черту всё! Есть чистая тетрадь,
И ночь и снег... ну как тут можно спать?
И кофе свеж...в нём запах шоколадный,

И вновь строка - правдива и легка,
Я возрождаюсь музыкой стиха.
Лица не скроешь тряпкой маскарадной.

11.
Лица не скроешь тряпкой маскарадной,

И что скрывать... вернее - перед кем?
Быть мастером простых и вечных тем,
Конечно проще, чище и отрадней.

Писать наивно, мило, очень складно,
Не рвать души. И в нежности поэм
Петь, словно Лель. И славить свой Эдем -
Что слаще нам любовного обмана...

И пить елей, сложив, как сено в стог
Десятки книг. Ну что ж, такой итог...
Ведь страшен пустотою лживый лист.

И не понять, что умер ты, хоть жил.
...Но тех страниц пока ты не открыл -
Ты молод, выразителен, речист.

12.
Ты молод, выразителен, речист,

В стихах твоих победно реют стяги,
В них мути нет, любовной нет бодяги,
Они - игра, ты в них - большой артист,

То вдруг монах, а завтра - атеист,
И верят все - и князи и бродяги...
Манипулятор призрачной бумаги,
Бравурных строк большой специалист.

Вокруг тебя гудит восторгов рой,
Твой слог зовет, его победный вой,
Как флейта манит ошалевших крыс,

Зачем тебе оружье и броня,
Для нас всегда готова западня -
Потребуется только чистый лист.

13.
Потребуется только чистый лист,

И пара строк, чтоб взять меня без боя,
Лишить души и дома и покоя,
Навеки сердце мне испепелить.

И щелкнет резко на арене хлыст,
Задев за край кровавого подбоя...
Но в эти игры все ж играют двое,
Бояться нам ли поднятых кулис?

У странных муз давно всё решено,
И крутит стих своё веретено,
Неважно кто из нас теперь оправдан.

У нас с тобой неравная борьба,
Кто побежден - решает лишь судьба,
Пиши слова, что сделаются правдой.

14.
Пиши слова, что сделаются правдой,

Но эта правда, словно чемодан -
И бросить жаль, зачем -то был он дан
А вот нести удобно ль? Но бесправны

Средь мира муз поэты. Вечно жаждут
Того что скрыл давно сплошной туман,
Мы пьём взахлеб, открыв словесный кран,
Но что отрава в нашей рифме каждой -

Не знаем мы, и манит нас Парнас,
И круче гор никто не знал из нас,
Дорога в гору проще всем, чем спуск

Последней каплей крови ляжет слог,
Никто из нас иначе и не мог...
Немилосердны требованья муз.
Поэзия без рубрики | Просмотров: 657 | Автор: Анири | Дата: 11/05/17 09:51 | Комментариев: 1

Старинное зеркало

Мягчайшей кожи бабкин саквояж
Пропитан нежным запахом вербены,
В его пустом нутре искажена
Сохранена незыблемость вселенных
И легкий звук - похоже, клавесин.
И stylo d'Amore" - ах - цвета "пепел розы"...
И в недрах темных, бархатных глубин -
Футляр прохладен и немного скользок...
На бронзе чернь - цветок и стрекоза,
Открыть легко - замочек - скань с рубином,
Стекло темно... таит его глаза -
Слуги любви? А может господина?
И профиль остр. Восточных лиц овал
Прекрасен так, изменчиво-случаен.
Кто вас в зеркальной глади начертал?
Кто обладал старинным знаньем тайным?
Кто подарил ваш облик зеркалам,
И чья беда в их безднах отразилась?
Один лишь раз вас поднесу к губам -
Лишь поцелуй...
Ах! Боже мой...
Разбилось...
Лирика | Просмотров: 486 | Автор: Анири | Дата: 11/05/17 09:47 | Комментариев: 0
1-50 51-100 101-150 151-190