Литсеть ЛитСеть
• Поэзия • Проза • Критика • Конкурсы • Игры • Общение
Главное меню
Поиск
Случайные данные
Вход
Рубрики
Поэзия [45603]
Проза [9989]
У автора произведений: 190
Показано произведений: 101-150
Страницы: « 1 2 3 4 »

Подгорела куличная корочка -
То ли горюшко, то ли грех на мне,
Вьюсь, что ниточка за иголочкой,
Что оставлена в старом тряпье.
Недошитом и брошенном швеями.
Чья рубашечка - тот давно иссяк...
Славит Бога народ. Но немею я.
Добавляю ваниль и коньяк
В снежность пышного сладкого творога...
...Пару рюмочек - на помин души.
Наша встреча, пожалуй - не скорая
Не спешу я... зачем нам спешить.

А на пасочке крест - мастер дело знал...
И цукатики, как рубин горят.
Из осколочков Бог мой меня собрал
Уж которую жизнь подряд
Лирика | Просмотров: 540 | Автор: Анири | Дата: 14/04/17 10:25 | Комментариев: 0

- Ага. Ты в мой день рождения, никогда пирожки не пекла. А вот в её - пожалуйста. Да еще и торт шоколадный привезли. Вобще…

Я сидела, насупившись на кухне, и ковырялась ложкой в молочном супе с лапшой. Тихо ненавидя этот суп, в котором вечно мерзкая пенка прицеплялась к скользкой лапшине, я казалась себе несчастной, потому что мама не выпускала меня из-за стола, пока я его не выхлебаю до дна. Противный суп не кончался, и я канючила.

- А сама говорила, ей шоколадок нельзя, ага. У нее палец вон, весь в сыпи. А на торте один шоколад, - я шваркнула ложкой, лапшины вздрогнули и разбежались по краям.
Мама обернулась и строго посмотрела через очки. Когда она так смотрела, красивые тонкие брови изгибались удивленными дугами, глаза из под дымчатых стекол становились яркими и густо-зелеными, а кончики розовых губ чуть вздрагивали

- Ира, доешь суп. И будешь печь эклеры, как тебя учили, на домоводстве.
Готовить я обожала и почувствовала, как сердце моё вдруг оттаяло и веселые шоколадные зайцы, собирающие морковку вокруг веселого, выписанного заковыристыми белыми буквами имени " Оксанка", перестали меня раздражать.

Торт привезла тетя Нина, папина сестра, видно его заказала мама, подгадав точно к тетиному отъеду в Москву, на учебу - как раз прямо к Оксанкиному дню рождения. И первый раз этот торт предназначался не мне.

Мама вытерла руки об фартук, посмотрела на меня внимательно, присела рядом. Помолчала, потом приподняла мое лицо за подбородок, слегка касаясь теплыми нежными пальцами. Я совсем растаяла - я обожала когда она так делает, и злость окончательно улетучилась, не оставив следа.

- Понимаешь, девочка... тетя Вера ведь никогда не отмечала её день рождения. Оксана даже думала, что у неё дня рождения нет. У тебя есть, у меня, у папы её, у мамы. А у неё нет, вот просто - ей не положено. Я её спросила тут как-то, а она так удивилась... Она ведь ни разу даже подарка не получила. За всю жизнь.

Я смотрела на маму, и даже с трудом поняла о чем она говорит. Как это - ни разу? Я этого себе представить не могла, и от жалости к подружке у меня даже ёкнуло в животе.

- И вот знаешь, ответь мне. Помнишь, ты написала в открытке, что любого человека надо кому-нибудь любить. Мне так понравилась эта открытка, я её даже сохранила. Так скажи - кто будет любить твою Оксану?

Я помолчала, смотря на пирожки, которые раздувались на глазах, и становились толстенькими белыми поросятами. Я не знала кто. Может быть это – мы? Но вот маму я не отдам...

Мама как будто прочитала мои мысли, улыбнулась, поцеловала меня в макушку.

- Сейчас папа приведет Оксану, она у нас побудет с бабушкой, а мы пойдем подарок покупать. Подумай, что ты хочешь ей подарить. Но лучше, - давай-ка возьмем ее с собой в магазин. Вдруг у нее есть тайные мечты?

Тайные мечты есть у всех, а как же. Тут я не возражала

Подарок мы выбрали сходу, даже не успев побродить по огромному, набитому донельзя людьми, магазину. Увидев швейную машинку, маленькую, изящную, но совсем как настоящую, с крошечным мотком ниток и малюсеньким блестящим колесиком, Оксанка вцепилась двумя руками в край прилавка и замерла. Она не замечала , что ее толкают со всех сторон, только подрагивал упругий длинный хвостик от каждого толчка. Я даже испугалась и тихонько ткнула в её мягкий бок кулаком, но она не реагировала. С боку, в профиль, я видела, как горел черный глаз, которым она водила, словно маленькая, пойманная под уздцы лошадка.

- У моей мамы такая. Она мне воротничок вышивала, птичками...
Мама вздохнула и достала кошелек,

***

Встала я в пять. Надо было сделать обалденные эклеры. А кто ещё? Ведь кто ещё будет так любить мою Оксанку?

Моему удивлению не было предела, потому что на кухне, сияя своим утренним свежим румянцем, рыжими пышными волосами и блестящими сережками, которые она надевала прямо с утра, сидела мама. В жизни она не вставала в выходной так рано. Что случилось – то? Наверное, она все же не хотела, чтобы ее единственная дочь опять ударила в грязь лицом, как тогда – на уроке…

***
…Занятие посвящалось заварному тесту, пирожными мы должны были угостить родителей. Для этого в углу класса накрыли стол, застелив его кружевной скатертью и расставив беленькие фарфоровые чашки. Даже настоящий молочник поставили, тоненький, с красивым изогнутым носиком, обведенным золотой полоской

… К концу занятия, я, самая последняя, вся потная от усилий, отдала свой протвешок Клавдее (так мы звали учительницу домоводства - добрую, уютную, пухлую как подушка, такую, что хотелось прижаться к ней щекой). Клавдея посмотрела на неровные грязно-желтые, рябые комки, жалостливо погладила меня по голове, но противень в духовку сунула.
Стыду моему не было предела, когда на столе после ухода родителей сиротливо остались мои приплюснутые лепехи, сверху залитые кремом. Засунуть крем в пирожные у меня не получилось….

***

Пыхтя, как паровоз, я заканчивала сбивать крем. Я очень старалась, но самое страшное было впереди. Противное заварное тесто у меня опять не получалось, взмокли от волнения руки, венчик выскальзывал и тонул в маслянистой смеси.

- Ты, вот, что, - мама сидела за столом, медленно цедила кофе и вкусно похрустывала орешками в сахаре - любимой своей сладостью, - Сильно не напрягайся. Делай все легко, радостно, Красиво работай, красиво двигайся, красиво думай. Тогда все получится красиво. Что вот ты скукожилась?

Она встала, подошла к кастрюле.

- Нда…, - отняла у меня девятое яйцо, которое я уже намеревалась вколотить в рябое тесто, которое никак не становилось гладким и упругим, что уж тут…Раскладывай, давай. Как есть.

Все было кончено. Чувствуя, как закипают в глазах слезы, я поплюхала комки на противень. Это был позор.

- Вов! - звонко крикнула мама в темноту длинного коридора, - иди духовку разожги, - поставила противень на табуретку около плиты.

Сонный папа, с усилием продирая глаза, видимо совсем не проснувшись, зажег спичку и решил присесть около раскрытой дверцы духовки. Не рассчитав расстояние, или оступившись, он сел прямо в центр противня, подавив всю мою неудавшуюся красоту.

Наверное, я не ревела с такой силой с самого своего рождения. Во всяком случае, сейчас бы я переорала рев того элеватора, который, по рассказам мамы ознаменовал мое появление на свет.
Папа, испугавшись до смерти, руками собирал с пола и штанов, скользкое, жидкое тесто и смачно плюхал его в кастрюлю.
Мама хохотала так, что звенели хрустальные рюмки в шкафу, а нервная соседка сверху начала стучать по батарее.

Отсмеявшись, мама разбила девятое яйцо в страшное содержимое кастрюли и ловко вмешала его, чуть еще похрюкивая от смеха.

Поганое тесто стало гладким и упругим. Точно, как на картинке, в кулинарной книжке.

***

… Утром, когда Оксанкин папа снова привел ее к нам, я еще спала, но сквозь сон слышала мамин тихий голос и подружкин смех, как будто звенели колокольчики. Спать было больше нельзя, так и проспать чего недолго, и я вскочила, разом натянула шорты и майку и выскочила в коридор. Мне навстречу шла незнакомая принцесса с круглыми, ошалелыми черными шарами вместо глаз, в пышном белом платье, с распушенными прямыми волосами, в которых струилась, матово поблескивая, тонкая атласная лента. Принцесса подошла к зеркалу и недоверчиво потрогала отражение. Поправила платье, крутнулась и снова потрогала. Потом повернулась ко мне, хихикнула растерянно и сразу превратилась в Оксанку, только красивую и с красным, распухшим носом.

- Ты чо? Ревела что ли?

Я потрогала свою ленту в Оксанкиных волосах и первый раз не ощутила - ни злости, ни раздражения. Наоборот, мне стало радостно и светло на душе. Покрутив подружку в разные стороны, я вихрем рванула в свою комнату, и, вытряхнув свою заветную шкатулку прямо на палас, достала брошку.
Тоненькая веточка из серебристого металла, с блестящей стеклянной капелькой на маленьком ажурном листике была моей тайной. Мне ее втихаря сунула в руки тетя Рая, еще прошлым летом, на вокзале, когда мы уезжали из деревни. Шепнула - "Матери не кажи". Я ничего не поняла, но брошку взяла. Так она и пролежала год в шкатулке, а вот теперь пригодилась.

Я приколола ее к Оксанкиному платью и, гордая собой, притащила за руку в зал. Мама улыбнулась, поправила мою перекосившуюся майку, но увидев брошку, вздрогнула. Притянула Оксанку, рассмотрела брошку поближе и ничего не сказала, только коротко глянула на меня странно блеснувшими глазами.
Повести | Просмотров: 749 | Автор: Анири | Дата: 13/04/17 10:27 | Комментариев: 0

Часть 3. Ирка. Глава 1. Браслет

Уже третий час мы лежали на диване, стоящем прямо у окна и грызли семечки. Старенький ободранный диван на кухне был всегда разложен и упирался в стенку, ту что под подоконником. Мы навалили на него все подушки и одеяла, которые нашли в доме, практически выровняв наше лежбище с уровнем окна. Такая конструкция позволяла нам, перевернувшись на пузо, беспрепятственно смотреть вниз, свесив головы. Что мы и делали - глазели во двор и плевались, стараясь попасть в длинного, хлыщеватого Мишку. Этот гад уже полчаса тер подошвами старых бот наши свеженарисованные классики.

- Во, какашка, - Оксанка, высунулась почти по пояс, нажевала полный рот семечек - вместе с шелухой и вытянула губы трубочкой, став похожей на гусенка. С чмокающим звуком она мастерски выпустила черно-белую рябую струю.
Я высунулась тоже, и, судя по тому, что Мишка задрал голову, офигело рассматривая небеса, снаряд достиг цели.
Мы быстро спрятались от греха. Я перевернулась на спину, и, рассматривая потрескавшийся потолок, лениво протянула:

- А завтра списать ему дашь. Вроде как не при чем…

Несмотря на то, что Оксанка была младше на три года и мы учились в разных школах, я была в курсе всех ее дел. Да и вообще, мне всегда казалось, что подруга наоборот - старше меня, лет на пять

Оксанка соскочила с дивана, взяла пустую миску, в которой осталась лишь парочка одиноких семечек и снова наполнила ее с верхом из почти опустевшей чугунной сковороды, размером с половину стола. Семечки Оксанкиному папе мешками присылали с Украины, и вкуснее этих, толстеньких, черных, с тонкой скорлупкой, которая аж лопалась от жемчужных, румяных от жарки бочков, я не пробовала.

Она поставила миску и ахнулась спиной на диван, рядом.

- Ну и дам. Падууумаешь. А классики пусть не стирает, мы вчера полчаса пыхтели с тобой. Я пачку мелков извела, мне папаня их на месяц выдал. Слушай, - она повернулась ко мне, разом забыв про Мишку, - Я у тебя битку видала. С цветком. Ой еее. Обменяй. А? На браслетик.

Она покрутила перед моим носом пухлым запястьем, на котором блестел гранеными вставками обалденный, тоненький, но самый настоящий, из красного металла, браслетик. Это чудо Оксанке привезли из отцовского села, в память о прабабке, с которой она была " як писана" и я его вожделела. Вожделела страстно, смутно и затаенно, понимая, что не судьба. И тут...

Я хитро помолчала, выдерживая паузу. Мама всегда говорила - " Торопиться с решениями глупо. Решение должно вызреть, сначала подняться, как тесто на пирожки, а потом стать упругим, единственным и готовым. Поспешишь, пирожки сядут".

- Обедать ко мне? Вон у тебя и жрать нечего. А у нас пупочки с гречей.

Оксанка облизнула губы розовым язычком, как котенок, но устояла

- Ирк. Ну чего? С биткой? Я тебе еще зеркальце дам, то кругленькое.

- Ну, зеркальце твое старое себе оставь, а вот браслетик...

Я пошла в прихожую и, покопавшись в кармане старенького плаща, достала битку. Что говорить - это была уж неделю как - моя гордость. Битка была бесценной.

Маме привезли крем откуда-то из за дальних границ, он был упакован не в стеклянную, как все крема на её столике, а в плоскую жестяную баночку. Как банки папиных мазей для обуви. Но та баночка была... не описать никакими словами. По нежному голубому фону плыли белые облака, превращались в завитушки, а те, в свою очередь, становились ромашками. Мама крем берегла и прятала его в тумбочку, видимо помня, как я года три назад, вылила ее духи из крошечной бутылочки в засохший фломастер.

Что она так расстроилась, я тогда не понимала, фломастер тоже был заграничный и не менее ценный, чем её сладковатая вонючка, похожая на мочу.

Мама вообще имела нехорошую привычку прятать от меня свои ценности. Конечно, её можно оправдать, так как я не отличалась особой бережливостью. И что-то испортить - мне было раз плюнуть. Вспомнить только разрисованную прямо по лаку накаленной толстой иглой изящную шкатулку, сделанную лично для мамы известным художником по росписи. Ну да...мне было четыре... и меня научили во дворе рисовать фашистские кресты. Мне было так интересно воплотить новые знания и, решив ими порадовать маму, я тщательно вывела на глянцевой лаковой поверхности штучек десять скрещенных "Г"…

Мы отвлеклись.

Я знала, где лежит крем, от меня вообще трудно было что-нибудь спрятать, и каждый день, когда мамы не было, я тихонько открывала ящичек её туалетного столика и доставала банку. Плотоядно погладив синие бока, я тихонько открывала ее, нюхала, и чуточку набирала на палец. Потом размазывала крем потщательнее и неслась в ванну мыть руки.

«Если каждый день по чуть-чуть, то это незаметно», - думала я, - «Но чертов крем кончится быстрее, банка освободится, а дальше - дело техники».

Что-то, а вот техника у меня была. Технически я действовала четко, точно, методика была проверенной и через папу. Папа отказать мне не мог и бледная грусть на челе, задумчивое жевание бутерброда без аппетита и остановившийся взгляд делали чудеса.
Правда банка, это был не тот случай, пустую банку мама должна была отдать и так. Что и случилось.

С сожалением вымазав остаточки, мама вздохнула, тщательно протерла банку салфеткой и сунула мне, что-то ворчнув про проклятых капиталистов, пожалевших дурацкой мазилки.

Папа набил мою драгоценность песочком и тщательно запаял края. С тех пор, в классиковом мире я прослыла королевой. С видом павы я дожидалась своей очереди и небрежно швыряла битку, стараясь попасть точно на "крылечко" - ровно под цифру "один". Публика была покорена и девочки не могли глаз оторвать от моей драгоценности. Это был постоянный фурор.

- На! Давай браслет. Зеркало можешь оставить. Пошли.

Браслет играл на моем запястье всеми цветами радуги, Оксанка положила битку рядом с обеденной тарелкой. Мы были счастливы.

- Оксан, что папа? Сегодня ночью опять не приходил? - мама внимательно вглядывалась в подружкино лицо, потом подошла и пальцем потерла грязную полоску на ее толстенькой, белой шее.

- У него работа.

Оксанка шмыгнула носом, кусанула здоровый кусок от мягкой горбушки и незаметно прижалась, скорее подалась назад так, чтобы мамина рука подольше задержалась. Мама чуть погладила ее по голове, поправила хвостик, и, взяв уже пустую тарелку, из которой Оксанка вымакивала хлебом последние капли подливки, положила еще, побольше, чем в первый раз.

- Ты сегодня к нам ночевать давай. У нас банный день, я тебе голову помогу помыть, почитаем вслух.

Оксанка радостно закивала, хитрый черный глаз стрельнул в сторону толстого куска колбасы, лежавшего на самом краешке тарелки, она ловко подцепила его вилкой и сунула в рот.

Меня ревниво кольнуло где-то под ложечкой, я тоже протянула маме тарелку, хотя чувствовала, что еще ложка - и мне может сплохеть. Мама взяла тарелку, шутливо щелкнула меня по затылку и засмеялась.

- Обойдешься. Вон попа толстая. Давай, чай заваривай. Обжора.

С одной стороны, это было здорово, что Оксанка явится ночевать. Я обожала такие вечера, когда надувшись чаю до хлюпов в горле, да еще с хлебушком, который жарила мама, обмакнув перед жаркой в смесь с красивым названием "лезьон", выбрав из вазочки до дна зеленовато-розовое крыжовниковое варенье, мы, намытые и душистые, наконец усаживались почитать. Вернее, послушать, завернувшись в пушистые пуховые платки и забравшись с ногами в пухлые кресла, как читала мама. А читала мама обалденно. Я сразу уносилась в придуманный мир, и выныривать оттуда мне не хотелось дико. Это было чудо, мама тогда казалась мне феей, воздушной, нереальной, недоступной. Правда, толстенькой и смешливой.

Оксанка, зараза, засыпала, где-то в середине нашего чтения, и тогда мама книжку захлопывала и звала отца. Осторожно, стараясь не разбудить, они переносили девочку в мою комнату и укладывали на разложенное кресло, подоткнув со всех сторон одеяло. Мама гасила торшер, но меня не торопила и мы еще долго сидели с родителями в зале под шепот и бормотанье телевизора.

С другой стороны - я жутко ревновала. Мама очень жалела Оксанку, особенно после того, как тетя Вера развелась с ее папой и "поделила квартиру вместе с детьми". Мама относилась к Оксанке явно лучше, чем ко мне, отдавала ей мои вещи, мыла ей голову (а меня заставляла делать это самой), помогала ей решать дурацкие легкие задачки, причем я часами корпела самостоятельно над длинными, как змеи и тоскливыми уравнениями.

…" Поделила квартиру вместе с детьми", - так говорила баб Аня дробненьким шепотком маме на кухне, но я слышала.

Процесс деления квартиры вместе с детьми мне представлялся четко и однозначно. Это было, как торт, на котором сидели две фигурки - мальчик и девочка. Тетя Вера взяла большой ножик и размахала торт пополам, утащив свою половинку с мальчиком - Андрюшкой, толстым, крикливым карапузом с вечно торчавшим из под рубахи пупком и сине-коричневыми драными коленками.

После этого Оксанка с папой оказались в маленькой квартирке в нашем же доме, только этажом выше. Оксанка поселилась на кухне за занавеской, которая скрывала от посторонних глаз старый проваленный диван, папа жил в прокуренной комнате, в которой почти никогда не включался свет.

При дележке тетя Вера оставила еще тараканов. Эти твари жили с Оксанкой и её папой полноправными членами семьи, и о них можно было писать отдельную книгу.

Мама мне разрешала ночевать у Оксанки, особенно когда у ее папы была очередная "работа", но я ни разу не смогла. Сходить в ванную ночью, а туалет у них был совмещенный, было выше моих сил, потому что раз, задержавшись у Оксанки допоздна, я включив свет, увидела темный копошащийся слой на дне ванны. На мой отчаянный вой примчалась Оксанка и огромным отцовским ботинком, издавая победные крики апачей давила их, превращая в месиво.
Мне потом долго было плохо, больше ночевать я не оставалась.



- Ир, браслет верни.

Мама смотрела на экран и не поворачивала голову, но каким-то шестым чувством я чуяла - она очень сердится.

- Ты же знала, он ей в память, это почти амулет. Ты знаешь что такое амулет?

Я не знала и знать не хотела. У меня так защипало в глазах и носу, что еще чуть – я бы позорно разрыдалась прямо тут, при них. Мысль о потере браслета была нестерпимой, а если еще вспомнить о его цене…

- Она сама…., - я заревела, и, чувствуя себя полной дурой, выскочила в коридор.

Мама вышла следом, обняла, прижала к теплому, мягкому шелковому животу, пахнущему мимозой.

- Ты сама все понимаешь, девочка. Отдай. Ты потом поймешь.


Тихонько прокравшись в свою комнату, я включила ночник. Долго смотрела на браслет, который переливался лучиками-гранями в неверном электрическом свете, потом стащила с руки и положила на Оксанкину подушку.
Повести | Просмотров: 905 | Автор: Анири | Дата: 13/04/17 10:25 | Комментариев: 0

Разноцветные шары кружились в облаке пыльного света, танцуя под чУдную музыку, которую раньше Геля никогда не слышала. Их тона - розовые, голубые, бежевые, салатовые были нежными, почти стёртыми и еле угадывались. Глаза ей открывать совсем не хотелось, в теле расплывались теплые волны покоя и неги, и Геля жмурилась в потоках тихого света. Через полуприкрытые веки, через пушистые ресницы она видела тени странных созданий, то ли из сказок, то ли из снов. Большие и белые, с пушистыми крыльями, похожие сразу и на ангелов и на белых сов из Иркиной книжки, маленькие, взъерошенные и смешные с хохолками-кепками над курносыми носами и длинные, как жерди, серые, злые - все сновали туда-сюда, в точно выверенном ритме и растворялись в густом облаке полупрозрачных шаров. А на высокой сверкающей тумбе, похожей на резную хрустальную вазу, которую Геле недавно подарили от родительского комитета, стоял сутулый красивый старик в мохнатой телогрейке. Он, с видом дирижера духового оркестра размахивал тоненькими прямыми веточками, на каждой из которых гордо сияла золотая роза.

Геля, наконец открыла глаза и села. Аккуратно, со страхом пошевелилась, ожидая очередного удара в живот тем ножом, который до того резал ее долго и безжалостно, но боли не было. Она посмотрела на свои руки, без удивления подумав, что они стали очень белыми и нежными, потом встала. Длинная хламида из тонкого невесомого полотна укутывала ее полностью, но идти не мешала, и она тихонько пошла, боясь подскользнуться на скользком стеклянном полу. Никто не обращал на нее внимания, и только старик, на секунду прекратил свое занятие и искоса глянул в ее сторону, недовольно сморщившись.

Геля шла по комнате медленно, и видела, как трансформируется вокруг нее пространство, то сжимаясь, то расширяясь. Светлые стены то вдруг становились невидимыми и становилось видно цветущий сад с деревьями, увешанными оранжевыми плодами, то мутнели, сгущались, серели и комната становилась узкой, тесной, душной. А впереди она видела что-то похожее на обрыв. Даже не на обрыв, это выглядело так, вроде стеклянный пол обрубили чем-то грубым, неровно, а потом аккуратно отполировали острые края.

Кто-то тронул ее за руку.

- Ты чего тут? Кто звал? Сама?

Маленький человечек, похожий на большого взъерошенного воробья стоял рядом, и снизу, как собачонка, смотрел на нее круглыми голубыми глазами. Шелковый камзол топоршился по бокам, видно он напихал что-то в карманы, кепка, расшитая незабудками, сползала на длинный нос-клюв.

- Без спросу нельзя. Тут по приглашениям., - он почесал ручкой затылок, еще больше сдвинув кепку, - или ты по Любви? Любишь Его?

Геля молчала, она чувствовала любовь, но не понимала о чем толкует воробей.

- Не. Еще рано.- Воробей порылся в набитых карманах,- Шарик хошь?

Он протянул Геле маленький пушистый шарик, который на глазах раздулся раз в пять, превратившись в белое облако. Воробей свернул его, как махровое полотенце и сунул Геле под мышку,

- И давай уже, дуй отсель. Пошли что покажу.

Воробей подвел Гелю к Краю, свесил вниз нос и показал что-то пальцем:

- Гляди...

И когла Геля наклонилась, он с силой толкнул ее в спину...

***

- Почему у него такие красные глаза? Песок что ли попал... Говорила тыщу раз - не ныряй в запруду, это тебе не моря твои. Никогда не слушает.

Геля сквозь пелену вглядывалась в Володино лицо, а оно отдалялось, становилось маленьким, незнакомым. Он сидел на стуле у кровати и держал ее за руку, крепко, почти больно

- Вов...пусти...рука затекла, - проныла Геля своим самым противным голосом, и удивилась, что лицо Вовки вдруг просветлело. А ведь всегда обижался на этот тон.

- Ну что? Очунелась?

Тонкий, резкий голос за Вовкиной спиной резанул, но именно от него Геля окончательно пришла в себя, и увидела все четко, словно проявилась мутная пленка.

- Руку давай, колоть буду, - медсестра, быстрая, верткая вцепилась ледяными пальцами в Гелину руку и больно воткнула иглу, - Везучая. Другие помирают, а ты вон - румяная лежишь. А мужик у тебя... С ума сойти! Неделю к стулу как приклеенный. Бывает же.

Геля вдруг все вспомнила. И понимание того, что случилось, заставило ее зажмуриться, сильно, до ломоты в глазах

- Гель... все обойдется. У нас жизнь впереди, держись, маленький.

Холод внутри, который откуда не возьмись взялся заклубился облаком где-то у сердца, выстудил и успокоил. Она смотрела в Володино лицо и думала:

- Кормить надо, похудел. И плачет. Надо же..никогда не видела, как он плачет. Некрасиво. Как пес

- Кто был, Вов? Мальчик? Девочка? - Она со стороны слушала свой спокойный, незнакомый голос.

- Не знаю, Гельчонок. Не знаю, - Володино лицо покраснело, он отвернулся, пряча враз набрякшие глаза и хрипло сказал в сторону, - Я сейчас, на минутку, - и вышел в коридор, сгорбившись, как старик.

Медсестра, возившаяся в углу с громоздкой капельницей, бросила -
- Парни у тебя были. Двойня. Главное сама жива. Еще родишь.

Геля спокойно посмотрела на неё и отвернулась к стене...

***

- Я то сделаю, отговорю тоску. А ты сама дале, без тебя не выйдет ничего, ты вон синяя аж.

- Сделай, Рай. Я не верю в это, но сделай. Богом прошу.
- А ты и не верь, зачем тебе верить? Тебе и не надо.

Свечи, льющаяся вода, звуки и запахи гари и чего-то еще, сладкого, сначала для Гели казались сном, но постепенно все прояснялось. Холод спасительный и щадящий вдруг начал таять и на его месте возникла, сжала, стянула щемящая боль. Такая огромная, что не поместилась внутри и выплеснулась волной обжигающих и освобождающих слез.

***

- Осень опять. Красиво...

Геля смотрела в окно на подросшие деревья, посаженные Вовкой, они были ярко-желтыми и красно-огненными. Наконец все успокоились, разобрали вещи. Вовка включил футбол, Ирка возилась с портфелем.

- Завтра в школу...Господи! Как же я туда хочу!

Она встала, достала чемодан с антресолей, запихнула туда Борькины вещи, открыла окно. И аккуратно, стараясь не повредить кусты, выбросила его на асфальт
Повести | Просмотров: 762 | Автор: Анири | Дата: 12/04/17 10:04 | Комментариев: 4

Базар шумел, по воскресеньям здесь было так ярко и празднично, что хотелось ходить по нему часами, толкаясь среди нарядных сельчан, а внутри подрагивала радостная, детская жилка. Дед Иван ходил от ряда к ряду, серьезный, торжественный и неторопливо щупал арбузы, поворачивая, постукивая, сжимая, прислушиваясь к его нутру серьезно, прижмурив глаза. Ирка скакала рядом, крепко вцепившись в дедову рубаху, которую он носил по-старинному - навыпуск, под пояс. Она совала нос везде, но за деда держалась крепко, боясь потеряться, что было немудрено в такой толчее. Тем более, при хорошем поведении, ей были обещаны карусели, а карусели на базаре, дело было совершенно отдельное.

В карусель грузилась все желающая детвора, а потом трое-четверо самых крепких пап, залезали под ее платформу, и, упираясь крепкими плечами в перекрестия бревен, начинали раскручивать. Счастливый визг перемежался с крепкими словечками, ржущих как кони пап, и радостней этого катания ничего больше не было.

- Надо же, - думала Геля, примеряя очередную шаль, которых в этот раз понавезли из Балашова особенно много, и крутясь перед мутным, облупленным зеркалом. Зеркало держала, нетерпеливо подпрыгивая, смешная девчонка с мышиным хвостиком, вместо косички, - Надо же… Столько магазинов в селе, а все тут. И все, что хочешь найти можно.
Она сунула шаль в сумку, и даже не глядя, как Вовка расплачивается, метнулась к соседнему ряду, где продавали огромный латунный таз. Денег на него уже не было, и Геля аж прикусила язык от досады. Вот ведь! А как бы он смотрелся на её стенке, в кухне. Ведь шик! Ну, блин!

- Мам, мам, смотри, там лошадь!

Ирка очередной раз отпустила спасительную рубаху, и бегом ринулась к яркой группке людей, столпившихся вокруг черного, изящного жеребца, с тонкой, сухой, породистой мордой.

Там, среди толпы выделялась изящная фигурка черноволосой женщины, одетой странно, как-то между… Вроде и обычно, в тканевых брюках, похожих на индийские шаровары, широкой шелковой блузе, и яркой косынке, завязанной красивым узлом на высоко поднятом узле черных волос, но она отличалась от сельчанок одновременно и экзотичностью и городским шиком.
- Ух ты! - Геля сразу узнала Раису, - Постоянно сталкиваемся. Даже странно.

Раиса копошилась в большом полотняном мешке, а за ее штанину, как за юбку держался полненький мальчик. Он держал конфету на палочке и смачно ее облизывал. Рядом с ним стоял еще один - стройный, худенький даже, с длинными волнистыми черными волосами. Он встал на цыпочки и пытался дотянуться до гривы коня, собираясь чесать ее большим деревянным гребнем.

- Вовка! Ура! – как поросенок взвизгнула Ирка и бросилась к смуглому толстячку. На крик обернулся и худенький мальчик.

Наверное, даже если бы хлыстом врезали Геле по лицу и то, она бы вздрогнула не так. Все эти годы вдруг схлынули, как вода весной, и у Гели внутри появилось то, давно забытое ощущение детского смущения и радости, кровь прихлынула к щекам. На какую -то долю секунды она оказалась там, где ей было так легко и спокойно… Но больно екнуло сердце, отдаваясь, внутри нее, и, быстро положив руки на живот, оберегая, Геля, прищуриваясь всмотрелась.

Там, в кругу цыган, подталкивая друг друга, хихикая, подпрыгивая, как две птички, баловались - она, Алюська, только темно-рыженькая, как будто ее подкрасили хной и толстый смешной цыганчонок. А рядом, слегка усмехаясь затаенной улыбкой и забытым движением отбрасывая назад темные кудри стоял .... Лачо. Геля потрясла головой, отогнав наваждение.
- Что глядишь? Похож на отца-то? Все говорят -одно лицо.
- Рай! Ты как здесь? А муж?
- А, золотая. Не может цыганка в клетке, удушила жизнь такая почти. Это не надень, так не скажи, этого не ешь. Не, не могу! И город тянет, томит, прямо за горло держит. Больница эта...боль...смерть. Нет! Мне вот здесь вольготно, в степи. Тут мой дом. Останусь уж, наверное совсем, судьба велит.
Она поправила Вовке воротничок шелковой рубахи, пригладила ткань на пузе.
- Да и дети здесь, что, на мать их всех? Сноха вон не особо за чужими, русская, что взять с нее. А мать еле ходит. Помрет, похоже скоро, туда смотрит...

- Тьфу на тебя, Райк. Болтаешь.

- Что прятаться от правды. Прячься, не прячься...Ладно. Она помолчала, грустно и долго посмотрела Геле в глаза.

- А ты? Что дом наш обходишь? Плохое думаешь? Иль чужая стала? Вон вижу, радость у тебя, в тебе она, светлая. Ждешь.

Райка бросила взгляд на Гелин живот, но быстро отвела глаза, как-то странно, как птица.

- Я зайду, - Геля улыбнулась, - Погадаешь? Скажешь кто там, и какой он?

- Рая глянула прозрачным взглядом, мимо - в сторону, вроде не поняла.

- Зайди, поболтаем. Ирку веди, вон они с Вовкой, как дружат. Она вон у тебя какая - на деревце стройное похожа, и на тебя. Да и Тамаш..будет рад… Вон он, как на нее глядит, - тоже улыбнулась в ответ, - А гадать нет. Не буду, уж не взыщи. Разучилась..
***

Огромный арбуз, размером ровно с пол-бочки, воодрузили на дворе на столе, еле запихнув его в таз для варенья. Прибежали Галя с дочуркой - маленькой Ленкой, круглой и толстенькой, как пушистый шарик, в расшитом одуванчиками сарафане. Сарафанчик был чуть маловат, и на пухлой белой грудке шубутной девчонки перекашивался, открывая то одну, то другую розовенькую сиську. Ленка быстро прилепилась к Ирке и хвостом бегала ней, не отставая ни на шаг.
Тетка Таня прибежала последняя, как всегда натащила целую корзину пирогов, и, хитро посверкивая глазами-вишнями, выудила большую темную бутыль.

- Вино. Сама вот наделала, вишенное. Сладкое, как варенье. Девки, стаканы несите, не одним им, архаровцам, бабкин самогон хлестать.

Она взгромоздила бутыль рядом к арбузом, разложила пироги, отошла, цокнула языком, любуясь.

- Красота. Мам! - крикнула она в сторону кухни, где суетилась Пелагея и через минуту она уже вылетала из кухни с котелком дымящейся картошки, а сзади семенил дед с таким ножом, что им можно было перерубить арбуз пополам - одним махом, без усилий, - Мам! Сливки тащи.

- Теть Тань. А Лина - что не идет? Все собрались же. Вечно она позже всех, - Геля и не то чтоб очень хотела видеть невестку, но так...для приличия спросила.

- А! Кукла эта? Все перед зеркалом крутится. Пузо уж до подбородка, а туда же. Красота наша неписяная.

Тетка пренебрежительно говорила о снохе, и Геля всмотрелась в нее повнимательнее.

- Пузо? А Борька знает?

- Да что ж. Знает. Он вон, как кроль, про десяток таких знает. А Линка злится. Тьфу, паразит, усатый, не пишет ей уж месяц. Она перебеленилась совсем, посуду колотит. Вроде я виноватая.

Она с грохотом шарахала тарелками по столу, потом поймала Ленку, пригладила ей косицы, запихнула сиськи под сарафанчик и вытерла нос. Отпустила, хлопнув по толстой попке.

- Какие -то вы суматошные со своими любовями, Заняты мало, видно. Делать нечего, в городах ваших, на готовом всем. Вот и дурите.

Наконец явилась Лина, она действительно была - ну очень беременна. Огромный живот под шелковым ярко-голубым платьем в ромашку, казался необъятным. И высоко взбитая белокурая хала на голове, ярко - розовые, перламутровые губы и крупные клипсы - шары, делали ее похожей на нарядный танк.

Веселая суматоха продолжалась бы и дальше, пришли мужики - Толя, Иван и Галин Володя, все что-то кричали, стараясь переорать друг друга, носились дети. Но тут деду надоело, он встал и бабахнул по столу половником.

- Цыть оглашенные. Давайте- ка к столу, сидайте. Мать заждалась зовсим.

Легкий ветерок, вернее его предвкушение в начинающемся вечере принес аромат флоксов и мыльников, истомленных жарой. Все здорово поддали, петь уже устали и сидели грустно, утомленно. Тут дед, наконец, подвинул к себе арбуз. Точным ловким движением он вонзил нож в толстую полосатую корку. Арбуз хрипло крякнул, развалился пополам, и плотный, ярко-алый, зернистый волчок сверкнул в заходящих лучах бриллиантовым, сахарным блеском.

***

Ходить на реку Геля любила ранним утром, она всегда старалась полоскать белье именно в это время. Тихонько, пока все спали, она выбиралась со двора и пробежав через залитые нежным солнышком огороды, спускалась к мосткам. Что-то колдовское было в этом нежном свете, в запахе только что вынырнувших после ночного сна кувшинок, в тихом кряканье полусонных уток, которым еще было лень высматривать еду и они дремали, засунув крашеные разноцветными красками головки, под крылья.
Тихое солнце еще не жгло, а нежно гладило открытые плечи, Геля долго сидела на мостках под черемухой, болтая ногами в по-утреннему прохладной воде.

Потом встала, распрямилась, собираясь полоскать, но сзади кто -то начал спускаться по лестнице, и она заскрипела от тяжести большого тела. Геля обернулась.

У Лины, стоящей сзади, было жуткое лицо, бледное до синевы, вчерашняя помада, которую она не стерла, размазалась, волосы рваными космами распустились по плечам. В руке она держала письмо.

- Ты? Это ты, дрянь, их свела? Сводня, гадина. Зачем ты их познакомила?

Лина кричала тонким птичьим голосом и совала Геле в лицо мятый лист.

- Это он тут, в письме этом поганом, братику своему любимому похождения описывает. С этой - твоей профурой, шалавой интернатской, Веркой. А ты знала, гадюка. Знала! И мать знала, проклятая. И твоя знала, тетка Анна эта, мороженая. Ненавижу вас!

Геля обалдело вздрагивала на особо высоких нотах и пыталась поймать руку с письмом. Но Лина тыкала резко, выставив пальцы, как будто старалась попасть в глаза. Слезы смешивались с нестертой тушью и розовой помадой, превращая ее лицо в дикую разноцветную маску. Вдруг она развернулась и бросилась к лестнице, но, под ее большим телом подломилась нижняя хлипкая ступенька и, она медленно, как в замедленном кино, свалилась с мостков в воду.

Геля с ужасом смотрела, как медузой распускаются по воде светлые волосы, и вспомнив, что Линка не умеет плавать, бросилась в воду.

***
- Наконец успокоилась. Вишь ты, что делается. Я этому засранцу сама яйца поотрываю, вот только явится, поганец, - тетка Таня была зла, как фурия, и, подтыкая одеяло под спящую мертвым сном сноху, аж шипела змеей, - И тебе бы врезать, ты куда смотрела? Знаешь же, что Борьку хлебом не корми, …..ь ему эту подсунула.

- Теть Тань…

- Молчи уже. Небось делилась с тобой секретами своими про…ими. А ты потакала.

- Теть Тань! Мне в голову не приходило!

- Ладно. Давай – иди уже, сама переоденься, вон с лица спала. Обойдется. Сам приползет прощенья просить. Котяра драный. Подзаборник.

Во дворе Гелю догнала Галя, молча забрала таз с бельем.

- Гель, все образуется. Ты что – ревешь?

- Галь, мне стыдно, это ужас. Вовке не говори, ладно?

Геля остановилась, чувствуя, как слезы уже почти душат ее, отвернулась к сирени. Ей вспомнилось, как она всегда пряталась в этом огромном, старом, пыльном кусте, когда ей было плохо, и сидя на изогнутом стволе, пересиживала беду, зализывала раны.

- Прям хоть сейчас туда, забиться и не вылазить дня два, - она даже улыбнулась сквозь слезы своим мыслям, и в этот момент жуткая боль скрутила ее в узел.
Повести | Просмотров: 743 | Автор: Анири | Дата: 12/04/17 10:03 | Комментариев: 0

- Ты, деточка, об стол шмякай посильней. Тесто, оно вымес любит, ручки у тебя сильные, не ленись.

Свекровь, покатавшись колобком по дому, проверив - все ли в порядке в хозяйстве, исчезла без предупреждения, и уже через секунду её ласковый голосок зазвенел во дворе.

Геля с Ниной, в мыле от дикой жары и чада маленькой кухни, в которой почему-то никогда не открывались крошечные, засиженные мухами окна, третий час лепили пирожки, но тесто не кончалось.

- Слушай, Нин, сколько она его поставила, теста этого сраного? Ведра четыре, что ли?

Сдувая все время падающую на глаза тяжелую, влажную прядь и дергая плечом, поправляя сползающую лямку хлопчатой рубахи, заботливо выданной свекровью, Геля с силой лупила круглым шматом пышного теста об надраенную до белизны столешницу хлипкого стола. Нина с остервенением раскатывала очередной пласт. От порывистых движений двух крепких девах притихли даже вечно снующие мухи и слышалось только иногда неуверенное "жжжж" над вспотевшим ухом.

- Не меньше. Она на всю ораву печет всегда. Тут оглоедов желающих с пол улицы. Ты, кстати, Гельк, на кругленькие, с грибами, налегай. Она для них грибы сама берет, особенные какие-то. В лес одна ходит, рецепт никому не дает.

Нина смахнула муку с тонкой, изящной руки, вытерла лоб тыльной стороной ладони. Вытянувшись всем своим стройным телом, попыталась достать кружку с верхней полки, но не удержалась и плюхнулась на табуретку.

- Фу, замордует ведь, ей волю только дай! Гель воды налей, а. Будь ласка. Там поближе к тебе ведро, - она взяла кружку и жадно пила, проливая воду. Вода стекала в ложбинку красивой груди и кожа на точёной, смуглой шее слегка лоснилась.

- Красивая ты, Нин. На редкость красивая. А что - замуж - не хочешь?

- А, Гель... Что она, красота-то? Куда её? Я с утра до вечера бегаю, как савраска в шляпе, - она помолчала, темные, влажные глаза погрустнели, - А замуж? Хочу. Он только не хочет знать про мою хотелку. А за другого - я не хочу. А так, чо...только свистни.

- Вот не поверю..., - Геля не договорила, потому что Нина вдруг вскочила и, развернувшись к окну, снова начала катать тесто, скалка быстро мелькала в ее руках, чуть отсвечивая белым, надраенным деревом. Потом повернулась, шмыгнула покрасневшим носом.

- Сейчас с пирогами закончим, и бежим отсель. Мамка с котлетами точно навяжется, это тоже - тот еще геморрой. Ничего, там две коровы на дворе скучают, вот пусть жопы разомнут. А то...двор они метут....Два часа уж, - она шуранула с грохотом противень в печку, - Что, отец? Молчит?

- Молчит...Ирку только признал, вчера кошку ей принес соседскую, котенка. Играли.

- Ничо. Все образуется.

Нина шмякнула новый шмат теста об стол и звонко захлопала по нему ладошками.

***

- Ир, где папа?

Еле разогнув немую от многочасового стояния у стола спину, Геля выползла во двор. Чисто выметенный, по периметру обсаженный красивыми, кудрявыми кустиками, и здоровенными, как подсолнухи бархотками, двор выглядел очень нарядно, особенно в сравнении с темным мрачным домом.

Ирка терзала маленького пятнистого котенка, пытаясь надень на него куклин фартук.

- Папа чистить поросю пошел, - пропела она, но тут кот вывернулся, и сверкая белыми пятками, победно задрав хвост-морковку, улепетнул за угол сарая.

- Кого чистить?

Геля ошалело посмотрела вслед дочери, которая вприпрыжку неслась за сбежавшим котенком, гикая и размахивая фартуком.

- Сумашедший дом. Какую ещё поросю?

Она растерянно обогнула сарай, и нос к носу столкнулась с Витькой и отцом. Грязные донекуда и злые, как черти они быстро шли к дому, и крыли так, что даже у Гели, привыкшей к мату, зазвенело в ушах.

- ..... этого борова... его в коромысло! Витьк, пи..... быстро к соседям, помощь зови. Кликни Коляна. Да и Мишку волоки. Бегом!

Лицо у Вовкиного отца таким красным, казалось, что его вот-вот хватит удар.

- Случилось что? - сердце у Гели ёкнуло и покатилось вниз, а в животе стало холодно и пусто.

- Иди в дом, что раскорячилась? Володьку там, в сарае боров зажал. Не лезь - в дом иди, сказал. Сейчас соседи прибегут, там Колян, сам как боров, он вытащит. И девку поймай, боров сбесился может, мало ли чего. Давай, пошла!

Он развернулся и пошел обратно, но Геля, практически не соображая, что делает рванула вперед, и, обогнав старика, вылетела прямо к дверям сарая. Оттуда, шатаясь, белый как смерть, вышел Володя, грязный, в рваном ватнике, из которого торчали клочья ржавой от нечистот ваты. Он двигался, как в замедленном кино, и, вздохнув с облегчением, Геля прижалась спиной к хлипкой стене сараюшки.

И тут выскочил боров. Ослепленный ярким дневным светом, он крутил башкой, оглядываясь, огромное туловище лоснилось, кожа подрагивала от возбуждения. Геля, ошалев от страха, прижалась к доскам и шарила зачем-то вокруг себя. Боров двинулся к Володе, тот стоял спиной и медленно приходил в себя. И,нашупав гладкую деревянную ручку, вдруг чётко и ясно поняв, что надо делать, Геля рванулась наперерез и с силой воткнула вилы в толстую, противную кожу, куда-то между ухом и мощной, грязной шеей. Боров завизжал тонко и пронзительно, кто-то резко толкнул Гелю в спину и отлетев, метров на пять, она попала точно в раскрытые объятья свекра.

...

- Девочка, приезжай, не забывай стариков. Эти фуфели разбегутся по мужьям, так только и надёжа на тебя, и вот Витек женится, сноху приведет.

Свекор тихонько поглаживал Гелину руку, и всматривался в ее лицо, неуверенно и ласково. Свекровь стояла сзади, и вытирала краем платка глаза.

- Ирочку, Ирочку хоть разок на лето к нам. Что уж вы, все туда, всё туда, - она быстро перекрестила их, потом обняла Вовку крепко, приникла, и казалось, что это он, большой и добрый папа маленькой, потерявшейся девчонки, которая плачет и не xочет его отпускать.
Нина с Валей стояли поодаль, видно было, что им тоже грустно. Витька держал здоровенную корзину с банками.

- Мам! - Геля погладила свекровь, как маленькую, по головке, - Ну куда банок столько? Мы же в деревню опять, там своих...

- Ничо, ничо, Все поедите. Тебе надо кушать сейчас. Ой, - она вдруг заголосила тоненьким голосом, совсем как в старых фильмах, запричитала, - Ой, сыночка, деточка, да не уезжай же...

Поезд тихонько стучал, усыпляя. Геля не спала, думала. И казалось - всё было не с ней...

***

... Да ты же, Алюсенька, не журысь. Пройдэ...

Баба Пелагея - большая, полная, в темном длинном платье в мелкий цветочек и повязанной назад тонкой косынке, туго обтягивающей высокий узел пышных волос, ловко и плавно двигалась от плиты к высокой дубовой тумбе, накрытой покоробленной от времени клеенкой. Огромная чугунная сковорода шквырчала, поглощая в свое черное нутро тоненькую струйку теста, которую бабка лила из алюминиевого половника.

- Как она одновременно умудряется поворачивать это чудище и лить? - лениво думала Геля, по девчачьи пристроившись между сундуком и тумбой, на своей крошечной, детской табуреточке, - Я б не в жизни...

Здесь, на этой кухне, плывя в ароматах бабкиных блинов, сена, и еще чего-то необъяснимо родного, она всегда чувствовала себя ребенком, даже мысли становились легкими, детскими, воздушными и смешными.

- Оно, кажысь и не болит, а тако...тянит. Надысь огурца Танька принэсла с банки, я и зъила. Так вот оно болило. А так, ни, ни болит. Ни думай

- Баб, надо к доктору. Это у тебя желудок, гастрит. Язва твоя. Лечить надо. Что ты тянешь?

- Так к бису того дохтура. Я ходила, а он, скаженный, казал - сало ни ишь. Кашу, тильки можно. Сам нехай свою кашу ист. Ишь, нелюдь.

Пелагея в сердцах шваркнула половником об стол и быстро-быстро, маленьким веничком из перьев помесила в жестяной миске с маслом, повозила перьями по сковородке.

- Блинка, чего ж, тоже ни исты? Ишь. Выдумали. Ты вон воды понавэзла, так и полечусь. Как вона - боржома.

Геля с Вовкой, задействовав все свои каналы, действительно достали два ящика Боржоми, и припёрли здоровенный чемодан, битком набитый бутылками.

- Пройдэ, - Бабка ловко отделила от высоченной румяной стопки самый верхний, горячий, кружевной блин, сложила его домиком и плюхнула кусок желтого зернистого масла, - На, зъишь. И ни слухай их. Дохтура...

***

Карай в июле становился особенно красивым. Прибрежные ивы низко опускали в него гибкие ветки, образуя закрытые шалашики между берегом и водой, начинала наливаться и спеть черемуха, которой было видимо-невидимо вдоль реки, а кое-где, на отмелях, буйствовали лилии. Таких, огромных, белоснежных лилий, Геля не видела больше нигде, и чистая струящаяся вода обегала их, образуя маленькие водоворотики.

Геля, Ирка и Иркин друг - Гришка с удочками направлялись на рыбалку. Они еле вырвались от Натальи, старшей Гришкиной сестры, высокой, красивой, но совершенно безумной девушки. "Зачитала голову"- говорили про нее соседи. Наталья и вправду, одна из лучших учениц деревенской школы, победительница всяких конкурсов и райцентре, и даже в Саратове, тогда читала запоем, все подряд, без разбора. Умница, развитая не по годам, она имела на все свое суждение, и редко ошибалась. Но вот, в одно пасмурное майское утро, вдруг перестала разговаривать, и выйдя к завтраку, взяла молоток и быстрыми, резкими движениями расколотила всю посуду. Потом, сбросив платье, начала завывать в дикой тоске так, что кровь стыла в жилах. С тех пор в дом пришла беда. Гришка очень страдал, он боялся сестру, а защиты у него особо не было, потому что мать, тихая и до случившегося, совсем сникла, потерялась, а отец давно исчез, выбрав долю полегче.

Геля старалась как можно чаще брать мальчишку с собой, вовлекать его во все их затеи, даже оставляла ночевать, застилала ему кроватку в маленькой пустующей кладовке, давно оборудованной под комнату. Долгие вечерние разговоры, уговоры, объяснения немного помогали и мальчик постепенно начинал по-другому относится к сестре, жалеть её и очень помогать матери.

...

Почти бегом, еле успевая за ребятами, Геля слетела вниз по склону к реке. У них было свое местечко, маленький кусочек берега, который неожиданным выступом уходил далеко в воду и со всех сторон был скрыт нависающими ветками ив.

- Тут так клювает, теть Аль, прям ужас, как клювает. Я так и то'щу, так и то'щу, еле успеваю в ведро скласть.

Гришка торопливо рассказывал, и, надувая от старания худые щеки, напяливал червяка на крючок. Геля с отвращением смотрела на бедное извивающееся создание и вздрогнула, когда Гришка вдруг поднес его ко рту и смачно плюнул.

- На, Ирк, держи-ко. Я тебе закину. Сидай.

Он дал Ирке удочку, терпеливо усадил ее на картонку, заботливо прихваченную с собой и даже расправил сарафан, аккуратно распределив подол на травке.

- Теть Аль. Ловить будешь?

- Ну давай, а что, так сидеть? Ты мне тоже эту гадость насадишь?

- Дык червяшка, чо ж гадость? - Он плюнул на Гелиного червяка, и Геле показалось, что червяк дернулся и даже вытерся хвостом, - На. Сидай, лови.

Геля разместилась на удобном корне старой ивы, кое-как забросила крючок, и прикрыла глаза. Тишина, нежное журчание воды, и то теплое ощущение в животе, доставляло ей ни с чем не сравнимое удовольствие и покой.

Ребята сзади таскали каких-то малюсеньких рыбок и с радостным щебетаньем складывали их в ведро. У Гели хоть бы раз клюнуло. Поплавок торчал как замороженный и она задремала. Выдернул её из блаженной дремоты Иркин визг.

- Мам! Клюёт!

Геля с ужасом открыла глаза и вцепилась в удочку, которая пружинисто выгнулась и рвалась из рук настойчиво и сильно.

- Подсекай! Тяни! Аааа, - орали ребята, и Геля, запаниковав, вскочила, деранув платье об острый сук так, что его прорвало чуть не до пояса, ломанулась назад, и с силой, вроде, как только этим и занималась всю жизнь, дернула удочку на себя. Что-то тяжелое пронеслось над головой и шмякнулось сзади в траву,

- Рыба, рыба,- верещала Ирка. - Рыба, рыба, рыба.

Геля бросила удочку, и со всех ног рванула к небольшому песчаному холмику, на который плюхнулась добыча. Гришка рванул тоже, но Геля, вдруг почувствовав дикий азарт, с криком "Моя", опередила всех соперников, но споткнулась и упала прямо на рыбу животом. Довольно крупная, блестящая рыбина, выскользнула и трепеща хвостом попыталась упрыгать в сторону и Геля схватив ее за хвост, быстро закопала в песок, села и победно посмотрела на детей.

Ребята хохотали ...
Повести | Просмотров: 785 | Автор: Анири | Дата: 12/04/17 10:01 | Комментариев: 0

Пасхальное утро выдалось дождливым и холодным, хотя мать всегда уверяла Гелю, что не было года, когда в Светлое воскресенье не выглянуло бы солнышко. Промокнув до нитки и замерзнув, как жучка, стуча зубами, Геля пронеслась по лестнице и трясясь, долго совала непослушный ключ в замок.

- Куда спешу, еще два часа есть Сейчас чайку хряпну, сигаретку давану, пока никого. Мятные мои на месте?- Она порылась в сумке неловкими от холода руками в поисках конфетки, и с ужасом поняла, что забыла сигареты на столике в прихожей, - ...Твою мать!, - прошипела в сердцах и тут же, опомнившись, хлопнула себя ладошкой по губам.

- Бабы Пелагеи нет на меня, в святое-то воскресенье! Сейчас бы за косу! Правда и косы-то никакой нет. А Ирка, точно, найдет сигареты.

Геля вздохнула, наконец открыла дверь и ввалилась в класс. В сумраке чудилось что-то странное, непривычное. Она перевела дух, кинула сумку на стол и включила свет.
- Господи, воля твоя! - Она сама не знала, из каких глубин памяти всплыла эта фраза, но сейчас она была очень точной. Медленно, как заколдованная, Геля подошла ближе и потрясла головой, отгоняя наваждение. За спиной скрипнула дверь.

- Ты что, сама это? А как? Из ткани какой? А клеила когда?

Люба, подслеповато щурясь после темноты коридора, тоже всматривалась в тот угол, где стояла вишенка . Геля схватила ее за руку и подтащила к деревцу. И сразу, брызнув через начисто вымытое стекло, в класс ворвалось солнце, превратив тоненькое деревце в белое облако. Потрогав лепестки, Люба с Гелей ошарашено посмотрели друг на друга и сели на один стул.

Вишенка стояла вся в цвету....

***

- Знаешь, Вовк, я вроде люблю Москву, работу обожаю, да и жизнь эта, городская - совершенно для меня. А в деревню, каждый раз, как домой возвращаюсь. Сейчас вот закрою глаза, каждую травинку в палисаднике вижу. Почему?

- Да нормально. Я сам такой. Вернуться бы в деревню, да куда уж, город плотно держит, -Вовка одним глотком втянул полчашки веникового поездного чая, смачно закусив лимончиком, - Знаешь, тебе у меня понравится, у нас очень здорово. Может и подумаем вместе, купим дом, там не дорого.

Геля не отвечала, она вдруг с удивлением заметила, каким нежным светом вспыхнули Володины глаза.

- Мать давно хотела познакомиться, да и отец. Они немного другие, не такие, как твои, но ты привыкнешь.

В это лето они решили отвезти Ирку, показать бабке с дедом туда, в родные Володины места. Геля оттягивала, как могла, но в сентябре дочка шла в школу, и дольше тянуть уже было странно и неприлично. Решив побыть там пару недель она совершала почти подвиг, потому, что судя по тому, что Володя тоже не спешил их везти, все было не так просто. Ладно бы старики...сестры. Их Геля, не то что боялась, сторонилась что ли, остерегалась, уходила. И сама не знала почему.

Дорога к Вовкиным родным была не то чтобы долгой - муторной. Перерыв между поездами в несколько часов, тесный, душный сидячий вагон, битком набитый чемоданами, сумками, полотняными рюкзаками, через выстиранную, псивую ткань которых проступали ржавые и жирные пятна, специфический запах поездного быта, все это почему-то не доставляло Геле в этот раз удовольствия, хотя раньше она обожала поезда. Да еще постоянное зудящее ощущение под ложечкой, не тошнота даже, легкое ее предчувствие, но разражающее, не дающее покоя, угнетало. Правда, Геля уже не пугалась этого, она знала причину.

Несмотря на тягомотность поездки, Геля не отрывала глаз от окна. Там, за окном, в дрожащем мареве летнего дня, среди высоких, как свечки тополей, горбились белые холмы. Странная, нереальная картина завораживала, то ли луга, то ли степи, были так не похожи на ее привычные, родные просторы Карая, здесь белесая пыль приглушала сочную зелень и было вокруг немного смутно.

- Меловые горы, - Володя тоже внимательно смотрел в окно и лицо его смягчалось, в глазах прыгала мальчишеская чертовщинка, и Геля вдруг подумала, что он сейчас вытащит из кармана рогатку и залупит камушком в телегу, которая двигалась вровень с еле ползущим поездом, - Знаешь сколько здесь гадюк? Особенно в воде. Сейчас речка появится, смотри какая красивая.

Ирка залезла к отцу на руки и тоже смотрела в окно.

- А здоровая уже, кобылка, время летит, - подумала Геля, посмотрев на дочку и устроилась поудобнее, подперев подушкой ноющую спину.

Река и вправду была очень красивой, то петляла среди совершенно белых склонов, то ныряла в зеленые тоннели холмов, поросших цветами так плотно, что казалось, их затянули цветной тканью.

Время тянулось бесконечно. Хотелось то ли спать, то ли кричать, то ли бежать...

***

- Здравствуйте. Мы очень рады.

Наконец на Гелю с Иркой обратили внимание. Они минут двадцать стояли в сторонке, глядя, как встречаются ее новые родственники. Такая нежность в отношениях в её семье была не принята, и она даже слегка позавидовала сейчас Вовке. Большой, только, только начинающий седеть, несмотря на годы, Вовкин отец маленькая, круглая, как шарик, мама, две статные стройные девушки и красивый парень, все обнимали Володю наперебой, каждый пытался рассказать что-то своё - именно сейчас, здесь, сразу. Вокруг их маленькой толпы стоял радостный гул, перемежаемый чмоканьем.

- Нам Володя много рассказывал о вас и вашей дочери., - прямо перед Гелей, беззастенчиво оглядывая её с ног до головы, слегка прищуренными темными до черноты глазами, стояла одна из девушек.

- Геля, будем знакомы, - неожиданно для себя сказала Геля странную фразу, и вдруг растерялась, даже смутилась, почему-то.

- Будем, будем. Куда ж мы денемся, - чуть скривив узкий, некрасивый рот, который сильно портил её миловидное личико, процедила девушка.

Подскочил Володя, подталкивая перед собой вторую девчонку, и симпатичного, высокого парня.

- Гелюсь. Это Валентина, сестренка, она строгая,но добрая, - он кивнул на Гелину собеседницу, - это Наташа, вторая моя, сестричка. Самая лучшая на свете, - он подмигнул Валентине, - А это Витек, брат. Пошли, с отцом и мамой познакомлю.

Он подхватил Ирку на руки и потащил Гелю к лавке, где чинно сложив руки на коленях сидели в ожидании старики.

***

В жаркой до измора комнате с не белеными, как у бабы Пелагеи, а оклеенными темными дешевыми обоями стенами, было так душно, что у Гели слегка кружилась голова. Она сидела в самом начале длинного стола, между Вовкой и Наташей, недалеко от стариков. Застолье длилось вечность, Геле страшно хотелось спать, она и не пила совсем, по известной и радостной причине, и все вокруг ей казались очень пьяными и призрачными, как тени.

- Геля, ты не бери близко к сердцу. Они хорошие, старики, просто им хотелось, чтоб жена Вовы была отсюда, нашенская, они сами присмотрели ему, там на соседской улице, Таньку.

Слегка подпившая Наташа, тесно прижавшись к Геле маленькой твердой грудкой, быстро нашептывала на ухо успокаивающие слова. Ее большущие глазищи, тоже темные, как у них, у всех, влажные, с длинными ресницами, были совсем близко и мерцали загадочно.

- Она, Танька, простая, глупенькая, дояркой в колхозе работает, но добрая, работящая. Красивенькая, да и девка ещё. А тут вдруг написали, взял учительницу, с ребенком от цыгана.

- Господи, почему от цыгана, Наташ. Что за ерунда? У меня муж был, он сейчас чин какой-то в Саратове. Кто написал-то?

- Да не знаю я, а ходят слухи, - Наташа ловко зацепила из глиняной миски сразу два скользких грибка и точным движением забросила их в рот. Быстро, как хомяк, пожевала пухлыми, яркими губами, сплюнула хвоинку, - Валя очень против была, мама плакала, отец сказал - ша, не бывать тому. Но Вовка сам все решил. Они и злятся.

Наташа помолчала, повертела вилку, ткнула в колбасу, привезенную из Москвы, подумала, ткнула еще пару раз, от чего на вилке образовалась колбасная стопка. Свалила стопку на свою тарелку.

- Завтра еще Нинка приедет из города, та совсем зверь, парторг-профорг-комсорг, кто там еще, не знаю. Баба Яга в тылу врага. Так что держитесь, девки. А мне ты очень нравишься, правда. Я тебя защищать буду от них. Всегда.

***
... Толстая перина обнимала их навязчиво и жарко, Геле казалось, что она сейчас расплавится в этой пухлой массе. Вовка сопел и даже прихрапывал, слишком большая доза, которую он принял, соревнуясь с отцом и братом, подкосила его разом. Уснуть она не могла, и еле выкарабкавшись из толщи жуткой кровати, на цыпочках вышла во двор.

- Господи, здесь даже воздух другой, пахнет чем-то так, мелом что-ли? Или цветок какой?

Сзади послышался топоток маленьких ножек и голые Гелины плечи окутала мягкая ткань.

- Ты, деточка, не тяжёлая ли? Кушаешь плохо, грустная. Иль не понравилось у нас?

- Да нет, все хорошо, мам, - Геля с трудом выдавила из себя это "мам", никогда не понимала обычая называть так, чужого, по существу человека,
- Просто голова что-то.

- Ты на девок -то не смотри, глупые они. Сами замуж никак, вот и выпендриваются. Я им завтра накажу,что бы поласковее были, ишь вертихвостки. А ты Вовы держись, девочка, он верный. И всю жизнь рядом будет, вон как отец его.

Она уже дошла до крыльца, вдруг остановилась, шариком прокатилась назад, дотронулась легкой, маленькой, холодной ручкой до Гелиного живота.

- Обманываешь, тяжелая ты. Я по лицу вижу, да и животик уж угадывается, хоть ты и толстенькая. А на отца не обижайся, суров он, да. Да и Танька ему нравилась, дочка друга его, с войны еще дружат. Он привыкнет, торопить не надо только. Да и я скажу.

Она улыбнулась черными глазками-пуговичками, поплотнее закутала Галю в платок и укатилась так же легко, почти не слышно прикрыв за собой тяжелую, корявую дверь.

***

- Ну да.., такой я тебя и представляла, пышной, красивой, гордой. У Вовки, хоть он и деревня, а вкус есть.

Нина, приехавшая с пятичасовым поездом, в такую рань, что белые горы еще дымились туманом, и солнце еле проглядывало через его дымную завесу, оказалась молодой женщиной с правильными, очень красивыми чертами лица, резкими, порывистыми движениями, и постоянной, насмешливой, слегка надменной улыбкой. Она вихрем влетела в дом, бросила маленький чемоданчик у порога, сдернула красное, изящное пальто и белую шикарную шляпку и быстро поклевав-поцеловав каждого, подскочила к Геле.

- Небось наговорили тут на меня, знаю их, болтушек. Где девчонка ваша, я ей конфет мешок привезла, там, в сенях, - Она порыскала быстрыми,такими же темно-карими, как у сестер глазами, выхватила взглядом притихшую Ирку, - А ну, иди сюда,рыбка. Да красивая какая. Иди скорей,зайчик, не бойся.

И щебеча что-то ласковое, она усадила Ирку рядом с собой, шептала что-то ей на ушко, разворачивая очередную конфету.

За завтраком Геле было уже намного легче. Но вот отец по-прежнему молчал,изредка кидая сумрачный взгляд в её сторону. И когда Геля подала ему хлеб, увидев, что тот ищет его глазами, сделал вид, что не заметил протянутой плетенки и отвернулся.
Повести | Просмотров: 716 | Автор: Анири | Дата: 12/04/17 10:00 | Комментариев: 0

Слава богу, вновь дожили...звезды высоки,
Бог сложил шальные крылья ветров чумовых,
Нам с тобой не надо рая, в поле, у реки
Солнце с тучками играет. Молодой травы
Запах сладкий и медвяный, птичьи голоса,
Над полянами гераней - голубой шатёр,
Вечер смазал кистью краски, тронув небеса
Нежно розовым, неясным. И разжег костер
Между небом и вселенной, зиму растопив
Глянь, черницею смиренной, личиком ясна -
Очи долу, ноги босы, всех прекрасней див
Распускает ивы-косы девица-весна...

Слава Богу, вновь дожили мы до дней страстных.
Славим всех, кого любили. Мертвых. И живых.
Лирика | Просмотров: 491 | Автор: Анири | Дата: 12/04/17 09:51 | Комментариев: 0

Приходит время считать потери,
Считать, сложив их в корзину-память...
В святой неделе мне лицемерить
Уже не трудно. Чуть-чуть слукавить -
Прогнав из мыслей грехи и страсти,
И хлеб без масла...и кофе черный.
Четверг запахнет хмельной закваской,
И перекрашен мой глупый ворон
В белейший белый. Так много краски.
Так акварелен теперь он грубо...

Считать потери в предверьи Пасхи.
Вбивая строчки, как гвоздь в обрубок.
Лирика | Просмотров: 485 | Автор: Анири | Дата: 11/04/17 09:42 | Комментариев: 0

Живи и здравствуй!
Но ради Бога -
Меня на плаху.
Его не трогай!
Платить мне вечно - цена до неба.
Но что ж так лживы и черны требы?

И длится, длится в веках расплата,
Я непрощенная виновата.
Я рубищ дыры, я плач вполсилы,
Сама ногтями себе могилу.

Я очи долу, под корень косы,
Я плат холщовый, и ноги босы.
Я об одном лишь - его помилуй!
Живым пусть будет, мой милый-милый.

Пусть будет утро в его окошке,
Пусть хлеб горбушкой и квас окрошкой.
А если много я намолила -
То нож мне в сердце, да что есть силы!

Еще теснее сапог с шипами.
Еще мощнее раздуй мне пламя...
И не такое переносила
Не о себе я. О нем просила.

Хотя всегда ведь я знала цену -
Спадутся плотно пустые вены.
Но это, знаешь - фигня. Пустое.
За счастье жизни его простое...
Лирика | Просмотров: 543 | Автор: Анири | Дата: 11/04/17 09:30 | Комментариев: 5

- Слушай, Ангелин! Вот скажи мне, что ты делаешь такого, чего я не делаю?
Ведь все одинаково - программа, часы, тетрадки. А к тебе ломятся они, как сбесившиеся. Правду что ли Зинаида на собрании сказала, что в твой класс 200 человек заявление подали?

Геля с Любой - хорошенькой нежной блондинкой, учительницей соседнего, первого Б, спрятавшись в кустах подросшей за четыре года сирени, болтали напропалую. Они сошлись как-то неожиданно для Гели, которая, в принципе не любила и не заводила подруг. Но с милой, незлобливой, простодушной Любочкой, она чувствовала себя, как с сестрой, спокойно и уютно. Да и муж Любы, меланхоличный, философски настроенный ко всему парень, ей очень нравился. Так, по дружески, по соседски где-то. Они часто собирались компанией у них дома и вжбанив как следует, танцевали до упаду, в конец заездив немногие Гелины пластинки.

- А не знаю, Люб. Честно. Может чувствуют, что я их люблю. Дети на любовь отзывчивы, как зверушки, их не обманешь.

- Не, дети - я понимаю. Но у тебя родители все время гурьбой торчат. Тут на собрание не дозовешься, хоть тресни. А в твой класс они прям не влазят, по трое припираются. С дедами вместе.

- Так общее дело делаем с ними, Любаш. Человека лепим, как же иначе. Кто же вместо них? Вон вчера отказника взяла, гидроцефалия, памяти, говорят нет. Но я чувствую - болезнь болезнью, но голова нормальная, ерепенится он. Там ума палата, он злой просто, потому что унижают его жалостью своей дурацкой, всерьез не принимают. Я его на последнюю парту посадила, вместе с Генкой - поганцем, тем, кого выкинуть из школы хотели. Так парень сразу человеком себя почувствовал, доску глазами ест, даже руку начал тянуть. Верить в них надо. Я... верю.

- Ну дааааа, верю, верю, птичке и зверю, - Люба поправила бантик на кокетливой туфле, выпрямилась, расправила яркий шелк платья на стройной талии. Сорвала кисточку еще нерасцветшей сирени, понюхала и спрятала в вырез платья.

- Ты спектакль готовишь, слышала - вместе с родителями. Они что, тоже играть будут?

- Ага..."Синюю птицу" ставим. Представляешь, у меня два папки -толстяка образовались, один другого толще. Так за роль хлеба чуть не подрались, жены во дворе разнимали. Я хохотала, ужас. Жребий тянули. Так тот, что проиграл, обиделся насмерть, он костюм уж сам сшил. Еле уговорила, теперь он постановщиком света будет. Настольных ламп ему натащили, даже прожектор приперли. Колдует там...свет цветной, очень красиво.

- К Первомаю?

-Да нуууу... Не-а. К Пасхе! Мы яиц навыдували целый таз! Не ржи, дурочка, обычай же, знаешь какой это праздник! Я в деревне видела, это так.... по-настоящему... Мне завтра деревце притащут, знаешь, на Яузе сады старые рубят сейчас. Нарядим его, хорошо получится. Я все придумала уже, приходи, посмотришь.

- Ты глупая, Ангелин. Вот делать мне нечего. До парткома дойдет, устроят нам пасху с тобой. А тебе интерната, видно, мало, сама ж рассказывала.

- А наср...! Я сценарий написала - "Праздники старины нашей". Зинаида утвердила, парторг тоже, не понял ни хрена. Так что все тип-топ. Мать кулич обещала испечь. А на Первомае без меня помаршируют, желающих вон, навалом.

Геля жадно затянулась, докурив почти до фильтра, помолчала.

- ...Детям настоящую историю знать надо, а не это...дер...

- Тсс. Молчи, дурила. Влетишь с тобой еще.

Люба швырнула окурок под куст, достала из кармана зеркальце, внимательно рассмотрела один глаз, потом другой. Толстая синяя линия, удлиняющая ее и так красивые глаза была идеальной. Она улыбнулась зеркалу большим, ярко накрашенным ртом.

- А я, знаешь, чужих детей, как -то не очень. Я своих хочу...трое. Может мне уйти из школы, Гель, а? Меня в артистки зовут, там Олег, на киностудии мои фото показывал. Сказали - можно пробовать.

Геля копнула мягкую землю щепкой пару раз, вырыв ямку, носком туфли посталкивала окурки, притоптала посильнее, подумала, сгребла прошлогоднюю листву, сделала кучку на месте ямки.

- Пошли, артистка. Звонок скоро. Меня возьмешь? Этой - грандкокет...

Хихикая, они влетели на этаж, кончалась физкультура и классы должны были вот-вот выпустить. Постояли, наслаждаясь тишиной.

- Слушай, Гель. Ты Ирку в свой класс возьмешь?

- Нет! Бери ты. Так честнее.

- Не. Я тоже буду к ней неровно дышать, она вон у тебя, кукленок какой. Пусть Раиса Пална берет, она хотела.

- Пусть. Раиса, тетка спокойная.

...

Геля проснулась от резкого звонка в дверь. Вернее, она не проснулась, а долго-долго выныривала из тягучего сладкого дурмана, похожего на вишнево- шоколадный кисель и никак не могла вынырнуть. Последнее время она странно чувствовала себя, появилась какая-то тяжесть в теле, сонливость. Правда, она гнала от себя сомнения, ведь поспать она любила и раньше.

- Вовка опять в аэропорту...какое воскресенье уж. Не работа -..опа. Еще закрытия эти под водяру... что-то менять надо...

Эти тягучие мысли навевали тоску, и Геля, стряхнула их, усилием воли заставив себя проснуться, натянула шелковый халатик, противно зацепившийся за заскорузлый от вчерашнего мытья окон палец, и пошлепала в прихожую открывать.

- И какой баран так звонит? Рань, блин, Ирка спит, кой веки. Сейчас прибежит, запищит - "Я наспалась".

- Нуууу, сеструха, ты капиталистка. Тебя раскулачивать надо со всей пролетарской ненавистью. Ишь, трюма поразвела со шкапьями.

- Борька, гад. Сто лет тебя не видела, паразита. А красивый, господи.

На пороге, в облаке резкого и незнакомого одеколона стоял Борька. Шикарный костюм после привычного кителя смотрелся на нем потрясающе, идеальные усы, прищур смешливых глаз. Красив он был, как бог.

- Примешь, что ли? На пару недель, учиться приехал. Повышать кволификацу. А, сестричка?

Он схватил Гелю в охапку, попробовал оторвать, но запыхался и выпустил.

- Ты справная стала, прям не охватишь. Вовка кормит на убой, что ли? До центнЕра?

Геля поискала глазами - чем бы запустить потяжелее, но в идеально вылизанной прихожей подходящего не нашлось. Тогда она из всей силы ткнула брата кулаком в бок, и пока он шипел и ойкал, нашла тапки.

- Давай, залазь. Вот Вовке радость, теперь неделю не просохнете.

- А то!

Борька, вздернув рукава идеально белой рубашки, с видом доброго волшебника, щелкнул замками новенького пупырчатого портфеля и выудил три бутылки водки и огромную тарань.

- Рыба, бляха, все бумаги провоняла, завтра преподователю вместе с ними пиво придется купить, а то зачет не сдам.

Борька расстегнул пиджак, сел на диван, поддернув брюки с такой стрелкой, что можно было обрезаться об её остриё, развалился, откинувшись, прикрыл глаза.

- Кофейку бы. Небось нет, кура?

- Треснешь, чаем обойдешься. С сухариками.

- Ага. А колбаски, жада?

- Треснешь, говорю.

В дверь опять позвонили, но уже тихонько, два аккуратных звоночка с небольшим перерывом. Верка!

- У меня сегодня аншлаг, блин. Народ косяком идет.

Влетела Верка, румяная, пышная, в легких трениках и обтягивающей маечке, подчеркнувших все, что можно и что нельзя. Втолкнула сонную Оксанку, блеснула здоровенными золотыми сережками, улыбнулась белозубо.

- Я на часок, как всегда. Пару кружков вокруг леска сделаю и заберу её. А чо, Ирка спит?

И тут споткнулась, налетев на оцениваюший Борькин взгляд, как лошадь на препятствие.

- Ой! - голос Верки сразу изменился, стал тягучим,она повернулась к лесу передом, выпятив немаленькую грудь,- А кто это?

- Конь в пальто! Борька, не видишь? Приходите вечерком с Толиком, посидим. Я и Любу приглашу.

- А Толик в деревню уехал, картошку сажать, - Верка аж изогнулась, как береза под ураганом, принимая залпы из Борькиных нагловатых зрачков, - A я приду...- она медленно, покачиваясь всем телом, пошла к дверям, - С дочкой...

Геля проводила глазами резко изменившуюся фигуру с крутой грудью и поджатой донельзя попой.

- Кхм. Угу. Оксанку не забудь, смотри.

Захлопнув дверь, Геля внимательно посмотрела на брата.

- Ничо, козка, в теле, - Усмехнулся Борис, пряча ухмылку. Эту маслянистость хитрого прищура, нельзя было спутать ни с чем.

- Смотри Борь. Я тебе сама башку оторву, если что.

- Та лааадно...

...

Последние приготовления к завтрашнему празднику Геля заканчивала сама. Темная, гулкая, пустая школа - она обожала такие часы, когда в коридорах тускло светились редкие лампы, а стук каблучков отдавался в просторах рекреаций звонко и странно. Ей тогда казалось, что портреты со стен тоже начинали светиться неверным отраженным светом, и глаза писателей и поэтов оживали. Они явно следили за Гелей, переводя взгляд и от этого у нее по спине пробегали мурашки. Но было не страшно, а как-то чудесно, трепетно.
Володя ругал Гелю за такие "оставания", как говорила Ирка, но Геля все равно оставалась.

Бросив последний взгляд на класс, внимательно оглядев кулич, который торжественно поставили на рушник, присланный с Борькой от бабы Пелагеи, гору крашенных луком яиц и веселую свору цыплят и зайчиков, сделанных из всего, что можно только себе представить, Геля присела. Она любовалась тонким вишневым деревцем, которое было нереально красивым. Деревце даже не рубили специально, его нашли в ворохе срубленных в старых садах веток, установили в большую старую керамическую вазу, совершенно преобразившуюся от блестящей масляной краски. Вишенку украсили яйцами, почти прозрачными, белоснежными, настоящими, из которых выдули желток-белок и разрисовали тоненько серебряной краской. А на самой вершинке завязали огромный белый бант. Геля хотела крест, но не знала, можно ли так, спросить было особо некого и она не рискнула.

Вишенка была такой, что Геля даже всплакнула, неожиданно для себя, встала, потрогала ветки, поправила бант. И тихонько прикрыла дверь класса, уходя, почему-то стараясь не щелкнуть замком.

...

- В нашей работе надо быть беспристрастным. Нельзя иметь любимчиков. Это дисквалификация.

Мастер Мер сегодня был в хорошем настроении, у его окна расцвела долгожданная золотая роза. Она была действительно золотой, из настоящего золота, только раньше никто ему не верил, что этот металл может быть живым. Все обитатели страны Мер сбежались, каждый норовил потрогать теплые золотые лепестки. Мастер не успевал отгонять желающих и отталкивать руки, потому что, не вмешайся он, Золотую Розу замучали бы насмерть. Она и так вздрагивала, жалобно звенела и пахла так прекрасно - апельсином, мимозами и грушевым нектаром. И ему было так её жаль...

Когда наконец наступил вечер и золотые лепестки плотно сомкнулись, как спящие веки, он вызвал к себе помошника. Того самого, похожего одновременно на толстого молчаливого воробья и серьезного шмеля.

- Я видел кучу белых шаров - одуванчиков. Ты набил ими мой мешок и тащил к Краю. Зачем?

Мастеру не хотелось ругаться, у него в животе все время щекотало от радостного предчувствия завтрашнего золотого утра и встречи с Розой, но порядок, хочешь - не хочешь, надо соблюдать.

Воробей молчал, ковыряя пухлым пальцем ажурную скатерть.

- Я понимаю, ОН!, - Мастер помолчал, оглянулся и даже пригнулся, испугавшись сам своего громкого голоса, - Он любит к себе любовь. Но ты уверен, что она это сделала ради любви к НЕМУ?

Шмель - воробей зажужжал и внутри у него потемнело.

- Любовь всегда заслуживает награды, - мрачно и серьезно басил он, - Любая любовь. Любая любовь к любому. На то она и любовь.

Он вытянул мешок прямо из воздуха, поплотнее уложил свои одуванчики.

- Я сам решаю за что одариваю. И сам за это отвечу.

Мастер Мер показал воробью на дверь безупречно-царственным жестом. Подождал, пока стихнет ворчливое жужжание, погасил хрустальный месяц, висевший над столом, тихонько открыл окно. Там, на несколько взглядов вперед разливалось золотое сияние. Втянув носом грушевый воздух чихнул и, фальшиво мыча под нос "Люби любую любовь", потрогал розу, стараясь не разбудить. Роза спала, тихо, как ребенок. Тогда Мастер, еле слышно кряхтя залез на подоконник и долго смотрел, как воробей трясет мешком над Краем, высыпая в звездное небо белые одуванчики.
Повести | Просмотров: 743 | Автор: Анири | Дата: 11/04/17 09:27 | Комментариев: 0

-Видишь, Вов, баба Пелагея, как в воду смотрела, что денег дала. Ровно на первый взнос хватило, поедем, в ножки кинусь, благодарить надо, прям по гроб жизни.

Геля, пыхтя, как паровоз, (последнее время, она сильно округлилась, стала пышной, как сдобная булочка), тащила тумбочку на седьмой этаж. Лестница на седьмой этаж была бесконечной, лифт не работал и они с утра таскали свой нехитрый скарб, переезжая в новую квартиру.

- ...ля! Я сегодня точно помру. Еще пару рейсов, прямо вот тут рухну. Воооов..., а Вооов. Мне на каком скопытиться сподручнее - на четвертом или на пятом? Мне пятый больше нравится, тут почище, вымыл полы кто-то. Потом чистая буду, хоть не обмывай,

- Тьфу, дурилка.

Вовкин голос звучал глухо и далеко, то ли сверху, то ли снизу, уже было невозможно разобрать.

Геля села прямо на пол, бросив под попу старое Иркино одеялко, потом легла, расправив его полностью и так, абсолютно одна, на чужой лестничной клетке лежала, минут двадцать точно. Пахло известкой, краской и чем-то еще, странным и свежим. И вдруг, почувствовав, что засыпает, она вскочила, потрясла головой, отгоняя морок. И тут, Геля наконец поверила, что вот, именно сейчас она окажется в своем, настоящем доме.

Отказная квартира, которую они, совершенно неожиданно, все же заполучили, была большой, красивой, но проблемной. Кооперативный дом находился на самой окраине, у кольцевой автодороги. Без машины, а машина им не светила, судя по всему никогда, можно было добраться только на трамвае. Его конечная остановка находилась от ближайшего метро на расстоянии часа нудной, неспешной трясучки, трамвай делао круг прямо у кожгалантерейной фабрики.

А вокруг фабрики не было почти ничего. Вернее - был один дом - башня в пятнадцать этажей, торчащая прямо среди пустыря, поросшего бурьяном. От этого одинокого дома, куда доставал взгляд, тоскливой вереницей тянулись серые пятиэтажки. Минут двадцать неспешной ходьбы по грязной перекопанной улочке, как вдруг, у самого леса, прямо у опушки, вырастал белый красавец - дом , новенький, двенадцатиэтажный с яркими,блестящими окнами, в которых отражалось синее, по деревенски чистое небо. А перед домом, куда ни глянь, простирались луга, и лишь вдали, можно было разглядеть село, настоящее и, видно очень большое.

Пока они ехали, трясясь на грузовике, который им организовала Зинаида, Геля крутила головой и совершенно не верила, что здесь - тоже Москва. А вот Ирке с Володей все нравилось чрезвычайно. Они весело обсуждали перспективу походов за грибами, покупку лыж и заливку собственного катка на пустыре перед домом. И может, собаки, с которой можно будет бегать по утрам по лесу.

- Волка заведите, - Геле не нравилось это место, ей казалось, что ее выдернули из привычного мирка, как редиску из земли, и бросили в красивый белый ящик, прямо так, без упаковки, - тут именно волка надо, лес вокруг, вон -дикий...

- Мам, тут хорошо, смотри, - Ирка высунула кудрявую голову из кабины, толстые косички с бантиками свесились вниз, - лягушечки какие малюсенькие скачут.

- А жабы не скачут? Жалко, прям как без жаб-то? Вов! Галоши купим. Тут без галош не пролезть. Мне чур первой.

Вовка улыбался и смотрел в окно. А по городу шла радостная и светлая весна.
...

- Гель. А Гель... вставай. Субботник сегодня. Деревья сажать пойдем.

- Чегоооо? Выходной же. Обалдели?

Она с трудом разлепила глаза. В огромной спальне еще не было занавесок и солнце пронизало комнату насквозь, раскидав на светлых обоях целую вереницу зайчиков. Дверь в коридор была приоткрыта и там, у входной двери происходило веселое движение и толкотня. Накинув халат, Геля протащила свое сонное тело по бесконечному коридору в прихожую. У дверей Вовка и Ирка запихивали в новое ведро игрушечные совки.

- Вам там лопату выдадут, под расписку, большууую. Куда вы совки пихаете? И грабли дадут. Ирк, ты знаешь, что такое грабли?

- Это такая чесалка. Для травы, - Ирка хихикала, но совок быстро вытащила из ведра и спрятала за спиной

- Точно! Идите и чешите свою траву. А потом кваску купите, там бидон.

Дверь захлопнулась и веселые голоса быстро удалялись. Раз и все стихло.

Геля медленно пошла назад, в спальню, потом передумала и побрела обратно. Коридор был длинным, как в общаге, начинался от огромного зала, пустого и гулкого, в котором из мебели был только материн стул, гнутый, старый, но крепкий и незыблемый, как вечность, и тянулся до самой кухни гладкой ровной змеей. Все комнаты располагались по одну сторону, с другой стороны находилась глухая стена, по которой Ирка всегда вела пальчиком, пробегая по нему со скоростью звука. Она никогда не могла затормозить сразу, скользила на ровном, гладком паркете, пролетая свою комнату мимо. Вот там они всё обставили. Теперь у Ирки был большой полированный гардероб, новенький диван и маленький письменный стол с двумя аккуратными ящичками. Все это поместилось шутя, даже осталось место для красивого торшера, который Володя сам сварганил из остатков тонких труб и плексиглаза. Торшер заканчивался задорными разноцветными плафонами, светил ярко и весело, и очень Ирке нравился.

Геля поставила чайник, присела на старенькую табуретку, задумалась.
- Опять чулки штопать, денег нет вообще!

Ежемесячный взнос за кооператив был таким, что в сберкассе на нее оборачивались все, с ужасом глядя, как она отсчитывает сумму, раз в двадцать больше, чем остальные. Потом, она доставала квитанцию за Иркину частную музыкальную... Народ выпучивал глаза еще сильнее, а Геля прятала поглубже в туфлю палец в опять продранном чулке и с ужасом думала о предстоящем ужине.

- Бабкино прошлогоднее вишневое варенье, чай и батон! А на завтрак - манную кашу сделаю. Не удивительно, что меня разносит, как на дрожжах. Хорошо еще мать крылышки притащит, и пупочки, сделаю макароны по флотски. Господи, еще двадцать лет ведь платить...и как жить?

Печальные мысли были прерваны безжалостно и резко. Жуткий звук, режуще - громкий, странный до жути, взрезал тишину полусонной квартиры. Пустующие пространства комнат отразили его многократно и Геле показалось, что у нее лопнули перепонки, она зажала уши ладонями и посмотрела на потолок. Штукатурка вроде не сыпалась, она потихоньку убрала руки.

- ...ять. Это еще что!

Все затихло, минут пять все было спокойно. Геля встала и, почему-то на цыпочках, прокралась к балкону, выглянула в окно. Внизу, народонаселение весело рыло ямы с таким энтузиазмом, вроде хотели прорыть туннель под домом. Ирка носилась со своим совком от машины, битком набитой деревцами, до отца, который стоял в выкопанной яме уже по пояс.

- Баобаб, не иначе, решил посадить. Как раз, до нашего седьмого этажа достанет. Что там, на баобабе растет? Хорошо бы орехи.

Геля высунулась посильнее и хотела было помахать рукой, как жуткий звук раздался снова. Она присела, чуть не вывалившись, схватилась за перила.

- Не, ну охренали, что ли. Дом развалят сейчас. Хорошо, не ночью.

Она быстро натянула треники, майку и длинный свитер, выскочила из квартиры, и, перепрыгивая через ступеньку, рванула на восьмой, пробежала по коридору до квартиры, которая была прямо над ними, позвонила,

За дверью кто-то катал по паркету, что-то, видно пластмассовое, возил - туда-сюда. Пахло пирогами и жареной картошкой.

- По коридору гоняют что-ли? Неужели от этого такой звук?

Она позвонила еще раз. Дверь открылась. За ней, близоруко щурясь, вся розовая от плиты, в белоснежном нарядном халатике, стояла Верка. За ее спиной, маленькая чернроглазая девчушка, лет четырех, выставив круглую попку, гнала по коридору здоровенный трактор с большими, пластмассовыми ребристыми колесами.

Геля с Веркой постояли, обалдело разглядывая друг друга. Наконец, Геля очухалась.

- Опа! Привет, подруга. Какими судьбами?

- Так мужу, от работы дали...

Верка никак не могла придти в себя, девчушка подошла сзади, обняла мать за ногу.

- Оксанка моя. Почти четыре уж...

Из дальнего угла квартиры, по коридору, вытирая красивое лицо полотенцем шел высокий стройный парубок.

- Знакомься...Толик...мой муж...

- Ну...здрасьте...
Повести | Просмотров: 737 | Автор: Анири | Дата: 11/04/17 09:25 | Комментариев: 0

- Вы не тушуйтесь, Ангелина Ивановна, надо же, имя какое у вас замечательное. У нас все очень по доброму. Школа новая, передовая, мы тут за нее все горой, здесь вам будет славно...

Директор новой Гелиной школы, женщина, лет тридцати пяти, была похожа на милую черную галку, случайно упавшую с небес на землю. Она быстро ощупывала новую учительницу круглыми черными глазками и слегка подпрыгивала в самых волнительных местах своего рассказа.

- Мы вам четвертый, пятый класс выделяем, может шестой даже - классное руководство. У вас свое классное помещение будет, замечательное, светлое, на солнечной стороне. Так, только ж работайте, старайтесь, я во всем помогу. У нас питание хорошее, для учителей скидки, в продленных классах будете ужинать бесплатно...

Она все трещала и трещала, дотрагиваясь до яркой блестящей пуговицы на Гелиной парадной блузке толстеньким пальчиком с обгрызенным ноготком. За полчаса разговора Зинаида Ивановна, так звали директора, успела рассказать всю историю школы и, судьбу, наверное, каждого учителя. Геля вертела головой, разглядывая достопримечательности - переходное знамя за достижения, вымпелы, грамоты, фотографии. Все было так...

- Электричка, метро, трамвай... два с половиной часа... сразу столько часов...математика...

Она добиралась до школы очень долго. Ладно электричка, к ней она уже привыкла, ладно метро... а вот трамвай. Прождав его полчаса на продуваемой всеми ветрами площади, она минут двадцать тряслась по какой-то полупромышленной зоне. И лишь в конце пути появилось что-то похожее на город, только совсем новый, молодой, чужой. Яркие сине-белые новостройки, отливающие перламутром мелкой отделочной плитки в неярком августовском солнце, причудливо перемежались со старыми деревянными бараками и мутно-серыми хрущобами. Здесь совсем не чувствовалась привычная и родная атмосфера Москвы, её уютного Замоскворечья, здесь был иной мир. Она даже не могла решить - лучше он, хуже, но он был не её, чужой. Даже запахи - разрытой земли, известки и, почему -то коровника, раздражали, будоражили даже.

Директор схватила Гелю цепкой лапкой за руку и вихрем понеслась, увлекая ее за собой, вверх по широкой, слегка присыпанной какой-то серой пылью, мраморной лестнице -

- Не убрали, гляньте -ка еще, вот бездельницы, а сказали -все готово. Вот ведь, дорогая, никому верить нельзя, за всеми проверяй.

Они влетели в широкую светлую рекреацию второго этажа, пробежали до конца коридора и, с шумом тормознули у светлой двери одного из классов.

- Вот, - Зинаида Ивановна жестом фокусника распахнула дверь класса и в сумрачный коридор хлынуло желтое предосеннее солнце, слегка их ослепив.

Они вошли, остановились у коричневой новенькой доски, на которой еще и муха не сидела.

- Ваш стол, - гордо показала Галка кивнув носиком-клювиком в сторону массивного учительского стола, помолчала, и, почему-то добавила, - И стул...

Геля подошла к первой парте, погладила идеально гладкую, налаченную поверхность... и вдруг подумала -
- Занавески светлые и плотные повешу в мелкую клеточку. И картину, ту, которую Вовка припер, с Аленушкой...

В этот момент она почувствовала, что после долгих скитаний, вернулась домой. И даже Зинаида - галка показалась знакомой, даже родной...

- Я решила, Зинаида Ивановна. Завтра выхожу на работу. Мне хотелось бы пригласить родителей, устроить родительское собрание, такое, предварительное. Если можно.

- Можно, почему нет...И вот еще, - директриса присела, грустно подперла подбородок двумя руками и снизу вверх, быстро и, почему-то виновато глянула на Гелю, - Мне вашу характеристику из интерната прислали...очень плохую. Безобразную, злую какую-то. Подписана коллективом, но правда там две или три подписи...

Геле так бешено бросилась кровь в лицо, что даже закружилась голова.

- Там они и о личной жизни написали, о цыганях каких-то, я вообще ничего не поняла...как можно так, в личную жизнь, я и читать не стала.

Геля смотрела, как в такт речи у директора подпрыгивает челка -хохолок и комкала тоненькую ручку сумки. Ей почему-то стало так стыдно, она хотела встать, но Зинаида Ивановна вскочила первая, одним скоком подлетела, сжала плечо и усадила на место.

- Я порвала эту чушь и написала, что характеристика с прежней работы утеряна. У вас, Ангелин (извините, мне так проще), такой опыт, да с такими детьми. С ТАКИМИ детьми, так долго плохой человек никогда не сможет ... - Она подвигала туда -сюда чистейшую тряпку на доске. Геля молчала.

- Да и вижу я людей, сразу. Работа такая... А вот нюнить ни к чему - она потрепала Гелю по плечу, увидев, что у той повлажнели глаза, - работать будем. Жизнь все покажет, от нее не скроешься.

Зинаида Ивановна проводила Гелю до дверей, приостановилась на крыльце школы. Перед ними и спереди и справа и слева, везде были разбросаны комья коричневной глины, после дождя грязь стояла непролазная, но директорша смотрела вокруг так радостно, что казалось даже, что выглянуло солнце.

- Там забор, видишь? Вдоль липы насажу, прямо по периметру. А справа - там стол деревянный поставлю и лавочки, вокруг сирень...пусть пахнет...А сзади - огород будет, для биологии. А тут - стадион. Все как надо. Знаешь, как заживем! И да,- Зинаида спустилась вниз, на последнюю ступеньку, посмотрела снизу и зачем-то подала Геле руку, - С квартирой что-нибудь придумаем. У меня одна отказная есть. Повезет тебе - вступишь. Только потянешь ли, там цена, ужас. Потому и отказались.

Трясясь в электричке, сидя с закрытыми глазами, Геля думала... Она уже видела свой класс, смешные и умненькие лица. Она уже различала их, и, кажется знала каждого по имени. Она уже поняла, что никуда не уйдет из этой школы, что именно там - её, наконец найденный дом.

...

- И хочу вам сказать, вы будете тоже учиться. Да, не смотрите так на меня, ничего особенного и странного я не сказала. Вы будете учиться вместе со мной и вашими ребятами всему, не только математике. Дружить и любить, искать и терять, добру и злу, счастью даже. Мы с вами научимся всему только, если будем вместе. Без вас мне не справиться. Никогда

Геля оглядывала свой класс. Рядом с каждым взрослым, плотно прижавшись, стараясь уместиться на тесном сиденье вдвоем, сидел ребенок.

- Какие одинаковые у них глаза, никогда не замечала.. Неужели и у Ирки точно такие же глазенки, как у меня...

- И еще сказать вам хочу.

Класс зашумел, будто ветер прошелестел поверх голов и спрятался в новых занавесях. Геля подняла руку, оперлась ею о край доски и чуть пошевелилс пальцами. Стало тихо.

- Сказать хочу... Плохих детей нет. Не бывает. Есть недолюбленные. И вот тут - дело в вас!

-

Утро первого сентября было на редкость теплым. В ярком, высоком небе, носились паутинки, желтой листвы почти не было. В школьном дворе играл оркестр, грустно и торжественно. Геля очень волновалась, она держала худенькую ручку маленького, как гномик, стриженного наголо мальчишки и чувствовала, как дрожат ее пальцы. Она повела ребят в школу, длинной вереницей они прошли по нарядной дорожке, поднялись на школьное крыльцо.
Зинаида подошла, внимательно посмотрела Геле в лицо и, еле слышно, одними губами шепнула - "C богом".

Геля открыла дверь, подождала, когда все рассядутся, помолчала.

И подняла руку...
Повести | Просмотров: 720 | Автор: Анири | Дата: 11/04/17 09:23 | Комментариев: 0

- Что делать будем, Вовк? Брать деньги, что ли? Они десять лет себе в чем-то отказывали, копили. Я не смогу взять, стыдоба ведь.

Геля с Вовкой сидели на мостках над рекой. Уходящее лето, здесь, среди степей, было совсем другим, не московским, в нем не было умирания, чувствовалась лишь тихая печаль. Сухие ивовые листики быстро скользили по течению и щекотали кожу ног, опущенных по колено в воду. Ирка с соседскими ребятами носилась по маленькой прибрежной улочке и щебетала так, что слышно было, наверное, на рыночной площади, в центре. Очередной раз скатившись по длинной неустойчивой лестнице к мосткам, она сунула Володе два здоровенных огурца, в котором вся серединка была выдолблена, но бережно оставлена крышечка с хвостиком, и там, в огуречном стаканчике, плескалось молоко.

- Тебе и маме, - Ирка попрыгала на одном месте, как мячик. Худенькое стрекозкино тельце, казалось – раз - и, оторвавшись от досок мостков, вспорхнет над речкой и скроется в предзакатном тумане. Хвостики, подвязанные бантиками, подпрыгивали, как крылышки, - Я сама сделала.

- Вместо клизмы, - смеялся Володя, махнув одним глотком и свой и Гелин молочно-огуречный коктейль и, щелкнув хихикающую Ирку по курносому носу, смачно закусил, хрустнув остатками "стакана", - Беги, голяп, тащи еще.

- Что за "голяп", Вов, какой раз уже слышу? Что -то придумали опять, без меня, а?
Признавайтесь!

Геля лениво откусывала прямо со сломленной ветки спелые черемуховые ягоды. Огромное старое дерево над рекой было все черно от крупных и сочных черемушин. Такую вкусную и крупную черемуху, Геля ела только здесь, в деревне. И даже сушила немного, увозила мешочек к себе, в город.

- И ты мне не ответил про деньги.

- Гель, это Ирка придумала. Мы на пляже баловались, она меня в плавках увидела и как заорет, глаза вылупив - "Голый папа. Голый папа". А выговарила плохо, послышалось - "Голяпа". Так теперь ее и дразню...хохочет...

- Она тебя больше, чем меня любит...

- Не болтай лишнего… Насчет денег... Что, там много?

- Да нет, конечно. Откуда много. Но все таки - деньги...

- Знаешь, бери! Не обижай стариков. Только скажи - взаймы. На квартиру все равно не хватит, положим на сберкнижку, будем им выплачивать долг вроде. Им приятно будет... А про квартиру, придумаем что-нибудь. Потом...

- Ага, - Геля стянула с ветки последнюю ягоду, сломала ветку, бросила ее воду, - Уезжаем скоро, жалко. Но и в Москву хочу. Соскууучилась. К детям. Там, знаешь, школа такая, новая, современная. У меня класс будет свой. Я уже все придумала, как первый день проведу, как в классе все сделаю...Будем жить, Вов! А?

- Еще как! У нас с тобой еще море впереди, Гельчонок. Целая неделя моря! Будем жить!
...

Что-то стукнуло в стекло, и Геля проснулась, вздрогнув, как от толчка в спину. Прислушалась. Звенящая тишина давила в уши - не скрипа, ни шороха. Даже муж с дочкой спали так тихо, что не было слышно даже дыхания. Она села, свесив ноги с высоченной кровати, и, слегка покачиваясь на пружинах, долго искала шлепки. Сознание возвращалось медленно, но она уже осознавала, что ставни закрыты плотно, и камушек в стекло попасть - ну никак не мог. Если только...

Камушек стукнул снова, и Геля уже четко поняла, откуда идет звук. Она посмотрела внимательнее. Из маленького окошка, выходящего на цыганский двор, тянулась лунная дорожка, и, преломляясь через кружевной тюль занавески, слегка освещала цветную половицу и белый угол печки. И там, как будто видна была чья-то тень. Тихонько подкравшись окну, Геля выглянула. Прямо под окном стояла Галина, жена старшего цыгана.

- Спрыгнешь? - шепот прозвучал, как выстрел.

Геля прижала палец к губам и, с трудом протиснувшись через окно, сползла во двор.

- Чего тебе, что ты по ночам- то? С ума сбесилась? Разбудишь сейчас всех.

- Так с тобой днем разе поговоришь? Ты все кружишь, без остановки, как птица белая. Все над гнездом, не отрываешься…

У Галины, за годы жизни среди цыган, все смешалось и голове и в душе. Она путала цыганские и русские слова, цыганские и русские чувства. Цветастая юбка, красный платок, повязанный назад, не делали ее цыганкой, потому что длиннющая русая коса, большие рабочие руки и ясные, синие, очень ласковые глаза дробили облик, делая его странным. Особенно это бросалось в глаза, когда подоткнув подол, чего никогда не позволяли себе ромны, и, закатав рукава выше локтя, она брела с коромыслом по пышной горячей полуденной пыли от дальнего колодца. Геле всегда было ее жаль, она не понимала, как та может так жить.

- Тише, Галь, прошу. Тебе самой от свекра влетит, забыла его руку, что ли? Я помню, как ты синяки побелкой закрашивала.

- Нет его, свекра-то. Следом за Лачо убрался. Мой старшой теперь, да и я. Бояться некого, я теперь выше Шаниты. Она без ума, совсем плоха. Все гадает и бабочек ловит везде. Души что ль чудятся.

- Во как оно… так, не свекор, муж прибьет, - Геля почему-то злилась и уже начинала поддразнивать, понимая, что это – нехорошо. Но луна так ярко светила, так бередила, тени и запахи были так явны и так болезненно напоминали…

- Пальцем меня не трогает. Любит…- Галя вдруг пристально посмотрела ей в глаза, - Как Лачо тебя любил. Они похожи были, как близнецы, братья - то, не то забыла?

- Галь!

- Не забыла. Вижу, - Галя помолчала, поправила платок, - И сын – вылитый…

- Галь…

- Я спросить хочу тебя, затем и звала. Может, пособишь его пристроить куда? Ты ж учитель в интернате.

- Сейчас нет.

- Да как же? Я вчора на телеграфе с Райкой трепала, она говорила, ты учителкой работаешь. Парень сгинет ведь, кто тут его возьмет, сирота же. А писаный! И умнесенький, буквы учит, сам.

- Галь, я не могу. Я не могу, пойми ты, его сыном заниматься. И так деревня гудит, муж мой, он ведь все понимает, - Геля почти кричала, - И дайте мне забыть, в конце концов. Дайте мне все забыть! Ради бога!

- Да нет… Я так… спросила… В табор его уведут, что ж … Жалко мне, хороший мальчишка.



Сырым влажным утром никто не захотел накрывать завтрак во дворе, как обычно, быстро перекусили на кухне. Геля молчала, ей было стыдно и странно. Она молча собирала вещи, и думала, думала. Впервые в жизни она не протянула ребенку руку помощи. Впервые в жизни она стала слабой и неуверенной, это угнетало, она почти ненавидела себя.

Сзади подошел и приобнял ее Володя.

- Гель, ты не должна себя казнить. Никогда. И ни за что. Ты имеешь право на свое решение, помни это, - он помолчал, покрутил крутой рыжий завиток на Гелиной шее, - да и парня нельзя в интернат. Он погибнет там, не выживают они в неволе…



Поезд стучал и стучал на стыках, весело проговаривая что-то свое. Геля смотрела в окно, не отрываясь. Мелькающие деревья были так не похожи на те, к которым она привыкла, высокие, похожие на свечи, ровными стрелами устремляющиеся к необыкновенно яркому небу, они бередили сердце, пробуждая в нем какие-то, неизвестные до сей поры струны. Ощущение ожидания, предвкушения было таким острым и радостным, что внутри все сжималось и немного дрожало, как натянутая струна. Что-то должно было произойти, замечательное, новое, прекрасное. И оно произошло. Вдруг, ослепляя, разрывая пространство, в мир ворвалось - Море! Оно было огромным и синим. И бесконечным.



- Купаться, купаться, купаться… купаться, купаться, купаться.

Ирка ныла противно, на одной ноте, как муха. Она сидела попой прямо в горячем песке и пересыпая его из кучки в кучку, не замолкала ни на минутку.

- Ирка! Заткнись! Видишь - папа спит!

Геля лежала и смотрела в высокое небо. Она могла лежать так и смотреть бесконечно, слушая шум волн, впитывая жар солнышка и песка. Первый день на море был бы прекрасен, если бы не это поганое, ноющее создание, которое невозможно вытащить из воды ни на минуту.

- Купаться, купаться, купаться…

- Я тебе сейчас вот как накупаюсь по жопе. Аж синяя станет. Сказала – как трусики высохнут – пойдешь! С папой. Вон глянь - тетя кукурузу несет и мороженое.

- Купаться… купаться… купаться…

- Убью сейчас!

Геля отвернулась и блаженно закрыла глаза. Через прикрытые веки солнышко проникало радужными разводами и приятно жгло кожу. Сладкая дремота накатывала волнами, погружая весь мир в качающиеся волны счастья.

- Не, ну она молодая, ладно! А ты, дурак уже старый. Что же ты смотришь, ты знаешь, что с ней будет к вечеру!

Противный, высокий голос взрезал блаженное состояние, как нож торт, безжалостно развалив его напополам. Геля открыла глаза, над ней стояла высокая худая тетка, похожая на ведьму, всколоченная и злая. Вовка сидел на песке, и смотрел на Гелю.

- Ты смуглый, дите вон тоже. А она-то белая, что сметана, до костей облезет. А ну, забирай ее, быстро.

- Ой, да ладно, я не такое солнце видела. Напугали, - Геля встала, потянулась, - Вов, купаться пошли. Ирка изнылась уже, паразитка.

- Такое – не такое, не знаю. А слушай, что говорят. Дура!

Тетка повернулась, и быстро перебирая длинными ногами по песку, пошла, как цапля, качаясь из стороны в сторону.

Вода была теплой и ласковой, они плескались, наверное, с час. Вовка возился с Иркой на отмели, Геля заплывала на дальние валуны, забиралась на них и снова лежала, глядя в небо и вбирая в себя жар южного солнца.

Потом побрели домой, пообедали и легли отдохнуть в прохладе веранды, увитой виноградом так плотно, что было даже темно. Сквозь дремоту, Геля слышала, как Ирка выстраивая из улиток паровозик, уговаривает их ползти правильно, по линеечке.


Что-то гулкое и тяжелое билось в виски,
ощутимо..больно.

- Вовка что ли молотит... Просто молотком...или это сердце... Вроде никогда так не было… И почему так все горит? Огнем?

Геля встала, шатаясь подошла к ведру с водой, набрала ковшик, глотнула, остальное ливанула прямо на голову. Но, вместо ожидаемого облегчения, ее пробрал такой озноб, что застучали зубы. А кожа загорелась еще сильнее, как будто ее хлестанули крапивой.

- Вот, бл... Что это еще...Вов...

Она завернулась в простыню, единственное что было теплого в комнате, хотела прыгнуть на кровать, но сил не было. Да еще тошнило жутко, раскалывалась голова.

- Вовк! Твою мать, просыпайся. Помру ведь.

Володя открыл глаза, ошалело похлопал глазами, потрогал Гелю за плечо и пулей вылетел из комнаты.

- Ой-ей, что натворили, глупые...

Веселая круглая хохотушка -хозяйка, ойкала, мазала Гелю простоквашей и прикладывала к здоровенным волдырям на груди и ляжках прохладные гладкие листья какого -то неизвестного растения. Геля шипела, ругалась последними словами и чувствовала себя маленькой и несчастной.

- У мамы пятнышки, - Ирка трогала пальчиком веснушки, которые мелким горошком обсыпали Гелину белоснежную кожу, везде, где сошли ожоги, - Мама жирафка.

Геля яростно втирала в ненавистные веснушки отбеливающий крем...Но тщетно
Повести | Просмотров: 693 | Автор: Анири | Дата: 07/04/17 08:42 | Комментариев: 1

Час ныряли за водкой. Подоспевшие братья - Анатолий, Иван и Сашка, Галин Володька, Вовка, по очереди, матерясь и кряхтя от ледяной воды, безуспешно пытались спасти горючее, но оно безвозвратно кануло в бездну. Обидно было не за само спиртное, обиден был факт. Ситуацию, конечно разрулили, сгоняли еще, привезли авоську, но Геля впала в опалу. И только Ванька, любящий сестру нежной братней любовью, усмехался в черный ус, похлопывал смущенную Гелю по плечу и плескал ей в стаканчик "чутка".

"Чуток" расслабил ребят, напряжение спало и отдых продолжался, идея добычи раков как-то забылась, никто даже ни разу не проверил улов.

Июльский день катился ласково, и вот уже солнце стало чуть мягче, ослабило свою хватку, и длинные тени протянулись от прибрежных ив, расчертив песок и лесные полянки в полоски. В такие, неожиданно мягкие вечера, наступающие после душного дня, в воздухе начинает пахнуть дождем. Этот аромат близкой воды ещё не явный, он только угадывается, смешивается с одуряющим запахом степных трав и звенит. И тогда скромные цветы степи вдруг становятся яркими, выпрямляют тонкие стебельки и гордо поднимают головы к тоже уже сгущающему свой цвет, белесому еще пару часов назад, небу. И наступает томно-расслабленное состояние, когда мир кажется другим, немного сказочным, добрым и щедрым, а душу окутывает счастье и нега - почти до слёз.

Хорошо принявшие братья плескались на отмелях, Вовка же с Гелей заплывали далеко, почти к центру озера, и лежали на темной плотной воде, глядя в синеющее небо.
Потом, накупавшись, слопав весь "провиянт" до последней крошки, расположились подальше от воды, в низкой поросли молодого ивняка. Ребята дрыхли, молодецким храпом пугая местных сорок, которых было навалом в прибрежном кустарнике, девочки разлеглись, как большие выброшенные на берег рыбы, на огромном конёвом покрывале и болтали, не хуже сорОк.

- Ты счастливая, Аллонька, - томно тянула слоги Лина, именно так «Аллонька», называла Гелю только она, - Что же тебя так мужики любят? И ведь не красавица, вон - бровок нет, реснички белесенькие. Да и полновата будешь, животик, смотри, выпирает даже, кругленький.

Геля слушала ее молча, зло кусая травинку. Ей так хотелось пнуть пяткой в гладкий, стройный, точеный бок, что чесалась нога. Натянув повыше трусы купальника, она повернулась к Лине спиной и свернулась калачиком.

- Нет, подожди! - Невестка не унималась, - Аллонька, милая, а цы'ган то! Ведь высох весь, когда ты уехала. Черный стал совсем, как ствол обгоревший, головешка, не человек. Жене отлуп дал, или как там у них, по - цыгански.

Геля развернулась резко, выплюнула травинку, молча смотрела на Лину. Ей казалось что гладкое , белое лицо скукожилось, стало размером с кулачок, а большой красный рот увеличился и пенился, выплевывая слова. Жутко хотелось курить.

- И еще говорят, жена его много раз ножом била. Изрешетила просто, а он сам, грудью на нож шёл. Вот ведь, болтают люди, что с них взять.

Геля молчала, смотрела. Там, у неё внутри, кто -то зажег факел и водил им, выжигая внутренности. Галина встала, обошла покрывало и присела около Лины.

- Что несешь, безумь? Сказали же на следствии, сам он, в драке...

- Ну да. Сам он... Семь дырок. Обмывали его когда - видали, люди зря не врут. И еще говорят, - Лина зачастила, чувствуя, что вот-вот её заткнут и заткнут грубо, потому что сзади стоял и нервно постукивал ребром ладони о стволик березки, Борис. - Говорят, Гелька мужиков привораживает. На крови, вот так! И Лачо...

Она обернулась, мотнув головой, как птица и крикнула громко и тоненько:

- И Вовку!

Борис медленно подошел, у него было странное лицо и белые от бешенства глаза.

- Лин, я тебе, кажись уже говорил. Повторить вот хочу. Ты, Лин, дебилка!

Лина вскочила, и размахивая руками так, как будто хотела взлететь, звонко прокричала:

- Ага... А что б он ее брошенку с ребенком- то взял? Приворожила, вся деревня болтает. Вот грех -грех, теперь ей не отмолить. Век не отмолить, накажет господь. Пусть боится!

Борька сжал кулаки, побелел еще больше. Геля растерянно обернулась - от реки, сгибаясь от тяжести двух черных, шевелящихся сеток, шел Володя.

- Про раков-то забыли, добытчики, - он успокаивающе положил руку Борьке на плечо, - Что за крик, а драки нет?
Наклонился, вытащил маленького рачка с крошечными клешнями, отловил Ирку, которая уже полчаса козленком скакала вокруг взрослых, стараясь обратить на себя внимание.

- Что, малыш-Ириш? Пошли-ка с рачком в футбол играть. Он знаешь, футболист какой! Настоящий...

...
Ехали молча. Гелю с Линой засунули на переднее сиденье, рядом с водителем, они еле поместили туда свои попы, но деваться друг от друга было некуда. Лина, тихая, смурная, смотрела в окно, полуотвернувшись, но Геля видела, что ей не по себе. Придвинувшись еще ближе, прижавшись, она взяла невестку за руку, чуть погладила.

- Лин, мне знаешь что Борька сказал вчера?

Лина напряглась, не обернулась, но было ясно, как она впитывает каждое слово, всеми фибрами, почти кожей.

- Он сказал, что даже когда ты просто проходишь мимо, даже по делу, у него там... все твердеет...ну ты понимаешь...
Лина резко обернулась, глаза у нее были влажные, нос покраснел.

- Врешь! - Она хлюпнула носом, - ну вот врешь же. Не мог он тебе такое сказать. Да и вообще… Он последнее время не смотрит на меня даже.

- Дура ты. Он говорит, что за дите боится, не дай бог, говорит. Сам сказал, я за язык не тянула. А еще сказал, что измаялся прям по тебе, но ребенок ему важнее. Уж очень хочет он сына от тебя.

Лина, быстро, как кошка лапкой, вытерла глаза, и они тут же заискрились, глупенько, наивно и радостно.

- Ой, Аллонька... я знаю, это точно сын, я чувствую. И глазки у него такие, как у Борюсеньки. Красивенькие, с поволокой. Толяшкой назову, как папу моего. Ой, милая, ты прямо меня к жизни вернула, а я то все думаю - разлюбил. Хотела вот прямо в омут головой, не жить мне без него. Ой, Боречка мой, завтра ему к утречку блинчиков со сливочками, как он любит. Ой, господи,

В зеркало заднего вида, Геля видела, как внимательно смотрит на неё Володя, без улыбки, пристально, и так нежно. И блестящий беленький шарик прыгает у него за спиной, по стеклу... видимо, солнечный зайчик...
....
В темной кухне было прохладно. Бабка Пелагея большой черной тенью металась из угла в угол, и уставшей Геле казалось, что она машет крыльями. Закипала вода в большом ведре, пахло укропом и еще какой-то травкой. Воздух был плотным, пряным и сладким, и у Гели немного кружилась голова. Она сидела на табуретке в самом углу, за ларем, прислонившись к прохладной беленой стене и прикрыв глаза. Было ощущение, что её высосал кто-то большой и беспощадный, просто раз - и одним всхлипом выпил душу. Что там гнездилось в ней - любовь ли, жалость, сожаление ли о детской любви, и о том что не случилось - она уже не понимала, да и разбираться ей не хотелось. Да и вряд ли получилось бы. Она понимала одно - у них семья, настоящая, крепкая и есть чувство, которому она не знала названия. Но именно за него, за то важное, что она сумела сложить из, вроде зыбких, ненадежных кирпичиков, Геля готова была сражаться до конца, защищать его зубами, как волчица, до последней крупицы жизни. И это понимание, казалось ей незыблемым, опорой и самым, самым главным на свете.
...
Из дремы ее выдернули рывком, неожиданно. Она вздрогнула от стука, открыла глаза и увидела, что Пелагея шмякнув чем-то, с напряжением, колыхая большим упругим животом под оборчатым платьем, взгромоздила здоровенное ведро на черный высокий дубовый стол. Из ведра валил ароматный пар и торчало что-то красное. Бабка шурудила большим ситом на длинной ручке и была похожа на бабу Ягу, мешающую свое варево. Геля встала, чтобы помочь, но опоздала, потому что Пелагея шуранула раков из сита прямо на стол, и они ярким шуршащим потоком докатились аж до другого края столешницы.

- Пусть стынут, - Пелагея устало выпрямилась, подвинула табурет поближе, села.

- Я пойду, бабушк, ребят звать, - Геле вдруг захотелось на воздух, - Да и Линку с Галькой поищу, я что ли одна стол накрывать буду...

- Погодь, Алюсь, что сказать треба. Вот маешься ты, детонька, вижу, так маешься. Я тоже долгенько бедовала, как Ванька меня взял. Поздно взял –то с детками, да и другого любила я. Все копаласи, все думала, все важила, да меряла. Проста не была, як ты. Мордовала мужика, кочевряжилася. А потом поняла, бог надоумил. Добрый мужик, главное до бабы. Хата надо шоб справная, дитяти и мужик здоровый, да и сама. Остальное гони детынька, все гони от себэ. Пустое, я тоби брехать ни буду, да и жизню прожила.

Геля вдруг почувствовала что слезы горячей, щипучей волной подкатили сразу к горлу, носу и глазам, и первый раз за все время хлынули, смывая боль. Она уткнулась бабке в колени, как маленькая, и ревела, громко и жалобно, всхлипывая и даже похрюкивая. Бабка гладила ее по голове

- Поплачь, серденько, поплачь, баба никому не скажет.

- Баб! - Геля наконец успокоилась. Подняла голову, посмотрела снизу вверх, как раньше, - Баб. Так нет же ничего. Ни детей общих, ни дома. Вдруг бросит, трудно ведь ему со мной. Так трудно.

- И, девонька. Хиба ж таких кидают, что ты. А дитё ро'дишь, Ирке братика, ты ж молоденька така. Ну, а хата...

Бабка развернулась и крикнула куда-то в сени:

- Эй, Иван, подь сюды. Не слышит, пень старОй.

Она встала, приподняла Гелю, вытерла ей лицо, пригладила косматые, как у ежа лохмы.

- Грошей мы тоби с дидом на хвартеру насбыралы. Десять годков складали, грошик к грошику. Возьмешь, мало еще займешь. Тильки живити.

Пошла, чуть шаркая, налила из толстостенной бутыли граненный стаканчик мутной жидкости, спрятала под фартук.

- Пиду-ка, детку свою золотую угощу.

- Баб, хватит ему уже. Они на Коробке наугощались.

Слезы, как будто омыли Геле сердце, все промыли внутри и она засияла, как звездочка. Бабка смотрела на нее искоса – «И ведь вправду, солнечная.., золотая…»

Но сказала сурово, отводя внучку в сторону твердой рукой и защищая стакан–

- Отстань. Иды!
Повести | Просмотров: 753 | Автор: Анири | Дата: 07/04/17 08:41 | Комментариев: 2

Так сильно тикали часы, что Геле казалось - еще чуть и их грохот разбудит полдома. Она тихонько выскользнула из под одеяла, накинула огромный хозяйкин платок с розами по черному полю и вышла во двор, стараясь не скрипнуть дверью. Любимое время - начало июня, просыпающееся лето, блики неуверенного с утра солнышка на глянцевой яркой листве, запах прошедшего за ночь дождя, и такое щебетание птиц, что можно было оглохнуть даже в ближнем Подмосковье, было прекрасным. Оно всегда вызывало в ее душе чувство детского восторга. Спрятавшись в своем укромном местечке, прямо посередине старого куста сирени, развалившегося пополам от тяжести кряжистых веток, Геля воровски, с наслаждением затянулась.

- Блин. Чем заесть-то. Не взяла ничего, дура. Опять Вовка носом будет крутить, морщиться. Правильный, аж оскомит.

Она вылезла из укрытия, сорвала пару молоденьких луковых перышек с хозяйкиной грядки, пожевала, растерла остальное между ладонями. Потянулась навстречу солнышку, сбросила платок.

- Ангелин, вы сегодня уезжаете?

Сзади, у сарая, хозяйка развешивала белье, с трудом приподнимаясь на цыпочках, чтоб дотянуться до веревки.

- Дайте я. Я быстро.

Геля шустро развесила нехитрые тряпки. Хозяйка потянула ее за руку, присели на нагретое солнцем бревно.

- Чувствую, уедешь скоро от меня совсем, детка. Так что скажу тебе. Ты - девочка хорошая, только вот река твоя неспокойная, все бурлит, бурлит, А ты берегов не знаешь, бросаешься, об камни бьёшься. Зачем?

Геля смотрела на хозяйку молча, она не ожидала от старушки этих слов. Сколько они прожили здесь, та не разу, ни взглядом, ни словом не коснулась их жизни.

- Так я и еще скажу, не обижайся. Муж твой редкий человек. Таких как он- что золотых крупинок средь песка... просто так не сыщешь, горы песчаные просеять надо. А тебе повезло, сразу слиток. Так ты цени, такие подарки судьба зря не отвешивает.

- Знаете что!- Геля снова вытянула сигарету из пачки, зло затянулась. - Что вы меня все уговариваете? Золото, знаю! Ценю. А вот как быть с ним - сама решать буду. Кого любить, кого нет. Моё дело это, ясно? Моё!

- Не груби, детка. Решай сама, кто же тебе мешает. Не ошибись, только. Поправить трудно ошибки такие, они не поправляются, поверь. Никогда.

Резко затушив окурок, Геля встала и пошла к своему крыльцу.

- Все почему-то решили, что меня надо учить жить... И вот все стараются. Не выйдет, я сама...все знаю...
...
В комнате было темно из-за задернутых плотных занавесок. Тишину нарушали ходики и два мерно сопящих носа - Вовкин и Иркин.
Споткнувшись о здоровенный чемоданище, раззявленный посреди комнаты, Геля чертыхнулась, распахнула окна и весело пропела -

"Подъёёёёооом".

Вовка одним сильным, пружинистым движением вскочил, притянул Гелю к себе, чмокнул в нос.

- Тсссс. Пусть Иришка тихонько сама проснется, не пугай. Поезд только в два, спешить некуда.

Он достал из кармана пиджака новенькое свидетельство о рождении, открыл, погладил пальцем дочуркино отчество.

- Красиво получилось, глянь...Ирина Владимировна. Звучит, а? - Он мельком глянул на Гелю, и ей показалось, что его глаза предательски блеснули, - Спрячь.

...

- Слушай, да она у тебя колобок просто, как солнышко. Пухленькая, ангелочек прям. Галь, чудо какое. И беленькая, не то что ты. Как у вас вышла-то такая?

Геля с сестрой Галиной расположились под яблоней, в аккуратном садике, который обихаживала, превратив в маленький рай, Галина мать, родная сестра Анны - тетка Гели. Она жила напротив, на улице у реки, прямо через бабкин огород, пробежишь - сразу ее сад. Сестры расстелили покрывало, лениво валялись в тенечке, маясь от обжигающей полуденной жары. Крошечная дочка Гали ползала прямо по траве, не обращая внимания на колючие сухие травинки, щекочущие толстые ножки в складочках. Ирка бегала где-то в розарии, от которого наносило изредка томные розовые волны.

- Господи, вот где рай, так бы и лежала век, - Галя очередной раз притянула за пухлую попку дочку, но та снова уползла.

- Не, ну барыни! Разлеглись, телеса выложили.

Тетка, моложавая, крепко сбитая, черненькая кудрявая казачка выскочила откуда-то из смородиновых кустов, с миской пирожков, маленьких, румяных, пышнокожих, какие умела делать только она. Плюхнулась на одеяло, протянула миску.

- Тут с мясом - круглые, треугольные - с картохой, длинные - с яйцом и луком. А те, с пупырем, с повидлой. Лопайте, девки, пока они горячие.
Вам с собой, четыре протвинЯ напекла.

Геля загребла сразу три пирожка, аромат от них шел такой, что, наверное, полдеревни захлебнулось слюнями.

- Вы коровы, не лежали б тут, не прели, а на речку с дитями шли. Там сейчас - как раз тень на бережку, на Ляпке, после обеда туда не сунетесь. А ввечеру ко мне, огурцы полоть пойдете. И свеклу. Я бабе Пелагее на вас наряд выписала.

Она ляпнула Гелю по потной спине.

- Как раз, пробздишься, императрица. Твоя-то мать, с ленцой. Порченая, так ничо не са'дила, одни тыквы с картохой будете исты, с телями вместе. Анка, что мать наша, Пелагея, ничо ей не нать в огороде, купчихи толстые. Батя тильки пашет, як конь. Вон и ты, ишь, добрА яка стала, в бабку пившла.

Геля лениво смахнула муравья с белой, точеной ляжки.

- Теть Тань, да ну ее, свеклу твою. Ненавижу, блин в земле копаться, мошка сожрет, ведь, а? Вон Галька пойдет, она любит.

Геля быстро села, стрельнула краем глаза на сестру, которая дрыхла с разинутым ртом, приобняв прикорнувшую у нее на руке, малышку.

- Ирка придет к тебе, она травку любит дергать, да и Вовка поможет. А я вам белье постираю и полы помою лучше, а?

- Ишь, лиса толстопопая. Поливать приходи, ладно уж. Все одно огурцы с помидорами жрать прискочете, как позреют, от! Козы! Да и мужиков я на огороде не припахивала ещё, ты прям выдумала… Мужики вон, к соседу пидут, марседес чинить, коль назавтра на раков сподобились.

Геля улыбнулась. Мерседес и вправду, у соседа был. Старая трофейная колымага, антилопа гну, как называли ее ребята, исправно возила их по деревне, а вот на Коробок, довольно далеко по колдобистой степной дороге, решили на ней поехать впервые. Тем более, надо было сделать несколько ходок, пока не перевезут всю компанию. Дело было ответственное, и мужики который день колдовали над машиной.

- Ага, завтра поедем. С меня полведра раков, теть Тань. И полы.

Геля ловко вскочила на ветку коряжистой яблони и, не смотря на свою тугую полноту, вскарабкалась выше.

- Дура, слазь, гробанешься - землетрясение в селе случится, - тетка подала руку Геле, прислонилась к яблоне, обмахиваясь, - Вы чо, и вправду палатку поставили во дворе, а? И спите там? Иль бреше Анна?

- Поставили. Жарко в доме спать, ужас.

Геля, соскочив с яблони, почти бегом промчалась через сад к калитке, ведущей в огород бабки.

...

Вов, ты видал, звезды какие? В Москве они маленькие, как крупа, неживые... А тут, смотри...дышат...

Геля с Володей сидели во дворе, под старой, полузасохшей вишней, на крошечной лавке, еле поместившись вдвоем, поэтому тесно прижавшись друг к другу. Сквозь уже негустую листву умирающего дерева, звезды действительно казались нереальными, сказочными, даже страшными немного. Было тихо-тихо, только гул комаров нарушал звенящую пустоту деревенской тишины, да изредка вскудахтывала заполошная курица, или шорохалась в сарае, хлопая хвостом, корова.
Пахло высыхающей полынью, которую Геля натаскала в палатку от мошкары и растыкала везде, куда только можно.

- Ишь, ведьмака, чертей гоняешь,- ухмылялся в усы дед Иван, заглянув под старую парусину, - иль жанихов? А, чертушко?

- Ты смог бы здесь, жить Володь? Прямо вот тут, в деревне, в доме, всегда? Что-то я прям не знаю, дед с бабкой уж смотри, слабеют как. Стареют...так быстро время бежит...

- Смог. А почему нет? У меня мои тоже такие, посильнее чуть, правда. Ты к моим-то поедешь? Надо бы.

- Я школу нашла...Работать пойду с осени. Далековато, правда. Но ничего, не привыкать. Хорошая школа, передовая. Меня учителем математики берут, сразу.

Геля помолчала.

-А к твоим... съездим...позже...Спать пошли...

...

- Кончай ночевать! Сони городские. Встаааать!

Какая-то скотина лупила по парусине палатки чем-то хлестким. Геля выкатилась, схватила шлепку и запустила по чем ни попадя, не глядя. Скотина отскочила, и в лучах встающего солнышка, она узнала стройную поджарую фигуру. Кто еще, как не он!

- Борька, гад. Совсем что ль, оборзел. Рано же!

- Алюсь, какой рано. Вас все ждут. Ща первую ходку делать будем, без дитев. А там, глядишь, жарко. Вставайте, хва дрыхнуть. По коням!

Шатаясь и ойкая от холодной росы, Геля выгрузила из сарая корзину с «провиянтом», как шутил дед Иван и авоську с «горючим». Борька, плотоядно посмеиваясь, нюхнул здоровый шмат сала, покосился хитрым глазом на авоську.

- Не маловато? А? А то в сельпо побегешь, как милая. Ты вона, кобыла какая. То-то, мужичков уважить надо, водочки поболе купить, а ты жадюга.

Борька изо всех сил долбанул Гелю по попе и, весело гикнув, проскакал мимо нее к воротам, увидев, как сестра крутанулась на пятке и схватила грабли наперевес, как ружье.

- Вот балбес, - Володя, усмехаясь, упаковывал рачьи корзины в большой мешок, - красавец, блин. Ни одной задницы не пропускает, даже сестринской. Следующий раз догоню.



Антилопа, кряхтя от перезгруза и чихая от пыли, ползла по степной дороге в сторону большого леса, окружающего Коробок. Солнце уже взошло повыше, еще немного и начнется пекло, настоящее, июльское.

- А ну стой. - длинный, как оглобля, соседский Женька, балбес-переросток, не хуже Борьки, одним махом длинных, похожих на циркуль, ног маханул через борт машины. Как фокусник, вытащил охотничье ружье, прицелился, бабахнул. Потом еще. Сразу пара ворон спикировали вниз и ляпнулись пробитым телом о траву. Женька бросил их в заранее подготовленный мешок, бабахнул снова.

- Дурак, - томно пропищала сзади Лина, Борькина жена. Она все время
оглаживала несуществующий животик, выпячивала его под тонким сарафаном, и старалась стать боком, чтобы все видели, - и так в голове звон. И тошнит, что-то так, Борь.

Борька пряданул ухом в сторону жены, помахал над ее красивой белокурой головкой газетой, отвернулся к Геле и скорчил рожу.

- Да ладно. Во - приманка есть. Подтушить бы ее на солныщке, чтоб пованивала. А.. и так сойдет.
Линусь, пирожка хошь? - подмигнул Женьке, - вонюченького?

...

Коробок открылся взгляду сразу, резко, во всей своей темной величественной красоте. Большое ровно очерченное озеро, прохладное и чистое, лежало блюдцем среди неожиданно густого для таких мест, леса. Берега его были довольно обрывистыми, но не везде. Там где лес чуть отступал, пологие пляжи со светло-желтым песком, образовывали яркие нарядные пятна. Сильно пахло водными лилиями и лесной земляникой, от которой небольшие полянки казались красными.

Ребята, выбрав один из пляжиков, расстелили покрывало, начали раскладывать еду. Женька прыгнул в Антилопу и уехал за остальными. Вовка с Борькой нагружали корзины приманкой.

- Ей, красотки. Давай водярку студи, горячая, небось. Прям в сетке, Аль, ты ее за корягу вяжи в воде. На, держи веревку.

Борька бросил Геле обрывок толстенной веревки.

- Ты еще канат бы припер, бестолочь.

Геля, ворча, стала обвязывать сетку, но толстая веревка скользила, в узел завязываться не хотела. Кое как завязав, она полезла на толстую ветку, свисающую над водой, там глубина была явно очень большой, свинцовый цвет и особое ощущение холода, предвещало омут.

- Тут точно остынет, им проглотам, побыстрей надо, изноются.

Она начала привязывать веревку к ветке, но в этот момент нога соскользнула, и вцепившись в острый сук, чтобы не свалиться, Геля ободрала кожу. От боли она взвизгнула, импульсивно дернула рукой и выпустила авоську. Белые водочные козырьки, медленно, как в страшном кино, начали опускаться в воду. Секунда - и они пропали из вида. Лина, стояла на берегу и заворожено наблюдала за потрясаюшей сценой.

Сзади, дико матерясь, Борька сдирал штаны и майку.
Повести | Просмотров: 785 | Автор: Анири | Дата: 07/04/17 08:40 | Комментариев: 1

Здесь все меня переживет,
Все, даже ветхие скворешни
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелет.

И голос вечности зовет
С неодолимостью нездешней,
И над цветущею черешней
Сиянье легкий месяц льет.

И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда…

Там средь стволов еще светлее,
И всё похоже на аллею
У царскосельского пруда.

А. АХМАТОВА


1 .

Здесь все меня переживет -
Неважно - позже или раньше.
Сгущает тени старых башен
Осенний серый небосвод,

И с вереницей непогод,
Меня, вдруг ставшею вчерашней,
Сто износившую рубашек,
Относит с пеной вешних вод

Туда, где домик у ручья,
Туда, где рыба в ячеях
Блеснет у лодки. Где орешник

Цветет над тихою водой,
И нежно полнится весной
Всё, даже ветхие скворешни.

2

Всё, даже ветхие скворешни
Весенней радостью полны,
Зеленой лиственной волны
Поток сиренями увешан

И конь скучает, всадник спешен,
Светло, но звезды уж видны,
И с той, восточной стороны
Синеет небо. Неизбежен

Похоже первый летний дождь.
Навес из прорванных рогож
Не защитит нас. Безуспешно

Ту ночь из памяти гоню
Вновь дождь пробьет мою броню
И этот воздух, воздух вешний

3.

И этот воздух, воздух вешний
Я пью, как сладкое вино,
И причащаюсь заодно,
И каюсь...Вечно безутешна

Душа моя. Но как же грешен
В иссякшем теле мыслей сонм...
И жизнь, похожа так на сон,
Растаявший к утру неспешно.

Вчера цвела пышней рябины,
Купиною неопалимой
Любовь пылала..ныне жжет...

Но нет печали по былому,
И клин усталый тянет к дому,
Морской свершивший перелет

4.

Морской свершивший перелет
Уснул весь мир обняв крылами
Журавлик - словно оригами,
И как уставший вертолет...

Черемуховый терпкий мед
Сбирает шмель – проснулся поздно,
Жужжит не зло, но все же грозно,
Вещает мне - весна идет!

Но мне милей осенний сплин,
В уединении картин
Кинкейда точен был расчет...

Над замком – синяя скала,
(Я по мосту когда-то шла)
И голос вечности зовет

5.

И голос вечности зовёт
Туда, где господа ладони
Теплы. И ласково уронят
Мне в сердце искру. Тяжкий гнёт

С души моей - как снег падёт
В апреле с крыши льдистой глыбой,
И солнечные переливы
Растопят вечный, горький лёд

И ангел целовать в уста
Начнет...а было перестал...
Нектар с росой в бокале смешан.

И залпом выпью я - одна
Бокал забвенья и вина
С неутолимостью нездешней

6.

С неутолимостью нездешней
Мне жить и петь бы. Только путь
Теперь лишь к небу. Не уснуть,
Когда бормочет филин вещий

Мне о часах...но ад кромешный
Не страшен вовсе. Нелюбви
Всегда боялась я . А вы
Ее считали лишь потешной

Дурной привычкой. Милый друг
Наивен был и близорук...
А я поверила беспечно

Все зря. И снизошел покой...
Лик светел -прямо надо мной,
И над цветущею черешней.

7.

И над цветущею черешней
Так тихо. Трели соловья
Уже утихли. Что же я?
Еще смела, еще мятежна,

Как первый мартовский подснежник.
...Пробьется к солнцу, но к утру
Мороз опять свою игру
Начнет, и покрывалом снежным

Его накроет. Только он
Весной и страстью напоён,
Под снегом о любви поёт.

Над кроной тишь и небеса...
И серебрится полоса -
Сиянье легкий месяц льет

8.

Сиянье легкий месяц льет,
В саду трава горит алмазом...
Что жизнь прошла, поймешь не сразу -
Всего лишь новый поворот

За ним еще... и минет год,
С ушедшим схожий до мгновений,
В том нет беды, что он последний
Ведь в нем никто тебя не ждет.

Вот только светлая тоска,
Вот только - вечный день сурка,
Мечты, что миру неподсудны

Есть в небо тропка- там у звезд,
Сияет... белый, гладкий холст...
И кажется такой нетрудной

9.


И кажется такой нетрудной,
И светлой кажется такой
Дорога к Богу. Боже мой
Нет слаще сна, что беспробуден

В нем нет тревог. В нем амплитуда
Биений сердца так ровна,
Там стихнет вечная война
В душе моей – чуднОй и блудной.

Но… Снова зацветут сады…
В степях цыгане вновь гнедых
В седло. А травы злы и буйны.

И тропка…солнцем лес прогрет
Там ландыш набирает цвет
Белея в чаще изумрудной.

10.

Белея в чаще изумрудной,
Еще проклюнувшись едва,
Звездой - сердечная трава
Укажет путь мне. Было трудно

Найти душой его. Этюдом
И пробой оказалась жизнь,
Теперь, попробуй - отвернись
От правды. Зяблик красногрудый

Уже поет в тени лесов.
В многоголосье голосов
Вольюсь…кукушкой без гнезда

Но стихнет тонкий голос мой,
И светлой станет в день седьмой -
Дорога не скажу куда.

Сердечная трава - звездчатка лесная


1
1

Дорога не скажу куда…
И кто подскажет мне – откуда?
Читай Заветы иль Талмуды –
Их слово вещее – руда

Намыть старалась – вот беда -
Так золотые слитки редки…
… Сижу воробышком на ветке,
И жду - когда сойдет вода,

Из этих ломаных стихов,
Но снег не тает – все пухов,
И зимний свет еще в аллеях

Моих озябших городов…
Но сад притих – к весне готов -
Там средь стволов еще светлее.

12.


Там средь стволов еще светлее -
В саду моем особый свет...
К утру деревьев силуэт
Почти не виден. И скамеек

Сиденья в инее бледнеют.
А на дворе давно -апрель...
Но бабочка, как смелый эльф
Кружит и падает...Не смею

Поверить в жизнь. Но этот грех
Прости мне Боже. Из прорех
Тяжелых туч - весною веет.

У темных, сумрачных оград
Увил шпалеры виноград,
И всё похоже на аллею

13

И все похоже на аллею
И сад...и жизнь. В мельканье дней
Среди забвений и теней
Нам вечность кажется милее?

Луна в созвездье Водолея -
Посеребрит ладью небес...
Там был кораблик, но исчез,
И лик Господень лицезрею

Пока лишь в тяжком, мутном сне,
В котором снова в той весне
Бреду неведомо куда...

И кроны шепчут и поют,
Я вижу только тень свою
У Царскосельского пруда

14.

У Царскосельского пруда
Под кленом старым мостик шаткий
Присесть бы, с рук стянуть перчатки,
Забыть шальные города.

Со складок старого зонта,
Стряхнуть смешливые дождинки
И стать навеки невидимкой,
И смерть - злодейку обратав,

Поверить в вешние ветра.
Но только, видно мне пора,
Еще немного - и уйдет

Моя небесная ладья...
Законом вечным бытия
Здесь все меня переживёт.
Лирика | Просмотров: 700 | Автор: Анири | Дата: 07/04/17 08:36 | Комментариев: 0

- Странно качает как меня... Что это? И где это я?

Было такое ощущение, что в голову-ведро засунули колокол, и садист -звонарь упорно дергает за веревку. Геля с трудом приоткрыла правый глаз и сквозь муть разглядела большую тяжелую занавесь с павлинами. На секунду ей показалось, что сейчас зайдет мадам Полина, захотелось убежать и спрятаться за комод. Она бы и сделала это, даже вскочила, но непослушное тело снесло в сторону и дикий приступ тошноты скрутил, заставив согнуться пополам.

- Там таз, рядом с кроватью.

Насмешливый знакомый голос был негромким, но долбанул по перепонкам до боли. Она даже не смогла распрямиться, что бы посмотреть кто это, и промучившись минут десять над тазом, снова легла, свернувшись комочком.

- Во-во... , - голос продолжал въедаться в мозги, и жужжал как осенняя муха в банке, - а на мужика обижаешься. Сама-то пьянь...Давай-ка вставай. Похмеляться будем.

Геля наконец разлепила глаза. Незнакомая, шикарно обставленная резной старинной мебелью комната слегка качалась. С трудом сконцентрировав взгляд на фигуре, склонившейся над прикроватной тумбочкой она тупо разглядывала белый шелковый халат, высоко поднятые, стянутые пушистым узлом смоляные волосы, крепкую, стройную попу, обтянутую тонкой тканью. Женщина повернулась, черные глаза и яркие губы смеялись.

- Райка?

- Райка... Раиса Романна, некоторым . Ну-ка давай. Залпом!

Райка протянула ей небольшой стаканчик с прозрачной жидкостью. Геля подумав, что это вода, жадно поднесла его к губам, но резкий запах обжег ноздри и новый приступ тошноты заставил ее скрючиться над тазом. Райка подождала чуть, присела рядом, вытерла мученице лицо и рот мокрым холодным полотенцем.

- Давай -давай. Нос зажми и разом. Иначе до обеда окочуришься...

...

В комнате было сумеречно и прохладно. Геля с Райкой сидели, поджав ноги на пушистом ковре. Посреди ковра, на пурпурном платке с золотыми кистями горели красные свечи, от их пламени лицо цыганки выглядело нереальным, полупрозрачным и Геле казалось, что сквозь ее кожу она видит их дрожащий отсвет.

-В доме Сварога была каторга! В мире домов плавал свет томов. Кровь потекла — добро принесла, - Райка говорила быстро и как-то утробно, изнутри, густым, плотным шепотком, и у Гели по голове пробежала толпа мурашек, а по спине пробрало холодом, - развеялась тьма, ушла кутерьма. Ангелина в душу счастье впустила, как только кровь пустила. Не бывать Владимиру без Ангелины, счастья не видать. Как увидит свет, так придет ко мне! Аминь».

Райка резко повернулась к Геле, сверкнула глазами, лицо исказилось до такой степени, что цыганку было не узнать.

- Фотографию давай. И руку.

Геля, как завороженная вытащила маленькую помятую Володину фотку на паспорт, которую она всегда таскала в сумке. Фотка была замусоленная, измазюканная чертовой помадой, вечно теряющей колпачок, и в свете красных свечей казалось, что Вовкино лицо в крови. Протянула руку цыганке. Маленький ножик лишь скользнул, Геля даже не почувствовала боли, но, автоматически отдернула руку, увидев, как черные капельки закапали на фотку.

Райка мазанула тупой стороной ножа, размазав кровь, и взяв свечу лила прозрачный розовый воск на влажную бумагу фотографии. Воск застывал, стянув края, и Вовкино лицо стало странно-печальным.

- Я тебе заговор на любовь сделала, а тебе бы от придури надо. Он и так тебя любит, вижу. Это именно ты в любви ущербная, сердчишко с одной стороны настежь открыла, для чужих, а с другой дверца чуть приоткрыта, щелочка тесная. Он протиснулся, мужик твой, а дышать -то и нечем ему. Ты дверь распахни пошире, а то задохнется любовь его. А потеряешь ее - все потеряешь.

Райка помолчала, покатала тоненькую свечку в ладонях. Поправила волосы, близко-близко посмотрела Геле в глаза. Ведьма пропала, усталая черноволосая женщина грустно проговорила-пропела:

- Глупая ты. Тебе жизнь сколько раз любящих дарила. И Лачо, ведь, как любил. И Володя... не ценишь ты этого. Мне бы, хоть краюшку, счастливее меня бы не было. Эх, чайори...

- Лачо твой меня предал. Я любила его.

- Он себя предал, кхаморо. Только судить его не мы уж будем. Ладно!

Райка встала, рывком сдернула платок с ковра, разбросав затушенные свечи.

- Ковер испортишь, Рай...

- Джян пэкар акар чристанол.... , - Голос цыганки зло сорвался, но она добавила хрипло, уже совсем другим тоном, - Пора тебе, солнечная. Мой вернется, нудить будет, не любит он чужих. Вдруг деньги сопрешь.

Она собрала свечки, потерла розовое пятно на светлом ковре.

- Завтра отмою, пока мой спать будет. Смотри сюда. И слушай внимательно! Фотку завернешь в платок, с месяц не смотри на нее. Хотя чего тебе на нее смотреть, мужик твой завтра и сам вернется. Вот здесь, - Райка сунула Геле в руку тугой тяжелый сверточек, - деньги. Нос туда не суй, у себя в поселке стань на перекресток, любой, чтоб четыре дороги...ну или тропки - без разницы - были. И деньги разбросай на все стороны, громко скажи - "Заплатила я"

Поймав смеющийся Гелин взгляд, замолчала, дернув ее за руку, вроде хотела выставить, потом раздраженно продолжила:

- Ты, дылынэста, не смейся. Сделай как сказала, коль беды не хочешь. Поздно на попятную- то, закончить дело надо. С такими штуками не шутят. Бросишь деньги - сразу беги. И не оборачивайся. Ни на что внимания не обращай, голоса не слушай, по сторонам не зыркай. В дом вбежишь, сразу крест клади. Утром бога прощения попросишь за это дело.

Рая открыла дверь, сунула Геле плащ.

- И вот еще. Ты в деревню нашу на лето езжай. Там душа твоя воспрянет, очистится. Я тебе дело говорю. Подумай. И дите возьми, ей там свободно. Дом наш там. И кровь там наша.
...
Продремав в электричке всю дорогу, Геля очухалась от громкого объявления своей станции. Пошатываясь и зевая выползла из вагона, добрела до своего переулка.

- Надо и вправду уехать на лето, вдвоем с Иркой. Может там остаться вообще, послать все на... школа там есть, чего еще надо мне. Бабка будет рада , да уж и помощь ей не лишняя.

Она постояла, задрав голову, разглядывая здоровенные звезды, которые были близко, казались мохнатыми и шевелили неровными лучами, как большие пауки. Воздух сгустился, его пропитали ароматы начинающейся весны и близкой ночи - тополиных почек, нагретой за день земли и еще чего-то, необъяснимого. Так пахнет даже в начале марта, когда еще просто нечему, везде зима, но он, этот аромат струится даже из под снега и кружит, кружит, опъяняя

Посмотрев по сторонам, Геля вдруг удивленно заметила, что прямые улочки расходятся точно, под прямыми углами в четыре стороны. Расходятся идеально ровно, как четыре струны, и грязные тротуарчики светятся, вроде кто-то сдуру установил много мелких лампочек прямо во земле, вдоль. Она вспомнила про сверток, вытащила его, взвесила в руке. Монетки были завязаны в черную блестящую тряпку тугим маленьким узелком и Геля, поломав все ногти, начала тянуть его зубами. Вокруг потемнело, туча, неизвестно откуда взявшаяся затянула враз небо, укрыв звезды плотно, словно одеялом.

- А бл.. ! Идиотка, нахрена так стянула. Она рванула изо всех сил, ткань лопнула, монетки покатились в разные стороны. Снова появились звезды, тут же выглянула здоровая, как сковорода луна и монетки заблестели, все до одной. Чертыхаясь, Геля собрала их, рассовала по карманам плаща.

- Нет, ну ладно, эта колдунья сраная, доморощенная. А я то, ведь умная, вроде, хрен ведь знает чем занимаюсь

Она встала ровно в центре перекрестка и, неумело, по-девчачьи замахиваясь, начала швырять монеты в разные стороны. Потом вспомнила и заорала, выплескивая всю боль последних недель

- На! Получи! Я заплатила! За все! Всем! Подавитесь!

Поднялся ветер, в его завывании были слышны то ли стоны, то ли смех. Геля запахнула плащ и, вытирая слезы, побежала к калитке. Калитка хлопала на ветру так, что содрогались кусты, начинающей набухать сирени.

- Не закрыл кто-то, - мелькнула мысль, - какой дурак?

Она посмотрела на окно и вздрогнула. В комнате горел свет...
-----
чайори - девочка, девушка
кхаморо -солнышко
дылынэста - дура
Джян пэкар акар чристанол. -- ругательство, достаточно страшное
Повести | Просмотров: 767 | Автор: Анири | Дата: 04/04/17 21:46 | Комментариев: 0

Маме моей посвящаю
...

Ангелин Иванна, Ангелин Иванна, там...
Маринка с Генкой что-то наперебой кричали и тащили Гелю за руки, причем тащили в разные стороны. Геле нравились эти ребятки - симпатичная парочка близняшек, веселых и суматошных. Их нашел парнишка- милиционер на перроне маленького заброшенного богом полустанка голодными и оборванными , когда Генка тырил у кассирши пакет с обедом, а Маринка стояла на стрёме. Ребят передали в интернат в жутком состоянии, они были истощены до предела, кожа содрана до крови от расчесов, в головах полно вшей. Но, несмотря ни на что, в их глазенках не было ни зла, ни обиды, в них всегда горел озорной огонек. Людям не удалось, при всем старании, вылепить из детей волчат, и они веселыми щенятами бегали по интернатским закоулкам, во всем принимали участие, ни к чему не оставались равнодушными. К тому же, неожиданно у них проявился математический талант, совершенно неординарный, причем сразу у двоих. Геля уже три раза серьезно поцапалась с Алевтиной, пытаясь пробить для них математическую школу, но та упиралась насмерть.
...
- Что там, Марина? Гена, да подожди, не тяни.

Они почти бегом влетели в небольшой сарайчик на отшибе, в самом дальнем углу интернатского двора. Там было темно и тихо. Пока не привыкли глаза, Геля подслеповато всматривалась, но майское солнце, пробившись сквозь тучи, вдруг ворвалось тонкими острыми лучами через щели между старыми досками, и картина высветилась, как в страшном кино. На куче старого тряпья, с окровавленным лицом лежал Андрюша. Он смотрел в потолок, из угла рта стекала розовая слюна. Разбитые руки шарили по грязному полу и что-то искали. А то, что они искали - маленький бело-рыжий котенок, играл с солнечным лучиком немного поодаль, весело подпрыгивая и подрагивая толстым коротким хвостиком.
Геля бросилась к ребенку, приподняла голову.

- Господи. Кто это? За что его?

- Ангелин Иванна, это старшие. Это Серый, знаете его, длинный такой? Они котенка хотели Алому скормить, а Андрюша вступился. Схватил, за пазуху сунул и не отдавал. А они его били, Андрюшу. Палкой.

- Палкой? Как палкой? И как это - Алому?

Алый был жуткой тварью. Как Алевтине удавалось сохранить эту зверюгу в детском учреждении, для Гели оставалось загадкой. Пес признавал только силу, воспитателей побаивался, но детей в расчет не принимал. Мог укусить, мог облаять, противно щерясь, наверное мог даже загрызть. Его никогда не отпускали с цепи и он нарезал круги вокруг своей будки, злобно бросаясь на проходящих ребят.

- Зато сторож замечательный, - отбрехивалась Алевтина на очередные попытки учителей выставить с территории этого пса, - Ангелина Ивановна, почему вы-то против собаки, вас же она признает?

Алый действительно замолкал и поджимал хвост при виде Гели. Может чувствовал силу...
Геля попыталась поднять Андрюшу, но больной мальчик лишь мычал и стонал, видно ему что-то повредили, то ли в ногах, то ли в спине.

- Гена ,беги в амбулаторию. Быстро. И за сторожами. И пусть носилки возьмут. Бегом!
...
Андрюша пострадал не сильно, кости были не повреждены, в основном ушибы. Но что-то повернулось в его, и так не здоровой душе. Он часами сидел на крыльце, раскачивался и выл. Тихо и тоненько - "Иииии, Иииии". Геля часами просиживала рядом с ребенком, уговаривала, почти даже заговаривала, но ничего не помогало. И только, когда Белорыжка, (такое имя дали хвостатому спасенному найденышу), сидел у него на коленках, мальчик ненадолго замолкал, неловко гладя забинтованной рукой котенка по спинке.
...
Вовка не возвращался, прошла уже неделя с их страшной ссоры, а он ни разу не зашел. Геля знала, что он живет у ребят в общаге, но не шла с повинной, уперлась как телка перед бродом и ни в какую. Мать каждый вечер донимала её, взывала к совести и долгу. Но Геля молчала.
- Мааа, где папа?
Ирка уже хорошо выговаривала слова и, казалось, все понимала. И Геля видела, как она тоскует. Доставая очередной раз из-под подушки девочки Володину тетрадку, она подолгу сидела и тупо расправляла скомканные листы. Слез не было, просто горели глаза, как будто в них налили кипятку.

- Тебе, идиотке, надо встать на колени и ползти к нему, в рубище! - Анна смотрела зло, даже ненавидяще, - Такого мужика профукала. Он к ее ребенку, как к родному. Твою же засранную ...опу мыл, когда ты тут валялась. Трусы обоссанные стирал. А ты? Ты мизинца его не стоишь. Иди - прощенья проси! Дура.

Геля не отвечала. Она понимала, что мать права, но сделать с собой ничего не могла. И только тоска, тяжелая, безысходная, темная душила липкой паутиной.
...
- Сергей, подойди на секундочку.

Компания старшеклассников собралась за сараем ближе к вечеру, уже на закате. Быстро смолили, зажав по-бандитски в горсти папиросу, передавали ее друг другу.

- Похожи на серых жуков...и жужжат так же. Мерзкачи!

Геля стояла у забора между сараем и огромным развесистым дубом, почти спрятавшись в его длинной вечерней тени. Вчера, на собрании, которое созвали в воспитательской, чтобы выяснить кто же виноват в мерзком избиении Андрюши, никто из ребят не признался. Вели себя нагло, спокойно и вызывающе, зная, что доказательств у воспитателей нет. Молчали все, даже близнецы, странно отводя глаза, говорили, что ничего не видели.

- Сергей, я поговорить с тобой хочу.

От кучки отделился длинный хлыщеватый парень. Он медленно, вразвалочку приблизился, обошел Гелю вокруг и, обходя спереди сделал неприличный жест, резко и неожиданно. Геля вздрогнула и отшатнулась. Остальные заржали.

- Ну... люба нелюбая... Чо хошь?

Он стоял, засунув руки в карманы пиджака, с выпяченной слюнявой губы свисал замусоленный окурок. Помахивало спиртным.

- Чо хошь - то?
- Ты, сволочь?
- Чо я?

Он обернулся, поманил свою свору.

- Не..., - самый разумный из гоп-компании, Яшка, помахал рукой отрицательно, - давай сам. Нас в свое дерьмо не вяжи, мусоров назовут, трусами не отмахаешься. Натворил, придурок.

Сергей повернулся к Геле снова.

- А ты седня приходи часиков этак к двенадцати. Мы и покумекаем. Я знаю кто бил. Придешь - скажу.

Он сплюнул папиросу, притянул Гелю за руку.

- Придешь, узнаешь, кто дебила твоего отоварил. А? Детка?

Геля выдернула руку, вытерла ее о платье.

- А что, думаешь слабо? Приду, жди. В двенадцать. Здесь, прям в сарае. И чтоб один, не тащи свору свою. Вдвоем говорить будем!

Сергей хлопнул себя по коленям

- О! Це дило! Подмыться не забудь!
...
Здоровенный кусок хлеба, вымоченный в бульоне, выполнил свою задачу. Алый дал себя отвязать, и пошел за Гелей послушно, как комнатный пудель. Привязав его в дальнем углу темного сарая, она бросила собаке остаток еды и присела на старое ведро. Было тихо. Огромная луна светила не хуже лампы, но свет пробивался лишь местами, мертвенно вырисовывая пятна на полу. Услышав шаги, Геля вскочила и спряталась за старый сундук, стоявший у стены. Сергей зашел, подслеповато присмотрелся, как принюхался.

- Эй, учителка . Вылазь, гутарить хочу. Я те конфет шоколадных притаранил. Выходь.

- Геля тихонько проскользнула к дверям, схватила замок, и накинув его на внутренние дужки, закрыла, сунув ключ в карман. Потом одним прыжком, метнулась к Алому, отвязала веревку и намотала ее на руку.

Увидев парня, псина совершенно озверела. Ощерив зубы, она бросалась вперед, хрипя от натянувшейся веревки, царапала когтями земляной пол. Геля еле сдерживала чудище, вцепившись в откос подоконника.
Парень оказался зажатым между углом сарая и рвущейся псиной. В лунном свете было видно, как он побледнел, позеленел даже.

- Ну! - Геля орала, стараясь перекричать хрип и вой, - говори, дрянь. Ты Андрюшу изуродовал, скотина? Будешь врать, я ведь не удержу пса, не дай бог. Он вон, здоровый, гад. У тебя там как, в штанах? Брони нет?

Сергей пытался сползти по стене, ему явно становилось плохо, но Алый щелкал зубами у самых ног парня, подбирался все ближе.

- Ну?

- Су...., чтоб ты сдохла. Я, это. Я твоего придурка. Жалко не замочил, слюнявого идиота.

Геля хотела отпустить веревку, стала разматывать руку, но тут кто-то с грохотом разбил окно. Одним прыжком в окно влетел молодой мужик -сторож...
...
- Ваш проступок, Ангелина Ивановна, даже не имеет названия. У меня нет в лексиконе таких слов, чтоб его описать...
Алевтина мерила кабинет с методичностью хорошо отлаженного швейного челнока. Она рубила ребром ладони воздух, и говорила четким, металлическим голосом, как будто забивала гвозди Геле в голову.
- Вы травили ребенка собакой. Вы допустили, что бы в вашей группе,- она остановилась, с презрением посмотрела на Гелю, - заметьте, в младшей группе, ребенок, заметьте, больной ребенок, остался без присмотра и убежал ловить бездомного котенка. Молчать!

Она с силой саданула об стол, так что, похоже, отбила кулак.

- Вы систематически спорили с руководством, добиваясь поблажек любимчикам. В конце концов вы обманывали Партию.

Геля встала, хотела что-то сказать, но Алевтина вдруг заорала, что было ей не очень свойственно.

- Заткнись, девчонка. Скажи спасибо, что я не выношу сор из избы. Сегодня же пиши заявление по собственному. И расстанемся, наконец! Добром говорю - пиши!
...
Дома Геля долго сидела за столом. Казалось горела рука, которой она написала заявление. Голова была совершенно пустой и гудела. Тишина стояла такая, что звон в ушах был плотным и густым.

- Не надо было Ирку к матери на выходные отправлять... Завтра бы в зоопарк пошли...Володя ей обещал, тогда еще...

Она встала, вытащила из шкафа бутылку водки, налила полный стакан. Махнула залпом, задохнувшись, закашлялась. Раздышавшись, развернула конфету, еле проглотила, налила второй. Давясь и захлебываясь пыталась влить вонючую жидкость в себя, но водка стекала мимо, обжигая губы.

На улице скрипнула калитка..,
Повести | Просмотров: 638 | Автор: Анири | Дата: 04/04/17 21:44 | Комментариев: 0

Маме моей посвящаю

Тоненький лучик света проникал откуда-то так навязчиво и раздражающе, что щекотал ресницы, и даже нос. Хотелось чихнуть, но так болела голова, что чихнуть Геля побоялась, а вдруг взорвутся мозги. Она осторожно приоткрыла глаза, хотела повернуть голову, но что-то крепко держало ее за шею. Держало душно и очень больно. Геля попыталась позвать кого-нибудь, но смогла выдавить только беспомощный сип, от которого так резануло в горле, что брызнули слезы.
Поморгав, она смахнула их и с трудом сконцентрировала взгляд на лучике. Он шел откуда-то со стола, похоже настольную лампу придавили подушкой.

- А пожар? Вот дураки...

Думать тоже было больно. Геля закрыла глаза посильнее, чтобы снова провалиться в полусон-полуобморок, в котором ничего не болело.

- Гелюсь, маленький. Как ты? Посмотри на меня, девочка.

Геля опять разжала веки и сквозь красноватый туман разглядела бледное Вовкино лицо.

- Вооов, - жалобно просипела она, и попыталась стянуть с шеи то, что так ее душило. Вов.... Мне плохо.

- Знаю, хороший мой, потерпи немного. Я с тобой, все пройдет, я обещаю.
Он пересел на кровать поближе, положил руку Геле на лоб. И хотя рука была холодной, как лед, Геля прижалась к ладони сильно, как испуганный щенок. Даже заскулила немного.

- Уже кризис прошел, теперь температурка спадет, сразу легче будет. Только кушать нельзя, вот водички попей.

Он приподнял ее голову и поднес к губам маленькую ложечку. Вода была теплой, но вкусной и кисленькой. Ароматной...

- Чай слабенький, Гель, с лимончиком. Давай. Надо пить.

Геля чуть глотнула, бессильно опустилась на подушку.

- Вов! Иди поспи, а. Ведь пятая же ночь, сам свалишься.

Скосив глаза, в проеме полуоткрытой двери, Геля увидела полный силуэт. Мама... Она снова провалилась в полузабытье и далеко, сквозь нарастающий шум, услышала:
- В больницу, может? Ну ты же и сам не железный.

- Врач сказал, самое страшное позади. В больницу я ее не отдам.

"Множественный абсцесс в горле может послужить прямой дорогой туда!", - молодой худенький доктор многозначительно позвякивал инструментами, уложенными в старинный, видно дедов, идокторский саквояж, - "А вы учитель! Тут все знают, что вы детей в интернате спасаете".

- Надо-же...Спасаете...Первый раз слышу, чтоб так говорили...

Геля пока с трудом ворочала мозгами, но уже что-то могла соображать. Маленький доктор нравился ей, он был похож на индюшонка, которого она как-то видела в деревне, у зажиточных соседей. Доктор присел на табуретку около кровати

- Я, конечно, сделал, всё, что возможно. Вычистил, пролил все раны растворами. Там сейчас почти спокойно. Но! Вы должны знать - эта штука - незабудка на всю жизнь... Знаете, что такое "незабудка на всю жизнь"? Слышали?

Индюшонок многозначительно посмотрел на Володю, который стоял рядом и ел его глазами. Володя криво усмехнулся

- Вот мужа спрОсите.... так вот! Вам надо за горлом следить. Я вам адресок дам, это профессор, друг моего отца. Он спец. И очень советую, очень. Иначе потом будете жалеть.

...

Так чирикали воробьи, что в ушах стоял сплошной звон, но это было очень приятно. Геля сидела на лавочке, оперевшись спиной о нагретую ребристую поверхность спинки, и блаженно прижмурившись, как котенок, дремала. Одно то, что ничего не болело и поворачивалась голова, не говоря уж об обожаемом крепком чае с лимоном, который наконец можно было выпить без кинжала в горле, уже было счастьем.

И было еще одно. То родство, какое то кровное, которое появилось между ней и мужем, и радовало и пугало. Сначала она жутко стеснялась, что Володя, в дни ее полного бессилья делал все. Выносил, мыл, убирал, переодевал. Стирал ее и Иркино белье, пыхтя на кухне, как большой кит. Готовил, на выходные забирал Ирку от матери, ходил по магазинам и аптекам, бегал по врачам. И ни разу, ни во взгляде, ни в тоне, Геля не заметила не то что раздражения - легкого недовольства даже. Только беспокойство. Только любовь...

Сама она не была такой. Даже, когда Ирка заболела жутким гриппом, а потом еще месяц кашляла по ночам, заходясь и захлебываясь, Геля ловила себя на мысли, что если дочка еще раз заноет, то она пойдет и своими руками придушит этого противного поросенка. А поросенок, каждый раз встречая заспанную маму, кашлять резко переставал и светил на нее яркими неспящими глазенками. Вот, убила бы!

...

- Ну чееееу, мать? Очухалась слегонца?

Геля открыла глаза. В лучах уже заходящего солнца, у калитки, вырисовывалась плотная фигура. Верка!

- Ну слава ятсы... А то мы тут уж с мужиком твоим задолдонились за тебя трястить. Раз думали, отходишь уж, задыхалась. Где такие нарывы то нажила? Небось с цЫганом своим челмокалась?

Геля лениво щурилась, солнышко уже припекало. "Вот ведь дура. Не умнеет ведь. И ведь не обижаюсь, она ребенок будто совсем", - думала она. Мысли тянулись медленно и густо, как сироп.

- Да ладно, шутю.

Верка подсела к Геле на лавку, пахнуло спиртным.

- Мы тут с Вованом твоим, нет-нет, а вжбаним вечерком. От грусти. Он любитель у тебя, вроде. Нет?

- Вер. Ты что, пьешь, что ли?

- Да так... чо та грусть-тоска заела. Не знаю куда свою головушку прислонить -то.

Верка по-бабьи подперла щеку и завыла -заныла, что-то тягучее, то ли плач, то песню. Потом резко прервалась, хохотнула, тряхнула пышным хвостом, стянутым на затылке атласной лентой.

- А! Ладно. Слушай, Гельк. Тут братан твой приезжал, думал ты у нас бесхозная кочуришься. Спасать тебя решил, - Верка гулко гыгыкнула, как в бочку.
-
- Так он у тебя - обалдееееть. У меня до сих пор в животе горячо. Ты б нас свела, что ли?

- Ты брось это, - Геля уже начала раздражаться, - не вздумай. Лично башку снесу твою дурную. У него жена. А ты профура!

- Сама ты. Мне мой придурок уже знаешь где? Не может ничо, час в видах всяких изгаляюсь, чтоб добится от него чего. В медсестру играю. Со шприцом и голой задницей. Гель, тошнит честно. Повешусь, наверное. Иль Вовку у тя отобью. Бушь знать

Верка встала, обтянула узкое платье на круглых бедрах и, резко развернувшись, быстро пошла по дорожке к калитке.

...

- Гель, я поговорить хочу с тобой.

Вовка виновато смотрел на жену. Геля не разговаривала с ним уже пару недель, Веркины рассказы о вечерних посиделках c ее мужем сделали свое дело. Они страшно поссорились тогда, она наговорила гадостей, жутких и несправедливых, и Володя обиделся. Первый раз, сильно и по-настоящему. Сначала молчали оба, и гробовая тишина в их уютной комнате делала её холодной и чужой. Ирка смотрела то на одного, то на другого и слезинки, размером с вишню, блестели у нее в круглых карих глазенках. Один раз она даже схватила их за руки, когда Геля возилась у плиты, а Володя мыл посуду рядом, и потянула друг к другу. И вот оно было бы, примирение, совсем рядом, Вовка прыснул и потянулся к жене, но Геля резко выдернула руку и выскочила в сени, хлопнув дверью.

- Гель, хватит дурить, а? Присядь на минутку.

Геля понимала, что ее уже заносит, но какая-то черная ревность, сжимала тисками и лишала разума. Она медленно, с видом английской королевы, опустилась на табурет

- Чего тебе?

- Поговорим?

- А о чем мне говорить с тобой, пьянчугой? Может о том, что вы с Веркой водку трескали по вечерам, когда я тут помирала?

- Гель, ты не права сейчас...

- Может ты прав? Может мне пойти вам пузырь купить и свечку подержать?

Она чувствовала, что надо остановиться, но так бывает, когда летишь на санях с крутой горы, захватывает дух, скорость увеличивается с каждым мгновением, и тут, вот он! Огромный камень. И нельзя свернуть. И ты сейчас разобьешься.

Выскочила из комнаты Ирка, вскарабкалась Вовке на колени, обняла. Геля, как сквозь туман видела, как у него трясутся руки и он, чтобы хоть как это скрыть, свернул полотенце в толстый жгут и слегка дёргал.

- Я знаю о чем ты говорить хотел. Мне мать сказала. Ты Ирку удочерить хочешь?

Вовка смотрел жалко, как большой побитый пес и молчал.

- Хрен тебе! Не будет этого.

Геля наконец заткнула себе рот, и вроде наткнулась на стеклянную стену. И смотрела, как она, эта стена, начинает падать, разбиваясь на мелкие осколки.

Володя тяжело встал, поставил Ирку на ножки, легко хлопнул по попе.

- Не думал я, что ты такая.... дура.

Надел пальто и вышел во двор...

...

Это я все один должен решать? А если ошибка?

Мастер Меры что-то стал нервничать последнее время. Хотя там, в небесном саду, не было этого грустного слова - время. Он много суетился, стал хуже различать цвета. Голубые шары казались серыми, розовые - грязно-оранжевыми. Он часто тер глаза белоснежным платком, вытканным из лепестков белого цветка, то ли ромашки, то ли хризантемы. И задумывался - подолгу, грустно. Он сидел на краю тверди и смотрел вдаль. Он боялся смотреть вниз. Он вдруг стал понимать, чтО он судит. Вернее за что. Взвешивать любовь, боль, страдание, подвиг, предательство, а потом менять их на шары...он стал вдруг терять мастерство Меры...

И вот снова. Уже с утра, в сердцах задернув плотную занавесь, чтобы его душу, отягощенную бременем высшей справедливости не смущали радостные лучи и аромат бездумных роз, он перебирал шары. Складывал их в маленькие кучки и резким движением кучки ломал. Складывал снова. Он тянул время, но краем глаза все таки видел ЕГО. Он лежал на самом краю стола и чуть пульсировал. Серый, как мышь. Тяжелый, как свинец. Мастер вздохнул и встал.

...

Зареванная до такой степени, что глаза опухли, как щелки, Геля бегала по улице. Вовки не было, она искала его уже три часа. Всех, у кого были телефоны, обзвонив, постучавшись ко всем соседям, задохнувшаяся и замерзшая, она вползла в дом.

- И пусть! Райка сказала, от судьбы не уйдешь, и опережать ее нельзя. Подожду.

Еще раз по-детски всхлипнув, она тихонько вошла в спальню. Ирка посапывала в кроватке, приглушенно горела лампа.
Она устало села на кровать, расправила свою подушку. Чуть погладила холодную ткань на Вовкиной и почувствовала под пальцами что-то круглое.

- Жемчужинка... Надо же, все таки что-то есть, там...не может быть совпадением.

По подушке прокатился, упал на пол и провалился в щель между досками странный серый шарик.
Повести | Просмотров: 708 | Автор: Анири | Дата: 04/04/17 21:43 | Комментариев: 3

Сегодня Геле особенно не хотелось тащиться всю эту бесконечную дорогу от работы домой. Была бы такая волшебная палочка – взмах, и ты дома! Чертыхаясь, она спотыкалась на обледенелых кочках, на которых особенно подло соскакивает нога именно в тот, неподходящий момент, когда ты воспарила мыслями и тут – на! Отбитая задница!

-Вот ведь, живут люди рядом с работой. Раз и дома! А тут охренеешь, пока дотащишься. Слава богу, хоть магазин рядом есть, пусть сельпо, а все что надо, купишь. Хоть сумки не надо переть, как раньше! Не........

Геля очередной раз поскользнулась, выругалась и оглянулась - нет ли кого сзади.

- Б... шею тут вывихнешь, к черту. На всю жизнь кривошея останется...

Она постояла, потерла щиколотку, расстегнув сапог. Все таки подвернула…

- Воооот с…!, Блиииин. Надо кончать с этой руганью, Володя морщится, дурная привычка, говорит…. Ага… Обойдется. У всех мужики нормальные, на жигулях возят. А он на работе с утра до ночи - в шесть вышел, в двенадцать приперся, а ты хоть на палочке верхом скачи. А туда же – привыыыычка. Сама себе мотоцикл куплю, будет знать.

Она ворчала и ворчала пока не добралась до остановки и не села в грязный, словно черт, маленький автобусик, с выпученными фарами. Но вот почему-то все эти ворчливые мысли ее не злили, а тепло-тепло ворочались внутри, заставляя улыбаться.

Деревня, где они теперь жили, была, скорее небольшим поселком, километров в пятнадцати от Москвы, в красивейшем месте. С одной стороны ее обступал сосновый бор, граничащий с бескрайними полями, с другой луга, по которым петляла узенькая, обрывистая речка. Геля сразу влюбилась в это место, но все равно, где -то в подсознании, ее периодически подгрызало неприятное и щемящее чувство тоски по городу. Да еще и добираться надо было "Сто верст телегою", как говорила мать. Верка, та выражалась проще: "....опа мира! " И выпучивала глаза, изображая какие они с Вовкой идиоты.

И правда, чтобы добраться с работы, Геля сначала топала минут десять пешком, через луг, потом тряслась на автобусе до метро, потом, от площади трех вокзалов, ехала на электричке. К счастью, дом был недалеко о станции, и это радовало, иначе с сумками она бы померла, а Вовка, действительно был не помощник, вкалывая день и ночь. Что тут поделаешь, зарабатывали на квартиру.

Вечернее метро встретило ее, как всегда суматошно-беспокойно. На Комсомольской, где толпа приезжих не иссякала никогда, Геля проталкивалась среди сумок и баулов, вся взмыленная от этой толчеи. И тут кто-то схватил ее за локоть, и, сильно сжав, развернул. Черноглазая красивая дама в красной шапке, с ярко накрашенными губами и в длинном черном пальто показалась странно знакомой.

- Зазнааалась. Своих забыла, ишь плывет лодочкой белой. А свои-то помнят! Нашу золотую романо рат...

Секунду она ошалело всматривалась, потом, вроде щелкнули выключателем и зажгли свет.

- Райка! Обалдеть! Ты как здесь?

- Да будя, поцыгановала. О мне это где!

Райка характерным жестом провела себя ребром ладони по горлу, сдернула шапку, тряхнув шикарной копной черных ухоженных волос.

- Я уж три месяца. В больницу пристроилась, мужика нашла. Детей забрала вон, на днях.

- А муж?

- Объелся груш. Он мне сынка простить не мог, чуял сволочь кровь чужую. Волк! Жилы вымотал все, ты бы видела, у меня все тело синее было. Он не бил, Аль! Он не так бил, как мужики баб бьют - он убивал!

- Так он тебя искать будет, они из тюрем – то они все оторванные возвращаются, страшно. Может тебе в милицию...

- А, Алька, судьба она везде с тобой… найдет, не пропустит. Да мне карты добро сулят, я картам верю. А он, скот, из тюрьмы вышел, уж месяц. Тоже к кочевым подался, все бросил. Там ромны у него образовалась, а мне развод дал, типа: "Иди, ты мне не жена".... У нас можно так. и дети ему не нужны, говорю же – волк.

- Где живешь?

- Где... у мужика нового. Там хоромы, он с деньгой. Любит, говорит. Часы золотые дал мне, просто, без причины. Одевает, видишь. Не бьет… пока… Детям конфеты принес, шоколадные. И икру. Ты икру ела?

- Давно, Рай. Не помню уж вкуса.

- Так давай, заходи, чаю выпьем, иль покрепче чего. Я тебе адрес напишу.

Райка вытащила из изящной сумочки блокнот и тоненький золотистый карандашик, быстро написала адрес, сунула Геле листок в карман.

- Слушай, - Глаза у нее блеснули, взгляд стал острым, колючим, - тебе бабка не писала про Лачо?
-
- С какой стати, Рай? У меня другая жизнь теперь. Все забыто.

- Ну да... Я думала, она тебе писала...

- А что, должна была?

Райка помолчала, вытащила ажурный белый платок, вытерла ладони...ПахнУло нежным запахом незнакомых духов.

- В земле он, Аль. В земле... Из-за тебя ушел туда, в земельку-то.

Колонна с выпуклыми колосьями на светло-сером фоне вдруг почернела в Гелиных глазах и стала падать, а люстра с длинными плафонами, качнулась, грозя придавить. Райка подхватила ее, усмехнулась как-то странно, одним уголком накрашенного рта.

- А говоришь - забыто. Хорошего цЫгана не забыть... помирать будешь, вспомнишь, в животе ворОхнется. Они в нас поселяются, в кожу впитываются, не вытравишь, не выжжешь...

Геля высвободила руку, перевела дух.

- Болел?

- А как же! Болел, золотая. Душой, тобой скраденною...

Помолчала, поправила воротник.

- Да зарезали его. Люди говорит - Чергэн. Не знаю, правда, нет ли... Взяли ее, потом отпустили. Доказательств нет говорят. А она сгинула, никто не знает где. Сын у матери. Мать тоже что-то не в себе...столько горя...

Грохот в ушах Гели нарастал, потом вдруг стих, и мир вернулся на место. Постояли, помолчали…

- А ты, смотрю, нашла судьбинушку свою, вижу нашла. Держи теперь. Крепко держи, ничего не бойся, не отпускай. Лучше его не будет.

...

Вся взмыленная, вытащив последний противень пирожков, крошечных, румяных, нежных, пахнущих так, как могут пахнуть пироги только из русской печки, Геля почувствовала, что просто падает от усталости. Жара стояла в кухне, как в бане, хоть беги за веником и она, как была, босая, выскочила в сени. Стукнув ковшиком по тонко схватившемуся ледку, набрала полную кружку свежей, вкусной, не хуже лимонада, воды и залпом выпила. Постояла, потоптавшись на холодном полу, подумала, и, выхватив из бочки здоровенный соленый помидор, всосала его полностью, одним глотком. Потом сунула голые ноги в валенки, накинула платок и, прямо так, выбежала в сад, тихий и темный. Тихонько падал снег, все вокруг сияло бело и сказочно.

- Совсем зима... А ведь только днем такая капель была, солнышко. Думала весна уж…

- Гель. С ума сошла, холод такой!

У калитки стоял Володя и что-то прятал за спиной. Он схватил жену в охапку, одним легким рывком взял на руки, и, пробежав, по ступенькам крыльца, внес в дом.
В комнате, как фокусник, сдернул со свертка, который принес, упаковку и вывалил на стол желтую охапку мимоз. Аромат поплыл, почему-то вызвав желание заплакать.
Геля сунула лицо в пахучее облако.

- Тут еще я тебе...

Вытащил из кармана коробочку, открыл. На черном бархате змеилась тоненькая граненая цепочка с белым шариком.

Геля обняла мужа, и вдруг остро почувствовала запах спиртного.

- Вов....?
- Гель, пойми. У меня бригада проект сдала. Очень хорошо сдала, в срок.
- Она у тебя все время что-то сдает. А, Вов?
- Не волнуйся, Гелюсь. Все будет отлично, я обещаю...
- По-другому и не может быть, Вов. Если не хочешь все уничтожить.

Включив торшер, отвернувшись от спящего с разинутым ртом мужа, Геля аккуратно выравнивала на темной поверхности тумбочки две одинаковые цепочки. Получались ровные дорожки.... рельсы.... Потом резким движением, как будто рисовала крест, сбила их в блестящую кучку, жемчужинки покатились и упрыгали куда-то в темноту. Геля не стала их искать...

...

- Слушай, мать.
Верка здорово напилась и качалась, с трудом удерживаясь на ногах. От нее несло за версту, кофта перекосилась, из глубокого выреза торчал кусок кружевного, не очень свежего лифчика.

- Твой Вован лучше моего Генки, точно. Мой вон, обдрипанный какой-то. И слушай, чо скажу. У него стоит...

Дальше Верка присунулась прямо к Гелиному уху и понесла какую-то муть, горячо дыша чесночно-луковым водочным настоем.

- Да отвали ты. Что навалилась, как корова. И пошлятину свою вон - для Бэлки оставь.

Бэлка была интернатской поварихой и обожала копаться в чужом грязном белье.

- Ну ты прямо святая Мария. Куда там. Сама уж два раза замуж выскочила, за три –то года, а туда же, отваааали . У твоего то как, нормально? Все там путем? Своих - то сделает? Иль так и будет приемыша воспитывать?

- Геля с силой толкнула дуру, так, что та плюхнулась на диван, задрав ноги.
- Идиотка пьяная. С собой разберись!

Сев за стол, отодвинув от себя грязную посуду, огрызки, куски и всякую недоеденную дрянь, Геля долго смотрела, как абсолютно пьяный Володя что-то воодушевленно толковал Генке, Веркиному мужику. Подошла Верка, оперлась бедром о Вовкину руку, потянулась, как кошка. Но мужики не обращали на нее никакого внимания.

***

Сильно кружилась голова. Подташнивало. Попытавшись отодрать голову от подушки, Геля поняла, что это ей не по силам, все плыло и переворачивалось. И так болело горло, как будто его сверлили тупым медленным сверлом. В ногах сидела Ирка и дергала ее за палец –

- Маааам. Маааам. К бабе…

- Ирин, пойди возьми на кухне хлеб с молочком. Мама полежит и встанет, хорошо?

Она сама не узнала свой голос, он даже не басил, сипел. Ирка козленком поскакала в кухню, она была полностью одета, видно Володя перед уходом позаботился о ребенке, но не стал будить жену. Проводив дочь глазами, Геля с интересом смотрела, как, сквозь туман, на беленом потолке пляшут огненные искорки. Потом стало так холодно, что она чувствовала, как стучат зубы, но ничего не могла с этим поделать. А потом вдруг нахлынул дикий жар и темнота…
Повести | Просмотров: 671 | Автор: Анири | Дата: 03/04/17 09:48 | Комментариев: 3

- Согласны ли вы....

... Геля чувствовала, как новая туфля сжала ее мизинец огненными тисками, еше чуть - чуть и ступня взорвется, разлетевшись на сотни горящих маленьких осколков. Худая тетка в красном платье оттенка знамени, похожая на недоваренную щуку, вещала неожиданным басом и голос ее то отдалялся, то приближался. Да еще заколка на тугом пучке так тянула какой-то волосок, что ей хотелось пискнуть.

- Интересно, что будет, если сказать - "Не согласна"?

Озорная мысль так смешно пощекотала внутри, что Геля чуть не хихикнула. Она представила вытянувшиеся лица свидетелей и ошалевшее Вовкино. Скосив глаза, она посмотрела на него, и увидев серьезный, торжественный Володин профиль, и бледную от волнения , выбритую до синевы щеку, устыдилась.

- Да.

Голос Володи охрип, было очень заметно, как ее будущий муж волнуется, и когда тетка посмотрела сквозь толстые рыбьи очки на Гелю, замер. Геля вздохнула, и почему-то тоненько произнесла -

- Да

Вовка облегченно вздохнул...
Гладкое широкое, очень красивое кольцо точно и нежно обняло Гелин палец, тоненькое Володино никак не хотело надеваться. Но Геля справилась...

Ослепила вспышка... ломкие стебли белых гвоздик приятно холодили вдруг загоревшиеся ладони. Крошечная Иркина ладошка мышкой шмыгнула в Гелину руку, дочка поджала ножки, потому что вторую крепко держал Володя.

...

Две недели отпуска пролетели, как один день, но в интернат Геля неслась, как на крыльях, она очень соскучилась. Влетев в учительскую и плюхнув на стол пирог, размером с полстола, который она сама выпекла в настоящей печке своего нового дома, Геля перевела дух.

- Господи, прям сто лет прошло. Забыла уж, как урок начинают. Фууу.

Она подошла к зеркалу, пригладила волосы, поправила воротничок белой блузки, подколола его покрепче тоненькой золотой брошечкой, которую подарил ей на свадьбу Володя. Вытянув руку, посмотрела на кольцо, улыбнулась. Она первый раз за все эти годы вдруг почувствовала, что хочет вечером домой. В уютную комнату, где теплый бок настоящей деревенской печки и стол, накрытый кружевной хозяйкиной скатертью. И кроватка с заплатанным стареньким, но пухлым детским одеялом. И Иркин хихикающий колокольчик. И Вовкин затылок, озадаченный и круглый, с аккуратно торчащими ушами… Вот вечно он все вечера просиживает над своими чертежами!


- Ангелина Ивановна. У нас сегодня комсомольское собрание, вы не забыли?

- Я помню, Алевтина Михайловна, я хотела вас попросить...

- Нет! Явка строго обязательна. Переизбрание секретаря комсомольской организации.

- Хорошо, - Геля зло сплюнула в душе, сегодня было тринадцатое марта, ее день рождения. Алевтина не признавала праздников сотрудников, в интернате их никогда не праздновали. Но зато дома... Назавтра она наприглашала столько гостей, а готовить, похоже, придется ночью.

...
Открыв двери класса, Геля быстро, порывисто подлетела к столу и подняла вверх руку. Она так делала всегда, останавливая возню, и ей казалось, что от кончиков пальцев до ребячьих стриженных головок вдруг проходит теплый ток, который заставляет детские глаза загореться.

Но сейчас, все пошло не так. Как только она подняла руку, гром аплодисментов, писков и криков " Поздравляем" просто оглушил. Распахнулась дверь и вошла толпа воспитателей и учителей. Воздушные шары рванули в класс разноцветным потоком. Ее посадили на стул, сдвинули парты. Ребята по очереди читали стихи, кто-то пел. В конце развернули транспарант - полотно на весь класс, на котором огромными буквами, немного украшенными кляксами и слегка коряво было написано " Мы любим свою любимую Ангелину".

Еле удерживая ворох гвоздик, который не помещался в руках и ронял то одну отломанную голову, то другую, Геля сидела посреди класса и чувствовала себя абсолютно счастливой.

- А тут тебе письма. Каждый написал, с неделю возились, бумаги перевели, страсть. А малыши старших просили, те за них писали, тоже беда. Тащи теперь домой это. Любят они тебя, Гель. Даже завидно.

Верка подала Геле большую коробку, раскрашенную под почтовый ящик. Коробка оказалась тяжелой, Геля поставила ее на стол и приоткрыла. Внутри, в проклеенной красной цветной бумагой, пространстве, плотными рядками лежали разноцветные конвертики. Их было штук сто...

...

- Характеристику на педагога Ангелину Ивановну подписали учителя и воспитатели:

Алевтина вещала уже минут сорок, перечисляя Гелины достоинства. Идея сделать её секретарем комсомольской организации интерната пришла давно, с неё это требовали жестко, а выбрать было особенно некого. Комсомольцы в интернате собрались довольно сомнительные, пара чумных нянек, как всегда пролетающих птичками, грузчик Петька, водитель Алексей странной наружности, длинноволосый и тонкоголосый, как синица, повариха Клавка, принимающая законные пятьдесят по вечерам, Елена Владимировна, учительница музыки, томная девица, то и дело падающая в обмороки, Верка и Ангелина. Можно было, конечно, принять пару пенсионерок для массовости и затейницу трудовичку, разбитную деваху, лет тридцати, но Алевтина не решалась. Отчет же по деятельности комсомольцев с нее требовали регулярно, история эта ее замучала, и она сообразила, как замечательно можно скинуть все это на вновь избранного секретаря. Тем более такого, как эта деваха, готовая днями и вечерами торчать на работе. Матершинница правда, но это исправимо. Можно, кстати и зарплатку поднять, старшей по смене сделать.

- Ангелина Ивановна за годы работы в нашем заведении показала себя...

Геля молчала и разглядывала сумасшедшую муху, проснувшуюся раньше времени и сонно ползающую по мутному стеклу. Она надеялась, что все это вдруг рассосется само собой, чудом закончится и она побежит домой, тем более ей надо еще заскочить в пару магазинчиков. А этот поганый Вовка не смог перенести ночное дежурство в аэропорту.

- Наш замечательный педагогический коллектив и его партийная организация доверяет...
- Партийная организация - это она, Алевтина, великая и ужасная, - Геля чувствовала, что речь подходит к концу, скоро начнутся прения. Дай бог терпения, - О! Стихами думаю, с ума сойти.

- А теперь прошу поднять руки, кто "За".

Геля с ужасом посмотрела в зал. Все, как дураки, подняли руки. И Верка! Получит, бестолочь,

- Кто против?

Против была только муха, которая в неожиданно наступившей тишине, вдруг оторвала тяжелое тело от стекла и низко загудела, делая пробный круг вокруг алюминиевой ручки рамы.

- Кто воздержался?

В гробовом молчании Геля подняла руку.

- Одну минуту, товарищ секретарь, я сделаю пометку в протоколе

- Алевтина Михайловна, у меня самоотвод.

Глаза у Алевтины выкатились и даже побелели под очками...

- Какой еще самоотвод? Что вы выдумали? Партия и комсомол призывают вас трудиться на благо Родины. Или вы хотите, чтобы вам это пояснили в районом комитете комсомола?

- Алевтина Михайловна… Я не комсомолка.

В полной тишине было слышно, как упала и покатилась ручка.

...

- Дура ты дура, совсем офигела. Зачем ты ляпнула, кому это надо?

Верка сидела на здоровенном толстом пне за сараем, закуривая уже третью папироску. Солнце пригревало совсем по весеннему, воздух казался бы легким и хрустальным, если бы не их дымовуха.
Геля выбросила окурок в банку из под кильки, поежилась и тряхнула головой.

-Куда - нибудь вызовут, точно. Ладно в комитет, там Мишка, секретарь, прикроет, если чего. А в партком? Кожу же сдерут, живьем.

- Как тебе удалось-то?
- Что удалось?
-От комсомола откосить, Верка прошипела это еле слышно и хихикнула.

- Да отвод был. За твист. А потом я не лезла, никто и не вспомнил. Смешно вышло. Что будет то?

- Озверела она, мстить будет. Ей же сейчас придется сообщить, что она за змею на груди пригрела. Задницу намылят за небдительность. Ну, а она тебя…

Верка изобразила неприличный жест. Геля махнула на нее рукой –

- На и хрен с ним. Ты лучше скажи, где малышка. Что- то я не видела ее сегодня в столовой.

- Гель, ты пока в отпуске была, Алевтина тут такой бэмс устроила. Истерила, орала на меня, уволить хотела. Да я и сама…
- Что?
- Ну, тот мужик, которого ты мне сосватала, он такой нормальный оказался. Короче, любовь у нас. И он сказал, замуж за него идти.

- А ребенок?
- Ее Алевтина в Краснодар отправила, там вроде пара какая-то ее взять хочет.
- Вот с….
- Да может оно и к лучшему, я все равно бы не смогла, прости, Гель, а?

- Да с тобой то хрен бы. А маленькую мне Володька разрешил бы удочерить. Вот ведь вы, дряни. Только о себе…

Геля развернулась и, шлепая здоровенными интернатскими галошами, по растаявшим лужам, побежала в класс. В полутемном коридоре ее догнала Верка и что-то сунула в руку. В руке поблескивала золотая цепочка и маленький белый шарик…
Повести | Просмотров: 637 | Автор: Анири | Дата: 03/04/17 09:47 | Комментариев: 0

...
- А чиво мне стесняться, я у себя дома, может ты забыла, кляча старая. Ишь, замечанья она мне … корова.

За столом, почесывая живот, поросший седыми волосками, хозяином развалился отчим. Анна сгорбилась, ее всегда прямая спина, как будто вдруг устала. Отчим уже, наверное с час нес околесицу, четвертинка, видно была ему не по силам, и он резко и, как-то грязно опьянел.

- Тута, вон, мужик чужой живет, а мне стесняяяйся. Я в своем дому, хочу при костюме буду, хочу голый пойду, - он громко рыгнул, не прикрывшись, Ирка вздрогнула и с интересом посмотрела в его сторону.
- Деда , ик, - она на удивление точно повторила мерзкий звук, только тоненько.
- Ира! - Анна раздражённо посмотрела на мужа. - Ира- это нехорошо.

- Нехорошооо? - маленькие, заплывшие глазки отчима просверлили Анну, как буравчики, - Это ты вон Тигре своей скажи, что нехорошо хрен знает кому дитенка давать. Ты в иго пачпорт смотрела? А ты гляяянь. Может он преступнек. И снасильничать вас тут пришел.

- Ну да, - Анна усмехнулась и встала, - меня, в первую очередь.
-
- А ты молчи, когда муж ругает. Ишь ты, старая карга, а дурная.

Геля молчала и катала в руке хлебный шарик. Все начиналось сначала и она до смерти боялась, что она не выдержит, вмешается, будет обычная свара и тут вернется Володя. Что будет дальше, она могла себе представить, Разве Вовка выдержит, особенно при Ирке? Дочка ее стала почти божком для мужика.

- Надо его выключить, - вдруг пришла ей в голову гениальная по своей простоте мысль,- Где- то у меня пиво было для завивки. Несвежее, да и хрен с ним. А у матери водка для натирания. То что надо!

Порыскав у себя в комнате, Геля нашла открытую бутылку, посмотрела на дату.

- Опа. Так оно еще и свежее, относительно, до завтра срок. Пойдет с водярой, как по маслу.

Она влила пиво в здоровенную кружку, получилось две трети. Долила водки почти до краев, благо мать хранила её на балконе, и коктейль оказался прохладным. Подошла и с силой влепила кружкой по столу, так что жидкость расплескалась, образовав светло-желтую вонючую лужицу.

- На! С приехалом тебя!

- О. Тигра! Ишь, уважила отца, доченька. Молодец, можешь угодить папе.
-
- Жаба тебе доченька. Отпусти Ирку и давай хряпнем что - ли.

Геля глотнула из своего стаканчика, отчим залпом вылакал свое пойло. В дверях зашуршал ключ.

- Апааа! - Ирка кубарем скатилась с колен отчима и побежала в коридор. Споткнулась о неловко выставленный ботинок отчима, шлепнулась, но не заревела, потерла коленку и понеслась дальше.

- Ты ж мое солнышко, ясное. Ну-ка иди, Я тебе тут от зайчика передачку принес.

Володя зашел в зал, у него на плече, хохоча, как колокольчик, сидела Ирка. Мордочка у нее была вся в шоколаде, и вид абсолютно счастливый. Володя снял ее, посадил на стульчик, подошел к отчиму и протянул ему руку.

- Здравствуйте, Александр, будем знакомы - Володя.
- Привет, зяятёёок…

Геля напряглась, сейчас хорошо бы, чтоб отчим совсем поплыл и ушел спать. Но старый алкаш не сломался, коктейль на него подействовал странным образом, не опьянил, а вывел на какой-то новый виток спирали, пустой и злобный. Он с грохотом, ногой задвинул под стол табуретку, на которую хотел сесть Володя, зло сверкнул, вдруг налившимися кровью глазами, и тонким бабьим голосом взвизгнул:

- Чего это ты тут расхозяйничался... куда эт ты зад мОстишь. Тута я живу, а ты пшол отсель. Пшол, пшол. Ишь приманок, ...еров.

Мат, грязный, какой-то профессиональный даже, резанул Гелины уши, которая и сама была не прочь подзапустить пару словечек. Но этот... ! Он был каким-то страшным. Она вскочила, сгребла Ирку в охапку.

- Гель, уведи мать. Забери ребенка. Подождите немного, там, у нас. Мы тут быстро.

Отчим хотел было встать, он совершенно озверел, щерился волком, смотрел слепо мимо лиц, видимо, практически не видя, и шарил скрюченными пальцами по скатерти, то ли искал что, то ли пытался удержаться. Нащупал нож, никак мне мог взять, скатерть морщилась, собираясь в складки, мешая.

- Анна...б. Где ты ссс.... Покажись мужу, псина старая.

Анна ящеркой, вроде как не была такой кругленькой и неловкой, вмиг проскользнула мимо и тенью шмыгнула в коридор. Геля вытолкнула туда и Ирку и дернулась было к отчиму, но Володя одним четким и ловким движением что-то такое сделал, что отчим резко плюхнулся на стул и выронил нож.

- С.... пусти гад. Больно, сволочь

- Иди, я сказал, - мотнул Володя головой в сторону двери, - мы тут поговорим с… папой.

Геля с Анной еще долго сидели на кровати в спальне и смотрели на проникающий из зала свет. Сначала противный визгливый крик отчима, что-то упало. Потом все затихло, был слышен только легкий скрип, тихий голос и шаги Володи по комнате...

Когда Геля проснулась среди ночи и прокралась в коридор, свет еще горел. В полуоткрытую дверь она увидела, что отчим спит на диване, прикрытый материным теплым халатом. Со стола было все убрано, приоткрыто окно.

- Вов...ты где?

-Тссс, - Володя приобнял ее сзади, от него пахло водкой и почему-то дымком костра.

- Все нормально. Пошли спать.

...

Утром, в воскресенье, они сидели за столом долго, неспеша пили чай. Мать с Иркой еще спали, отчим в ванной уже час что-то делал, крякал, вздыхал, шумела вода.

- Видишь, стыдно ему, не выходит. Может вы зря уж так, с ненавистью сразу? Может как-то понять?

- Вов. Он мать бил раньше, у алкашей нет ни совести, ни стыда. Это он сейчас притих, слабоват стал. Мама раз махнула, так он в стену впечатался, еле встал. Здоровье-то полностью угробил, лезть боится, теперь только несет всякое. Мерзость!

- Корябает его что-то. Сильно.
-
- Знаешь! У него два сына взрослых. Вот пусть их и корябает, а я сыта по горло. Давай квартиру снимем, а? Володь, не могу больше. И Ирке это дерьмо каждодневное, зачем?

- Давай, - аргумент про Ирку был железным, - у меня у друга родители комнату в своем доме сдают. Я поговорю.

...

- Мама красивка. Мама крася гупки

- Пора уже нормально говорить, Ира. Два с половиной годика, давай –ка, покажи пальчики, сколько тебе?

Ирка крутилась около, лезла в тумбочку и гоняла по полу, как котенок, найденную помаду. Встала на четвереньки и озорно выставила два пальчика.

- А еще половинка?

Малышка захихикала тоненько, вошла Анна, взяла девочку на руки, посмотрела на дочь.

- Время как бежит, Гель. Вроде вчера тоненькая рыжуха у зеркала крутилась. А ты вон теперь, прямо дама...

Геля задумчиво разглядывала свою полную фигуру. Платье цвета топленого молока, хоть и немного подчеркивало полноту, но удивительно ей шло. Чуть подкрашенные хной волосы отливали глубоким темно-медным сиянием. Поднятые высоко, забранные в пышный узел, они открывали высокий белоснежный лоб и подчеркивали разрез зеленых глаз. Темно-розовая помада делала мраморную кожу еще белее.

- Красивая...моя, - Володя прижался щекой к ее волосам, - цепочку с жемчужинкой надень...замечательно будет.

Геля вздрогнула. Она давно хотела признаться, но тянула. Врать, что потеряла, она не хотела наотрез, и вообще врать ему она больше никогда не хотела.

- Вов! Я ее продала… Вернее отдала…

- Кому? Зачем, Гель? Тебе деньги нужны?

… После ее рассказа, он весело покрутил головой и сказал –

- Знаешь,Гельчонок? Правильно! Я только начал тебе дарить, продолжу. Какая наша жизнь…

- Дурак! Давай лучше на квартиру копить. Кооперативную… Хочу новую жизнь начать. Только с вами!
Повести | Просмотров: 839 | Автор: Анири | Дата: 03/04/17 09:45 | Комментариев: 0

Холодного ветра сети
Опутали тихий лес.
Когда ты меня приметил?
Наверное там, с небес,
Где льдом заковало скалы,
Где снежно хрустит роса.
Ты путником запоздалым
Все брёл в никуда. Осан
Отчаянных ты не слушал,
И гнал кобылиц на казнь -
Прядали от боли уши...
...без боли - какая страсть?
И залпом и без остатка
Кобылий сладчайший пот
Ты пил...Жизнь забрав в задаток -
Но смерть от любви не в счет...

***
Но я -то? Мой теплый ветер
Пропитан нектаром роз..
Здесь темных теней не встретишь -
Ну может - от крыл стрекоз.
Фиалков и нежен сумрак,
И маков и пьян рассвет,
И голос шальной и юный
К ночи мне споёт сонет...

***
От бешеного захвата
Стальных беспощадных рук
Умру я. Но нет возврата
Ведь небом нам дан супруг...

***
Так тихо. Тепло. Так странно -
Мне сладок внезапный плен,
Объятья у великана
Прекрасны. И преклонен
Любимый мой и незваный.
Так страстен, так нежно - груб...
И рвется вдали бумагой
От ветра корявый дуб

Лирика | Просмотров: 480 | Автор: Анири | Дата: 30/03/17 22:06 | Комментариев: 1

Маме моей посвящаю

- Геля ходила по столовой, останавливаясь около самых маленьких и вытирала им мордашки. Многие дети плохо умели управляться с ложкой, пытались выловить кусочки из супа руками, ломали и крошили хлеб.

Сегодня она снова вышвырнула с дежурства очередную няньку. Поймала она её на том, что та лупила изо всех сил по губам Андрюшу, небольшого, полного, не очень опрятного ребенка. Андюшу нашли морозным вечером в парке, зимой, дремлющего на лавочке, где его оставила мать, В записке, пришпиленной к заиндевевшему воротничку было написано толстым карандашом "Берити, кто хотити".
Андрюша заметно отставал в развитии от других детей, и никак не мог научиться выполнять даже простые действия . У него вечно переворачивалась ложка по пути ко рту, куски еды падали на колени. От того, что губы у него все время были мокрыми от подтекающей слюны, мальчик часто вытирал его нижним краем рубашки или рукавом.

Няньки ненавидели ребёнка со страшной силой. Особенно в последнее время, когда в интернат устроились молодые девчонки, подрабатывающие перед вторыми и третьими попытками попасть в институт. Нервные они какие-то были, вечно раздраженные. Геля гоняла их, как жучек, но сделать ничего не могла, дефицит нянек был вечным и Алевтина девок не увольняла.

Удивившись странной тишине в столовой, она заглянула через окно поварской. Нянька держала за шею Андрюшу, откинув назад его голову, и чем-то плоским быстро и резко била, точно попадая по мокрому рту, почти без промаха. Мальчик дергал головой, слезы катились градом, но не произносил ни звука. Жизнь уже научила малыша, что лучше молчать, если хочешь выжить. Остальные дети вытянули шейки, смотрели и тоже молчали.

- И что ты творишь, дрянь...

Геля за шкирку притащила няньку - мелкую, злую, черную, как муха девку, в преподавательскую.

- Ты знаешь, б…., что мальчик уже замерз почти, когда его нашли, Ты, дебилка, понимаешь, что ребенку три года? Три! Ты вон своего, сопливого, научила к трем годам аккуратно суп есть? Научи, а потом над чужими изгаляйся.

- Да пошла ты. Эта срань слюнявая сегодня вторую рубаху изгадила. Я что, нанялась тебе тут рубахи менять каждому дерьму? Я его вообще прибью, чтоб зря воздух не портил. Все равно в психушке кончит.

Второй раз в жизни Геля вдруг почувствовала, что пол уходит из под ног, и все происходит в каком-то другом измерении. Когда она пришла в себя, то увидела, что прижала няньку к стене, локтем уперлась ей в грудь, а тыльной стороной другой руки прижала горло.

- Удавлю. Еще раз замечу - удавлю! Просто, как жабу. Прямо тут! Сама. С…!

Нянька выпучила глаза и сипела, пытаясь что-то сказать. Геля вдруг почувствовала, что кто-то, мощным толчком отбросил ее от девки, она отлетела , как пушинка к противоположной стене и окончательно пришла в себя.

- Ты обалдела что - ли? - Сзади стояла здоровенная Верка и крутила пальцем у виска.

- Алевтина и так, зверем смотрит. А ты, из-за этой гадюки вылетишь, еще характеристику дадут хреновую. И куда? В дворники? Без детей свихнешься сразу.

Они постояли и подышали, успокаиваясь. Нянька обрела голос и завизжала, тонко и противно:

- Я жалобу напишу. Я сегодня в директору. Я на вас в суд...

Верка повернула мощный торс и приподняла небольшую табуретку, за ножку, легко, вроде та была игрушечной.

- Добавить? Я те не Ангелина, мозги не соберешь свои куриные.

Нянька ящерицей проскользнула в дверь, высунула голову и уже из коридора пропищала:

- Узнаете у меня, гадины жирные!

- тьфу, б...! Профура! Гель,пошли курнем. А потом, что покажу...

...
В прохладной полутьме столовой свет падал на столы от чуть приглушенных настенных ламп. Уже остались только посудомойки и уборщицы, все почти убрали, и лишь крошки и пятна на светлых клеенках напоминали о только что кончившимся шумном ужине. Женщины сновали туда-сюда, унося последнюю посуду на подносах.

- Пошли туда, только не вылазь особо, не спугни. Дура Алевтина ругает их за это.
Верка протащила Гелю за руку до двери в посудомоечную. Они осторожно заглянули.

Длинная металлическая мойка была полна посуды, стоял пар коромыслом, и Геля не сразу смогла присмотреться.

- Там, в углу.

В самом конце мойки, почти напротив окна, отчего вокруг маленькой головенки пар образовывал легкое облачко в лучах падающего света, на подставленной табуретке, стояла крошечная девочка в фартучке. Она по локоть утонула в мыльной пене, но старательно терла мочалкой маленькую тарелку. Сосредоточенное личико и равномерно подпрыгивающий в такт хвостик выглядели так умилительно-серьезно, что Геля чуть не прослезилась.

- Это Ленка. .., - Верка помолчала и тихо добавила - Mоя...

- Слушай, а что она делает здесь? Алевтина запретила маленьким сюда входить, там чего-то по технике безопасности у нее. Узнает, блин, греха не оберешься. Давай-ка, тащи ее отсюда.

- Да ладно тебе, Гель. Она всё время здесь торчит, помогает. За уши не вытянешь. Ты бы видела, как она пирожки печет. По уши в муке, лепит, начинку кладет, губку прикусит, глазючки сощурит, как взрослая, Я вообще чуть не писяюсь от счастья. Хозяйка, твою в коромысло. Это не дите, это чудо.

- Ленусик...

Верка пропищала таким непохожим на свой полубас голосом, что Геля даже вздрогнула.

Малышка соскочила с табуретки и вприскочку подбежала к Верке, обняла ее за коленки и ткнулась мокрым личиком ей в юбку.

...

- Вов...

- Что, хороший мой?

Володя, вперившись в телевизор, сжав подлокотники кресла, так что побелели костяшки пальцев, смотрел футбол. Болельщик он был страстный, и при всей выдержанности, мог заорать что-нибудь малоприличное, правда вовремя спохватывался. Геля удивилась, что он услышал ее голос, там, сейчас, как раз лохматый парень , весело подпрыгивая, почти довел мяч до ворот.

- Я тебя попросить об одной вещи хочу. Только сразу не говори «нет». Выслушай.

- Сейчас, Гельчонок. Подожди чуть. Ааааа, нуууу, твоооою ж.... мазила....

- Вов, я прошу тебя чуть повременить с нашей свадьбой...

Володя обернулся, посмотрел ей в лицо. Потом молча встал, выключил телевизор, сел напротив и взял ее руки в свои.

- Я не понял, Гель. Случилось что?

- Да ну, что-ты...

Гел вдруг испугалась сама. Сейчас, когда она смотрела в его глаза, чистые и честные, ее предложение вдруг ей самой показалось чудовищным. Она долго не могла подобрать слова, путалась. Володя молчал.

- Это ребенок, понимаешь. Маленький, брошенный. Ей семья нужна, настоящая. Она такая…

Геля еще долго, путано что-то объясняла, Володя слушал. Видно было по движению бровей и скул, что он сопереживает ее рассказу, сопереживает по-настоящему. Наконец, он сказал:

- Так что делать-то надо? Наша свадьба тут при чем, что-то я не совсем понимаю.

- Ну как при чем. Тебе надо жениться на Верке.

- Что?

Володя встал резко, будто его ткнули, с грохотом упал стул. В комнату вбежала Ирка, затеребила его за руку -

- Апа, в запарк, апа.

- Как она тебя называет, Вов?

Володя смущенно пожал плечами, подхватил девочку.

- Можешь не верить, она сама. Я не учил.

- Мать! Вот ведь аферистка. Потихоньку научила.

- Тебе неприятно?

- Дурак ты. Хоть и инженер.

- Гель, вот что, - Володя сел, посадил Ирку на коленку, покачал, - Я, в общем понял. Ты хочешь, чтобы я расписался с твоей Веркой фиктивно, для удочерения девочки. Этого не будет. Я этого не сделаю. Ты понимаешь, это совершенно вразрез с моими правилами.

Геля стояла, опершись о дверной косяк и думала, как она вообще могла предложить ему такое.

- Я могу пойти в загс только с той женщиной, с которой действительно хочу жить. Детей от которой иметь. С тобой! И главное - это же моя страна, девочка. Это законы моего государства. Так нельзя.

Геля молчала.

- Но мы можем сделать вот что. Распишемся и удочерим девочку. Так правильно и это будет честно. Ты, кстати, уверена, что Верка твоя способна одна ребенка тянуть? Она вон, поддает, слегка. Представляешь, что будет с этой вашей Ленкой, если ее второй раз выкинут, как щенка?

- Ее не выкинули, там погибли родители...Я поняла, Вов.

Потом они еще долго сидели, молча, пока не стемнело. Геля бессмысленно чертила в тетрадке, Володя возился с Иркой, что-то строили на ковре из больших бумажных кубиков.
Иногда Геля поднимал глаза и исподтишка вглядывалась в его черты. И думала...

***
Коробочка жгла руки, как будто ее раскалил кто- то нарочно. Геля судорожно сжимала пальцы, ощущая, как будто сердцем, бархатистую поверхность, но отступать было некуда, она уже обо всем договорилась, маховик был запущен.
В раздевалке было тесно и душно, от волнения Геле не хватало воздуха, но она, спрятавшись между шкафчиками, все же дождалась Верку.

- Верк…
- Ты чо это здесь кукуешь?
- Дело есть.
- Ну…

Геля глубоко вздохнула и выпалила.

- Слушай, есть мужик. Он за деньги согласен расписаться. Представляешь – не пьет, подрабатывает, сволочь. И денег даже не много берет, так, по-божески. Я с ним договорилась на это. Адрес тоже там…

Геля сунула Верке в руки коробочку. Та приоткрыла, и в тоненьком лучике света, пробравшемся в приоткрытую дверь, заблестела жемчужинка на тоненькой граненой цепочке. И маленький, светящийся розовый шарик
Повести | Просмотров: 786 | Автор: Анири | Дата: 29/03/17 20:43 | Комментариев: 0

Маме моей посвящаю
...

Павелецкий вокзал встретил их пронизывающим ветром и дождем. Пока всё выгружали, считали бесчисленные сумки и сумочки, ведра и бачки с вареньем и соленьями, корзинки с яйцами и другим добром, которым их нагрузили в деревне, Геля промерзла до костей. Анна тоже стучала зубами, она прижалась спиной к колонне и держала спяшую Ирку, до ушей закутанную в теплое Володино пальто. Володя бегал уже минут двадцать в поисках носильщика, а потом еще надо было бы поймать такси. Но, наконец, все это закончилось, и в комнате, уложив Ирку, они долго, молча сидели за столом, просто глядя друг другу в глаза. Потом, очнувшись от многозначительного покашливания Анны, встали и вышли на кухню.

- Анна Ивановна. Будем знакомы.

Мать кокетливо протянула руку парню, вроде как они не тряслись долгих восемнадцать часов в тесном плацкарте.

- Володя.

Он смущенно улыбался, но у всех было такое чувство, что просто все стало на свои места, и все наконец встретились после долгой разлуки...

...

Геля, я родить не могу, мужики чего-то все не те. Мне уж тридцатник, знаешь?

Верка стояла, опустив голову и ее позе - непривычно опущенных плечах, сгорбленной спине была какая-то тоскливая беда, обездоленность, одиночество, пустота. Геле жалко стало ее до комка в горле, до слез. Ей стало стыдно за ту противную мысль, вдруг промелькнувшую в голове помимо ее воли - что-то вроде "Детей любить надо,коль хочешь,чтобы их бог давал". Она погладила Верку по голове, как маленькую.

- У врача была?

- Да была... Я ж не замужем. Кто всерьез заниматься мной будет, какие дети. Неполная ж семья получится. Там запрет какой-то, не знаю...

- На что запрет, дурында? Ты ж родить хочешь, на это разрешения не требуется.

- Не Гель. У меня там чего-то по-женски. Да и брат Даун, не знаешь, наверное...

- И что? Это ничего не значит, у тебя может все нормально быть.

- А может и не быть, ага? Пийсят-пийсят. И чего? Я одна буду дебила воспитывать? Не. Я здорового хочу.

- Дауны не дебилы, пора бы знать, среди детей живешь, это работа твоя - дети. А свой, он любой родной. Рано тебе, Верк, детей иметь. Повзрослей сначала.

- Та лааадно. Воспитательница. Сама небось не дебилку ростишь, так откуда тебе знать. Он вон, Васька, братик мой хренов, здоровый уже дурак. Пятнадцать уж, а руку из штанов не вынимает, мать стирать замучилась. А вилку да ложку держать не научился. Жрет из миски ртом, как свинья. Мне чего, оно надо?

Верка подошла ближе, притянула Гелю к себе, зашептала горячо, прямо в ухо

- Слушай. У нас тут девочку вчера привезли, не в твою смену, малышку, три года. Еленкой зовут. Такая чудесная, крошечная, ласковая. То ли армяночка, то ли цыганочка, не поймешь. Мне бы взять ее, в приемные. А? У нее нет никого, мать с отцом пили, их убили в деревне, дом сожгли. У нас ведь вроде привилегии есть, у сотрудников...Только вот семья у меня не полная, мужа нет. Гель! Помоги!

- Жениться на тебе, что ли?

- Я без шуток. Пойди к директрисе, она тебя уважает, помогите документы собрать. Пусть словечко замолвит. Ну, или Вовка, в крайнем случае...Твой.

- Что Вовка? Не поняла!
-
- Ну этот...фиктивный брак...

Геля настолько обалдела, что не нашлась, что сказать. Она молча покрутила пальцем у виска, повернулась и ушла..

...

- Ангелина Ивановна, зайдите пожалуйста ко мне.

Директор сегодня была, как то особенно сурова, маленькие глазки смотрели через толстые стекла очень сильных очков серьезно и, даже зло.

- Вы в курсе, что Вера Михайловна подала комплект документов на удочерение ребенка из нашего интерната. Она письменно заверяет комиссию о том что вы согласны написать ее характеристику и дать рекомендации. Мало того. она уверяет, что тоже самое согласна сделать и я.

Геля видела, что Алевтина раздражена, но врать не стала.

- Я в курсе.

- А вы в курсе, что Вера Михайловна достаточно несерьезна в быту, принимает компании и у нее неблагополучная семья?

- Я ничего не знаю о несерьезности, Алевтина Михайловна. Мало того, я считаю, что человек, день и ночь занимающийся отказными детьми, отдающий им практически все, что имеет, не может называться несерьезным. Да и про ее быт я ничего не могу сказать, плохого не знаю. А что вы имеете в виду под неблагополучностью семьи ?

- Ну, к примеру у нее брат болен психическим заболеванием.

- Люди - дауны, это особый мир. Я не называла бы это так однозначно. И при чем тут это?

- Мы разве можем отдать ребенка такой неблагонадежной женщине? Подвергнуть его опасности, несерьезная мать, психически больной брат, пусть сводный. Вы были у нее дома?

- Я схожу. Можно мне уйти, у меня урок.

- Ступайте.
-
Алевтина царственным жестом указала на дверь. Геля медленно пошла, у самого выхода обернулась.

- Скажите, что бы вы выбрали для своего ребенка в случае собственной скоропостижной смерти? Жизнь дома, пусть даже с не очень серьезной мамашей и больным братиком или жизнь в интернате для брошенных детей? Только честно.

Алевтина побагровела и заорала, брызгая слюной

- Как ты смеешь, дрянь?

- Вот-вот, - Гелю трудно было испугать и она уже закусила удила, - думаю вы знаете ответ. И всегда используйте метод подстановки. Он не обманывает.

Выходя из кабинета, Геля с силой долбанула дверью, так что посыпалась штукатурка.

- С..., б.... Тебе бы, корове, ночку подежурить в спальне и послушать, как они маму зовут. Гадина.

В спальне малышей было почти темно, свет ночника, стоящего на столе воспитателя и так был неярким, да еще кто-то прикрыл его книгой, поставленной на ребро. Геля долго привыкала к темноте после ярких ламп коридора, и наконец, когда картинка проявилась увидела, что у дальней кроватки, на стуле, кто-то сидит. Она подошла поближе и замерла. Несгибаемая Верка, хохотушка, пошлячка и циник, дремала около крошечной курносой девчушки, свернувшейся клубочком под простыней. И этот гренадер держит ее за ножку, просунув руку сквозь прутья спинки.

Девочка заворочалась, захныкала. Верка проснулась резко, вроде ее стукнули, запела тоненьким голоском что-то успокаивающее. И тут увидела Гелю.

- Плачет всю ночь, тссс, - она прижала палец к губам, - били ее, синяки на попке, удавила бы гадов.

- Приходи завтра к нам, поговорим про фиктивный.

Геля сама не верила, что сказала это.

...

Подходя к двери квартиры, вставив ключ, Геля вдруг услышала непривычные гикающие звуки. Тихонько провернув ключ в замке, она зашла в прихожую и устало поставила сумки. Судя по всему, ее никто не ждал, а гиканье набирало радостную силу и к нему добавился тоненький восторженный визг. Дверь в их комнату была приоткрыта и она, крадучись, заглянула.
На диване, красный, распаренный, как после бани Вовка, подкидывал чуть не до потолка, румяную счастливую Ирку.

- Гик, гик, гик. А ну давай, выше скачи.

Кудряшки у Ирки взлетали, она визжала,как поросенок, и при очередном приземлении пытала обнять Володю за шею и быстро чмокнуть розовым рыльцем. А тот, нежно подхватывая ее, летящую, совершенно самозабвенно вопил -

- Гик, гик, гик.

...

Чуть приподнявшись на локте, Володя всматривался в Гелино лицо, в свете луны оно казалось мраморным, как у статуи. Полные нежные плечи были открыты и он поправил одеяло. Геля проснулась.

- Что, Вов?

- Мы с тобой не договорили тогда. Я виноват.

- Ничего не изменилось, мой хороший. Все так же.

- Это - ДА, Гельчонок?

- Конечно - да...

- Гель, на свадьбу Александр хочет приехать, он вообще вернуться решил. Вы как с Володей, не против?

Анна сдала, в последнее время. Даже не сдала, изменилась. Больше не было шикарной черноволосой красавицы, эта женщина, с небольшим пучком седоватых волос, полным животиком и приземистыми ногами, даже ростом казалась меньше. И нельзя было сказать, что она постарела. Просто маленькая, уютная, кругленькая женщинка без возраста с хитрыми глазками вдруг возникла на месте той Анны. И все приняли это превращение, как должное. И Геля поняла, что у нее есть второй ребенок - мама.

- Не против. Но если он за старое возьмется, я его удавлю. Как жабу.

Володя с осуждением посмотрел на Гелю и промолчал. Он вообще был очень аккуратен в высказываниях, особенно когда дело касалось родителей и особенно, когда рядом крутилась Ирка. А Ирка от него не отходила. Сидела на коленях, когда он работал и водила пальчиком по красивым серебристым самолетикам. Торчала в ванной, когда он брился, весело вопя, когда Володя делал вид, что хочет мазнуть ее помазком. И часами гуляла по городу, доверчиво сунув лапку в его большую руку, и потом, устав, ехала у него на шее, прижавшись пузиком к затылку. Как случилось так, что они стали не разлей вода, Геля так и не поняла.

- Вов, я платье заказала, в загс, недорого.

- Глупая. Первое же платье свадебное, чего жадничать.

- Я не хочу слишком. Просто платье. И давай поскромнее, а?

- Давай...
Повести | Просмотров: 662 | Автор: Анири | Дата: 29/03/17 20:39 | Комментариев: 0

маме моей посвящаю

- Так все бездарно и пошло закончилось? Сейчас, когда аромат степного воздуха, смешавшийся к вечеру с запахом мяты и дыма цыганского костерка так остро напомнил прошлое, Геле вдруг показалось, что она - все еще та, смешная, рыжая девчонка в конопушках, и все еще можно вернуть - радость, чистоту, беззаботность и предчувствие любви. И можно просто подойти сейчас к Лачо и сказать " Здравствуй…".

Геля рассеянно следила за дочкой, которая, вереща от восторга, засовывала руку чуть не по локоть в глотку добрейшему старенькому Полкану. Вовке тянул девочку за руку от собаки, назад, упираясь грязными пятками в утоптанную до блеска землю двора. Но Полкан видал и не такое, пасть держал открытой и руку ребенка даже не прикусил. Геля же, осторожно, исподтишка смотрела на Лачо, таясь от пронзительных Райкиных черных глаз.

Та, бросив шаль, прямо на землю у костра и сев, расправив свои старенькие юбки, творила чудеса с картами. Карты летали сами собой, сбивались в кучки, потом раскладывались мудреными крестами и снова падали, дорожками разбегаясь по углам.

- Чего скажу, алмазная. Ты вот стены строишь, вон они везде, и каменные, непроглядные и тонкие, вроде бумажные. Стараешься – получается, скоро замуруешь себя полностью. А зря все. Зря.

Вот!

Райка жестом фокусника выкинула на шаль короля бубен.

- Вот он. Весь кровью истек, душа его болит, мается, к тебе рвется. А ты, как собака цепная и лаешь и кусаешь.

- Кто это, Рай? Это он?

Геля чуть кивнула головой в сторону Лачо, которого уже почти не видно было в по-осеннему быстро сгустившихся сумерках.

- Дура. Его судьба черная, ты не лезь в нее, не буди лихо. Он болеет тобой, но болезнь его злая, недобрая, не любовная. Смертельная она, подальше держись. А вот твоя – она светлая, даже карты, как звезды сияют. Сама глянь.

Райка показала дорожку из карт красной масти, которая пролегла длинной чередой из угла в угол цыганской шали. И вела она от короля к даме, вела прямо, как лестница, никуда не сворачивая. И по бокам дорожки что-то вроде светилось, переливалось еле заметно. Геля потерла глаза, потрясла головой, присмотрелась. Показалось… Привстала, аккуратно взяла короля в руки.

- И не дури, манатки собирай, девку за шкирбан и в Москву езжай. Ищи его, все ноги отбей, а найди. Судьба это твоя, золотая, а от судьбы бежать - мало – глупо, опасно! Давай чашку, налью чай.
...
Геля с Райкой тихонько прихлебывали ароматный чаек, а на шали, скрутившись в два маленьких комочка, дремали Ирка с Вовкой.

Лачо к ним так и не подошел... Только Геля кожей чувствовала его взгляд, обжигающий и больной.

...

В окно кто-то стучал, резко, настойчиво, сильно. Геля с трудом оторвала голову от подушки, по стеклу барабанил дождь и завывал такой ветер, что заглушал все остальные звуки. Поправив сползающую подушку на Иркиной кроватке, она отодвинула занавеску и увидела бледное лицо матери. Распахнула окно, ветер сшиб вазу с подоконника, рама хлопнула, задела за зеркало на неустойчивой подставке, зеркало упало и вдребезги разбилось. Заревела Ирка. Геля взяла ее на руки, прижала к себе.

- Что случилось, мам? Что ты с улицы-то? С ума сошла?

- Баба Пелагея! Ты изнутри закрылась, мы достучаться не могли. Борька у Лачо коня взял, в больницу поскакали. Может успеют врача на машине оттуда довезти, плохо совсем.

Анну всю трясло, она еле выговаривала неловкими губами слова, распущенные волосы слиплись от дождя, ночная рубашка облепила ее мокрой тряпкой. Геля положила засопевшую снова дочку, схватила одеяло и одним прыжком сиганула за окно, укутала мать.

- Пошли в дом. Быстрее. Что с бабушкой?

- Кровью рвало, сейчас лежит, стонет. Помрет ведь, Гель.

Анна зарыдала трудно, горько, тихо. Геля никогда не видела слезы матери и ее, будто резанули ножом.

В комнате у бабки с дедом горели все лампы. Дед стоял на коленях перед иконой, вернее он почти упал, без сил. Баба Пелагея, бледная, как беленая стена лежала на кровати, одетая в лучшее черное платье. Она смотрела в потолок и шевелила губами. На диване сидела тетка Татьяна с полотенцем в руках. Анна бросилась в ноги матери и завыла, заскулила, как раненный щенок.

- Прекрати!

Тетка Татьяна встала, взяла Анну за плечи и заставила подняться.

- Жива она, что ты воешь, как по покойнику. Все обойдется, в ней сил, как в лошади, не болела никогда. Держи себя в руках, сейчас врача привезут.

В темном дворе мелькали тени, сбежались соседи, бабу Пелагею уложили на носилки, Геля вскочила в кабину. Когда машина выворачивала из переулка, все казалось ей страшным сном.



В палате было светло и тихо. Бабушка мирно дремала, розовые щеки и курносый нос на белоснежной подушке казались нежными, беззащитными и очень молодыми. Геля сидела на стуле и клевала носом, она не спала уже дня три, но наотрез отказывалась уходить. Кровотечение остановили быстро, оно было небольшим и не очень опасным, но вот язву, невесть откуда взявшуюся в бабушкином здоровом желудке, надо было лечить. Правда, Пелагея сегодня собралась «до дому», урезонить ее не смог даже главврач, суровый, бородатый дядька, похожий на штангиста, узелок уже был собран и дожидался у кровати.

Влетел Борька.

- Слушай! Мать моя. Вы чего тут рожать то взялись, вам платят что ли? Галька девку родила, мать сегодня туда к им звонила. Говорят хорошая, толстушка, Ленкой назвали. Теперь у Ирки твоей сеструха есть, давай магарыч ставь, чего расселася?

- Яяяя?

Геля очнулась, страшное ушло, в палату вроде заглянуло солнышко. Проснулась бабка.

- Оооой. Да что ж дилать-то? Да ж внучечка еще одна рОдна. Та бегить надо быстрише, чего стали, як бараны?

- Куда бегить – то, бабка? Она ж там, у него, в горах. Аксакалы им в помощь.

Борька ржал, как молодой конь. Геля хохотала тоже.



Стол накрыли под старой вишней, большой, на полдвора, вокруг поставили лавки, накрыли их покрывалами. Провожать Гелю с Анной пришло столько народу, что еле расселись вокруг. Пелагея была еще слабовата, но напекла блинов, таких, как умела она одна, кружевных, тоненьких румяных. Куриный холодец, огурцы, еще пока малосольные, но хрусткие, смачные, с налипшими крупинками укропных семян, молодая картошка с растаявшим маслом, сметана. Тетка Татьяна напекла пирогов с капустой, здоровенных, как лапти, но нежнейших, таящих во рту. Угощение было простым, но таким вкусным, что у гостей текли слюнки, особенно после запотевшего граненного стаканчика с чистейшим самогончиком, на который горазда была бабка.

Часа через два запели. Так пели только здесь, мешая украинские и русские слова, громко, но очень мелодично и душевно. Геля сидела, приобняв Ирку, она сама не знала, чего больше ей хотелось… Уехать… Остаться… Там, в Москве, был ее мир, здесь оставалось детство. И, наверное, настоящая и единственная любовь тоже оставалась здесь… Никто не знает…



Кто- то потрогал ее за коленку. Геля наклонилась почти под стол, поймала маленькую чумазую ручонку.

- Тебе чего, Вовка?

Мальчик показал пальчиком на ворота.

За воротами, спрятавшись в длинной предвечерней тени старой березы, стояла Чергэн. Укутанная до самых глаз в цветастую, драную шаль, так что не видно было лица, она то ли сгорбилась, то ли стала меньше ростом. У Гели екнуло сердце, но она подошла.

- Чего тебе?

- Уезжаешь, солнечная?

- Да. Утром поезд.

- Навсегда, скажи?

- Не знаю. Может.

- А мне жить как? Сына убили, мужа околдовали? Меня убей теперь, ты ведь можешь, ведьма.

- Зачем ты так? Разве во мне дело, Чергэн? В себе причину ищи, ты его отняла у меня, украла…

- Да. Ворованный конь – он часто порченый. Вот дите твое не Рома моего, только это хорошо. А то бы беда была.

- Дура ты, хоть и цыганка. Иди, вон мужик у тебя живой, здоровый. Будешь так жить и его потеряешь.

- Умер он уже, золотая. Умер.

Чергэн резко отвернулась и быстро пошла по улице, почти побежала. Через секунду ее фигурка растаяла в сумерках угасающего дня.

- Тьфу! Совсем одурела…

Солнечным, уже почти осенним утром, на перроне было даже прохладно, Анна замотала Ирку в свою кофту и стояла с ней в здании вокзала, спрятавшись от ветра. Геля сторожила чемоданы, поезд должен был вот-вот подойти, и она последний раз смотрела с холма вниз, на деревню. Кто-то тронул ее за плечо. В этот момент что-то случилось в мире, и горячая волна окатила Гелю с ног до головы, обожгла кожу и варом окатила щеки. Она медленно обернулась.

Сзади, смущенно улыбаясь, но жадно всматриваясь в ее черты, стоял Володя…
Повести | Просмотров: 689 | Автор: Анири | Дата: 28/03/17 10:14 | Комментариев: 0

Маме моей посвящаю

- Держи ручечками крепче, не срони. А теперя глянь, як баба мотаэ...

Ирка, изо всех своих небольших силенок трясла туда-cюда небольшую бутылку из-под ситро, наполненную до половины плотными, маслянистыми беловато-желтыми сливками. Она сидела на крепко сбитом стуле, опираясь о массивную, гладкую, любовно ошкуренную и обработанную до янтарного блеска спинку. Дед Иван был мастер делать свою мебель именно такой, добротной, тяжелой, настоящей, на века. Его пальцы от постоянной работы в мастерской согнулись и уже не разгибались, и Ирка любила сунуть свою крошечную ручку-лапку туда, в недра мощной, слегка бугристой, корявой ладони, вцепиться всей пятерней за мизинец и тащить его вверх, пытаясь выпрямить. Тогда дед мягко выпрастывал палец и делал правнучке козу.

Пелагея, упершись крепкими ногами в пол. что-то делала в большой темной кадушке, из которой торчала толстая палка. При этом ее полная спина вздрагивала, а красивый узел на кружевном темном платке сзади смешно подпрыгивал.

- Давай, золотэнько, пахтай. А теперь - дай-ко мамка пидмогнэ.

Геля стояла рядом и улыбалась, глядя как старается дочка, но не вмешивалась в процесс.

Ирка набычилась, держала бутылку крепко и никому не отдавала. Несмотря на то, что ей еле-еле перевалило на третий годик, она четко знала, что если правильно, терпеливо и долго трясти, то в на маслянистой молочной поверхности вдруг появятся блестящие неровные крупинки, которые потом столпятся, как цыплята в маленьком загончике в сенях, и начнут сбиваться в более крупные комочки. А потом бабушка что-то такое сделает еще, покопавшись в своем горшке, и на блюдечке появится желтый аппетитный круглый кусочек, который она, Ируся, понесет деду. У высокого дубового стола она привстанет на цыпочки и протянет деду блюдечко. Дед перестанет шумно прихлебывать кипяток, наклонится к ней, пощекочет усами макушку и сгребет ее вместе с блюдечком в охапку, посадив на широкое, жесткое колено. Погладит Ирусю по головке и намажет маслицем толстый пушистый кусок серого хлеба. И шмякнет на него кляксу зернитого душистого меда из круглой деревянной ложки. Откусит, прихлебнет из блюдца и скажет : "Ой -е-ей... Где же моя внучечка дорогэнька такую вкусноту знайшла? Сколько дед масла поив, а такого ни ив ни разу за всэ житья свое биднэ. И дэ ж такое дилают та?"

А мама сзади тоненьким голосочком пропоет:

- Да это Ира сама, для дедушки сбила...

И тогда дед достанет откуда-то из кармана белый пряник , пахнущий зубной пастой или золотисто-румяное блоко и протянет ей. И Ируська, сидя на удобной коленке, прижавшись головой к теплому дедову пузу, будет грызть вкуснятину и почти засыпать от ровного мушиного гула, приглушенного кряканья уток, которых мама гонит по двору с речки, бряканья ведра на погребице и покоя ...

...

- Гель, тут во чего.

Уже стемнело, но Геля еще только закончила все дела и неспешно, устало развешивала выполосканные на речке Иркины трусишки и рубашки. В свете огромных мохнатых звезд, которые живут только над степью, Борьино лицо казалось фарфоровой маской, если бы не игриво закрученные усы и чуть кривоватая пошловатая ухмылка.

- У меня дружбан есть, он в той летной общаге живет, где твой Вован. Я ему письмишко начирикал, он вон ответ прислал. На. Я не читал. Держи. Читай, токо не журысь. Он ко мне на недельку на пивко обещался, познакомлю. Там глыба. И деньгу имеет, если чо.

Геля выхватила конверт, он почему-то был плотным, то ли письмо толстое, то ли тем еще что лежало. Сунула в карман сарафана, обернулась поблагодарить, но брата уже и след простыл.

В теплой, прогретой за жаркий августовский день комнате, было светло, как днем. Кроме звезд, которые сегодня светили, как фонари, еще совершенно осатанела и луна, да так, что на конверте, брошенном на белую, аж фосфоресцирующую скатерть, можно было прочитать каждую букву.

- Господи, надо было ставни хоть прикрыть, как спать-то?

Она держала конверт, как держат опасную зверушку, пальцами, на отдалении, не приближая к себе. Хотелось сразу порвать, как когда-то письмо от Виктора, или сжечь, развеять пепел, не знать, не думать. Но вне ее воли, руки сами надорвали конверт сбоку, отделив тонкую неровную полоску. Аля потрясла письмо над столом и оттуда выпала маленькая фотография. В ярком, почти синем свете луны лицо девушки казалось очень красивым. Толстенные косы обвивали изящную головку, но волосы выбивались и крупными пушистыми завитками оттеняли нежность тонких черт. Полные губы и огромные глаза, чуть навыкате, делали ее похожей на Рахиль, тоскующую и страстную. Простое цветастое то ли платье, то ли блузка с большим отложным воротником подчеркивало женственность полноватых плеч. "Где память есть, там слов не надо" - крупный детский почерк, на обороте карточки, четкий, с правильным нажимом...

Аля долго рассматривала фото, потом медленно положила его в конверт, вытащила письмо. То ли света все же оказалось маловато, то ли что-то мешало читать. ..

"Не знаю, что там у него с твоей сеструхой, но с Валентиной он давно дружил, еще со школы. Она его с армии ждала, фотку у Вовки из чемодана спер, найдет, прибьет. ..."

Дальше Аля читать не стала, скомкала лист с силой и бросила в печь.

- Хватит! Есть дочь! Есть работа любимая. Скоро сентябрь, там, где ее настоящая жизнь, ждут те, кто никогда не предаст! Дети предавать не умеют!

...

- Тебе, алмазная, только попадьей быть, вон, королева! И полна и бела. Пава. Как живешь, красивая? Что не заходишь? Загордилася?

У калитки, посадив крошечную девчонку, завернутую в плохо стиранное цветастое одеялко, на крепкую большую грудь, стояла Райка. Черные глаза с поволокой, яркие, такие же красивые, как раньше, смеялись. Белозубая, с румянцем пробивающимся через смуглую кожу цвета слоновой кости, цыганка снова стала похожей на себя, прежнюю. В июле ее мужа забрали за кражу коня в совхозе, и, видно, надолго. Попричитав для виду, Райка истово перекрестилась в сторону заката и, пошептав, попросила своего бога никогда не возвращать рома домой.

- Сдохни. Сдохни. Сдохни, - трижды прошептала она и сплюнула. Никто не видел, и никому не надо. Карты ему плохую дорогу показали, а карты не врут.

- Зайди, золотая, погадаю. Вижу, маешься. Да и Лачо тебя ждет...

Райка засмеялась, откинула за спину косы, туго стянутые концами косынки с красными кистями.

Геля подошла, приобняла Райку за плечи.

- Привет, рада видеть. Да и то, зайду вечерком с Иркой. Она любит с сыном твоим побегать. Зайду... Лачо скажи...

...

- Бааабб, дай мне... Ну Баааабааа...

Стоя босыми ножками на грубой половице, Ирка смотрела, как Пелагея ловко, точными движениями темных, слегка потрескавшихся пальцев, скручивает нитку, направляя ее к зубастому крутящемуся чудовищу. Тонкое, но большое колесо так быстро мелькало деревянными узорчатыми спицами, что Ирке казалось что около бабкиной бархатной юбки крутится солнышко. Ей очень хотелось сунуть ногу туда, где толстая педаль-колода сновала туда-сюда под бабушкиной большой ногой, обутой в войлочную тапочку, но Пелагея внимательно следила за внучкой, отгородив опасную зону мощным коленом, плотно обтянутым тканью.

- Нельзя, детка моя золотая. Щас вот глянь-ко, дед корову примет, тебе пряничек из ларечка достанет. А пока иди, вон на куколок подывысь.

На комоде стояли фафоровые ангелочки и слоники , Ирке редко разрешали их брать, но тут было не до них. Разлапленная, серая мохнатая нитка каким-то чудом превращалась в тугой ровненький моток, Ирка никак не могла понять, как это получается и ныла.

- Ну баааабааа.

Пелагея дала Ирки две колючие чесалки, насадила на них шерсть, но чесалки слеплялись, раздираться не хотели, и она их бросила на диван.

- ыыыы

Зашел дед, ухмыльнулся в усы, поднял девочку на плечо и понес во двор.
- Пошли чесало бабе сподомим, а то она вона все сломалося...А потом козину с тобой выбирать знайчнэм, чтобы платок не кусалси.

- Дед, я Ирку заберу, меня Райка позвала, пойдем на часок.

Геля - большая, пышная, с рыжей копной чуть взбитых волос, сияя в сумеречном предзакатном свете белоснежной кожей, которая бывает только у рыжих, в ярком открытом светлом сарафане, стояла у ворот. Ирка потянулась к матери.

Дед отдал девочку, недовольно сдвинул назад фуражку:

- И дефку туда тянет. Кровь вас что ли зовет...

Дед еще долго ворчал, постукивая на погребице инструментом.

...

Вечер выдался прохладным, уже чувствовалось далекое дыхание сентября, легкий, почему-то слегка грибной запах близкого перелеска смешивался с ароматом высохшей степной травы и костерка. У всех в палисадниках буйствовали разноцветные астры, и только у цыганских ворот клубилась путаная желтая мурава. Геля приоткрыла калитку, нерешительно протиснулась в небольшую щелку, вроде как боялась открыть ее шире, втянула Ирку. Под ноги, откуда-то из под кустов смородины выкатился чумазый Вовка, крепкий, смуглый, похожий на взведенную пружинку. Он запрыгал вокруг Ирки, что-то быстро лопоча.

- Офка!

Ирка заулыбалась разом, позабыв все беды и, перебирая пухлыми ножками в сандаликах по плотно утрамбованной земле, побежала за мальчишкой ловить Полкана.

Геля опасливо прошла в глубь двора, к очагу. Райка снимала с огня котелок, из которого на весь двор пахло чаем и мятой. Геле вдруг показалось, что все осталось, как прежде, и даже заболела голова от тяжести несуществующей косы за ее спиной. В глубине двора сутулый цыган возился с телегой…
Повести | Просмотров: 732 | Автор: Анири | Дата: 28/03/17 10:13 | Комментариев: 5

- Знаешь, как я устал? И еще у меня появилось нехорошая привычка. Я думаю...
- Думаешь?
Тот, кто сидел слева так удивился, что его большие, пушистые крылья встрепенулись, сделали один холостой взмах и слегка порозовели. От этого невольного движения ожил и пронесся мимо несильный, но прохладный ветерок, и тот, кто сидел справа, ухватился за край гладкой синей тверди и еле удержался.

- Не маши так, что ты сквозняк устроил? Я и без того сегодня неважно себя чувствую. Да еще вот … думаю...

Тот кто сидел справа, красивый, слегка сутулый старик с несколько длинноватым носом, в пушистой безрукавке подвинулся поближе к тому, кто сидел слева. Отодвинул порозовевшее теплое крыло, чтобы оно не мешало своим трепетом и, наклонившись к самому уху, чуть поморщившись от того, что острый нимб уперся ему в щеку, прошептал:
" Мне кажется, я неправильно поступаю. А Справедливость перестала быть Высшей"

- В смысле?

Ангел так удивился, что развернулся всем своим полупрозрачным телом к Мастеру Меры и плотно сложил крылья, как озябший голубь.

- Ты сомневаешься в Высшей Справедливости? В том, что Она есть?

- Кто может сомневаться в Высшей Справедливости? Разве только глупец? Нет, конечно. Просто я думаю, не слишком ли простыми мерами мы меряем Добро и Зло. Вот скажи мне! Ты всю жизнь жил праведно, любил Его, помогал бедным, не убивал, не прелюбодействовал. У тебя целый мешок добрых шаров, они не помещаются уже ни в твоем доме, ни в твоей душе. И вдруг ты украл пятачок у богатого. Тебе положен черный, ну или хотя бы серый шар?

Ангел качнул белокурой головой и улыбнулся.

- Нет, я же у богатого и всего пятачок...

- А если ты украл все последние деньги у бедного?

- Ну еще бы. Конечно положен. Ты зачем спрашиваешь?

- А если ты украл все деньги у очень богатой одинокой старухи и она пошла по миру на старости лет?

Ангел покачал нимбом, задумавшись, и нимб тоже порозовел, став одного цвета с крыльями.

- Я б дал… серый. Это же старушка, она теперь помрет с голоду.

- А если бы ты ее деньги больному бедному бродяге с умирающим малышом на руках отдал, все, до копейки?

Ангел недовольно отодвинулся, привстал, взмахнул крыльями, хотел взлететь, но Мастер Меры крепко ухватил его за белую шелковистую кисть и не отпускал.

- Погоди!

- Ну....С тобой тут не белым, черным станешь, хоть не слушай.

- Я вот что еще думаю. У Добра мы меру придумали, у Зла. А любовь чем нам мерять? Она что? Добро или зло?

Ангел остановился, цвет его нимба еще усилился, и розовое сияние окрасило молочные облака.

- Ты про какую любовь? Я знаю только одну! К Нему...

- Все равно. Ты мог бы ради этой своей любви убить? Только честно, не увиливай.

- Ради любви к Нему я могу все!

- И предать?

- Ангелы не предают, ты зарапортовался, старик.

- Ну все-таки...

- Я же сказал, я могу все!

- А в моей книге, на странице триста тысяч сто двадцать пятой написано...подожди...

Старик привстал, и неуловимым движением что-то вытащил из кармана широких атласных панталон, подбросил вверх и залихватски дунул, скорее даже свистнул в сторону летящего предмета. Предмет еще в воздухе вдруг вздрогнул и раздулся, как мяч, вздрагивая и пырхая. На синюю твердь тяжело плюхнулась старая книга с засаленными страницами.

- Вот, смотри. Триста тысяч сто двадцать пятая... " За предательство тех, кто тебя любил, за предательство тех, кто тебе верил, за предательство земли своих отцов, за предательство матери и отца" - ну тут много всякого еще предательства - "дается серый свинцовый шар, единожды и навсегда".

- Знаешь что?

Ангел сел, аккуратно свернул крылья и поманил старика. Когда тот опустился рядом, обнял его за плечи,

- Нам с тобой думать не по чину. Мы с тобой солдаты Его. Написано, выполняй, сказано, делай. Думает пусть Сам. Смотри, там внизу, у них, какая заря. Любуйся.

И на фоне разгорающегося зарева восходящего солнца еще долго были заметны две обнявшиеся фигуры. Одна - слегка сутулая, с грустно опущенным долу длинноватым носом, другая - статная, с волнистыми локонами и слегка подрагивающими пушистыми крыльями. Они сидели на краю тверди и задумчиво болтали ногами...

...

- Ты, конечно, дура, Аля, но я рад, что так получилось. Ребенок еще неизвестно чей, а ты - та еще штучка. Я два года вкалывал, как шахтер в шахте, все для тебя, там у нас дом - полная чаша, а ты тут хвост налево.

Виктор стоял перед дверью загса и говорил. Говорил нудно, долго, рубил краем ладони по стволу ни в чем не виноватого молодого клена, упиваясь своей речью. Геля почти не слушала, думала о своем, разглядывая небольшие облачка, быстро несущиеся по небу. Этот человек в красивом полосатом костюме, гладко зализанными назад волосами и красным, мокрым сочным ртом, был ей совсем не знаком. Она не понимала, что вообще ее может связывать с ним, и разве можно даже на секунду представить, что смешливая баловница Ирка с хитренькими зеленовато-карими глазенками и таким близким, родным теплом шелковистого тельца, имеет к этому дятлу какое-то отношение.

- Алименты ты конечно можешь отсудить. Только доказать еще надо, что я отец. Она вон, кудрявая, как...

- Заткнись.

- Чтоо? Ты это мне, Ангелина?

Геля подошла к Виктору вплотную, притянула его за галстук, близко прижала свое лицо к его лицу круглому и красному и близоруко вгляделась в его глаза.

- Знаешь что! Иди ты в п.....

Виктор обалдело отпрянул, не веря своим ушам.

- И забери туда свои алименты!

Выйдя из загса они с Виктором, не сговариваясь, пошли в разные стороны. Дойдя до старого заброшенного колодца в самом конце улицы, Геля зачем – то порвала на мелкие кусочки свидетельство о разводе, бросила его вниз и долго смотрела, как мелкие бумажки, быстро раскручиваясь в поднимающемся со дна потоке воздуха исчезают во влажной темноте.



- Эй, коза.
- Борьк, отвали, а? Смотри у меня глажки сколько.

Геля, вся взмыленная, таскала туда-сюда по желто-коричневому, прожженному от бесконечных глажек коневому одеялу тяжеленный чугунный утюг.

- у тебя ж - ка красивая, сеструх. А ты ее красоту вон, в монашках тратишь. Скоро осунется, морщинистая станет, повиснет как курдюк, а?

- Борь!

Геля распрямилась устало и повернулась к брату.
- Ты видишь, у меня утюг неподъемный, руки уже, как свинцовые. Не до тебя и твоей дурацкой пошлости! Иди вон на Линкину задницу заглядывай, есть на чью.

- А ты бы еще каменюкою гретой гладила, дуро...Иди к нам, тебе Линка нормальный утюг даст. Слушай, мать, пойдешь седня в кино. У меня там дружбанок появился, спереди Смоктуновский, сзаду цыган твой. Так прям по тебе засох, сам говорил.

Геля внимательно посмотрела на лоснящуюся от жары, красивую Борькину морду

- Слушай, Борь. Помоги, а...

Геля достала с полки маленькую фотографию и записную книжку.

- Смотри.

Борька долго вглядывался, прищурясь и покручивая ус, в фотографию парня с карими улыбчивыми глазами и комсомольским значком, приколотым к белому свитеру.

- Сейчас он старше, конечно, я старую фотографию сперла.

Борька молча вытащил из сжатых пальцев Гели книжку, вырвал страничку и переписал адрес.

- Я понял. Жди.
Повести | Просмотров: 602 | Автор: Анири | Дата: 27/03/17 10:16 | Комментариев: 0

Всю дорогу Ирка висела обезьянкой у Гели на шее и щекотно дышала. Она вцепилась в мать ручонками и отпускать не хотела, в принципе. Так они и дошли, по очереди волоком перетаскивая чемодан по пышной деревенский пыли. Жара уже стояла над степью, дремотно обволакивая придорожные седые чертополохи и подсолнухи. Миновали цыганский двор, старую березу, которая вроде стала меньше ростом, но мощнее, коряжистее. Прошло то всего ничего, два года, а все вдруг показалось Геле совсем другим, стареньким, приземистым, жалким. Прямо перед домом, в небольшой лужице, оставленной ночным дождем и чудом не испарившейся на такой жаре, сидел смуглый, кудрявый пацаненок, чуть постарше Ирки и ляпал замузганными ручонками по грязи. Он вытаращил огромные синие глазюки и смотрел на чуднУю процессию, ползущую мимо.

- Офка.

Ирка попыталась выскользнуть из Гелиных рук. - Офка!

- Это Вовка, Райкин. Там у них целый питомник, понародили и бабке сбросили. Райка, слышь, вся синяя ходит, муж лупит ее, что сидорову козу, тут милиция даже приезжала, уж не знаю кто вызвал. И Чергэн тоже своего малого притащила.

Анна устало прислонилась к калитке полисадника, вытерла пот.

- У нее второй-то в таборе помер, говорят лошадь затоптала, их же. И вроде помешалась она, дурная стала, никого не узнает, все карты кидает, целыми днями, да на коне носится по степи. Я сама не видела, но люди говорят. Ты вот что. Тут этот, цыган твой набегами бывает, дитю возит всякое, так не лезь. У тебя муж, ребенок, хватит, побегала. А то он все глазами на твое окно стрижет со двора, я тут занавеску у тебя вешала, видела его.

Геля молчала, только гладила по кудряшкам, обнявшую ее за коленки Ирку.

- Черный стал, что ворон. Горбатый, худой. С бородой еще, лохматый черт. Злой, говорят, как подменили его, то ли порча, то ли беда ломает. Держись подальше, Ангелин, добром прошу. Кстати, Виктор приезжает десятого трехчасовым. Сказал, хочет развод получить. У него там пассия. Сама виновата, такого мужика упустила. Не давай развод, дурында, так и будешь мотаться приблудой, у вас дочь.

- Мам, пошли. Ирка устала, да и я. Потом поговорим.

Помолчала, с силой потянула калитку, еле открыла.

- Пусть. Он свободен, мам. Не хочу...

Во дворе, в благодатной тени двух огромных вишен стояла Пелагея, сложив руки под фартуком на сильно пополневшем животе. Увидев Гелю, растрогалась до слез:

- Детка ты ж моя, золотенька. Бог дал, ведь приехала. Дед-то придет сейчас, на рынок пишол, за хлибом. Ох, ты же наша ридна, как ж мы тоби ждали. Иды, раздэнсь, там тоби чистенько мать все кинула, иды. Ирусь, ходи до бабы, пусть мамка то виддохнет.

Забрав совсем размякшую от жары девочку, Анна пошла во двор и уложила ее под вишней, на брошенное одеяло. Накрыла простынкой, на цыпочках отошла.

- Пошли. Она любит тут днем спать. Сама с часок полежи, потом обедать будем. Бабка там вареники с творогом накрутила, да со сметанкою, да с вареницем прошлогодним. Это тебе не картошка с колбасой. Пошли.
...

Тихий вечер пах теплой речной водой и цветами. Геля уже забыла, что бывают такие вечера. Накрутившись до самого вечера, набегавшись и наигравшись до одури с Иркой, она долго убирала с матерью огромную темную кухню, потом вычищали двухлетнюю грязь из Гелиной, теперь уже на двоих с дочкой, комнаты. Туда поставили кроватку, перетащив ее из крошечной комнатушки Анны. Потом мыли Ирку, отмачивая цыпки и ссадинки в теплой воде, нагретой в большом алюминиевом тазу. Смазав потрескавшиеся ножки сливочным маслом, Геля натянула на нее белоснежные носочки с вишенками, но увидев, как дочка радостно сиганула прямо в них на мураву, проскользив, как на коньках и плюхнувшись на попу, она плюнула и оставила Иркину красоту в покое.

Часам к десяти, с трудом уложив разыгравшегося ребенка, все сели пить чай с медом, и долго сидели, наслаждаясь тишиной. Дед все гладил Гелю по руке, и слезинка из левого глаза, ставшая уже постоянной, катилась все чаще.

Совсем стемнело. Анна дремала, поджав ноги прямо на лавке. Баба Пелагея подсела ближе,

- Алюсь. Ты мать не слушай, сердце свое не неволь. Не можешь с Виктором, не ссильничай сама себя. Я свово мужика схоронила, а деда твово вон сколько ждала, ажник пять лет. Дед-то, Иван наш тады женатый был, не знаешь небось. Женка у него падучей болела, в день по три раза с пеной билася, а еще и сынок у их был, малэнький. Потом господь прибрал его. Да и у мэне был, в гражданскую сгинул. Тогда уж Иван со мной, как муж жил. Но женку не оставлял, заботился. Я ругалась сильно, глупа была, а вин ни шел со свого дому назовсим. Кормил ее, мыл, белье менял, а я одна куковала.

Пелагея, как всегда, путалась...

- Думала, не буду с ним, с Иваном жить-то, меня богатый из Карая высватал, я знаешь - справна была, товстА, с две тебя может. Он дом за меня отдать норовил целый, да уперлась я, як коза. Все ждала. А Иван пришел, когда женка померла, поясной поклон отвесил, прости, говорит. Но не мог по-дрУгому, простила я его, чего уж там. Приняла, он домовитый, столярничал, вона как сейчас. Печку мне переклал, мебель сделал нову. Да и любовь у нас, детка, как свечка горела, ровная. яркая. Там и детки. Бог дал, хорошо жили, все было. И голод и война, а дружечка дружечку за руки держали крепко, не оторвать.

Из дома выглянул дед, зевнул, перекрестился:

- Ты, Поля, долго кулюкать будешь еще, в хату давай, ночевать уж пора. Али корову я выгонять буду, девка?
Пелагея вытерла рот краем платка, встала.

- Вот и ты, детка золотая. Жизнь длинная, пока всю перейдешь, ноженьки стопчешь. Так со своим-то, рОдым идти сподручнее. Жди его. Сколько бог велел.

Откуда-то из глубин своего темного, необъятного платья бабка вытащила скомканный платочек, покопалась, достала крестик.

- Я у тебя цЕпочку видела. Вот и надень на нее. То твой, святой крестик, крестильный. Бросили тады, Евдоха с мамкой, нехристи. Да божью матерь молИ, она наставит. И Господу поклонись нашему, не надломишься. Проси, девонька, наладится все.

Бабка перекрестила Гелю широко, порывисто, размашисто и пошла в дом. Геля завернула крестик в платочек и, неожиданно для себя, поднесла к губам...
...
- Ирка, ну-ка давай, догоняй.

Геля с Борькиной Линой, полной, даже дебелой, томной, ленивой женщиной с белой, не тронутой ни загаром, ни румянцем кожей, брели по пляжу, увязая в раскаленном песке. Борька, подтянутый, жилистый, дочерна загорелый, почему-то в офицерской белой потертой фуражке, пружиня сильными ногами, тащил лодку, увязнувшую в илистой грязи берега. Собирались на рыбалку, но не было Галины с мужем, они вечно опаздывали. На причудливо изогнутом стволе старой ивы, прислонившись к толстой ветке спиной и некрасиво раззявив рот, дремала Анна.
Ирка, бежала за матерью семеня толстыми ножками, запыхавшись, но не отставая. Если вдруг попадался песчаный холмик, она встав на четвереньки, перебиралась через него быстро, ловко, как зверушка. Тоненький зеленый сарафанчик с лямочками крест-накрест на спине, почти не защищал ее от солнца, но девочка жары не боялась, ее тонкая смуглая кожа запросто переносила палящие лучи и никогда не обгорала. Наконец, она догнала мать и обхватила, прильнув к ноге. Геля одним легким движением подхватила девочку и посадила на сгиб руки.

- Ну и где эта овца? Муж красоту свою нев.... надраивает, скоро рыба передохнет его дожидаясь. Вон вода в речке какая, скоро закипит.

- Таааа ладна.

Борька игриво поиграл усом, щипнул Лину за упругую задницу и белозубо ухмыльнулся.

- Мы вон, ща с Линкой за кусток на часок. А то чота от жары чуйства прут. А жена моя рОдная? Давай, угости мужа-то?
- Наглый ты Борис, до ужаса прямо.

Лина лениво пожевала травинку, сплюнула, поправила, никого не стесняясь полную красивую грудь, пристроив ее поудобнее в тесной чашке модного купальника.

- А кого стесняться -то. Опа! Жена своя, чо хочу, то и ворочу.

Геля с интересом наблюдала, как минуты через три, Лина вальяжно, почти в развалочку, откинув назад пышную волну светлых волос, пошла через прибрежные кусты в ивовые заросли. А Борька, ухмыльнувшись, мягко, по кошачьи шмыгнул следом.

- Тьфу, паразит. … Ну славааа богу. Явилися, не запылилися...

Анна проснулась, потянулась слегка, вытягивая занемевшую спину, подошла к Геле, забрала хныкнувшую Ирку.

- Ты язык – то свой не корежь, не деревня, городская ведь. Да детей учить будешь потом – «явилися». Следи за собой. И не поздно, сейчас по ночам сыро что-то, застудишься - лечиться тут замаешься. И Гальку берегите, мужу – то ее все не до нее, красавец.

Кругленькая, как шарик, в коротком платьице, обтягивающем уже довольно большой живот, Галя уже докатилась до них. Сзади, отстав на пяток метров, мерил берег длинными, как циркуль ногами ее муж, Владимир, красивый чернявый полу-армянин – полу- грек.

- Надо же, одни Володьки вокруг. Это нарочно, что ли?

Геля прыгнула в лодку, подала руку Галине.

- Поехали. Эти голубки на второй пускай, когда отлюбятся.

Ночь была и вправду немного сыроватой, видимо собирался дождь. Мужчины потащили рыбу, ее было не так много, но поесть назавтра хватит. Гальку забрала Лина, та немного озябла и куксилась.
Геля медленно брела по улице к своему двору. Она не пошла огородом, хотелось немного пройти, подышать…подумать. Тяжелый букет, скорее связка желтых, слегка пахнущих тиной кувшинок оттягивал руку, и она тащила его почти по земле, макая упругие пружинящие стебли в остывающий песок.
У палисадника ей перегородили дорогу. Кто-то сильно сжал руку, чуть выше локтя и развернул Гелю к себе лицом.

- Здравствуй, раны, сыр дживэса?*

- Руку отпусти, Лачо, больно.

- Так и у меня болит, золотая, душу ты мне всю сожгла, жить как? Все убила, семью мою околдовала, ведьма.

- Ты себя спроси, как это получилось. Ты ушел, не я. Да что ворошить прошлое, ушло оно, все давно сгорело. Отойди, дай пройти.

- Мэ надживава битеро*, что напрасно слова тратить. Со мной пошли, ты не жена, теперь, не девка, тебе терять нечего. Пошли, будешь со мной.

- Знаешь, милый. Кто раз предал – предаст и еще. Нет!

Лачо прижал Гелю к забору, потянулся к лицу. Геля резко оттолкнула его в сторону, цыган чуть не упал, но удержался и влепил ей пощечину, хлестко и больно.
Обомлевшая Геля на секунду, казалось, потеряла сознание, но быстро опомнилась и, сделав пару шагов назад, крепко зажала головки кувшинок в кулаке и стеблями, как хлыстом, стеганула парня по лицу. Потом, перехватив связку поудобнее, бешено била голове, плечам, куда попадет, выплескивая всю боль и обиду последних лет.
Лачо неловко и как- то по-бабьи закрывался руками, выкрикивая какие – то свои злые, цыганские слова.

От ворот бежали Борька и Владимир.

раны, сыр дживэса?* - красавица, как поживаешь?
Мэ надживава битеро* - я без тебя не могу
Повести | Просмотров: 586 | Автор: Анири | Дата: 27/03/17 10:15 | Комментариев: 0

Маме моей посвящаю

Что происходило с ней, Геля не могла объяснить. Вроде как из нее вынули всю серединку, тщательно перебрали, отсеяв все лишнее, пустое и ненужное, остальное промыли, натерли до блеска и вставили назад. Она чувствовала себя свежей, юной и совершенно другой. И еще ей казалось, что он - Володька, был всегда с ними. С мамой. С Иркой. С бабкой Пелагеей и с дедом. Ну и с Борькой и Галиной. Короче они - все были всегда вместе, близкие, родные, а все остальные как-то отодвинулись, исчезли, их образы стали неверными и зыбкими. И еще Геля вдруг очень начала скучать по дочке. Засыпала с трудом и просыпалась ночью, оттого что слышала смех-колокольчик. Даже интернатские стали меньше занимать ее, отвлекать от этих мыслей, и Аля поняла, что пора брать отпуск и ехать в деревню.

С Володей все получилось очень странно. Уже через несколько дней, он, с небольшим чемоданом переехал в их небольшую квартирку. А еще, спустя недельку, когда они вечером пили чай на маленькой кухне, а он рассказывал про свой ИЛ-18, нежно, как про любимого ребенка, Геля всматриваясь в его лицо, вслушиваясь в такой родной голос, поняла что он - тот, которого она так долго искала.

Единственное, что омрачало их нежданно свалившуюся любовь, это то, что Геля скрыла от него свое прошлое. Да он и не спрашивал, их жизнь вдруг покатилась сама собой, а та, Алина, шла рядом и чуть в стороне. Выдать ее было некому, отчим уехал на свою родину, Верке настрого было запрещено намекать на это даже неловким взглядом или движением.

Геля сама не понимала, почему она это делает. Но каждый раз, когда она вдруг решалась наконец рассказать о муже и об Ирке. на нее накатывал жуткий страх потери. И она молчала. Это стояло между ними стеной, вернее только она чувствовала эту гладкую холодную поверхность.

Незаметно пролетел месяц. Потом еще пару недель проскочило, cловно два последних, предрассветных часа и Геле надо было ехать брать билеты, ее уже отпустили в интернате.

Тихим вечером, когда через раскрытые окна уже веяло ароматом раннего лета и по комнате летал легкий тополиный пушок, от которого у Гели вечно чесался нос, Володя сидел за столом и что-то писал в толстую тетрадь, внимательно рассматривая сложные чертежи в большой, но тонкой синей книге. Вдруг он положил ручку и повернулся.

- Гель, может мы вместе в отпуск с тобой махнем? У нас сдача модели, и мне путевку дают в санаторий. Я могу поговорить и про тебя, ты же невеста, дадут. Пусть за деньги, не страшно, денег хватит. Это на море, Гельчонок, в Крыму. Поедем?

Геля посмотрела на Володю, в его глазах была такая нежность, что на душе у нее разлилась теплая волна. Как бы она хотела поехать... Но Ирка, этот кучерявый цыпленок, маленький и родной...

- Вов, мне маму с бабушкой надо поехать навестить, помочь им, я обещала. А ты в этот раз отдохни сам, от путевки не вздумай отказываться, а то больше не дадут. А потом, я обещаю, всегда вместе будем, я тебя ни на минутку не отпущу. Правда.

- Неее . Я без тебя не поеду. Вместе к твоим махнем, а потом моих навестим. У меня тоже в селе мать с отцом. И братья с сестрами, там нароооду. Весело, и ты понравишься им, точно. Особенно отцу. Он любит таких, настоящих. Больших. Сильных.

Геля не знала, что ей делать. Ей было так стыдно перед чистым, как стеклышко, парнем. Володя был совершенно, патологически, нездешне порядочен, честен, старомоден даже. Она сначала даже стеснялась перед ним раздеваться, в такие моменты ей казалось, что она слишком опытная, даже развратная, где-то. А он был деликатен настолько, что Геля поражалась, как совершенно деревенский парень может быть таким...

- Там, у меня в пОртфеле картинка есть, ребята снимали, глянь, Море. Ты море видала?

Геля подошла, обняла, потерлась как кошка щекой о щеку.

- ПортфЕль, Вов. Запомни. ПортфЕль… Нет, море никогда не видела, по телевизору если только. Ну и на фотках.

- Море надо видеть, меня четыре года болтало. Ну ты поправляй уж меня, ладно. А то ребята тоже смеются.

- Да ладно. Пусть это будет самым большим твоим недостатком... Я подумаю, Вов, маме напишу. Она кстати позвонить должна, мы договорились, с телеграфа. Она там разговор по субботам заказывает.

Вернувшись с вокзала, и зачем-то припрятав купленный билет подальше, Геля достала чемодан. Она окончательно решилась на разговор, приготовила Иркину фотографию, и сотый раз перебирала в голове слова, которые скажет. Ее история казалась ей дикой, некрасивой и пошлой. Но самым страшным было то, что она врала. Геля вспоминала, сколько она всего навыдумывала, чтобы даже нечаянно не обмолвиться о дочурке. Прятала паспорт у Верки. Закрыла все детские вещички в комнате матери, сказав. что ключ отчим увез с собой. А про найденную под кроватью неваляшку придумала трогательную историю про подругу, сбежавшую от мужа. Второй раз в своей жизни она обманывала, без смысла, просто от страха и запутавшись...
Зачем?
Измучив себя мыслями, бросив чемодан полусобранным, Геля налила себе чай и достала баранки. Хотела закурить, но вспомнила Вовкин укоризненный взгляд и невольно сморщенный нос и спрятала сигарету. Посидела, в голове был ад. Достала из горки бабкин самогон, чуть плеснула в рюмку. Неприятно тягучий самогон обжег горло, Геля поперхнулась и вытерла слезы.

- Пусть все будет, как будет. От судьбы не сбежишь, Райка говорила. И молчать больше нельзя.

Она подперла по-старушечьи щеку и задумалась. Часы пробили полночь, в окна веяло свежестью, вокзальным терпким дымком, и почему-то запахом ландышей...

Дверь чуть заскрипела, почти не слышно, но Геля проснулась резко, так что даже что-то щелкнуло в голове, как лопнуло. В прихожей горел свет, вернулся Володька со сдачи своей модели. По какому-то наитию, может по непривычному сочетанию звуков, выдающих неловкость движений, она поняла, что парень пьян.

Вышла, прислонилась к косяку, наблюдая, как с трудом удерживаясь на ногах, опираясь попой о стену, Володя пытается снять ботинки.

- Тсссс. Гельчонок. Только не ругайся. Я сейчас, быстро, ребята попросили посидеть. Не обижайся, только, прости.

Язык у него заплетался, он с трудом собирал мысли в кучку, но старался держаться. Развязать ботинки явно не получалось, он сел на пол и виновато посмотрел ей в лицо. Геля присела на корточки, сняла с него ботинки, помогла встать.

- Хорош!

Володя почему-то на цыпочках прокрался в ванную, долго шумел водой. Когда вышел, ему уже было легче, взгляд стал яснее, и он достал из кармана коробочку,

- Тебе!

Геля отставила коробочку в сторону, усадила парня за стол, налила покрепче чай.

- Поговорить надо.

- Может завтра? Посмотри что принес. Мне премию дали.

Геля открыла коробку. Там, на черной бархатной подушечке, свернувшись змейкой, лежала тоненькая цепочка. Геля вытащила ее, она была почти невесомой, но в свете настольной лампы так сияла, как будто была соткана из солнечных лучиков. В коробочке лежала еще крошечная жемчужинка на кругленькой, граненой подвеске. Геля подскочила было зеркалу, у нее в жизни не было такой красоты. Но сразу потухла, сложила цепочку в коробку.

- Вов. Выслушай меня.

Она долго и путано что-то говорила, объясняла, плакала, потом снова объясняла. Володя молчал, только иногда чуть морщил лоб и как-то очень внимательно вглядывался в ее лицо. Потом тяжело встал.

- Я все понял, Гель, Давай спать. Утро скоро.

Геля уснула сразу, как будто ее выключили из розетки. Она не слышала, что Володя так и не лег, просидев до рассвета у окна.

...

Геля проснулась от звука мощного ливня, бьющего по подоконнику. Подскочила к окну, еле справляясь с ветром закрыла раму, сразу вся вымокнув и наступив босыми ногами в здоровенную лужу на полу. Обернулась, смеясь и увидела, что постель с ее стороны даже не смята. Вчерашнее разом нахлынуло и, предчувствуя беду, Геля подскочила к шкафу. Все Володины вешалки были пустыми, чемодана тоже не было. На неверных ногах Геля добрела до стола, села, вытащила записку, прижатую коробочкой.

«Гельчонок, мне надо подумать. Прости»



Степной ветер ворвался в поезд, который уже тормозил на станции. Забытый аромат уже чуть привявшей от жары полыни, начинающих распускаться флоксов и еще чего-то такого радостного, то ли парного молока, смешанного с легким запахом навоза, то ли вишневого варенья окутал, и на какую-то секунду заставил забыть о боли.

На перроне стояла мать, и держала за ручку кругленькую глазастую кудрявую девчонку в вышитом фартучке.

Слезы застилали глаза.
Повести | Просмотров: 670 | Автор: Анири | Дата: 24/03/17 10:08 | Комментариев: 3

Маме моей посвящаю

Петька с того случая прилепился к Але, как бездомный щенок к новому хозяину. Она тоже чувствовала какую-то близость к ребенку, но ребята косились, желающих стать поближе к учительнице было хоть отбавляй, и она старалась не выделять любимчиков. Ровная, одинаково строгая и одинаково не равнодушная к каждому, она возилась с детьми дни напролет, совершенно забыв о себе и совсем не задумываясь о своей дальнейшей судьбе. Но часто, вечером, устало присев на диванчик рядом с Иркиной кроваткой, она подолгу рассматривала дочкины черты. Изгиб маленьких темных бровок, упрямые скулы и высокий, немного квадратный лобик, уже сейчас перечеркнутый двумя тоненькими морщинками... Аля хорошо помнила эти морщинки. Сколько раз она удивлялась тому, что при резком движении, которое Виктор делал бровями вверх при удивлении и раздражении, на его гладком белом лбу вдруг появлялись две глубокие поперечные полоски.

... Ирка была похожа на отца, неожиданно и очень сильно. Аля часто ловила взгляд матери на дочуркином личике, та внимательно рассматривала ее черты, сжав губы в тонкую линию.

- Ну и что дальше?

Анна подошла тихо, почти подкралась, на лестничной клетке было шумно, соседи вечно включали пластинки на полную, Аля не успела затушить сигарету и неловко спрятала руку за спину. Мать знала, что она курит, но не любила это наблюдать.

- Что - что?

- Жить как собралась дальше? Или в монашки пойдешь? А может и правду тебе старой девой остаться, детей у тебя вон, и так полно.

- Мам. Чего ты от меня хочешь? Это работа. Я ее люблю, я детей воспитываю, что тут плохого?

- Ты чужих воспитываешь, а свою вон, на меня бросила. Там бабка письмо прислала, зовет к себе на лето. Поеду в апреле и Ирочку возьму. Меня мой замучил, хочу одна пожить. Он орет, но отпускает, что ему делать. А ты приезжай в июле, в отпуск. С ребенком побудешь хоть, кукушка.

- Хорошо, мам, езжайте. Ирке лучше там, молочка парного попьет. А я возьму побольше отпуск, за два года. Вместе все поживем...

- Там, в письме бабкином, записка тебе. От мужа. Ты хоть помнишь, что мужняя жена еще? И не торопись ответ давать глупый, о дочери подумай. Ирочка вон - отец вылитый. А он хорошо развернулся, начальник теперь. С квартирой. И тебя зовет, не забыл. Дурой не будь!

Аля с силой швырнула затушенную сигарету в жестяную банку, прикрученную к мусорке и, развернувшись, ушла к себе.

Письмо лежало на ее столе, прижатое Иркиным паровозиком. Аля вытащила записку, написанную на очень белом листочке четким мужским почерком. Покрутила в руках, зачем-то потерла между пальцами, ощутив гладкость качественной бумаги. Вдруг очень хотелось сразу разорвать лист на мелкие кусочки и она резким порывистым движением рванула записку раз... потом еще и бросила обрывки на стол. Села, разом обессилев, собрала их в кучку. И, сама не ожидая от себя, сложила, словно мозаику, тщательно разглаживая ладонью.

Виктор был краток, всего пара фраз, исключительно по делу.

"Я надеюсь, ты повзрослела, стала умнее, тем более, ты теперь мать. Поэтому прекрати дурить, приезжай. Для вас готова комната, поживешь пока с дочерью без меня, я уезжаю на полгода на север. Вернусь - попробуем сначала. Сейчас не до любовей, растет ребенок, ему нужна полноценная семья. Я тебя жду.
Виктор"

Аля опять сложила клочки, бросила их в тяжелую стеклянную пепельницу и медленно зажгла спичку. Клочки свернулись и моментально рассыпались серой пылью. Вместе с мыслями о муже.

...

Светлый радостный дождь полоскал Москву с самого утра, промыв до блеска асфальт, ветки деревьев с начинающими набухать почками и дома, которые стали сразу светлее и по-весеннему блестели стеклами, будто усмехаясь. К обеду выглянуло солнце, правда сразу похолодало, и лужицы подернулись тоненьким ледком. Дети носились по двору, как стрижи на бреющем полете, воспитательницы тоже были на подъеме и хихикали, переговариваясь, кутаясь в теплые интернатские тулупчики и платки. Все чувствовали весну, несмотря на пронизывающий холодный ветерок. У Али было хорошее настроение, она никуда не спешила, и немного расслабилась, Мать забрала Ирку и уехала в деревню и она теперь часто оставалась ночевать в интернате, на диване в учительской.

Сегодня, с самого утра вместе со старшими ребятами Аля и Верка намывали спальню и классную, потом помогали на кухне, готовились к юбилею интерната. Пекли пироги с капустой и рисом, варили холодец и жарили кур. Петька волчком крутился между ними, терся ласковым теленком, и даже суровая Вера давно оттаяла - нет- нет, да и погладит мальчика по круглой гладкой головенке. Малыш совершенно изменился, куда делся диковатый, озлобленный ребенок. Радостный, легкий, очень любопытный он все время излучал ровный теплый свет, всех любил, носился метеором из класса в спальню и обратно, и, с удовольствием, помогал. Кроме того, он оказался очень способным и впитывал как губка все, чему его учили.

К вечеру все собрались в зале, готовили спектакль. Много маленьких сцен, в которых играли ребята, соединили в одну, получилось смешное лоскутное одеяло, но всем очень нравилось.

Аля сидела на высоком стуле у сцены и дирижировала ребятами, Вера аккомпанировала на баяне. Остальные воспитатели ушли домой, но зато нянечки выполняли роль зрителей и громко аплодировали с галерки.

В разгар веселья зашла директор и поманила Алю рукой, потом прижала палец к губам. Аля пошла к ней, тут же хвостиком увязался Петька.

- Петь, подожди меня, я на пару минут к Алевтине Михайловне.

- Я с вами!
У мальчика вдруг налились слезами глаза, что было удивительно.

- Петя, постой здесь. А я потом с тобой вокруг дома погуляю, кружок сделаю, про Аленушку с Иванушкой расскажу. Хорошо?

Мальчик остался, шмыгая носом. Аля подошла к директору.

- Ангелина Ивановна. Я не хочу вас расстраивать, да и Петру вы ничего пока не говорите. Но завтра его забирает мать.

- Какая еще мать?

- Да, представьте. У мальчика нашлась мать, и даже не лишенная материнских прав. Суд признал ее исправившейся, и ребенка отдают в семью. Там еще есть бабушка и дядя. С утра соберите его.

- Алевтина Михайловна. У нас же праздник, он полгода готовился со всеми. У него роль Иванушки. Нельзя же так.

- Соберите ребенка с утра! У них поезд в одиннадцать.

Алевтина по-королевски повела плечом и вышла...

....

Снова, прямо с утра, дождь полоскал без перерыва, правда он был серый и муторный. Аля долго смотрела вслед маленькой сгорбившейся фигурке, которую вела за руку худая растрепанная женщина с зонтом. В воротах фигурка обернулась, и, прижав руку козырьком ко лбу, как будто защищая глаза от солнца, посмотрела на окно. Аля спряталась за занавеску. Грустный человечек вытер глаза, повернулся и побрел прочь, путаясь в галошках.

...

- Аль. Ну ты все-таки дура. Ну что ты ревешь белугой? Радуйся, ребенок мать нашел снова.

- Ну да. Теперь есть кому его в коробку опять запихать.

- Слушай, давай. Меня после праздника в одну компанию позвали, там ребята из летного будут. Пошли. Хватит киснуть уже. Я шампанского им заказала, они купят. Мальчики классные.

Верка плотоядно причмокнула

- Только рожу подкрась и эти вот боты свои смени. А то ты на свою бабку похожа, на фотке. Ту, что в коровнике.

- А не пошла бы ты на.... лесом! Никуда я не пойду!

...

Ни одно из ее платьев не лезло, и, чертыхаясь, Аля побрела в универмаг. Там она долго перебирала вешалки с убогими унылыми хламидами, похожими на чехлы от чемоданов. "А что же вы хотите -пятидесятый размер! " - стройная девочка- продавщица даже не старалась казаться вежливой - " У нас таких размеров мало. Идите в специализированный. Или худейте..."

Сзади подошла дама в красивом пальто с меховым воротником и шепнула на ухо - "Не обращайте внимания, вы фигуристая, стройная и очень красивая. Я попробую вам помочь, пойдемте со мной". В ближайшем подъезде, мадам вытряхнула из своей объемной сумки- баула нечто невообразимой красоты, нежное, бежевое, в тоненькую коричневую полосочку, с ажурным отлогим воротничком, точно по полненькой Алиной фигуре. И, отдав даме почти всю полученную зарплату, Аля обалдело смотрела ей вслед, пока та не скрылась за поворотом.

...
В накуренной комнате летного общежития было не продохнуть. Девушки сидели на туго застеленной кровати и не успевали улыбаться в ответ всем комплиментам, сыпавшимся на них сплошным потоком.

Аля нервно курила, ей совсем не нравилось здесь, было похоже на какое- то кино не очень высокого пошиба, и она уже было намылилась тихо смыться, как дверь очередной раз распахнулась, и в комнату вошел невысокий парень лет тридцати, в светлой водолазке и темными, немного редковатыми волосами, зачесанными назад. У него было смуглое, почему-то загорелое лицо и ласковые, удивительно добрые карие глаза. Он осмотрелся и направился прямо к ней, подошел, протянул руку. Аля от неожиданности быстро вскочила, затушив и смяв сигарету .

- Володя, будем знакомы.

- Ангелина...

- Какое имя у вас необыкновенное. Это от ангела? Вы похожи... Но можно я буду называть вас Гелей?

Они еще о чем-то говорили и Аля вдруг заметила, что она так и не отняла у него свою руку.
Повести | Просмотров: 735 | Автор: Анири | Дата: 24/03/17 10:06 | Комментариев: 4



Тревожно что-то на душе, на горы пал туман,
Так душно. Там вдали аул, и не видать ни зги.
В салоне я, шофер, и он - читающий коран
Мой Бог и тот... его Аллах незрячи. "Помоги", -
Он шепчет побелевшим ртом ему - а Богу - я.
Сейчас они почти равны, а там, где склон крутой
Разверзлась черная дыра, и словно полынья
Нас тянет - просто заглянуть - что там за той чертой

Автобус режет светом ночь, скрипит, что та арба,
В горах так быстро тает звук, вдруг превращаясь в стон.
А тот -"читающий Коран" , не верит, что судьба
Уже таится среди скал - шакалом. Предрешен
Его полет. Он в небесах уже почти что свой,
Его Аллах прицел навел, точнее нет стрелка.
А профиль тонок и небрит, и где-то под чалмой
Тоскуют дикие глаза. И так дрожит рука.

Я знаю тоже, час настал - мой Бог не знает сна,
Нам жить осталось - поворот, до той, большой скалы...
А там, в предгорьях тает лед, там буйная весна
Нам приготовила постель из молодой травы...
Ну что - мне руку, что ли дай - "читающий Коран",
Как там Аллах твой говорит - вам смерть не есть печаль?
Автобус словно от волны качает, видно пьян
Шофер. Смотри - пропал туман...
и даль...какая даль...
Лирика | Просмотров: 520 | Автор: Анири | Дата: 24/03/17 06:55 | Комментариев: 2

Маме моей посвящаю

Наступили школьные каникулы и Аля, неожиданно для себя, вздохнула с облегчением, первый раз в жизни ей захотелось чуть отстраниться от своих ребят и побыть в тишине. Она больше не появлялась в классе, школа закрылась до самой осени, в этом году так распорядилась директор.

Жара стояла удушающая. Тяжелый живот тянул, Аля стала неповоротливой и медлительной, да ещё и поправилась сильно, неожиданно от этого похорошев. В её лице появилось нежное, теплое, молочное даже сияние, глаза стали глубокими, ожидающими и очень беззащитными.

Приехала мать, притащила с собой свою подругу Евдокию, худющую, как жердь, быструю, ловкую и живую. Из Саратова на лето вернулась и Галка, она скучала без мужа и все время торчала у Али, помогая по хозяйству. Короче образовалась тесная группа поддержки, Але не давали спуску, ежечасно и ежеминутно дежуря, не оставляя её ни на секунду в покое.

- Алюся, детко золотэнько, ведра не тягай, - басил дед из дальнего угла двора, непонятным образом углядев из-за дровни, что Аля берет у бабки небольшое ведерко с молоком.

- Геля, я без тебя таз отнесу, носильщица нашлась , - отбирала мать таз с выстиранным бельем.

- Аля, молочка иди-тко, парного, - шумела баба Пелагея с погребицы, звеня подойником, - И яечка сырого выпей, вон рябая тамо, под вишнею сронила.

И только в ночь... Ночью, в звенящей тишине своей комнаты Аля, наконец, могла спокойно полежать в тишине и подумать. Дальнейшая жизнь представлялась ей с трудом. В последнем письме Виктор, в очередной раз написал о трудностях, о своих стараниях и необходимости "подождать и потерпеть". На что Аля ответила короткой запиской - "Вить. Я хочу тебе признаться. Я никогда не любила тебя, не люблю и никогда не смогу полюбить. Обман - это не моё. Я и так о многом умолчала! Тот ребенок, которого я жду - не твой, прости. Не приезжай".

В ответ Виктор промолчал. Так они и прервались на фальшивой завершающей ноте, просто затаились и ждали, когда она, их мелодия стихнет сама.

Каждый вечер, когда духота спадала и, наконец, можно было вздохнуть, Аля с Галкой выходили пройтись вдоль берега засыпающей тихой реки. У них было любимое место под огромной старой черемухой. Вниз вела лестница к мосткам и там, опустив ноги в теплую, ласковую воду они сидели до темноты, молчали, в основном, иногда тихонько перебрасываясь парой слов.

- Аль. Что ты дальше делать будешь? Ведь одна, с ребенком.

- Ну что поделаешь? Так случилось.

- Здесь оставайся! А что? Бабка посидит с дитем, ты работать будешь. Вон сколько ребят в училище, найдешь кого. Хорошо здесь, спокойно. И еда полезная. Я вот тоже думаю сюда с Вовкой. Он все про детей заводит, но я пока сторожусь, поживем чуть для себя.

- Не, Галк. В Москву поеду, к матери. Надо дальше как-то жить, здесь памяти слишком много. Не хочу.

- Ну, смотри. Я б не спешила.

- Я и не спешу, видишь. Только, знаешь, не легко каждый день Чергэн видеть с мальчишками. Она ведь так и светится, малыши - копия Лачо. И прошло ведь вроде всё, а увижу - захолонет внутри. И не держит. И не отпускает.

- Да, Аль. Я вижу.

-Что ты видишь? Вон у тебя мордаха счастливая, сияет, что сковородка начищенная. Ты только Вовку своего и видишь, коза.

- Та нууууу... Чего там..Вооовку... А ты и вправду - уезжай, пожалуй. Райка тут говорила, что Лачо с семьей на той неделе уходят с табором. Думаю - теперь уж - насовсем. Не вернутся...

...

Ночью Алю что-то будто толкнуло мягкой лапой в бок и в живот. Она резко проснулась, села на кровати. В отсвете огромной луны были видны стрелки на часах - три. Аля встала, подошла к маленькому окошку, ведущему в цыганский двор, приоткрыла его, вдохнула свежий ночной воздух. Лапа не унималась, толкала не больно, но настойчиво и слегка сжимала низ живота. Сожмет и отпустит... Сожмет и отпустит.

Накинув платок на плечи, Аля тихонько, стараясь не шуметь, прокралась через сени, открыла засов и вышла на двор.

Ночь, лунная, ароматная, пропитанная запахами зрелого лета раскинула свои черные крылья и лежала покойно, лаская спящие дома теплом и негой.

Аля села под вишней на табурет, расправила спину, затяжелевшую за ночь. И тут, боль разрезала пополам вытянувшееся струной тело. Почти завыв от боли, Аля сползла на землю и скрючилась в позе эмбриона, насколько позволял живот...

Боль плескала на нее свои огненные волны - волна наплывала, закрутив тело в спазме до красных искр в глазах и уходила, отпуская. Аля плохо соображала и почти ничего не видела, что-то случилось у нее с глазами, перед ней плыла белесоватая муть, в мути двоились и троились тени. Она видела только, что по двору металась баба Пелагея, держась за сердце и тоненько, совершенно не похожим на ее, голосом что-то кричала. Видела, что Евдокия, как ворона - в раскрыленном черном платке, упираясь изо всех сил, открывала тяжелые ворота. И Чергэн ( - почему Чергэн? Где Лачо? - мелькнуло в Алиной, воспаленной от боли голове), вкатывала в ворота цыганскую бричку, стоя во весь рост на облучке и залихватски посвистывая.

- Почему же такая адская боль? Господи! Меня сейчас разорвет пополам, у меня просто там треснет что-то, и скорее бы что ли, Господи.

Аля не кричала, ей было стыдно кричать, она просто тихо, почти неслышно выла, и из покусанных губ сочилась кровь.

Потом, видимо ее уложили в бричку, она лежала на мягкой шубе, но от каждой кочки в живот ей вонзали сто огненных ножей. Все плыло...

- Ори, дырлыны*!!! -Чергэн повернула голову и оскалилась, как волчица, - Розмар те окхам*! Не молчи, лопнешь сейчас! Ори громче, говорю, сразу легче будет!

Аля сначала тихо, а потом громко, с визгом раненной собаки, закричала, даже завопила, раз, потом еще. Боль, вместе с криком относило в куда-то в сторону, и, правда, становилось легче...

- Эй, ну молодец! Не бойся, подъезжаем уже. Вон, свет в больнице загорелся. Открывают. Тебе бы, как мне рожать, в стогу прошлогоднем. Да двойню. И то, ничего, живая - видишь. Не бойся, санакуно*. Так тебя Лачо называл ?

Глаза Чергэн сверкнули совсем рядом, дико, огненно.

- Скажи сейчас, перед лицом судьбы, солнечная. Не моего рома дите носила? Правду скажи! Обман пойму!

- Отстань от меня, слышишь. Ничего не было у меня с ним! Ничего!

- Не врешь вроде. Хотела тебя в обрыв скинуть, вроде бричка перевернулась. Пожалела сучонка твоего. Да и похожи мы с тобой. Джюкел джюклес на хала*! Ладно, дорожки наши не перекрестятся боле. Знаю!

Боль опять скрутила Алю в узел. Сквозь пелену слез она видела людей, бегущих от дверей больницы...

...

С тонким сверлящим писком, который вдруг прорвался через Алины, оглохшие от боли уши, кто-то разомкнул огненный обруч, и чувство освобождения и провала в райские глубины нахлынуло теплой волной. Аля блаженно прикрыла глаза и сквозь ресницы пробивались яркие лучики, умудряясь слепить, как в детстве, когда ты притворяешься днем, что спишь.

И ей вдруг действительно захотелось спать так сильно, что она не могла вынырнуть из своих глубин. И вдруг что-то заревело, загудело, близко и оглушающе.

-Элеватор! Больница же рядом. Значит двенадцать дня...

- Не спать! Мамочка! Не спать. Дитятко смотрим. Ну-ка, глазки открывай. Смотри, кто у нас тут?

Аля с трудом открыла глаза. Огромная толстая врачиха, в халате держала желтый склизкий комочек, с лягушачьим животом и тонкими распяленными лапками.

- Ну- ка? Кто тут у нас, гляди! Мальчик, девочка? Кого хочешь?

- Никого не хочу!

Аля снова устало прикрыла веки.
____________________________
* дырлыны - дура
* Розмар те окхам - разрази тебя гром
* санакуно - золотая
* Джюкел джюклес на хала - пес пса не покусает
Повести | Просмотров: 699 | Автор: Анири | Дата: 23/03/17 09:39 | Комментариев: 1



Спускается ночь. Так тихо
Над краем холодной бездны.
И месяц смешной шутихой
Вскрыл небо. Он ищет место
Где тонко, где бьётся-рвется
Живое на звездном теле,
Как в жутком кино у монстров -
Рог-нож... Что ж я, в самом деле -
Качается подоконник,
Ладьей среди звезд - медузок...
Я, знаешь, почти спокойно
Шагну. Только ворот узок
И давит. Скорей бы! Душам
Одеждою служит небо.
Я, милый, сейчас не трушу.
Но поздно вершатся требы...
...
- Холодным виском напиться
Из жерла стального дула...
Что лучше в руках синица -
Ты, милая, обманула.
Там, где -то, в ладье качаясь,
Так просто не знать прощений.
Я может, сейчас и каюсь...
Но - лучшая из мишеней -
Та точка, где бьётся нервно
И жалко смешная жилка!
Решается вновь неверно
Задача о тех развилках...
Но ... после... друг друга встретить
Ведь можно? Рвет тучи осень...
Я слышу тебя - и ветер
Твой зов в небеса уносит.
...
Что страх нам? И что нам вечность
Над черным, как деготь, небом!
Восходит заря...Там встречи
Почти неизбежны. Не был
Никто за последней дверью,
Да это и вряд ли важно...
Смотри, как искрятся перья,
И знаешь - лететь не страшно...
Лирика | Просмотров: 582 | Автор: Анири | Дата: 23/03/17 09:34 | Комментариев: 1

Маме моей посвящаю

Тонкий неверный лучик света проник под дверь, разрезав непроглядную темноту комнаты и вместе с ним, как будто она именно его поджидала, резко хлопнула дверь. С грохотом что-то упало с металлическим лязгом и, гремя, прокатилось по полу.

Заныла Ирка, Аля резко вскочила, сбив торшер, который вечно торчал перед диваном. Ударила коленку, и, про себя матерясь и ругая мать, оставившую дверь полуприкрытой, подскочила к кроватке. Дочка стояла на неверных еще ножках и держалась за деревянные прутья спинки. В луче света ее кудряшки засветились было рыжеватыми искорками, но она втянула головенку и сжалась. Последнее время ребенок стал бояться возвращения отчима и Алю это бесило. Отчим снова начал квасить, мать он, правда, не обижал, во всяком случае, прилюдно, но Але казалось, что он просто остерегается ее. Она давно переехала бы в квартирку при интернате, которую ей предложили, как лучшему воспитателю, но не была уверена, что отчим снова не примется за свое.

Погладив по вспотевшей головке и уложив дочурку, она тихонько сидела у кроватки, пока та не засопела. Потом прислушалась. Было тихо.

Хотела лечь, но в дверь заскреблись.

- Эй, Тигра, мать твою в качель. Выдь сюда, дело есть.

Аля вышла, прислонилась к стене, устало поправила поясок халата, сбившийся наверх. Отчим в последнее время сильно сдал, сгорбился, похудел, стал каким-то потрепанным. Да еще эта плешь, которую он пытался спрятать под жалкой редкой прядью, взятой взаймы у не менее плешивого затылка... Растянутая майка открывала нечистую грудь, покрытую редкими седыми волосками.

- Чего надо?

Але дико хотелось спать, вставать ведь в пять, она было хотела уйти в комнату, повернулась к нему спиной, но отчим взял ее за локоть мокрой холодной рукой.

- Чего надо, говорю? Или тебя угомонить?

Аля увеличила децибелы и угрожающе подбоченилась, на всякий случай. Последнее время она заметно поправилась, при ее росте она казалась не то что мощной, статной скорее, сильной, величавой даже.

Отчим трусливо вжал голову в плечи и сунул ей сверток.

- Бери. Не кочевряжься. Подарок там Ирышке. Ей годик ведь, хоть помнишь про дите со своими обосранцами? Мать вон пирог поставила вместо тебя, шлындры. Евдокия, карга припрет, не забудь. В субботу дома будь. Учителка!

Аля растерянно взяла сверток. А ведь и правда... как же она забыть могла! Год уже прошел. Год...

В комнате было прохладно, темно и тихо. Ирка сопела чуть слышно, в настежь открытое окно доносился лишь шелест зрелой листвы позднего лета. Пахло паровозным дымком и соляркой, недалеко была станция. Аля осторожно включила торшер, прикрыв кроватку простыней. Развернув сверток, достала маленького медвежонка с круглыми, не медвежьими коричневыми ушками и кудрявого, как овечка. Еще кулек карамелек и пачку полусломанного печенья. Что-то там было еще... шелковистое, нежное. Она вытащила белый комок и развернула к свету, встряхнула.
Потом, зажав себе рот, чтобы не хрюхнуть, хохотала, чуть не до слез. Шикарная шелковая комбинация, вся в кружевах, с тоненькими бретельками и игривым разрезом, маленького размера, на совсем худенькую женщину, купленную видно по случаю и очень недешево висела на деревянной спинке Иркиной кроватки, отливая в свете лампы перламутровым, атласным отблеском...

- Думал платье, видно. А ведь старался...дед...

...

- Аль! Держи этого. Он весь запаршивел, вши даже в кофте его сраной, шерстяной. Держи говорю, рвется из рук, дрянь.

- Отстань, гада. Отвяжись, сволочь лысая.

Худенький пацаненок, весь в грязи, с засаленными длинными волосенками и круглыми голубыми глазенками выдирался из рук Верки, молодой сильной девахи с короткой белобрысой стрижкой и распаренными красными большими руками.

В банной стояло железное корыто, наполненное кипятком, корыто с теплой мыльной водой и несколько старых, ободранных и мятых шаек. В сторонке поставили ведро с противной вонючей желтоватой жидкостью. Бензилбензоат...

Шел прием новеньких, почему-то часто подгадывали с этим именно на субботу, но Аля не считала дней, она почти всегда была в интернате, со своими малышами. Но сегодня...

- Уйди! Сволочь! Дура! Аааа....Су… Больно же! Щиплет....

- Ах ты, скотина, малАя! Я тебе покусаюсь, гаденыш.

Хлесткий звук подзатыльника в банной показался очень громким, мальчишка заорал и слезы, как большие бусины покатились по грязным донельзя щечкам, прокладывая светлые дорожки.

- Вер! Охренела! Он малыш совсем, давай я тебе по морде вьеду, бл....

Аля с силой оттолкнула девку, та аж отлетела к стене, матерясь. Схватила малыша, обняла, вытерла слезы ладонью, краем его же рубахи подтерла ему нос. Он замолчал, только морщился, всхлипывая.

- Мы с тобой тихонечко... сейчас все помоем, смажем. Я тебе волосики состригу красиво, модный будешь у меня, как певец. Знаешь, такой по телевизору поет, про любовь? А потом кушать пойдем, у нас кашка сегодня с вареньем. А потом сказки будем читать в спальне, ты любишь сказки?

Она еще что-то быстро говорила ему на ушко и тихонько сдирала с ребенка заскорузлую рубашку, отмачивая ткань от ссадин.

- У него, чесотка, идиотка, - Верка сзади зло сопела и ворчала, - А у тебя ребенок маленький, малохольная. Пусть вон сам cебя, вонючку, трет, ему уж лет пять, а то и шесть. Вполне может помыться.

- Отвали. Иди вон белье чистое принеси, а это вынеси. И ножницы дай.

Аля осторожно мыла ребенка, поставив его ножками в шайку. Он поскуливал, крепко держался за ее руку, но терпел. Завернула в полотенце, посадила на лавку, быстро стригла ножницами легкие, как пух волосенки, с отвращением смахнув с руки здоровенную толстую вошь. Снова мыла, сменив воду и таз. И когда окончательно вытирала румяную красивую мордаху и стриженную под ноль головку, малыш положил щеку на ее плечо и засопел...Уснул.

А в дверях толпилось еще с десяток замурзанных ребят.

...

В скрипучем автобусе было полно народу. Геля стояла в самом конце, вернее висела, держась за штангу и дремала. Ее мотало из стороны в сторону, но у нее не было сил открыть глаза. Потом она тряслась в электричке и проснулась только от того, что старушка - соседка по лестничной площадке, оказавшаяся с ней в одном вагоне, потрясла ее за плечо.

- Детка, милая... да что же ты себя замучила так... Давай сумку твою, а сама куклу-то подбери, ты уж ее всю в грязи вывалила. Дочурке везешь?

- Ага. Ей годик сегодня.

- Да больно уж мала еще деточка. Кукла, с нее ростом, небось. Вон какая. И где достала-то!

- Пусть будет! Нормально, она поймет. Кирой куклу назовем.

...

Дверь открыла Евдокия, улыбчивая, радостная, в фартуке и косынке, вытирая руки от муки. Пахло пирогами и домашним вином. Нарядная Ирка стояла в своем стульчике у стола, на темно-рыжих кудряшках был чудом закреплен огромный бант. За столом сидел отчим, в мундире и совершенно трезвый. Мать в шелковом платье в алых маках и высоко подобранными черными, уже седеюшими волосами, казалась молодой и счастливой. На столе в вазе букет роз, шикарная коробка конфет, темная здоровенная бутыль, несколько салатов, бутерброды с икрой и колбасой.

Казалось все уж и забыли про Алю. Она тихонько прошла, села к столу. Ирка радостно запрыгала в стульчике, потянулась к матери, но, увидев огромную, взлохмаченную от долгой дороги, куклу, сморщилась и заревела. Отчим подхватил девочку на руки, сунул кучерявого медвежонка. И тихонько качал, посадив на острое колено, как на лошадку...

...

Ноябрь в этом году был на редкость противным. Правда, когда он бывает хорошим, этот последний месяц перед долгой зимой? Аля металась между дочуркой, интернатом и матерью с ее проблемами и вечной неустроенностью. Анна начала часто болеть, крутило суставы, резко взлетало давление, и женщина по несколько часов лежала, положив мокрое полотенце на голову. В такие дни Геля рвалась на части и часто брала Ирку с собой. Там, в светлой тишине класса, разместившись со всем своим нехитрым хозяйством на заднем ряду, девочка что-то лопотала на своем языке, пеленала медвежонка Мишку, перевязывала ему лапку и делала укольчик тоненьким карандашом. Ребята могли часами возиться с ребенком, они ее обожали.

- Петка, дай.

Девочка тянула к светловолосому Петьке ручку, в такие минуты тот готов был отдать все, что она просила. Но иногда голубые глаза мальчишки сверкали ревностью, особенно когда Аля нежно ласкала дочь.

- Какой-то он все ж сумеречный...

У злюки Верки был свой язык, которым она точно определяла каждого из воспитанников, и, несмотря, на вздорный характер и явную нелюбовь к детям, ошибалась редко.

- Ты бы держала Ирку подальше. Ишь - сверкает своими пуговицами.

- Вер, не дури. Несчастный ребенок. Ты знаешь, что он два дня в картонной коробке, завязанной веревкой провел, пока его не нашли? И не жрал дня три. А пил ли? Там все мозги перекособочило, его вытягивать надо, за уши, его любить сейчас надо, а ты злобишься.

- Ну ты у нас одна такая жалостливая, а все скоты.

- Ладно. Успокойся. Все будет хорошо.

...

Жуткий ор, переходящий в плач, такой знакомый и жалобный, натянул нервы до предела, и Аля бросилась на звук. Крик доносился из соседнего класса, где осталась Ирка с тремя воспитанниками рисовать красные звезды карандашом в альбоме. Аля вихрем влетела. На полу, вся трясясь, как в лихорадке, орала Ирка, показывая пальчиком куда - то в сторону. Петька стоял у окна, отвернулся и всем своим видом показывал, что он тут не при чем, и ему все до лампы. Двое ребят сидели на скамейке и испуганно смотрели на влетевшую воспитательницу. На полу, пришпиленный за лапы иголками, лежал кудрявый Мишка. Его мягкий животик был безжалостно вскрыт. Ошметки ваты валялись на полу.

Аля подошла к Петьке, присела. Взяла его за подбородок, повернула к себе. Он смотрел зло, упрямо вздернул голову.

- Зачем ты, Петь?

- А чо она? Лучше всех чтоль?
Аля обняла ребенка, крепко прижала к себе, поцеловала в макушку.

- Я тебя очень люблю. Честно-честно.

Петька заплакал.
Повести | Просмотров: 649 | Автор: Анири | Дата: 23/03/17 09:31 | Комментариев: 4

Маме моей посвящаю

- Ооой. Да что же? Желтенькая -то... Ведь не жилица...

Соседка, рыхлая и маленькая, как трухлявый гриб, встала на цыпочки, чтобы заглянуть в сверток, который держала на руках длинная Евдокия. Та еше выше задрала локоть, одновременно заслоняя личико и отодвигая незванную гостью.

- Тьфу, дура оглашенная.

Из калитки выскочила Пелагея и плюнула чуть не под ноги бабе.

- Что несешь -то, кура безмозглая? Куда лезешь? Не знаешь, что малэньку нельзя дывыться. Сама жовта.

Пелагея от волнения путалась, мешая малороссийский язык с русским.

Ребенок и вправду был страшненьким. Когда развернули одеяльце в натопленном среди лета доме, даже Анна, которая всегда держала себя в руках, вздрогнула. Худющая, желто-смуглая девочка была крохотной, маленькие сухонькие ручонки были похожи на птичьи лапки . И только глазки, неопределенного цвета, но огромные, круглые смотрели открыто, ясно и удивленно. Вроде всех узнали и обрадовались.

- Черненькая какая.... Геля, она смугленькая совсем, но на Витьку похожа. Скулы, видишь...

-На кого похожа, на того похожа. Иркой назову, Ирина! Красивое имя, торжественное.

- Она на Ивана похожа, отца твоего, Ангелин. Копия! - Анна подошла и уаеренно замотала Ирку в пеленки. - Не слушай никого! И хватит об этом!

...

- Господи, Геля. Помедленнее, я не успеваю. Что ты мечешь в чемодан, как полоумная, с такой скоростью? Спешишь куда, гонятся за тобой?

Аля с остервенением распихивала по чемоданам свои вещи и вещички дочки. Правда у дочки пока были одеялки, тряпки и тряпочки, но их наташили столько, что образовался здоровенный тюк. Сзади стояла Галька и ворчала

-Что ты прешься в Москву свою? Что тебе там? Сейчас в клетуху вонючую запихает ребенка.

- Галь! Я здесь кто? Сама знаешь, да? Цыгана любила, мужа бросила. Я как жить буду здесь, скажи? А Ирка? Кто? Не цыганка, не казачка... Ей голову гордо носить надо, а она роду знать не будет.

- Дура, бл....

Сзади Борька, злобно растоптал желтую астру, расцветшую рано, не по времени.

-Кому это надо щас? Ты чо, в средневековье, что ли? Да я уши оболтаю тому козлу, кто вякнет. Живи здесь, сказал! Ирке воздух , тебе питание. Куда прешься, овца? Кому ты там сдалась?

- Я все решила, Борь! Пойду работать, мать с Иркой обещала помочь.. Проживу...

Поезд, натужно пыхтя, подполз к перрону, оставляя темный шлейф, растворяющийся маревом в предзакатном солнце. Аля с матерью стояли на платформе, Борька с братьями грузили чемоданы. Сзади кто-то потрогал Алю за плечо

- Подыми завеску, золотая. Дай глянуть дите...

Аля резко обернулась. Позванивая монистами на тяжелой смуглой груди, подбоченившись вызывающе, упершись тонкой кистью в яркий парчовый бок, сзади улыбалась Райка. Подскочила Евдокия, оттолкнула цыганку грубо, резко...

- Пошла! Пошла! Что надо?

- Подожди теть Дусь. Не мельтеши!.

Аля откинула тюль с личика Ирки. Райка подошла, быстро глянула.

- Романо рат!

-Нет! Забудь! Нет у неё вашей крови!

- Ты не торопи, сестра, судьбу-то дочкину. Не торопи. Она сама её поведет, тебя не спросит. А ты не бойся, золотая. Твоя тебя ждет уж, судьбинка. Ох, кареглазая она, сильная. Счастье твое. Не пропусти...

...

Поезд чуть замедлил ход и Аля, в мутном, плохо протертом окне увидела первые дома. Она жадно рассматривала полустанки, открыв окно вдыхала чуть смолистый от шпал, дымный, странный аромат Москвы. Она была дома...Наконец...
Повести | Просмотров: 686 | Автор: Анири | Дата: 23/03/17 09:28 | Комментариев: 4

В блаженном тепле Аля заснула, не понимая где она и что происходит. В полуяви, полусне Але виделись белые облака, она летела в белом тумане куда-то и не могла остановиться. Выныривая, она видела бегущие мимо редкие деревца и низкий степной кустарник. И подбородок, смуглую щеку и черные кудрявые пряди волос человека, крепко державшего ее одной рукой, в обхват. У него шевелились губы, он то ли плакал, то ли молился, Аля его точно где-то видела... Но не могла вспомнить где...

Пришла она в себя в своей кровати. Над ней стояла мать, заплаканная, постаревшая, худая, бабушка, которая мелкими взмахами дрожащей руки крестила Алину кровать и подушку. И дед! Дед, ее спокойный, добрый, непробиваемый дед весь сгорбился, по бороде текли слезы. Он держал стакан с остатками мутной жидкости и кусок соленого огурца.

От Али жутко воняло самогоном, запах шел и от постели, он просто стоял в комнате столбом. Она резко села в кровати, сбросив одеяло.

- Лежи давай, тебя водкой растерли, - строго сказала мать, подбирая одеяло и закутывая Алю, - спасибо добрым людям, подобрали. А то бы замерзла там. Если б не...
Мать запнулась, потому что сзади бабка с силой пихнула ее в бок.

- Детка моя золотэнька . Чего ж ты натворила, глупая баба, - Пелагея певуче запричитала, но видно было, что страх уже прошел, - ребеночка то застудила бы, вот как мы мужику- то твоему в глазки глядели. Вот выпей- тко из стаканчика, для сугреву-то.

Дед протянул было Але стакан, но мать фурией метнулась к ним и загородила дочь спиной

-Обалдели? Сдурели совсем, девка беременная, а они ей самогон суют. Мало мне мужика, так они и дочку споить хотят. И внучку!

Они посмотрели друг на друга. Вдруг Аля тихонько засмеялась, потом чуть громче и вот уже все хохотали, сбрасывая с себя весь ужас происшедшего. Дед, ошарашенно почесав в затылке, разом махнул из стакана, смачно хрустнув огурцом.

***
Аля даже не заболела, двадцатилетняя девушка была настолько крепкой и здоровой, что весь этот кошмар соскочил с нее, как с гуся вода. Мать не отпустила её сразу , плакала, просила побыть с ней пару недель, до отьезда. Жизнь у нее наладилась, отчим пил реже, все болел желудком, но работал. Мать тоже пристроилась на работу учетчицей, правда уставала, да и давление шалило.

- Геля. Я хочу поговорить с тобой. Ты уже взрослая женщина, должна понимать что здесь, в деревне оставаться нельзя. Я тебе сочувствую, любимая работа, , школа, класс, но жизнь надо устраивать в городе. Тем более, ребенок. Я в Москву тебя не зову, там сама знаешь, как с нами жить. Но в Саратов ты обязательно поезжай, да и вообще, держись за мужа, бабушка говорила - он отличная партия.

Мать помолчала, покрутила в руках вышитую ромашками салфетку, тщательно расправила её на столе

- Скажи девочка. Он не цыганский?

- Кто?

Аля на секунду онемела, но справилась с собой.

- Ребенок! Не от цыгана?

Аля подошла близко к матери, придвинулась вплотную и посмотрела ей прямо в глаза

-Мама! Нет! У нас ничего не было. Ребенок от Виктора!

- Ну и славно, ну и славно, - мать виновато засуетилась, услышала, что бабка Пелагея завозилась на кухне и выскочила за дверь.

...

- И представляешь, он скачет по улице, конь -то у него здоровенный, сильный, отец на свадьбу отдарил, лучшего в области привел, с ярмарки. Мы смотрим - а мужик без тулупчика, а ведь уезжал - был тулупчик-то. Волос развевается, лицо такое, как будто убил кого, ажник опрокинулося!

Раиса взахлеб, быстро говорила, одновременно качая крохотный сверток в цветастом одеяле и прячась за березу в палисаднике, чтоб не увидели!

- Мы смотрим, а у него кулек поперек крупа коня болтается, он обхватил так, чтоб не свалился. Бааа. А спереди ноги точат босые, женские. Мы аж захолодели. А оно вон что! Он тебя то с лошади снимает, держит так, вроде выпускать не хочет, а у тебя волосья свесились, мокрые, как медь горят. Он их все рукой поправляет, как гладит. И глаза у него такие, Аль. .. бедовые глаза, как колодцы, черны до дна. Ты вот что! Держись подале, похолоднее будь. А лучше, собирайся- ка ты свою школу и живи до лета. Все спокойней, я те дело говорю. Чего случись, там табор за Чергэн, жену его станет стеной, уходи. А лучше, вон - в Саратов поезжай, к мужику. Там здорово, я жила, век бы там пробыла. Да не судьба

Аля слушала Раису молча, крутила веточку вербы, уже выставившую пушистые золотые рожки.

- Ладно, Рай. После вербного пойду, мать проводить надо. Мне не нужен никто, даже Лачо, есть у меня все. Да и дети там меня заждались!

Рая жалостно посмотрела, покачала головой.

- Тебе родить -то когда?

-в июле...

- А мужик? Что?

-А что мужик? Письма вон пишет, писарь...

...
На вокзале мать долго вглядывалась в Алино лицо, потом поправила ей платок и тихонько сказала: "Ты, девочка, беды не наделай. Я её прямо в глазах твоих вижу. Ты не любила ведь мужика, зачем замуж шла? Да еще дите сделали... Я вот что скажу, не срастется, возвращайся. Квартира большая, места хватит, да и рожать будешь в больнице нормальной. Александр уж изменился, так, сорвется иногда. Жить можно. Приезжай"

Аля долго смотрела вслед поезду, пока его хвост не растворился в тумане.

...

Пасха откатилась к вечеру, везде валялись красные скорлупки, как будто кто-то целый день бил яркую тонкостенную посуду. Аля сидела на завалинке в палисаднике, под, начинающей зацветать старой вишней и чувствовала, что если она сейчас слопает еще хоть крошечный кусочек вот этого, пышного, с еле заметно ощутимой воглостью и разбухшими изюминами, кулича, то помрет. Растечется прямо здесь, на молодой мураве, дрожащей кисельной кучкой. Огромный кусок лежал перед ней, на тарелочке, и она все равно потихоньку отламывала от него по крошечке. День затухал нежно и свежо.

-Христос Воскрес, соседка! Похристосуемся? На камне сидишь, не застуди, гляди, место-то сладкое. А то что мужик-то твой скажет?

Высокий, слегка резковатый голосок был незнакомым, неприятным и тревожным. Уже темнело, и в синеватых сумерках яркая женщина в поблескивающем красными искорками платке, завязанном назад, казалась призрачной. Аля подошла к заборчику.

- Я Чергэн. Слыхала?

Чергэн была хороша, той чисто цыганской, грубой, немного вульгарной красотой, которой отличаются цыганки, чья кровь чиста по роду. Слегка портили ее только мягкие, припухшие губы, да и то, не портили, а придавали беспомощность и открытость , беззащитность, ту которая всегда появляется в лицах беременных очень молодых женщин. Черные волосы, сплетенные в толстые волнистые косы падали из под платка на грудь. Узорчатый фартук плотно обтягивал очень большой живот. Цыганка поймала ее взгляд:

"Чего смотришь? Двойнята там. Мать сказала".

Она вдруг схватилась руками за неровные доски забора и прошипела:

- Поди сюда, скажу что. Слухай меня внимательно, сучка. Знаю, мужик мой тебя нашел там, на реке. С тех пор , как подменили его, заворожили. Молчит все, худеет. Добром прошу, отпусти. У тебя вон дите будет, муж есть. Не успокоишься, сгною. Порчу наведу такую, жалеть будешь, что мать родила. А то просто пырну в темном углу, мне терять нечего".

Помолчала. Посмотрела на Алю близко-близко, глаза у нее тянули из Али душу, резали почти ощутимо.

- Не... Вижу все. Не опасная ты. Ты не любишь никого, и Лачо не твой, да и мужик твой не с тобой. Или ты не с ним. Пойду я. Но что сказала - помни!

...

Наутро Аля тряслась на попутке по оживающей степи к школе. Подъехав поближе, вдруг увидела, как десяток маленьких фигурок, вприпрыжку несутся навстречу. Со всех сторон, повиснув, как грозди, шебетали, дергали, целовали. И обвешанная со всех сторон ребятней, Аля вошла в класс...

Уже совсем стемнело, нежный весенний вечер плыл по деревне и дурманил голову ароматами. Аля открыла дверь в свою комнату и резкий, одуряюший запах налетел, чуть не сбив с ног. Она включила свет и чуть не села на пол. Везде, на полу, на подоконнике, на табурете, на тумбочке стояли вазочки, банки, тазики, кастрюльки битком набитые свежими ландышами. Почти не было листьев, белели одни упругие головки. А в центре стола торжественно красовалось корыто, как будто наполненное белой пеной...

Ночью Аля проснулась от легкого подташнивания. Голова кружилась, она с трудом встала, вышла в коридор и наткнулась на деда Михая. Он посмотрел на бледные Алины губы и пошел к ней.

-Дура ты дура! Ладно эти олухи малолетние. А ты то! Учителка еще.

Он открыл нараспашку окна и выбрасывал ландыши в окно.

Аля обалдело крутила головой и, вдруг, вспомнила, как это было:

"А сейчас мы поговорим о любимых цветах. Каждый из вас, дети, придумает мне коротенький рассказик, а потом нарисует его красками. Вот мои любимые цветы, например, - ландыши"

И Аля подняла над головой небольшой рисунок с нежным белым цветком
Повести | Просмотров: 724 | Автор: Анири | Дата: 20/03/17 21:45 | Комментариев: 2

- Светииии!!! Еще сильнее свети, Солнышко! Ну же. Солнышко, давай!!! Ну! Поддай еще немного! Еще!!!

Алин класс в полном составе стоял, вытянувшись тонкой цепочкой вдоль берега Карая. Яркое солнце светило в глаза, ребята щурились, прикрывали глаза руками, но все равно смотрели туда, в центр ледяной толщи, где дышало, дыбилось огромное серое чудище.

Аля, зараженная всеобщим ликованием тоже залезла на здоровенный валун и прыгала, подбрасывала вверх платок и кричала звонко и радостно: «Сооооолнце!! Даваааай! Ну!!!

И тут что-то лопнуло в центре надувшегося льда. Огромная черная трещина пропорола реку, льдины встали торчком, и схлестнулись, боднув друг друга острыми крошашимися лбами.

Ураааа! Веснаааа! Урааааа!

Все кричали, хватали друг друга за руки, прыгали и бесились. Аля скакала козой вокруг ребят, пока Матрена, смешливая, толстая мать тройняшек из Алиного класса, не взяла её за руку и не усадила на прогревшийся от солнца пень.

«Ангелина Ивановна!» - Матрена укоризненно качала головой, поправляя Але воротник на пальтишке – «Платок повяжите. И вообще!»

Она скосила глаза на небольшой, кругленький Алин живот совсем чуть-чуть выпиравший из под коротенького, тесного пальто.

- Скоро приедет ваш муж, вы должны беречь себя и малыша. А вы скачете так.

Аля фыркнула, развернулась на одной ножке и побежала за ребятами в школу.

Уже прошло больше трех месяцев с отъезда мужа. Аля, в основном ночевала в деревне, ей дали небольшую комнатку при школе, уютную, теплую. Аля там навела свой, совсем девчачий порядок, навырезала разных салфеточек из бумаги, да еще всякого – разного добра понатаскали родители. До самого вечера у нее толпилась детвора, вместе делали уроки, решая упрямо нерешающиеся задачи, рисовали красками на больших, склеенных по четыре, листах, лепили глиняные фигурки, благо дед Михай, сторож таскал им чистую серую глину с только ему известного места. Звонкие голоса не смокали до ночи, да и ночью Аля просыпалась от кажущегося детского смеха и улыбалась в темноте.

Часто она ловила себя на мысли, что практически не вспоминает Виктора. Вернее она старательно пытается представить себе его лицо, и отдельно всплывали в памяти – красивый нос, серые прищуренные глаза, волнистые волосы, строгий профиль. Но соединить вместе эти черты она не могла. Не соединялись. Плыли в каком-то тумане, двоились, расплывались, получалось мутное пятно. Но самое ужасное - она не хотела вспоминать его лицо…И совсем не скучала.
Вот только, когда перед глазами, во сне проплывало смуглое лицо со слегка узковатыми, черными горячими глазами, у нее немного щемило под ложечной тоскливо и больно.

По субботам, рано утром, за ней приезжал Борис. Он ждал ее во дворе школы, подсмеивался, крутил ус, и с прищуром, исподтишка, наблюдал за молоденькой школьной уборщицей. «Эх! Любимка не моя!» - крякал он, каждый раз когда девчонка норовила прошмыгнуть мимо – «Дай поцелую». Девка краснела, пряталась за угол, а черт Борька протяжно свистел вслед. Потом расстилал на телеге тулуп, укутывал Але ноги и, с молодецким посвистом, с ветерком катил ее домой. Сани иногда опасно накренялись, Аля визжала, а Борис кричал озорно на всю поле –«Нам без вывола нельзя!!!»

Иногда Аля шла домой и сама. В хорошую погоду, наслаждаясь снежными просторами, морозцем, солнцем, чистой, почти первозданной белизной, она шла не спеша, часто останавливаясь под заснеженным деревом, и долго вглядывалась в небо, далекое и синее-синее через белые, инистые ветви.

Баба Пелагея всегда ждала Алю у ворот и смотрела, как вдалеке, в самом конце улицы появляется фигурка, и вот уже внучка, полненькая, румяная, рыжая, как лисенок, подбегает и целует бабушку в обе щеки.

«Штаны- то надела хоть?» – ворчит Пелагея, щупает внучкины коленки и, вроде как ненароком, трогает круглый живот – «Ишь, коза! Иди, письмо там тебе».

Виктор писал каждую неделю. Он рассказывал о том, как много ему надо сейчас сделать. Что он задумал снять квартиру в Саратове, а потом ему дадут ордер на однокомнатную, потому что он сын ветерана и сам на хорошем счету. Что не получается так быстро, как он хотел, и Але надо лишь немного подождать. И что им надо немного поэкономить, чтобы купить в новую квартиру мебель, да и хорошую одежду тоже надо, чтоб не стыдно перед людьми. И что он складывает каждую копейку на их счастливую будущую жизнь и что надо купить телевизор. Он почти никогда не спрашивал, как Аля. Аля старательно отвечала на письма, но, как будто играя с ним в его игру, никогда не рассказывала про себя. Вернее про них… про того, кто с ней...

- Алююсяяя! Корову пидэшь доыти со мной, детка? Тоби молочка парного самое то, что ни на то !

Пелагея звенела подойником в сараюшке, и оттуда клубами вырывался теплый пар.

- Ага!

Аля с удовольствием сидела с бабушкой на погребице, смотрела, как ловко она доит, как тугие струи молока с протяжным «вззз» влетают в вычищенное до блеска ведро. Она чувствовала себя счастливой. Наконец, она чувствовала себя совершенно счастливой, успокоенной, радостной. И тихонько гладила упругий животик, стараясь нащупать там того, кого она так ждала...

...

- Ангелин, я вчора на вокзал ездила, так Райку видала. Она говорит, мать твоя чего-то приехала, может тебя повидать? Борька-то приедет за тобой, нет?

Зойка, соседка, разбитная деваха лет сорока пяти, потерявшая в войну мужа, стояла у калитки в ярком цветастом платке с маками и здоровенным, литров на пятнадцать, ведром, полным воды, ледяной, с льдинками. Несмотря на свой сороковник, она была свежей и крепкой, как только что выпеченная булка. Румяная от морозца, с красным сочным ртом, Зойка была привлекательным объектом для всех мужиков в округе, знала это и с удовольствием использовала.

- Не. Я тут в этот раз останусь.

-Борька-то, когда приедет? А?

Хитрый синий глаз пошловато прищурился, Зойка оторвала от вишни тоненькую веточку и прикусила её крепкими белыми зубами.

- Хорош, б...чертяка. Красава. Горяченький, гад.

Она развернулась круто и, слегка изогнувшись тонкой талией, поддавая слегка бедром в сторону из-за тяжести ведра, пошла было по тропинке к дому, и вдруг остановилась, повернулась , поставила ведро и поправила тугой черный завиток, выбившийся из под платка.

- Ты там оброни Борьке про меня! Мол жду!.. И да...слухай, Райка надысь свистнула, Лачо мол пришел. С женкой, брюхатой. До лета в дому поживут, вроди, а там в табор опять. Может брехала, с табору - то они редко вертаются. Не знаю, за чо куповала, за то продала.

Аля зашла к себе, тяжело опустилась на табуретку. Когда первое чувство ошарашенности и, какого-то отупения ушло, она поняла, что она не хочет ничего! Не хочет снова боли, не хочет любви, безумств и страданий. У нее есть главное. И оно в ней.

Утро было ясным, радостным, весенним. Солнышко светило в окна так ярко, что через стекло даже грело, как в июне и, казалось, что пылинки скачут в его лучах в точно отсчитанном, танцевальном ритме. Весна уверенно наступала, по берегам Карая уже появились проталины, река была готова к наступлению и сурово хмурилась.

- Суббота. Домой.

Аля потянулась под одеялом, по уже появившейся привычке погладила живот, проверив все ли на месте и вспомнила – «Борька уехал к невесте в Саратов, она домой не едет. Но мать ведь, как же ...И... А пойду- ка я сама, чо мне. Вон погода-то какая, обалденная. Тихонько, мимо лесочка, там по бережку, по тропке, а там через поле. Вот и дома - доберусь, не впервой.»

Аля тихонько собралась, оделась потеплее, натянула было сапоги, но посмотрев на слегка припорошенную снежком с вечера улицу, решила надеть валенки с калошками. "Хоть и тает вон все, а прохладно, не май. Мне студиться нельзя, вредно". И мышкой, чтобы никто, не дай бог не остановил, проскользнула за околицу и шмыгнула в лесок.

В лесу было тихо, празднично, торжественно. Высокое синее небо скользило среди крон берез неуверенно, терялось и снова появлялось. Аля присела на поваленное дерево, подышала, развязала платок…

- Фууу. Жарко. Зря я так укуталась, аж пар, как от лошади. И валенки чортовы, можно было и в сапогах, вон особо и не сыро, снег – то как уплотнился, хоть бегом беги.

Она вышла из леса и пошла вдоль, по тонкой утоптанной тропке, начинавшей подтаивать с одной стороны, откуда светило солнце.
Через полчаса – минут через сорок вышла к реке. Величественный Карай, весь покрытый растрескавшимися льдинами, был торжественен и прекрасен. Она медленно шла вдоль берега, держась подальше от воды, чтобы не продуло, и вольготно дышала, наслаждаясь свежестью, запахом тающего снега и нежным солнечным теплом, ласково прогревающим насквозь влажный платок.

Аля уже практически прошла весь путь вдоль реки и поднялась чуть выше, собираясь пройти через небольшую дубовую рощу, чтобы выйти к полю, за которым уже были видны первые дома деревни, как вдруг, на реке, за ее спиной что-то произошло. Резкий скрежет, как будто кто-то расколол огромный кусок льда и потом шелестящий шум, перерастающий в негромкий вой. Она с ужасом обернулась и увидела, что вода, как будто бы вздыбилась, встала невысокой, черной плотной стеной и так замерла.

От страха внутри Ани что-то брыкнулось, она, держась за живот, бросилась бегом к роще, спотыкаясь и проскальзывая на проталинах и кусках оттаявшей глины. Гул сзади нарастал, Аля боялась оборачиваться и бежала, бежала, сбросив на бегу платок и пальто.
Она уже влетела в лесок, пронеслась мимо тонких молодых дубов, и добежала до огромного старого дерева, ствол которого в три обхвата, был весь покрыт потрескавшимися ошметьями старой коры. Она упала, схватилась за выпирающий корень, и в этот момент вода захлестнула ее.

Борясь с бурлящими потоками, глотая воду и давясь, она держалась из последних сил за корень, выныривала, хватала воздух ртом и снова проваливалась под воду. Она не знала сколько прошло времени, когда вода, измытарив ее до полумерти, вдруг отступила, схлынула, освободила ее тело и ушла, как убийца, у которого не получилось довести дело до конца.

Полежав минут пять, Аля, удивляясь, что она еще жива и может двигаться, сбросила тяжелые, как камни, промокшие насквозь валенки и поползла к полю, до которого оставалось совсем немного.

- Только бы добраться, там часто, по дороге ездят машины. Только бы добраться…

Аля понимала, что еще немного и она просто застынет, превратится в льдышку в мокрой насквозь одежде, несмотря на яркое солнце. Все-таки, конец марта, не лето…

Выкатившись колобком к дороге, она свернулась, поджав колени к подбородку и, через меркнувшее сознание, почувствовала горячее дыхание на своей щеке, увидела близко-близко морду лошади и почувствовала, что кто-то укутывает ее в теплый, такой теплый тулуп…
Повести | Просмотров: 644 | Автор: Анири | Дата: 20/03/17 21:42 | Комментариев: 1

- Алюсь, пойди.

Дед смущенно покашливал, стоя у двери. Он уже собирался на базар и стоял в своем тулупе, подвязанном по старинному, поплотней, чтобы не продуло, и мял в руках шапку, мягкую, на меху. Дед не признавал никаких нововведений в одежде, и бабка до последнего шила ему косоворотки, строча их на тяжеленной машинке с чугунным колесом.

- Чего скажу, дефка. Ты мужика - то своего без венца приютила, нам перед людями стыдоба! Мне -то ладно. А баба переживает, вон со двора нейдет. Ты реши уж с ним. Нехорошо это. Не по - людски.

- Ладно, деда. Я решу, не переживай!
...

Наконец пришла зима. Все уже заждались ее и она грянула разом. Еще только-только вроде вернулось тепло, вода в реке снова стала по- летнему мягкой, податливой и вечера радовали теплыми закатами, как вдруг, в ночь откуда-то налетел шквалистый ветер, зло срывавший чудом удержавшиеся дубовые листья, все утро шел холодный противный дождь, а к вечеру дороги и тропки заледенели, покрылись хрустским ломким льдом. Ивы низко наклонились к воде под тяжестью ледяного плена и синие снеговые тучи ползли тяжело и низко.

Аля пробежала по двору в сапожках, несколько раз чуть не упала.
- Не... Надену валенки. Не дойду пожалуй в сапогах, шесть километров по льду, с ума сойти. Бабахнусь точно. Тем более, что-то я неловкая стала последнее время - корова- коровой. Поправилась еще на бабулькином твороге, вон щеки пузырями.

- Я отвезу, мне сегодня не на работу. - сзади тихонько подкрался Виктор. - Уезжаю. Аль, в город еду на пару месяцев, дела кой-какие сделать надо. А субботу пойдем распишемся, что уж тянуть. И тебе легче и мне бабу зря не по совести морочить.

Аля посмотрела на Виктора: "Красивый, порядочный. Зарабатывает хорошо, не жадный. Холодноват немного, но она и сама...не очень -то старается. Хорошая партия, скажет мать. Надо бы написать ей, что замуж выхожу. Впрочем, матери давно всё равно".

- Завтра танцы в клубе, Вить. Пошли? Тоску разведем что-ли? А то совсем какие-то стали, б... (Аля, пожив среди разбитных сельчан залихватски материлась, в лад хулигану -Борьке). У меня сестра Галька приехала с женихом, погостить, я тебя познакомлю. А то она стесняется зайти, ломается.

- Я тебе там платье купил и туфли. Вчера в сельпо давали. Примерь.

Виктор любил покупать Але одежду, у него был вкус, как у бабы и он точно попадал, в яблочко.

- Потом, вечером. Я опаздываю.

Когда они с Виктором наконец залезли в грузовик и тронулись, повалил снег. Мокрый, тяжелый, он падал сплошной стеной, дворники еле справлялись, и Але казалось, что она летит во сне.

День пролетел незаметно, сначала уроки, потом вместе с директрисой ходили к Варе. Отец девочки спился окончательно, с малышкой жила тетка, грубая, жуткая ведьма, ненавидящая всех и вся. Аля никак не могла уйти, Варя обняла её цепкими ручонками и не отпускала. Уже было окончательно понятно, что девочка с отставанием в развитии, но Аля не хотела сдаваться и упорно учила ее писать буквы, зажав маленькие хрупкие пальчики в своих.

-МамАль, я тя лю. Ты красивая. МамАль, увези меня на вашей машинке. Я у тя жить хочу. МамАль, я те носки постираю, миня папка учил...МамАль...

- Вить, может поживет с нами? Ведь её заберут в интернат для больных детей. Ты был там? Там ад. Она там не выживет, смотри - слабенькая совсем. Эта скотина кормил её кое-как, су.... Я её подтяну до лета. А там поглядим.

- Нет! Своих рожай.
- Вить...
- Нет, я сказал!

Трясясь на старом грузовике по снежной равнине, Аля, украдкой, искоса рассматривала точеный профиль своего будущего мужа. Сильный подбородок, красивый породистый нос, высокий лоб, волна зачесанных назад густых волос. Шикарный. Но не щемило, там, где-то у сердца, сладко и тревожно, как тогда... "Почему?" - думала Аля, -"Что мне еще надо? Почему ?"

- Суббота была суматошной, надо было успеть кучу дел, к шести все собирались в клуб. Часа в четыре прибежала Галя, двоюродная сестра. Несмотря на тесное родство, она была мало похожа на братьев - Бориса и Анатолия. Небольшая, юркая, кудрявая, с миловидным смуглым личиком, веселая и шебутная, она звенела колокольчиком в сенях, стаскивая здоровенные валенки и разматывая пушистую пуховую шаль, какие умела вязать только их мать, тетя Таня.

- Влетев в комнату, румяная, свежая, вся пропитанная ароматом морозного воздуха и чем-то еще, вкусным, нежным, она затеребила сестру, весело щебеча:

- Альк! Я замуж выхожу, он армянин, представляешь? Вернее грек! И армянин то же! Он жутко красивый, знаешь, кудрявый. Высоооокий... Я с ним в Армавир уеду. Он мне кольцо подарил, вот с камушком. У нас там квартира своя будет. Я таааак его люблю, прямо помру, чессло. А ты? Что такая смурная?

- Да нормальная я. Вот, Виктор платье купил, меряю.

- Ух ты! Зелененькое! Тебе к глазам прямо. И атласное! Красивое, очень. Только что-то больно впритык, глянь. Растолстела ты, мать, на бабкиных хлебах, вон круп какой.

- Аля швырнула в сестру подушкой, как раньше, в детстве, но та увернулась и подушка влепилась прямо в Бориса, входящего в комнату.

- Тьфу! Дуры! Хватит тут прихорашиваться, пошли. Там Витька ждет, на дворе, замерз, как пес уж. И Вовка твой, между прочим. Отморозите им эт самое...

Борька увернулся от очередной подушки, запулил в Галю тапком и выскочил за дверь.

...

Уже за километр было слышно, как в клубе крутят вальс. Борис скривился.

- Они бы еще падыспань завели, тощища. Альк! Давай! Отожги сегодня, ты ж можешь, я знаю. Чего тебе терять, ты вон москвичка, на собрание тебя не вызовут. Да и ты теперь будешь дама замужняя. А! Давай, ну! Напоследок! Вспомянешь потом молодые года. А то мне не с кем, что я один, что ль буду?

-Бес ты, Борька. А музыка где? Я тебе под вальс что ли твистану?

- Все будет! Делу время!

Пошептавшись с ребятами из училища он куда-то убежал. Народу в клуб подвалило уже прилично, кто-то танцевал парами, кто-то стоял просто, подперев стенку. Везде собирались в группки и болтали. Витька с Галкиным женихом тоже куда-то ушли, тихонько, по -английски, Аля так поняла, что принять грамм двести, там, на улице, за углом. И так ей вдруг захотелось стряхнуть с себя все что накопилось за эти месяцы, боль, страсть, пустоту и потери. И снова стать свободной, веселой, как когда-то. В Москве.

- Будь что будет! Провались оно все! Пропадом!

И бешеный вихрь твиста захватил ее полностью. Где этот черт Борис взял пластинку, где он научился так, не хуже Али наяривать, так и осталось для нее загадкой.
Они извивались с братом страстно и красиво. Ошалевшие ребята постепенно образовали круг вокруг них , и круг все теснее сжимался. И уже некоторые начали повторять движения, подскочили Галка и Вовка, Галкин жених. Получалось у них не очень, но веселье заразило и остальных, все дергались под ненашенскую музыку и хохотали. Витька вскочил на сцену и вихлялся оттуда, выбрасывая вперед длинные голенастые ноги. ...

...

На следующий день, уже в десять утра, на дверях клуба висела карикатура. Лохматая рыжая конопатая деваха в стыдно перекошенном зеленом платье и усатый длинный худой парень в обтягивающих штанах и черных узких очках прыгают по сцене.

Огромная подпись гласила: "Позор московской стиляге. Стыдно! Молодые сельчане перенимают дурной пример!"

А в сельсовете, в это время Аля ставила свою подпись под актом записи гражданских состояний. А потом, глядя как Виктор ставит свою, задумчиво крутила на пальце чуть великоватое кольцо....

...
Пьяненькие дед с Виктором сидели обнявшись на лавке, держали стопки в неверных руках и самозабвенно пели - " не для меня...река весною разольёоотца. и сереердце девичье забъёоотца". В хате было натоплено до жути и распаренные, как после бани Аля с Галкой убирали со стола.

-Хватит жрать! У тебя щеки уж со спины видны, - смеялась Галка, отнимая у Али миску с круглыми, пузатыми солеными помидорами, - что ты в них вцепилась! Ты, кстати, того? Не того?

- Тссс. Не ори. Не знаю, Галь, похоже. Только молчи, не говори Витьке зря. А вдруг нет...

- Ты дура, что ли? Он уезжает ведь завтра, скажешь, останется. Ты с животом как на Коробок таскаться будешь? Сбесилась?

- Уезжает...Пусть Галь. Не мельтеши.

...

Утро, снежное, но промозглое сковало село льдом и холодом. Аля в дедовом полушубке, замотавшись огромной шерстяной клетчатой шалью с кистями стояла у калитки и смотрела вслед уходящему на станцию Виктору. В морозном мареве постепенно растворялась стройная фигура мужа...
Повести | Просмотров: 678 | Автор: Анири | Дата: 20/03/17 21:37 | Комментариев: 1

Бледная женщина, белые волосы, трепетный тоненький нос...
Кто же вас выпил, нежней цвета лотоса... Вас целовали взасос?
Кто выпивал вас до капли, до донышка. Чья вы, снегурка, жена?
Вы под землёй от заката до солнышка...кровь вам совсем не нужна...

Пальцы прозрачны как роз чашелистики, сложен из льдиночек рот.
Как вы играли нескромными мыслями тех, кто вас трепетно ждет.
Как вы играли, а Кай вам все складывал "вечность" и "вечно люблю"...
А небеса все снегами не падали. Только лишь к февралю
Снег закружил, заметая, вас белая. Лучшая из Королев.
Что же с тобой, моя бедная, сделали? Может быть, отогрев
Вас, он увидит, что самое нежное сердце у вас? Зеро!
Бледная женщина, снежная- снежная, книжку читает в метро...
Лирика | Просмотров: 486 | Автор: Анири | Дата: 17/03/17 09:58 | Комментариев: 8

Маме моей посвящаю


Вы никогда не видели, как из женщин получаются снежные бабы? Аля тоже не поверила бы в это, если бы снежной бабой не стала сама...

Это происходит так: откуда-то изнутри, что -то медленно, но верно студит сердце. И в общем, ничего не происходит, только все время холодная кожа и очень хочется спать. Ты ходишь, разговариваешь, но это не ты.

Аля так и жила - ходила в школу, вела уроки, делала все по дому - все точно, вовремя, хорошо, как робот. В её времени и пространстве между пятичасовым подъемом и десятичасовым отбоем шла ровная прямая линия. Аля шла точно по линии, не смотря по сторонам, шла ровно, без спешки, никуда не сворачивая, и от этого мерного движения у нее в ушах все время раздавалось - шшшшшшшшшшш.

... И только дети... Дети, это такие зверьки, которые не верят в спокойное равнодушное шшшшшш, если в самых лучших глазах на свете, всегда живых, ласковых и любящих, кто-то опустил жестяную заслонку. И маленькие ручки держали Алю на краю пропасти, не давая сделать шаг...

В середине ноября, когда на село опустились непрозрачные тучи, и уже в пять вечера серый воздух уплотнялся, тяжелел, и ложился покрывалом, облепляя дома и сараи, в дом к бабе Пелагее явился Борис.

Чуть поигрывая своим тонким, кошачьим, ухоженным усом, прищурился, оценивающе посмотрел на сестру, худую, серую, совершенно не похожую на ту, счастливую, золотую, конопатую девушку, всю в сиянье рыжих волос, которая стрелой носилась по деревне всего месяц назад..
Над корытом, по локоть в мыльной воде стирала белье незнакомая сутулая женщина с острыми локтями, ходящими, как челнок туда-сюда.

- Алюсь! Хватит уже. А? Бабку пожалела что ль бы?

Аля медленно подняла глаза, вытерла руки о фартук. Борис был по-прежнему блестящ, вылизан, сиял как медный пятак, хоть и прихрамывал после той дикой драки и ходил с тонкой фраерской палочкой, правда тяжело опираясь об нее на подьеме.

- Чего тебе?

- Женюсь. Вот чего!

- И на ком?

Але было соврешенно все равно - кто и на ком, она все спрашивала автоматически, почти не слушая ответов.

- Не поверишь, Линой зовут. Из Саратова, ни хухры тебе. Красииивааяяя.

Борис протянул фотку нежной красавицы с белокожим полным личиком, русалочьими глазами и родинкой над верхней гу бой.

- И чего?

Але очень хотелось, что бы Борис, наконец, отстал и ушел куда-нибудь. Но брат оставать не собирался.

- Мы тут решили вечером что-то типа пикничка забабахать. Погодка хоть у поганенькая, зато тепло и дождя нет. Позову ребят, Сашку кстати тоже, у меня еще парочка дружбанов из его училища есть. Знакомить буду вас, страдальцев, с Линой. Эт невеста моя, если чо.

Аля тупо слушала, что говорит Борис и ничего не понимала. Вдруг, как будто ее пнули сзади, бросилась к Борису, схватила его за руки и горячо, глотая слезы, быстро зашептала:

- Борь. Богом прошу. Сходи к Лачо, попроси ... Скажи...

Аля запнулась. Она сама не знала, что просить и остановилась резко, опустила голову, слезинки текли и попадали в рот. Борис озверел.

-Дура, б... Ты совсем охренела что ли? Не! Ей в морду насрали, а она ещё и рот подставляет. А ты пойди, дай ему, чо. Может он одууумается... Сватоооов зашлет, к тебе, идиотке. Ты кто там у нас теперь? Белая шлюха?
И видя, что Аля побелевшими пальцами вцепилась в вишню, чтобы не упасть, приобнял её, взял за подбородок.

- Извини. Ушел он, Аль. С невестой. С табором её. Теперь не жди. Ну может - к лету и зайдет. Плюнь и разотри. Завтра с нами пойдешь. А не пойдешь - силой поволоку. Там и Сашка будет, еще один страдалец цыганский. Дались вам эти романские страсти, б.... Придурки!

Поздно вечером Аля долго стояла перед зеркалом с интересом рассматривая худую женщину с кое-как заколотыми волосами и тусклым взглядом.
И вдруг, неожиданно для себя, сказала ей, прямо в зеркальную муть

- А пойду!

....

Вечер был, на удивление теплым, солнце садилось за рекой в туманную хмарь, откуда-то взялись комары и звенели в тиши. В этой стороне случались неожиданно такие дни среди поздней осени, когда вдруг, на короткий срок возвращалось тепло и все путалось - весна, осень, лето. Вдруг снова расцветали степные неяркие цветочки, клевер, анютины глазки, ромашки. Их было мало, но они упрямо тянули головки к небу. И тогда в сердце тогда поселялось сосущее чувство то ли ожидания, то ли потери,

На пляже развели такой огромный костер, вроде решили обогреть тихую, засыпающую реку, пробудив от сна русалок вместе с лягушками. А чуть в стороне, ребята развели очаг, уже поменьше, жаркий как топка и варганили шашлычок.

Девушки сидели на покрывалах, молчали. От тепла разморило, да еще легкое яблочное вино, которое мастерски делала баба Таня, мать Бориса, кружило голову нежно и обморочно. Аля смотрела на небо, там далеко, кто - то медленно гасил мерцающие огни, качались темные облака. Боль уходила, так бывает, когда выпив горсть таблеток и уже потеряв надежду, вдруг чувствуешь, что вдруг разжался обруч, стягивающий голову.

Подскочил Борис. Плюхнулся на покрывало, обнял Лину, нагло потискав её за грудь, та захихикала тоненько.
- Ну что, дуры? Грустите? Такой вечер, а они тут спят. Пошли к костру, там кто пришел... Алька! Твое нанэ сутулое и рядом не стояло!

Он вскочил, за руки, силой поднял девушек и потащил к очагу.

Тихий гитарный наигрыш тонул в сгустившейся темноте. На стволе ивы, опустившейся в воду, образовавшей естественную кривую лавочку сидел красивый шатен в темной водолазке. Он перебирал струны, лениво и томно, но видимо был мастер, и звук, тихий, но мелодично-точный ласкал слух. Когда девушки подошли, парень привстал и слегка наклонил голову в знак приветствия.

Подбежал Борис, толкнул Алю в бок и фривольно - игриво заявил

-Ну все голуби в гнезде. Еще Сашке кралю подберу. Сашка, наливай. Витек, не отставай, бросай свою балалайку, гулять будем.

Сашка наливать уже ничего не мог, он был абсолютно, в мертвую пьян, сидел на земле и остановившимся стеклянным взглядом пялился на костер, периодически что-то бурча. Лина снова захихикала.

Витек встал, подошел ближе и длинно, пристально посмотрел Але в лицо, откинул назад густую прядь.

- Привет. Я Виктор. У вас, Аля, кожа светится в темноте.

К утру все замерзли и устали. Виктор укутал Алю в свой пиджак и приобняв, вел через огороды к дому. У калитки развернул к себе и по-хозяйски сжав плечи, откинул голову и долго, сильно целовал твердыми прохладными губами.
Аля не сопротивлялась...

...

- Саш. Ты как?

Аля подошла к Сашке, ремонтировавшему ворота в свой двор.

- Что то ты мне не нравишься, молчишь все.

- Да чего говорить. Уезжаю скоро, на той неделе. Меня батька в соседний совхоз пристроил, все подальше от змеюки этой.

- Сашка. Ну что ты трепешь зря. Чем она -то тебе виновата? Ничего не обещала, даже в твою сторону не смотрела никогда. Ты сам себе накрутил, как кот на глине. Надумал, черти чего, теперь вот мучаешься.

- Чья б корова мычала! - Сашка злым и абсолютно чужим взглядом зыркнул, как хлыстом стеганул. - Тебе вон пофиг, уже с Витькой ходишь. Вы, бабье длиннохвостое, ваще ничо не чувствуете, у вас только там, под юбкой шевелится. А в сердце ни хрена. Один бросил , со вторым побежала. Сучки.

Аля обалдела. С детства дружила с Сашкой, добрее и радостнее пацана в деревне не было.
Она подошла близко, хотела взять за руку.

-Ппошла ты! - Сашка резко сбросил руку и хлопнул воротами. Потом вдруг выскочил снова, злобно заржал.

- Ты видела, Райка с синей мордой ходит? Это ее мужик лупит, за пузо. А пузо я ей сварганил, после свадебки их сраной, через неделю. В лесочке подкараулил.

Сверкнул глазами, аж перекосило его.

- Скажешь кому, прибью. И ей передай, пусть бога благодарит, не удавил её тогда, отпустил. А ремешок-то приготовил уже. Пожалел, тварь цыганскую.

Аля с ужасом смотрела на парня. В злобном, полупьяном небритом мужике больше не было веселого, доброго Сашки.

....

Людыыыыы, людыыыы добрыя. Помогите, христа ради, скорее. Людыыыы, аааааа.

По улице, увязая в непролазной грязи, в которую превращалась легкая деревенская пыль осенью, после непрекращающихся дождей, бежала седая простоволосая женщина. Она падала, снова вставала и снова падала. И кричала, нечеловечески, выла, как волчица, голос срывался и хрипел.

Аля выскочила со двора, накинув бабкин пуховый платок, за ней вылетел Виктор.
К женщине уже со всех сторон бежали люди, кто-то поднимал ее, кто-то укутывал в пальто. Ребята с трудом узнали в растрепанной старухе хохотушку Марью, мать Сашки. Она стояла на коленях и показывала рукой на свой двор.

Когда Аля добежала, мужчины уже закрывали распахнутые настежь ворота, отец Сашки выгонял мотоцикл на улицу. Аля рванула было во двор, но её перехватил Виктор.

- Не ходи.

- Чтооо? Витька! Чтооо?

- Сашка. Из отцовского ружья, в голову. Не ходи!
Повести | Просмотров: 652 | Автор: Анири | Дата: 17/03/17 09:49 | Комментариев: 7

Маме моей посвящаю

Любовь, настоящая романо камам, закружила Алю бешено и безжалостно. Лачо был неистов в своей цыганской страсти, кровь его пылала факелом и разжигала в груди девушки такое пламя, которое палило ей душу дотла, как напалмом.
Они проводили вместе ночи напролет, но цыган никогда не шел до конца. У самого предела он вдруг останавливался, как стреноженный конь, белел, но крепко держал себя в руках.

- Лачо, что дальше?

Они лежали на домотканом коврике в своем тайном местечке у самой воды, укрытые ветвями ивы, ставшей им цыганским шатром.

- Чего ты просишь, золотая?

- Что делать будем? Вон осень скоро, мне на работу надо, завтра в школу пойду, знакомиться. Бабка меня поедом ест, обещала матери написать. Дед переживает, слышала тут он молился, что бы ты пропал. Так и просил, веришь, - "Пусть сгинет". Даже греха не боится, вот что. Братья ходят смурнее тучи, как бы беды не было.

- Ну, насчет братьев ты не беспокойся, девочка. Все обойдется.

- Ты вроде как и не очень строишь планы нашей жизни? Нет? Лачо, правду скажи!

- Птенчик, рыбка моя, ма тут камам. Можешь не верить, все время думаю, как нам жить. Буду отца просить сватать, он Галю сватал, не впервой. Правда дед его проклясть грозил. Сложно это, Aлечка, сонечко мое рыжее. У нас русских в жены берут редко, я знаю только один случай. А сама - то ты готова с нами жить? Чтобы моей быть, цыганкой надо стать.. Многое в себе сломать. Многому научиться....А ты вон какая...светлая.

- Я на все готова. Лачо, я ради тебя на все пойду. Даже не думай об этом. Я с тобой!

Сентябрь обрушился неожиданно, как снег на голову. Аля совсем не думала ни о школе, ни о работе, барахталась в своей любви, билась, как птичка в сетке, и, блуждая в своём мороке, ходила в дальнюю школу, готовилась к урокам, разговаривала с учителями.

И только, когда познакомилась с детьми, девушка немного пришла в себя. У нее в классе учеников было всего десять, совсем неграмотных деревенских малышей, таких наивных и маленьких, что она не знала, как к ним подступиться, как их учить. Они были совсем не такими, как городские, которые уже к семи знали многое, были развитыми и яркими. Этих же, смотрящих на нее обожающими святыми глазенками, ей хотелось только тискать и целовать. Но каждое утро в класс входила строгая, немного смешная в своей серьезности рыжая и конопатая учительница, с высоко зачесанными наверх волосами, в простом платье со светлым воротничком и большим портфелем. У нее не было любимчиков , не было плохих и хороших. Вернее - не было плохих.

Она учила ребят старательно, ставила в измазанных тетрадках двойки ярким красным карандашом и пятерки радостным синим, высунув от старания язык . Бегала с ними по перелескам, пока солнце не начнет прятаться за самые высокие деревья, а потом, красная и взъерошенная играла в штандор в школьном дворе.

-МамАль! МамАль!

Аля посмотрела в сторону раздавашегося голоска. Опять! Сколько надо еще повторить этой крохе, что в школе учительницу надо называть по имени - отчеству! Малышка была сиротой, вернее жила с абсолютно спившимся отцом, ходила с синяками на худеньких ручках и учителя уже ни раз поднимали вопрос об интернате. Аля подошла, строго и уверенно взяла за птичьи плечики худенькую девочку и, с легких усилием, посадила ее за парту.

- Варя! Меня зовут Ангелина Ивановна. Повтори пожалуйста!

У крошечной девочки, в круглых светлых голубых глазенках набрякли слезинки, каждая размером с горошину. Она опустила голову, две остренькие беленькие косицы, схваченые не очень чистыми тряпочками встали торчком.

-Аан...гаали... Анга.... Ангаина Иванна.

Девочка немного заикалась, причем сильнее раза в три, когда волновалась. Аля подошла ближе, и строго добавила:

- Помнишь, как надо подзывать учителя? Поднять руку и терпеливо, молча ждать. Поняла?

Аля слегка погладила косицу, тронула Варю за ручку.

- Открой тетрадь. Напиши букву А . И целую строчку. Я подойду.

Малышка села, достала карандаш, с ручкой у нее совсем ничего не получалось и тихонько зашуршала по листу.

Аля вернулась к доске и продолжила урок. Но через минуту, краем глаза увидела, что Варя трясет маленькой ручонкой над головой, быстро, как зайчик.

- Опусти руку. Я закончу объяснение и подойду. Хорошо, что ты все так быстро выполнила.

Прошло еще несколько минут и Аля опять увидела, как Варя подняла руку, только уже просто полностью вытянула её вверх, а маленькое личико стало бледным, вдруг высветив все веснушки.

Аля испугалась и подскочила к малышке. Девочка встала, тихонько заплакала. Неожиданно для себя Аля подхватила ее на руки и почувствовала на сгибе руки что-то мокрое. Мокрые штанишки...

- Я писять хочу... прошептала ей девочка на ухо, вся сжавшись от стыда. На табуретке темнело влажное пятно. Сосед, противный, толстый Колька, сын завуча хихикал.

Никто не знал, как Аля рыдала в учительской, проклиная себя за дурацкую строгость. И не знала, что здесь, в маленькой деревенской школе, в её сердце уже зародился, засиял тот огонь, осветивший на все жизнь её душу. И на школьной доске в темнеющей учительской, отсветом из окон мерцали, переливаясь теплые отсветы деревенских огней

***

...Уже чувствовалась осень, подходил к своей середине октябрь, ивы облетели и на берегу, над свинцовой водой реки стало неуютно. Школьные дела совсем затянули Алю, она приходила домой без сил, отмахав шесть километров туда и шесть обратно, да еще и баба Пелагея все прибаливала, хозяйство неожиданно оказалось на ней.
К вечеру Аля просто падала, но все равно она ждала встречи. У нее в душе было как-то странно, щемило тупо, и предчувствие чего-то темного давило сильнее и сильнее с каждым днем. Да и Лачо все реже и реже приходил к её окну ночью, она впускала его, но он больше хмурился, думал о чем-то. На все её "почему" улыбался, касался легким поцелуем носа и отмалчивался.

Утро воскресенья выдалось прохладным и хмурым, Аля медленно шла от колодца с ведром, прохладные пальцы коснулись ее руки.

- Поговорить надо - сзади стояла Галя, в полупальтишке и грязноватом платке. Яркая юбка развевалась на ветру, позванивали серьги-кольца.

- Ты знаешь, что за Лачо сватали девку из табора? Давно причем сватали. а сейчас ее табор тут рядом встал, за рекой. Свадьбу готовят, что-то поздно. холодно уж. А потом уходить будут, дальше, к теплу. Скоро.

Аля пошатнулась, уронила ведро и ледяная вода окатила ей ноги.

- Нет...я...

Она больше не могла говорить, и бегом бросилась во двор. Во дворе, развязывая веревку на пологе, закрывавшем телегу, возился Борис. Аля было бросилась мимо, но он перегородил ей дорогу.

- Ну? - брат смотрел ей в лицо - Что? На тебе лица нет. Свалил? Я тебе говорил, не вяжись с ним. Парней нормальных мало?

Аля молча отстранила брата и, еле перебирая ногами, ушла в дом.

Бабка, то ли что-то узнала, то ли почувствовала, но Алю не трогала до вечера. Девушка пролежала вниз лицом на кровати до темна, и только когда луна стала большой и яркой, подошла к маленькому окну, выходящему в цыганский двор. Ей не хотелось плакать, она совершенно задеревенела, ни ощущая ни боли ни разочарования. Просто стояла и молча смотрела на искорки, отлетавшие от уже догоравшего цыганского костра...

Тут, кто-то распахнул тяжелую дверь дома, как будто она была бумажной! Дверь отлетела и стукнулась о стену. Тонкий противный голос отца выкрикивал какие -то цыганские слова, резкие противные, похожие на визжащий звук инструмента, впивающегося в металл. Лачо, который вышел первым совсем сгорбился, вжал голову в плечи и молчал. Отец откричался, подошел к сыну, что- то тихо начал говорить, вроде и не кричал. Лачо отвечал так же тихо, и тер и тер дрожащей рукой лоб. Аля очнулась, приоткрыла створку окна, тихонько, как мышка и прислушалась.

Она почти не понимала цыганский, но кое-какие слова уже узнавала.
В виноватом голосе Лачо слышались нотки покорности и смирения. Он говорил так тихо, что она различила только пару слов: чаюри, румны,
мэ банго ли, санакуно*.
И вдруг, подняв голову, он посмотрел прямо отцу в глаза - "Нанэ ада вавир прэ свето!!!"*

Отец не слушал. Он стоял под яблоней, рубил ребром ладони по столу и каркал только одну фразу. Аля ее знала и с мертвенным равнодушием слушала через приоткрытое окно - "Парно лубны"...*

Вышла Шанта. Отец развернулся и ушел в дом. Лачо посмотрел вверх и увидел Алю. В мутном свете луны её лицо казалось неживым. Лачо подтянулся на руках, но Аля отпрянула. Из темноты улыбнулась - " Я отпускаю тебя. Совсем".

Опять легла, без слез и чувств, глядя в белеющий в свете луны потолок, по которому, переливаясь прыгал небольшой перламутровый шарик, и вдруг уснула, неожиданно, сразу, как будто выключили что-то у нее внутри.

Аля спала крепко и не слышала, как на улице, у палисадника, в мертвую, в кровь бились Борис и Лачо, зверея, грызли друг друга, словно два одичавших пса.
_________________
Чаюри -девушка
Румны - жена
Мэ банго ли - Я виноват
Санакуно - золотая
нанэ ада вавир прэ свето... - нету больше таких на свете
Парно лубны - белая шлюха
Повести | Просмотров: 637 | Автор: Анири | Дата: 17/03/17 09:47 | Комментариев: 1

Ты ватным стал, сорвавшись с пьедестала,
Иудиной продавшейся душой.
Там пустота под красочным забралом -
Я пью безалкогольный твой крюшон
В нем нет огня...
А было крепко раньше, терпко, пьяно
Внизу мерцали города огни...
И сладкий взрыв сквозь пелену дурмана
Бил точно в цель намеченной любви...
Но где же я?

И нет меня, распалась я, и тлен мой
Похож на ту, что в зеркале, как тень
Что кораблём не выдержавшим крена
Уходит в воду. Даже в летний день
В ней жизни нет....
Так что ж ты жизнь? Так много обещала,
Так карусель неслась по кругу вскачь
Я ненавижу вату. Одеяло
Мне давит грудь. Пусть добрый мой палач
Погасит свет.
Поэзия без рубрики | Просмотров: 487 | Автор: Анири | Дата: 16/03/17 13:49 | Комментариев: 7

Маме моей посвящаю

Ворота цыганского дома увили гирляндами цветов - и луговых и садовых, вперемежку. Запахи трав густо и пряно плыли по улице, смешиваясь с ароматом жареного мяса и пряностей. Открытые настежь ворота перегородили длинной лавкой, покрашенной золотой краской, по ней скакали цыганчата, умытые, наряженные в алые рубашечки, черные жилетики и атласные штаны. Правда все были босыми и деревенская вездесущая пыль въелась в маленькие смуглые ножки черными и серыми разводами, но, несмотря на это, блестящие черные угольки- глазки и кучеряшки над смуглыми румяными мордочками, делали мальчишек похожими на куклят. Девочки же, в длинных разноцветных юбках и шелковых кофточках, все с распущенными волосами, украшенными цветами, с рядами монист на тонких шейках выглядели более взрослыми, стояли поодаль, перехихикиваясь, прыская в смуглые ладошки и слегка жеманясь.

Аля просто впитывала в себя эту красоту, она в первый раз видела цыганский двор таким, обычно эта осевшая в деревне семья, не совала в нос сельчанам свои привычки, они жили скромно, скрытно даже. Но больше всего ей хотелось в компанию цыганчат, побаловаться и поскакать по золотой лавке.

Сашка напряженно всматривался внутрь двора, он был похож на деревянную статую, держал спину прямо, руки по швам. Бледность стала уже очень заметной, на фоне побелевшей кожи синие глаза казались фиолетовыми. Аля резко дернула его за руку, ей показалось, что он сейчас упадет в обморок.

- Хватит дурить. Я тебе говорила, Райка всегда была не по зубам никому из вас, хоть вы все тут и казаки необыкновенные. Цыганкой была, цыганкой и останется, в какие одежки ее не ряди. Хоть профессором медицинских наук станет, а все равно, ночь позовет, так в табор уйдет. Цыганская кровь, не водица. А ты болван! Тыщу раз просила, обрати внимание на Тоньку. Самая красивая ведь девка в селе. Глаза уже об тебя все стесала.

Сашка вроде вынырнул из омута, ошарашенно посмотрел на Алю, но быстро пришел в себя

- Мне ты нравишься! Что Тонька - ты самая красивая. Замуж за меня пойдешь?

-Дурак!

Аля действительно разозлилась, выдернула руку из холодной здоровенной Сашкиной лапы и пошла к воротам.

...

У ворот веселая толчея односельчан закружила её в небольшом водовороте, оказалось, что пригласили из села не только их с Сашкой. Видимо, цыганской семье, жившей в деревне уже не так просто было соблюдать свои устои, слишком тесна была совхозная жизнь. Аля увидела и учителя школы и бухгалтершу и продавщицу сельпо. И даже председательский уазик стоял в стороне, под кленом у палисадника..

Кто-то схватил Алю сзади за плечо, она обернулась. Молодая жена старшего сына, русская, приехавшая откуда -то издалека, белокожая и светловолосая, в парчовом платке, туго стягивавшем белокурые косы, смеялась, сверкая золотым передним зубом.

- Глянь! - она раскрыла увеститую узорчатую сумку. Там, кося обалдевшим круглым глазом , сидела рябая курица.

- Галь! Дурочка! Зачем тебе она? - Аля уже почти хохотала от этой радостной атмосферы, она совсем забыла про Сашку.

-Так украла, - новоявленная цыганка была совершенно уверена в своем поступке, - На счастье, примета такая.

В этот момент прозвучало что-то вроде гонга, и пока они раззявливали рты, курица, забирая жилистыми желтыми лапами, чудом выбралась из сумки и плюхнулась всем туловищем в мураву. Секунду полежав, вскочила и со всех ног рванула вдоль улицы, кудахтая при этом дурниной.

- Держи!!! Ату ее! За спиной ошалевших девушек раздался свист и хохот.

Аля обернулась. Сзади, в переливчатой золотой рубахе стоял Лачо. Он подошел чуть ближе

- Пошли, солнечная. Что растерялась?

Он притронулся к ее волосам, прижал руку немного сильнее, чем требовалось, провел по голове и чуть тронул сережку.

- Золотая ты. Всё бы за тебя отдал! И душу не пожалел! ЧиргенорИ...

Вдруг грянула музыка, громкая, на весь двор. Отодвинули лавку, перекрывающую ворота, все повалили внутрь. На дворе, совершенно неузнаваемом, были накрыты красной плотной тканью три шатра. Внутри лежали ковры, стояли низкие столики, совсем узкие, полностью заставленные едой. И только в одном шатре стол был высоким, вокруг него стояли импровизированные лавки, сделанные из табуреток и досок, тоже накрытых коврами.

Посреди двора стояла Рада, средняя сноха, вечно беременная, некрасивая цыганка, с огромным ведром. Вышел хозяин, сутулый невысокий, мощный седой цыган, Аля видела его всего пару раз, на сходе в селе. Музыку приглушили и он, поклонившись на все стороны, сказал неожиданно тонким, резким голосом

- Проходите гости дорогие, угощайтесь, не стесняйтесь. Всем рады, кушайте на здоровье! Сегодня у нас счастливый день, лучше дня нет на земле! Порадуйтесь с нами, дочь моя взрослой стала.

Он еще быстро говорил что-то по цыгански, и плакал странно, одним глазом, не вытирая слезы, запутавшейся в седой бороде. Потом резко развернулся и тоненько крикнул: "Жена, начинай! "

Шанита, совсем старая уже, скрюченная, но ловкая, быстрая подбежала и распахнула дверь дома.

На пороге, в белоснежном платье и жемчужном венке стояла Рая. Вдоль распущенных черных, как смоль волос, висели длинные золотые подвески, заканчивающиеся маленьким, переливающимся, как росинка камешком. Крошечные серебристые туфельки, кружевные перчатки, почти невидимая газовая вуаль на лице и волосах. Она была настолько хороша, что на секунду стих даже гул, и слышно стало чириканье воробьев на высокой яблоне у ворот.
Навстречу Рае, от калитки шел жених. Худому, щуплому даже, малорослому цыгану, можно было дать и тридцать и пятьдесят лет. Редковатая шевелюра, бархатный черный костюм, на руке золотые часы. Аля видела, что он приехал на грузовике, кузов которого целиком был выстлан новыми, и по видимому очень дорогими, шелковыми коврами, вместо лавок там набросали штук десять больших атласных подушек, расшитых маками.

Он медленно шел к Рае, горделивой походкой, практически выступал не хуже пингвина, на вытянутой руке брезгливо нес букет роз.

Подошел, встал рядом, взял ее за руку, что-то сказал, скабрезно оскалясь, на ухо, неприятно как- то засмеялся. Рая покраснела и опустила глаза.

Снова заиграла музыка, правда потише, и Рада, откуда - то сбоку шарахнула прямо под ноги жениху воду из ведра. Вместе с водой выплеснулся целый ворох конфет, шоколадных, дорогих. Они еще не успели полностью размокнуть и малыши разноцветным горохом сыпанули их собирать. Жених царственным жестом бросил Раде прямо к носкам туфель, пачку денег.

Подошел Сашка, он немного успокоился, порозовел, правда было очень заметно, что все время , искоса, парень смотрит на невесту. Крепко взял Алю под руку и сказал:

-Прошу, не уходи. Просто, побудь со мной сегодня. Мне как-то на сердце неспокойно, нехорошо как-то, боюсь случится что.

Они сели рядом, в уголке дальнего шатра, в котором стоял нормальный, высокий стол. В этом шатре сидели односельчане, те кто был зван из деревни. Они чувствовали себя не в своей тарелке, тихо шушукались, жеманно укладывали в рты, сложенные куриными гузками, сладкие кусочки.

Начались танцы. Але было жалко, что музыка орала из проигрывателя и практически никто не пел по цыгански. Она даже слегка заскучала, молча наблюдая, как своим чередом идет свадьба. Тихонько пила шампанское, которое все подливал и подливал ей Сашка, что-то ела.
На середину двора вытащили стол, накрыли его бархатной скатертью, из трехлитровой банки вывалили золото, кучей - кольца, сережки, монеты, показывая гостям, сколько дали за невесту. Рая танцевала с гостями, почти не общаясь со своим женихом, видно было что она очень устала и грустит.

Сашка напивался, медленно, но верно. Глаза у него постепенно стекленели, он все чаще трогал Алю то за руку, то за плечо, а то и за коленку. Аля беззлобно сбрасывала его руку, но через минуту она снова пробиралась к её телу.

- Сашка! Получишь! Отвали!

Она ловила жгучий взгляд Лачо, от него разливалось тепло и приятное щекочущее чувство где-то внизу.

....

Раю, вместе с группкой цыганок и женихом куда то увели...

У Али кружилась голова, она уже третий танец танцевала с Лачо, он крепко и уверено вел её и не позволял себе ничего лишнего. Сашка спал под яблоней, свернувшись калачиком, заботливо укрытый чьей-то шалью.

Вдруг все изменилось...Вспыхнул яркий свет, оказывается везде под гирляндами цветов были спрятаны лампочки, соединенные проводом.

Лачо отвел её в шатер и усадил за стол, шепнув прямо в ухо, слегка прижавшись горячими губами

- Не уходи одна. Я провожу. И не пей больше, прошу. Нехорошо.

Из дверей дома вывели Раю, она была вялая, еле держалась на ногах и ее поддерживали с двух сторон Рада и Галя. Рая была в красном блестящем платье, черные волосы забраны под алую косынку, украшенную по краю пурпурными камушками. Еще одна цыганка несла сзади поднос, до краев наполненный цветами всех оттенков красного - розы, темно-розовые флоксы, пурпурные бархотки...

Сестра жениха, черная до синевы, маленькая и худая, как жук, подняла над головой испачканную белую рубаху.

И всеобщее веселье под уже настоящую цыганскую музыку закружило, затянуло в бешеном ритме и Алю. Она танцевала свой странный танец, путаясь в ритмах и времени, мешая твист и тот, исконный свой танец, танец романо рат, который звал её из глубин веков, танцевала самозабвенно и состояние её граничило с истерикой...

Она пришла в себя от того, что кто-то крепко приобнял её за талию и успокаивающе погладил по руке. Совсем близко , так что губы почти касались ее волос, стоял Лачо.

--Тсссс, тихо, солнышко золотое. Сейчас ежа принесут, будешь кушать, Рада отлично его жарит очень вкусно.

Аля молча помотала головой. Потом прошептала : "Пойдем на улицу".

- Пошли.

Они тихонько, прячась за спинами цыган выскользнули со двора.

Огромная луна светила над селом. Плыл теплый вечер, вернее уже наступила ночь, над рекой пахло кувшинками и тиной, свежей прохладной водой. В шатре, образовавшимся из низко склоненных над берегом ветвей старой ивы было даже душно...
Повести | Просмотров: 611 | Автор: Анири | Дата: 16/03/17 09:26 | Комментариев: 4

Маме моей посвящаю

Уже совсем стемнело, здесь, в степях, ночь падала сразу, обухом, раз - и не зги. Особенно в эти безлунные ночи тьму, казалось можно резать ножом, зачерпывать ложкой, словно сливовый мармелад.

В какой -то момент грянула совершено оглушающая тишина, но вдруг, разом засвиристело по всей степи, звонко, дружно, так что, Аля аж оглохла. Она отстала, отыскивая на ощупь слетевшую тапку, и почувствовала , что ночь, живым, упругим существом обнимает и сжимает ее тело, плотно, густо. Ей даже вдруг стало трудно дышать, и она , тряхнув плечами, сбрасывая наваждение, побежала почти бегом, отыскивая цыган.

...

Костер уже разгорелся, оказывается они с Раей были здесь не одни. Вокруг, озаряемые неверным пламенем еще не до конца разгоревшегося костра, сидели цыганки. Их было человек пятнадцать, не меньше, они словно распустившиеся среди ночи экзотические цветы, расправили разноцветные юбки и расположились вокруг. Тихо пели заунывную какую- то песню на своем языке, слегка раскачиваясь , и лишь иногда делали плавные движения руками над головой. Мелодично звенели браслеты.

- Что это, Рая? Ты зачем меня сюда привела?

- Тихо! Не кричи, сейчас нельзя шуметь. Лачо попросил тебя позвать...

- Так здесь женщины одни, мужчин- то нет.

- Не принято у нас мужчинам на девичнике, Лачо там - рядом. Оберегает меня, так положено. Смотри вооон туда, видишь - там, где конь...

Аля посмотрела в ту сторону, куда показывала Рая. И вправду, далеко, на фоне странного света, неизвестно откуда берущегося в степи среди ночи, похожего на отсвет далеких зарниц, то ли виделся, то ли угадывался силуэт коня и стоящего рядом высокого мужчины, слегка сутулого с пышной гривой волос.

- А что он там один? Прогнали вы его что ли?

- Дура. У нас мужчин не прогоняют, мы не ваши бабы! Нам спиной-то к ним поворачиваться нельзя. Перед ними проходить нельзя, только сзади. А сюда ему нельзя, он скверны боится.

- Чего?

Аля даже пискнула, как мышонок - удивленно. Такого она не слыхала еще.

-Скверны, дура!

Рая была грубой как никогда, но Аля почему-то не удивлялась, все воспринималось само-собой, естественно, вроде как так было всегда.

- Ты вот юбкой до него коснешься, он запачкан будет. У нас с тобой все, что ниже пояса - скверное, грязное. Знаешь почему цыганской женщине после свадьбы фартук повязывают? Чтоб ненароком чего не осквернила. Так мало того, что ему самому позор, так он и мужикам остальным признаться обязан. Потом долго ему тарелку и чашку отдельно мыть будут и рядом никто не сядет. Плохо это, в общем! Вот он и сторожится... Все, пошли. Там ждут.

Рая крепко взяла её за руку и почти втащила в круг у костра. Цыганки разом перестали петь. Одна из них, совсем старая, с непривычно уложенными для цыганок волосами, схваченные почти у лба в толстый жгут, который потом опускался куда то под красный парчовый платок, завязанный свободным узлом, с трудом встала и подошла. Она посмотрела на Алю и быстро-быстро, потряхивая по -птичьи головой, начала что-то говорить. Рая отвечала так же быстро, резким гортанным голосом, и Аля понимала только, что это о ней. И еще, Рая несколько раз произвесла -"Лачо! "

Судя потому, что старуха, хоть и неодобрительно покачала головой, отошла и села, Аля поняла, что объяснения приняты и она может остаться. Рая толкнула её на маленький половичок в сторонке и пошла к подругам.

В свете уже занявшегося вовсю пламени, все происходящее Але казалось нереальным, фигуры цыганок были расплывчатыми и призрачными, и её состояние было похоже на сон. Но вдруг все изменилось. Над степью вдруг зазвучала, вернее воспарила яркая, громкая цыганская песня, женщины вскочили и безудержный танец закружил их! Аля сама не заметила, как оказалась в их круге, на нее кто то накинул платок, большой, шелковистый и она растворилась в этих движениях, как когда-то в твисте.

"Романо рат, романо рат" ,- слышилось повсюду, цыганки одобрительно цокали языками, Аля кружилась, изгибалась к земле, плечи ходили ходуном. Она как будто помнила этот танец всю жизнь...

Светало. Все устало сидели у догорающего костра. Рая говорила тихо и медленно, бросала тяжелые, маслянистые карты на платок...

- Жизнь у тебя такая разная...и черная и белая, но всюду светит тебе звезда. Счастливой будешь и несчастной, мужчина твой будет тебя любить вечно, до крови, до смерти. И ты его. И детей вокруг тебя вижу много и здоровых и больных. Жить будешь долго, хорошо. О смерти не думай, она легкой у тебя будет, заслужишь такую...

Она много еще говорила, но Аля почти не слышала её, засыпала, свернувшись калачиком под ласковой шалью.

....

Уже всходило солнце, Аля и Рая шли, держа под узцы коня, а чуть сбоку, не сводя с Али пронзительных черных глаз, шел Лачо...
У ворот они постояли...Лачо что-то сказал Рае и она прсмотрела на Алю испытующе

- Лачо тебя хочет у нас видеть, в субботу эту. У меня свадьба, сегодня девичник был. Придешь? Кстати Сашку тоже позвали, мать просила. Он нам потом огород вспахать обещал, к осени...

Он что, знает про твою свадьбу?

-Теперь да...Видишь, хотела своей жизнью жить, так не получается. Сосватали еще в десять меня, он наш, цыган. У него сестра есть, красивая, только таборная, она должна за Лачо идти, в обмен, есть у нас такое. А он что-то крутит, на тебя засматривается. Ты смотри, мать злится, еще порчу наведет. И молчи! Я ничего тебе не говорила.

....

Баба Пелагея стояла во дворе и осуждающе качала головой.
"И ты туда же, тянет что ли? Платок сыми, я отдам им" - и перешла вдруг резко на свой, ей хорошо понятный язык - " До свадьбы иды, ни пидешь, обиды кровной наживешь. Соседи ж"

Больше ничего не сказала, отворила ворота, выпуская корову в стадо.

В субботу погода была необыкновенно хороша. Солнышко, ласковое, не очень жаркое, светило уже с утра, хотя в ночь шел ливень. Аля нашла свое лучшее платье, белое в меленький горошек, с кружевным воротничком. Достала черные туфельки, высоко подняла волосы.
- Эх, сережек не хватает, жалко, не взяла ни одни, - пробурчала себе под нос, крутясь перед зеркалом у бабки в комнате - вот так бы хорошо было!

- И кому рядишься, цы'гану этому косматому? Смотри! Он тебя в момент окрутит, вон глазюками стрижет, как коршун. Ты как идешь, он аж белеет, копытом бьет.

Баба Пелагея стояла рядом, спрятав, по своей привычке руки под фартук. Потом подошла поближе, пригладила слегка Але волосы.

- На - ка! Хотела на первое сентября дать. Да ладно!

Аля взяла у нее с ладони небольшие золотые сережки, дутики, с маленькой круглой вмятинкой на каждой, с красивым длинным изогнутым ушком.

- Примерь!

Еще раз посмотрела, подперла рукой щеку.

- Ыды!

Геля вышла на улицу, огромный букет роз, который она нарезала у бабы Тани, тянул руки. В подарок она несла серебряную ложку, которую ей дала бабка, и набор шикарных носовых платков с кружевами, ее личных, ей их подарила мать перед отьездом из той, своей прошлой жизни.

На улице, под длинными плакучими ветвями старой березы стоял Сашка. Он был красив, в белой наглаженной рубашке и лаковых ботинках. Влажные, начесанные назад волосы, еще не легли упрямым привычным вихром, и слегка волнились. Немного бледнее обычного, парень был абсолютно таким, как всегда, только глаза какие- то остановившиеся слегка пугали. Как будто у заводной собачки с вращающимися глазками вдруг нажали выключалку.

Он крепко взял Алю под руку.

- Пошли. Будешь моя девушка сегодня! И наплевать нам на всех!
Повести | Просмотров: 598 | Автор: Анири | Дата: 16/03/17 09:22 | Комментариев: 5

Маме моей посвящаю

Баба Пелагея стояла у ворот, сложив руки на животе, и рассматривала Гелю. Высокая, полная, в длинном черном платье, она уже неважно видела и наклоняла голову то на один, то на другой бок, как большая темная птица. Дед Иван сгружал с телеги чемодан и здоровенную сумку с городскими подарками.

- Господи! Дитка моя золотэнька! Ихде ж косыця? Да на чиго ж ты похожая, мать то куда ж глядела то?

- Да, ну бабуль. Ну кто же косу носит теперь? Это только у вас тут в деревне! Да и взрослая я уже...

- Да яка ж ты взрослая, девка? Коли без головы?

- Не ругайся, Поль.

Дед Иван стоял сзади и подмигивал Геле.

- Она вона диплому привезла, дитэй учить спочнет". В дом пившлы, что стали як телушки у ворот - то? Алюся, иди, переодиньсь. И обув сыми, поберегай.

Геля вдруг почувствовала себя той, радостной, маленькой Алюсей, которая бегала по огороду, каталась на тыквах, обьедалась зелеными яблоками до резей в животе и отмывала грязь, въевшуюся в кожу, смешной, скользкой мыльной травой. И тяжелый груз, который последнее время она, как ослик тащила на своих плечах, вдруг рухнул на землю и утонул в пышной придорожной пыли.

Она подхватила сумку и потащила её в дом.

В прохладной комнате, дальней, самой крайней в огромном пятистенке, выходящей маленьким окном на цыганский двор, было сумрачно и уютно. Бок беленой печи с печуркой, закрытой чугунной дверцей, в которую она всегда раньше прятала свои девчачьи секретики, тяжелый, дубовый старый стол.
Большая кровать с пружинами и серебристыми шарами на спинке. Пирамида пышных подушек, последняя из которых, стояла на попа, настороженно выставив острое ухо из кружевной накидушки. Плюшевое покрывало и подзор, уже чуть желтоватый, жесткий, кружевной. Черная, как будто закопченая икона с суровым богом в углу, длинные домотканные коврики, перекосившийся коврик с тремя собачками, уже старенькими и пыльными.

Геле плюхнулась на кровать, и подпрыгивая на пружинах, покачалась, как в детстве. Ей вдруг показалось, что не было этих лет, что все это - мать с вечно пьяным, и уже полубезумным отчимом, Эля, длинные мутые вечера под шампанское и сигареты, полуобморочный твист, все лишь приснилось. И нет никакой Гели, и не было дурацкой Лины, все это глупая фантазия неверного и вечно несущегося вскачь, бешеного города... И не было Эда...

За окном кто- то закорябался, что-то звякнуло и в комнате стало светло и солнечно. За откинутой ставней окна она увидела хитрую знакомую физиономию. Сашка!

Сашка, подтянувшись, уперся о подоконник животом, каким - то чудом закинул длиннющую ногу и, через секунду, уже стоял перед Алькой, такой повзрослевший и серьезный. Он теребил её, поворочивал, всматривался.

- Аль! Ты красивая какая, с ума сойти. Городская, как вы там, называетесь, забыл, летяги что-ли? И красишься? Тут у нас девчонки не красятся почти, на собрании застыдят. И пахнешь так... А очки! Дашь одеть раз?

Геля звонко хохотала, Сашкина серьезность враз слетела с него и он трындел не переставая. Аля не успевала вставить ни слова.

- А часы у тебя какие, откуда? Мать подарила? А как там у вас, в городе, мужчины все на машинах, небось? А телевизор у тебя есть? А правда...

- Да замолчи на секунду, дурак! Сам ты летяга! Очки женские, не трогай, засмеют тебя, я тебе привезла мужские! Лучше скажи, как ты тут?

- Да я нормально. Вот, в школе комбайнеров учусь, знаешь у нас тут на соседней улице открыли. Мне нравится. Отцу вот помогаю, на тракторе иногда.

Он помолчал, покраснел, покрутил подаренные очки.

- Рая в эти выходные возвращается...она тут, в местной больничке медсестрой будет работать.

- А ты что, Саш...Все к ней?

- Ага! Жениться хочу! Вот приедет, предложение сделаю! За меня точно пойдет, не дура же! У нас вон, все справно, и дом и огород. Пойдет! А ты? Надолго?

- На год. Я в школе буду работать, на Коробке.

- Блииин! Да отсюда ж шесть километров, не меньше! Ты как ходить - то будешь?

- Когда подкинет кто...вон ты, на комбайне своем. Когда сама. Утрясётся!

Дверь распахнулась, и появился дед Иван. Широкоплечий, в косоворотке и с поясом, он, как будто возник из Асиного детства, только морщинки вокруг глаз стали глубокими и спина, усталая, сильно сгорбилась.

- Ось, бачьте, люды добрые, паразит! Как где мед, так и шмель тутко. Прознал, кобелина ласковый. Явился! Ужо я тебе!

- Да ладно, дедусь, это же Сашка!

- Дак оне все Сашки, а девки глядишь и мамашки. Ишь озорник! Ты что , ставень выставил, хитрован? Пошто залез?

-Я , дед, повидаться только...

- От я тоби повидаюсь дрыном вдоль хребтины!

Сашка махнул обратно в окно и оттуда, из под березки, хитро сверкал глазами на безопасном расстоянии.

Дед повернулся к Але -

-Пошли дытенько, баба снедать кличет. Да паразита зови, не журысь.

На дворе, под старой вишней, бабка накрыла стол. Геля, голодная до каликов в глазах, быстро прыгнула на стул и втихаря отломила кусок пышного серого деревенского хлеба, по опыту зная - заметит дед, врежет по лбу деревянной ложкой. Степенный Сашка, дуясь, как бычок, чтобы не прыснуть, подошел и чинно сел напротив.

Баба Пелагея открыла чугунок, закопченный до углистой черноты, оттуда рванул такой ароматный пар, что у ребят потекли слюнки. В большом тазике желтела здоровенная курица, разломанная на куски. В тарелке горкой высились с десяток вареных яиц. Дед с бабкой перекрестились на вишню, бабка перекрестила курицу. Подумала пару секунд и перекрестила и ребят!

-С богом!

Дед взял яйцо, быстро и ловко обколупал его и откусил, вкусно забросил в рот шматок хлеба. Бабка плюхнула в котелок с картошкой приличный бесформенный кусок масла, взятый из беленькой тряпицы, потолкла деревянной толкушкой и разложила по тарелкам.

- О там глечик со сметаною. Черпайте.

Геля дотянулась до тарелки с курицей, зацепила свое любимое крыло, с которого стекал бульон пополам с жиром, уложила на тарелку. Почистила яйцо, устроила рядом. Подумала и положила на него ложку сметаны, которую надо было притоптать, чтобы она не свалилась плотным куском. Полюбовалась на натюрморт и слопала все, чуть не разом.

- Не спеши, золотко.

Дед ласково смотрел, как Алюся, такая взрослая и красивая, такая незнакомая, красиво ест, вытирая пальчики о край полотенца. Налил из кувшина в кружку компот.

Пейте, детки. Узварчик баба вечор сварганила..

...

Приткнув подол старенькой юбки, в маечке навыпуск Аля надраивала окна, со стороны палисадника, взмыленная и лохматая. Ей осталось помыть только одно окно, своей комнаты, ближе всего к цыганскому двору. Устав, как черт, и ругаясь про себя на немытые в жизни стекла и холоднючую колодезную воду, она прислонилась спиной к палисанднику и вытерла пот.

- Привет, соседка! Ты прямо в два раза выросла! Я сколько тебя не видела? Два года? Три?

Аля обернулась. У соседского двора, слегка изогнувшись тонким упругим телом от тяжести огромного чемодана, стояла девушка в красных туфлях на высоких каблучках. Черные волосы до плеч, строгое платье с белым гладким воротничком, алая лаковая сумочка. Она стригла Алю большими черными глазюками и улыбалась.

- Не узнаешь? Своих забыла. Сыр тэрЭ дела? Сыр ту дживЭса?

- Ух! Рая! Какая ты стала, не узнать совсем! Прямо как из журнала!

-Да ладно! Зайди вечером, чай будем пить. Да и погадаю.

Рая с трудом подняла чемодан и пошла к калитке .

- Ты что, помнишь, как гадать? Не забыла?

- Комсомольцы никогда ничего ее забывают! - озорно отрапортовала цыганка, по пионерски отсалютовав.

...

Тихий вечер, весь пропитанный ароматами распускающихся трав настал незаметно. Переделав кучу дел,. Аля что- то так устала, что легла на кровать, вытянула ноги и задремала. Легкий запах дымка из цыганского двора, аромат блинчиков из кухни, еле слышная возня и кудахтанье наседки в соседней комнате , шарканье деда на дворе - все это погружало Алю в какое -то полусамнобулическое состояние спокойствия и неги. Сквозь сон она слышала, как бабка открыла ворота, впустив корову и та, шумно вздыхая и позвякивая колокольчиком шла по двору. Слышала легкий звон подойника, и шаги бабуси, быстро, своей легкой, несмотря на полное большое тело, походкой пробежавшей к погребице доить Дашку. Она балансировала на грани сна и яви и почувствовала, в первый раз, как разжимаются тиски там, где -то в горле и груди...

... Осторожный стук в окно выдернул Алю из дремоты. Вскочив, она схватила мухобойку, подбежала к окну .

- Гад, Сашка, опять дурака валяет! Сейчас по лбу тресну , прибью как муху, может поумнеет!

Распахнув окно, впустив теплый запашистый степной ветер, она выглянула

- Ну чего тебе опять, Сашка?

Под березой, прислонившись к мощному стволу, стоял Лачо. Прищуренные глаза были абсолютно черными и непроницаемыми, шелковая рубаха открывала смуглую грудь

- Пошли. Райка ждет...

Аля совершенно не понимала, почему она молча встала, накинула первое попавшее платье, пригладила волосы и вышла на двор!

-Куды Алюся? - Крикнул дед, подметающий двор. - Темниет! Баба ругаться значнет!

- Я быстро, дедусь, калитку не накидывай!

- Ладно! Молока глечик тоби на перекладе оставлю. Выпешь!

...

На дворе у цыган уже горел костер. Вся семья расположилась вокруг, готовились пить чай. В котелке уже закипала вода, на покрывале стоял подготовленный алюминиевый чайник. Геля любила вкус этого чая, заваренного с травками, отдающего дымком. Ей налили чашку, она села в сторонке и потихоньку отхлебывала, чтобы не обжечься.

Сзади пахнуло духами, легкая рука коснулась плеча, метнулись яркие юбки. Геля удивилась, раньше Рая никогда не носила цыганскую одежду.

- в степь пойдем! Жди у калитки!
Повести | Просмотров: 893 | Автор: Анири | Дата: 16/03/17 09:19 | Комментариев: 4

В прорезях кожи - озлобленных глаз -
- щёлки!
В трещинах тела, как в поле арык -
дУши.
Злобно и жадно смотрят на вас -
волки,
Хочешь понять? Ты их волчий язык -
слушай...

...Может услышишь, как стонет ручей -
дивный,
А в небесах заложил свой вираж -
кречет.
Дом среди гор сиротой стал -ничей.
видно -
Кто-то сыграл ... Ну а выпал ему -
нЕчет.

Кто же игрок, без лица? На кону -
ты ли?
Как превратился твой гордый бешмет
в робу?
И заметает следы жеребца
пылью.
В щелках кровавится пепел и ад.
Злоба...

Вновь зацветает там персик в садах.
...Лихо!
Тонкая девочка, ждущая ласк
Льнула...
Только молчат Иисус и Аллах.
Тихо...
А из щелей точно целят мне в глаз
дУла...
Поэзия без рубрики | Просмотров: 435 | Автор: Анири | Дата: 15/03/17 10:13 | Комментариев: 0

Маме моей посвящаю

Весна 1961 - го в Москве была очень теплой и дождливой. Геля практически не замечала времени, оно летело стрелой между подготовкой к выпускным экзаменам, практикой и головокружительным романом с Эдуардом. То что она делала с парнем и, главное, зачем, сначала было непонятно ей самой. Игра в иностранку затянула её в водоворот и обмана и правды. Все смешалось! Геля оказалась хорошей актрисой и у Эда не закрадывалось ни тени сомнения в её искренности. Она медленно и с трудом "училась русскому", они проводили часы в сладкой игре "учитель- бестолковая ученица", безудержно при этом целуясь.

Вечеринки в кругу новых друзей, разговоры о джазе, странные танцы, вкус длинных заграничных сигарет в долгие вечера в тесной изысканной компании, все очень нравилось Геле, вернее Лине. Откуда- то из глубин памяти всплывали - ощущения добротной жизни - вкусной еды, тонких скатертей, хрупкой посуды и изящных приборов.

Она держалась уверенно и спокойно в этой среде, вот только ложь! Сначала она жутко угнетала Гелю, но потом, новый образ плотно сросся с ней, словно вторая кожа и перестал раздражать!

Но больше всего она любила твист! Этот танец зарождал в её душе и теле, что- то необьяснимое, легкое и свободное. Она вливалась, врывалась в его атмосферу, стремительные, чуть неприличные движения приводили в действие какую - то пружину, она распрямлялась внутри и Геля чувствовала освобождение.

.Б....ть! Девки! В кучу! Сегодня фильм в Зарядье, на.... ваши лекции!

Эля, стоя на парамете набережной , кричала, размахивая ярким зонтом и опасно раскачивалась над рекой.

Геля уже не обращала внимания на мат, он стал привычным для её ушей, она и сама замечательно могла выругаться, правда коверкая язык для пущей правдоподобности.

- Саммоа ты б ..ть. Суккккьа, слааазь.

Иногда казалось, что даже Электра поверила в придуманную ею же легенду, она подыгрывала Геле весело и самозабвенно, помогая "снять до лета квартиру" в Гелином доме и снабжая нарядами.

Игра была бы совсем безобидной, если бы не Эдуард, Эд, как коротко называла его Геля, ненавидя противное "Эдик". Вернее, если бы не они с Эдом!

Любовь надвигалась на них со скоростью и неотвратимостью поезда, врывающегося в тоннель. Геля чувствовала беду, но не свернуть, ни остановить этот локомотив уже не могла...

-Лин! Лина! Смотри! Что я тебе купил, моя девочка!

Тоненькое колечко с крошечным блестящим камушком оказалось точно по размеру и радостно засияло на пальце, вроде как там и было.

- Ниееет! Не наддаа!

- Что не надо, глупая девчонка! Я тебя сегодня в гости приглашаю! К моим!

Семья Эда месяц назад переехала в Москву. Именитый врач, отец Эда, получил квартиру в том же доме, правда совсем небольшую, но они и жили там втроем.

Сердце Гели подпрыгнуло и остановилось. Это означало, что Эд решил познакомить ее с родителями. Да еще кольцо...

-Что мы с тобой натворили, Элька! Что мы наделали? Как мне быть то теперь?

- Да никак. Перед тем, как идти, скажи правду, делов-то! Скажи, пошутили! Просто - дурачились! Подумаешь!

- Я не могу, это же обман. Как я скажу ему? Я два месяца, глядя ему в глаза, врала, выпендривалась, корежилась. Мать правду сказала - дрянь! И поделом мне!

- Ты больно уж чистоплюйка, как я погляжу. Живет в говне, с придурком - отчимом. И перспектив - то у тебя никаких, солнце, кроме Мишки. Закончите педулище, будете вдвоем вкалывать за копье, учить идиотов. И жить, между прочим у тебя будете, с алкашом этим. Иль ты к Мишке пойдешь, шестой дурой в двушку?

- Эль! Отстань! Это вообще не твое дело!

- Иди, кретинка! Там родители знаешь какие, интеллигентнейшие. И ты им понравишься, точно. Правильная такая, с тебя статую слепят прям при жизни! Русская Фемида! Только ты там с открытыми глазюками будешь стоять, вылупленными! Тебе их завязыаать нечего, ты и так ни хрена не видишь в жизни. Я вот замуж выйду за Стаса и за границу уеду, уж папа-то его, дипломат расстарается.

Геля уже не слушала, она все решила. Бесповоротно.

...

...Белые двери не закрывались сегодня целый день...У Мастера Меры был день раздачи, он трудился как пчелка, не покладая рук. Темные и светлые полупрозрачные силуэты каких-то созданий, с большими и маленькими крыльями носились с корзинками вокруг, каждый хотел получить свою долю побыстрее.

Огромные прозрачные бочки были до краев наполнены разноцветными шарами, легкими, воздушными. Они шелестели нежно, словно сентябрьские, уже чуть тронутые осенним дыханием листья, когда Мастер Меры погружал туда голубой черпак, похожий на красиво изогнутый половник, чтобы отвесить очередную порцию в подставленные корзинки. Шшшшш, шррррр, шууууу...

Работа шла споро и весело, светлые тени кружили бабочками вокруг стола и толпились у распахнутых окон, стараясь поскорее вылететь. Сколько цветных шаров в их корзинках никто не считал, но каждый старался зачерпнуть побольше. А один, небольшой и толстенький, похожий на взьерошенного воробья, воровато лазил в дальнем углу, подбирая рассыпавшиеся шарики и складывая их к себе в корзину..

- Ну и ну! А еще Вершитель добра. Не стыдно? Думаешь правильно лишнее давать, не заслуженное?

Мастер Мер укоризненно качал головой, стоя над воробьем. Тот отполз подальше, крадучись подобрал последний шари и покраснел. Вернее - порозовел, как воздух на просыпающейся заре. Он быстро скакнул в окно, расправил мохнатые белые крылья и сделал плавный круг, потом еще один , и скрылся в тумане.

Мастер погрозил ему пальцем и обернулся.

В комнате, еще совсем недавно, светлой, пронизанной солнцем и напитанной ароматами цветов, стало сумрачно и холодно. Белоснежная занавеска посерела и больше не пропускала лучи. Откуда-то подуло сквозняком и он принес запах серы и еще чего-то неприятного, гнилостного.

Вокруг стола столпились серые тени. Небольшие крылья, похожие на крылья мух, издавали неприятный острый звук - зззз....

Они молча выстроились в очередь и подходили по одному, протягивая черную чашечку -пиалу.

Мастер Мер, зажав нос рукой, всматривался долго в каждую тень и раскладывал тяжелые, свинцовые шарики.

-Хоть вы и Вершители Зла, не торопитесь решать их судьбу!

Он говорил важно, басом, стараясь, чтобы каждый услышал.

- Дайте им осознать свою ошибку, исправить ее, ведь коль раз этот шар дадите, уже не возьмете назад. Душу- то погубить легко, спасти трудно.
Ты вот!

Он поманил пальцем высокую, худую, серую тень.

- Знаешь, за что карал?

...

... Над сгорбленной фигурой высокого парня, сидящего в заснеженном парке, на лавке, бессильно опустившем голову, струилось серое облако. Оно опускалось на плечи пепельной дымкой и холодило, холодило, проникая к самому сердцу.

- Поди здесь - реши. Зло она совершила, конечно, зло. И обман. Но ведь одумалась! Как быть?
Серая тень, поворчав, отшатнулась, взлетела и растворилась среди деревьев.

Парень плакал. Совсем озябнув, бессильно поднялся и побрел по дорожке, оставляя длинные, глубокие следы...

...

Поезд стучал по стыкам рельс сонно и умиротворяюще. Вокруг уже расстилались степи, и врывался запах пробуждающегося лета, острый и пряный. Дикая боль в сердце у Гели постепенно утихла, и только в глазах по прежнему резало до слез при воспоминании о нестерпимом блеске кольца, брошенного Эдом на грязный стол в недорогом кафе у дороги. Он сказал ей тогда всего пару слов... Развернулся и ушел.

Геля забыла эти слова. Она их точно забыла. Навсегда. И никогда не вспомнит. Она помнила только грязный стол, весь в крошках, жирный на ощупь, как восковой. И эти крошки никак не хотели сметаться, липли к рукам. А грязно-серый шарик со странным запахом гниловатого лука скатился сразу куда-то вниз, не дай бог в сумку попал!

Она долго искала шарик, но не нашла...
Повести | Просмотров: 643 | Автор: Анири | Дата: 15/03/17 10:06 | Комментариев: 1

Маме моей посвящаю

Вечеринка закружила Гелю и Лильку, им было весело в кругу своих одногруппников и так тепло и радостно, что они не замечали времени. Спиртное на стол не ставили, да ребята к нему и не привыкли, зато лимонад лился рекой. Геля совершенно не сидела на месте, ее без конца приглашали танцевать, и она кружилась самозабвенно в вальсе, благо площади безумной профессорской квартиры позволяли.

Лилька была менее востребована в танцах, но зато смешливый и веселый нрав, куча историй, которые сыпались из нее, как из рога изобилия, все время создавали легкие завихрения из желающих пообщаться. вокруг красного смешливого мухоморчика.

Время летело незаметно, народу было так много, что скоро стало не понятно, кто - где и в какую из комнат затесался.

А вот Электра была скучная. Ее мало приглашали, болтали при ней осторожно, стараясь не сказать ничего лишнего, все таки профессорская дочь. Да она и не стремилась особо общаться, сидела за столом и медленно отламывала по крошечному кусочку от пирога с капустой.

Геля весело трещала с Мишкой, который то и дело норовил дотронутся то до плеча, то до волос, вроде невзначай, и жутко краснел при этом, как вдруг сзади кто-то крепко взял ее за локоть.
Геля нехотя обернулась, сзади стояла Электра.

- Гель. Пошли, поговорить надо. Да и чулок у тебя поехал сзади, переоденешь!

- Ну пошли, ладно. Правда наплевать на этот чулок, все равно я босиком танцую, ноги ломит - жуть от Лилькиных туфель! Не туфли - пыточные сапоги!

Они сели в спальне на пышный диван и положили ноги на удобный мягкий пуфик.

- Слушай, Гель! Только не отнекивайся сразу, выслушай сначала! Тут у меня, на следующем этаже, парень есть. Он мне нравится до жути, прям умираю. Может слыхала, Стас, он уже в Университете учится на биологическом.

- И что? Взрослый что ли совсем?

- Да не... На втором курсе. Но наглыыый! Он меня седня на вечеринку к себе звал, попозже, часам к восьми, да я боюсь одна идти, мало ли чего. Он чуть что - руки в ход пускает. А вдвоем не страшно все-таки. Сходишь со мной, часика на два. Тут все равно никто не заметит, что нас нет, вот как скачут, дураки.

- Не, Электра. Не пойду. У него там богатенькие все, у меня и одежда не та, да и о чем я говорить -то с вами буду? Я ничего не знаю, ни про моду вашу, ни про интересы всякие. И танцевать, как вы, тоже не могу. И что - дурой буду сидеть, рот раззяввив? Неее.

- Да не зови ты меня Электра! Папи совсем сдурел, когда мне имечко такое влупил. И где только выкопал, дурень старый? ... Эля! Они меня Эля зовут. Запомни!

- Эля, так Эля! Не жалко!

- Гель. Ну пожалуйста! Только на часик, не больше. Немного посидим и вернемся, честное слово. Да и папи велел прислуге убираться к одиннадцати придти, так что если меня к этому времени не будет, мало не покажется. Есть стукнуть-то кому, они с дорогой душой заложат, даже не мумукнут.

Геля посмотрела на нее и что-то так жалко её стало, глаза тоскливые, просит так...

- Ладно! На час! Но я сяду в уголке и молчать буду, как рыба.

- ыыыыыыы. Ги-ги!

Электра запрыгала на одной ножке и радостно заверещала. С треском распахнула шкаф.

- Только в этой занавеске не пойдешь. Смотри!
Она резко выдернула из мрачной глубины бездонного шифоньера что-то невообразимое.

Темно-зеленое, почти черное, и только по глубоким, скорее глубинным изумрудным искрам, подсвечивающим его изнутри, можно было догадаться о цвете, платье было нереально красивым. Совсем просто скроенное, но с открытыми плечами и такой же юбкой-пачкой, как у Электры, оно было очень изысканным. Электра открыла здоровенную металлическую коробку и брякнула на стол кулон с тонюсенькой золотистой цепочкой. Кулон был того же таинственного цвета и нежно мерцал.

- Надевай!

Геля погладила платье кончиками пальцев и вдруг поняла, что не надеть она его не сможет. Она просто потеряет сознание, умрет, исчезнет, если не попробует его надеть... С кулоном...

Дальше все закружилось, как во сне. Она только выныривала из тумана, чувствуя руки Электры на волосах и лице. И запах... Нежный и сладкий аромат духов, который окутывал ее облаком, дурманя и обманывая...

...
Девушка, которая стояла перед зеркалом была совсем незнакомой. В черном, искрящемся платье, дымчатых чулках и золотистых туфельках. У нее были томные глаза, подведенные четкой красивой линией почти к вискам и пухлые ярко-розовые губы. Она смотрела из зеркальных глубин чужим, слегка надменным взглядом. У нее были ярко рыжие, пышные волосы взбитые облаком и заколотые у затылка чем-то золотистым и белая прозрачная кожа...

...
Очнулась Геля от резкого длинного звука. Тонкая рука в серебристой перчатке прижала бронзовую кнопку звонка и не отпускала.

"Слушай меня внимательно", - Электра быстро и прерывисто дышала. " Там мальчики не простые, не наши лягушата из педулища. Они уже взрослые и все из очень известных семей. И девочки там то же... б...ну сама понимаешь. Поэтому ты не лезь поперед батьки, сиди и слушай. Главно - не ляпни чего....впрочем..."

Тут дверь резко распахнулась и Электра запнулась на полуслове. В дверях стоял высокий сероглазый парень с тонким породистым лицом и добрыми глазами сенбернара.

- Эээдииик...

Геля не узнала голоса подруги, он стал тонким, капризным и мелодичным. Грубая комбайнерша вдруг исчезла и на ее месте, вся изогнувшись, прижавшись плечом к косяку стояла аристократичная брюнетка с ярко накрашенными алыми губами.

Папироса! Геля с ужасом увидела, что у Электры, в изящно откинутой руке зажат мундштук...
Она было развернулась бежать, но Электра рванула ее за руку и остановила.

- Эдииик...знакомься...это Лина! Приехала ко мне на день. Она финка, ни мур-мур по- русски. Но понимает кое-что.

Эдик подошел ближе, внимательно и близоруко посмотрел Геле в лицо.

- Проходите, Лина. Не стесняйтесь. Я сам здесь пока в гостях, у брата. Будем держаться вместе.

Он взял Гелину руку, заледеневшую от страха, в теплые, большие ладони и тихонько пожал.

- Если не все поймете, то помашите мне. Я постараюсь объяснить. И первый танец тоже мой.
Он помолчал, вглядываясь и тихо сказал: "Я еще никогда не встречал такую женщину. Эля! Не дайте мне её потерять"

-Ладно, ладно, голубки. Поможем, чем можем!
Электра посмотрела на них насмешливо и, лихо закурив, пошла в зал.

В зале было душно, накурено и полутемно. Несколько пар танцевали в глубине под незнакомую, томную, вязкую музыку. Они плотно прижимались друг к другу, их движения были красивыми, но какими-то стыдными, смотреть на них было неловко и Геля покраснела.

- Эля, детка! Ну наконец!

Плотный невысокий парень с взбитым чубом жестких волос и узких, до неприличия, штанах подхватил Электру под руку и, вихляя пухлым задом, потащил танцевать. Геля отвернулась. Смотреть на извивающуюся в руках мужчины девушку было и приятно и стыдно и как-то горячо...

-Лина. Вам не по себе? Возьмите, это вкусно.
Эдик протягивал ей широкий бокал с клубникой, залитой лимонадом.

"Откуда сейчас клубника? И зачем портить ее лимонадом" - подумала Геля. Она решила ничему не удивляться и молчать. Совсем молчать, тем более, что она ни слова не знает по русски.

Отпив из бокала, она почувствовала острые незнакомые иголочки на языке . А клубника.... Она ела ее раз в жизни, две ягодки, угостили в гостях летом.
И смело махнула бокал до дна!
- А! Будь что будет, раз уж я - Лина!

Второй бокал она пила уже медленно, неспешно, сидя в огромном кресле, утопившем ее в своей упругой мягкой неге. На подлокотнике сидел Эдик и что-то нежно говорил, чуть поглаживая ей руку. Она почти не слушала слова, зачем, она все равно ничего не понимает, ей бы по фински...

Комната плыла в тумане, она танцевала с Эдиком, тесно прижавшись к его твердому телу и таяла, таяла...

Потом они учились танцевать какой-то странный танец, он был быстрым и смешным.
Геля скинула туфли и вихлялась всем телом, стараясь повторять точные движения Эдика и Электры. А они танцевали это потрясающе!

- Дура! Не вихляй задницей, - визжала и хохотала Эля. - Это же твист! Это тебе не камаринская! Смотри Эд. У нее получается! Да здорово! Она же прирожденная стиляга!

Потом, в тесном углу кухни, у самого черного лифта, Эля учила ее затягиваться, красиво держать на вытянутой руке папиросу.
Правда, тут их застал Эд и вытолкал взашей, отняв папиросы и выругав идиотками.

Потом проветрили зал, зажгли свечи. Низенький человек с огромной, не по его росту гитарой пел... Он пел так, что все, что с ними только что происходило, эти танцы, выпивка, все казалось ненужной шелухой, она отпала, перестала мешать и смысл простых и мудрых стихов вдруг отрезвил. Его можно было слушать бесконечно, с утра и до утра.

-Кто это? - шепотом, чтобы не слышали вдруг обрусевшую финку, Геля спросила у Электры.

-Ну ты и дерево! Это же Булат!

...

- Переодевайся быстро, времени уже хренте знает сколько, мать тебе даст по шее! Да и Эдик внизу ждет, проводить хочет. Я ему насвистела, что ты комнату сняла!

Электра нервничала, вот-вот должна была появиться прислуга! Геля наскоро стянула платье, кое-как напялила свое, влетела в пальто и ботинки, повязала платок.

Вечер был морозным, падал снег. Эд, полуобняв, вел ее по улице, что-то рассказывал, ловил снежинки, грел ее руки своим дыханием.
Она почти не слушала и молчала. Она понимала, что они больше не встретятся. Она знала, что никогда не забудет этот вечер. Она не могла простить себя за это дешевое вранье.

...
Анна открыла дверь.
Молча смотрела, как дочь снимает пальто и ботинки. Посмотрела на ноги в дымчатых порванных чулках, на тонкую шейку с дорогим кулоном. На яркие, обветренные, с остатками съеденной помады. губы. Принюхалась.

И с размаху, хлестко так, что у дочери мотнулась в сторону голова, влепила пощечину!
- Дрянь!
Повести | Просмотров: 599 | Автор: Анири | Дата: 15/03/17 10:04 | Комментариев: 0
1-50 51-100 101-150 151-190