шумер как мышь
в деревне дуло
гоню сипедное вело
оно меня там обмануло
оно меня там подвело

сказала ты барвинок сорван
и ночка тёмная шумер
ходи гулять в сады и к совам
там ум и разум не шумел

во вторник срок лобзаний устных
и мятых трав деповелис
не подведи капут капусты
но не пришёл
мы развелись

хоть сорок раз целуй шумерку
и подгоняй селовепид
с такой травой я не померкну
зело зело село вопит

в четверг замучил бабу изверг
щавель подвёл допелвеси
шумер как мышь при коммунизме
ни клят ни мят и гой еси

в субботу боты субпродукты
и плачь красы лепосведи
нечётных дней камыш продутый
не обмани
не подведи

ушёл в офшор калым обжоры
аккадцев* да акаций шум
я пахну ветром камышовым
гоню пишу гоню пишу
______________________________________________________________________
*Аккадцы - жители Аккадского государства, которое возникло в результате завоевательных походов Саргона Древнего, объединившего под своей властью земли шумеров и восточных семитов (впоследствии аккадцев)

Избалованы ноты до хруста.
Фейерверки над капищем вилл.
Отчего так становится грустно,
будто дверью себя прищемил?
Как бы стать незаметным и тонким,
не касаться рутины белья?
Чтобы мимо – потоков потоки.
Чтоб давать, ничего не беря.
И в душе – чтоб светло и красиво,
как задумано высшим авось.
...Я себя в этот мир пригласила
для тебя. Полюбуйся. И брось.

Поддавшись праздному застолью
и винных карт пройдя курсив,
я понимаю: больше стою,
хотя немногое вкусил.
Где столько серебра и злата
в краю затянутых ремней?
Я вырасту в цене до завтра:
я утром стану мудреней.
Купи. Желательно без сдачи.
Всё то, что знаю. Баш на баш.
Иной философ напортачит,
что и копеечки не дашь.
Один не знает правды чище,
другому к ней неведом путь.
А в третьем правда – кулачище.
Вот справедливость и добудь.
Везде растоптаны идеи;
материи первичней мат.
Куда мы шли? Чего хотели?
Что делать?
и
Кто виноват?
Трактиры нас – гвоздями к стойкам.
Пророк нам предвещал печаль.
Купи. Я стою ровно столько.
Семь раз отмерь и отвечай.
... Дома, заводы и угодья?
Все деньги? Право, ты смешон!
Погладь – и всё. Да просто кот - я!
А что вокруг меня?
Мешок.

Запах неба высокого –
молодеет лицо.
Утка целится в сокола,
а иголка в яйцо.
Расцветаю.… От рос, поди:
ночью дождик прошёл.
Хорошо-то как, Господи,
у меня – хорошо.

Будут камни на чётки нам,
будут белкам свистки.
Как себя ни вычеркивал,
не седеют виски.
Разве зелено – молодо?
Разве старость – в напряг?
Я не плачу от холода,
хоть от влаги набряк.

Испаряется лужица
и мельчает бугор.
Что не строилось – рушится,
что построил – в укор.
Что положено, платится:
по долгам и шелкам.
Оплеуха за платьица,
за любовь – по щекам.

Можно пальцами гнутыми
оттянуться в лимит.
Только время минутами
и годами клеймит.
Не светиться мне радужно
над фольгою реки.
Пожалей меня, матушка,
на покой обреки.

Твой сыночек подрос, поди:
переполнен горшок.
…Хорошо-то как, Господи.
У меня – хорошо.

Зажат между двумя старушками в вагоне метро. В смысле, сижу между ними. Народу немного, но сидячие места все заняты. На станции Центральный Рынок входит девушка, приятная во всех смыслах. Обилие косметики на её лице не позволяет мне определить её возраст, но то, что она годится мне в дочери – несомненно. Ставит огромный мешок с непонятным содержимым мне на пальцы ног. Даже через толстую кожу ботинок ощущаю неприятную тяжесть. Тихо и вежливо прошу даму избавить меня от лишнего груза на ступнях. Дама также тихо и вежливо извиняется, и выполняет мою просьбу.

Старушка слева:
– Вот она, современная молодежь! Нет чтобы женщине место уступить, так ОНО ещё и возмущается!
– Так а шо вы хотели? У него ж, наверное, ни матери, ни жены, ни сестёр никогда не было, – поддерживает вторая старушка первую.

Я молчу. Через 2 станции девушка выходит.
Старушка слева:
– О, пошла, спекулянтка чертова! Работать не хочет, Сталина на неё нет!!
– И не говорите, – поддерживает вторая старушка первую. – А ещё хотела, чтоб мужчина ей место уступил, зараза такая!!

Апрель. Семь часов утра. Дом в спальном районе большого города. Папа в душе. Восьмилетняя Даша собирает школьный рюкзак. Звонок в дверь.
– Я открою! – девочка радостно бежит к входной двери.
– Сначала посмотри в глазок! – инструктирует папа. – Если что, скажи, пусть подождут секунду, я уже выхожу!!
– Хорошо, папуля!
Папа выходит из душа. Девочка с кем-то разговаривает через приоткрытую дверь.
– Кто там? – спрашивает папа, подходя ко входной двери.
– Не знаю! Какой-то дядя! – говорит она, закрывая дверь на замок.
– Я же тебя просил: не открывай дверь незнакомцам!
– А что? Мы разве вдвоём не справимся?!

Намагниченный бурей мой компас пошёл в отказ,
и в соседних домах предрассветный огонь погас.
Вызывают электрика: ветер, столбы. И доблесть
демонстрирует он. Устраняет проблему, то есть.
И спускается вниз – акробату подобно.
Прыткий.

Для меня электричество – пытка. Такие пытки
только с болью зубной сравнимы. Великий физик,
очевидно, не умер во мне. А для take it easy
не хватает терпения, выдержки, и желания
отличать, где земля, где ноль. Но жила ли я
в предыдущем своём воплощении тьмы кромешной,
раздавая осколки света слепым?
Конечно.

Для учёных – загадка, есть ли у солнца ум.
Это я о себе говорю. Мой локальный социум
ограничен котом, ковром на стене, и колечком;
в нём четвёртый для свадьбы палец грустит о вечном,
электрическом поле, люминесцентном как бы,
захороненном на чердаке, где другие скарбы
ожидают включения в сеть, перемен, оживления.
Эта фаза критична; скажи им, что здесь только лень.
И я.

Впрочем, лучше молчи: от надежды родится страсть.
…От ковра до кота – пустота. Я пытаюсь красть
элементы, зачатки, пожитки, ингредиенты.
Всё, что может потом засветиться; где ты
появляешься солнечно милым, как будто взаймы.
Я тебя получаю из ничего.
Из мы.

Белое, чёрное, пальцы упрямые.
Кружит свечей хоровод.
А золочёные пряди кудрявые
светятся в облаке нот.

Белое, чёрное, пальцы нахальные,
платье – доверчиво вниз;
шторы парчовые, люстры хрустальные,
сладостный плен, парадиз.

Белое, чёрное, пальцы дрожащие,
пламя хмельного вина.
Мы увлечённые,
к звёздам спешащие,
жаркой волны глубина.

Чёрное, белое, пальцами точными
музыка бьёт в потолок.
Ягода спелая брызгами сочными –
белый на теле брелок.

Чёрное, белое, клавиш смятение,
а над роялем – луна.
Реже дыхание телосплетения.
Звёзды. Покой. Тишина….

вот высится башней торт
вишнёвый кураж
кути
возвышенный я не тот
не вкусный
давно в пути

и ты не вставляй клешню
в бисквитное игрек икс
ты сладкое любишь ню
я липкий
поберегись

тебе подавай орех
безе и цукатов ком
желаешь попасть наверх
и выжить меня тайком

в сиропе моё гнездо
я в сахарном мире рос
и я здесь покамест до
пришествия мух и ос

ешь ночь
шоколад негритят
сгущенную кровь с молоком
оставь мне глаза
что глядят
в себя
глубоко

глубоко

Бегают в логове черепа мысли;
гон круглосуточный, только включись.
Всё преткновение камня изгрызли,
кости скелета и шею ключиц.

…Дети случаются где-то по низу;
тазик экстаза – пунцово горишь.
Стул соответствует метаболизму;
слесарю кесарь – сечением лишь.

Боком выходит закон бутерброда,
космоса лампочка – наоборот.
Чресла на кресло – и, кажется, продан
в чёрную перекись твой водород.

Мысли запутались между ногами;
личка сарыни на кичку грозит
шахом без мата. Юдоль – в оригами.
Паром на Зиту напал паразит.

Место ожога – сознанья кресало.
Хочется мягко, но просто нет слов.
…Здравствуй, дружок. Я давно не писала.
Вот и случилось: меня пронесло.

апрелям не снятся кошмарты
ландыши в майках мая
стилистические фигуры контраста
и барахолки тщеславия

апрели приносят косички
их тянут за девочек
эпические аутсайдеры
а карманные армии берёз
изгаляются ветками
желе зной сороки

утят сон вообще не я
мой вагон агонии
отравится по апрельскому бремени
от первой Пилат формы и содержания
сочно в ток
через мухи черёмухи
через завсклад и товаровед
к дефициту внимания

где мяу рифленых крыш
обрили уже
честным пинком
да за свадебку
а ты нувориш
что сват королю не кум

в апреле мы едим ствол
борьбы и пота должностей
завидуем Егорке
который собирает бычки
высоких отношений
и лелеем реле явления меня народу

рекламная пауза

Темень. Аквариум. Рыбке пиранье
звёздные Рыбы морочат балду.
Тени пугливые спят на диване.
Вынесу мусор. На воздух пойду.

Жертва Аборта, Бастард и Подкидыш –
рваные джинсы и кепочки клёш.
Ты не скучаешь, пока их не видишь,
но подсознательно встречей живёшь.

Мусорный бак – в стороне от дороги –
всё, что содержит, – предмет дележа.
Жертва Аборта, Бастард одноногий –
пьяные вусмерть на травке лежат.

Грязный Подкидыш – инспектор пакетов;
в ухе – наушник, как будто серьга.
Кус колбасы и огрызок багета
тянут дрожащие руки зверька.

Я покормила, ретируюсь гордо;
бомжик доволен. Приятно вдвойне
чувствовать, что накормила урода.

И своего, что прописан во мне.

небо сморозило
ясного дня ерунду
Лопани губы
губят солнечных заек
бум просторечного
просто река
иду
к Мосту влюблённых
трогать замки мозаик

крошкой бурьянной
(к античности антитела)
Зодчий усеял
Нетечи старой русло
Харьков хоть лопни
не протечёт
смела
иммунитета стрела
здесь не бывает грустно

берег окован решёткой
опоры гранит
шарики ролики
клумбы цветочные кругом
девочка знает
что мальчик ключ сохранит
только поделится
этим секретом с другом

тросы натянуты
вечер кальяны неон
диско протиснулось
в межпозвоночные диски
я по мосту иду
а навстречу он
точно такой же далёкий

и очень близкий

Устала я, как самка фака:
съедают тело провода,
как мумиё из саркофага,
как прогу багом. Ржава, да.

Моржи советуют поститься:
истерик драть холестерин.
Элементарные частицы –
Ас, соль, Ас, соль… А вместе – Грин.

Когда краснеет финик в ванной,
когда до Фени фейерверк,
гордись работой филигранной,
как Вий массивным дубом век.

О, да! Поддайте одалискам:
забейте в кольца по гвоздю.
Пенальти пен – барханы близко,
а шкварки кварков – лотос дюн.

Мне кости плавит мыслей пена…
Беда: мой бедуин – безус.
Гаси: сгораю постепенно
от крайней степени безумств.

воинство ночи
со мной заодно
как один

каждый из нас
булавкой мороза подколот но
так же беспечен
свободен и нелюдим

не выходи
там холодно
холодно
холодно

там пузырьки
лимонадного кокера джо
там спаниель
помечает снега у подъезда

не выходи
лучше съешь с февралём пирожок
и размашисто выпей меня

это сейчас уместно

я в бутылку полезу
глотай же меня
помоги
не отстёгивай лёд
как и ты он беспомощно голый
ты прикован к железу
ты вирус и спама гид
я из тьмы
глубины той страны
где погибли татаро-монголы

а когда до краёв
я заполню твои берега
ты открестишься небом и солнцем
и жалобно вытащив штопор
позабудешь как девочка ангел
сжигая картину Дега
отдала тебе всё
только ты не сказал ей

что-то

не однолетний
но красно-желтый
где-то красивый цветок
нашёл ты
укоротил
подоконника шорты
памятником горшок

так рукотворно
себе подобных
ты выбираешь
удобных сдобных
прямоходящих
голеностопных
чтобы с душой душок

соединились
и строим заборчик
ты геометрией не озабочен
доски неровные
где-то короче
где-то дыра черна

я избалована и капризна
и утверждаясь
в азарте снобизма
мы посылаем
другу другу письма
всё-таки лучше чем на

список настурций в оранжерее
можно продолжить
но я не жалею
я по-другому жить не умею
да и не хочешь ты

слушать примеры
советы мужские
тётка Сиона
и дядька from Киев
не однолетние
да нагие
словом одним

цветы

В день воскресный
выходишь в дух.
Пробка, затор:
птичий гон,
молнии, громы,
кони, тысяч орудий залпы.
Там за убитого дают неубитых двух.
Зато
за живых не дают ничего.
Не говори никому.
Да я и тебе не сказал бы,
если бы да кабы
не забодали рабы,
те, кто не мы.
Увы.

Я – нем. О, горе:
мы – немы.
Ядрёный корень
одной фонемы;
вавилонская башня – муть
всех эмиссаров и попугаев:
сначала строим, потом поджигаем.
Кхм – хочется кашлянуть.

На всякий случай
говорю тебе как родному:
видишь на небе туча –
беги из дома,
и не скучай по дому.

Ибо все дома одинаковы,
а все походы крестовы.
Уши имеем, однако мы
верим в престол и престолы.
Яро нужно креститься,
когда начинают казаться
седобородые лица,
двадцать четыре старца
на улице Гоголя, сорок семь,
дом Капитанаки,
где именины, –
все в белых одеждах;
ты белый совсем.
Множится белая накипь:
подводные камни и мины
забили ум. Откуда невесть
ходят туда вечерние клячи.
Делириум тременс,
желудочный реверс.

...Белый и очень горячий
здесь я. Рядом садись и грейся
у моего костра;
по сторонам не глазей.

«Я поведу тебя в музей» –
пока не скажет сестра.

В последнее время не пишут о том,
что каждому нужен для жизни дом,
поскольку в стране у каждого есть квартира.
Добавим рождаемость – выше крыш,
профессию в школе освоит малыш,
а про институт я молчу: прерогатива.

Статистика знает, а цифры гласят,
что волк, поедающий трёх поросят,
требует кабинет, продолженье банкета.
Работай, как волк, и станешь сильней.
Чем больше работы, тем больше свиней,
а всё остальное для смеха придумано кем-то.

Однако сейчас получается так,
что некуда вставить свинячий пятак,
а те времена, когда работа спасала
от голода, холода, скуки, тоски, –
ушли, как сберкнижки, чулки и носки,
которым доверили деньги любители сала.

О, женские музы, да знали б оне,
что розовым хрюшам писать о войне
проблемно, поскольку другое им нужно копыто!
ВолкИ же позорны – и ныне, и встарь.
«Разумное сеяла? Хватит, отстань.
Разбросанный бисер – твоё; остальное – забыто».

Мораль этой басни не ведаю я.
Наверное, в каждом есть волк и свинья.
Возможно, охотник в засаде сидит и листает
купюры; купоны стрижёт в кураже.
Ходящих на мушке обрили уже.

А всем остальным посчастливится сдохнуть в стае.

В Малиновке снег. Готовятся к свадьбам осины,
темнеет в насечках стволов белобрысых лёд.
Затянешь кисет на шнурок. И покроешься кожей гусиной,
но репчатый луг тебя табачком не проймёт.

Не найдена пядь – одна из семи исподлобья,
винты на рамке опушки и солнца пенсне.
Ты в здравом уме, но опять не хватает здоровья;
ты крякнешь, как утка, последним салютом весне.

В Малиновке снег. Наливается око зеницы.
У фавнов сатиры заимствуют веток рога.
Готовятся к свадьбам вороны, сороки, синицы,
и звери, которым когда-то была дорога,

сватов засылают. И мне перепало б, не будь я
за тысячу с гаком оплаченных глупостью вёрст.
Ты в здравом уме, но распутица хочет распутья,
а здесь только снег и озлобленный ветер внахлёст.

Закрой же забрало. Соседствуй в лесу с кабанами.
И дикой клубникой, грибами поправишь легко
здоровье, которое так издевалось над нами.
В Малиновке снег.

А весна…

А весна – далеко.

висят провода
в таблице
полоний и висмут
на пиках деревьев
скальпели облаков бледнолицых
виснут
и не понимая
азимута и надира
на окнах трамвая
живые лица
на диво

ты не краснокожий
тебя закрепили в оранже
читай по губам того же
кто вышел раньше
твоей остановки
словарь иностранных терминов
не рекомендует
желанье пространства
временно

скончание века
трамвая
иконы и жатвы
тебе на конечной
вещает вагоновожатый
ты не поцелуешься с мальчиком из
десятого А
вплетён в провода организм
висят провода

забудь про Гвинею
про Африку и про масаев
несём ахинею
и каждый в себе зависаем
ты вздрогнешь как будто
почувствовал время висит
подходит кондуктор
и просит платить за визит

вигвамы и чумы
не поят берёзовым соком
ты вычурно чудный
на родину смотришь из окон
разрезана память рельсами шпалами
до слёз и до звёзд борозда
включись и согрейся
довольствуйся малым и
аз воздам

Дайте лекарство – от головы, изголовья;
с антагонистами кальция расстаться ненужными.
Мы начихали себе в здравомыслие лужу здоровья.
Здравы и будем. Давай поменяемся лужами.

Хитрая голь, почему ты в одежде моей?
Луковым горем изношены ветхие мехи?
Цирк не уедет. Пока ты в манеже – болей.
За квадратуру успеешь; там вольному нехер.

Я прославляю тебя, мой постельный режим,
красную лампочку ртути за тридцать восемь!
Мозг арестован. И мы никуда не бежим.
Дайте лекарство! Попросим, маэстро, попросим!

Нам не до жиру: пожить бы Курилке ещё
мистером Икс, в антураже фонарно-аптечном.
Цирк не уедет, пока ты хранишь под плащом
старые песни о главном, осмысленном вечном.

Не панегирик, не ода, не марш и не гимн.
Отягощённая словом, текущая вяло
Юрьева дня симптоматика. Страус, беги
голову прятать ко мне под одеяло.

Что стоишь, качаясь
гроздями черно-плотных домин
по шкале Рихтера в префектуре Осака?
Заходи в коллективное бессознательное
моего купажа флоры и фауны.

Здесь твоя Родина, бро. Здесь у тебя стоит
в поле берёзка, а в частном секторе нет света и газа,
но бесплатно показывают кино
про волшебников в голубом вертолёте,
которые вдруг делают белые солнца пустыми.

Родина есть среднее арифметическое
пули у виска и двадцать пятого кадра.
В ней закаляется спам, она присуждает гоблиновскую премию,
и для каждой твари всегда найдётся пара.

Трудно тебе. Ты из-за Бритни спился,
и теперь Плевако на всё.
Утешат ли тебя сокровища мадам Петуховой
в двенадцати электрических стульях,
за которыми гоняется старый шлемазл
по заказу Гостелерадио?

Не грусти, бро. Чип и Билл спешат на помощь –
ватсонировать холмы Шерлока.
Они выпустят нас из сумасшедшего дома,
мы облысеем все, и будем жить дальше
с разрешения соответствующих органов.

Лепота.

до Марса отменятся рейсы
в саду расцветут эдельвейсы
повесят повестку повесы
элизиум бриза бел

над Африкой паприка солнца
телёнок Макаром пасётся
я вспомню про маму японца
и Лидию Изабелл

затопят за топ изотопы
но склеилась чашка зато бы
как низменный призрак Европы
слюной пулемёт из ртов

корёжит корявым корягу
в рагу и врагу по варягу
на ушки макушки я лягу
пшеницей нетвёрдых сортов

метелью наметятся ели
монахи к монахам из кельи
расширится в шарике гелий
возьмёшься за поручни тайн

расплатятся с кисою мыши
и ты позабудешь о бывших
а всё что написано выше
полнейшая чушь

не читай

Глубоко под землёй – земля.
На лице вековом – землица.
Докопалась – фига се, я.
Закопали – фига се, лица.

Полутон на стене угас.
Полубог – и горшок из печки.
Получилось – хорош фугас.
Полупокер – моторчик вечный.

Замело авеню? Есть брют.
Только правду? Позолотите.
Типовое – меню из блюд.
Типа воют – казан на типе.

Если надо, то снизу вверх.
Если нет, то и суд не нужен.
Извергаешься – изувер.
Искушаешься – пояс туже.

Наплету – да про всех и вся.
Амплитуда туда качает,
Где рассветы в росе висят,
Где не спится от крика чаек.

Где полно в сундуках монет,
Где любовь и нежна, и сурова.
И всегда почему-то нет
Для стиха подходящего слова.

Снег – имитатор ванили;
мудрое – глупости клон,
линия инея или
выгнуто неба стекло.
Звон колокольный, вечерня.
Голуби – хлеба делёж.
Пьесы по ходу, теченья,
лодкой – (три точки) – плывёшь.
Будет ли в гавани пристань,
куплен ли абонемент?
Сорок тебе или триста –
пристани в гавани нет.
…Окна присыпаны пудрой,
карты рубахами вниз.
Ты просыпаешься мудрой,
девочка-анахронизм.
Но, поседев на дорожку,
накося выкусив кус,
лучше я драною кошкой,
фунтиком лиха проснусь.

Луна, вино и авокадо.
Физалис парковых лампад.
За неимением как надо
имеешь время невпопад.
До рая ближе, чем до Мекки;
до разума подать рукой.
Гуляет время в человеке
за здравие и упокой.
Стучит кардан и шагом гулким
шестое чувство в шестерне.
Анабиозные прогулки
полезны и тебе, и мне.
Что ночь – дырявая калоша,
что день – щербатости изъян.
До нитки Голсуорси сношен
в синдроме белых обезьян.
И перспектива: так влюбиться,
чтоб воссиять над дымкой гор...

Но будет тень.
И будет пицца.
А к пасту пёфекту – кагор.

Смотри в окно, складывай в ящик:
куклы, иглы, гашиш курящих,
комы, ромы, верёвки, люстры,
говорение Заратустры,
избы, ссоры, кресты, соборы,
эры, веры, реал химеры,
голых граммы и голограммы,
шитых, крытых, и мыло рамы.
Не загадывай - ни за гадом,
ни за згой, ни за тем, кто рядом
вертит задом, торгует адом,
как любовь расщепляет атом.
Будь за будкой, и не за будкой,
букой, бякой и незабудкой,
вилкой, пилкой, живой и пылкой,
бликом, ликом святых, пылинкой.
Стань атасом и выкрутасом,
астероидом, астрой, Марсом,
светом, цветом, зимой и летом,
стань стрелою и арбалетом,
матом хари, и Матахари,
тили-тили и трали-вали.
... Если дождь обложной полощет,
делай то, что легче и проще:
смотри в окно, складывай в ящик:
ящик, окно. И в окно смотрящих.

Камень лежачий режет язык воде,
белая пена чёрные лижет грани.
Бальное платье, крыса и тыква где?
Золушке Фея сердце больное ранит.

Больно ей нужен сердцу больному втык;
фартук, сандалии, чепчик - душа согрета.
Варятся в каше кубики красных тыкв,
вместе с дровами в печке горит карета.

Сказки не ложное солнце плывёт над горой.
Ночью бессонной и думами Принц измучен.
Принцу невесту выберет папа Король.
Золушке станет мужем крысиный кучер.

Данная версия очень похожа на фейк.
Девочки плачут и слёзы текут ручейками.
Бедные девочки помощи ждут от фей.
Золушек нет. Есть вода. И лежачие камни.

Погашен свет, закрыта дверь на цепь.
Со вкусом снега - зимний ветер в окна.
Продайте мне бутылку панацеи,
чтоб я от слёз безвкусицы не мокла.
И чтоб родник от солнца не зачах,
когда весна подарит вкус сирени.
Я родилась из танца при свечах
со вкусом боли и стихотворений.

Не всё проходит - сам себе не лги:
любовь со вкусом счастья вечна всё же.
Там, наверху, прощаются долги
Наташе с Ваней, Ире и Серёже.
А жизни новой не дают взаймы.
У Бога и у ангелов не купишь.
О вкусах спорим, но не знаем мы,
что "как по маслу" -
значит "с маслом кукиш".

Моргнуть успеешь – духота,
отёчна и пузата.
Земля сегодня пух, а там –
прожаренное завтра.
Вчера – пустырь, коли-коло
и плоскостопье рожи.
Ворона, сыр. И никого,
кто сыра мне положит.
Срываешь ящик со стены:
век электронных писем.
И дни, как бисер, сочтены:
от свинства мы зависим.
Летает снег, летает пыль,
гадюки в юкки лезут.
Ты окнам уши оттопырь,
и волю дай железу,
которое кузнец ковал
во имя и за ради.
Всё возвращается в овал,
не на круги – заладил.
Зефир, эфир, Wi-Fi, WhatsApp,
и правильность посыла:
под наблюдением Отца
мучения для Сына.
Туман в тумане, курит ёж
бамбук под баобабом.
Когда-нибудь ты всё поймёшь.

А нет – пора по бабам.

Муж заболел лаконичностью мудрых словечек:
веникошвабра и гдеотмашиныключи,
янапряжённыйкакой-то и можнозашеейполегче,
и разорвалсякармашекдомашнихбрючин;

пивозакончилось и передай-каогурчик,
мамапросилапомочьзасадитьогород,
тызадолбаласвоимиверсачеигуччи,
тыпостоянновсёделаешьнаоборот.

... Завтра я вдруг заболею незнаюнепомню,
ручкиослаблииножкинеходяткапец,
мамескажипустьпопроситсоседскуюСоню,
яполежуаобедприготовитотец.

Вызовут скорую. Сделает умные лица,
книксен плечами. И станет понятен другим
древний диагноз: не пробуй женою родиться,
если каблук оторвался, а муж - хер-у-вим.

Этот жизненный путь – каламбур деприваций-фрустраций,
от фрустраций к агрессии; дальше – тревогу пожнёшь.
Но кончается всё появленьем защитных реакций,
а порог интенсивности первых – колючий, как ёж.

Избавляя же душу от лени, а тело от стали,
открывая замки и задвижки ментальных дверей,
вспоминай, как учили нас дедушки Ленин и Сталин,
и ещё кое-кто из почивших премудрых царей.

Не кради, не убий, не смотри на соседку по даче,
не надейся, не верь, никогда ничего не проси.
Лучше – примус чини, но на люстру не лезь, а иначе
прибегут пацаны, и придётся разлить керосин…

В огороде – трава, под травою – вдрова. Парадоксы
окружают людей, обнажая тревожную суть.
Вырывай сорняки из души, и засаживай флоксы,
поливай хорошо, а дрова под травою забудь…

Не беги впереди паровоза, не лезь на рожоны.
Хочешь груш? Покупай про запас у торгующих дам.
И ещё: не бросайте мужей, о, счастливые жёны!
А причина указана выше – смотрите туда!

Ну, пожалуй на этом закончу: пора на работу.
Говоря по-научному, я закрываю гештальт.
… Что за люди! Уже заложил наблюдательный кто-то!
Подготовь керосин – пацаны на машинах спешат!

Острое солнце – чуть выше гнездовья осиного,
синькой мурыжится небо. И вдруг, с кондачка
облачко-ниндзя ушатит на луг моросилово,
очная ставочка: дождь против стёкол в очках.

Радуга сводит мостом берега ожиревшие.
Зырь! Семицветят балясины ультра-перил.
Красно-бурлящею мякотью стонет черешина;
мелочь пузатую, косточку – в пульт прибери.

Маками рос похмеляет паук одуванчики,
бьётся о линзы с крючка сумасшедший карась.
Лебедем щучится рак. А глаза одурачены:
рак – по пятёрке сегодня. По трёшке – вчерась.

Выпаду скоро в осадок: так всё-таки – лето вот?
Мартовских кошек сонаты – обыденный глюк?
По барабану теперь, мне теперь фиолетово:
срочно втирайте очки – виртуалить люблю!

Однажды, устав от мути,
от блоков чугунных слов,
величие гипсом скрутит,
как девушку, ту, что с веслом.

К веслу хорошо бы лодку:
в уключину вставь – и греби,
а прошлое брось на откуп
аллее из красных рябин.

Не слушай того, кто ноет,
что вёсел должно быть два.
Я буду грести в каноэ,
скульптурою став едва.

Избавлюсь от будней жмыха
и праздников праздных от.
Величию нужен выход,
в него невозможен вход.

А как я в него попала?
Ведь кто-то же адрес дал!
Совет: не ложись на шпалы –
кромсают людей поезда.

Но я же не идиотка –
каренины пусть грешат.
Меня Ромуальд Иодко
слепил да Иван Д. Шадр.

Я против любого культа,
мне скромною стать повезло,
но, если твой папа – скульптор,
и в руки дают весло,

то ты и без лодки – викинг,
а всех остальных – на слом.
Пишу я сие для великих.

Для девушек. Тех, что с веслом.

Здесь и воздух - чистая спесь, и невкусный набор полотен.
Кафетерий закрыт напротив, и билеты для тысяч сотен
не востребованы. У окна я стою, в пустоту вгрызаясь,
а в горшочке - бутонов завязь, перед мухой под мухой каюсь;
мне б по-тихому слиться на. Можно к Иню. Но лучше к Яну.
Между ними я где-то встряну; лучше трезвой, но можно спьяну -
диалектика взаперти ищет выход и строит планы,
перекос перегибов - плавный, а хандра перекрыла краны,
к жизни снизился аппетит.

В пятнах света - город желтушный околачивает фонарные груши.
Урны обнюхивают неутомимые белые бимы, кривляются мимы.
На дороге кларнет исполняет восьмёрки песен, за парадом планет
горемычная плесень вытесняет физический мир.
Что происходит с людьми? Голодом лечат от голода, тревогу испугом лечат,
тело - сплошная шея, розовокожая гуттаперча; всякий король - валет
в пасти у жадной гортензии. Клоун за сладким лезет, и
... не вмещают поэзии слов моих арбалет.

Капусты нет; щавель пообещали
в зелёный борщ. Подходит хлебный квас.
Приедет завтра милый жить. С вещами.
Ну, всё по-человечески у нас.

Места глухие – пожелать вражине,
на Соловья-разбойника – Илью.
Принц – не богат, но на своей машине.
Хоть за рулём, а чарочку налью.

На дождь натянет – перекрестит громы,
а молнией меня разрежет, чёрт.
… И светит ночь Луной в мои хоромы,
и колыбельной тешится жучок.

А в сентябре в полях – рясней пшеница,
и слаще мёда белый виноград.
Мой славный принц надумал вдруг жениться.
Он узам брака очень, видно, рад.

И вот у загса – в куклах старый "Вольво",
фата и фото, кольца, Мендельсон….
Дороги – три: направо – будет больно,
налево – повторится старый сон.

Цветы, мечты… Под ними скрыта яма.
Авось минуем. Двинем, в добрый путь.
Под горький поцелуй нас тянет прямо.
А в выходные – просто не уснуть….

Без трещин брак, но штампа душат рамки.
От эйфории – звёздная зола.
Пошли укусы, загноились ранки.
За репку – хвать! А вышел корень зла.

И всё острей язык и пятый угол,
и будний день встаёт не с той ноги.
Всего лишь свадьба. Но бывает туго,
как будто жизни отдаём долги.

Развод как праздник. Где-то даже ревность.
Уж к ноябрю – с Венерой новый Марс.

… Мне про любовь так написать хотелось.

А вышло про щавель и хлебный квас.

Шелудивые псы обрели имена человечьи,
от паршивых овец отделяют стада пастухи,
Вавилонская башня прогнулась под грузом наречий,
а синоптики дождь обещают. Про это – стихи.

Развлекаются бисером свиньи; Содом и Гоморра
уничтожены Богом: распутные – в пищу огню.
Что безоблачно небо Испании – каркает ворон;
я его кочергой за кудыкину гору гоню.

Не спеши ликовать, о, поклонник Потопа и Ноя, –
упокоит молчание золотом рыцарских лат.
Длинноногий кулик не поверит в болото иное,
и собаку прогонит уставший от боли Пилат.

Одурманить живое стараются ветки черёмух;
до циклона из Африки – сухости душит хомут.
Прослезится погода в четверг – убеждают Ерёму;
говорю по секрету: в заложниках держат Фому.

… В бесконечных капризах природы – беда урожая.
И война против всех переходит на новый виток.
Я с надеждой и верой смотрю, кулаком угрожая,
в Небеса. И стихи написала. Про это и то.

Я жду, когда
зима притянет тень
в пустынный лес,
прорежет роще брови.
И в сгнившей тьме
- как в сказке для детей -
наступит царство не-
пролитой крови.

Ещё я жду,
когда заткнётся волк,
замкнётся круг
без чёрного квадрата,
и существо
моё
пойдёт само
туда, где нет
билетов на «обратно».

Останься, друг,
стихи мои стеречь.
До райских врат
сто грамм -
и вся дорога.
Пойду и я
туда,
минуя печь,
послушать речь
не мальчика,
но Бога.

Приходит ночь. Внизу в утехах плотских
скрипит кровать: любовь стоит горой.
А я не сплю: меня не любит Бродский.
Нет, не поэт – сосед из сто второй.

Он – сибарит, брезглив, не поэтичен.
Хоть в доме лифт – всегда идёт пешком.
И говорят, что он – чего-то тичер
в одной из наших пригородных школ.

Плюс не женат. Под сорок. Где уж нам уж
тягаться с ним своею красотой…
Крути-верти, но надо выйти замуж
мне за него. Парнишка – не простой…

Я с ним пройдусь к фонтану в куртке жёлтой.
Джон Донн, горчичный лес, озёрный край, …
Не «Одному тирану» хорошо-то:
любой шедевр в книжке выбирай.

Какая прелесть. «Бродский с этой стервой?»
«Ну да, я тоже – в шоке, братец мой!»
«Не может быть! С Ариной из сто первой?»
«Соседи же. И свадьба их зимой».

И будет ночь. Укроют стансы город,
и чистая любовь – без подоплёк.
… Учу его стихи: мне нужен повод.
"Лети отсюда, белый мотылёк".

Не резон: на период Сухого закона –
весёлый проныра-бутлегер;
колесо, ржавый гвоздик поймавшее в лоно,
и номером пятым в телеге.
Оборванцы-мозги – без нейронной сети обесточенный спрут;
и не видно ни зги: даже ночь клептоманы сопрут.

Неудобная обувь целуется с камнем, что с плеч долой;
примадонну, одетую в робу, приводит сантехник домой.
И, спасённая мёдом, по августу сохнет строка;
между небом и нёбом – фонетика, блин, строга.
Отомстила за рыжую морду лиса, придушив Патрикея;
корабли-небеса запустила по быстрой реке я.

Это краткий анализ – анамнез больных эпох.
Рецидив на лицо, но лицом он не так уж плох –
твой летучий голландец. Хоть кармой слаба корма,
а на мачте – малец: он и небо кладёт в карман.
Режиссёрам гореть в аду, проклиная дубли.

Вот и всё. Я пойду. Вспоминай свою дырку, бублик.

С разбитым носом и преданная анафеме, молчу;
сквозь щелки глаз проходимость у зрения выше.
Ой, бабы, очередь нынче – и в травма-пункт, и к врачу;
за что лекарства купить: такое, чудак, пропишет…

Вот, взять Гавриловну: померла как третьего дня –
на пару тыщ, почитай, скупилась, и толку? Толку?
Сыночка в школу собрать – сидит босой у меня,
и кушать надоти – не зубы же класть на полку…

Авось до свадьбы сойдёт вся … той, синюшина кож.
Ну, ясен перец, шуткую… Гляди, твой малый скачет!
Ой, батька вылитый, тьфу на него, как похож, похож!
Всё. Побежала: малая – грудь всю сдоила – плачет.

… Жарища, ну. Режут козлика за столом мужики,
гонец Васильич бурду преподносит красную.
И всё прекрасное создано у слава-Боженьки:
рыбаки
улов плотвы, за бутылки цепляясь, празднуют.

Прогрелась речка к середине мая,
расслаблен воздух, обесточен, вял.
С пяти утра сижу – глухонемая,
ужу линя на красного червя.

Блестят глаза: подходит к лодке ёршик;
он, как и я, охотой увлечён.
Наклон вперёд, рукой полузамёрзшей
ещё один пустой тяну крючок.

Увы и ах! Казалось, вот же, вот он!
Не подсекла и наломала дров.
Смешалась в страхе – рыбьем и животном –
русалки хвост и скотское нутро.

Прогал в осоке – не ведётся жерех;
летит червяк стрелою в лопухи.
Я здесь нужна, как речке нужен берег,
а котелку – рыбёшка для ухи.

Костёр взыграл – сушняк занялся вроде.
Погреюсь чуть. Гуляет низом дым.
... Мы, будто рыбы, тянемся к свободе,
когда на свет выходим из воды.

Почуяв силу, тянем в небо выи,
там нас уже, средь прочих кочевряг,
с ближайших звёзд удят глухонемые
на смертный грех.
И красного червя.

Октябрь. Двор в спальном районе большого города. Две девочки 9-10 лет катаются на карусели.
– Ты к Максу идёшь на день рожденья?
– Нет.
– Почему?
– Он – мужик. А все мужики – козлы.
– Тогда зачем же ты ему даёшь списывать на уроках?!
– Потому, что мне его жалко.
– Видишь ты какая! А мне вчера домашку списать не дала!
– Потому, что ты – дура.

Засилье паршивых овец в манекенах стад,
озлоблены снобы: знобит от секретности грифа.
Я так постоянна, что символом стала констант:
плохому танцору всегда огрызается рифма.

Во мне регулярен свет, и случаен криз,
молчу в состоянии «ах!», но пою в угнетённом.
Поставь дешифратор на блок, и получит приз
тобой обожаемый гадкий-прегадкий утёнок.

И так же загадочен круг, как и прост овал,
кокетливы ромбы, и нежится снег на ресницах.
Всё так же безбожники врут. Да и ты соврал
наивной девице о том, что успел влюбиться.

Словесная патока лжи в ложку дёгтя – мёд.
и семь километров – не крюк смысловой босоте.
Семь пядей во лбу? Не стесняйся: дурак поймёт.
Он – в робком десятке, но в авторитете у сотен.

Я мзду не беру, за державу – обиды нет,
но часто колдую словами, сливаю в колбу
красивую форму и самый бессвязный бред.
И многим он – в лоб. А тебе непременно – по лбу.

И канувшей в Лету, на том берегу реки,
намаявшись духом, к воде припаду – напиться.
Останется в форме бред - всему вопреки.
И косточка в горле. И в заднем местечке – спица.

Весны хрустит во рту ампер и вольт,
зелёным напыленьем кроет землю…
Сезонов иерархию приемлю:
не по нутру, а всё равно – изволь.

Кому – тепло, кому милее лёд,
кубические метры снежной гаммы.
Контрастней соловьится Гумилёв,
в рефлексиях цветаевские дамы.

И я туда же, Брут, в калейдоскоп
мучительных сомнений и терзаний!
Тревожен март, маячит лета скорбь;
и только я готовлю летом сани.

Что до стиха – как прежде в моде ямб,
лишь анапестом лихорадят страхи
союз подушек, тел и одеял,
пока на солнце млеет амфибрахий.

Служитель Муз дивит дробленьем слов.
Виват фанфар ему виолончелят
друзья пера. И подпевает челядь
в надежде, что услышит Моську Слон.

Но воз и ныне, и вовеки – там.
Он безлошадный с Рождества Христова,
с тех самых пор, как поэтично слово
царит на трёх мифических китах.

…А мне в бокал всё подливает Чёрт
Иду (с)читать слонов. Переучёт.

Веранда, джин. Приём пилюль
мигрени от. Уснула птица.
Обжарен в сухарях июль,
не дует ветер, не дождится.
Ромашки тонут в облаках.
Медовотравья пик соцветий.
В дремучих дрёмах – пруд. Плакат
«Купаться за…» сорвали дети,
и в брызгах кумачовых щёк
искрится жизнь.

Налью ещё.
Увязну в алкогольной тине.
Оливково коктейлит бар.
На Пиренеях пьют мартини,
в горах лютует талибан.
Эпоха яблок и раздора.

… В глазах светлеет. Ужин скоро.
Пойду, мальчишек соберу.
Кусочки манго из Перу
глотаю – (вкусные какие!) –
французский сыр, клубничка, киви…
И дым Отечества дрожит.

... Июль. Жара. Веранда. Джин.

Министерство юстиции
в мини стерве ютится, и
бесится медиа гном
между стеной и окном.
Нужно много стараться
завоевать пространство,
сей ареал обитания.
Северная Британия
по Гринвичу сводит счёты.
Не знаешь пока ещё ты
как поместиться в одном -
между стеной и окном
без со-
противления Ому,
весомо к закону другому:
параболу безгрешную
порадуй, орла и решки Юнг.

Текуч, печеньем песочен,
но скучен вечерний кусочек
Яги в ноге костяной
между окном и стеной.
Вникаешь? Втайне и втуне
хочется быть колдуньей:
сколько той жизни - мизер;
физика риска в карнизе
прописана Торой, шторой, -
последняя, за которой
и прячусь в своде законов
в тусклом стекле оконном.
А мимо - вече, меджлисы;
на тропах медвежьих лисы
волками в шкурах овечьих
мечутся по-
человечьи.

Так пишется толстый учебник
законопослушных мучений.
Есть возраженья, амбиции?
В министерство юстиции.

в сиреневом тату
из камышовых лун
над ониксом озёр
туманным тальком
на маленьком плоту
богатый нибелунг
а может быть
наследственный идальго

мой ситцевый фантом
врезается в эфес
не помню
то ли шпаги то ли сабли
вот покачнулся плот
совою вздрогнул лес
и звёздных рыб косяк
склевали цапли

секунда режет нос
восходом алычи
беспомощен разряд
и лот мой продан
сплетает ноги в хвост
из тишины кричит
халат
волшебный веник электродов

цепляется весло
за колокол глубин
да пене изо рта
в рассветной браге
завидует небес
коврово-полый бинт
в котором ждёт меня
мой падший ангел

+++ (enter)

Худеет календарь. Жую, копчу.
От пары и тамар отбоя нету.
То Пушкин прогоняет саранчу*,
то пятишься спиною к байонету**.

То грезится коралловый атолл,
то золотые осени из книжек.
Увы, Лжедмитрий: ты – убит, а то
я стала бы твоей Мариной Мнишек.

Но будь я трижды дочкой воевод –
коль без году неделю знаешь мужа,
не отличишь от первого его.

… Не рыбки – листья. И не море – лужа.

В почётном карауле древних стен
живу рывками, жажду смены темпа.
Что ведьмой быть, сожженной на кресте,
что умереть женой Аменхотепа –

котом в мешке, – да не один ли чёрт,
куда вода забвения течёт?

___________________________________________
* В 1824 году на юге современной Украины, в Херсонской, Екатеринославской и Таврической губерниях наблюдалось нашествие саранчи; на борьбу с ней был откомандирован и А. С. Пушкин.
** к байонету = к штыку.
___________________________________________

+++ (exit)


… Желая быть и сосуществовать
в пределах нормы, в рамках, в ерях, ятях,
меняет сетку панциря кровать,
меняет смерть лежащих на кроватях.

Так перец жжёт, пока рецептор жив,
а злоба дня – сюжет о пользе сдобы.
Пусть огородит город этажи,
удобные для жизни и для бомбы,

в упреке, кровянистом страхе рвот
скандалят кандалами колонисты,
и всех кружит весёлый хоровод.

… В каком году и веке ни родись ты,
захлопнет память двери узелка
в той стрекозе, что летом красным пела.

А будет жить лишь пустота пробела,

молясь богам крестящихся зеркал.