Достав телефон на пороге,
и, прежде чем дверь открывать,
она позвонила Серёге
о планах своих рассказать:

«Хорошего вечера, милый,
смотри говорящий сундук,
а я посижу у Камиллы
в компании старых подруг.

Мы крестиком тут вышиваем,
играем, танцуем, поём,
журналы про фитнес читаем,
мартини с лимончиком пьём.

Нет, чисто девичник, ну что ты!
Я разве когда-то врала?
Да я понимаю: с работы,
устал ты…. Такие дела.

Давай созвонимся попозже:
девчонки меня заждались!
Ну, я побежала, Серёжа!
Пожалуйста, тоже не злись!»

Всю ночь она тело дарила
старинной подружке Петру,
Серёжу любила Камилла.

... и все разошлись поутру.

Молния, змейка, зиппер...
вжик - ни рубца, ни шва.
Мор - не на всех: ползите,
жизни кусайте шрам.

Там ли мотали дали?
Сути мицелий в ком?
Старую тару сдали
судьям, и целиком.

Зря что ль землицу топчем,
вилами рок щемя?
Няшка - не злитесь, Отче,
милуйте, Отче, мя.

Дайте посуде люти,
смысла занудный квас.
Нас не пасут? И - плюньте,
быстро забудьте нас.

Я нам и саван сшила.
Горн! По местам, друзья!
Пьяной и самой лживой
гордо останусь я.

Хлопнули ставни. В пурпуре туч васильковых
соломонятся мцыри и дервиш. Сто миллионов лет –
твоей или нет – покорной слуге тоже нечем заняться.
Верстали, читали, гнули мои страницы, словно подковы,
с тех самых пор, как курицы засветились в яйцах, –

мцыри и дервиш.

Оставим в покое кур. Давай кофейку,
пока спор их равен и ровен. Ты уже мелешь? Гуд.
Играет ранний Бетховен, музыка славит принцип
свиданий вслепую. Будущее приоткрыто: ты оседлаешь пулю
и, как барон Мюнхгаузен, полетишь к Луне. Слышишь, бегут

к тебе потенциалы героев твоих романов? На музыкальной паузе,
оптимистической ноте – кофе соломонит во мне,
призывает: не нойте, стройте лодки любовные, не строгайте гробы,
и с наслаждением бейте посуду, старинные чашки и блюдца!
Что – о Маяк, что разобьётся о быт. Хоть напоследок узнаете как смеются

мцыри и дервиш!

Ты куда-то спешишь? Успеешь
помолиться, покаяться, заплыть за рубеж, межу,
и потеряться. Тенью моей остановись у причала.
Время твоё – каракатица – к яйцам и курам катится,
возвращаясь в начало,

в котором слабые рвали подковы,
сильные читали мои страницы,
в пурпуре туч васильковых
спорили соломоновы лица,
вечности обновляя грани.

Сто миллионов,
послушай,
сто миллионов лет,
среди клонов и копий икон
я брожу по этой Земле,
пью кофе.

И хлопают уши.

И ставни.

На город дышит туча-пеликан,
но солнца вероятность велика;
рассвет сочится из букета роз,
над океаном виснет альбатрос,
а ветер не шерстит солончаки….

Очнуться от щетинистой щеки,
послать к монахам тошноту «пока»,
собрать манатки, улететь в Дакар,
задраить крышку люка; не взыщи:
я здесь одна, без денег. И мужчин.

… Ты невесом, пушинка, шелест трав.
Морскою солью от трамвайных травм
насытиться в лазури пенной ванны,
а всё, что вне, – твой край обетованный,
где битум, биты, рок-н-рола бит,

где ты категорически убит,
от аллергии – панчер-димедрол,
а в бесконтактной рейке спит метро,
из туши спин – троллейбусные тролли;
одних – логинит, а других – паролит.

Атлантика – бурлящее вино.
От Монумента – медь и бронза, но
ты знаешь цену солнечным часам;
твой парус – ал, ты дуешь в парус сам,
и облаков беспомощных брелки –
смартфонят память, вяжут узелки.

В окне – бульвар: сто метров до мечети.
Я – пуританка, пялят зенки черти
и крестят мой вечерний перегар.

… Кораблик покидает Сенегал,
а истину подносит виночерпий.

Ходят тут всякие, перхоть затылков чешут,
чмокают губками, фыркает мнений танк.
Свет отключают себе, составляя депешу:
драматургия, такеши меня в китан.

Истины падает градус; процессов ссора
график шедевров подводит под монастырь.
Аутентично и ново: процентов сорок
слово у Музы воруют. Мне мона? Стырь!

Плюшевый Мишка и Кукла - ладошек хлопок.
Ностра Коза от поэзии учит нас.
Едет на красный дальтоник, смешит циклопа.

В рыбке аквариум вечности пучит глаз.

Сим-сим, открой сезон сезама
и ночь, из тысячи – одну.
… Диван освоит он внезапно;
я у окошка прикорну.
И шариком под воском лунным
вкачусь в уютное зеро.

Востока сказочные руны –
в рациональное зерно
уносит осень. Ярче розы
в предчувствии холодных зим.
Любовь не делится на дозы:
всё так же он неотразим,

но зеркала бесснежье ноет:
семь раз отмерь, один – отрежь.
Как будто сердце неживое
само в себе пробило брешь.
Так ухмыляется Да Винчи
в Джоконде краешками рта.

Разносит ветер склоки птичьи,
в цветы мутируют цвета,
над пивом сна колдует солод,
глаза смыкает лёгкий хмель.

... Распутье. Витязь Васнецова.

В тряпичном платье – Аннабель.

__________________________________________________________________________________
«Витязь на распутье» – картина Виктора Васнецова.

Аннабель (англ. Annabelle) – тряпичная кукла, персонаж популярной городской легенды, которая гласит, что кукла была одержима духом или демоном.

Нагрей меня до ауры индиго.
Морскую соль на огрубевшей коже
ладони, что покрыта тёмно-синим,
груди моей доверь.
Там сердца поплавок
в снегу лазурном бредит кровью дикой;
в широких бёдрах времени, быть может
на шесть двенадцать строит дом песок,
играя с ветром в алой парусине.

Смелее, вот же дверь. Открой замок,
и – силь ву пле – трусливую зайчиху
провозит контрабандой компрачикос.
А руки, что не ведают стыда,
моё сиянье закрепляют пеной.

Мир – невесом. Костьми разбитых стен
гниёт маяк, циклопик одноглазый.
Про щёлочь мелочей – крылатой фразой –
в растворе вспомнит красная вода,
и рифы, как улыбки гуинпленов,
цветами радуг балуют года…

но цвет индиго на моём холсте
впитал пучину рома. Антресоль
уже давно пуста. И как с куста,
укрытого снегами,
сыплет соль… .

Сонное царство…
Пальцы спиралят штопор.
Выпьешь – напишешь,
Оставишь на память что-то.
Память останется –
Душеньке рай обеспечен.
Может, прославишься.
Если позволит печень.

Царство Небесное –
Чистый наив поэта.
Besame, besame,
Но не пиши про это.
Как бы намёками,
Выпиши как бы жестами.
Нежные, лёгкие, –
Чувства сдвигаем с места мы.

Строчки цветастые
Мой наполняют короб.
Овцы и пастыри –
Скоро сопьются, скоро.
Пьётся пока не
Вцепится белка в голову.
Солнце в бокале –
Пища поэту голому.

Мысли пропитаны,
Крупного жди улова.
Байтами, битами
Вес измеряет слова
Плесень программная –
Чуждая силы света.
… Кажется, рано я
Стала писать про это.

Только поверишь ли?
Пьяный – отнюдь не крэйзи.
Ты из теперешних
Трезвых творцов поэзии?
Выпей с болезною,
Выпей вина хорошего!
Слово под лезвие
Пьяного мозга брошено.

Сказано – выдули
Смыслы до дна бутылочки.
В трезвое выйду ли?
Кажется нет, а ты начни.
Жить беззаботно –
Сдержанный, трезвый и робкий.

Утро. Суббота.
Штопор торчит из пробки… .

Потеплело. Расчавкалась кашица -
гололёда ночного предвестница.
Светофоры мигают: им кажется,
что машины дорогами крестятся.

Выхлопные газуют сожжёнными,
поглощаясь родными пенатами.
Засыпают замужние жёнами,
а мужья засыпают женатыми.

И во сне улыбаются зори им.
Обнимаются кольца на пуфике.
Бороздят водосток инфузории:
хрусталём запасаются туфельки.

Но взорвётся будильник сиренами,
тротуар нашинкуется минами,
и летим вверх ногами смиренными,
от рождения будучи смирными.

Ощущаем скольжение спинами,
познавая закон гравитации.
Мы танцуем дорогами длинными,
но машины не ходят на танцы, и

в бардачке обручалка - до вечера
полежит, чтоб её не похитили
те, кто жмутся к дороге доверчиво.
Объезжающие нас водители.

Снова гости незваные нагло персонят non grata,
на ресепшене хостес учтиво финалит check-in.
С перепугу апгрейдилась в мину ручная граната,
А на кислую мину – скоба обошлась без чеки.

Намалёваны черти, у страха лупаты глазища,
ископаемый ужас – древней первобытных пещер –
прогнозирует день. Соответственно, будет и пища,
подкуётся блоха и уляжется спать на прыще.

Простудилась лапша на ушах. И горбатого лепит
графоман – то ли граф, то ли манны небесной гончар.
За горою кудыкиной детский разносится лепет:
там тинейджерит мент Дядя Стёпа – пардон – Каланча.

Глухарей поместили в архивы к смеющимся курам.
Там, где ваши не пляшут, не нам городить огород.
Оскудели дающего руки, губа же – не дура.
Или дура набитая. Кажется, наоборот.

Тунеядцы-туземцы танцуют с тунцами-сашими,
циферблатится время. По блату приходит с косой
черепная коробка в плаще – за грехами чужими,
а свои – отпевают: ты гол, как сокол и босой.

Так давайте же выпьем за знаний орешек и хату.
Эта хата, что с краю, не знает – кто зван, кто не зван.
Посему – предлагаю надеяться только на фатум.

И на душу. Которая любит (рижский) бальзам... .

Рассвет оставил снег – коварный ход.
Я помню: замерзал Иерихон;
и молот наковальни – песни труб –
пронзал бесплодный ветер. Неба труд,
эфирное безе горячим жаля,
сломал копьё. Теперь и я – чужая –

иду единым лотом с молотка.
Мокрят плевками в спину облака,
брезентовая марля лиц пустых;
нагою срамотой свистят кусты,
и следом в след – белёсый пластилин
мне скатертью дорогу постелил.

… От херувимов нет вестей – прости;
осталось тихой сапой проползти –
до пробужденья – выходки пурги,
оставшись при своих. Лишить дуги
бельмо незваной радуги в окне,
понять, что – под конём, что – на коне,

корчевью сбыть коряги передряг,
залапанным винилом пить медляк,
и проклинать ниспосланную желчь
послушные сердца глаголом жечь.
Да все грехи продать одним грехом…

…Я помню: замерзал Иерихон… .

Власть

Сверху победно смотря на миры –
не обольщайся и помни одно:
это – НЕ вершина горы,
это – всего лишь небесное дно …
_____________________
Обмен

Всевышний сделал великое дело:
дал мне ум для бренного тела.
Я ему – стих и десяток историй;
всё остальное – даст крематорий…
________________________
Человек

Нету различия в цвете
меж черной и белой вороной:
либо лошадкой в карете,
либо извозчиком оной... .
________________________
Геометрия

Любовным треугольником когда-то
очерчены издержки бытия…
Но выход есть: попробуй стать квадратом,
чтоб не вернуться на круги своя … .
________________________
Алкоголь

Стоит выпить? Без сомнений!
Я почти совсем не пью!
И мне море – по колени,
на которых я стою … .
________________________
Иллюзия

Она так близко – сказочная высь!
Ещё шажок – ты на пороге Рая!
Ну, а пока – слезай, дружок, с сарая.
Переверни бинокль и удивись…
________________________
Надежда

Разбилась чашка? Клей засох? Страдаешь?
Не вороши холодную золу… .
Поверь, однажды снова потеряешь
Свой башмачок у принца на балу!
________________________
Собака

Я не смотрю на ордена и платья:
в кругу вельмож лежу себе пластом.
Противны их слюнявые объятья!
Покормят, вот тогда вильну хвостом!
_____________________________
Мудрость

...И понял я: чтоб суть познать вещей,
Мне нужно кушать больше овощей.
Я к мудрости великой буду вхож,
Когда на овощ стану я похож…
____________________________
Нано-мастер

В ушке игольном удачу пасу
белою ниткой. Почётному
гостю заштопаю всю полосу.
Белым по чёрному.

Когда калач твой тёртый перетрут,
дыши на ладан – свет сойдётся клином,
а первый блинчик – комом – в торте блинном
сведёт конец с концом в сизифов труд.

Заклятый враг мой – закадычный друг –
удобно: волки сыты, целы овцы.
Как ни крути – нельзя плевать в колодцы
на кнут и пряник – заколдован круг.

Забудь дела давно минувших дней –
пусть машут кулаками после драки.
Раскинь мозгами: где зимуют раки?
Когда спешишь, ты кажешься смешней.

Но дело в том, что, если б да кабы
словам крылатым – правды хоть крупицу,
то это дело – мастера боится,
а баба с воза – счастье для кобыл.

Порожнее в пустое перелей…
Убила время, хоть и не палач я.
Ты продал сто друзей за сто рублей?
Наверно, чувство локтя – чушь собачья…

Ушли друзья – кто в лес, кто по дрова.
О! Звёздный час! Пойду качать права!

... Порт Тенерифе спокоен, иконой уложен в ризы.
Небритые скалы, на пляжах - киану ривзы,
кокотки в цветастых купальниках. Берег - горячий,
на сером графите песка бронзовеют гуанчи.
Излом океана блестит кожурой авокадо,
и солнце Атлантики всем отдыхающим радо.

Прибалт на ресепшене - чистый английский, "но рус".
Соседи - узбеки. У них - что ни день, то Новруз;
хозяйка посудой и звонкою речью гремит,
а может, ацтеки ворочают плоть пирамид
да пальмы под окнами ветру сдают напрокат.
И судится с ромом сигара. А я - адвокат.

Не жду прокурора: запросит по самое то.
... Погода - сурова: надену из норки манто,
на ножки - сапожки, поглажу котяру (- подлиза!),
и выйду по хлеб. Не забыть отключить телевизор... .

Свистели раки на горе,
скребли сусеки.
Сгорела шапка на воре:
вопросы к Сеньке.
И то, что выпито вчера, –
сегодня выхлоп.
Довольно: переночевал –
прошу на выход.

Ни в зуб ногою нотный стан?
Вопросы – гамме.
Гитара сыплет как с куста,
пришли цыгане.
И то, куда ступал медведь, –
сегодня – ухо.
Тебе не нужно было петь:
ты был под мухой.

Как ни крути, потехе – час,
а время – делу.
Своя и с барского плеча
рубаха к телу
не стала ближе; свистнул рак?
Ау, ромалы!
Да… видно, Малый – не дурак,
дурак – не малый.

Вот и сюжетишко возник
из пары фабул:
Кому-то нужно, чёрт возьми,
пиарить бабу!.
... А сколько выпито вчера, –
загадка века.
Свеча погасла, кончен бал,
солдатка Верка… .

Моя печаль – бутыль высокая
и полстакана для тоски.
Я вышивала крылья сокола,
но получилась ряса в скит.

А на картине у художника
леса капелями звенят.
Тебе соврал великий Боженька,
что не уйдёшь ты от меня.

Осталось ложью во спасение
сыграть на порванной струне.
Я замыкалась на Есенине,
а ты в монашеской стране.

А на картине у художника
ромашки выстроились в ряд.
И мне соврал великий Боженька,
что доживу до ноября... .

На ланч – огромный выбор блюд,
и сервирован стол по-царски.
… Я буду делать вид, что сплю.
На столик – золотые цацки,
колье и серьги из ЮАР,
а на пол – красный пеньюар.

Двенадцать. Оживлён замок.
Чеснок, сметана, аспарагус –
в пакете. Странный гость намок;
прохладный душ, стекает август,
и плыть на кухню кораблю.
… Я буду делать вид, что сплю.

Посуда – в мойку. Скрип паркета.
Холодный кофе, сигарета.
Ложится рядом тело-бронза.
Целую индекс Доу-Джонса –
зевает. Подвигаюсь ближе
и вижу фондовые биржи,
где дорожают нефть и спирт.
… Он будет делать вид, что спит.

Пока рассвет не пустит корни,
нам будет сниться чёрный вторник.
С фруктовым привкусом Лавацца
мои взлетают курсы акций,
мы покупаем, продаём.
На золотом пере – чернила;
он спит, я сплю. Всё очень мило.
Такой вот бизнес – жить вдвоём... .

Дождь прошёл...
и размыл ощущение времени,
как доклад о небесных делах,
бюрократ, отстучал,
мыслей стая твоя –
украшенье для вычурной мебели:
запечатай объём и рельеф,
только нет для неё сургуча.

Не читай между строк,
не читай между смыслами, знаками,
по прямой не ходи:
не фэн-шуйно и не комильфо.
Эту стаю стремись проскочить
невзначай, полустанками,
цветом трав – на открытый входной
малахит-семафор.

Неужели так просто?
Один управляешь стоп-кранами?
Против шерсти ты гладишь бельё,
не всегда выключая утюг?
Обусловлены тосты
за здравие новыми ранами,
и в журнал происшествий
об этом напишут печальный этюд.

Познавай светло-кислое в рислинге,
сладкое – в запахе,
в тёмном запахе липкого страха,
в боязни первой любви.
Просто life – наполнение мыслями,
дивною музыкой Баха,
прослезившихся внутрь
отправляют на сушку в прогнивший овин.

Хочешь верь, хочешь нет, –
с темнотою твой свет перемелется,
скоростей неосознанных
в небытие уйдёт дефицит.
Сохранил паритет этот зверь,
дон-кихотова чёртова мельница:
дождь прошёл – обездвижен ты,
будто закатан в цинк.

Ты ещё не курил, не созрел,
не успел ничегошеньки -
изучить весь play-list,
своего алфавита суть букв.
Ты – потомок горилл,
мускулист, и картинно хорошенький,
близоруко схватил ты
за толстую ляжку чужую судьбу.

И тебе рад помочь
твоего архивариус семени,
но прогнозы погоды -
то солнце, то дождик - его теребят,
и мешают ему
постигать ощущение времени.

Дождь прошёл: это время – твоё.

Не спеша ощущает тебя…

Уходит ночь, в мешок сложив
бессонных мыслей погремушки,
а окна тесной комнатушки
рисуют светом витражи.

Мучной туман в верхушках крон
лучи просеивает ситом,
и шаг за шагом ночи свита
рассвету уступает трон.

На почках ливня изумруд
к утру свои оставил метки,
а неба серые салфетки
за солнце прятаться плывут.

Берёзы грёзам слёз налив,
капелью умывают лица,
и бриллиантами искрится
роса на ветках тонких ив.

Ночной тоски холодный лайм
бежит от света без оглядки:
играет жизнь со смертью в прятки,
...а мой проигран овертайм.

Уходит ночь... .

Не нужен мне берег турецкий: стану нэцкэ.
Поле – река, пузырьки-карапузы играют в пинг-понг.
Гвоздит дождя перфолента. Жарит мою макушку,
шарится золотая монета – приз слепого дождя.
Проверяю себя: перманентна.

Сакура не растёт в наших местах. Вода
– первобытный страх пещерных узоров.
Она – вещь ям хрустальных, спокойно лежит пластом,
пока помазок рассветный не выдавит гель озона.
Форель из хокку махнёт хвостом
и – в радугу кристаллов ручья.
Проверяю себя: ничья.

… Прихоти лета – дожди, борьба за счёт на табло.
Меняешь стереотипы, сознание ставишь на блок,
французишь в Париже, чаще шпрехаешь по-немецки,
опускаешься ниже, ниже, становишься нэцкэ,
и платишь налог на сахар, ибо в сладкое падкий.
Ты в лучшем случае – комик. Твои на песке лопатки,
и муха – как бы не слон, а крылатый пони.
Проверяю себя: асайкоми.

... Мечта стеклодува – под спиною песок –
идеален, но мокрый. Хною зелёной
и серо-буро-малиновой охрой
мне мажут висок
редкие птицы, не дотянув до середины Днепра.

Оттуда идёт жара.
Густая, тягучая.
Я не хочу мириться с волею случая.
Но в сумраке спален или в полях торсионных
воспламенится вещим огнём слово Ионы.
И поле не перекатит ковыль, а те, кто идут на вы,
ещё не родились.
Праматерь их – речной минимализм.
Как быть?

... Я восторгаюсь по-детски, на дне барахтаюсь в иле.
Я – нэцкэ.
Или?

Хорошая новость: провожаю в последний путь
градусник битый, разлитую ртуть
и всю любовь – из абры в кадабру.
Догораю в пионах углей – детях вечерней жатвы.

… Спонсор трансляции – "Пионовожатый и Co." –
мой друг. Он уходит, идёт далеко
к потомкам мамонтов, к наследникам динозавров;
почётная грамота действовала вчера. Но на завтра
запланирован ноль без палочки или палочка без ноля.

… Зола увлекается Эмилем Золя.
А я… я в западне,
гадаю на зорьке,
стригущей хвосты комет;
на дне,
которое выписал Горький.
Вот, белой простынки метр –
чистого снега –
крутит вокруг да около снов
туманящей мути:
сознание хромосом –
против шариков ртути.
Альфа versus Омега.

Никто не выживет в таком стихе-суррогате.
Я догорела, мой пепел унёс Птеродактиль;
всё прожито, пройдено. Закончились игрища, познано лихо,
отзвучала пародия. На пепелище тихо,
и мне фейерверково.
Ни выдохнуть, ни вдохнуть.
Я стою на коленках.
Я собираю ртуть… .

Звёзд абразив для лунных ножей – оселок.
Точит косу камнем судьбы крестьянин.
«… Притормози. Заедем в это село.
Я познакомлю тебя с друзьями.

Ночка темна. Ну и что? Вот огарок свечи.
Здесь пономарь повесился в прошлом годе.
Это – у цапли брюхо с лягушкой урчит.
Это – змея подколодная, – аспид, вроде.

Кажется, Жанку спалили живьём в костре:
с Чёртом сошлась, наплодила рогатых кошек.
Здесь Никодиму давал трибунал расстрел;
на Соловки помиловкою был заброшен.

Тут малахольный Ивашка Бандурин слёг:
из мухоморов да бледной поганки супчик
сделал на ужин. Не разложился. А хошь – подними кулёк,
там его друг – по картёжным делам везучий.

Ровно под вязом закопан живьём Семён:
деток сгубил папиросным бычком по пьяни.
Все угорели, не вспомню я их имён.
Трое иль четверо было у этой дряни… .

Власти? Какие? Помилуй, который год
за глухомань и не вспомнит никто. Беззубый
был тут гаишник – жирнючий усатый кот.
Дал он название этим местам – Везувий»…

Правят косу конокрад и карманный вор.
Раб рыбака узнаёт по счастливой морде.
… Не донесу. Уроню – схорони его.
Этот уход темноте за окном угоден… .

Хулахуп, Хуанхэ, каланхоэ...
Обручился с рекою цветок.
Желтоводное тело нагое:
с полнолунием новый виток.

Колокольчики, восемь тычинок -
язычки, что от сердца звенят,
и единственный, нежный мужчина,
тот, что крутит и вертит меня.

Так магнит, неопрен, алюминий
окружают мои лепестки.
По Великой Китайской равнине
прохожу я низовьем реки

эксцентрично. И даже в покое
принесу не один мула куб.
Влюблена Хуанхэ в каланхоэ,
и влюблён в Хуанхэ хулахуп.

... Закругляйся. Гони всё плохое.
От Тибета стартуй, и снохе
расскажи как любить каланхоэ
так, чтоб не утонуть в Хуанхэ.

Ночь
межклеточной сыростью вызрела
в долгие проводы, длинные провода.
Каплями-пулями пахнет
и свежестью выстрела.
Давится порохом воздух,
а кровью – вода.

И там, где никто не убит, –
привиденья-эксперты
лапают контур мудрёным инвентарём.
Время делать кульбит,
ибо песенки спеты
тех, кому ночь – нежна.

… По сюжету – врём.

Я – по мотивам Конана и Агаты
в Шерлоке, Ватсоне и Пуаро.
Вкус электричества троллит рогатый.
Молния. Гром.

Женщину – в розыск.
Судя по фотографии, –
средних лет, избалованная княжна.
Чёрные тени мелькают,
в округе – грозы.
Мой использован трафик и
ночь нежна.

А там, где никто не убит,
зевак любопытные рожи,
и дворник из дома, которому триста лет,
уверенно врёт, что ля фам, на меня похожий
выкручивал из глушителя
пистолет… .

"Австрия - река, по которой можно приплыть в Австралию".
(Из подслушанного в сильную жару на школьном стадионе).

_________________________________________________

Не будет, сколько небо ни гневи,
дождя. Ни проливного, ни слепого.
Закину на мансарду дождевик;
погодные рецепты Лысый Повар
себе на радость (-пеклу!-) сочинил
и вздумал повернуть на Сочи Нил.

Ты не сойдёшь с ума, когда в жару
приедешь теплоходом в Анкару,
и к солнцу с лета ненависть тая,
по Волге к Таиланду, в Паттайя.
А в Сидней, на свиданье с кенгуру –
на вёслах рассекая по Днепру,
заедешь на часок в жемчужный Бали.
Оттуда лодкой двинешь по Оке,
и через месяц – праздник в Шри-Ланке:
там праздник ежедневно, ёлы-пали.

… За мной пришли. Мы едем в Катовице.
Пока вверху страница обновится,
я по дороге многое узнаю:
как плавают в Рейкьявик по Дунаю,
и почему на яхте «Красный Крест»
нельзя приплыть в румынский Бухарест
по водам Ганга или Амазонки…

… Санпропускник. Мой голос – чистый, звонкий
никто не слышит. Может, я молчу?
Меня ведут к очкастому врачу,
и гуси-лебеди кружатся надо мной.
Здесь тоже зной. А я хочу в Ханой.
Стакан, таблетка – полетели ути…
Согласна уткой, только бы в Джибути.

… Но Лысый Повар продолжает печь:
сковало речь, ни встать, ни сесть, ни лечь,
и засуха во рту. А мимо рта
– бульк! – на своей волне Алма-Ата.
Пожар внутри. Прохладное винцо
взрывоопасно тянет за кольцо;
весь пенопласт убогих и хромых,
адептов, прочий адекватный жмых
несёт с попутным ветром тихий Дон.
Я поплыла. Good morning, Вашингтон!

Идеальная жизнь. Отношения в штатном режиме.
Но случиться должно, обязателен сбой, позарез.
Выпрямляется ток и спиральная похоть в пружине.
Не стою под стрелой, но бесёнок в сердечко залез.

Ни тюрьмы, ни сумы. Обналичено чувство комфорта.
Биография – блеск, и по устрицам плачет меню.
Преподносишь перфект, постигаешь душою кого-то.
И немного любви. На десерт. Но себя не виню.

Неожиданно: ясное небо и как-то без грома.
На английском – похуже, там падает болт from the blue.
Изучается истина, вьётся верёвка из рома.
Но такие истории даже в стихах не люблю.

… Он рисуется галстуком, ты поясочек потуже.
И на сумочку новую перезайми у подруг.
За потёртый халат он бороться не будет. К тому же
Уходящий мужчина – великий актёр-драматург.

Мой безбашенный кран подчиняется вире и майне.
Переученный каменщик – в старый раствор – кирпичи.
Ты его не вини: уходящий мужчина обманет,
И стена упадёт, но без видимых (будто!) причин.

… И канатом стальным не пришьёшь к Заполярью экватор,
А соседский садок ароматами лета манит.
Мы себя не виним: идеальная жизнь виновата.

И бесёнок, который придумал любовный магнит.

Я скучаю по огненным водам и трубам из меди,
Превращая кафтаны рассвета в закат-паранджу.
Забивают мне баки – и бяки, и буки, и веди.
Под глагол и добро благодатную почву пашу.

Вдохновение скачет, игристо шампанское слова,
Седина поднебесья сверлит для катренов ребро.
И на диво зело очищаются мысли от злого –
Круговерть – иже, ферть, – засевает глаголом добро.

Ты свалился с Луны? Не от мира сего? Брысь в шалашик.
Междометия – клад; иноземным наречием рцы.
Вызревают слова. Почему-то всё больше не наши.
Да изба не горит, а в шикарные входим дворцы.

То ли разум за ум, то ли ссорятся ролик и шарик.
Искони повелось: вымираем как вид. Лепота!
Мы в себе чужеродное слово с родимым смешали.
Хоть и хлебом единым питаемся – нет хлеба там.

Так и Дарвин не прав – мы скорее родня попугаю.
Переехала Муза на Запад, сменила харчи.
Я для рифмы чужие слова за «ух ты!» покупаю.
А мои не нужны басурманам, ворчи – не ворчи.

То ли кони устали скакать, то ли вымерзло просо.
То ли просто ячмень дорожает… Закатим губу.
Нам пока не горит отвечать на дурные вопросы.
А вот трубы – горят. Улетела намедни в трубу… .

Бывает тело ближе к небесам,
чем к той рубашке, сшитой не по меркам
в те времена, когда ничто не меркло.
Обратный ход, родивший реверс ламп
в люминесцентной подворотне пекла,
стремился к массе, фазе и нулю;
теперь почил на стульях электричек.
И смех от боли сладок и привычен,
что даже если яду я налью
в настойку из головок наших -спичек, -
встряхнётся челюсть девушки с косой.
А ног моих соитие с росой
на свадьбе соек - уголками губ
растянуто, как ложе у Прокруста.
Чирикнет птица - чтоб ей было пусто,
механика подаст условный знак,
прикрою нюйд одеждой голубою.
Смеюсь я здесь, а там истошно вою;
зато мила глазам голубизна.
Да, каждом клане тленом ты пропах -
от нижнего белья и до рубах.
Твой смайлик - ёжик - преет в рукавицах.
В строке грядёт кайма великих смут.
Ты статный муж, а я ещё девица -
доверчива к любовному письму:
увидишь перекосы на губах -
хватай за косы: ягодка поспела,
кукушку с боем - вырежь под и над.

Так мыслю только потому, что с телом
слилась рубаха.

Торжество монад.

Я с умом не в ладу:
оскудела ума палата.
Не пошлют, так пойду,
поплыву к Ефесянам, Галатам.
Что посею – пожну:
за любовью – разлуки ветер.
Вот такому рожну
я сочувствую в Новом Завете.

Да, тщеславна. Хотя
не бегу за высокой оценкой:
господа не хотят,
чтоб рабы посещали Церковь.
Подчиняюсь мужьям,
открестилась от духов злобы.
Эх, пальнуть из ружья –
(не умею стрелять) – разок бы!

… На реке, у шале
осыпается в лодки осень.
Календарь ошалел:
низвергает листочки оземь.
Так приходит пора
и душе, и словам проститься.
Все слова – на парад,
все чужие – буквально – лица.

Не спеши, мой Харон:
берега мы видали и круче.
До своих похорон
я успею поплакаться туче.
Я успею в слова рекой,
но песок и воду –
под сукно. Я не знаю, на кой
мне доверия вотум.

Сервитуты пространства
строкой нарушает птица.
Мне бы в небо прорваться
и голосом слов упиться.
Но легенда гласит, что
за речкою птица упала.
И за то ей – спасибо:
останется меч у Павла.

Код подобия, образ,
генетику, вкус и запах
подколодная кобра
убила во мне внезапно.
Получился мазут
из написанного гудрона.
Не пошлют? Поползу

на паром развлекать Харона.

Дзынь. Половина пятого. Morning, полковник Нельсон.
Розовощёкие тучки намылились на восток.
Дворники чистят зубы. Трамваи прилипли к рельсам.
Кофе, кухонная месса. Омлетик с беконом. Восторг.

Вакса для обуви. Двери. "Здрасьте". Зигзаг подъезда.
Чаши для омовений - ног, неуклюжих лап.
На остановке дымно. Милый кондуктор. Лестно.
Так экономить деньги - вечность ещё б жила.

Шпроты. "Садитесь". Рухнула. Резко вагон качнуло.
Это не я: сворачивал на перекрёсток он.
Противоречия. Фитнес. Булки и Сандра Буллок.
Важная роль режима. Уровень звёзд таков.

... Дзынь. Турникет. Калигула. Пропуск в отделе кадров.
Зеркало. Щётка, гребень. Губы, помада. Тушь.
Офисный тремор. Бонзы. К бою готова эскадра.
Подан анфас и профиль. К ножкам. Чего там уж.

... Воздух. Свобода. Воздух. Тело. Асфальт. Пружина.
Тэкси. Кабак. Подружка. Противоречия. Бред.
Дома. И Нельсон, Нельсон. Напополам сложила
тело моё машина. Выдохлась. В ноябре.

В рюмке от истины, в шуме из ничего
грезится музыка – скрипка ветров простывших.
Острые чувства – на жизнь намекающий гон:
только попробуешь, тут же на ладан дышит.

Лето пирует: оранжевым жжёт абрикос,
пчёлы скандируют пестикам «многая лета».
А у меня – как обычно: «душою прирос».
И токсикоз от банальщины: всё вирулентно… .

Ручка-паяльник, олово-слов-канифоль –
дружно лудят без флуда, шума и пыли
чёрную зависть, чёрные дыры и боль.
Кто нас припомнит? Были, писали, сплыли.

Фиговый листик – наследие злобных карм.
Мне с наготы душевной снимите вето.
Я одного боюсь: упадёт рука,
не дописав девятое чудо Света… .

Время зарниц.
Шепчется с небом рощица,
в тёмно-зелёном
чистит перо фазан.
Я – не волчица,
но иногда мне хочется
волку взглянуть
в праведные глаза.

Рядом – дуплет:
чокнутый гасит уток,
или кровит
сердце его ружьём.
Я – не охотник,
только давно живу так;
там, где стреляют, –
все мы давно живём.

Если узнаешь
мой примитивный почерк,
если все звёзды
ты на любовь сменял, –
я – то, что нужно.
Не претендую, впрочем:
волк и охотник...

Просто забудь меня.

Жаркое лето. Двор в спальном районе большого города. Два мальчика и одна девочка безо всякого энтузиазма бьют мячиком по дверям гаража. Потом девочка садится на бордюр.

– О! РЕбя! – говорит она через минуту. – Я придумала новую игру.
– Какую?
– Давайте: кто лучше по мячу ударит, тот и выиграл.

У мальчиков на лицах недоумение.

– А как мы узнаем – кто лучше по мячу ударил?
– Очень просто! Кто больше удовольствия получит, тот и выиграл.

Ещё большее недоумение.

– А как мы узнаем – кто больше удовольствия получил?

Девочка вскакивает с бордюра:

– Короче! Мы будем играть или вы будете мне голову морочить?!

Рыжебородый чопорный дворецкий
«Спокойной ночи» – пробурчал, – «мадам».
Я улыбнулась искренне, по-детски;
закрыла дверь, и пыльный чемодан
от фабрики известного буржуя
из-под кровати старой извлекла.
Кольнула в сердце совести игла:
«Уж не спешу ли? Что ему скажу я?
И вдруг – молва да сплетен грязных рой?
Погиб рассудок: увлеклась игрой…».

… "Мадам, карета подана". До арки
два чемодана тащат две кухарки;
в лесу прощально свистнул соловей;
ему под стать ответила рессора.
«Скандалу будет… Ох, какая ссора!»
Лошадку оживил седой Матвей:
«Ну, с Богом!».
«В добрый час!» – ему сказать бы,
но совестно, когда бежишь от свадьбы.

… Полей ночных мила чудная тишь.
С лимонной зорькой ты уже не спишь.
Где явь, где сон – две стороны – медаль,
Вот, в кофе с молоком плывёт миндаль,
и что-то есть от смысла бытия:
кровать, подушки, розы, ты и я.

… А суждено, судьба твоя – острог.
Гнедой рысак стремился на восток;
следы копыт, дивуясь, узнавал.
Грозя дождём, чернила небо туча,
разбитый тракт едрил бессонный кучер,
и с моря страшный шёл девятый вал… .

К Цезарю Юлию Гаю –
бешеной псине крюк.
Я о тебе не слагаю,
я про тебя говорю.

Где-то вольётся в цикл,
где-то сгниёт строка.
Я как ведро из цинка:
слов пустотой строга.

Как ты? С брюшком и лыс ли?
Так же фанат куркумы?
Может, напрасно грызли
мысли друг другу мы?

Были же звёзды, рощи,
нежных лобзаний кляр.
Я оказалась проще:
слёз дождевых футляр,

платьишко – аут; гриму –
каплю на гулькин нос.
... Так погулять по Риму
мне и не довелось.

Я не в обиде. Нынче
дивных погод сезон.
Правда, немного хнычет
каждую осень зоб.

Да и других болезней
тела не перечесть...
Знаешь, куда полезней
знать в отношеньях честь.

... Нет, не жалею. Важно:
радостью грудь щемит.
Вырвется червь бумажный –
туже закрутишь винт.

Как я сейчас? Осипла.
Еду в трамвае. Мост.
Да, и тебе спасибо.

За узнаваемость.

Летает по комнате муха,
колышет гардину сквозняк,
мелодию в цоколе уха
мышиная крутит возня.

Мечтают плодиться цветочки,
торшер потолок раздвоил,
над «и» не расставлены точки,
и где эти чёртовы «и»?

наверное, прячутся в шторе,
за стенкой педалят рояль;
судьбы виртуальность – за что мне?
В реальность меня запаяй.

Из газообразного в жидкий,
из твёрдого в плазму сведи;
какие у мухи пожитки
накоплены кроме седин?

Заложен багаж откровений
в щербатый оконный проём;
за мухою гонится веник,
летают по кругу вдвоём.

Вальсируют в смерче игривом;
жестокий убийца настиг
несчастную вечности гримом;
ты мне надоела: прости.

... На синем ночном лазурите
нежданная смена афиш;
уходит расстроенный зритель.
Куда-то в себя, говоришь?

И полнится комната слухом,
что скоро и нас упразднят.

Застыла под веником муха.

Колышет гардину сквозняк.

Мы – вдвоём… или – будто вдвоём;
проросла я в тебя глубОко;
ты пустил меня в сердце своё,
но как в узкие двери – боком.

Фотографии дарим друзьям;
наш фотограф – серьёзный профи,
но на фото какой-то изъян:
ты – в анфас, а я – сбоку, в профиль.

Арифметика – это игра:
так давно повелось, от века,
что один плюс один – полтора,
полтора, а не два человека.

Даже Бог разогнал облака
и смотрел, смотрел с интересом
на счастливые лица, пока

я с тобою гуляла лесом.

Я за мужа порву небеса на британские флаги,
за пределом Вселенной открою вторую Луну,
обойду все суды, вплоть до Страсбурга или Гааги,
алкоголь – в унитаз, и «на ноль я умножу войну»! (с)

Я за мужа порву НЛО и любую «тарелку»,
кривоногих мазил, пробивающих мимо ворот.
Я, как Тузик, порву на куски богатырскую грелку.
Посажу помидоры и выполю весь огород…

Я за мужа схожу на работу, почищу картошку,
поменяю накладку на кране и вынесу хлам,
по дороге зайду в магазин и скуплюсь понемножку,
а потом отдохну, чтоб спокойно вернуться к делам…

Я за мужа поздравлю себя с именинами сердца,
соберу полевые цветы и себе подарю,
я найду идиотов, не знающих правил деберца,
и с учителем дочки вопросы решу к сентябрю…

Я за мужа заставлю клевать окуней и сазана,
глухари с куропатками с радостью станут филе,
помогу застрелиться любовнице с ником «Сюзанна»
и отпраздную нашей любви золотой юбилей!

Давно уж закончился день – авантюрная книжка…
Проветрить гостиную, и обесточить смартфон,
негромко в колонки – Шопена, дочурку обнять, и сынишку
укрыть потеплее: во сне улыбается он.

Мне много не нужно: я радуюсь жизни спонтанно.
Себя отдаю, как весной ручьевая форель,
я – гибкая кошка, живая вода из фонтана,
само совершенство:меня написал Рафаэль.

Завидуйте, я утверждаю сейчас беспардонно:
Шекспир и Бальзак, Достоевский, Тургенев, Ремарк
не знали, что будет на свете иная Мадонна –
обычная русская женщина – Солнечный Маг.

Мне хватит ума, хватит сил и, конечно, харизмы
коня на скаку… и в горящую избу войти,
но кони оседланы, а догоревшие избы
в пустых деревнях – для тоски и печали мотив.

Меня не любить – всё равно, что плевать против ветра:
перпетуум мобиле, Мокошь, Дажьбог, Коловрат…
Я – мать, я – богиня, Я – времени дочь, Я – Деметра,
земная любовь – даже если мой вкус горьковат.

Я – пылкая страсть, я доверюсь тебе, как телёнок;
со мной станет вкусным вчера пересоленный суп.
Я – нежная нежность, я – вера, надежда с пелёнок,
я вынесу всё. Я такое значенье несу.

Другие же носят железные цепи – вериги,
в печи обжигается новый из глины горшок…
Закончился день, прочитался страницей из книги.
Сопят малыши.

Слава Богу, что всё хорошо… .

Мне кажется, что вы больны не мной:
Цветаевой слагаете куплеты,
и вас несёт, как ветер над Невой –
пока я спорю с волнами Пхукета.

Мне кажется, что измельчала боль,
и фимиам приятней мне, чем ладан,
Дворцовый мост – не символ Таиланда,
а я не вашей музыки – бемоль.

Бросайтесь на колени перед Ней,
дарите чувства в сахарном сиропе, –
и франтом щеголяйте. Вы в Европе.
Вы – царь и бог. Вы – с Ней. И вам – видней.

Простить мне вас? За что же, милый друг?
За то, что часовыми поясами
мы разошлись на север и на юг,
и вы смешны, того не зная сами?

Измерьте расстоянье от руки
до сердца – буро-красного коралла –
удушливой волной моей строки,
но так, чтобы Она про это знала!

Нет, я вас не ревную: вот вам крест!
Не верите? Могу поклясться Буддой!
Хотя… была б не худшей из невест.
Но только никогда второй не буду!

Салат с тунцом да пива пинта,
журнальный столик у окна.
Я выхожу из лабиринта:
там – вход, тут – выход. Я – одна.
Слезливый дождь морочит нервы
и твой печалит уголок:
Безвкусный ланч за пару евро;
тут – пол, там – стены, потолок.

В углу грустит пустая ваза.
Цветы? Зачем они, когда
внутри смешалось всё и сразу:
апрель, апатия, вода…
Глаза встречаются. Опасно.
Ты – светофор. Я – переход.
Тебе – налево. Мне – на красный
для отпущения грехов.

Салфетка вытирает губы…
Который час? Давно пора.
Тебе – под дождь, мне снова в трубы.
За ними – кроличья нора.
И вот уже неторопливо,
расправив воротник пальто,
бредут салат и пинта пива
под зонтиком в своё авто.

А я кручу у чаши с пуншем
в журнальный столик ногтем винт.
И всё по новой,
только лучше:
тут – вход,
там – выход…
– лабиринт.

Неба чёрное дно.
Страшная предрассветная птица
стучится в окно;
настойчиво, нагло стучится, –
требует выдать тебя:

жемчужные звёзды
жгут перекрёстным огнём
по всем перекрёсткам,
в молоко, в десятку ли, –
как получится.

Птице рассветной нужен не я,
а попутчица.

Собирайся в дорогу, Малыш,
кто-то вбивает кол
между тобой и Богом,
в самое дышло …
и во веки веков…

Буду ли я скучать?
Возможно … наверно…
сделаю фото на память,
выбью тату на венах,
свечку поставлю в роще,

а хочешь – соберу корзину
свежих боровиков
и
отправлю к тебе… во веки веков…

Ты не будешь скучать?
Великолепно!
Вызову на дом врача
и буду смотреть в небо,
пока не ослепну.

А где буду я – туда
очень просто добраться:
течёт живая вода,
гроза
с напряжением двести двадцать,

и брошенки-души
капризно
гоняются за
небесным фуникулёром.

Отныне и присно,
Малыш,
et in saecula saeculorum… .

Май остывает
в тополях облетевших.
Лежу на земле,
глаза широко раскрыв.
Чувствую землю пухом.
_________________________
Ветка сирени
больше не стучит в окно
моего дома.
Часы остановились
в его стеклянных глазах.
_________________________
В хрустале ручья
неба айсберг отражён.
По талой воде
на малых оборотах
мой «Титаник» отходит.
_________________________
Синица в руках
лучше журавля в небе.
Безмолвна утка,
прячется под кроватью,
ожидает осадки.

Потуши сигарету, со скатерти пепел смахни,
не задень паука: он к рутине конвертов допущен.
А по блюдечку синему пусть пробегутся огни
электрички стаккато маршрутом в кофейные гущи.

Для сердечного холода нет климатических зон,
на развал и схождение ночь выставляет колёса.
Аргументы – не факты, когда истерически зол,
и единственный довод – логичен, но грубо отёсан.

Отсчитает вагоны, заткнёт дребезжащий стакан
твой магический взгляд, ускоряющий пульс межпланетный.
Всполошились пернатые, рвутся к огням эстакад
у подковы луны поклевать золотые монеты.

Я устала. Мне больно. И хочется карты – на стол,
в несгораемый шкаф подозрений – пластид и взрыватель.
Но склоняется маятник в пользу «по сто». И «Бостон»
станцевать на тебе в индульгенциях старой кровати… .

Соберу зеркала, перебью,
раздроблю колотушкой,
разложу на молекулы, атомы,
кузькину мать.
Я придумаю сотню «меня»,
но останусь послушной
только той, что позволит себя
по утрам обнимать.

У одной замечаю в руке
сигарету с ментолом,
у другой – для гармонии –
кофе струится парок.
Задыхается третья: плывёт
в поцелуе медовом,
выжимает до капли тебя,
запасается впрок.

Для четвёртой – не знаю:
наверно, придумаю позже.
Унесло далеко,
но не собраны, нет, зеркала.
И зачем разбивать,
если мне всё равно не поможет:
не курю, но про каплю –
ни капельки не соврала.

Влюблена и сердечной взаимностью
нежно согрета.
Недостатки: развод не оформлен
и тянет «прицеп».
А с ментолом идут хорошо
под вискарь сигарета
и про женское счастье стихи.

Только в третьем лице… .

Из щепок срубленного леса
пускаю в небо голубей.
Им – хоть убей – не интересно
смотреть на утренний Бомбей,
на пирамиды древней Гизы,
где фараон себе закон.

Слова как стреляные гильзы
в карманах наших рюкзаков
уже бесплодны, безопасны.
«Курлы-и-в бубен» – песня птиц.
Входной закрыт, летят на красный;
косые взгляды проводниц
и любопытство пассажиров -
в моё пальто. Ушастый щен –
за пазухой. Вот всё, что живо
в стихе.

И в осени вообще.

Не сломать бы хребет, чтоб листать в инвалидной коляске
календарь дежавю и вопросы бездушных анкет.
Зверь, который в тебе, – естество, не познавшее ласки;
зверь, который во мне, – этой ласки нейронный макет.

Выходя из себя, вылезаем картинно из кожи;
эфемерности дух – в гормональных инъекциях тел.
Обнажая клыки, мы куда-то бежим, мы – похожи.
Ты – охотник, но я…по старинке – певец суете.

Диссонируя так, мы – причина любых мотиваций:
я однажды проснусь, не снимая звериный оскал,
и скажу, что люблю. И тебя научу я влюбляться.
Я отдамся тебе. Так никто никогда не ласкал.

Мы напишем стихи про волков, увеличивших стаю,
напечатаем свой для влюблённых зверей календарь.
Нет, не сломан хребет. Но вопросы анкеты – листаю.

….И живу в дежавю.

По старинке: дрожащая тварь…

Во-первых, пятница. Неистово пекло;
мой крик пронзил оконное стекло,
и воробьёв отряд сорвался в рощу.
Держала натиск ора чудо-ель.
Забиты нос, глаза. Кругом – тоннель.
Все тридцать семь запутанных недель
я шла на Свет, к стихам своим на ощупь.

... От воспаленья лёгких, во-вторых,
я умирала; пьяный в стельку дрых
дежурный врач – студент-неонатолог.
А дед Петро – загадочный, чудной –
кропил меня "священною" водой,
забрав из отделения домой,
но к Свету путь был бесконечно долог.

… Зиме в угоду снег не раскисал;
предшкольный год. Шагаю в детский сад:
за ручку держит дядя Вася – крёстный.
Я помню визг и странный, жуткий скрип.
Потом в глазах «бенгалками» искрит,
а темнота глотает дядькин хрип
и светофор, мигавший в перекрёсток…

… Но вот и Света яркий абажур:
приходит счастье – замуж выхожу.
Тут Мендельсона посчитаем – в-третьих.
И жизнь – малина, шоколад, ковры…
Да были люди – искренне добры:
копали ямы днём, а ночью – рвы,
с утра носки вязали, ночью – сети.

Не стала ждать, когда же пригласят:
легко и просто в них попалась я,
в десятке робких, но в числе упёртых.
Ушёл в ребёнка материнский страх.
… Шумел камыш, а старшая сестра,
забыв про стыд, прижалась у костра
к супругу моему – теперь в-четвёртых.

Увы, не в-пятых дело тут совсем:
что дал Господь – я выпью то и съем.
Но с каждым днём сдают помалу нервы.
… В один и тот же не войти тоннель,
но слышу воробьёв и вижу ель.
А новый день качает колыбель,
и всё начнётся снова. Здесь – во-первых… .