Однажды под утро,
В дневные часы,
Ворона украла
Кружок колбасы.
Летела-летела
Хромая при том;
Навстречу другая
Ворона с кнутом.
Ворона с кнутом
Закричала: «Ату!» —
Увидев кружок тот
Не в собственном рту.
От радости стали
Друг друга трепать.
А колбаса полетела
Как в падь.
Летела с оглядкою
Колбаса.
Такие бывают
Еще чудеса.
(С) Вера

Однажды под утро, над дюнами гор
Ворону для пиццы похитил рокфор.
Летел он, хромая, вприсядку, пыхтя,
Вдруг видит салями с лисою в когтях.
А сыр и салями — враги испокон,
Как заяц и волк, огурец — с молоком.
Тут зависть и злоба вмешались в сюжет,
Решили друг другу испортить обед:
«Эй, ты, голубой, что за сладенький вкус!»,
Но к маме салями отправил француз.
А дальше — вцепились друг другу в усы
Кусочек рокфора с куском колбасы.
Добыча упала. Лиса спасена —
Расправила крылья в полете она.
Вороне разбиться, увы, предстоит —
Не могут вороны, как лисы парить!
В отчаянье крякнув, тараща глаза,
Ворона схватила лисицу за зад,
И взмыли они над штрихами антенн…

P.S. Мораль нецензурна.
©Крылов — Ляфонтен.

2009

Извечный выбор дачного пути:
сажать цветы? выращивать томаты?
Что делать, дачник, кто же виноват тут,
что два в одном никак не совместить.

Всего пять соток так себе земли.
Соседи свой талант нашли на грядках.
А мне милее прудик, и рабатка,
и рыбками бы прудик заселить.

"Виктории" стараясь услужить,
её усам соседи бьют поклоны.
А я молюсь на ирисов колонны,
чьи бороды чертовски хороши.

Ландшафтный ас во мне пока что юн —
всё время кажет нос и тычет фигу.
Ползёт везде гиперактивный вьюн,
наперекор всему — дитя-индиго!

Вчера горел пожаром кустик канн,
сегодня — на ветру легонько тлеет.
Качелями на радость мотылькам
взлетают кверху ёршики буддлеи.

Торчит мишенью наглый одуван
в бордюре роз — юродивый и шалый...
Я думаю: похожи мы, пожалуй.
И я, с корнями выдернут и жалок,
держусь за жизнь, как сорная трава.

Ветер – мот, гуляка, бражник, на сельчан наводит страсть –
Растранжирил куш вчерашний, ищет, что ещё украсть.
Говорят, он тётке Домне вынес мозг и крышу снёс,
И с тех пор она из дома не высовывает нос.
А пьянчугу Ермолая обокрал, потом раздел,
И теперь портки летают над посёлком третий день.
Мне плевать. Лежу на печке, рядом – Рильке, Мопассан.
Правда, в доме каждый вечер происходят чудеса:
То за дверью, где-то в сенцах, раздаётся скорбный вой,
То трепещут полотенца на веревке бельевой.
Ветер, слушай, между нами: здесь ты вряд ли что найдёшь –
У меня блоха в кармане, а в другом кармане – вошь.
Впрочем, есть мозоль на пятке, геморрой – понятно где, –
Там же больше трёх десятков гениальнейших идей.
В пузе – чаю три стакана, недожаренный минтай.
В черепушке – тараканы, если надо – забирай.
Денег нету, хата с краю, потому в душе покой.
Слов на ветер не бросаю – я с рождения немой.

©Светлана Пешкова, Чудеса в решете

Пародия

На ветру слова летают - нецензурные слова:
Вон, вчера на тётю Хаю налетели сразу два.
Троебуквие с наскоку с ней столкнулось, как болид,
И она теперь лишь хокку или хайку говорит.
А соседу дяде Грише ветер в голову влетел
И теперь Григорий пишет верлибристый беспредел.
Я лежу себе на печке, как юродивый, святой -
у меня тут каждый вечер собирается ЛИТО.
Я лежу смотрю на Рильке, он мне свой читает стих,
Мопассан достал горилку, разливает на троих.
Все писатели, пииты к нам явились на ЛИТО
И у всех уже налИто, даже больше налитО!
Обсуждают все, надеясь, что вердикт услышат мой -
Знали б, что мои идеи в месте том, где геморрой!
Но с улыбкою умильной, на меня уставив взгляд,
Все поэты, даже Рильке, с нежным трепетом глядят.
И без склок, кровопролитий - летом, осенью, зимой
Мы живем - ведь лучший критик - от рождения немой.

действие равно противодействию.
царь природы, ты ошибся, правя.
наступило время равноденствия -
каждый день теперь другому равен.

новости трагичны и безрадостны,
как в программе чёртовой зависли.
в доме по углам шныряют гадами,
хвостиками машут мыши-мысли.

все конфликты сразу стали мелкими.
вспомнилось, как прежде, без опаски,
можно было бросить гостю: - велкам ю!
и пожав ладонь, услышать: - здравствуй!

но, отбросив мелочи житейские,
вдруг поймешь с отчаяньем провидца:
завершилось время безыдействия,
человеку очень нужно действовать
чтобы человеком сохраниться.

остановись мгновение
стоп-кадр тебе в затвор
какой-то бес навеял мне
запечатлеть его

вон перистое облако
от тучности пыхтя
бросает перья оба-на
лови скорей лентяй

из облака задумчиво
в просвет глядит Отец
на сумчатых безумчатых
смартфончатых овец

спустя полвека может я
на фото кину взгляд
и память сбросит кожицу
и шрамы заболят

Сбились в аллею туи
Тысячей эскимо.
Туча взасос целует
Полной луны бельмо.
Ветер не глушит бранью
Улиц фальцет и фальшь.
Впились занозы-краны
В старый сырой асфальт.
Город хотел с мигалкой
Грубо поймать весну,
Но, подворотней гавкнув,
Скуксился – и уснул…
© Grafomanoff

Ухнула подворотня,
Взвился фальцетом кот.
В городе – преисподней
Кто-то сегодня жжёт.

Ёршиком туалетным
Ёлка под Новый год,
Снег с перепоя бледный
Падает, но идёт.

На костыле ажурном
Кран, как пират-главарь,
Робко целует урны
Юный ночной фонарь.

Тлением погорельцев
Пахнет листвы канва,
Блюзом стального рельса
Сипло басит трамвай.

Месяц в кармане спрятал
Вместо ножа кондом,
Щупая грязным взглядом
Звёздное bel mondo*.

В мелкой и склизкой луже
Чей-то оскал застыл…
Здравствуй, рутинный ужас,
Личный мой, Сайлент-хилл!

*свет, светское общество; уст. бомонд

2009

Я однажды посеял время в саду своём,
Поливая слезами бархатный чернозём,
Удобряя теплом и любовью кусок земли.
Проносились недели – зёрна не проросли.

Я полол сорняки, берёг от ветров сухих,
Лебедой и крапивой лезли во мне стихи.
Из земли – ничего, по-прежнему пустота.
Говорили мне: «Брось, не вырастет ни черта!

Посмотри, у соседей яблоня зацвела ж!
Посади огурцы, капусту, ну что за блажь!»
Говорили – ушло, мол, время, надежды нет.
Но однажды в начале осени, как во сне,

Из согретых последним солнцем посевов вдруг
Потянулись на свет ростки анемичных рук,
В ширину развернулись ветви, затем листва.
Я кричал, как безумный, радость дробя в слова!

Сколько было отдано сил – мне совсем не жаль:
Созревает на ветках времени урожай!
Не продам, раздарю друзьям – не хочу деньжищ, –
Все, кто дорог мне, будут рядом подольше жить!

Но осыпалась завязь планам моим назло,
И остался один невзрачный и мелкий плод –
Желтоватый, похожий на небольшой брегет,
А снаружи как будто крышка… а может, нет…

Я дотронулся… Плод открылся, и пульсу в такт
Подмигнул, и, дразня, промолвил:
«Тик-так?»
«Тик-так!»

она проживает в комнате девять метров –
диван, телевизор, кошка в потёртом кресле.
окно поутру всегда дребезжит от ветра -
того и гляди прогнившая рама треснет.

на стенке часы – свидетель судьбы нелепой.
полвека, поди, кукушке – давно седая,
охрипла зимой бедняга, совсем ослепла,
но часики бьют и надо же – вылетает.

на тумбочке спит в альбоме тиснёной кожи
простой чёрно-белый мир, до штрихов знакомый.
в конверте, который слева в обложку вложен,
младенческий локон, бирочка из роддома.

ей точно известно в серой её голгофе,
что время – тягучий мёд, а не грубый гравий.
оно выползает в прорези уголков из
обратных сторон потрёпанных фотографий.

и можешь его увидеть, коснуться даже,
негнущимся пальцем тронуть легонько можешь.
оно шелковисто хрупко, хрустит бумажно,
и шёпот его знаком и любим до дрожи.

спрессованный мир – три метра на три покои,
конверт пожелтевший, фото, часы, кукушка,
а время стоит, застыв, за её спиною
и смотрит, и гладит ласково по макушке.

чувствуешь – время становится холодней –
колким и острым мёрзнет в твоих ладонях,
трётся, царапая пальцы, мережка дней –
времени нити грубы, полотно плотней,
может обрезать запросто, если тронешь.

время бежит, а в следах серебрится наст –
вот и пришло холодное время года.
прежде жилось так запойно, тепло, сполна.
полноте плакать, наступит опять весна,
время живуче – снова пробьются всходы.

мысли о времени, как разрывной снаряд:
ими контужен, смотришь – почти бесплотен.
биочасы под ключицей твоей спешат.
где же тот ключ, чтоб часы отвести назад?
время теряем! доктор, оно уходит!

часики тикают, сколько осталось, треть?
ломкость секунд становится всё синхронней.
дышишь в ладони, пытаясь его согреть,
тает оно, утекает и прост секрет –
время оттает весной…
но не твоей.
и не в твоей ладони.

В тёплом отблеске свечей,
силой мистики согретый,
вдруг увижу силуэты
тыквы, выросшей в карету:
подчиняясь силе этой,
в никуда помчусь ничей.

Полечу в мечтах в Тибет -
говорят, там бродят тайны,
может, в Мексику, в Китай, но
сколько в мыслях ни скитайся,
только самоубегайцы
возвращаются к себе.

Всё давно предрешено:
как часы пробьют двенадцать,
жизнь прикажет выметаться,
и хотите ль вы метаться,
строя мир из имитаций,
это, в общем, всё равно.

Не собрать и не сберечь
фантов, брошенных беспечно,
ход конём и то конечен -
жизнь - игра со словом "вечность"...
И, мерцая, плачут свечи,
что игра не стоит свеч.

клубок мохера мягок и пахуч,
и кажется – продрогший солнца луч
зарылся влажным носом в мякоть пряжи.
и так забавно трогать коготком
комок, что пахнет мамой, молоком,
шевелится, шуршит и дразнит даже.

он затаился, хвостик спрятал вглубь,
но сброшенный на пол, летит к углу,
и прыгает от шкафа к занавеске.
внутри клубка так много разных тайн,
что нужно непременно размотать –
и это довод очень-очень веский.

горят глаза, в азарте задран хвост.
«бить иль не бить?» – так хрупок был вопрос…
и ваза на пути… и гжельский чайник…
но поддаётся нить уже легко,
отмотано четыре, пять витков,
и надо же… оборвана случайно.

но ты успел поймать, схватить, найти,
урвать, когтями крепко сжав в горсти
строки, идеи, формулы обрывки.
и в небо возвращается клубок,
но спрятавший в усы улыбку бог,
с мохеровой и мягкой бородой
тебя любя потреплет по загривку.

Гетерогенность - это риск:
про лёд и пламень всем известно.
Не сможет даже футурист
нарисовать картину бездны

в которой тонет здравый смысл,
кипящий пар плюёт жестоко,
и растворяются умы
в цепной реакции упрёков.

И что там формула любви -
подобных формул есть немало.
Эй, математик, удиви
нас уравнением скандала!

Но я - технолог неплохой,
тебя поставлю перед фактом:
своей лирической строкой
я потушу пожар легко.
И снова мирным станет мой
любимый атомный реактор.

*блиц технологический, тема: Математическое моделирование теплофизических процессов в гетерогенном эндотермическом реакторе :-)

Поверяет гармонию алгеброй,
Угнетает живые ростки
И внушает писателю Палкиной,
Что призванье ее не стихи.

Налетает на рифмы глагольные,
Словно коршун на стадо овец.
У поэта Чухлова агония —
Он не может без них, и конец.
©Юрий Борисов



Этот мир — монастырь, вечный схимник
и не лезьте с уставом своим —
всё решает вам данное имя
и фамилия, и псевдоним!

Поэтесса Глаголева плачет —
вечно с рифмой она не в ладах.
Графоманит и версификачит
стихотворец Версаче Адам.

А поэт по фамилии Галкин
всё рыдает про клин журавлей.
Очень скучно ни шатко, ни валко
пишет лирик Шатун о земле.

Все Марины — Цветаевой бредят,
дух Ахматовой в Анях блажит.
Психоделик - поэт Википедев
интеллектом всех мух удушил!

Гнёт гражданскую лирику — Геев,
а Занудин всегда юморит,
всех моралью забил Гименеев,
адюльтер заклеймив мощью рифм!

Мы, как нитка идет за иголкой,
так за имя пришиты судьбой…
Я прозаик с фамилией Волков
и друзей приглашаю в Тамбов.

Я без тебя прожить не в силах
В теченье дня.
Твой облик скромный, строгий, милый —
Пленил меня.
Соперник твой — он так завистлив —
Не надо драм.
Души вопросы, чувства, мысли —
Тебе отдам.
Я забываю все на свете
От наших встреч —
Лишь дрожь и любопытства сети.
Меня увлечь
Умеешь ты. Я знаю точно,
Что ждет экстаз.
Наверно, я больна, порочна.
В который раз
Искать мы будем варианты
Различных поз.
В твоих глазах: координаты —
В моих — вопрос.
Ты мчишь вперед, все ближе, ближе
В тоннеле свет.
Мне так тепло, когда я вижу
Твой силуэт.
И вот уже, что так хотела
Давным давно,
И закричит в экстазе тело:
Ну вот, оно!
Ты так умен, ты столько знаешь
И так умел.
Я без тебя совсем слепая
И не у дел.
Тупа, наивна, бестолкова,
Я — полный нуль.
Мой милый, мой всегда готовый,
Любовник Google.

2007

С виду мы не очень схожи:
Ты мужчина, я — отнюдь.
Мышцы у тебя под кожей —
У меня… ну, в общем, грудь.

Ты поклонник спорт-экстрима,
В телевизор вперил взор.
Мне жевать необходимо
Сериальный комбикорм.

Ты программер из Нью-Йорка,
Я швея из Воркуты.
Не похожи ни на йоту
Наши мысли и мечты.

Но с лаптопом на коленях
И мозгами набекрень
Пишем мы в стихотвореньях
Одинаковую хрень.

2009

По улицам Москвы слона водили за нос,
как видно напоказ развесил уши он.
Иронии судьбы, такой, не знал Рязанов -
порозовеет тут и самый наглый слон.

Вокруг шумел пиар и строили подмостки,
трубили, как слоны, слоновью славя стать.
Большой специалист профессор А.С. Моськин
вещал, что все слоны любители летать.

Ведь сделаны слоны из мухи дрозофиллы -
генетика слона причудливо-сложна -
над Африкой вовсю летают крокодилы,
так что же говорить о розовых слонах!

Кричали все: "Взлетай! Кружи над Малой Бронной,
ведь ты летать рождён!"... но слон стоял, как сноб...
Не знал никто, что слон был белой той вороной
в отряде перелётных розовых слонов.

Однажды днём он вышел из себя -
не сам - его коварно кто-то вывел,
и он помчался, пыль столбом клубя,
прямой дорожке предпочтя - кривые.

Лёг скатертью дорог китайский шёлк,
индийский хлопок пел о Тадж-Махале,
и вот вернувшись, он в себя пришёл
и понял, что в пути его украли.

Зелёный змий и белый порошок
ему внушали с вором разобраться.
Он от себя бежал, но не нашёл,
где настоящий он, а не эрзацный.

И будучи, однажды, не в себе
взмолился - забери к себе, мой боже!
И надо же - мольбу услышал бес -
забрал тотчас, искания итожа.

И над могилой плакали друзья,
любовницы стояли в ряд грачами,
вздыхали - он всю жизнь искал себя,
(что лишь себя любил - про то молчали).

А чей-то пёс, оградку теребя,
стоял поодаль, думая нечутко:
вернувшись после поисков себя,
проверь не набекрень ли крыша в будке.

Прости! Молитвой простодушной
я иссушила, извела
то место неба над подушкой,
где длилась и текла звезда.
Б. Ахмадулина, Молитва

Бывает так. Бессонница. Тоска.
Лежишь, дрейфуя, – плоский, будто скат, –
уставясь в точку перпендикулярно.
А в космосе какой-то мистер Икс,
высматривая, может, материк,
на Землю зрит в бинокле-окулярность.

И не поймёшь – ты проклят или свят,
но твой тупой и тот разумный взгляд
столкнутся лбами в небе над подушкой...
И... «Есть контакт!» – кричит в тебе контакт.
И льётся свет, вопя: «Да будет так!» –
и радугой взмывает богу в уши.

И ты пропал. Секунда – просто миг,
но став напалмом, в плоть и в кровь проник
разумный свет идеи, главной цели.
И всю свою оставшуюся жизнь
ты будешь лабиринтами кружить,
ища мираж, светящийся в тоннеле.

There are three things you can watch forever: fire, water, and ...

Не поздно ли спасаться от пожара*,
когда в его глазах горит закат?
И пасть драконья - вход в приватный ад,
и языков огня змеятся жала.
Но, как гипноз, притягивает взгляд
Огонь...

Течет вода - стремительно ли, тихо,
наверное, и вечность - есть река,
смывающая беды и века.
И утекает с ней неразбериха.
И с рыбой примиряет рыбака
Вода...

Ты сладко спишь, смешно раскинув руки,
поймался сон в "гусиных лапок" сеть.
Снежинкой, на окно твоё присев, -
учусь такой мучительной науке:
смотреть и таять, таять и смотреть.

* Не поздно ли спасаться от пожара?
В. Тушнова

Тихо-тихо ползи, улитка, по склону Фудзи, вверх, до самых высот." Кобаяси Исса


Однажды в японскую вешнюю пору
пешком к Фудзияме направился я:
гляжу, поднимается медленно в гору
улитка по склону, тихонько ползя.
- Охáё - сказал я, - удачной дорожки!
Откуда ты держишь свой праведный путь?
- Из лесу, вестимо, - задвигались рожки -
устала, как лошадь, пора отдохнуть.

- А что ты забыла на этом вулкане?
Моллюску пошто альпинистский мотив:
три тысячи метров к вершине ползками -
всей жизни не хватит тебе доползти!

Зачем тебе Фудзи - ступай восвояси.
Там холодно, пусто, снега, высота...
Улитка вздохнула: - Святой Кобаяси
сказал, что должна я ползти, не боясь, и,
что высшая цель мне откроется там.

- Саёнара, - грустно шепнул я улитке,
и думой тяжелой пробило слезу...
Ведь я, волоча на горбу пережитки,
привычки, свои и чужие ошибки,
себя обманув философией хлипкой,
по собственной Фудзи упрямо ползу.



* Охáё - доброе утро, здравствуйте (япон.)
** Саёнара - прощайте, до свидания (япон.)

*** Авторы идеи стихотворения Николай Алексеевич Кобаяси и АС Пупкин :-)

У неё, нескладной, дыра в горсти,
а карманов не было никогда.
И запястье-прутик, перехвати -
поломаешь косточки без труда.

И ладошка детская, и ступня.
А бледна - силёнок-то не ахти.
Разве сможет крепко она обнять,
удержать и больше не отпустить?

Ни клыков у ней, ни стальных когтей,
слишком хрупки плечи, тонка в кости.
Разве можно с этой растить детей -
не накормит их и не защитит.

Ни румяных скул, ни вишнёвых губ,
так чтоб тронешь кожу - и в пляс душа:
сухоцвет девчушка, а не суккуб,
и в любви, пожалуй, нехороша.

Разве можно в жены такую брать?!
Ох, не жизнь с ней будет, а маета:
ни украсить дом, ни нажить добра, -
вид блаженный, шепчет чего-то там.

А хозяйка - боже, помилуй мя, -
засмеют и куры и петухи.
Всё глядит насквозь в самоё себя,
всё прядет ночами свои стихи.

Нет, сынок, такую в семью нельзя,
ни похвастать ею, ни в храм свести...
Что? взглянуть?
Ну вижу - лучится вся,
а в глазах - полдюжины бесенят...
И... гляди! Ну надо ж...
Летит!
Летит!

Девочка на шаре, Пикассо


На шаре очень сложно устоять -
у притяжений логика своя:
распасться мотыльками на сто "я",
впорхнуть в твои раскрытые ладони.
Я пальцами держусь за небосвод,
смотрю из-под ресниц на сжатый рот,
ласкаю взглядом плечи и живот.
А ты молчишь, в себе угрюмо тонешь.

Не на меня глаза твои глядят:
я глупое нескладное дитя.
Ты смотришь так, как смотрят на котят,
во мне не видя грации тигриной.
И холоден и нем, как этот куб.
Учитель, мне б твоих коснуться губ
по-взрослому - я тоже так могу:
я видела тебя и Каталину!

Она пышна и в бедрах, и в груди,
зато играть не может травести.
А мне всего три лета подрасти
и научиться танцу на канате.
Смогу плясать задорнее её -
я гибкая и ловкая, как йог.
Но в странном треугольнике твоём -
мне биссектрисой быть никак не катит!

Я страсти геометрии терплю,
я каждый вечер Господа молю,
чтоб мысль отвёл ужасную мою:
её канат подрезать столь жестоко...
Но не даёт покоя мне печаль:
мы стали так известны невзначай -
Пикассо нас навеки повенчал,
но, чёрт возьми, как жаль, что не Набоков!

Скажи-ка мне, мой младший белый брат,
кто в нашей неудаче виноват?
Нас трое и друг другу мы семья.
Так чем же провинились ты и я?

Мы сыновья единого отца
и так похожи торсом и с лица.

Ты чист и светел, помыслами бел,
но оказался нищ и не у дел,
а нёс добро, не думал о себе,
так почему темно в твоей судьбе?

Я краснокож и норовом горяч,
и кровь моя алее, чем кумач!
Я подарил огонь любви и страсть,
но красный раздражает и не в масть.

И как же так случилось не пойму,
что весь успех достался одному?!

Он чёрен, словно дьявол, или негр
и черноту хранит в глубинах недр.
Пиаром чёрным, магией ли он
собрал фанатов, коих легион.

И злая мысль сведёт меня с ума,
что для толпы важней не свет, а тьма!

И разъедает душу злобы ржа,
и тянет в грудь ему вонзить кинжал -
жестоко и ужасно отомстить,
супрематисту, мать его ети!

Ну почему так туп подлунный мир?
Прости мне зависть, папа, ... Казимир!

* Чёрный квадрат (1915г), красный квадрат (1915г) и белый квадрат (Белое на белом) 1918 г - автор Казимир Малевич.

Мой Холмс, пишу письмо Вам, как дебил,
на чёртовом (простите, друг мой) Маке,
а так тоскуют пальцы по бумаге
веленевой и пятнышкам чернил!

Для Лондона я древний ретроград:
кто ищет тут следы, как прежде, с лупой?!
Дедукцию давно считают глупой
компьютер и смартфон et cetera...

Вам очень крупно, Шерлок, повезло,
что вовремя ушли с картонной сцены,
не увидав, как время обесценит
идею торжества добра над злом.

Поверив, что преступность терпит крах,
мы так за это искренне сражались.
Да и враги наивны были, жаль лишь,
что зло теперь масштабнее стократ.

Я стал бессмертным и цинично-злым,
но знаете, мой друг, как было страшно,
когда в труху с людьми крошились башни,
и чёрным расцвела звезда Полынь!

Как не хватает Вас, поговорить!
Прощайте и простите, Холмс, зануду...
Я, как всегда, письмо своё "забуду"
на столике в кафе на Бейкер-стрит...

Здравствуй, бро, хай — выбери то, что хочешь!
Главное — хайп, лайки, просмотры, впрочем,
мягкий пока, юный твой позвоночник —
форма решает всё.
Я десять лет формой играл, как мы все,
фору давал звукам, забив на мысли,
рифму ласкал, напрочь забыв о смысле —
думал она спасёт.

Формы адепт, яро строчил сонеты,
крипты, рондель, даже верлибры где-то.
Сам логаэд, яростный и свирепый,
ел у меня с руки!
Метра столпы рушились в нашем споре,
медные лбы критики били с горя,
но только пыл пламенных ора-торий
не улучшал строки.

Десять годин я наступал на грабли:
воин один, воду толкущий, раб ли,
слов не щадил, рабство давя по капле,
и в мастерстве окреп.
Только росло чувство внутри подспудно:
все, что хочу, — выразить очень трудно
и волочусь тонной словесных груд, но
бурей ворвался рэп.

«Бред!» — я кричал и поначалу фыркал —
«нужен мне рэп чахлый, как цапле циркуль!
Это же дрек, глупый, что ноль без дырки —
может стихи убить!»
Только пока так себе говорил я,
Крепла строка, рифма растила крылья.
Вверх в облака птице окно открыл я —
в пульсе забился бит!

С тех самых пор стал я скупым на строки:
фальши сапёр, штампов палач жестокий.
Точен и скор — стих мой летит, как дротик,
мысли глубокой вслед.
Слово — ожог, в лёгком твоём — каверна.
Слово — сожжёт, кровью забьёт и нервом.
Если сражён строчками каждый первый,
можешь вдохнуть, поэт!

Если ты замолчишь — не взорвется ураном звезда,
Не накроет планету зонтом, ядовито желтея.
Это будет несчастье, в масштабе района – беда,
А точнее в районе грудины, немного левее.

Если ты замолчишь — не сорвется с орбиты Земля,
Не замрет человечество скорбно в чудовищном стоне.
Просто кто-то поднимет упавшего вниз журавля
И в коробке под старой ольхой во дворе похоронит.

Если ты замолчишь, то обрушится столбик из рифм,
Ноты песней не станут, слова разлетятся на части,
Запылится гитара в углу, лопнет раною гриф
И на книжку нелепых стихов станет кто-то несчастней.

2007

Белым пуховым платком из тумана
Город укутал озябшие плечи.
Время — ноябрь. Не поздно — не рано.
В будущем — тоже туман мне обещан.

Кран прохудился на кухне небесной,
Нудно стучит дождевым метрономом.
Вечный припев у ноябрьской песни:
К дому, к теплу, к чашке чая с лимоном!

Вытянув тонкие длинные шеи,
Щурится племя фонарных циклопов,
Злобно решив ослепить одиссеев,
В редких машинах плывущих. В потопе

Мысли прижались друг к другу боками,
Словно котята под ветром сердитым.
Тонет мой город, забытый богами —
Гордый осколок седой Атлантиды.

2007

Подари мне каплю лжи под Новый год.
Расскажи, что дышит счастьем гороскоп,
И теперь нам в жизни точно повезёт,
Високосный – он от слова высоко.

Покорять вершины — запросто — пустяк!
Мы взлетим с тобой до сказочных высот.
Високостный счёт ведется на костях,
Но не нам судьба прицелится в висок.

Говори. И я себе убавлю год.
Притворюсь, что вспять мгновение бежит,
Что не вниз, а вверх гиперболой ползёт
Високосно, косо скроенная жизнь.

Обмани. А я поверю невзначай.
Окольцуй слова и выдохни, как дым.
И в окурках ложь скончается.
А чай
Будет вновь горчить предчувствием беды.

2007

Письма писать сегодня ужасно глупо —
есть же вотсап и мейл в уголке дисплея.
Помнишь, конверт всегда целовали губы,
если язык касался полоски клея.

Странно, но дольше смертных живёт бумага —
не раскрошилась, только истлела дата.
Несправедливо, что ни одной из магий
не возвратить пропавшего адресата.

Будешь читать растерянно, нежно трогать
память, как в проявитель, толкнув пинцетом.
Жутко, что помнят бледные эти строки
пальцев тепло и почерк, которых нет. И

сжечь, говорят, так надо, — тоски источник.
Нужен покой ушедшим, клочки растают,
пепел взлетит, умчится и станет точкой.
Глупому сердцу чудится — запятая.

Не гадала я и не чаяла,
что однажды слова случайные,
прилетевшие от отчаяния,
поглотят собой грусть-печаль мою,
мрак души осветят свечами,
в колыбели ее качая.

И поманят глухими тайнами,
и ключами забьют кристальными,
скажут: ну-ка! Давай! Взлетай на миг!
Человеки - они летальные!
И в бездумном крутясь фристайле,
вдруг пойму, что смысл обретаю.

И взлетая вверх, пируэтами,
февралями рыдая, летом ли,
Брайлем, Бруно ли, Архимедом я
множу истин слова заветные.
Вижу абрисы, силуэты,
собирая из слов планеты.

Художник Оксана Цветкова aka Martimiann


Он с детства был из тех утят, которых называют гадкими:
таким нескладным и большим, что нестандарт у лебедей.
Жалела матушка дитя, с его бунтарскими повадками -
вот подрастет немного вширь и будет всё, как у людей.

Дитя росло, но как-то ввысь и становилось длинношеистым,
порою ржало невпопад, скакало вечно не туда.
И на плевки дурной молвы про старый мамин грех с пришельцами
он отвечал копытом в пах без приговора и суда.

Он стал поэтом, но изгой пугал талантом обывателей.
Он написал роман такой, что позавидовал б Толстой.
Но все, встречавшие его, кривили губы обязательно
и говорили: "оу май год", хотя б купил себе пальто!

И он пошёл, купил пальто, чтоб облик свой облагородить, взял
ботинки от Луи Виттон, и шляпу, зонтик, даже шарф.
Но люди закричали: Кто? Ты кто такой? Что за пародия?
Гепардно-сизый конь в пальто иль серый в яблоках жираф?

И бедный мистер "ху из ху", вздохнув, ругнулся по-английски, и
стал мизантропом и без слов ушел куда глаза глядят...
Но, говорят, в каком-то Хун* кобылу встретил, пародистку, он.
У них взаимная любовь. И деть - похож на верблюдят.

* Хун - городок в Испании или в Ливии.

Художник Оксана Цветкова aka Martimiann

Лето. Сгущается воздух в сумерках
В тёплый черничный густой кисель.
В небо вплывает с секретным зуммером
Такса, которая всех таксей.

Вам не услышать ее сигналов и
не разглядеть ни в одном ковше
грусти в собачьих глазах шагаловских,
длинных и машущих крыл-ушей.

Держит фонарь габаритный в пасти и
крутится хвост-навигатор такс.
И Маргаритой, спешащей к Мастеру,
вижу я таксу мою в мечтах.

Музы поэтов других — горячие,
нежат, лаская и взгляд, и слух.
Мне же так выпало — жизнь собачья и
Муза и та из летучих сук!

Так приманить мне её не просто, что
сам у себя вызываю смех:
взял, разложил мозговые косточки
на подоконниках окон всех.

Может быть, такса влетит, попробует
лакомство и поведёт спиной…
Сбросит на лист мне стишок-воробушек —
лучший, еще не написанный мной.

здравствуй, судьба-индейка, злозависимая!
глупой была идейка залазить в выси, смеясь.
классики в небе чертить, линии делая вкось,
лузгать слова в горсти, шелухой плевать, как белая кость.
думать, что небо бездонно, какие там донны, лишь мы вдвоём -
небо льняное, посконное и окаянный, мой, окоём.

здравствуй, судьба-гусыня, цыплёнком жареная!
вот и усы у сына, у дочки парень уже.
время кусает пятки, скалит оскал колоколóв
было ликерно-мятным, лакало олово слов.

здравствуй, судьба-кукушка, что ты подкинула мне?
пеплом блестит макушка, сияют виски при луне.
что же ты, вредина, чёрная и завистливая!
хочется сбрендить и бренди глушить, повискивая.
хочется высказать, выкричать, мчать босиком за поездом вдаль.
нет у судеб врача, да и поздно и боязно так.

катится жизнь-кольцо по глине, полнится пылью и птичьим гомоном,
слышится звон малиновый,
вздох ковыльный.
только по ком он по ком он по ком он по...

*конкурс стилизаций на Графской пристани, стиль - символизм

И мы взлетим - сквозны, легки... Лишь в травах будут ветерки
Гадать по линии реки о наших судьбах.
(с)Martimiann, Линия реки

Я протяну тебе свою ладонь.
Ты в ней увидишь воду и огонь,
и бронзы колокольный перезвон,
летящий ввысь над патиной рутины.
И будешь ты по линиям руки
читать меня, как простенький эскиз,
в уме уже планируя мазки,
которые положишь на картину.

Там будет чистой линия воды:
река живая - жизни поводырь,
и камышей шуршащие шесты
шептаться смогут с ветром придорожным.
И станет жаркой линия огня,
который не понять и не унять,
но можно укротить, тебя обняв,
твоих волос коснувшись осторожно.

Пройдет неслышно линия фанфар,
ведь слава - экзотический товар,
и нам совсем не нужен пьедестал -
мы для него лениво-несерьезны.
Для нас важнее линия мечты,
в которой столько тихой красоты,
что жизни меркантильные пласты
Не мёбиусны, а... амёбиозны.

Однажды солнце скатится в закат.
Река поёжит рыжие бока
и будет бурно нам рекоплескать
единственным свидетелем аншлага.
И мы уйдем с тобою налегке
по линии руки к другой реке,
неся свою любовь - кота в мешке,
который много счастья нам наплакал.

Как женщин называют ураганы
во имя повелительниц стихий -
избави бог от женщины-врага нас.
Доступно лишь слагать о ней стихи.

Как часто мы такое проходили:
вот налетит, подхватит ураган,
и ты хвостом махнешь по-крокодильи,
откроешь пасть с улыбкой дурака,

и станешь тенью, контуром бесплотным,
песком сухим ли, жидким, словно ртуть,
и даже если хищник ты, голодный,
почувствуешь, что крылышки растут!

Она придет - лихая ураганка,
закрутит в штопор и не станет сил
сопротивляться... И консервной банкой
ты полетишь, звеня, за интриганкой
случайной жертвой, Мимокрокодил.

Боязнь потерять точит когти, как внутренний зверь:
возможность потери страшнее реальных потерь.
Жучок-жизнеточец имеет крутой аппетит -
под сердцем сидит.

И всё хорошо, но личинкой вгрызается мысль:
а если... а может... а вдруг... до тюрьмы и сумы
четыре шага, и в трёх соснах дорожка крива...
Всё делишь на два.

Хоть жизнь - это список утрат, что еще впереди,
но горе и боль открывают иные пути.
А память твоя обретает и абрис, и вкус,
врастая в строку.

И камень тяжелый, который свалился с души,
веревкой на шею невере в себя привяжи,
и в проруби черной топи и считай пузыри
на счёт
-----------раз-
-----------------два-
--------------------------три...

На Бейкер-стрит хорошая погода
и зонт в руке, а с ним хоть в бой, хоть в воду,
монокль солнца в лужах отражён.
А нам с тобой сегодня очень надо
услышать монологи листопада -
столетний завершается сезон.

В камзоле кучер, тёмная лошадка
везёт вагончик, в парке лихорадка -
куда ни глянешь - лиственный клондайк.
Ах, боже мой, какая нынче осень!
А лебеди в пруду привычно просят:
не надо зрелищ, хлеба, хлеба дай!

Биг-Бен, Гайд-парк, музей Британский тоже,
уже запечатлён, уже исхожен,
ведь мы - интеллигентный вид раззяв.
И Гринвича романтикой обманут,
речной трамвайчик мчит к меридиану,
и место встречи изменить нельзя.

Толпа спешит, ведь Гринвич - наша Мекка:
придумать веру нужно человеку,
чтоб жизнь казалась важной и цветной.
Но как прекрасно было в это верить,
что здесь в стальной холодной полусфере,
другой и лучший век просунул в двери
свой любопытный чуть курносый нос.

я вас, мадмуазель, любил смешно и пылко,
касаясь взглядом вскользь, вас угощал шабли.
я млел от завитка прически на затылке,
а вы меж тем легко и быстро надрались.

сначала бренди был, потом вы джин хотели.
был ваш зеленый взгляд горючим, как тротил,
я устоять не мог и в ход пошли коктейли.
потом я на руках вас относил в сортир.

открытый сочный рот забыть смогу едва ли.
под мышки вас держа, я ощущал экстаз.
но вы, мадмуазель, лишь красочно блевали,
касался ваших губ холодный унитаз.

а ночью было всё: я гладил вас в постели
и вашим телом пьян, я любовался всласть,
но вы, мадмауазель, бульдозером храпели,
так что моя рука, (ага), не поднялась.

а утром я принес кольцо и сердца нежность.
я ждал: огонь любви забьет из наших сопл.
но вы, уставив взгляд, раскосый и несвежий,
хрипели в пустоту: рассол, тащи рассол!

ах боже, что за век! для нынешней девицы
цена души поэта меньше двух мохит.
поверьте, что поэту проще удавиться,
чем выбрать ту, кому он посвятит стихи.

* стиль куртуазный маньеризм, конкурс стилизаций

Когда попросит пить земля,
Шепча иссохшим ртом,
Он, свой волшебный зонтик взяв,
Покинет теплый дом.

Привычнo прост его маршрут
И действий череда —
Откроет зонтик — парашют,
И льет с небес вода.

Пойдет по шпилям, площадям,
По штукатурке стен,
Сплетая ниточки дождя
В прозрачный гобелен.

Проверит капель камертон,
Заливистость октав,
Стаккато струйное альтов
И гулкий гром литавр.

Он вечно юн, но очень стар,
Художник, визажист,
В стеклянных лужах бликом фар
Распишет витражи.

И ждет наивно столько лет,
Надеясь и чудя,
Оваций зрительских в ответ
На красоту дождя.

Но, сухость любящий, народ
Спешит, не глядя вверх,
Как там над городом идет
Дождливый человек.

2009

Художник © archy13

Пишите письма мелким почерком,
предпочитая шрифт петит
за сто мгновений одиночества,
пока смартфон, грузясь, грустит.

И напишите формул парочку
среди отцветших хризантем.
Шучу, кто ж помнит фильмы старые,
ведь для потомков Штирлиц - мем.

И каждый пишет так, как дышится,
чтоб взяться за руки - в соцсеть!
И если чукча словом брызжет, то
бумага стерпит и офсет.

Контора пишет, грузят бочками
сок апельсиновый души.
Потомок мой, пиши что хочется,
стихов не нужно - не пиши!

О, закрой свои бледные ноги! (с)Брюсов
https://45parallel.net/valeriy_bryusov/o_zakroy_svoi_blednye_nogi.html

"О, закрой свои бледные ноги!"
Силой слова сраженный, друзья,
Ноги свОи загаром покрою,
Чтоб доволен был Брюсов В.Я.

О, помой свои потные ноги!
От читателя боль не тая,
Я помою и мОи и твОи,
Чтоб доволен был Брюсов В.Я.

О, подставь свои длинные уши
стихотворно-лапшовым цепям!
Я готов - я открыл свОю душу,
Чтоб доволен был Брюсов В.Я.

О, закрой свои бледные вирши!
В мОи уши врывается вой...
Это голос, мне кажется, свыше -
Видно свОим я стал для него.

"Полночной порою в болотной глуши"
сгибались от ветра, шумя камыши,
и темень вздыхала печально.
И пара влюбленных, нежна и юна,
отправилась в глушь, (а какого рожна)
об этом фольклор умолчал нам.

А дальше, как водится, - смята трава,
у пары под утро болит голова,
и страшен родителей гнев, но
хоть девицу жалко, и молодость жаль,
да ну её - древних преданий мораль!
Тут главное - нАлито и запевай,
тут главное - выпить душевно!

блицевое

И.

И станет тебе легко, вот увидишь, станет,
еще демиург коснется тебя перстами,
разрушив твои оковы из прочной стали,
вживив кодировку «жить».
Ты будешь летать, не веником над Парижем,
а гордой орлицей, крича себе: ну, пари же!
Увидь же, что небо к тебе стало ближе, ниже!
Кружи по нему, кружи!
Сломай этот «рай», который ночами снится,
он дерзок и адов, он создан не для орлицы,
в нем сотни кривых зеркал искажают лица,
ментальности и тела.
Пусть вольному – воля, бездарному – приземленность.
Планиде не верь, пари над тоской зелёной.
И пусть твой Пол Пот растерянно-удивленно
посмотрит:
твоя взяла.
©Светоносова, сломай!

попробуй!

И станет тебе легко, станет всё в порядке,
когда демиург коснётся холёной пяткой
твоей поясницы, пнёт, усмехаясь гадко,
и скажет: кончай нудить!
Тебя заждались не где-то - в самом Париже -
щиты из фанеры клином летят, смотри же!
И машут, шурша, вослед им, прощаясь, крыши.
Держи-ка метлу, лети!
Давай, покажи, Миланам и прочим Римам,
что русское слово крепко, необозримо,
что баба найдет всегда на избу экстрима -
подвластен ей нынче мир.
Застынут, пускай, от метящих лбы творений,
на стыке веков, поребрике поколений,
смотря изумленно в небо на русский веник
Манделла и Ким Чен Ир.

***
А что нам до тех далеких, чужих Парижей!
У нас тут столицы меньше, роднее, ближе:
крыжовник поспел, чубушник давно не стрижен -
не время плести слова.
А после летаем гордо во сне ночами:
орлицей, коровкой божьей, банальной чайкой.
Таких, демиург, прости, но тебе, начальник,
ни выпрямить,
ни сломать!

КРЫСОЛОВ

Я на дудочке играю,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Я на дудочке играю,
Чьи-то души веселя.

Я иду вдоль тихой речки,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Дремлют тихие овечки,
Кротко зыблются поля.

Спите, овцы и барашки,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
За лугами красной кашки
Стройно встали тополя.

Малый домик там таится,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Милой девушке приснится,
Что ей душу отдал я.

И на нежный зов свирели,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Выйдет, словно к светлой цели,
Через сад, через поля.

И в лесу, под дубом темным,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Буду ждать в бреду истомном,
В час, когда уснет земля.

Встречу гостью дорогую,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Вплоть до утра зацелую,
Сердце лаской утоля.

И, сменившись с ней колечком,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Отпущу ее к овечкам,
В сад, где стройны тополя.

18 декабря 1904

©В.Брюсов
http://bryusov.lit-info.ru/bryusov/stihi/krysolov.htm

Пародия

Я играю на гитаре,
Тра-ля-ля парам-пам-пам,
По гитаре я как вдарю,
Чтобы ясно стало вам:

Я сегодня очень гордый,
Тра-ля-ля парам-пам-пам,
Ведь освоил два аккорда -
Я теперь крутой пацан!

Сочиню, пожалуй, песню -
Тра-ля-ля парам-пам-пам.
Чтобы стало интересней,
И слова сварганю сам.

Запишу своим смартфоном -
Тра-ля-ля парам-пам-пам.
Прицеплю картинки фоном
для Ютуб и в Инстаграм.

Прибегут гурьбой девчонки,
Тра-ля-ля парам-пам-пам
Весь секрет, чтоб было звонко
и чтоб матерно слегка.

Будут лайки и фидбэки,
Тра-ля-ля парам-пам-пам.
Мы не в позапрошлом веке,
нам стихи не по мозгам.

И на шлягер будто крысы,
Тра-ля-ля парам-пам-пам,
чтоб подрыгаться без мысли,
хлынет серая толпа.

Влезу в образ крысолова,
Тра-ля-ля парам-пам-пам...
Да, в начале было слово,
но пришла пора словца!

Лист календарный летит эпилогом.
Летним безумствам - окончен подсчёт.
Знаешь, ведь осень у нас на пороге
будет топтаться дней двадцать ещё.

Мяться неловко и ждать приглашений
в нашем саду праздник цвета продлить,
охрою теплою, краской последней,
той, что осталась от летних палитр.

Осень у нас ученик-подмастерье.
Где ей до блеска больших мастеров:
лондонских парков шуршащих мистерий
и средне-русских кленовых костров!

Краски тревожные летних поминок -
редкость. Легки и размыты штрихи.
Лето скончалось в родных палестинах,
Грустью своей наполняя стихи.

2007

Небо... Такое синее, ультрамариновое даже, что иногда мне кажется - это не воздух, а вода. Перевернулась водная гладь, смотрит на меня сверху и вот-вот обрушится вниз потопом.
Я лежу на земле и гляжу вверх на водное небо. А вокруг - рожь колосится. На солнце горит языками рыжими. Этого я сейчас не вижу, потому, что лежу. Колоски в спину колют, подкалывают даже, я бы сказал, но лень пошевелиться.
И в нос лезут, щекочут. Рукой отодвинешь их в сторону, поднесешь руку к лицу... а она пахнет. Хлебом... Представляешь?
Не, ну это я загнул, конечно... Но ведь реально - чувствую я запах этот.
Ветер его разносит. Повсюду. Как дунет - колоски ржи по всему полю ...раз... и вправо. Пригнулись. Вдох. Сменилось направление - влево. Выдох.
Как будто, демиург какой-то дышит. А поле это ржаное - на руке его волоски. И ты на руке этой лежишь. А он смотрит на тебя с любопытством и нежностью. Как на бабочку-однодневку.
Заболтался я, дружище. Всё о себе. Прости.
Роман я пишу. Ну да, снова пытаюсь. Только в этот раз все по-другому. Знаешь, как бы объяснить...
Помнишь, мы с тобой сидели, болтали об участи нашей писательской и сетовали. Нет прибора никакого, гаджета, как сейчас говорят, не придумал никто такого. Чтобы глянуть на него и понять сразу, что написал. Барометр особый. Стрелка вправо зашкалила на красную отметку - сигнал. Фальшивка получилась, шелуха. Переписывай, автор! Пока на синенькую отметку не откатится.
И переписываешь до посинения - вот видишь, каламбур получился. Хотя по шуткам и каламбурам - это ты мастер, я не слишком удачно шучу.

Я ведь поле это ржаное во сне увидел. Как будто все детство на нем провел. А ведь горожанин до мозга костей. А тут.. Вижу, как рожь дышит, и по всему полю детишки мелкие носятся, играют. В догонялки. Змеев воздушных запускают. И смех звонкий несется со всех сторон. И такую радость ощущаю, счастье настоящее. А внутри червячок головку плоскую поднимает, тревога. Только я знаю, что там, в конце поля обрыв, пропасть. А змеи воздушные летят себе, увлекают мелких.
И бегу я за ними по полю, смотрю, чтобы не сорвались, не подходили туда к черте опасной.
Глупо, да?
Но только сел я, как всегда, за стол свой дубовый старый записать мысли. Набросал главу. И вдруг смотрю, а вокруг рожь. Потолка нет. Небо бескрайнее, а вместо картин на стене змеи воздушные висят и веревочки по стене натянуты, как от ветра порывистого.
Я не поверил сначала. Галлюцинации - решил. Писать забросил. Всё исчезло. Нормальный дом, кабинет, картины.
Месяц только и выдержал. А дальше накрыло меня. И пошло. Так и живу. Привык уже. Нравится мне. В гости, конечно, не зову никого. Не поймут.
Вот такой барометр получился.

Ах, да, почему барометр?
Да просто всё. Стоит мне что-то не так написать, выдавить из себя без настроения и всё.
Вместо поля - палас синтетический на полу кабинета лежит.
А вверху - потолок белый с желтоватыми разводами. Ни капли лжи или фальши написать не могу. Как мы с тобой когда-то хотели. Понимаешь?
Хотя, чего я тебя спрашиваю. Конечно, понимаешь. Я ведь догадываюсь, дружище, кому обязан этим. Кто за меня похлопотал... Там...
Если бы не водитель, заснувший за рулем грузовика...
Мы бы сейчас вместе сидели и на рожь эту любовались. Соавтор мой, несостоявшийся...
Ладно. Не буду.
Солнце уже давно через зенит перевалило. А мне еще надо рожь скосить. Тропинку проложить на кухню. У меня там суп варится, давно выбежал, наверное.

Маша моделями вселенной
©Д.Хармс

бия по клавишам пишу я
седьмую зá вечер пародь...
©Гладких

Чтя материальные основы,
заходит в конкурс пародист:
он диалектикой подкован,
числом собрался победить.

И наступив на горло лени,
пиша без сна, один за всех,
он ждет закона изменений
и перехода массы в смех.

Но видно в винтике изъяны,
а диалектика - петля.
И пародист от горя пьяный
всех отправляет к гегелЯм!

Маша моделями вселенной
Выходит физик из ворот.
И вдруг упал, сломав коленный
Сустав
-------------------------
А физик всё лежит...


Пиша стишок с глагольной рифмой,
Выходит лирик в парк, в четверг.
Он машет, мыслью воспарив. Мы
под ноги смотрим, лирик - вверх.

Споткнувшись на дурном глаголе,
он рухнул, поломав сустав.
А все кричат: Позор! Доколе!
От рифм глагольных мир устал!

Сбой ударения - ужасный!
Неологизмы не звучат!
А он лежит и ждёт напрасно,
что кто-то вызовет врача.

Седьмого в семь утра я вышел в парк, где
выгуливают сук и кобелей.
Моя собака с грацией гепарда
под куст летя, порылась там в азарте
и принесла в зубах мне семь рублей.

Представьте, семь, (хотя и не семнадцать),
не долларов, не евро (это жаль).
Намёк небес я тут же понял, братцы,
мол нефига родных рублей чураться,
ты - патриот? И я не возражал.

Но в чем же суть, и что за символ дан мне?
Я думал всеми пядями во лбу:
кругами ада вслед пройду за Данте,
вовсю греша, поскольку графоман, но
седьмое небо осветит мой путь.

Семь раз отмерь в семь пятниц на неделе
и заповедь седьмую задолбя,
поменьше думай о греховном теле,
чтоб семеро по лавкам не галдели,
за аморальность требуя с тебя!

А вдруг удачу - футов семь под килем
мне шлёт Верховной Пристани прикол?
И в творчестве я стану семижилен,
так ярко уленшпигелен и тилен,
что фениксом зажжётся мой глагол!

Симфония седьмая и семь сорок,
семи цветов и нот семи союз...
Евтерпа, Каллиопа с Терпсихорой
устроят беспощадный женский хор-ор,
чтоб первой стать, которой вдохновлюсь!

А может годы до седьмого пота
мне предстоит на ниве прозы тлеть?
И за такую адскую работу,
за полных семь романов "Харэ Поттер"
заплатят только жалких семь рублей!

Ну вот уж дудки, ездить на поэте!
Мой редкий дар не оценить всерьёз?!

Тут налетел холодный, резкий ветер,
он выдернул из рук дензнаки эти
и вдаль глубокомысленно унёс.

Ошибана - это искусство создания картин
из высушенных под прессом природных материалов:
лепестков цветов, зеленых и желтых листьев,
стеблей и семян трав.

Жизнь моя - сплошная ошибана,
хоть искусство - не моя стезя.
Вновь начать бы жить - не ошибался,
только разве это был бы я?

В молодости жил наивно очень:
бил копытом, всласть крутил хвостом,
на лугу судьбы срывал цветочки,
ягодки оставив на потом.

И советы мудрые напрасно
не держал я в буйной голове,
всем цветам предпочитая - красный,
эпатажный, запрещавший цвет.

И, порой, экзотикой пленённый,
я менял берёзку на бамбук,
киноварь шуршащих листьев клёна
на престижность пальмы в Малибу.

Следуя натуре похотливой,
был жестоко бит крапивой в тыл:
жаждал яблок "белого налива",
получал же - фиговы листы.

Ягодной поры потухли краски.
Из малины с вишней сварен джем.
Украшают осень ловеласа
бабушки - "не ягодки" уже.

Клён опал, вокруг всё больше хвойных -
снег на них не кажется седым.
И смотреть в окно не так уж больно,
вспомнив изумрудный цвет весны.

Всех палитр теперь важнее - мысли.
И пройдя сезонов колею,
клею из стихов - остатков листьев,
ошибану позднюю свою.