Автор: Иван Терёхин
Звёздное небо

Многих звёзд уже нет в небосклоне.

Так отчётливо видимы звёзды.
Провожает тебя млечный путь.
Ты впадаешь в чудесные грёзы,
Расправляется радостно грудь.

Отражаются как на ладони,
Что способен увидеть наш глаз.

Околозвёздное

Многих звёзд уже нет в небосклоне.
Шире есть, но не более ста.
Я считал их всю ночь, не филонил,
От подсчётов смертельно устав.

В потолке и в полу блики света,
Это звёздный привет для меня.
Что ж, не скрою, и сам я с приветом -
Ни прибавить его, ни отнять.

Как впадёшь в бесконечные грёзы,
Так семья и работа не жди.
Сердце бьётся слегка нетверёзо
В расправляющей крылья груди.

Отражается мысль на макушке
(Что не каждый увидеть готов)
И сползает бочком на подушку,
Где её не тревожит никто,

А наутро за звёздами мчится,
Оставляя меня в полусне.

Говорили ведь – надо учиться,
Чтобы меньше за тексты краснеть.

...........Каждая девушка имеет право на то,
...........чтоб ее любили.
...........Бернард Шоу

Снова сырое утро. Не задалась погода:
Ливни отвязно хлещут из располневших туч.
Дни в одежонках хмурых тянутся, словно годы.
Чищу от пятен вещи, слушаю пустоту.

Всё тяжелее верить в радугу между нами,
В добрый конец историй, в розовую мечту.
Может, настало время складывать вместе камни
И мастерить опоры к радужному мосту?

Может, чабан небесный, мирно курящий трубку,
Чтобы уйти от скуки, мне посылает знак –
Мол, позабавишь бесов, раня о камни руки,
Зря умножая муки, в рай не попасть никак.

Вот бы вернуться в детство, страх под подушку спрятать,
Мягко уткнуться носом в плюшевого слона.
Верить словам и песням, спорить со старшим братом,
Видеть, как звёздным просом клетка луны полна.

Кутаясь в плед пушистый, день провожать вчерашний.
Утром следить, как зреют пухлые облака…

Может, чабан ошибся... Камень на камень ляжет –
И разольётся в небе радужная река.

Распускала метель леденящие перья,
Красовалась в ночи от крыла до крыла.
Поутру, обратившись в пушистого зверя,
Белоснежной волчицей на землю легла.

Молодым, первобытно-нетронутым телом
Бережливо укрыла осенние сны.
До песчинок промёрзшие крыши и стены
Впали в зимнюю спячку до самой весны.

Мне отчаянно жаль проигравшую осень,
Словно друга, ушедшего раньше поры.
Тёплый шелест листвы лесопарковых просек
Хладнокровно пленили седые ковры.

Стылый город не видит причин огорчаться,
Не роняет слезинок на камень щеки.
Он надменно глядит, как его домочадцы
С неприкрытым восторгом играют в снежки.

Только я серебристому чуду не рада.
Навигатор любви откровенно сбоит,
Возвращая меня по стежкам листопада
Во вчера, где дыханье одно на двоих.

Вечер стекает по капле в густую ночь,
Пахнет оттаявшей хвоей и розмарином.
Тянется время в союзе с хмельным вином
Ласковым Каа, родным и чертовски длинным.
Мёрзнут за окнами тонкие кисти лип,
Тени врастают в уютные стены комнат.
Глупое сердце – скуластый, дурной старик –
Силится что-то хорошее тщетно вспомнить.
Бьёт кулачками - удар и ещё удар.
Словно пробиться на волю сквозь рёбра хочет
И достучаться, мол, жажда твоя – беда,
С ней беговая дорожка судьбы короче.
Только рассудку плевать на его призыв,
Слишком хорош эфемерный, покатый берег.
Вкус набежавшей от жалостных строк слезы
Так притягателен, так по-собачьи верен.
А поутру сожаленья и всхлипы – дым,
В сонном тумане бледнеют ночные страсти.
В памяти гибнут побеги былой беды.
Только глаза выдают, и лица не красят.

До новогодних тостов подать рукой.
Воздух пропах мандаринами и корицей.
Где же подарки – убежище и покой –
Для бесконечно уставшей и хрупкой птицы?

Метель лютует третий день, стучится в окна.
Слова рождаются не те, и рифмы глохнут.
Светильник старый на столе, как знак вопроса.
А я уныние и лень вплетаю в косы.
Не согревает крепкий чай, теплом не лечит.
Легла всей тяжестью печаль, согнула плечи.
Кружат на сердце сотни вьюг звонкоголосых.
Крадут по капле жизнь мою, в снега уносят.
И укрывают, как жнивьё, пушистой лапой
Наш дом, где всё еще живёт любимый запах,
Где были молоды душой, встречая старость...
Ты вслед за облаком ушёл, а я осталась.

Август сорок второго. Польша. Рельсы смерти ведут в тупик.
На сегодня нет рейсов больше.
В небо тянутся ветви пихт и царапают воздух чадный,
отправляя посланье ввысь.
Больше некому.
Нет пощады, как Всевышнему ни молись.
От бессилия сводит пальцы, снятся горы сожжённых тел.
Как заставить себя не сдаться в этом страшном капкане стен?
Сквозь немытые стёкла окон виден жёлтый, зловещий дым.
Этот лагерь – смертельный кокон, гнездовище людской беды.
Сорок третий. Октябрь. Выжить.
Наготове топор и нож.
Мне по плану достался рыжий и вон тот, что на пса похож.
Надо только не сдрейфить – мне же убивать предстоит впервой.
Я кого-то нещадно режу, я пока что еще живой…
Контрразведка. Проверка СМЕРШа.
Километры чужой земли.
На Рейхстаге графитным стержнем я пишу «Собибор - Берлин».

Оторваться. Выплыть из суеты, день за днём по крохам себя творить.
Пусть ворчат, что в поле не воин ты, до оскомин мудрые пескари.
Пусть не верят в выбранный путь друзья, и злословят офисные мальки,
ты плыви отчаянно на маяк в полноводном устье твоей реки.
Путеводный символ лучист и бел – доберёшься, если упрям и храбр,
если дашь однажды себе обет от добра в ответ не искать добра.
Этот выбор жертвенен и колюч. Не пасуй, чутью без остатка верь,
и судьба к успеху подарит ключ и к великим тайнам укажет дверь.
Узнавай без страха и без границ мир, в котором снова открыт и юн,
где повсюду множество синих птиц, и они о счастье тебе поют,
где волшебный красный цветок зари расцветает, словно гигантский мак…

Этот мир живет у тебя внутри, даже если ты бесконечно мал.
Даже если в поле не воин ты, если вдруг решил, что душой – старик.
Оторвись. Избавься от суеты. День за днём по крохам себя твори.

Соседка Варвара просила помочь ей
устроить поминки единственной дочери,
гроб понести на плечах.
Негоже отказывать, надо принять и
ответить согласием плачущей матери.
Ей бы сегодня врача.
Назойливый дождь моросит прямо в душу,
а воздух пропах валерьянкой удушливо.
Тянет согреться вином.
Дешёвая крышка отделана плюшем,
украшена жутко безвкусными рюшами.
В крышке глухое окно.
Зачем же окошко? Так дочка хотела,
чтоб лучше присматривать с неба за теми, кто
дорог и нежно любим,
чтоб впредь не случались ужасные вещи.
Надеюсь, слова о родных станут вещими -
беды не встретятся им.
Простились. До вечера плакала осень,
и всё же нескоро разъехались гости, хоть
каждый изрядно продрог.
Варварино горе мне душу калечит.
Нет груза, который нести тяжелее, чем
этот малиновый гроб.

Зимний город скулит голосами семи ветров,
Будто волк на луну, на продрогших прохожих воет.
Изрыгает горючие газы его нутро,
Воспалённо урчит, наполняясь машинным морем.

Вновь двуногий планктон на работу с утра спешит.
Кто пешком, кто в железных китах экономит время.
Надоевший «семь-сорок» привычно танцует жизнь,
Ждёт прихода весны и её шутника-апреля.

Где-то в городе стылом возлюбленная грустит,
В неказистом жилище усталость от будней прячет.
Нити хрупкого счастья зажаты в её горсти,
А надежды уложены в шкаф аккуратной пачкой.

Вышивает старательно дом и двоих детей,
Белоснежную ткань натянув на тугие пяльцы.
Закрываю глаза и отчётливо вижу тень
От парящих над вышивкой тонких дрожащих пальцев.

В начале жизни легко быть белым: лети – и небом, как царь, владей. Любая форма на пользу телу, захочешь – ширься, а нет – худей. Ещё не нужно брони и крыльев для дрейфа в море небесных вод. Бывает, ранит лучом навылет, но ранка с лёгкостью заживёт.
А время гонит тебя по кругу, пространство делит на «свой-чужой», и бывший друг не зовётся другом, твой мир – богатый, его – большой. Вокруг друзья одного полёта, Sky-клуб оплачен на много лет, в него не вхож посторонний кто-то, здесь все знакомы, здесь все в тепле.
Конечно, жизнь и тепличных учит. И если лезут в твоё быльё, глядишь не облаком – чёрной тучей, и даже слёзы картинно льёшь. Однако, в крепком твоём анклаве не беды – бедки – пройдёшь, как квест. Тебя не выдадут на закланье, укроет стая, закон не съест. Тебе не стать побратимом пыльным тому, кто близко к земле плывёт. Ему частенько ломают крылья и бьют ботинком в пустой живот. Спасать не станут, искать не будут, легко закроют на смерть глаза. Плевать на то, что не он – Иуда.
Москва поверит твоим слезам, легко забудет о пыльном брате, привычно спишет любое зло. В твоём чужом голубом квадрате не в тренде горечь правдивых слов.
Когда-то в детстве делились хлебом, клялись, что дружба, как сталь, крепка.
А нынче делят на части небо такие разные облака.

…………………Мой человек сказал:
…………………- Пойду…
…………………- Надолго? - я спросила.
…………………И мне на ухо тишина шепнула: навсегда…
…………………Светлана Пешкова

Мне тишина шепнула – поздно, но я не верю тишине,
А та в ответ змеёй морозной вновь подбирается ко мне,
Арканит с грацией питона, ползёт с настырностью плюща,
И нет спасенья от витого и ядовитого плаща.
Она противно кожу лижет, крадёт надежду, словно вор,
Я в перекрестье рамы вижу давно созревший приговор.
Ему противлюсь и не верю, хожу, прислушиваюсь, жду,
Ловлю все шорохи за дверью, глотая кофе на ходу.
Звоню – и снова нет ответа, сжимает кольца тишина.
Немой предательницей этой я до краёв истощена.
Сейчас ответит... Быть не может, что недоступен абонент.
Холодный страх морозит кожу и в душу просится ко мне.
А я вином горячим греюсь, шагами мерю коридор
И жду потерянного Грея в сквозном проёме алых штор.

Бегу к тебе, как много лет назад,
Через цветущий яблоневый сад
Сквозь сон, что на рассвете оступился
И выпал из квадрата бытия.
А за окном остались ты и я,
И наших судеб сломанные спицы.

Погибший сон насильно не вернуть.
В тягучих мыслях редкостная муть
И тщетные попытки возвратиться
В свою весну, где небо велико,
Где сахарная вата облаков,
И счастья ослепительная птица.

А наяву за годом длится год,
Набитый пустоцветами забот
И серым пеплом выгоревших будней.
И я одна на голом берегу.

И снова через сад к тебе бегу
Сквозь сон оживший по дорожке лунной.

Зимний город ёжится от холода.
Не спасают тёплые наряды.
Помнишь, мы когда-то были молоды…
Помнишь, как любили безоглядно?

И когда зима ветрами вьюжила,
И снега ложились между нами,
Ты любовь хранила, как жемчужину,
Как святое воинское знамя.

Шли года, сменялись зимы вёснами.
Мы друг другом жили, не стесняясь.
Помнишь, как однажды, пёстрой осенью
Под дождём холодным целовались?

Ты - страна моя, моя вселенная,
Тёплый свет, что никогда не гаснет.
Мы с тобой любви военнопленные,
Мы с тобой любовники в запасе.

И пускай промчалась юность мимо, и
Под дождём уже не целоваться…
Не растает в памяти, любимая,
Мягкий лёд твоих дрожащих пальцев.

В заоконье ветер – шальной старик – по-ребячьи прячется в кронах лип…
Ты меня невольницей затворил «в четырёх стенах» временной петли.
В тесноте тревоги мои остры, нет сноровки заново путь торить.
Из обрывков прошлого жгу костры, но оно, упрямое, не горит.
Словно лист осиновый, плоть дрожит, от огня бедового трепеща,
И страстей недальние рубежи, как поленья в жаркой печи, трещат.
Неподкупна память – хоть жги, хоть режь, хоть на мелкий кубик ножом руби,
Не придумать средства заполнить брешь, что зияет в сердце взамен любви.
Прорастаю медленно в новый день не своей среди молодых осин,
Что победно рвутся из тесных стен в нестерпимо яркую неба синь.
Мне одной из них никогда не стать, я как будто в долг без тебя живу,
Под корой древесная плоть пуста, а кора, что ветошь, трещит по шву.
Я бросала прошлое насовсем, да оно настырнее, чем репей,
По ночам приходит во всей красе и легко берёт меня, как трофей.
Может быть, однажды, придя домой, я пойму, что рядом былого нет,
А в уютной кухне спаситель мой ароматный кофе готовит мне.

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.

Искать себя. Мечту свою искать
Среди забытых истин и желаний.
Бежать из прочной будничной тюрьмы
От самоедства, хворей и зимы.
Увидеть живописные Голаны,
Святые иудейские холмы,
Оттаять в мандариновых песках,
Оставив короб с нудными делами
На берегу, у пенной бахромы,
Под жарким солнцем цвета куркумы.

Вводить подкожно ласковый рассвет,
Рисунок волн, играющих дельфинов,
Старинных мест целительную смесь.
По-детски верить - счастье где-то здесь,
Хмелеть от наготы и эндорфинов,
Читать и спать, пока не надоест.
В тепле и лени пестовать ответ
К загадке: «Там ли я ломаю спину,
И не пора ли выкорчевать спесь,
А на стихах поставить жирный крест?»

Вздохнуть, как будто заново рождён,
Отделаться от пагубной привычки
Везде и всюду лезть из кожи вон,
Последствия латая шов за швом.
Былое аккуратно закавычить,
Поверить, что грядущее пришло,
Что верный путь открыт и утверждён.
Стать машинистом собственного «нынче»,
Впустить новорождённый эшелон
Туда, где быть собой разрешено.

Под густую морось чудесно спится,
мне подарен нынче нежданный сон,
будто я в обличье бесплотной птицы
очутилась в мире живых часов.

Там зима и лето бытуют рядом,
пожелтевший лист зеленеет вновь,
диск луны в седом покрывале спрятан,
словно хворь тревожит его давно.

Там ручьи текут по своим законам:
время-ветер гонит теченье вспять.
Водопад встаёт ледяным кордоном,
а минутой позже бежит опять.

У подножья дуба - часы-печати,
в них застыло время, они молчат.
На одних - момент моего зачатья,
на других - рождения звёздный час.

Поднимаясь выше на ярус, вижу
на широкой, кряжистой ветке я
циферблат, который живёт и дышит,
кинолентой движется жизнь моя.

Слышу тёплый звук колыбельной тихой,
голос мамы - главный из всех даров.
Хроникёр в часах отмеряет ти́к-так,
мол, пора покинуть радушный кров.

Я взметнулась вверх, чтобы утро встретить.
Через мягкость сна проступив насквозь,
лунный диск показывал время смерти.
Жаль, что дату вспомнить не удалось.

Сегодня трудно мне дышать, сны появляться не спешат,
Скрипит ослабшая душа, болеет тело.
Шуршат, что комнатная моль, и щедро сыплют в раны соль
И мысли чёрные, как смоль, и мысли белые.

Жестоко предал лучший друг, темно и гадко стало вдруг,
Распался мой привычный круг на «до» и «после».
Из отколовшихся частей сложились беды всех мастей,
Хотя с лихвой хватало тех, что были посланы.

Казалось, был надёжный тыл, однако тыл куда-то сплыл,
Когда ковром осела пыль возможных тягот.
Понятно стало - ты один и друг себе, и господин,
И если хочешь победить, то не затягивай.

Жизнь не для слабых и больных, она балует остальных,
Тех, кто с характером стальным и гордой волей.
Так стисни зубы и борись, не падай вниз, а падай ввысь,
И всем на зависть поднимись над недовольными.

Тогда и вспомнит бывший друг, что он попал в порочный круг,
В котором нет ни плеч, ни рук, чтоб опереться.
А ты свободен и речист, перед собой и богом чист,
И открываешь чистый лист без камня в сердце.

Самое непростое в жизни - понять, какой
мост следует перейти, а какой сжечь.
Э.М. Ремарк

Наведалась на днях подружка-грусть:
Чаёвничали молча, по-соседски,
Стирали пыль с воспоминаний детских
И мудрых книг, что знали наизусть.

Жалели о несбывшейся мечте,
О том, чего уже не перепишешь,
О щедром благе, что давалось свыше,
Но тратилось бездарно не на тех.

Наполненное виделось пустым,
Казались обесцененными цели,
А те, что под прицелом уцелели,
Крошились, как сгоревшие мосты.

Возможно, эти мысли принесла
На редкость неприветливая осень,
И стоит их без сожаленья бросить
В огонь забвенья, как ненужный хлам,

И выстроить опоры для моста
К той, самой первой, выверенной цели,
С которой не в мечтаньях, а на деле,
Счастливее и выше можно стать.

Навеяно стихотворением Риты Кругляковой
http://litset.ru/publ/3-1-0-39926

Люблю следить в компании и без
За синкопичной линией полёта
Существ, что внешне выглядят как смесь
Чудесного цветка и вертолёта.
Я о стрекозах.
- Really?
- Yes, of course.
По-моему, красивейшие твари.
Хотя мораль о лености стрекоз
Ленивый только в баснях не пиарил,
Играет и во мне стрекозий дух,
И плещется характер стрекозиный.
Жаль, не летаю: максимум - иду,
А минимум – плетусь.

Из магазина
Несу в руках немыслимый пакет,
Противно жгущий пальцы до мозолей.

А в этот миг кого-то тет-а-тет
С любовью называют стрекозою.

Ненастный страж в темницах окон
Арканит дух
Небес свинцовой поволокой,
Дней протяжённостью короткой,
Балластом дум.

Неймётся ливням вдохновенным:
Всё льют и льют,
Как будто небо овдовело.
А боль его течёт по венам
Сквозь суть мою,

И жизнь сбоит, бежит на убыль.
На злобу дня
Матёрых фарисеев трубы
Гудят о райских, светлых буднях,
Где нет меня,

Где воздаянье по заслугам,
По силам крест.
Где радость – верная подруга,
И нет несчастий и недугов,
А время есть.

В глубинах мысленных каньонов
Печаль губя,
Среди дорог непроторённых,
Среди высот непокорённых
Ищу себя.

На рассвете влиться в пустой трамвай и по безлюдным кварталам кружить-кружить…

Мне порою кажется, занимаю и чужое жилище, и чью-то жизнь, без нужды топчу распустёху-землю по весне недоношенной, в меру злой - или мой хранитель беспечно дремлет, или просто пути ко мне развезло - потому и колет судьба, и режет, такт за тактом пускает и травит кровь.

Замечаю, дышится реже-реже, не приносят покоя еда и кров. Мне и враг - не враг, и друзья - не братья, беспредельна до боли сурковость дней. Оберег ручьёвых мужских объятий не спасает, не делает дух сильней. Может, кто-то свыше беду заметит, поменяет сердечник в замке души.

От меня осталось не больше трети, да и ту повседневность доесть спешит.

Наплывала тень ночная антрацитово-печально,
Засыпали звуки и цвета.
Растворялись безвозвратно: трудный день, чужие тайны
И сует мирская суета.

В чугунке луна-ведунья зелье звёздное варила,
Чуть томя на медленном огне.
Непоседливые капли растекались торопливо
По густому бархату теней.

Темнота дышала в окна, пахла мёдом и сиренью,
Мягкой лапой трогала постель.
Мы с тобой тела и души на мгновенье отогрели,
Отгорели в ласковом костре.

Тёплым плюшевым котёнком счастье глупое свернулось,
И, мурлыча, в ноги улеглось.
Заглянула прямо в сердце беззастенчивая юность –
Позабытый, но желанный гость.

Ты украл меня у мира, у отчаянных печалей,
У глазастых страхов и тревог.
В тишине мотив надежды опьяняюще звучал, и
Я, хмелея, слушала его.

Всё чаще мне снится истерзанный болью город,
В неравном бою потерявший живые краски,
Он словно попал под тяжёлый гигантский молот,
На миг оказавшийся в чьих-то руках дурацких.
Таращатся в небо пустые дома-циклопы,
Пытаясь увидеть того, кто смертельно ранил.
Отравленный воздух удушливо пахнет злобой,
Им больно дышать, и бессилье глаза туманит.
Живущий во мне ребёнок страшится правды –
Он знает, что выцветший город живых не прячет,
Что кто-то безумный на жизни с войной играет,
Как будто планета – забытый богами мячик.
Поверженный город роняет сухие слёзы
На тонкую ткань сновидений недетской сказки.
Ребёнок внутри говорит, что ещё не поздно
Взять на руки мир и у сердца держать. За пазухой.

Сквозь патовость проблем, пугающих и мелких,
кружащих надо мной бездушным комарьём,
беспечная весна проворной юной белкой
нахально пробралась в сознание моё.
Настойчивым жильцом без лишних сантиментов
скребётся изнутри и требует любви,
подтачивает ум.

И мнится незаметно,
что взгляды горячей случайных визави,
медовее уста, красноречивей речи,
моложе двойники в лукавых зеркалах…

И, может быть, совсем не за горами встреча,
которой много лет боялась и ждала.

Я – вода! Я в этом совершенно уверена.
Льюсь по будничному "сегодня" легко, размеренно,
не ломаю канонов, дверей - детей системы и архитектуры,
тело гибкое, сильное, правильной температуры.
Могла бы вечность бежать, струиться без разрушений,
но в ушедшем "вчера" подвижная сущность выбрала другое решение,
собралась в тугой, упругий, гигантский сгусток
с упоеньем крушила, ломала, сметала с хрустом
привычки, правила, отношения,
стряхивала балласт с напряжённой шеи,
падала с большой высоты, разбивалась на атомы,
от ударов слабела, жалела себя, чувствовала виноватой...
Затихала, замедляла течение,
вспоминала, что дарить жизнь –
моё основное предназначение.
Ведь я – вода…

Рассудок выселен в Освенцим, у стенки траурный венок -
судьба мне сунула под сердце кривой отравленный клинок.
Уже костлявая с косицей дежурит нервно у двери
и недвусмысленно косится, ждёт, что возьму в поводыри,
но выбор есть. Ещё возможно закончить важные дела,
обнять любимых осторожно, скупые вести разослать,
слова звенящие послушать, заметить раннюю весну
и в обескровленную душу горячей памяти плеснуть.

Сегодня так звучали птицы, как будто вырвались из пут,
крича о людях, что с убийцей - с клинком отравленным - живут.

Уезжаешь на сто недель.
Как мне с этой бедой мириться?
Вот бы стать невидимкой-птицей,
чтобы рядом с тобой лететь
в круговерти бескрайних дней
сквозь тревоги, печаль, усталость…
Не молить, не кричать: «Останься!»
всё трудней.

Ты словами меня не мучь.
Боль свернулась ежом колючим,
сердце рвётся с небесной кручи
прыгнуть в самую гущу туч
и упасть проливным дождём
на сухие цветы и травы.
Расставание душу травит,
жжёт огнём.

Вдруг целуешь легко-легко,
взглядом, будто ладонью, гладишь
непослушные волны-пряди
с лёгким инеем у висков.
И до кончиков пальцев – дрожь
оттого, что близки безмерно.
– Ты ведь сильная! – шепчешь.– Верно?
Подождёшь?

На полуденном топливе плавится боль –
Мы устали любить, мы расстались с тобой.
Горизонт истрепал свой наряд голубой,
Крики чаек шальных заглушает прибой,
Море зверем ревёт от броска до броска,
Рвёт когтистыми лапами тело песка.
И пульсирует кровь, надрывая висок,
Море тянет к себе, и мосток невысок.
Море тянет в себя от мирской суеты,
Так доступен и сладостен вечности стык…
И станцуют сожжённые нами мосты –
Мы со смертью "на ты".

Налетела, словно грусть, осень,
Затянула душу в плащ серый.
Сердце неба синеву просит,
Согреваясь огоньком веры.

Зябко кутаюсь в любовь. Знаю,
Защитит она меня в холод.
Как снежинка от тепла таю,
Приподняв плаща тугой ворот.

Осыпаются дождём листья
Пролетевших дней моей жизни.
Нарисую я печаль кистью,
Заточу её цвета в призму

Размышлений и времён давних.
Может, грусть-печаль моя – призрак,
Может, время собирать камни,
Время править по тоске тризну.

В окнах плещется рассвет дерзкий,
Улыбнусь ему, вздохну смело.
Пусть сегодня на душе мерзко,
Завтра чистый лист возьму, белый.

Сердце выпущу из пут тесных,
Тяжело ему в плену биться.
Зазвучит моя душа песней,
Полетит она шальной птицей.

Зазвучит моя душа песней,
Улетит в рассвет шальной птицей.

Пахнут терпким мёдом пряные луга.
За ненастьем – вёдро. Радуга-дуга
Потянулась сладко в небе над рекой,
Разлетелись стайки белых облаков.
Рыжее светило зреет в небесах,
Над цветком застыла жёлтая оса:
Ждёт её духмяный сахарный нектар,
Ароматы манят – только налетай.
Шмель гудит фасонно – ты его не тронь!
Жаворонок сонный тренькает светло,
Наполняя сердце радугой тугой,
Словно снова детство встретилось с тобой.

На обоях рисует рассвет-мальчишка
Остроносым лучом золотую вязь,
Может, древними рунами что-то пишет?
За окном розовеют стыдливо крыши,
Молодится столетний вяз.

Чародейка-весна распустила косы,
Всё живое в бесстыжем её плену.
Проводница-любовь паспортов не просит,
Не считает десятки прошедших вёсен
И хранителей прошлых лун.

Я тебя не ждала, не искала встречи,
Не плела на Купалу тугой венок,
Но судьба рассмеялась: «Ещё не вечер,
Ваша ставка сыграла, и выпал нечет,
И один на двоих клинок».

Знаю, так не бывает, боюсь поверить
В этот ранящий дар неземных богов –
Ты однажды в мою постучался дверь, и
Без ненужных сомнений, границ и меры
Мы узнали свою любовь…

Я губами к твоей прикасаюсь коже,
Осторожно с ресниц прогоняю сон,
И от нежности дышится больно. Боже,
Нынче нет для меня ничего дороже
Предрассветных твоих часов!

В город простуженный,
Утром разбуженный,
Робко ступает весна.
Крыши замерзшие,
Снегом заросшие,
Греет в ладошках она.

Плачет капелями,
Днями-неделями,
Празднуя теплый прием,
И триумфальные
Звоны хрустальные
Дарит и ночью, и днем.

Ласковой поступью
С солнечной россыпью
Радужных бликов в руках
Бродит по улочкам -
Ландыши в сумочке -
Щурится от ветерка.

Щебет воркующий,
Город, бушующий
Красками после зимы,
Переливается,
В солнце купается,
Сбросив оковы из тьмы.

Всё сильнее - поэтому сдерживать так непросто -
Нарастает внутри нестерпимый голодный зуд
От обилия тех, чьи сердца заросли коростой,
Чьи тела равнодушно сквозь время и жизнь ползут,
Чьи умы растворились в вине и повадке сучьей
Прикасаться к чужой беде неумытым ртом.
Ощущаю, как рвётся наружу иная сущность,
Как растёт по часам и мужает стальной дракон.
От фальшивых чинуш и пиара продажной прессы
Матереет, ершится, что нынче не при делах,
В хрупком теле ему некомфортно, увы, и тесно,
Неподвластен полёт и широкий размах крыла.
Усмиряю дракона хорошей восточной кухней,
Мировыми шедеврами джаза, кулис, кино.
Замечаю подчас: на природе ему уютней;
Если близкие рядом со мной, он совсем иной.
Засыпает устало под Лермонтова и Блока,
Пастернак, Достоевский, Цветаева - в стать и в масть,
Но когда телевизор ревёт новостным потоком,
Мой дракон устрашающе щерит в оскале пасть.
Я плещу ему в глотку горячий чай сгоряча, и
Он смягчается, я его заново приручаю.

……………………….Нас кроили по разным лекалам,
……………………….Прошивали края непохоже...
……………………….Елена Никандрова
Мне бы с солнцем вставать и бежать по волнам
Голубого небесного поля,
Мне бы птицей лететь над соцветьями стран,
Каждой клеточкой чувствуя волю.
Мне бы влагой хрустально-прозрачной росы
Напитать неуёмную душу,
Мне бы туфли из нежных ромашек носить,
Голоса соловьиные слушать.
Почему же тебе не приносят покой
Ни поля, ни леса, ни озёра?
В золочёную клетку привычной рукой
Щедро сыплешь отборные зёрна.
Равнодушен и холоден дьявольский блеск
Идеально прилаженных прутьев.
Но живущий во мне непоседливый бес
Обещал поутру разогнуть их.

Алевтина Петровна - со стажем химик,
мать троих пацанов и мелкий начальник
в институте ХимПромИнноваций в Химках -
в лаборантской на примусе греет чайник,
потому что считает, что так полезней,
в коллективе слывёт сверхконсервативной.
Чтобы младшего вылечить от болезни,
продает запрещённые реактивы.

Здесь будут появляться наброски-коротышки, собрать коллекцию которых мне кажется интересным

Алкоголик дядя Паша, сын его и внучка Глаша
К нам приехали компашкой погостить на Новый год.
Дядя Паша – с чемоданом, сын – с баулом огромадным,
Глаша – с голосом командным, а в руках у Глаши – кот.
Мы гостям ужасно рады, хоть деньгами не богаты.
На столе – картофель мятый, водка, сало, огурец.
Банка сладкого компота, пирожки, коробка торта
И для полного комфорта с острым хреном холодец.

С угощеньем дядя Паша, сын его и внучка Глаша
Враз управились. И каши попросили наварить!
Потому что внучка Глаша любит гречневую кашу
С холодцом, говяжьим фаршем и еще с картошкой фри.
Что ж, конечно, в чашке каши мы девчонке не откажем,
От души добавим фарша и накормим от души.
Только б алкоголик Паша не упал фасадом в кашу,
Потому что с водки нашей оба с сыном хороши.

Вот, как водится, и вечер. Снова выпили за встречу
И на улицу беспечно повалили всем гуртом:
Впереди, качаясь, Паша, сын за ним, держась за Глашу.
С кем же вышла наша Глаша? Ну, конечно же, с котом!
А на улочке – волшебно! Звёзды яркие на небе,
Сине-белым хрустким снегом всё укрыто на версту,
На деревьях сизый иней, серп луны прозрачно-синий…
Загляделись Паша с сыном на такую красоту!

От восторга ли, от водки, от луны, плывущей лодкой,
Затуманились, намокли дядиПашины глаза.
- Гой ты, Русь! - воскликнул Паша, подхватили сын и Глаша,
Только кот вальяжно-важный ни полслова не сказал.
Два часа они бродили, снежных баб лепили с пылом,
Даже за руки водили возле ёлки хоровод.
Протрезвели, подышали, в дом вернулись бодрым шагом.
Мы ни разу не встречали так душевно Новый год!

Снова сбой на станции. Мгновенно
мир сорвался в пропасть темноты.
Я ищу на ощупь зло и нервно
зажигалку, что сегодня ты
позабыл на столике журнальном
рядом с пачкой крепких сигарет.
Где-то были свечи. Зажигаю.
Алым сердцем бьётся хрупкий свет.
Унося с собой мои надежды,
счастье бросив в кожаный рюкзак
рядом с наспех собранной одеждой,
ты ушёл, ни слова не сказав.
Заскулить бы тоненько, по-бабьи,
да отвыкла плакать по ночам.
Месит жизнь безвылазные хляби,
множит сумрак липкую печаль.
Трудный день. Рассыпавшийся вечер.
Догорает зыбкая свеча.

Губы шепчут тихое «до встречи»,
сердце слышит горькое «прощай»…

Вы были капитаном воздушной эскадрильи,
Мы повстречались в Гаграх, всё помню, как сейчас:
Самбуку, то и дело, Вы чачей разводили,
Поэтому на столик полезли сгоряча.
Вы путались изрядно в ногах, напитках, блюдах,
Взглянуть на это чудо собрался весь народ,
А я у барной стойки смех запивала брютом
В ответ на неприличный бармена анекдот.
Тем временем за столик присел какой-то местный,
Зовут его Тиграном (официант шепнул),
И женщины Тиграну совсем не интересны,
А танец Ваш приватный понравился ему.
Он нервно ел черешню, когда Вы обнажили,
Сначала торс свой мощный, затем не мощный низ...
Бармен меня подбросил до дома на машине,
И я не досмотрела, чем кончился стриптиз.

Ольга Нежданова
Чай с грустинкой
...
Под сердцем жгут сбежавшие недели,
Их не вернуть и не прожить опять,
Вид из окна - и тот мы проглядели,
Забыв о том, что нам не двадцать пять.
...
Вдохновитель: Женя (Гнедой) и ее эксп к стишу-оригиналу:)

В окрестностях Пицунды, а может, не Пицунды...
Я вспомнила! В Цандрыпше мы встретились в ночи,
В приморском ресторане с названьем очень трудным
"Киндзмараули" пили и прочие чачИ.
Ты говорил стихами, пел песни в караоке,
При этом неотрывно мне глядя в левый глаз.
Я запивала чачу фейху... каким-то соком
И кушала жеманно с черешней ананас.
Любовь пришла внезапно с бутылью "Ркацители",
Не только каждый третий – никто не устоит!
"Фанерой над Парижем" недели пролетели,
Мы проглядели море и из отеля вид.
Зачем мне это море, когда чуть-чуть за сорок,
Детишек вереница и столько же проблем?
А тут такие страсти, что не спалить бы шторы!
Да и черешни местной когда еще поем?

Бежит на запад синяя река, усталые катая облака,
А над рекой диковинные птицы
Пленяют оперением своим, летают по-над небом голубым
И норовят из облака напиться.

У берегов, печальны и хрупки, склонившись от неведомой тоски,
Полощутся податливые ивы
И тянутся ветвями к облакам - они к другим стремятся берегам,
Им думается, там их век счастливый.

Тараща в небо круглые глаза, навстречу солнцу мчится стрекоза,
Как будто бы опаздывает к сроку,
И вдруг, легко очерчивая круг, меняет прежде выбранный маршрут,
Срывается к бегущему потоку
И застывает…словно ей далась над временем нечаянная власть...

{Я черпаю и пью глотками всласть
……………………………………....живую воду чистого истока.}

Другая разбивка для подумать)

Бежит на запад синяя река,
усталые катая облака,
а над рекой диковинные птицы
пленяют оперением своим,
летают по-над небом голубым
и норовят из облака напиться.

У берегов, печальны и хрупки,
склонившись от неведомой тоски,
полощутся податливые ивы
и тянутся ветвями к облакам –
они к другим стремятся берегам,
им думается, там их век счастливый.

Тараща в небо круглые глаза,
навстречу солнцу мчится стрекоза,
как будто бы опаздывает к сроку,
и вдруг, легко очерчивая круг,
меняет прежде выбранный маршрут,
срывается к бегущему потоку

и застывает…словно ей далась
над временем нечаянная власть...

Я черпаю и пью глотками всласть
живую воду чистого истока.

Morfey
Гонка удовольствий
...
И если первый раз был важен -
Гравюра чувств и естества,
То быть рабами мягких скважин,
Сушить до самого их дна
На третьем, пятом повтореньи,
Совсем уж выбившись из сил,
Забыв себя в изнеможеньи -
Кому сей выбор будет мил?
...
Спокойно вышла из пределов
Желанья черная река.
Я видел - истово хотела,
Все ниже двигалась рука.

---

Чтоб душу близкую почуять,
Тебя без устали ласкал
И осознал - тебя хочу я,
Я эту скважину искал!

Река желаний почернела
В безличной перевязи ног,
Четыре раза сделал дело,
На пятый раз уже не смог.

Ты ободрить меня решила
Своей неистовой рукой,
Моя бурильная машина
Взыграла, как ретивый конь,

Проникла в тайны подземелья...
И тут Морфей меня настиг.
Так под фанфары загремел я,
Пойдя по ложному пути.

В частых зарослях бурьяна
Тропка узкая видна...
Надоели наркоманы!
Жду, когда придет она -
Та, что душу мне согреет,
И насытит организм.
Я, быть может, подобрею,
Ощутив под кожей жизнь.

Загляну перед обедом
В тихий омут синих глаз,
Тяжело нам, людоедам,
Джентльменить в этот час.
Не согласен с дядей Фрейдом
Про инстинкт про основной,
Вурдалакам он неведом -
Им бы крови молодой.

В полудреме, как воочью,
Мысли странные ловлю -
Вдруг кого-то этой ночью,
Я и правда полюблю?
Говорят, томленье страсти
Вытворяет чудеса,
Нету магии прекрасней
Ни в болотах, ни в лесах.

Может, в ней моё спасенье,
В нити бьющихся сердец?
Может ждёт освобожденье
От проклятья, наконец?
Чу, я слышу шаг неспешный,
Ближе шорохи его...
Ну иди же, друг сердешный,
Жизнь покажет, кто кого.

13.05.2012

Погожим выдался денёк…
Возможно, Бог его берёг
до той поры, когда порог
ты переступишь.
Я так искала, так ждала
волны бесстыжего тепла
и наготы, что в зеркала
вошла преступно.
Потоком ласк и нежных слов
тепло отчаянно текло,
согрело душу и легло
котёнком рыжим
у ног моих. А на закат
бежала белая река,
качая небо в облаках,
купая крыши
тех небоскрёбов, что вдали
на стыке неба и земли
за край держались, как могли,
но синий вечер
их вытер мягким рукавом.
Истлел закат, и мы вдвоём
с тобой дотла сгорели в нём,
как гибнут свечи...


Иллюстрация к стихотворению выполнена
Игорем Филипповым, Новая Зеландия, Окленд