Рябит в глазах от зарева и брызг.
Веселый Роджер скалится на страже.
Мы гнались столько миль и дождались
Пьянящего азарта абордажа.

В зубах кинжал - так злее и страшней:
Смятение убойней пистолета.
Трещат борта и мачты кораблей.
Мы прямо с вант слетаем в кашу эту.

Какой прекрасный полдень! Не пойму,
Вы, господа, с похмелья так угрюмы?!..
Мы долго вашу видели корму,
Теперь же потревожим ваши трюмы.

Ключи, мон шер! Мерси, какая честь.
Простите за несветские манеры:
Чтоб это всё пропить или проесть,
Не хватит и бессмертья Агасфера!

В раю за деньги места не дадут,
В предсмертный час монеты не согреют…
Бывай, мсье! Мы встретимся в аду:
Ты жаден, ну а мне висеть на рее.

Забыли нас и в профиль, и в анфас
В стране Любви пострелы купидоны.
И сдали наш шалаш другим влюблённым,
В их вотчину забредшим после нас.

Оставили мы в нём запретный плод.
Тот самый, что тобою был надкушен,
Когда вдвоём бродили мы по кущам
И целовались ночи напролёт.

Но как-то раз тебя попутал бес.
Ты мне сказала: "Знаешь, я не скрою,
Что жизнь моя, как мёд, была с тобою,
Но станет слаще, если будет без".

Теперь я тут – примерный семьянин.
Ты где-то там – прилежная супруга.
А помнишь, не могли мы друг без друга
Ни день, ни час, ни даже миг один.

Мы той поры нисколько не щадим.
Кивнём: «Привет», – и молча разойдёмся.
Давай с тобой опять в Любовь вернёмся
И вместе плод запретный доедим.

Здесь нет войны без малого сто лет.
Давно грехи нам время отпустило.
Не стало белых, красных больше нет.
Остались только братские могилы.

Текут ручьями рельсы на восток.
Из края в край в России путь не близкий.
И всюду хлябь расхристанных дорог,
И звёзды на гранитных обелисках.

Но только звёзды. Что-то тут не то…
Опять лицо вжимаю в холод окон.
И сразу мысль: за ними нет крестов.
Ну как ты, наша память, однобока.

Война делила смерть напополам,
Ей там, на фронте, это очень просто.
А после расставляла по полям
На холмиках могил кресты и звёзды.

Скорбеть бы нам по братьям во Христе.
Но мы забыли, мы про всё забыли.
И прах крестов и лёгкая их тень
Бесследно растворились в звёздной пыли.

Не выйти за пределы высоты,
Не встретиться в раю с небесной ратью,
Пока опять не встанут здесь кресты -
Простые повторения распятья.

Как я ругал её... И где слова-то брал?
Интеллигентно, и по матушке, и всяко.
Теперь извёлся весь. Давай, закурим, брат.
А то тоскливо на душе перед атакой.

Бывало, встал не с той ноги, и началось:
То лиха много, то удачи слишком мало.
То вдруг дела мои пошли наперекос.
За всё бедняге от меня перепадало.

Ну что бесился? В толк никак я не возьму.
Чего, ей богу, не хватало дурачине?
Зато потом, когда забрали на войну,
Вся злость прошла, как будто не было в помине.

С тех пор прощения не вымолю никак.
Прошу я прямо, по-мужицки, как умею.
Да нет, не плачу я - зверюга твой табак.
Хотя и надо бы, ведь каюсь перед нею.

Сейчас – штыки наперевес, и побежим.
Бежать без камня на душе полегче малость.
Даю зарок, земляк: ругать не буду жизнь
До самой смерти, если нынче жив останусь.

А вечер, как вечер,
Хоть фронт недалече.
По полю, по речке
Туманы бредут,
Играет рыбёшка,
Петляет дорожка,
Мерцает окошко
Призывно, и тут…

Серёга, засада!
Застукали, гады.
И рады - не рады,
Мол, дело с концом.
Бьют редко да метко.
Попала разведка.
Упала монетка
На землю лицом.

Их рота, нас трое.
Расклад для героев.
Бегите, прикрою!
Начнём, помолясь.
Отрезали? Грустно.
Обнялись до хруста.
Гранаты на бруствер,
Радиста на связь!

Расскажет морзянка
Про факелы танков:
В тылу и на флангах
Запомнили нас.
И вот что, ребята,
Пусть той, конопатой
Сестре из санбата
Привет передаст.

Из рая вас видим,
Не порваны нити.
Вы ждите нас, ждите,
Гоните беду!
Был бой скоротечным...
Опять в бесконечность
По полю, по речке
Туманы бредут.

В сугробах дача. Кружится над ней,
С голодным криком коростелей стая,
Да память зябко календарь листает,
Уснувших под снегами летних дней.

Под злое завыванье сквозняков,
Под хлопанье незатворённых ставней
Я вспоминаю дождь поры недавней
И лужи в белой пене облаков.

Вминая в снег вороньих лап кресты,
Я глажу ветви похудевшей вишни –
Без нас с тобою кто-то третий лишний
Пил хмель её девичьей красоты.

В углу двора обледеневший сруб.
Скрипит колодец голосом простывшим.
Тут под его гостеприимной крышей
Мы целовались до вишнёвых губ.

Но осень появилась из дождей –
В туманах заблудившаяся гостья.
Рассыпала рябиновые гроздья,
В полёгшей после бури лебеде.

А снежная красавица пурга,
На стылых клумбах упоённо нежась,
Скрывает всю осеннюю несвежесть
И белым заметает берега

И мягкие ладони лопухов,
Что пожелтели, в сентябре подсохнув,
И почерневший в октябре подсолнух,
И рощ когда-то изумрудный кров.

Из дачного жилища января,
Где спрятались под снегом осень с летом,
Я ухожу припорошённым следом,
Дощатую калитку притворя.

Когда бы не было тебя -
Хозяйки шторма и самума,
Тебя бы стоило придумать
От сих до сих, от «а» до «я».

Когда бы в мир мой не пришла,
Кто солнце белое над нами
Любви захлёстывал волнами
И страстью ночь сжигал дотла?

Качались звёздные мосты,
Когда с тобою мы встречались.
Кто мог терзать меня печалью
Так упоительно, как ты?

О ком мечтал бы каждый час,
Да так, что вспыхивали уши,
Кто грел простуженную душу
Огнём своих холодных глаз?..

Ты мне, как буря кораблю,
Как каравану жар самума.
Такою Бог тебя придумал,
Такой и я тебя люблю.

Из колодца ушла вода.
Высох тополь с пустым гнездом.
Что же тянет меня сюда,
В этот старый, притихший дом?

В мутных окнах тоска потерь.
Во дворе семь ветров вразлёт.
Приоткрылась со скрипом дверь,
Словно в гости меня зовёт.

А внутри ни шагов, ни слов.
Сквозняки тишину метут.
Здесь она обрела свой кров.
Нынче прошлым её зовут.

Тишина – нотный стан без нот,
Плети струн, тщетный хор немых.
Много всякого здесь живёт –
В долгой памяти стен пустых.

Есть любовь. Без ума, без дна.
Так не любят уже сейчас.
И Отчизна. Она одна,
Как последний и первый час.

Честь и доблесть бок о бок тут,
Даже долг беззаветный есть
И домашних забот уют.
Только всё запылилось здесь.

Мне бы чести услышать звон
В удалой круговерти шпаг.
Заглянуть бы в глаза икон,
Рукавом обмахнув с них мрак.

Запастись бы отвагой впрок.
Пьяный запах любви вдохнуть.
Все долги возвратить бы в срок,
И Отчизне уткнуться в грудь.

Кто-то дом закрыл на засов,
Только тот превратился в ржу.
И без стука, и без звонков
Я за прошлым сюда вхожу.

…И Петроградской девой её не нарекут.
Ей в святцах не оставят даже строчки.
И памятника нет ей – растёт рябины куст
На всех семи ветрах, на бугорочке.

Умаялась пехота в Великую войну:
– Хотим до баб. Хотим домой из ада!
И бог им дал, конечно, но дал всего одну.
А больше, оказалось, и не надо.

Когда одна готова подняться на костёр,
И голову сложить в окопах прусских,
Пойдут за нею следом несчитано сестёр.
Сестёр не по крови – по чести русской.

Коль женщины в атаке – всё, это, значит, край.
Глядите, мужики, глазам не верьте.
Под их «Ура!» фальцетом хоть со стыда сгорай.
И шли бородачи навстречу смерти.

А дальше наступили лихие времена –
Короткий залп, и будто не бывало.
А ей рукоплескала когда-то вся страна,
И русской Жанной Д’Арк именовала.

Не плачут над могилой ни мрамор, ни гранит.
И, может, зря тревожу пустыри я?
Но матушка Россия на чьих костях стоит?
Прости ты нас беспамятных, Мария.

Ночь приносит роптание злых голосов
И обрывки чужих разговоров.
Громыхает за дверью тяжёлый засов,
А во двор выпускается свора.

За дубовыми ставнями скрип сапогов,
Кто-то спичками чиркает в сене,
Каплет пена с клыков нападающих псов,
Крик в дожде захлебнулся осеннем.

В мокрых стёклах окон блики молний дрожат,
Что сверкают над старой плотиной,
Вырывают из тьмы то булатный кинжал,
То оскал под небритой щетиной.

Поскорей бы кошмаров ночных кутерьма
Унеслась полуночной каретой,
И осыпалась белыми росами тьма
Под малиновый полог рассвета.

Заалел горизонт. Посветлели и мысли, и лица.
День, сбежавший вчера, снова просится в створы окон.
Приоткрыть бы глаза, но упрямая память стремится
Ухватить за крыло в забытьё улетающий сон.

Он уносит с собой в хрупких чашах последних мгновений
Недопетый мотив и невзятый последний аккорд.
В душном сумраке сна растерял мой неопытный гений
Все стихи для тебя – самой нежной из русских Джоконд.

Память, верный мой друг, мой судья и уставший попутчик,
По туманным мостам – вижу, рушатся эти мосты –
Пробеги, пронесись в замок снов над беззвёздною кручей,
И верни мне сонет небывалой вовек красоты.

Говоришь, не вернуть? Говоришь, ни следа и ни звука?
Мне не стать знаменитым, и, может, поэтом не стать.
Музы хмуро молчат – там у них круговая порука.
И не мне, стало быть, предназначена их благодать.

К чёрту вещие сны. Опостылело царство Морфея.
Там и верю не так. Там совсем не по правде грешу.
Лучше буду ходить по святой и беспутой земле я.
А стихи про любовь я и так для тебя напишу.

Досталось нам и смут, и войн.
Хвала богам – идём домой.
Устали легионы.
Назад и конь быстрее мчит,
Вот « Аве, Цезарь» - мы кричим
Уже у Рубикона.

В его туманах праздный Рим.
Но нет земли для нас за ним.
Таков закон Сената.
Но что закон? Так, пыль одна,
Коль власти пьяного вина
Кому напиться надо.

Лёг под копыта бархат волн,
И перейдён был Рубикон
Под грозный лязг железа.
Походных труб ревела медь,
Когда на верную на смерть
Нас вёл великий Цезарь.

И по полям своей земли
Сквозь дым и кровь мы рядом шли,
К его великой цели.
Но до неё дошёл лишь он.
Остался жив, и сел на трон,
А мы не уцелели.

И знают все, как дважды два,
Его крылатые слова
Про то, что жребий брошен.
Но вряд ли вспомнить кто готов,
Что миг рожденья этих слов
Без нас был невозможен.

Мы идём вслед за штормом, за чёрной горбатой водой.
Нам туда, где волна с волнорезом сошлись в рукопашной.
Страшновато, браток? Ничего, это значит живой.
Говорят, на войне только мёртвым бывает нестрашно.

Брызжет пеной прибой, словно пес у хозяйских ворот.
Ищут трассами нас ошалевшие сонные дзоты.
А с танцующих палуб, враскачку, по трапам и вброд
На разбуженный берег уходят десантные роты.

Пули стаями бродят, погибель добыче суля.
По-собачьи визжат, рикошетами воют по-волчьи.
Если свистнула рядом – чужая она, не твоя.
Та, другая, в тебе провернёт свою дырочку молча.

Обещали медали, но думать о них недосуг.
Нам победа нужна – дома ждут нас награды иные.
… Не успев дочитать треугольные письма подруг,
Из просторов морских мы уходим на пяди земные.

http://litset.ru/publ/35-1-0-13049

Где старым шрамом лёг сухой ручей
И будят день вороньи суматохи,
Засыпан пеплом выжженных степей
Погибший город варварской эпохи.

Чей миг последний был отсчитан там
Ударами осадного тарана?
Но город нем, а путь к его вратам
Известен только старому шаману.

И он войдёт, движением руки
Преграды тьмы и времени разрушив,
А там лишь черепа да черепки,
Да ржа кольчуг, да брошенные души.

Шамана встретят запахи войны,
Заполнившие улицы и стены:
Удушливые – дыма и вины,
И приторные – тлена и измены.

Расскажет дух – хозяин тайн Земли,
Прижав к груди холодные ладони,
Что всех отсюда в небо унесли
Крылатые несёдланные кони.

…Уйдёт шаман. Сравняет время след,
Запутает дороги в мир сакральный,
И город снов, преданий и легенд
Накроет степью – маской погребальной.

Горька забортная вода.
Бил шторм в последний порт России.
Как были солоны тогда
Слова, что мы произносили.

Качало море корабли.
Под сапогами гнулись сходни.
По ним в чужое завтра шли,
Из распроклятого сегодня.

Нас провожал ночной причал
Без оркестровой звонкой меди.
Он молча память источал
Больших и маленьких трагедий.

Летели мысли под откос.
Тянулись руки к пароходам.
Но на Земле один Христос
Умел легко ступать по водам.

Прочёл, крестясь, штабс-капитан
Молитву торопно и глухо.
И рявкнул коротко наган
Буланой в бархатное ухо.

Мы оставляли за кормой
Меридианы, параллели,
А он, высокий и седой,
Стоял в распахнутой шинели.

Уже вовсю пылал восход,
Но звёзды всё не догорали.
Внизу вплетала наш исход
История в свои спирали.

Мне не спрятать тебя. Ты такая одна.
Как восходишь, так солнце – в штопор.
А когда ты бредёшь по созвездьям и снам,
Я молчу. Ну, не сглазить чтобы.

Может, зря это я? И не сглазить звезду,
В чьём бесстыдстве как раз и сила?
Ты срывала с себя облака на ходу
И своей наготой светила.

Упади, распоров, как ножом, небосклон.
Будет видно сквозь рану - здесь я.
И пролей на лицо мне холодный огонь,
И слезой по щеке пролейся.

Мне вдохнуть бы тебя вместе с запахом трав,
И с тобою обняться мне бы,
Как с землёй обнимаются, в росы упав,
Как, взлетев, обнимают небо.

Помолчим. Ни к чему пустословье сейчас,
Если рухнул беззвёздный купол.
Если сказано всё влажным промельком глаз,
Говорить, понимаешь, глупо.

Плывут в бездонном небе облака.
За непогодой следом. Наконец-то.
Без звука, без следа. Пока, пока.
Они плывут в другое чьё-то детство.

Плывут степенно, в ряд. Без толчеи.
А ведь когда-то мчались, а не плыли.
Твои когда-то, а сегодня чьи,
В дороге посеревшие от пыли?

Ты помнишь косы русые вразлёт?
А песню о лошадках белогривых?
А ту девчушку, что о них поёт,
И неба синь в глазах её счастливых?

Взгляни наверх – там та же высота.
Всё тот же зной пылает в стёклах окон.
А девочка похожа, но не та –
Лазурней взгляд и золотистей локон.

Смотри, смотри вблизи, издалека.
Там сказок нет. Там, правда, всё из были.
Тут дочь твоя, и эти облака
Из детства мамы в детство к ней приплыли.

Отваливал от стенки мой фрегат.
«Плохая дама» - бронзовым по борту.
Как назовёшь корабль, говорят…
Да что там байки и приметы. К чёрту!

А та, в чью честь корсар был назван мой,
Со мною рядом - ведьма в треуголке!
Белеет стая чаек за кормой.
Мы тоже стая - мы морские волки.

Теперь купцам от нас покоя нет.
Им нынче лучше прятаться по шхерам.
Нам не страшны ни пушка, ни мушкет -
Мы сделку заключили с Люцифером.

…На море штиль. В туманах широта.
Торговый барк. Спит шкипер-выпивоха.
Но вот волна ударила в борта,
И тут же раздаётся женский хохот.

Он справа, слева, в трюме, в парусах!
Истошный, нервный, в сатанинской гамме!
Команда цепенеет на глазах,
И можно брать всех голыми руками.

На дне купец. Закончен абордаж.
Старик Нептун хвостом махнул довольно.
А мы идём в любовный каботаж
В прибрежных тёплых и солёных волнах.

Топор с петлёй соскучились по нам,
Тревожась о невыполненном долге.
Но всё ещё гуляют по волнам
«Плохая дама» с дамой в треуголке.

Ну вот и всё. Кончаются дороги.
Истертой нитью рвётся разговор.
И через миг, как пишут в эпилоге,
«Финита ля…», а дальше бред и вздор.

Пусть будет бред! Я жил тобой, как бредил.
Пусть будет вздор! Шептал я всё, что мог.
Но если б не влюбился на три трети,
То этих нервных не было бы строк.

Свет наших встреч коротких и нечастых
Обжёг мне больно память – и потух.
И я стою покинутый, несчастный,
Обняв рукой пустую темноту.

«Не уходи!» – прошу тебя, но тщетно:
Уж подан трап и греется мотор.
И ты идёшь, не вняв мольбам поэта,
Сказав «Прощай!», как выстрелив в упор.

Зачем, скажи, цветные сны под утро?
Сквозь их обман и тлеющий рассвет
Ты жжешь меня холодным перламутром,
Как та звезда, которой больше нет.

Я такой же, как все, похоже.
Не судьба покорять высоты.
Я – идущий в толпе прохожий,
Персонаж группового фото.

Я хрустальных дворцов не строил.
На любовь растерял все шансы.
Воевал, но не стал Героем,
Слава богу, что жив остался.

Я затягивал пояс туго,
И морзянку стучал зубами.
Петь хотел после встречи с другом
И рычать после встреч с врагами.

Мне досталось не понемножку
И затрещин, и вознесений.
Это варево полной ложкой
Я хлебал наравне со всеми.

Но когда наживусь я вдосталь,
И в раздумьях вернусь в начало,
То пойму: жизнь - воровка просто.
В ней тебя было слишком мало.

Из восточных степей пропылённых, бескрайних, туманных,
Где на запахи трав и на росы всегда урожай,
Где зарыта в песок паутина путей караванных,
Долетит чей-то зов: « Приезжай! Приезжай! Приезжай!»

В полусонном метро, когда день безвозвратно утрачен,
А в закрытых глазах кутерьма повседневных забот,
Ты услышишь его и поймёшь, что не сможешь иначе,
Как уехать туда, где играет лучами восход.

Отложив все дела суматохи сугубо столичной,
Атлас дальних дорог ты захватишь в последний момент,
И окажешься здесь – посреди тишины непривычной,
В окружении тайн и живых, и забытых легенд.

Тут танцует в скале, снизошедшая с неба дакиня,
И глядит на неё из бессмертия мудрый монах,
Тени здешних богов – тех, которых уж нет и в помине,
Неподвижно стоят в сизой дымке на древних холмах.

В хрупком пламени свеч будут лица светлы и серьёзны.
Прикоснись, не дыша, к изваяньям великих божеств,
И тепло твоих рук сохранит потемневшая бронза,
И огонь повторит этот робкий и трепетный жест.

Ляжет пыль на траву возле долгой и дальней дороги,
На вокзал поспешит, громыхая по рельсам, трамвай.
Ты уедешь, и вновь с ностальгией, знакомой немногим,
Будешь ждать этот зов: «Приезжай! Приезжай! Приезжай!»

Мы ушли, отложив протоколы допросов,
По-охотничьи сдвинув на грудь автомат,
И вернулись назад в строчках мраморных досок
Над немым частоколом непрожитых дат.

Расставались мы с жизнью в бою непослушно.
Вот последний патрон, вот конец, но опять
Между адом и раем без нас наши души,
Встретив души врагов, продолжали стрелять.

А в таёжной, озёрной, степной и далёкой,
С затуманенным профилем жён и детей,
Камнем падало вниз, словно коршуна клёкот,
Из кавказских хребтов эхо наших смертей.

Будем жить в каждом сердце – не рядом, не возле.
Пусть помянут нас всех в третьем тосте друзья.
Мы всегда на посту: кто в граните, кто в бронзе,
Жаль, что спрыгнуть в траву с постамента нельзя.

Прозвучат в нашу честь троекратные залпы,
Почему-то счёт «три» - самый траурный счёт.
Помолись на восток, отправляясь на запад,
Пусть тебе в тех горах больше нас повезёт.

Видео здесь https://www.youtube.com/watch?v=xtpkz72hOXw

Мы шли с тобой – рука в руке,
Метался локон по щеке,
Туман вплетался серой лентой в гриву ветра.
К тебе случайно я приник,
Но затянулся этот миг,
И ночь стеснительной искрой была согрета.

Дождь бахромою струй повис,
По ней спускались звёзды вниз,
Луна смотрела из-за туч бессонным оком.
Ты мне сказала: "Посмотри,
Нарисовали фонари
Портрет целующихся нас на стёклах окон".

Трамвайных рельс промокла сталь.
Неслась она с ручьями вдаль,
А в лужах таяли круги всё реже, реже.
Мы взялись за руки с тобой,
Чтоб стать частицею одной
Красивой лжи, где нет ни дна, ни побережий.

Я сражён буду насмерть в краю незнакомом.
Рожь колосья сомкнёт надо мной, как щиты.
Замолчат соловьи. Только крик в горле комом
И вопрос в никуда: «Где же я? Где же ты?»

«Отзовись» - я взмолюсь, но тебя не услышу.
Может там – на земле всё уже без меня?
Может быть, полечу я всё выше и выше,
На губах обещанье вернуться храня?

Мне призывно споют трубы в ангельском стане,
Но зачем же, скажи, этот сладостный плен –
Пусть мой сломанный меч крепким посохом станет
И поможет подняться с разбитых колен.

Будет конь ждать меня где-то неподалёку,
Лишь бы там, на востоке, к утру рассвело.
Мне сухая слеза расцарапает щёку,
Только вскину себя вместе с болью в седло.

Конь да меч, да пробитая в сече кольчуга,
Да глаза твои карие будут со мной,
Если топот копыт встретят травы упруго
На тернистой и долгой дороге домой.

Может скажут: «Убит», ты не верь – я воскресну,
Разыщу я удачу среди неудач.
В чудных райских садах не найдётся мне места,
И вернусь я на землю – в твой радостный плач.

Забыл нас постаревший бог войны.
Давненько же не виделся он с нами.
Мы вглубь сибирских руд заключены.
Мы их терзаем ржавыми кайлами.

На трон мы вовсе не держали зла.
Мы дрались за Отечество и веру.
Но нам сказали: «Это - кабала»,
И звали к бунту наши офицеры.

Ну, бунт – так бунт. В нём русская душа
Всегда мечтам давала волю щедро.
А что на деле? Судьбы каторжан,
И ужасом наполненные недра.

У каждого свой путь наверняка:
У рядовых и Ваших благородий
Одни уйдут героями в века,
Другие тихо сгинут в преисподней.

Вернулись в свет, следы оков храня,
Сиятельства, лишённые дворянства,
А под землёй осталась солдатня –
Проклятых копей каторжная паства.

История пустила нас в расход,
Но пусть годков хотя бы через триста,
Как тех – из офицеров и господ,
Нас тоже называют – декабристы.

К 70-летию первых бомбовых ударов советской авиации
по фашистскому логову в Великой Отечественной войне.

В 21.00 7 августа 1941 года с аэродрома Кагул на острове Эзель поднялась особая ударная группа из 15 бомбардировщиков[5] ДБ-3 (Ил-4) ВВС Балтийского флота под командованием командира полка полковника Преображенского Е. Н., загруженных бомбами ФАБ-100 и листовками.
В 1.30 8 августа пять самолётов осуществили сброс бомб на хорошо освещённый Берлин, остальные отбомбились по берлинскому предместью и Штеттину. Немцы настолько не ожидали авианалёта, что включили светомаскировку только через 40 секунд после того, как первые бомбы упали на город. Проконтролировать результаты налёта лётчикам не позволила немецкая ПВО, активность которой стала так велика, что заставила радиста Василия Кротенко прервать режим радиомолчания и сообщить о выполнении задания в радиоэфире: «Моё место — Берлин! В 4 утра 8 августа, после 7-часового полёта экипажи без потерь вернулись на аэродром.


«Ил» со взлетки срывается тенью,
От рассвета уходит вперёд.
Мы торопимся встретиться с теми,
Кто нас ночью безлунной не ждёт.

Чтоб вы знали, война - не маневры!
Вы бомбили Житомир и Клин.
Ваши асы жгли Брест самым первым,
Завтра пусть нас встречает Берлин.

Дремлет небо серебряной тишью,
Перерезанной криком стрижа.
Надо мной души баб, ребятишек
В облаках вместе с пеплом кружат.

В звёздной мгле, уходя от зениток,
Норовим на семь тысяч залезть.
В бомболюк под завязку забита
Вместе с бомбами лютая месть.

Рвут берлинскую ночь фюзеляжи,
Рассвело здесь от наших атак.
Возвратясь в сорок первом, расскажем,
Как найти в сорок пятом рейхстаг.

Ухожу с разворотом направо.
В облаках снова душ карусель,
Только тут уже киндер и фрау –
Месть сама себе выбрала цель.

Поработали справно, но всё же
Мне скажите: какого рожна
На войне гибнут те от бомбёжек,
Кому вовсе она не нужна?

На душе то ли свет, то ли траур,
То ли гнев, то ли горечь вины,
По-немецки, ведь, киндер и фрау
Значит – женщины и пацаны...

Он скуп был на рассказы о войне,
А если говорил, то неохотно,
Да всё о том, как в дальней стороне
Месила грязь раба войны – пехота.

Я знать хотел про музыку атак,
Про судный миг у амбразуры ДЗОТа,
А он в ответ рассказывал мне, как
Глотала пыль раба войны – пехота.

Я спрашивал: «Где, батя, ордена?»
А он опять, своё припомнив что-то:
«Ты знаешь, самосад меняла на
Глоток воды раба войны – пехота».

Я гнул своё: «Ну что ты всё, ей-ей,
Про горький пот да ржавые болота?
Она ж царица-матушка полей,
А ты о ней: «Раба войны – пехота».

Он, помолчав: «Да, было и не то…
Осталась от полка всего лишь рота.
Но всё прошло, и слава Богу, что
Отмаялась раба войны – пехота».

"Когда в Чите по милостивому манифесту с нас снимали цепи, я и некоторые из моих товарищей, дав солдату на водку, утаили наши цепи, и они-то послужили мне первым материалом для колец... »
Михаил Бестужев.



Рассыпает рояль чёрно-белые звуки по залу.
Время старой болонкой уютно свернулось у ног.
А давно ли оно волчьим воем нам души терзало
В пересыльных острогах на долгом пути на восток?

Мы привыкли уже в память, будто в купель, окунаться.
Много лет пред глазами всё та же картина встаёт:
Мы в парадном строю, под огнём в самом центре Сенатской,
А над нами витает расстрелянный призрак свобод.

То, что было потом, серебром седины не оценишь.
Стали глубже морщины, чем раны от вражьей руки.
Молодым офицерам надели железные цепи,
А вернулись обратно видавшие жизнь старики.

На запястьях и в сердце зажили кандальные шрамы,
И помог позабыть подземелья семейный альков,
Только верные жёны на пальчиках носят упрямо,
Как святые реликвии, кольца из наших оков.

Расскажи мне, расскажи мне
В полуночный час
Под луной холодной, зимней
Сказку про Кавказ.

Как кричат тут муэдзины
С неба, нараспев,
И бездонны, как трясина,
Чары здешних дев.

Расскажи про ночь мистерий
И про вкус вина.
Расскажи, я не поверю –
Здесь идёт война.

Это рай, вдруг ставший адом,
Поглотившим нас.
Расскажи, Шахерезада,
Сказку про Кавказ.

Чечня, селение Рошни-Чу,
блокпост ОМОН «Кречет»
3.12.2012 года

В ночь на 13 марта 1672 года в Батурине был арестован Гетман Левобережной Украины Демьян Игнатович Многогрешный.
После этого последовало обвинение в измене и суд, приговоривший его к смертной казни, отменённой царём в самый последний момент. Но впереди была ссылка в приграничный сибирский острог Селенгинск, служба царю, спасение царского посла, снятие осады с городка во время ночной вылазки с горсткой храбрецов против многотысячного войска монголов, смерть и … безвестие.
А в 1998 г. простой русский человек Василий Александрович Иванов с товарищами на сопке Убиенная поставил 14-ти метровый крест. Крест в честь великого воина – Демьяна Многогрешного. Именно в этом месте опальный гетман спас посла.


Он заросшей щекой лёг на плаху,
И уже поднимался топор,
И народ приготовился ахнуть,
Но примчался гонец, и с размаху:
Государь отменил приговор!

Остановлена смерть, только, как не крути,
Это, гетман, к ней лишь середина пути.

А потом – кандалы и дороги,
Что за жизнь? Но пускай лучше так.
Гарнизон в забайкальском остроге,
Запах битвы, знакомый тут многим,
Значит, есть тебе дело, казак.

Не сложив головы, супостата посечь…
Эх, спасибо за ум, Запорожская Сечь.

Было сшибок – не счесть, и викторий,
Только время – великий боец
С безразличием к жертве во взоре.
И к опальному гетману вскоре
Смерть дорогу нашла, наконец.

Значит, призван он богом в небесную рать,
И могилу его на земле не сыскать.

Я воздвиг ему крест над рекою,
Потому как подумалось мне,
Что, живи я в то время лихое -
Нам пропасть бы бесследно обоим
В этой пыльной, степной тишине.

Сколько их у России – забытых таких?
Пусть кресты ей напомнят о вас, мужики…

С белоснежных страниц,
Где нет слов,
Где нет строк,
Вдруг пахнуло в лицо ароматом сирени.
И уже журавли
Держат курс на восток,
И в лугах мне цветы
Обнимают колени.

Через пару минут
По бумаге помчит
Чёрно-белою зеброю
Стихотворенье.
Ты со мной только рядом
Присядь, помолчи –
Перед первой строкою
Вдохни вдохновенье.

Заскользило перо,
Как позёмка по льду,
Рифмы плавно кружат
Надо мной каруселью.
В самой первой строке
Я слова приведу,
Что тебе говорил
В тихий вечер весенний.

Ты весну мне в ладони
Собрать помоги,
Видишь,
Солнце лучи разбросало по крыше.
Мы напишем слова
Только первой строки,
Остальное пусть жизнь
Нам позднее допишет.

- Здорово, Вась! Ты что тут сел, чудак?
- Спасаюсь от мальчишек и собак.
А ты чего летаешь, херувим?
Давай сюда. На пару посидим.

- Я, слышь, Васёк, хоть это не люблю,
Снежинки над прохожими ловлю.
Да ты не ржи! Зачем же все подряд?
Шальные – что за шиворот летят.

- Тут, ангел мой, не зри, что высоко.
Забудешься – и в лоб тебе снежком.
Гляди, пацан прицелился… Держись!
У нас, котов, не масленица - жизнь.

- Вон мельница, Василий, вмёрзла в лёд,
Зимою там русалочка живёт.
- Мы, может, к ней закатимся с тобой,
Пока не спохватился водяной?

В холодном небе плыли облака,
Хрустела под «фигурками» река.
На дереве весь вечер напролёт
Болтали малый с крыльями и кот.

От свечей запляшут тени
По паркету, а затем
Волшебством хитросплетений
По отвесной глади стен.

Станет месяц близорукий
В окна лить холодный свет,
Тишину встревожат звуки,
Днём которых в доме нет.

Из кристаллов и из линий,
Обитающих во мгле,
Набросает вечер зимний
Тонкий профиль на стекле.

Что-то будет в нём знакомо
Подсознанию, и вот,
Ожидания истома
Сладкой болью оживёт.

И желанья сокровенней,
И пленительней мечты,
Из непрожитых мгновений
В зимний вечер выйдешь ты.

Я в гости к прошлому хочу…
Туда, где крест ещё был дубом,
А ветхий дом – смолистым срубом,
Где улыбаясь белозубо
Извозчик звал: «Эх, прокачу!»
Я в гости к прошлому хочу…

Там, может, встречу я кого-то
С альбомных, пожелтевших фото.
До слёз, до боли, до ломоты
Я в гости к прошлому хочу!

Я разузнал бы там о многом,
И рассказал бы всё, что мог.
А на обратную дорогу
Мы помолчали бы и - с богом!
Но нет из прошлого дорог…

Не сложить в штабеля штормом вырванных мачт –
Вечно гнить им на рифах и пляжах морей.
Не связать в долгий стон рваный чаечный плач,
Не услышать в молитвах ни ямб, ни хорей.

Изогнулась пучина высокой волной.
К мокрой кромке небес прикоснулась рука:
Эй, вы там, наверху, если есть кто живой,
Мы готовы на всё за огонь маяка!

Кто послал нам грот-мачту – спасительный крест?
Может Бог, может бес, но не всё ли равно?
Всем известно давно - не бывает чудес,
Почему же сегодня случилось оно?

Что, приятель, гадать? Нам бы в порт поскорей.
Да сказать бы единственной снова: «Люблю!»,
Да зажечь сто свечей в целой сотне церквей
По ушедшему в бездну без нас кораблю.

Я зажгу созвездья все
Враз.
Зачерпну ладонью хмель
Фраз.
Млечный Путь я перейду
Вброд.
И, взлетая, оттолкнусь
От.

И в галоп сорвется мой
Пусть
Растреноженный весной
Пульс –
Хоть горит ещё закат
Вслед,
Но уже встаёт рассвет
Пред.

Утром птицы запоют
В лад,
Как у райских золотых
Врат.
Превратится лес ночной
В сад,
Только солнце загорит
Над.

Я построю в облаках
Дом,
Чтобы вместе в доме жить
Том.
Синим дождиком спущусь
Вниз
И тебя перенесу
Из.

Долгий крик разбудил темноту.
Зашуршало. Взлетело. Заохало.
Затряслось. Пересохло во рту.
Раскатилось тяжёлыми вздохами.

Кто, качаясь на ветхих мостах,
Над седыми прошёл перекатами?
И, блуждая в горах и мечтах,
Не запомнил дорогу обратную?

Кто, с ладоней срывая бинты,
Полз по скалам к вершинам заоблачным,
И оттуда, хлебнув высоты,
Закричал от тоски и от горечи?

Значит, что-то сложилось не так.
Значит, снова в судьбе его трещины.
И без спросу легла темнота
На дорогу к единственной женщине.

Но откроется дверь в небесах,
И луна жёлтой мышью летучею,
Разгоняя сомненья и страх,
Полетит над холодными кручами.

Вот ты стала моей. А стала ли?
Что нам час или даже два?
Звёздный полог тела усталые
Прикрывает едва-едва.

В первых главах романа нашего
Мы от счастья пьянели вмиг,
На семейных фронтах не павшие
Персонажи домовых книг.

Шёпот, клочья одежд срывающий.
Но от мыслей шальных хоть вой:
Ты была не моей вчера ещё,
Завтра станешь опять чужой.

Только утро зарёю выжжено.
А за ним пустота в судьбе.
Значит, сбудется всё по-книжному -
Шпага мне, эшафот тебе.

Наш дворец из туманов выстроен.
И закат в нём давно погас.
Так люби же меня неистово,
Словно это в последний раз.

Она наутро сквозь рассвет видна:
Вот колыбель, вот скорбный мир погоста –
Встречай Россию и люби до дна,
Люби до слёз, люби легко и просто.

Люби за то, что так она чиста.
Люби за то, что так она велика,
За то, что у распятия Христа
Спит тишина, родившись после крика.

Люби за радость, боль, за каждый взгляд,
За плач свечи, растекшейся по блюдцу.
Люби за то, что миновавшим ад
Сюда из рая хочется вернуться.

Люби за доблесть, преданность и честь
Героев, чьих имён мы не спросили.
Люби за то, что ты родился здесь.
Люби за то, что просто есть Россия.

В небесах за звёздным поворотом,
Поищи, а встретишь – позови,
Бродит меж закатом и восходом
Неземное целое любви.

Пусть обжегшись о горячий шёпот
В предрассветной сонной тишине,
Это неизведанное что-то
Силуэтом светится в окне.

Свет ворвётся через шторы клином,
Что ж, слепые звёзды нас простят –
Нет у поцелуев половинок,
Мы любовь не делим по частям.

Встретить только раз, но чтоб до пота.
Встретить, словно Спаса-на-крови…
Боже, как прижать к себе охота
Неземное целое любви.

Я знаю – к прошлому не стоит ревновать,
Меня в нём нет, я это помню, кстати,
Но жаль, что я не первым на закате
Мог обнимать девическую стать.

Ты не могла тогда мне изменять,
Когда чужие, в перекрестье улиц,
Задев друг друга, мы не обернулись,
И тень у ног легла не от меня.

Другой узнал отзывчивую дрожь,
Обняв тебя за худенькие плечи...
Представив этот неизвестный вечер,
Я ревность заклинаю: «Не тревожь!»

И сколько раз в сибирском городке
Нас в летний зной и в листопад осенний
Судьба сводила только на мгновенье
И проносила мимо налегке.

Сейчас, когда всё прожито давно,
Когда забыт тот неизвестный вечер,
Обняв твои податливые плечи,
Я к прошлому ревную всё равно.

Нет над нами небес. Говорят, их в аду не бывает.
Нет ни солнца, ни звёзд, только жирный резиновый чад.
А за ним целый мир, он отсюда покажется раем,
Но туда не попасть - мы зажаты в тиски баррикад.

Обезумев, толпа с тротуаров срывает брусчатку,
Подставляя дождю обнажённое тело Земли.
Лижет пламя щиты, но стоят боевые порядки.
Рановато для нас погребальный костёр разожгли.

Слушай, «Беркут», теперь вариантов осталось немного.
Не тебе привыкать, так бывало и будет не раз.
Значит, «Беркут», пора нам с тобой положиться на Бога,
Если эту страну никому не спасти, кроме нас.

Продолжать с нами спор даже смерти самой опостылет,
И старуха с косой нахлебается горя сполна.
Разрывая виски, бьётся пульс в голове что есть силы.
Мы забыли давно, как звенит по утрам тишина.

Он не готовился к роли второй.
Он был самым первым в строю гусином.
За ним, разгоняя туман сырой,
Летели другие горластым клином.

Им плыть бы и плыть в облаках вот так,
Закон притяженья Земли нарушив,
Но вниз на ночёвку повёл вожак
Уставшие птичьи тела и души.

Холодное солнце ушло с небес.
Клин падал в озёра, о сне мечтая,
Когда по-пиратски, наперерез,
Взлетела картечь раскалённой стаей.

Шипела роса на стали стволов.
Стучали дуплеты, звенели нервы.
И рухнул вожак, подломив крыло, –
Всегда от засад достаётся первым.

Потом клубился дымок над костром.
Гуся подавали в брусничном соке.
И мною впервые его пером
Написаны были вот эти строки.

Я в ложь маскхалата пятнистую влез,
Свой вид человечий разрушив.
Пусть примет меня в нём доверчивый лес
Как брата – тепло и радушно.

И зверю, что, слившись с травой и листвой,
Меня изучает без толку,
Шепчу: «Ты не бойся, чудак, я же свой»,
К щеке прижимая двустволку.

Мой сектор стрельбы – вон, от чёрного пня.
Тайга тут недавно горела.
Кто выйдет на гарь – не уйдёт от меня,
Опутанный сеткой прицела.

Он вышел! А палец уже на курке.
Вжимаю его в холод стали.
И этот, с рогами, взлетел в кувырке.
В немыслимом сальто-мортале.

Налили мне спирта потом егеря.
Сказали солёное что-то:
«Давай за охоту. Ну, в смысле зверья.
И бабу чтоб было охота».

Я спирт, не пьянея, как воду глотал.
А мозг мой трещал от натуги:
В ком больше звериного было тогда,
Во мне или в дикой зверюге?

Но надо ещё хоть бы парочку взять.
Тайга у нас нынче богата.
И я, отдохнув, залезаю опять
В пятнистую ложь маскхалата.

Бьют в горячую пыль сапоги,
Плачет флейта им в такт с переливом.
И на поле, от луж некрасивом,
Барабаны считают шаги.

Злые ветры из дальних округ
Долетели до хаты солдатки.
Заменили шинельные скатки
Бархат теплых и ласковых рук.

Знойный воздух полынью горчит.
В горле стон, перемешанный с болью,
Мы из дома уносим с собою
Запах хлеба из русской печи.

Час прощальный печалью одет –
Время, как лабиринт Минотавра.
А пока брызжут медью литавры,
Да свистит беззаботно кларнет.

Отыгрался оркестр полковой.
Пусть молчит – он ещё нам послужит.
Мы по тем же дорогам и лужам
Непременно вернёмся домой.

Опущен меч. Я вижу сквозь забрало,
Как пляшет смерть по иссечённым латам
Того, кто был мне другом и вассалом
И пал, моим же срубленный булатом.

Его я спас от сабли сарацина
Среди песков Земли обетованной,
А после он прикрыл щитом мне спину
От острых стрел мятежников-вилланов.

Смешалось всё: молитвы и проклятья,
И наша кровь смешалась в наших ранах.
Мы стали с ним вдвойне роднее братьев.
Мы с ним с Судьбою спорили на равных.

А ей порой достаточно и мига,
Чтоб стал врагом товарищу товарищ.
Тут всё в ходу: дворцовая интрига,
Любовный яд, железный лязг ристалищ.

И было так. Я выпил эту чашу.
А может быть, мы сами виноваты,
А не Судьба? Но смерть по латам пляшет
Того, кто был вассалом, другом, братом.

Никогда не вернуться, не встать галеону на рейд.
Молит бога напрасно крылатая дева с бушприта.
Здесь, в раю осьминожьем, на дне флибустьерских морей
Заставляет молиться другим божествам Атлантида.

Мы проходим над нею. Пока треугольник молчит.
Быстро крестится юнга, старательно – справа налево.
В тот же миг за кормою взвиваются в небо лучи –
И уходят беззвучно назад в треугольное чрево.

Заметались компасы – по курсу туманы висят.
Не всегда караваны из них без потерь выходили.
Мне рассказывал боцман: спиною почувствуешь взгляд.
Обернёшься – и кто-то мгновенно исчезнет под килем.

Говорят, тут бывает, что время замедлит свой ход,
И часы перестанут срок жизни считать посекундно.
Что раскроется бездна и страстно к себе позовёт,
И команда покинет к причалу спешащее судно.

Раньше в эти легенды не очень-то верилось мне.
Думал, байки морские – любителям тайны в угоду.
Только слышит акустик чужой разговор в глубине,
Да на утреннем пляже след чей-то уходит под воду…

Анне Васильевне Тимирёвой
и Александру Васильевичу Колчаку


Вёрсты желтых полей, мили тропиков синих,
Придорожная пыль да туман берегов,
А в начале пути где-то ты и Россия,
Опустевший причал да остывший альков.

Горьких не было слов, только слёзы украдкой,
Только холод щеки накрывала ладонь.
Я любовь на двоих разливал без остатка
Всякий раз, уходя то в снега, то в огонь.

В час прощальный, когда флаг Андреевский реял,
Доказательств любви вам хотелось всерьёз:
Ты просила, чтоб я возвращался скорее,
А Россия – чтоб я себя в жертву принёс.

Сколько жертвенных плах было полито кровью?
Нет числа алтарям на гражданской войне.
Ты не верила в смерть и в свечу в изголовье,
Но Россия живому не верила мне.

Не бывает без жертв ни любви и ни битвы –
Я молился за них возле братских могил,
И в последний свой миг прошептал, как молитву,
Что любил тебя больше, чем просто любил.

Замри и услышишь,
Как женщина дышит,
Волнует собою, волнуясь сама.
Тревожит, тревожась,
Наверное, тоже,
Любима безумно, любя без ума.

И верит безмерно –
Сама чья-то вера,
Молитвой свои обжигая уста.
О ком-то мечтает,
Вот только не знает,
Того, что она тоже чья-то мечта.

Она чья-то тайна,
Влюблённая тайно,
Но вздох с его именем спрятан в груди.
И спрятана нега,
Как лето под снегом,
А, значит, весна ещё ждёт впереди.