Нет над нами небес. Говорят, их в аду не бывает.
Нет ни солнца, ни звёзд, только жирный резиновый чад.
А за ним целый мир, он отсюда покажется раем,
Но туда не попасть - мы зажаты в тиски баррикад.

Обезумев, толпа с тротуаров срывает брусчатку,
Подставляя дождю обнажённое тело Земли.
Лижет пламя щиты, но стоят боевые порядки.
Рановато для нас погребальный костёр разожгли.

Слушай, «Беркут», теперь вариантов осталось немного.
Не тебе привыкать, так бывало и будет не раз.
Значит, «Беркут», пора нам с тобой положиться на Бога,
Если эту страну никому не спасти, кроме нас.

Продолжать с нами спор даже смерти самой опостылет,
И старуха с косой нахлебается горя сполна.
Разрывая виски, бьётся пульс в голове что есть силы.
Мы забыли давно, как звенит по утрам тишина.

Он не готовился к роли второй.
Он был самым первым в строю гусином.
За ним, разгоняя туман сырой,
Летели другие горластым клином.

Им плыть бы и плыть в облаках вот так,
Закон притяженья Земли нарушив,
Но вниз на ночёвку повёл вожак
Уставшие птичьи тела и души.

Холодное солнце ушло с небес.
Клин падал в озёра, о сне мечтая,
Когда по-пиратски, наперерез,
Взлетела картечь раскалённой стаей.

Шипела роса на стали стволов.
Стучали дуплеты, звенели нервы.
И рухнул вожак, подломив крыло, –
Всегда от засад достаётся первым.

Потом клубился дымок над костром.
Гуся подавали в брусничном соке.
И мною впервые его пером
Написаны были вот эти строки.

Я в ложь маскхалата пятнистую влез,
абрис человечий разрушив.
Пусть примет меня в нём доверчивый лес
Как брата – тепло и радушно.

И зверю, что, слившись с травой и листвой,
Меня изучает без толку,
Шепчу: «Ты не бойся, чудак, я же свой»,
К щеке прижимая двустволку.

Мой сектор стрельбы – вон, от чёрного пня.
Тайга тут недавно горела.
Кто выйдет на гарь – не уйдёт от меня,
Опутанный сеткой прицела.

Он вышел! А палец уже на курке.
Вжимаю его в холод стали.
И этот, с рогами, взлетел в кувырке.
В немыслимом сальто-мортале.

Налили мне спирта потом егеря.
Сказали мудреное что-то:
«Давай за охоту. Ну, в смысле зверья.
да жить, чтобы было охота».

Я спирт, не пьянея, как воду глотал.
А мозг мой трещал от натуги:
В ком больше звериного было тогда,
Во мне или в дикой зверюге?

Но надо ещё хоть бы парочку взять.
Тайга у нас нынче богата.
И я, отдохнув, залезаю опять
В пятнистую ложь маскхалата.

Бьют в горячую пыль сапоги,
Плачет флейта им в такт с переливом.
И на поле, от луж некрасивом,
Барабаны считают шаги.

Злые ветры из дальних округ
Долетели до хаты солдатки.
Заменили шинельные скатки
Бархат теплых и ласковых рук.

Знойный воздух полынью горчит.
В горле стон, перемешанный с болью,
Мы из дома уносим с собою
Запах хлеба из русской печи.

Час прощальный печалью одет –
Время, как лабиринт Минотавра.
А пока брызжут медью литавры,
Да свистит беззаботно кларнет.

Отыгрался оркестр полковой.
Пусть молчит – он ещё нам послужит.
Мы по тем же дорогам и лужам
Непременно вернёмся домой.

Опущен меч. Я вижу сквозь забрало,
Как пляшет смерть по иссечённым латам
Того, кто был мне другом и вассалом
И пал, моим же срубленный булатом.

Его я спас от сабли сарацина
Среди песков Земли обетованной,
А после он прикрыл щитом мне спину
От острых стрел мятежников-вилланов.

Смешалось всё: молитвы и проклятья,
И наша кровь смешалась в наших ранах.
Мы стали с ним вдвойне роднее братьев.
Мы с ним с Судьбою спорили на равных.

А ей порой достаточно и мига,
Чтоб стал врагом товарищу товарищ.
Тут всё в ходу: дворцовая интрига,
Любовный яд, железный лязг ристалищ.

И было так. Я выпил эту чашу.
А может быть, мы сами виноваты,
А не Судьба? Но смерть по латам пляшет
Того, кто был вассалом, другом, братом.

Никогда не вернуться, не встать галеону на рейд.
Молит бога напрасно крылатая дева с бушприта.
Здесь, в раю осьминожьем, на дне флибустьерских морей
Заставляет молиться другим божествам Атлантида.

Мы проходим над нею. Пока треугольник молчит.
Быстро крестится юнга, старательно – справа налево.
В тот же миг за кормою взвиваются в небо лучи –
И уходят беззвучно назад в треугольное чрево.

Заметались компасы – по курсу туманы висят.
Не всегда караваны из них без потерь выходили.
Мне рассказывал боцман: спиною почувствуешь взгляд.
Обернёшься – и кто-то мгновенно исчезнет под килем.

Говорят, тут бывает, что время замедлит свой ход,
И часы перестанут срок жизни считать посекундно.
Что раскроется бездна и страстно к себе позовёт,
И команда покинет к причалу спешащее судно.

Раньше в эти легенды не очень-то верилось мне.
Думал, байки морские – любителям тайны в угоду.
Только слышит акустик чужой разговор в глубине,
Да на утреннем пляже след чей-то уходит под воду…

Анне Васильевне Тимирёвой
и Александру Васильевичу Колчаку


Вёрсты желтых полей, мили тропиков синих,
Придорожная пыль да туман берегов,
А в начале пути где-то ты и Россия,
Опустевший причал да остывший альков.

Горьких не было слов, только слёзы украдкой,
Только холод щеки накрывала ладонь.
Я любовь на двоих разливал без остатка
Всякий раз, уходя то в снега, то в огонь.

В час прощальный, когда флаг Андреевский реял,
Доказательств любви вам хотелось всерьёз:
Ты просила, чтоб я возвращался скорее,
А Россия – чтоб я себя в жертву принёс.

Сколько жертвенных плах было полито кровью?
Нет числа алтарям на гражданской войне.
Ты не верила в смерть и в свечу в изголовье,
Но Россия живому не верила мне.

Не бывает без жертв ни любви и ни битвы –
Я молился за них возле братских могил,
И в последний свой миг прошептал, как молитву,
Что любил тебя больше, чем просто любил.

Замри и услышишь,
Как женщина дышит,
Волнует собою, волнуясь сама.
Тревожит, тревожась,
Наверное, тоже,
Любима безумно, любя без ума.

И верит безмерно –
Сама чья-то вера,
Молитвой свои обжигая уста.
О ком-то мечтает,
Вот только не знает,
Того, что она тоже чья-то мечта.

Она чья-то тайна,
Влюблённая тайно,
Но вздох с его именем спрятан в груди.
И спрятана нега,
Как лето под снегом,
А, значит, весна ещё ждёт впереди.

Не стучи к ней в окно. Не стучи
Так похожей на ветку рукой.
Не ищи под порогом ключи.
Не шепчи: "Я оттуда. Открой".

Ты не трожь её сердце, не трожь.
Душу слухами не береди.
Им цена до войны – медный грош,
А сегодня целковый, поди.

Обойди двор её стороной,
Пожалей её малых ребят.
Там, где ты погостишь, за тобой
Следом русские бабы кричат.

Уходи. Пусть придёт лучше он.
Хоть израненный весь, но живой.
На встречины взамен похорон
Пусть народ соберётся честной.

Ох, попляшут они. Ох, споют.
И поплачут. Не грех иногда.
А встречать им тебя будет тут
Недосуг. Ну, зачем им Беда?

Нас время позовёт: «Скорей, скорей, скорей!»
И память затрещит затёртой кинолентой,
Промчится мимо нас длиннющий ряд дверей,
И надписи, на них оставленные кем-то.

«Без стука не входить». Какой секрет хранят
И дверь, и тишина апартаментов старых?
В них прошлое твоё, в котором нет меня.
Но знать, что было там, не надо мне и даром.

А вот ещё одна: «Здесь хода нет. Стоять!»
Тут спрятаны два дня. Те самые. Ну! Помнишь?
И если вдруг решишь прийти сюда опять…
Ты только позови, и я приду на помощь.

Записка за стеклом: «Открыто. Навсегда».
И двери так себе, и нет засовов даже.
Сюда врезать замки не стоило труда.
Тут то, что не украсть – живёт здесь счастье наше.

Всё дальше коридор в глубь памяти ведёт,
И белый лунный свет струится по портьере.
И тени вдоль стены бегут, бегут вперёд,
И гулкие шаги. И двери, двери, двери…

Два дня туда, два дня сюда,
Поил коня у переправы,
И вот казачья слобода.
Её дома, погосты, нравы.

Там свадьба в роскоши обнов.
Под бас тягучий Благовеста
Жених, глядя поверх голов,
Ведёт под ручку в храм невесту.

А вот застолье у купца –
Справляет нынче именины.
Он сам с поклоном у крыльца
Уже гостей встречает чинно.

Промчался рысью эскадрон
И вплавь ушёл через протоку.
Качает рябь рыбацкий чёлн.
Костёр дымит неподалёку.

Звенит крестов иконостас –
Храпит урядник за амбаром,
Желтеет молнией лампас
На синем шёлке шароваров.

Так город В когда-то жил.
Жил не спеша, степенно, просто.
Но нет его, один кружит
Тщедушный ворон над погостом.

Он наполнил мечтой воздух нашего детства.
Он впервые сказал нам, что время не ждёт,
Что от долгих разлук никуда нам не деться,
Но за ними и встреч наступает черёд.

Мы искали его с той поры упоённо
В старых, пыльных хранилищах библиотек,
Где шумели ручьи Золотого каньона
И безмолвствовал в белом сиянии снег.

В эти строки ныряли, как шхуны в цунами,
В страшный вал океанской просоленной мглы –
Там Летучий голландец летел над волнами,
И секстанты неверно считали углы.

А когда, цепь порвав, уходили без всплеска
Якоря в глубину, где Нептун не бывал,
Я его у грот-мачты в промокшей зюйдвестке,
Со штурвалом в руках без труда узнавал.

Он кричал мне в лицо: «Поменял бы свой нрав ты!
Почему не сидится в тепле молодым?»
Но спешили упрямо его аргонавты,
Как тогда – в старину, за руном золотым.

Словно чайки на риф, мы взлетали на ванты.
Становились команды по-шкиперски злы –
Он сплетал наши мышцы в стальные канаты,
Он вязал наши нервы в морские узлы.

Нам норд-осты моря, словно книги листали,
И меж волн, как меж строк, видел тот, кто хотел -
Волк морской никогда не сбивается в стаи,
А в безмолвии белом не счесть черных дел.

Вот раскручен сюжет, мачты в небо упёрты,
Марсовые свои занимают места –
Завершался поход, и кончалась у порта
То ли повесть его, то ли наша мечта...

Я видел, как небесный дрогнул кров,
Когда они, свои раскинув крылья,
Тела тугие белых облаков
В широкие объятья заключили.

Наполнен одиночеством полёт.
А мир внизу сквозит тоской и стужей.
Им вряд ли в этом мире кто-то нужен.
Их вряд ли в этом мире кто-то ждёт.

Я слышал, как тревожно вскрикнул стерх,
Но дела нет им до тревоги птичьей.
В их лапах крепко сжата память тех,
Кто предкам их когда-то стал добычей.

Им сесть бы отдохнуть на сук ветлы,
Да только не оставишь обелиски.
И кружатся над полем Бородинским
Без отдыха чугунные орлы.

Ночь в июньское что-то одета
Из созвездий вечерней зари.
Разметав лопухи до рассвета,
Спят в полынном хмелю пустыри.

В мокрых окнах кварталов окрестных
Под прозрачной фатой фонарей
Млечный Путь украшеньем невесты
Задремал серебра серебрей.

Тёплым сумраком спящего сада,
Что притих за оградой резной,
У плеча полуночной прохлады
Притулился полуденный зной.

Под мостом у речного вокзала
Псом бродячим свернулся туман,
А луна наблюдает устало,
Как свершается этот обман.

Как пришедший из сказки заката,
С угасаньем последних лучей
Возвращается утром обратно
Сонный призрак июньских ночей.

Мы жили на планете Фаэтон,
И, как другие юные фаэты,
Любили галактическое лето
И верили в космических мадонн.

Мы рвались в рубки звёздных кораблей,
И, повзрослев, надеялись пробраться
Сквозь лёд Луны и жар протуберанцев
К другой небесной страннице – Земле.

Была в ней тайна древних ойкумен,
Но нас лишила сна совсем иная –
Живёт ли на Земле любовь земная,
А если нет, то что же там взамен?

Наивные, счастливые сердца –
Нам так хотелось, чтобы во Вселенной
Любовь, однажды вырвавшись из плена,
Все звёзды заселила до конца.

И мы нырнули в солнечный прибой:
Две яркие, красивые кометы,
На миг опережая скорость света,
Ворвались в мир планеты голубой.

...Кто видел, как зажёгся небосклон,
И две звезды упавшие сгорели?
А может, это к нам не долетели
Влюблённые с планеты Фаэтон?

.

Когда уже вовсю водили корабли
Фарватером меж звёзд далёкие Чужие,
Мы на Земле тогда немногое могли –
Лепить своих богов да крылья восковые.

Пусть небо нас простит, но так мечтали мы
Еще во времена Всемирного потопа
По-птичьи долететь до солнца и луны
И, свистнув Гончих Псов, бродить по звездным тропам.

А с этой высоты во времени поток
Нырнуть – текут же там тысячелетий реки.
В два взмаха переплыть и выбраться потом
В каком-нибудь другом, хоть в двадцать первом веке.

Мы лезли на утёс, чтоб, крылья распластав,
В оранжевых лучах парить легко и просто.
Но таяли от них и крылья, и мечта,
И плакали по нам прозрачным тёплым воском.

Эпоха, я твой раб. А ты – мой бог и царь.
Нужны тебе, как хлеб, герои и страданья.
Я бросил жизнь свою на жертвенный алтарь…
И людям путь открыл к законам мирозданья.

Есть грани у гранёного стакана,
Есть грани у гранёного штыка.
Вся жизнь вокруг сложна и многогранна,
А у меня всё ровное пока.

Мне нечем даже резать правду-матку,
Схватив, меня не чувствуешь в руке.
И взгляд мой не колюч, и нету хватки,
И рот мой постоянно на замке.

Я не обдам вас холодом цинизма,
Не плюну в душу и не брошу в грязь,
Не буду клясть, а просто справлю тризну,
Разгневать бога бранью убоясь.

Но время, говорят, и камень точит,
Когда его нещадно бьёт волна.
То справа даст, то слева, что есть мочи,
И вот уже по центру грань видна.

Да только от одной немного проку,
И будут без сомнения нужны
Две грани мне от нападений сбоку,
И третья – от налёта со спины.

И стану я гранёным багинетом.
Не взять меня без крови, господа.
Я правду резану – и ваших нету.
Но в спину не ударю никогда.

29 октября 1919 года. 4-я рота 3-го батальона Дроздовского офицерского полка, отступая, с разрешения командира батальона уносила с собой тело погибшего командира роты штабс-капитана Петра Иванова. Солдаты не захотели хоронить его наспех, опасаясь осквернения могилы. Они решили похоронить своего любимого ротного там, где надолго встанут в оборону.
Штабс-капитан Пётр Иванов был похоронен только в декабре 1919 года под прощальный салют 4-й роты.
(По мотивам книги генерала А.В. Туркула «Дроздовцы в огне»)

РОТНЫЙ

«Ну, что, вашбродь, пора», - летит цигарка в снег,
Тяжёлый вздох повис туманом на морозе.
И вот уже пришли на смену тишине
Стук кованых сапог и долгий скрип полозьев.

Примкнули мы штыки. Приказ нам Богом дан –
К нему доставить в рай бесценный груз конвоем.
Ведь в розвальнях у нас лихой штабс-капитан,
Вчерашний ротный наш, а ныне – павший воин.

Он всё шутил: «Меня ни водка не возьмёт,
Ни пуля и ни штык». Он был на «ты» со смертью.
Он был хитёр, как бес, и был живуч, как чёрт,
Но выбраться не смог из этой круговерти.

Осталась позади атака в полный рост.
Тогда перечеркнул смертельный визг шрапнели:
И блеск влюблённых глаз, и хмель пшеничных кос,
И смех бедовых вдов, и смятые постели.

Нам так хотелось выть. Мы плакали без слёз.
Мы прятали оскал за сжатыми губами.
И каждый про себя, как клятву, произнёс,
Что друга не отдаст врагу на поруганье.

С тех пор мы по полям заснеженным бредём.
Как злые псы с цепи, мы рвёмся в контратаки.
И ротный тут – ему привычней под огнём.
У них на свете том есть тоже передряги.

Он ляжет в землю там, где встанем мы навек.
Что будет этот век наш короток, мы знаем.
Но там душа его земной закончит бег,
И ангел передаст ей все ключи от рая.

В небе солнце над полем от зноя дрожит,
В пыльном воздухе душно, как в склепе.
Из нагретого золота вызревшей ржи
Поднялись офицерские цепи.

Барабанная дробь бьёт в полотна знамён,
Бьют сердца в аксельбанты с крестами.
Помолившись, за бруствер шагнул батальон,
Страх и скатки в окопе оставив.

Как на марше, винтовка взята на ремень,
Крепко сжата в зубах папироса.
Пусть не плачет, согнувшись над нами, сирень,
Пусть жару сменят белые росы.

Нам Всевышний уже выдал траурный счёт,
Чтоб небесное войско пополнить.
Если юнкер безусый на небо уйдёт,
Строй сомкнут капитан и полковник.

Пусть не шлют нам родные вдогонку поклон,
И не застит глаза день вчерашний,
Чтобы лучше друзья в позолоте погон
Узнавались в аду рукопашной.

Вот упал знаменосец. Нас дальше влечёт
Триколор нарукавного знака.
Через пару мгновений кого-то ещё,
Унесёт штыковая атака.

Тишина зазвенела, как сломанный штык,
День сбежал в придорожный овражек.
А на старом погосте под клёном возник
Пантеон офицерских фуражек.

При крещенье давали нам всем имена,
Мы с нательным крестом их носили.
Имя наше и участь на все времена -
Сыновья непокорной России.

Ей пели гимн в тот вечер соловьи,
Во фрунт тянулись стройные деревья,
Как будто я не клялся ей в любви,
А присягал на верность королеве.

А что? Я за. Мы б правили вдвоём
Страной Любви. Но только огорчало,
Что стал я не любимым королём,
А только лишь возлюбленным вассалом.

И началось: "На эту не смотри!
А той, в манто? Не много ли вниманья?
Меня давно восточные цари
Зовут к себе. Гляди, уеду, Ваня.

У них тепло, и лето круглый год.
А минус сорок нету и в помине.
Там эта их… принцесса Турандот
Зимой по пляжу шастает в бикини.

А есть ещё китайский мандарин.
Ему лет сто, но он богат, хотя бы.
Сбегу к нему, а ты тут спи один.
Боишься, что ль? Тогда – со снежной бабой".

Что делать мне? Никак я не пойму.
Покоя нет от этой феодальши.
Чуть не по ней, так гонит на войну,
А нет войны – тогда куда подальше.

Ох, тоска моя. Душу всю вытянет.
Третий день чересчур уж спокойненько.
Призадумался я – может, выйти мне
На большую дорогу разбойником?

А на ней помахать, может, палицей,
Под луной поиграть, может, ножиком?
На проезжих красавиц попялиться,
Полонянку себе выбрать, может быть?

Оказалась бы мне она по сердцу.
Страсть как влюбчивы мы-греховодники.
Перед ней на колени бы бросился,
Соболей бы швырнул я ей под ноги.

И сказал бы, что мне она нравится,
Что из тыщ на неё выпал выбор мой.
Вот, мол, сердце моё, раскрасавица.
Для тебя из груди буйной выдрано.

А она поведёт этак плечиком,
Тоже, видно, бабёнка бедовая:
- Коль попала в полон – делать нечего.
Только бога гневить, не готова я!

И ударю тут оземь я шапкою:
- Обвенчаюсь с тобою тогда уже!
А в ответ мне: - Судьба моя жалкая –
Я, который уж год, милый, замужем.

А сама из меня душу вытряхнет,
Прижимаясь ко мне – не тихоня, чай.
И шепнёт еле слышно на выдохе:
- Что стоишь? Ну, давай же, разбойничай…

В небесах за звёздным поворотом,
Поищи, а встретишь – позови,
Бродит меж закатом и восходом
Неземное целое любви.

Пусть обжегшись о горячий шёпот
В предрассветной сонной тишине,
Это неизведанное что-то
Силуэтом светится в окне.

Свет ворвётся через шторы клином,
Что ж, слепые звёзды нас простят –
Нет у поцелуев половинок,
Мы любовь не делим по частям.

Встретить только раз, но чтоб до пота.
Встретить, словно Спаса-на-крови…
Боже, как прижать к себе охота
Неземное целое любви.

Мы на войне. В который раз…
Кавказ. Туман. Тепло. Тревожно.
- Привет, бойцы! Ну, как у вас?
- Да вот обстрел. А так - жить можно.

Обстрел... Тут лучше б не смотреть -
Прошит УАЗ насквозь. Навылет.
Влетала из "зелёнки" смерть,
А в небо души уходили.

Оплачут этих четверых
Их жёны, нет, уже их вдовы,
А под прицелы вместо них
Другие четверо готовы.

Дай, Боже, им пройти маршрут,
И с боевых назад вернуться.
А жёнам их, когда заснут,
Наутро женами проснуться.

Дагестан. Каспийск.
Ноябрь 2012 года.

Из истории обороны Брестской крепости. [i]Старший сержант С.М. Кувалин, попавший в плен 1 июля 1941 г., вспоминал: «Числа 14-15 июля мимо нас прошёл отряд немецких солдат, человек 50. Когда они поравнялись с воротами (Тереспольскими), в середине их строя неожиданно раздался взрыв и всё заволокло дымом. Оказывается, это один наш боец ещё сидел в разрушенной башне над воротами. Он бросился с гранатой на немцев, убив человек 10 и многих тяжело ранив. Кто он этот безвестный герой, мы не узнали, хоронить его нам не дали»

Я прыгну молча с башни Тереспольской –
На крик предсмертный много силы надо.
Седой, ослепший, я – сильнее войска,
Хоть за ремнём всего одна граната.

Заходит в крепость гренадеров рота -
Блицкриг для вас закончится сегодня.
Вы шли за Бранденбургские ворота,
Чтоб тут войти в ворота преисподней.

Здесь ждёт вас призрак в рваной гимнастёрке,
Обмотанный кровавыми бинтами,
Не верящий ни в бога и ни в чёрта.
Смотрите, он как раз сейчас над вами.

Я тот, кто в ад поверить вас заставил,
Чью тень жгли огнемёты в каземате.
Была охота на меня без правил,
И вот он я. Ну, что ж, берите. Нате!

Мне б вас с собою прихватить десяток,
А может сто, а лучше даже двести,
А если б тыщу, но одна граната...
И я лечу на белокурых бестий.

Рассвет в тональности бордо.
Но в пулемёт вползает лента,
Чтоб разделить одномоментно
Нам жизнь на «после» и на «до».

Незло и сухо скажет: «Пли»
Субъект затянутый в кожанку,
И упадём мы за изнанку
Сырого рубища Земли.

На жизнь мы не таим обид -
С ней разошлись в бою жестоком.
Спасибо тем за встречу с Богом,
Кто сквозь прицел на нас глядит.

А там за бруствером могил
За нас останутся кумиры:
И автор строк «Войны и мира»,
И автор слов: - Я Вас любил…

Ручьи наполнят суходол,
И станем мы травой в дубравах,
А им... Им жить в портретных рамах.
По этажам и классам школ.

И будут дети от и до
Читать романы их упрямо.
Выходит, падаем не зря мы
В рассвет тональности бордо.

Музыка мёртвой петли -
Нервы звенят, только тронь.
Манит, танцуя вдали,
Глаз твоих чёрный огонь.

В пламя влетел. Обожгло.
Что ж? Для того и живём.
Счастья коснувшись, крыло
Вспыхнуло чёрным огнём.

Я загорелся, как жил, -
Ярко и всем напоказ.
Падаю, крылья сложив,
В черное зарево глаз.

Пляшут опять в вышине
Чёрные космы огня,
Да остывает на дне
Пепел таких же, как я.

Говорят, у мужчин не бывает такого,
Но, когда пыль веков из учебников тряс,
Мне щипало глаза на полях Куликовых
От пробитых навылет, изрубленных ряс.

Были детские сны, за ночь по два и по три –
Лик Христа на хоругвях московских полков,
И мечи у принявших монашеский постриг,
А доселе обычных, как все, мужиков.

Им бы в сумрак церквей – за спасенье молиться,
Заменить бы молитвами бред ворожбы,
А они шли на брань, осенив у божницы
Троекратным крестом бесшеломные лбы.

Обжигал мои уши их шёпот горячий:
«Дай же ратникам, Боже, победы в бою,
Встань с мечом и щитом с нами рядом, иначе
Не познать нашим ворогам славу твою».

Злое ржанье коней, с треском сломаны копья,
Что-то острое жарко вонзалось мне в грудь…
Просыпался от взглядов чужих, исподлобья,
Но хотелось вернуться, хотелось заснуть.

Возвращался туда, где, роняя лик божий,
Уходил к праотцам новоявленный гридь.
Прорубаясь к нему, я был ранен, но всё же
Возле самых копыт смог хоругвь подхватить.

И теперь уже сам, бесшеломный, бесстрашный,
Осенённый крестом и с крестом на груди,
Потерявший друзей в кутерьме рукопашной,
В поредевших полках шёл с Христом впереди.

Я из детства пришёл к куполам золочёным,
Божьей волей не брань – схима доля моя.
Там, открывшись крестам, в облака облаченным,
Разметались мои Куликовы поля.

Гридни (ед. ч. «гридь») — в Древней Руси княжеские дружинники, телохранители князя.

Мы все там будем – это не секрет.
У бога есть два очень разных света:
На этом – тьма и суета сует,
На том – покой и очень много света.

Никто не знает, как туда придёт –
Шагнули в жизнь, дороги не проверив:
Один закроет грудью пулемёт,
Другой затихнет под скамейкой в сквере.

Не избежать на этом свете дня,
Когда на том, дождавшись скорбной даты,
Придёт встречать ушедшая родня
Радушно – трезвых или зло – поддатых.

Они оттуда в вечность не зовут:
– Здесь благодать, но вы живите, братцы.
Ценнее – жить хоть парочку минут,
А мы готовы вечно дожидаться...

Там хорошо, где нас с тобою нет,
Но будем жить по дедовским советам.
Мне до смерти на тот не светит свет,
Давай подольше поживём на этом.

Опять мне надо на войну.
Зажата нервно сигарета,
И беспокойный луч рассвета
Никак не даст вернуться сну.

И вот поёт, к себе маня,
Мне ангел в мареве небесном.
Опять смотреть я буду в бездну,
Она в ответ смотреть в меня.

Опять идти сквозь зной и лёд,
И знать, что станция "Обратно*
Уже за точкой невозврата,
А значит путь один – вперёд.

И я пошёл, чтоб, встретив там
Врага, в сражении упорном
Вонзить клинок туда, где горло,
Нет – ахиллесова пята.

Чтоб, выпив славу, как вино,
Как сто наркомовских из фляги,
Кхе-кхе... девчонку из общаги
Смущённо пригласить в кино.

С высоты, горизонтом зашторенной,
Облаками закрашенной набело,
По упавшей звезды траектории
Ты спустилась ко мне белым ангелом.

Я возлюблен небесною женщиной
За обычность – за силу, за слабости,
Бесконечному счастью завещанный,
Отмолённый у зла и у зависти.

Всё тобой прощено, что прощается,
А за тем, чему нету прощения,
Пусть рассвет по утрам возвращается
Неизбежным огнём очищения.

Оживут в полумраке оранжевом
Зеркала с отраженьем раздвоенным.
Будешь ты в них моим белым ангелом
А я рядом с тобой – белым воином.

Вы – мой неудавшийся опыт.
Исчез наш роман, будто не был.
Я слышал, как крыльями хлопал
Амур, улетающий в небо.

Он больно вытаскивал стрелы,
Попавшие в сердце когда-то.
И тут же рукою умелой
В колчан составлял их обратно.

Стирал с них любовь белокрылый
Мальчишка с гримасой паяца.
Так, значит, угодно Вам было,
И стрелы ещё пригодятся.

Как сам Вельзевул в преисподней,
Предавшись кровавым утехам,
Смеялся крылатый негодник
До боли знакомым мне смехом.

Язвительно крыльями хлопал
Амур, исчезая бесследно.
Вы – мой неудавшийся опыт,
И чья-то чужая победа.

Ты веришь в то, что кошки лечат боль?
Вот так и я, как ты - бескомпромиссно,
Не верил, как не верил бы любой,
До встречи там. В Чечне. У обелиска.

В то утро друг мой растолкал меня:
- Поэт, нашлась тут музе работёнка –
Погреться возле Вечного огня
К нам чья-то кошка привела котёнка.

Лежит семейство. Нос прикрыт хвостом,
В глазах зелёных полыхает пламя.
Глядел на них, а думалось о том,
Как там жена, и полегчало ль маме?

- Ну что, бродяги, чем кормить вас мне?
Я гладил их. И рассыпался прахом,
Хоть на войне всегда, как на войне,
Весь этот мир жестокости и страха.

Ты веришь в то, что кошки лечат боль?
Вот так и я, как ты - бескомпромиссно,
Не верил, как не верил бы любой,
До встречи там. В Чечне. У обелиска.

Чечня. Урус-Мартан.
ПВД ОМОН "Кречет"
Декабрь 2012 года.

Кто эта девочка на чёрно-белом,
Прошлой эпохой оставленном фото?
В юном создании мне, между делом,
Очень родное почудилось что-то.

Чудо курносое с пристальным взглядом.
Судя по возрасту, мы с нею ровня.
Вместе учились? Да. Кажется – в пятом.
Вспомнил. Но, надо же, имя не помню.

Были далёкие, первые встречи.
Как бы случайные. Что тут такого?
Шли и молчали мы с ней каждый вечер,
Не в состоянии вымолвить слова.

Сколько исписано парт и скамеек.
Школьные жанры. Вы знаете сами:
Клятвы, признания. Кто как умеет.
Я – больше в прозе, она всё - стихами.

Имя не помню. На полном серьёзе.
Память истёрлась от времени, что ли?
Стойте. Припомнилось. Я на берёзе
Ножиком вырезал: «Саша плюс Оля»

Что там написано на обороте?
«Помни всегда. Я люблю тебя. Тома»
Тома? Такой в классе не было вроде.
Жалко, конечно. Но мы незнакомы.

Кот пропал. Во дворе. Серо-белый такой.
Желтоглазый. Пятно, будто родинка.
Нет его. Мы с сестрой потеряли покой.
Ждём. Не видели? Дяденьки? Тётеньки?

Может, взял его кто? И он где-то живёт?
Возвратите потом забияку нам.
А пока пусть у вас. Ничего. Только вот
Наша мама всё время заплакана.

Только папа сказал: - Не придёт крысолов…
И умолк, а в глазах - столько горечи.
То, что дальше – понятно, конечно, без слов.
Да нам верить в такое не хочется.

И мы ждём. Третий день. Третью ночь до утра.
Если видели чудо усатое,
Помогите найти. Подпись: Брат и сестра
Ивановы. Квартира – двадцатая.

Я стою у шоссе. Надо мною повис
Пыльный зной. Мне б махнуть да уехать,
На подножку вскочив. Только я – обелиск,
У обрыва последняя веха.

Прикрывая отход в том бою в круговой,
Я кричал лейтенанту Серёже:
- Ты мою не бросай, если что-то со мной!
Он в ответ: - Обещаю. Не брошу.

Я остался. Нас всех наградили потом.
Честь по чести. Живых и убитых –
Им на грудь ордена, а мне парочку тонн
Уходящего в небо гранита.

И опять автомат на гранитной груди,
И опять, как тогда перед боем –
Тишина позади, тишина впереди,
Значит, снова – один в поле воин.

Приезжала жена. Часто. К слову сказать.
Чтоб побыть тут хоть самую малость,
И уйти, вытирая сухие глаза, -
За войну слёз у баб не осталось.

А потом, как-то раз, вдруг пришла не одна.
Всё бывает, я знаю. Но всё же.
В том, кто был рядом с ней, я узнал, вот те на,
Моего лейтенанта Серёжу.

По тому, как смотрела она на него,
Так знакомо, скажите на милость,
Догадался я вмиг, и гадать тут чего?
Промеж них всё давно получилось.

Постояли они и, обнявшись ладком,
Побрели в придорожную осень.
Обязательным был лейтенант мужиком –
Обещал, ведь: - Не брошу!
Не бросил…

Вот они. Степняки. Посмотри, сколько их!
Саранчи прошлый год меньше было.
Низкорослые все. Где набрали таких?
Только тот – на коне… Тот – верзила.

Вызывает на бой. Слышь? Кричит что-то нам.
А глазами, злодей, так и рыщет.
Что притихли? Не бойсь. Подожди, сатана!
Тут нашёлся тебе поединщик.

Нате щит, мужики. И кольчужку сниму.
Это всё пригодится вам, братцы.
Для задумки моей мне броня ни к чему,
В ней до ворога трудно добраться.

Я прикинул на глаз, что копьё у него
Моего дольше на два аршина.
Даст господь – доскачу, да, вот толку с того –
На подходе собьёт, ведь, вражина.

Это, если в броне, а когда без неё,
Никуда басурману не деться.
Пусть подцепит поганый меня на копьё,
А я прямо по древку – до сердца.

Прощевайте покудова, други мои,
Мы в раю, чую, свидимся к ночи.
Пусть готовит Спаситель нам блага свои.
Ну, встречай сына грешного, Отче!

Безвозвратный билет
Дал ему одноглазый фельдмаршал,
С того света возврата
На этот, как водится, нет.
Но пошёл не на смерть,
А к победе уверенным маршем
По французским тылам,
Как по лезвию шпаги, поэт.

Зелень русских дубрав –
Колыбель молодецкой атаки.
Ловит ветер на пики
Ахтырских гусар эскадрон.
Режут ноги коней
Закалённые в пламени злаки,
Слышен в залпах орудий
Прощальный рефрен похорон.

Не падёт он в сраженье
Геройски от пули французской,
Не снесёт его голову
Прусский тяжёлый палаш.
Он отдаст свою молодость
Юной красавице русской.
Ждите, дамы, Дениса,
Ведь завтра он искренне ваш.

Из боёв и сражений,
Из дальних и долгих походов,
Не оставив ни крохи,
Ни толики чести врагам,
Принесёт он Отечеству
В дар величавую оду.
Ну, а вам – бриллианты
Блестящих своих эпиграмм.

В жарком трепете свеч,
Под волнующий такт менуэта,
Когда сердце взлетает
И замертво падает вниз,
Лёгким жестом повесы,
Гусара, героя, поэта
Вашу руку к губам
Поднесёт элегантный Денис.