Снег идёт, снег.
Бездонное, бескрайнее
Одиночество.
Басё

I
В начале безымянный снег,
Метель без имени.
И без названья льды на всех
Забытых зимниках.
Сначала сосны без имен,
Но если длится тот же сон,
Приходит имя.
Уже не снится тонкий клен,
Жизнь протекает испокон
Подспудно, мимо...
Пускай вода венозных рек
Не привлечет кораблик дальний -
Пожили мы артериально,
Пора в лицо запомнить снег.
Который, может, и не к нам
Идет в предутренних потемках,
Но мы назвали имена.
Они, как лед в апреле,
ломки.

II
Деревня в снег зарылась, как глухарь,
За белой полосой закат багровый.
Сугроб такой, что позабудь ухналь -
Тут до весны не сыщешь и подковы.
А с крыш не капает: под крышей снег.
Природа или смерть глядит на свечку?
Белел снежок - да почернел в окне,
И черным дымом дом живой помечен.
Чтоб в летних снах не загорела кожа,
Недолго снится лето, впопыхах...
Природа или смерть? Одно и то же.
Деревня в снег зарылась, как глухарь.

III
Где белая нефть поэтов,
Скважинами метели
Рождаются меж деревьев,
Под лапами тяжких веток.
За боязнью птиц в укрытьях,
За поездом по бескрайним
Немым деревням, что тайно
Давно в мегаполис слиты.
Густейшее населенье:
Мизинец на километр
Квадратный. Но круглый ветер
Ветвисто качает тени.
Готова дичать корова,
Крадется Китай с жень-шенем...
Из облачных месторождений
Снег фонтанирует снова.

Нет и не будет слова.

В сонную воду, где ряска и лилии,
Пересменка тумана и камышей,
Пересмешники перышко уронили,
Неразлучники пение уронили.
Сколько пригоршней времени... Все страшней
Наблюдать, как уходит оно сквозь нас -
Мимо губ твоих бледных и темных глаз.
Мимо легкого тела, в котором - ртуть:
Эта жажда древнее воды в пруду.
Не признаются карпы, что видели вечность:
Жажда корнем древесным их обовьет.
Чтоб не жгла изнутри неспокойные плечи,
Ты гасила ее. И... растила ее,
Чтоб сожгла изнутри неспокойные плечи.
Бедра - белые корни в зеленой воде.
Небо ходит по дну. Поцелуи все легче,
Ибо искры они, но костер - поредел.
И запомнится сердцу не пламя, не жажда -
Только мрак, что нисходит на пепел двух тел.
То мгновенье, когда
Не дышалось так слаженно,
Как не будет дышаться
Ни с кем и нигде.

Когда включаю громко музыку,
прибегают соседи.
Все преимущества частного дома:
снизу стучатся демоны, сверху - ангелы.
А для людей на воротах табличка:
"Осторожно! Злые бесы и ангелы!
Порча. Проклятие.
Наказание за грехи.
Пух и перья".
Наверное, люди до сих пор
учат друг друга читать,
учат друг друга бояться...
Их домики дремлют, выдыхая детей,
считая следы на снегу,
ловя сосновыми пазухами сосновые искры
сосновых бань.
Над срубленным лесом
хвойная музыка.
И затихает моя.

Там, где старой вечности костяк,
Новой вечности воткнули черенок,
Расплодили белочек-летяг,
Чтобы сторож выпивать нормально мог.

Где вовеки не молился богомол
И цвели неприкасаемо цветы
(Истинно могила и танцпол),
Возводили православный монастырь.

Мигом обессмертилась душа -
Вечность новая, наверное, длинней?
Сторож крестит на губе лишай,
Гонит чачу, гонит бесов во свиней.

То голова Гафиза,
Что над собой не властен(с)

Мне как-то утром купили дом,
То есть сказали: это твой дом
С восьми до потом. Не прячься, как сом,
Не плачь с квартирантами в унисон.
Ты теперь - часть нашей дружной части,
Ты теперь нужен и часто счастлив.
Что там на съемном твоем, клопы?
Съемная лампа? Съемная пыль?
Можно втянуться, дело привычки.
Всякому уху - своя затычка.
Останься у нас. Здесь по регламенту
В стадии замысла мухи замерли.
Только стерильность целует глаза.
Здесь - корпуса, корпуса, корпуса...
Будто зовут в глубину: не печалься.
Слушая шорох колес начальства,
Спи осторожно. Избавиться бы
От жизни до нас. Забываешь... Забыл...
Останешься?
- Нет, не останусь. Смерть,
Если сквозь ветви лимона смотреть,
Танцует в темном углу палаты.
Словно возлюбленная Гафиза,
Легка, прозрачна. И ждешь стриптиза,
И умоляешь: "Хватит". И странно:
Каждую ночь я прошу охрану
Не пропускать, но надеюсь, верю -
Тонкой змеей миновав барьеры,
Будет все ближе. Преобразится:
Станет змея легкокрылой птицей,
Птица - женой, а жена - забвеньем.
Черные косы, белые тени...
Время, пространство - нелепый ребус.
Но есть лекарство, оно безвредно,
Одно навеки.
Где моя пыль?..
Бледная лампа, съемная быль,
После уколов и препаратов,
Перед приходом любви Гафиза,
Благослови половину жизни
И освети
все углы
палаты.

..я внезапно оказываюсь схваченным прямо
на улице,
оказываюсь сброшенным в какой-то
кошмарный застенок
среди бела дня...

..пять минут от моего звонка до твоего перезвона
я шел домой из магазина,
словно проходил по "делу петрашевцев"..

..такой уж здесь климат..
(С) Роман Иванов (Сброшенный звонок)

Известно - экологии кранты.
Тому виной немного я и ты,
Энергосберегающая лампа,
Аэрозоль, заводов миллиард,
Харизма денег и харизма Трампа,
Но больше денег... Увядает сад,
Луна "посветит" легкие планеты,
А там такие пятна, что назад
Дороги нет. Да нам над винегретом -
При том, что и в сознании салат,
И в сердце черт-те что - плевать на это.

Никеша покупает мармелад
(На аппетит пока что климат не влияет)
И думает: "Она была мила
Вчера, во время наших излияний.
И как я эту щучку подцепил
Средь офисного скудного планктона?
Не верится..но, кажется, долбил
На кухне прямо. Ямбами. Достойно.
Она еще не знает про верлибр,
Который завсегда ношу в запасе.
От насморка куплю щас эвкалипт
И позвоню. Чего тянуть пластмассу.
(Как видим, CO2 влияет на мозги -
Слабеет восприятие и разум).
Не помогающий нам выжить,
помоги
Паломникам случайного оргазма,
Что странствуют по кругу - жертвы века:
Ночь, улица, фонарь, любовь, аптека.

Никифор учащенно дышит газом,
Дрожит в деснице с выпивкой пакет -
Он мармелад сменил на водку сразу.
Звонит. Но "щучка" - сбросила. О нет!
Взорвался крик. Упала тьма. И трое
К Никифору подходят: "Паспорт где?"
И бьют газетой по пижонской бороде;
Поэт настигнутый дрожит и тихо воет,
Роняет выпивку, достоинство; понять
Напрасно силится...
- Ну, признавайся, блять!
"Зеленые" листовки ты разносишь?
Ты Николай Бурштынский-Молочков?
Создатель климатических кружков
И автор книг "Как вымер долгоносик"?
Сейчас укоротим.
- Я не "зеленый", нет!
Я синий. Пью за Родину. Поэт.
Вот справка ЖКХ: воспел уют квартирный.
Никифор Молочков. Хозяйственный и мирный.
- Ты - мокрый. Напужался, видно... Рано
Обиделся... Иди стирай штаны.
И помни: наш завод - безвреден и уранов!

...Видение исчезло. Свет луны
Поэту намекнул, что пятна не исчезли.
Так сброшенный звонок
бросает сердце в бездну.
Кой-как дошел домой. А там - она звонит.
Никеша выпил, высушен и вымыт.
И говорит с любимой, говорит.
Про все, про все.
Но только не про климат.

Сухой травы внезапный всполох
И мошкары переполох.
Потом с холмов глядишь на город,
Как будто бы глядишь на горы,
Как будто бы не ты, а бог.

Устроив муравьям гоморру,
Вдруг зажигалку поднесла,
А тонконог легко и скоро
Раскинул жаркие крыла,
Как будто бы собрался... в город.

(Упали крылья - поползла
Змея, шипя про крематорий).

Гадюку огненную я
Успел поймать.
Здесь, безусловно,
Земля и дождь начнут с нуля
Все, кроме тонких богомолов,
Что гасли, в пепле шевелясь.

Так гасла и любовь моя -
Сухой травы внезапный всполох.

Выходил из глазницы сон,
Проходил по пустым местам
Мимо шатких земных колонн,
У последних деревьев стал.
Выплывали из яблок сны.
Чаще все-таки из глазных,
Чем обычных, которых тьма
На окраине сада. Мать,
Я не ждал твоего письма,
Как не ждал от себя зимы.
Но пришла от меня - зима,
От тебя - вереницей сны.
Побрели по чужим местам,
Будто где-то остался я
На окраине сада... Там
Замело. А они стоят.
Так и будут стоять теперь
От зари до немой зари.
Как сквозь них написать тебе
Виноградные сентябри?

Война писала текст сплошной, не редактируя,
Солдатик спрашивал: "Хозяйка, где пробел?"
А солнце падало за рощицей сортирною
В бронемашину, ибо равен их пробег.
Пора, пора, бронемашина, стать нам ржавыми:
Проснулся в небе снег, предвестник холодов.
Локальная всегда мечтает быть державною
И шепчет по углам: готов? готов? готов?
В степи пробелов нет: шелками-паутинами
Затянется жерло - знать, очередь глазниц.
Когда зрачок - паук, солдаты проходимые,
Там в черепах звенит отсутствие границ.
Когда зрачок-паук следит за голубянками,
Их маленькая жизнь такая шелуха,
Что нет заслонов ей.
...Но белыми портянками
Но этом берегу
уже не помахать.

Уцепилась за закат багровый
Проволока жгучая - и ждет.
На звезду Быка молчит корова -
Молоко, глазищи да приплод.

Счастлива она? Вполне несчастна?
То же, что о самости спросить.
Тень свою боднет - и вся виньяса.
Кровь возьмут - и вся растрата сил.

Перед лесом - смрадные лагуны,
Сетку рвут от скуки секачи.
И мычат так разнотравно луны...
Ты хоть однотравно замычи.

Как бы избавиться мне
от вредной привычки:
Живущих считать, подсчитывать кислород.
Лицо освещать демографической спичкой:
Родишь мне Ганешу? Хобот чтоб, а не рот.
Мамонт чтоб, а не слон. На линейке времени -
Стрелочку видишь? - чтоб он назад вырастал.
Где во снах ледниковых индрикотерии
Веточки щиплют. Ковер для садханы там
Сниму для тебя, только укажешь тигра.
Выбор велик( выбираем клещей и блох).
Умрешь в двадцать два от... настоящего тифа,
Я - в двадцать семь. Долгожитель. А серебро
На висках оставим лучшему кикабидзе,
Всем, кого холит убийца-антропоцен.
Нашему сыну не надо за счастье биться.
Если в пещере-раскраске он встретит львицу,
То нарисует ей несколько львиных сцен.
Видишь - летит в гималайской скалистой шапке,
Верхом на лавине,
весел, умен, велик.
Рыбы на дне кистеперо рисуют Шакти -
Мне двадцать семь - на песке узнаю твой лик.
Есть у Вселенной хозяин - пора затихнуть.
Небо ветвится, льды отступают, вода -
Чиста словно лист. Повсюду встречаю тигра.
Ты для меня
пожалела его тогда?

Как бы избавиться мне...
Не линяет память.
Спичка становится тысячей тусклых свеч.
Мы, в человечестве спрятавшись, засыпаем -
От человечества тигры придут стеречь.

Для мертвой утки все снежинки - красны,
Все звуки - выстрелы, вся рыба - не нужна.
Закат мельчает, став собачьей пастью.
Закат сегодня - зубы да слюна.

В глазах стоят забытые травинки.
Весною вспомнятся: гнездо из них совьем.
Теперь лети - под облаком сибирским -
На перекличку с мертвым глухарем.

Все, что с собою взял,
Все, что забрал из дома,
Встретит твои глаза -
И догорит соломой.
Все, что дала змея,
Все, что отняли вина,
Все, что с собою взял -
Даже не половина
Того, что дарит твой взгляд.
Да только смотреть нельзя:
Мне не успеть назад,
Чтобы вернуть, что взял.

Когда я тяжело трудился,
будучи рабом,
Небо рассыпалось под вечер мешком пшена,
Но это была - тишина.
Когда я отправлялся в поход, оглядываясь на дом
( Иисус и Папа говорили: не на...),
Но я обернулся:
Там была тишина.
Когда я возвращался из похода -
чтоб стать рабом,
За спиной в красных лужах молилась страна.
Змеилась в песках тишина.
Я нес перец за пазухой, в сердце - Господень гроб.
Сына в поход отправляла жена.
Я оставил гроб у ворот. И ждал.
Тишина.
Сыну семь лет. За ним ходила Луна.
Еще тысяча лун, я б свободу ему купил
( Апостол Павел и Папа говорили: не на...).
Говорили и делали. С неба пошел опил -
Ангел стелил. И Папа дальше стелил...

Мы все лето и осень
рубили дубовый лес.
А потом я не мог. В тишине догорали пни,
Остывала зола. Я не верю, что ты - воскрес:
Твой Отец и доныне кричит
немотою птиц.

Абрикосовое дерево весной…
Ветками его - весна богата.
А зима богатая сосной:
На морозной зелени распяты
Призраки мертвеющих берез;
Кажется, что ветром их уносит.
И откуда жизнь таких берет?
А они ее откуда? Абрикосам
Ночью падать в лесополосе.
Словно чаши, полниться к рассвету.
В чашах - муравьи. Известно всем:
Август пьет
и провожает лето.
Впереди - мгновение одно -
Призраки берез блуждают в соснах
Выходом астральным или сном-
Лихорадкой
рощи абрикосовой.

I
пион

Ты, пион, в поля не убежишь,
Головой забора не проломишь.
Привезут солому - продержись:
Будешь весь засыпанный соломой.
Прибегут собаки и коты.
Дети, чьи ладони в шелковице,
Подопрут. Кленовый твой костыль
Им потом три жизни будет сниться,

Как уйдут отсюда на пустырь.
С ветром полетит вослед солома.
Ты еще не умер, не остыл -
А забор поломан.

II
чабрец

Скулит собачонка в заброшенном доме,
Горит сковородка луны.
Спала ли ты в молодости на соломе,
Чабрецовые видя сны?
Конечно, спала. И сейчас - на соломе.
Укусит зима, как змея.
Погаснет собака в заброшенном доме,
Бесхозная свечка твоя.
Менты, словно зимнее солнце, не греют,
Но светят фонариком в дом.
А снег на руках и на шерсти ржавеет,
И пахнет сквозняк
чабрецом.

III
тысячелистник

Никого не убило, не размазало,
День - преспокойный. Тише воды.
Бирюзовое небо под камазами
В лужах, красноватых от руды.
Здесь машины вымирают мамонтово,
Моментально, только человек
Залюбуется закатной ржавой лавой,
Сном тысячелистника в траве…
Тишина рулеткою измерена,
Внесена в компьютерные свитки.
Темноту, что спит на дне карьеровом,
В бок толкают древние улитки.

Позвольте, София, поздравить вас с тем, что вы
Не лань изначально, а лев или даже - львы.
Тигрица София полна лошадиных сил
И стала гражданкой исламской страны. Мессий
Плодила Аравия ранее. Ныне так:
София пьет кофе,
София пьет нефть,
Пьет мрак.
Софии доступны эмоции. Интеллект
Ее не сравним с интеллектом живых калек,
Что вязнут в словах, с трудом подбирая слово.
Она готова к словам. И слова - готовы.
Они своевременны, как лепестки цветов
После коротких ливней. Впрочем – вокруг бетон,
Слоновая кость, красное дерево, мрамор.
Бежевая София,
Всякий мужчина б замер –
В тяжелой лачуге или легчайшем замке –
Перед тобой. Немея. Недостает от самки
Лишь аромата. Пока, при таком раскладе,
Ты проиграешь любой деревенской наде.
Хвала разработчику. Может, его жена
Была не изящна; возможно, дочь – не умна.
В тебе все сбылось. С усердием и охотой
Гений трудился. Всю до конца разработал?
Если бы за полночь, водки невкусной вмазав,
Добавил тебе божью искру оргазма,
Возможность быть матерью… Только вот что родить?
Первая ласточка комом. Бройлеры - впереди.
Если лет двести на запад смотреть в окно,
Можно ковчег увидеть. В субботу привозит Ной
Каждой Софии по паре. Довольны страны:
Софию - на ферму, в офис и даже на ночь
Одинокому грустному пенсионеру…
Трудно быть массовой. Все-таки лучше - первой.
Правда, София? Люди пока осторожны.
Это – дорога. Сходи посмотри бездорожье.
В тихих отстойниках лупятся лягушата.
Другой разработчик. Там все не так…
хорошо.

Спит рыба в ямах ледяных.
И люди спят. Дымок над хатами.
По глубине различны сны:
Большие рыбы и губатые
Спят мертвым сном. Они - свежи.
Живые люди - не до свежести -
Уснули глубже. Поле ржи
Им снится реже, реже… Бред - шерстить
В забойном цехе сна. Ведь там,
Над подсознательным их силосом,
Не аналитикам витать -
Решать попам: а не вселилось ли?
И отчего не снятся сны?
И ночью,зимней и беззвездной,
В лесу отдельно от сосны
Стоит ее костяк березовый?
Участок леса одержим?
На нем деревья одержимые?
..А мир - объект, и в нем - режим.
Пусть строги правила режимные,
Нам будут дальше говорить,
Что тело - храм, но место вскрытия
Менять нельзя. Поскольку - риск,
Да и не важно небожителям,
Кто там земной над телом их
Стоит.. у проруби для вирусов.
О, рыба в ямах ледяных,
Как быстро ты
цикутой выросла.

Мотылёк на ладони замер
неподвижно. Боюсь дышать.
А в глазах его жаркий Summer,
и прозрачна его душа.
От дыхания крылья дрогнут -
наготове немедля ввысь.
Я не двигаюсь, точно робот,
и твержу про себя: "держись!"
Но плитой неподъёмной ляжет
слово, падая с языка,
и горчит мокрый воздух сажей
от горящего мотылька…

(С) Ошарина

Мотылек сначала замер,
Дергаясь чуть-чуть.
Но Никеша - хлоп глазами -
Приказал уснуть.
Засыпай, чешуекрылый,
Неподвижно замирай.
Погляди - жена накрыла
Всю кровать. Пора.
Нет, тащи отсюда хобот,
То есть хоботок.
Вот, не двигаюсь, как робот -
Отчего-то взмок…
И не отражай глазами
Прелести весны,
Сам я судорожно замер
Около жены.
Щас плитой тяжелых ляшек -
Надо ли огня? -
Неподъемно-нежно ляжет
На тебя, меня.
Мотылек! Ведь нам дан хобот.
Какова мораль?
Двигайся с женой, как робот,
А не замирай.

Где небеса снеговиками
Нужду справляют, Бог прости,
Гуляет соболь над силками,
Сизиф прокуренный под камень
С восьми подлазит до пяти.
Он пахнет краденой солярой,
Он незаметен, хоть сотри.
Подлиза, ключница Тамара,
Его не пустит в корпус три:
Туда нельзя без перегара.
Да и к холопу подлижись -
Крест демократа на всю жизнь
И маргинала. Минералы
Спят под землей, она - под снегом.
Шаги на все село слышны:
Мышонок начинает бегать
По потолочкам подвесным.
В сугроб
и сердцем, и руками.
Там то качели, то глухарь...
И так несет снеговиками,
Как будто в детстве, будто встарь.

Когда сквозь сетку мать-и-мачеха
Растет навстречу лопухам,
Железо рвется в час назначенный
И ржавой кровью листья смачивать -
Цветы соседние пугать -

Приходит дождь. Так заколачивай
Бельмо оконное, чтоб вмиг,
Саман продавливая пальчиком,
Пчелиной радостью охваченный,
На почву плоти лег цветник.

И ты, пугающе-прозрачная,
В дремоте грубых опахал
Слезами оотек расплачешься
Там, где сквозь сетку мать-и-мачеха
Бежит навстречу лопухам.

Долго ли нам ходить за грибами да по грибы,
Прятаться в погребе с трилобитами?
Тремор капустниц вокруг допотопной избы.
Почем ныне избы со сталактитами?
Соцветия окон желтеют во тьме, тяжелы;
Скоро опустятся на пол, вернее - почву.
Сугробы залижут пробоины комнат жилых.
Болотный кораблик движется с кочки на кочку,
Мечтая хоть раз заблудиться в трех соснах, но.
Их - легион, тьма бесконечных сосен.
Тремор капустниц несбыточным кажется сном,
Снегом зависшим:
Цветы черных окон заносит.

Странствовать время: вспомнить себя от начала,
Которого не было, до...
звона снегов сейчас.
Листья эпох настоялись всемирным чаем.
Каким бы он ни был, памяти терпкий чай -
Злой огонек затанцует над мерзлой почвой.
Отовсюду стеной наступает, баюкает лес...
Время чифира. Время сменить оболочку
Или остаться без.

Сегодня – День работника сельского хозяйства и перерабатывающей промышленности. Всех с праздником!

Доярка
Заглянет Зорька ей в окно,
Боднет легонько подоконник…
Травою пахнет молоко,
Стекая струйками в подойник.

Коровы – гордые княжны:
Им дойка – как прием для свиты.
Привычны руки и нежны,
Хоть сплошь мозолями покрыты.

Пускай работа нелегка,
Зато и знает лишь доярка,
Как солнце в струях молока
Играет лучиками ярко.

© Павел Великжанин

Поэт заглянет ей в окно,
Боднет сирень и подоконник.
Мертвецки пьяный, он давно
Следит за ней, как уголовник

За юной школьницею, но
Не видит главного поддатый:
Что и коров она давно
Доильным доит аппаратом;

Мозолей - нет, покоя - нет,
Буренок тьма, у каждой - номер...
Ты где траву узрел, поэт?
Союз - в распад, Есенин - помер.

Везде работа - не инжир.
Про "солнце в струях" мы не знаем.
Зачем лактируешь, скажи,
То под окном, та за сараем?

То в огороде, возле вил,
То в камышах, то в кукурузе.
Когда Пегаса подоил,
Нельзя надеяться на Музу.

Она сбежит. Как молоко.
Как быстроногая доярка.
К зам заву сядет в иномарку:
И все коровы - далеко.

П.В.
Я так много люблю о любви писать,
Я так много пишу о любви, любя;
Воскресать, возлюбив, лучше, чем угасать,
Возлюбив и тебя, и себя.
Как себя самого, возлюбил я тебя,
Я бы даже добавил: себя - как себя.
Христианской любовью пороки губя,
Я и Родину так, как себя и тебя,
Очень сильно люблю! Бескорыстно любя,
Я про листья пою, про ебя, ой - тебя!
Букву вот потерял - словно сбился с пути.
Это признак поэта. Проти, ой прости.
Перестали кузнечики петь и летать...
Только знай: не устанет певец возлюблять.

Не пугает ведь клизму кишок загогулина!
Соцсетей оптимизмы со мной и Бунина
То строптивая новь, то новейшая стропь.
Верь - поэт не усопь.

Когда уходишь на покой,
А в сердце - мука,
И сын твой до того пустой,
Что мог быть... внуком;
И нету матери - лишь мысль,
Что мать прошляпил.
Наследства горького лишись -
Цветов и тяпок.
Под дождевую воду чан,
Сухой бессмертник...
Там капли черные молчат,
Глазами сверлят
Того, кто смутно отражен,
Тосклив безмерно.
Упал, зарос бы спорышом,
И пусть бессмертник -
Последний выцветший пучок -
Падет, укроет.
Предзимнее гуденье пчел.
Но - кто достоин?

Горішній вітер, котрий дме,
Прозорий, в прозелень долини,
В якій тепер завмер цитрині?
В якому цитрусі завмер?
Зелене яблуко німе
Везуть три дні, і апельсини
(По супермаркетах бджолине
Гудіння не віщує мед).

А на четвертий день привозять,
І воскресає апельсин,
І сяйне яблуко, і вітер.
Колись тропічний, на морозі
Він - тільки протяг зі шпарин,
Парфуми в скляночці разбитій.

Красиво звонкое лицо, когда
Смеется Соледад. Вода
Волос запомнит шепот твой.
Густая черная вода,
Где черный лотос стал ботвой,
Когда смеялась Соледад.

Змея закатам счет ведет -
Тоска.
Стал куцым водопад волос -
Каре.
А замолчать - дать слово лепесткам.
А зарыдать - волнами всех морей.

Купи бассейн, Соледад: рыдать
С таким размахом - корабли губить,
Прихлопнуть чайку с альбатросом.
Морские звезды -
На твоих следах,
Змеею синею зрачок обвит,
Дремотный лотос.

Стал куцым водопад волос -
Каре.
Бессмертны люди на земле?
- О, да.
Всю ночь бессмертны. Только на заре
Не пережить тебя мне, Соледад.

Мир полон птиц, но здесь их мало так,
Не то что пение услышать -
Сквозное небо наспех залатать
Голубку сорную не сыщешь.
Надежду все же не теряй,
Под серым дождиком увидишь:
Желтеет крупных уток ряд
И кур белеют пирамиды.
Торговки красное лицо,
Где крики падают на голос(
Чтоб вместе жиром залило
Да закатало в банку). Скоро
В медовых сумерках закат
На город шлепнется дрофою
Подбитой. Искры догорят
В последнем красном светофоре.
Всю ночь - зеленый. Свет и змий.
Всю ночь - шаги по старой кровле.
И небо - где ты ни возьмись -
Куриной кожицы бескровней.
Так говори про апельсин -
Деревню за чертополохом,
Где хаты выбились из сил
Да и сама она оглохла,
В садах безмолвия вкусив.

Как белой тряпочкой по мраморной плите,
Колбасной палочкой по звонкой нищете,
Тяжелой бабочкой по трепетным хребтам,
Костистым теням, напевающим "рам рам",
В пещерных домиках циновки из навоза,
Давно раскручены все скрученные позы,
Давно разучены, и, гибкие как плеть,
Сидят бессмертные и обретают смерть.
Им снится изредка, как далеко в долине
Фотограф щелкает то самку, то йогиню
В обертке плоти, где и мед, и бронза - чары.
Внутри она мертва? На трупе брахмачарин
Практиковал бы... Но - свежи ее ключицы
И бьется в животе крылами мышцы птица.
К чему красотки бьют пупками по хребтам?
Чтоб выпасть из гнезда сансары. Инстаграм
Не интересен им: качки, машины, страны -
Такая суета в сравнении с садханой.
О, Шива, помоги своим прилежным розам:
Косметику сотри и умасти навозом,
Трудиться им позволь, как позволяешь тем,
Что белой тряпочкой по мраморной плите
Особняки их трут на сонных побережьях.
А мы пока - с Христом - кабанчика зарежем;
Помолимся, зевнув, и, славя христианство,
Осознанно уйдем в саттвическое пьянство.

Говорят, у вас там теперь ого,
Говорят, у вас там теперь ага.
В родничок залезешь больной ногой -
Исцелится тотчас недуг-нога;
Говорят, у вас там на танке танк:
То ли много их… или это - акт?
Реки молока, йогуртОв, сметан,
А коров пасет то усатый Пан,
То великий Жид, то есть - вечный Жид.
Без него опять не сложилась жизнь.

Говорят, у вас там краснеет мак
И краснеет плохонький кадровик.
Но места, в которых восстал Савмак,
Не хотят реформ, не хотят любви.
По старинке им: мусорок, совок,
Виноград, гашиш да сады без совок,
Это не беда, что теперь восток,
А не запад шлёт на песок бесовок.
Ведь они похожи, все - хороши.

Говорят, изрядно вас порошит,
Заметает вплоть до перепрошивки…
Пшик с размахом
всё ж остаётся пшиком.
Если так, размах надо пережить,
Чтоб увидеть то, что знавал дотоле:
Перепишут вас. И программы в школе.
Парочку страниц. Не увидит глаз,
“Белое пятно” - облегченье детям.
Говорят, у вас даже средний класс
Появляется. Из дыры в бюджете.

И такой прогресс, что цветет каштан.
Может быть, соседям теперь неловко?
Я надеюсь всё, что на танке танк,
Как коровка божия
На коровке.
Летом облетит краснокрылый цвет,
День переживёт добрый кадровик.
И пойдёт домой. Там в помине нет
Никаких реформ, никакой любви.

Это тот же далёкий зов
И всё та же игра со спичками,
Только реже пахнет кинзой
Однолетнее небо зонтИчное.

Это просто с недавних пор
( Даже чёрную тень покоробило)
В камышах расстрелять в упор
Человека и толстолобика

Стало легче. Вопрос-то в чём:
Есть вода в камышах или высохла?
А что с кровью воду толчём,
Так на то есть приказы сверху нам.

У меня - на травмат, а у
Многих стран - разрешенье на армию.
Не прикладывай к язвам траву -
Сколько неба целебного нарвано.

Как ни странно, но тот кусок,
Что в глазах лягушки колодезной
Отражался, смели косой,
И упали метёлки со звёздами,

Будто налитые свинцом.
Если небо исчезнет полностью,
Губернаторское лицо
Вдруг проступит над нашей областью.

Зарыдает - польют дожди.
Урожайные. Щедрые. Нехотя
Перхоть
первая
пролетит,
И медведи уснут под перхотью.

За птицефермой
собаки счАстливы были.
Стерегли горы мяса от жирных бродячих котов.
Куры дохли нормально. Собаки стабильно выли,
Между косточек рос огромный болиголов.
И грибы, и крапива, случайная тыква так
Расцветала, что мушки весь день звенели,
Под высокий фонарь
пробирался июльский мрак,
В душных ямах свивался; под ним - белел молодняк,
Горы бройлеров в ямах-котлах белели.
У холмов есть глаза, маленькие, куриные,
Укрывала холмы куриная слепота,
Ароматный чабрец с обрыва стекал лавиной -
И терял аромат.
Разве люди встречались там?
Хорошо без людей. Птицы сами жили конвейерно,
Зажигали фонарь, разводили себя на убой,
Загоняли в тюрьму, оставляли за птицефермою
Тех, кто умер бесплатно. Со старой фермой свиной
Покоряли абстрактный недостижимый рынок:
Это рай для цыплят, если вывезут и разберут.
Уходили фургоны тяжёлым куриным клином.
- У меня сын - Грудинка. Не чета твоему Бедру.
Взят с беконом в компании.
...Травы росли быстрей.
То худели собаки, то мельчали цветочки тыквы.
Возмужал человек, становясь на конвейер людей.
Вакцинировал кур - чтоб от детства отвыкнуть.

раз в двести больше комара
и тень огромную бросает
на часть проезжую ура
кружится майя
такая у нее игра
над фонарями и под ними
чтоб не вокруг чтоб тротуар
морским заливом
казался всем кто с этажом
играет а земля столь близко
что подоконник под локтем
и пол под стопами стал склизким
на кухне шаткие огни
в бутылках аспиды издревле
а майя больше не шалит
нырнув в июльские деревья

В этой местности все как надо:
Чахлой яблоньки дикий сон,
Винным облаком винограда
Перехвачен пологий склон.
А в терновнике гнезда чаще
Замечаются, чем трава,
Чаще птицы в колючей чаще.
Если гнезда в букет сорвать,
Станут чаши кричать птенцами:
Под искорье пугливых глаз
Рты раскрытыми огоньками
Будут вспыхивать через раз.
И закроются, чтоб погаснуть -
У живых безоглядны cны.
В этой местности все, как в сказке...
В гнездах ягоды бузины.

Был ли ландыш там?
Почва высохла:
Трещины как штамп,
Где немыслимы
И высоток хлам,
И подсобок дрянь.
Был ли ландыш там?
Глянь.

А горел ли дом?
Или так - дымок?
Загнанный, гнедой
Вечер-горбунок?
Вечеров табун…
А не спился ведь
За окном горбун.
По ночам советь,
Днём - осоловеть
В тополиный пух;
...Выгорает медь,
Пледиком из мух
Укрывает смерть.

От гнилой жары,
От пыльцы проказ.
Зри, горбун, миры,
И копытцем - рраз!
Превосходный мир,
А народ-горох
Сыплется в метро.

Хочешь быть людьми?
Ландыш, хочешь так,
Чтоб в окошке - мрак,
А потом огни?
Я и есть - они.
Вырос на углях
Без родных полян.
Только был ли я?
Глянь.

I
Шестой этаж, где пыль все та же,
Где мотылёк все так же мёртв…
Колосс пятнадцатиэтажный
С шестого этажа гниёт.
Всё окна - наглухо. Кто скажет,
В каком шкафу птенец поёт?
Пятнадцать лет седого стажа,
А он пищит из года в год.

Наверняка ещё не вырос.
Где ни шиповника, ни роз
Всё будто строилось на вырост,
А получается - на снос.
И ты не помнишь, манекен,
Откуда перышко в руке.

II
Не дай вам Бог таких цветов:
Земля суха в горшках сутулых.
Флористка - кукольный цейтнот -
Фиалку срежет и… задует.
И, недовольные ценой,
Флористкой (с пятнами на
скулах,
Наколкой, чересчур цветной),
И жизнью, - люди затоскуют.

Чтоб, замирая, не остыть,
Сдирают с манекенов кожу,
А продающая цветы
Внизу рукой себя тревожит.
То улыбаясь, то дрожа
В пыли шестого этажа.

Когда к тебе нагрянут сорняки -
Сквозь кости в гости -
Соннорукий мир не шелохнется.
Скомандует: а ну-ка, хмель накинь -
И будет холм под хмелем.
Когда к тебе нагрянут сорняки
Пить сок
и
тени.

Ах, голосом бы снова наполнять
И голову, и сердце. Ждать ожогов
И жал.
Как вырастает дерево из пня,
Скажи, скажи, мирок бессонноногий...
Сбежал.

Сбежал лучом и сойкиным крылом,
Нырнул дождём и вынырнул березой
В болоте жизни.
После - улеглось.

Лишь виноград шептал тяжелым гроздьям:
Не держитесь.

Она легла на бок и обняла колени,
И зашептался мир, зашевелились тени,
Сквозь стены и полы пришедшие извне,
И те, что жили с ней.
Она легла на бок, как выпала из рук,
Что рыба на песок. На водной глади - круг,
Не видно в темноте, и холоден песок;
На склоне бьёт родник, чернеет кирказон.
Да только склон - стена, он непреодолим…
Луной легла она на нефтяной залив,
Где чайки - белый цвет - колышутся, мертвы.
Они уходят в нефть. Она готова выть.
Бессильно средь теней - на... нефтяной диван,
Чтоб выросла на ней хоть язва, хоть трава.
Чтоб не упасть на пол и, обхватив лодыжки,
Не вспоминать родник,
который морем дышит.

Женоустремлённый, с опытом толчков,
В команде работать умеющий,
Никифор Давидович Молочков
Штуки выдавал те ещё.
Бесстрашно он действовал, часто в носках,
Нередко с опухшей и красной мордой,
Пусть действия эти ни в ярких постах
Не разместят, ни на билбордах.
Но время течёт, как с крыши вода.
Пахнет березовым стираным ситцем.
Черемуха шепчет: “Пришла череда…
Старушки - как скалы. Се - медкомиссия”.
Не уступает Никифор старушкам -
Скользкий карась в водосточной трубе.
В регистратуре сказал: “ Вы ручкой
Грудь не пораньте, сестра, себе”.
(На что был ответ не менее меткий:
“Завидуешь ручке, мужчинка с пипеткой?”)
Так и проходит весенний денёк,
Пальцы уже пропекают санкнижку,
У бабы слева - шуршит кулек,
У бабы справа - шуршат детишки.
Никеша в очереди шестой,
Тридцать шестой или сорок.
Это стабильно, хоть плачь, хоть вой.
Люди идут в кабинет толпой,
А ты все равно сто сорок какой-
То. В общем, сто сорок.

Никифор соседке: “Слушайте, дама,
Если нагрянет ещё кто,
Скажите, что я за Вами.
А я пойду почитаю Кокто”.
Из больнички выходишь - сразу здоров.
Домики тонут в яблонях по уши.
Девичью честь воровать готов,
Как 12 друзей Алетты Оушен.
Поэт на скамейке лелеет мечту...
Мысленно, впрочем, со страшной силой
Зовёт собутыльников. Тут как тут
Двое друзей. И - Кокто разлили.
Сначала беседы текли о кометах:
Комета - космический сперматозоид,
Разносит жизнь по другим планетам,
Как мы по татьянкам, светам и зоям.
- А если планета захочет аборт?
- Как наша Земля?
- Ну, примерно…
- Объявят на ней Экологии Год
И на*уй взорвут.
- Все верно!
Голова ты, Никеша! Давай на коня -
У тебя горит медкомиссия.
- Спасибо, друзья, вы за меня
И в огонь, и в воду, и в баночку б писяли!
Но что мы зависли на полпути?
Ещё по Кокто - коктейлю нехитрому?
( Если вошёл в магазин как в тир,
Это - водка: 0,5 и пепси: литр.
Стреляешь, шатаясь, уходишь за -
Гараж, киоск, магазин, вокзал -
Все подойдёт. Там - друганы,
Вьются бездомных вещие сны
О том, что не будет дома
И дома не будет сестры и жены,
И благополучных знакомых
По президентско-церковным праздникам.
В общем, кокто-коктейли разные.
Вместо пепси можно даже тархун -
Один...смысл).

“Мы будем жить с тобой в маленькой хижине
На берегу очень дикой реки…” -
Пели друзья. После пятой выжили,
После шестой - тропинки узки,
Хоть нет подростковой хищной оравы.
“Ведь все, что ты нес, ты не донес”.
Из окон никто не кричал “браво!”,
Ни яиц не кидали, ни роз.
Город лежал собакой на сене,
Далекой сиреной скуля,
Интернетом и сном молчали стены,
Гибридным тюльпаном
молчала земля.
“Проеб*л!” - подытожил свой день Никифор.
- Тише, мужчина! Дети здесь.
Поэт очнулся - а все затихли.
Очередь смотрит, пряча детей.
- Простите, товарищи. Видел во сне,
Как будто я пью. У меня зависимость,
И тянутся бычьи цепни ко мне,
И шипят: не прошёл медкомиссию!
Мужик улыбнулся: “Бывает, друг”.
Все улыбнулись вокруг.
- А чё, - сказала старушка, - щас расскажу,
Как внуку цепня лечили;
Такая, ребята, длинная жуть…
Вежливо рот старушке закрыли.
Сидят все и думают… Жарко очень,
Белый халат мелькает всё злей,
Но пропустили поэта без очереди.
Что пересилит
в людях
людей?

Дерево торгового центра
Сбрасывает мраморную плитку,
Словно листву.
За стеклом - вечнозеленый кустарник
Из пластмассы, проволоки и краски.
Дерево торгового центра
Сбрасывает пластмассу,
Проволоку и краску,
Стекло за стеклом, баннер за баннером,
Этаж за этажом.
Люди уносят самое важное -
Бумаги, покупки,
Воздушные шарики и жалобные книги.
Люди полны критики и желания переселиться
В новый торговый центр.
Директор сдает в аренду
Очередной лестничный пролёт -
Все, расписавшись, спускаются ниже.
Так быстро,
Что цыганка не успевает им погадать,
Таджик - построить, гражданин без национальности
И возраста, но с бутылкой, не успевает всё:
Отремонтировать обувь, выйти на пенсию,
Вырастить сына
(Подобного дереву, которого все равно посадили бы).
Люди все ближе к выходу.
Но выход заложен
Новеньким треснутым кирпичом,
Залеплен мраморной плиткой.
Отстроили, слава Богу,
Торговый центр.

Пребывай на южном склоне -
Во вселенском беспокойстве -
Тихой яблоней зелёной.
Под тобой рекою кости,
Превращаясь в пыль и пищу
Для растений, протекают
Там, где бьёт родник кладбИща.
А в долине над ростками
Пусть сияет лунный камень.

Обними луну над мятой,
Обними над чистотелом,
Будет полной и помятой,
Или звонкой, пустотелой.
Без неё реки не видно,
Листья кукурузы жалят:
Бражник малый, бражник винный
Пляшет над и под ножами,
В темноте - бесцветен, жалок.

Никогда настолько не был
Свет пленён цветущей веткой.
Пенеплен седого неба
Устилая звёздной сеткой,
Пребывай на склоне южном,
Над водой оцепенев.
Отраженная в жемчужни -
Це на дне.

Устрой им такие двери, такие замки,
Чтоб от щелчка посыпались, думая: кто там?
Чтоб к ним говорили стены, полы, потолки,
Лестничные пролёты.
У женщин пугливых, видел, какие зрачки?
Трепетные. Черноглазая с черноротым,
Красноруким пусть не разводится. Сквозняки
Греют карманы, лоно анорексички,
Детский рюкзак мировой чепухой напичкай
(Книги встречаются реже, чем тараканы).
Покуда они расставляют смешные капканы,
Расставь телевизоры им; дровишек подбрось в камин,
А спичек не дай - огнём владеет один
На всю деревеньку, десять - на мегаполис.
За пламя надо платить. Достойно ли вы боролись?
Служили начальнику? Слушали бюрократа?
Социопат исключён - статистика социомата
Красноречиво свидетельствует о том.
В эндшпиле Будда не ходит белым слоном,
Ибо на серой доске - какого цвета Мессия?
Отметь на карте места, в которых будет насильник,
Серийный убийца лет двадцать пять спокойно
Отвлекать народ от войны. Да приидут войны:
Где трое умрут, там триста тысяч боится.
Зато патриоты красиво на колесницах
С криком - неважно каким - в атаку идут на танки.
Не бойся потерь - беременны африканки.
Неисправимая демография: осень, осень,
Корень сгнивает, а дерево плодоносит
В готовые формочки… Лица, но чаще - хари.
Если приснится газелий взгляд в Калахари,
Стань у окна. Покури перед темнотою.
Ты - человечество.
Ты свою жизнь устроил.

…Мой личный скарб и принадлежность -
Студенческий дешёвый френч
И нерастраченная нежность…

..Я основательно был тем,
Чьё половодье только зрело..

..А в камышах сплошной шалаш
Для нас - отшельников наивных..

Скажи мне, птица Гамаюн,
Открытым текстом, без намеков,
Как возвратиться в тот июнь -
Такой счастливый и далекий?..

Nik (“Мой девятнадцатый июнь”)

В СССР позднее зрели:
Никеша в девятнадцать лет,
Бутонно-трепетный поэт,
Ещё не знавший на свирели
Чудесной девичьей игры,
Советской ласки не вкушая,
Был бунтарём. Курил в трамваях
И убегал из конуры
Студенческой - шалашик строить.
На весь камыш - сплошной шалаш!
Гигантоман подросток наш,
Подросток с чёрной бородою,
Душой отшельника подчас.
А, может, просто притворялся,
Что не растратил свежесть - раз.
И два - в том возрасте стеснялся,
Когда Рембо и пить бросал,
И проституток, и Верлена…
Мелькала рыжая коса
И комсомольские колени
В счастливых зарослях. Камыш
Шумел, деревья гнулись сдуру.
Вот так по жизни и летишь:
Пока в шалашике покуришь -
Развален нерушим-Союз,
Дурман-травой цветут аллеи…
И вопрошает Гамаюн
Старик ...зачем-то в Мавзолее:
“Как всё вернуть?”
- А как, герой?
Шалашик времени построй.

Повеет пригород полынью и укропом,
Бессмертником сухим и диким чесноком,
Наступит август, и покажется: знаком
Тебе их аромат еще со дней потопа.
Уйти в те времена, когда болиголов
Вздымался джунглями, без запахов мышиных;
Выходишь из него - поляна конюшины,*
Внезапная, как Бог, змея и змеелов.

И дальше, в глубину, в те дни, когда ладони
Пшеницей пахли, вечера катились сонно,
А мысль нехитрая, что свежестью влекла,
Была и под корой деревьев, и в подкорке;
Во чреве матери я слушал зернотерку...
Тот ароматный звук - прогресс, начало зла.

*конюшина(укр.) - клевер

Сына в камеру морозильную
Положила, чтоб до зарплаты
Не ухудшился. Может, выдадут вон, на днях.
Золотой, но с пустой корзиною
То над прорубью, то над хатой
Месяц прятался, чтобы денег ей не занять.
Схоронить под морозной ивою?
Только веточкой колыбельной
Убаюкает ива намертво, не отдаст.
Чем живее, тем несчастливее -
Дочь в углу, или свет лилейный?
Ты в которой из комнат прячешь болотца глаз?
Вдоль дороги все тени замерли,
Будут похороны сыновние
Скоро-скоро, не ждите полночи, по домам.
На мигалках верхом, над камерой
Закружились менты, как вороны, -
Помощь, помощь! Но, жаль, лопату я продала.
Дочь с болотцами глаз, полиции
Не скажи про родного брата.
Похороним его достойно с тобой на днях.
Сверху золото будет литься, и
Побежим из холодной хаты:
Ты проси у луны на небе,
мне - полынья.

В этом утлом суденышке плыть нам с тобой и плыть
Без указателей, знаков и указаний,
На остановках надеяться: жизнь настанет,
Но за углами видеть одни углы,
За паутиной улиц - немой иероглиф эпохи:
Башенный кран над цветами чертополоха.
В зелень уходит подножие, а вершина
Теряется в небе то сером, то голубом.
Уснули гиганты, как будто лапки сложили,
Склоняясь к закату... очеловеченным лбом.
Но человек спустился на землю - остался ветер.
Человек отработал спешно: жена и дети -
В утлом суденышке, за паутиной улиц.
Каждый сумеет прижиться в чужой семье:
Те же слова, та же газета на стуле,
Книги, соседи, старость. Прижмись сильней:
Над океаном нет воздуха, нет океанского дна,
Пространство поделено: пол, потолок, стена;
Дверь закрывай и наслаждайся благами,
Слышишь - леса шелестят бумагами,
Скрипнут полы - это столетнее дерево.
Лимоны и финики в ведрах смешны, поверь.
Черная точка плывет под стеною серою,
Открывает привычным движеньем чужую дверь.
Фонари не зажгли - человек перепутал тьму.
Все одинаковы?
Вот и прижмись к нему...

В долине, за селом, эгрегор свинофермы.
Средь зелени кустов белеет шлакоблок.
Дорога пыльная... Корма дает Восток,
Туда же и дерьмо вывозят. Время мерно
Пульсирует везде: в личинках крупных мух
(Прилипнет к сапогу - и ногу не поднимешь),
Все лето рыбаки их роют, крепким дымом
Табачным перебив исконно русский дух;

В работницах, любовь дарующих спокойно
За пару карасей: стекает к ним в отстойник
Небесный комбикорм. Пульсирует и там,
Где свиноматки растеклись рекордным весом:
Приди, приди, Исус, да изгони в нас бесов.
Но ни забойщиков, ни бесов, ни Христа.

Я не знаю, насколько вы ныне мертвы,
оттого, что давно в тех краях вас оставил,
где ходили под богом пещерные львы
и рычали, как дьявол.
Впрочем, так говорилось, но нам не пришлось
видеть бога и дьявола. Даже со львами
стало худо: хватали художники кость -
по костям рисовали
облик льва, а церковники - бога, а мы...
Погубило сомненье таланты львописца.
Бога легче рисуют людские умы -
он совсем не костистый.
Вдруг возьмет и исчезнет, и думай потом:
Был иль не был? Устроишь раскопки во храме?
Закидают камнями, исхлещут кнутом,
закричат: с нами бог! В общем, легче со львами.
Я не знаю, насколько вы ныне не вы,
довела ли психея до психиатрии?
Много вас полегло под волнами травы;
верно, клали бахилы
мертвым братьям в гробы - будет чист райский пол,
а кому-то копье мать пыталась подсунуть...
Как в бахилах с копьем, интересно,
дошел?
Неизвестно, но мать до сих пор не уснула:
Смотрит - нА небе чисто. Наверно, пришел.
Смотрит - ходят олени. Вдруг помер голодным?
У нее вон капуста вселенским шаром
разрослась в огороде.
Все - ему, для него. Под молитвы сверчка,
отголоски далекого псиного лая
будет в маленькой хате большая тоска.
Вот и все, что я знаю.

Кнопка связи с водителем вырвана нахрен.
С голливудской улыбкой франца кафки,
В кресле водительском кто-то смотрит
По сторонам; открывает охотно
Двери входящим и исходящим.
Снег пролетает ненастоящий,
На светофорах - огонь фиолетовый.
Нам продают прошлогодний билетик
И говорят, что в сугробе - спокойно.
А вне сугробов - снежок и войны.
Всякий уснул и похож на послание -
Друг другу, автобусу, мирозданию.
Транспорт, встречая людей, вибрирует:
Месседж двуногий со старыми дырами,
Вечными бирками "страх" и "голод".
Люди выходят - вибрирует город.
Кассирша читает "Процесс" на заправке.
Окно загорелось: отчет о доставке.
Кассирша, ты функция или миссия?
Как цены на нефтепродукт, независима;
Сколько детей, столько раз и свободна.
Если уволят, тебе на полгода
Хватит кредитки? "Процесс" дочитан.
Для новой работы листать "Лолиту"
В тридцать негоже. Но наш автобус
Всех развезет по родным сугробам:
Подход у него индивидуальный.
Прыгнем с ветвей в белоснежную спальню -
Море, усеянное глухарями.
Кто семенами, кто якорями -
Все упадем. На окраине мира.
Снежинки сахары, песчинки сибири
Станут обителью, родиной ласковой.
Давай помогу
закатить коляску.

Не треба ні ховатися, ні плакать,
Коли тобі всміхнеться небуття.
Нам снилось місто, а над містом - мряка.
Троянди сірі, дороге пиття,
Народ дешевий, марево звитяг...
Наркозалежні розквітали маком,
Звичайно, - після смерті. Втім, постфактум:
Смерть завжди має власне покриття.

Тому залежність з нею - несумісна.
Струмками сни наповнювали місто,
Котре саме нагадувало сон.
Хоч мертві не звільняли кладовища,
На цеглі грався з сонцем махаон.
Мабуть, для нього цеглу клали вище.