любовь с французским прононсом

..У неё - дубовый пол в сортире

И французский, кажется, прононс...

tasha1963 ( Любовь с французским прононсом)

Никифор, жертва лирики и мира,
Лишь в тёплые края спровадит ос,
Наквасит груш,
Щавель законсервирует,
Засыплет чернозёмом абрикос -
Чтоб не замёрз;
Расплатится за труд с бульдозеристом...
Погладив дерево по содранной коре,
Произнесёт :"Сработали нечисто:
Вот веточка торчит. Срублю, чтоб в январе
Не мучилась..." Пока Никифор рубит,
Вам расскажу историю, друзья,
Как подвела французская змея
Поэта нашего. Он, словно клещ на шубе,
Из чаши сладострастия не пьёт,
Но, в целом, пьёт.
С помещицей, Аглаей Силикон,
Никифор больше месяца встречался;
Всё как положено: и выбрит, и влюблён.
То на чаёк заедет, то на часик.
И вот пришла пора - всегда бывает так -
Решил на нОчь заехать,
на коньяк.
Аглая всё, конечно, понимает,
Но в голове шумит вчерашний бал,
А тут - поэт. Бутылку охлаждает.
Цветы, стихи... Ну, в общем... поддостал.
Бодрится, как старик в минуты физкультурки,
А на балу - и вмазать, и мазурка...
- Вчера состряпал вот канцону и псалом-с.
Изволите послушать?
И Аглая,
Горящей головой задумчиво кивая,
Вдруг говорит: "У вас, поэт, - прононс.
Ужаснейший. Словесный. Невозможный.
Не знаю, с чем сравнить..." Поэт в ответ: "А может,
Как после ваших кушаний, Аглая?
Когда кишечник то скулит, то лает...
Рабом перистальтических мучений
Сидишь и смотришь на дубовый пол".
Ах, после столь игривых преткновений
Не будет колебательных движений
У них вовеки. Путь любви тяжёл
И кратковременен, как трезвость тракториста,
Что спит сейчас в ковше бульдозериста
За садом у Никифора. Там страсть
Утихнет вмиг: вы знаете, как сладко
Сидеть под яблоней, стрелять и не попасть
В себя, в закат и в куропатку?

никифор молочков и полнейшая аберрация

Вспомнил, вспомнил… Вчера, в день рожденья

подарили мне в шутку коллеги-друзья

языкастое фото Эйнштейна.

Nik ( Языкастое фото)

То не колибри в царстве орхидей,
Не пташка малая над полем кукурузным,
Не Михаил Наумович Эпштейн,
Не Эйзенштейн, cоветской кинокузни
Кузнец могучий, - то Альберт Эйнштейн.
Ждёт, чтоб ушёл последний из гостей,
Собравшихся к Никифору на праздник.
Вот понемногу гости и вылазят…
Всех пригласил поэт. Тут и супруг Наташин,
Семён Семёныч, Пухин тут и Ташин,
Помещики, собратья по перу.
И знаков восклицательных гуру,
Кирилл Хваливзамен. Он слово "хорошо"
На "классно" заменил. Своим путём пошёл,
Друзья твердили. Жалко только - запил.
А музу б не одну в чулане запер,
Как наш Никифор давеча жену:
Ну, верно, каплю лишнего хлебнул,
А, может быть, с бабайкой перепутал…
С кем не бывает в тяжкую минуту
Интоксикации. Ну, с днем рожденья друг!
И расползлись они. На север, запад, юг
Никто не полз. Все – на восток, в Россию:
Там крепостное право отменили.
Там шамбала березового ситца.
…Никифор спит. И думает что снится
Ему Эйнштейн, задумчивый и строгий.
- Альберт, Альберт, поговорим о Боге?
- Ещё скажи, о Достоевском. "Идиот".
Зачем супругу запер?
Тут берёт
Великий физик
Жертву выпускает:
"Щас будет аберрация". И вот,
Пока жена Никифора не бьёт,
Эйнштейн, конечно же, не исчезает.

А утром – боль. Эйнштейн дрожит в руке.
Ещё язык показывает. Сволочь.
Всё это видел в тёмном уголке
Суровый критик –
Иннокентий Стволов.
Он мог бы подтвердить. За рюмочкой. Со вздохом.
Но нам, читатель-друг, признаться, как-то
всё равно.

никифор молочков и проваленная спецоперация

..хотя сквозь кожу в сотни децибел

наружу рвутся прежние обиды.

И мне приснилась птица Гамаюн,

участливо вещая с небосвода:

"Благодари сопутницу свою

за то, что подарила несвободу".

…предчувствия того, что ты – не лидер

и что сегодня в качестве ином

в последний раз любимую увидел…

…Но я храню изысканный овал

лица из драгоценнейших осколков.

©Nik ("Уйти – это искусство")

Никифор Молочков, не фюрер и не дуче,
Хоть курсы лидеров в столице посещал,
Теперь в провинции, где ветерок колючий,
Где кроме поросёнка и борща,
Для счастья ничего не надо человеку,
И гладок, гладок мозг, как полюшко вокруг.
Читаешь Гоголя – и думаешь, что Чехов,
Читаешь Чехова – и засыпаешь вдруг.
Пока Никифор спит, "перемотаем ленту",
Вернёмся на мгновение туда,
Где был поэт могучим спецагентом,
Спасая сёла, даже города;
Бывало, чуть живой, почти что помер,
На "Жигулях" он прилетал в Житомир,
Едва лишь эсемеску получал
(На первый телефон в Стране Советов)
О новых вылазках существ инопланетных
И смело их лицом к лицу встречал.

Средь них была одна…
В обличьи женщины, земна и внеземна.
Она в Никифоре увидела поэта.
И замерли они. Планета пред планетой.
А мир немел…
Шумела кожа в сотни децибел,
В её глазах роились всё кометы,
Известные Никифору. Аж две…
И слово билось бабочкой в траве:
"О, Роза Люксембург, как хороша чертовски!"
Надёжный маузер, подаренный Котовским,
Никифор уронил. А существо исчезло,
Оставив оболочку,
боль и бездну
В открытом сердце, что коснулось тайны.

Потом допрос. Потом орал начальник:
"Ты идиот! Смотри в глаза коровы –
Там те же бездны! Вобщем, участковый
Не вышел из тебя, Никеша. Извини.
Езжай в село. Женись.
Займись свиньми."

Но тише, терпеливый мой читатель:
Никифор просыпается… А, кстати,
Пойдём в сарай, там, за дубовой бочкой,
Поэт хранит, как память, оболочку.
Там ты воскликнешь: "Вечная любовь!
Пусть секса вырваны желанные страницы,
Но оболочка до сих пор хранится.
Раздроблен глаз. Расколотая бровь."
Но где ж без деформации любовь
Под этим небом, радостным и жутким?
… Прошли те дни, когда и я был юн.
Дай Бог нам мудрости, чтоб серенькая утка
На старость заменила Гамаюн.

никифор молочков и первые проблески

..По судьбе – олигарх,

и в России он, кажется, значился первым;

крепок телом, солиден и вовсе не стар,

вдруг каюк: сам себе пулю в лоб – сдали нервы…

«Как нелепа дарёная нам кутерьма», –

отрешённо сказал он помощнику Пете,

стукнул в грудь кулаком и, лишаясь ума,

в сейфе взял Parabellum…

Шёл март по планете.

…И не стало его, и луна не лишилась свечения,

и Гольфстрим не иссяк,

и земля продолжает вращение.

© Nik (C'est la vie)

Что волнуется Никифор?
Что блуждает, словно тень?
Оттого, что в мире тихо,
Ни вестей, ни новостей.

Обратится к продавщице,
Покупая баклажан:
"Может, где-то застрелился
Пьер какой-то или Жан?".

"Нет, - ответствует старуха,
Баклажаном крестит лоб, -
Всё спокойно в мире, глухо,
Только тракторист утоп.

Говорят, заехал в речку.
Может, рыбу половить…".
Тут Никифор вверг словечко:
"Что поделать. C'est la vie…

Vous me comprenez,* старуха?
Со стихами – дело дрянь.
Ни пера тебе, ни пуха,
Графоманю в глухомань.

Я капустниц воспеваю!
Я на уток трачу жизнь!" -
"Понимаю, понимаю…
На, Никеша, похмелись.

Опохмел бодрит поэта,
Всё и прояснится.
...Олигарх из пистолета
Хочет застрелиться".

Будто молния сверкнула
И сосед поджёг дрова.
Так поэта полоснули
После рюмочки слова.

"Кто ты? Кто ты?" - вопрошает.
Только воздух задрожал –
И старуха исчезает,
Оставляя баклажан.

"Ты для пущего эффекту,
Чтобы полное "умру",
Дай бульдогу парабелум
И Петру;

О холодном, чуждом мире
Говори. И плачут пусть…" -
"Ты ведь Муза?" - "Я делирий.
Я вернусь".

*Это жизнь. Вы меня понимаете (франц.)

никифор козочкину послание первое

"Закат над крышей догорал"

сборник стихов Аркадия Козочкина

Закат над крышей догорал,
И в том закате
Мой дух томящийся скакал,
Как на канате
Канатоходец, весь в огнях
Большого цирка.
Подобно отзвукам коня,
То ржал, то фыркал
Закат над крышей. Догорал.
А я все чай пил.
И дух немой во мне играл,
Как Чарли Чаплин:
Достав чаинку из усов,
Прилег на стулья.
Мой дух настолько разошёл-
Ся, что уснул я.

Рано падать пыльным облакам;
Вниз по кручам - зелень кирказона.
Хвостоколом-скатом плыл закат.
Если есть глубокие глаза,
Он уйдёт на дно,
Ужалив сад
И оставив язвы маков сонных...
Почернеет зелень кирказона:
Можно падать пыльным облакам.

Не успеет ночь закрыть цветкам
Дрёмы белой маленькие лица:
Огонёк случится в облаках.
Тех, что упадут.
И на ключице
Губ прикосновение случится.
Потому что в облаках легка
И любовь, и радость. И закат,
Что в глазах становится зарницей.

I
В молодом вишняке
где крапива жгучая
и пион случайный
Там над пустошью небо рука в руке
и движения танца давно разучены
только ветви ломают

Их любовь словно цвет
их любовь словно плод
потому ни цветов ни плодов у вишен
никогда не бывает Закат восход
как разлука и встреча становятся лишними
Что спокойной любви
два небесных пожара
никому не цветёт никого не жалит

II
Благодать там и мир что амёбы множатся
Не идут травники
с холостыми ножницами
Не идут грибники за белковой пищей
Наркоман будет пить чтоб пожить под вишней
посушить на ветвях руки плети голые
В мотыльках похоронены
энтомологи
в молодом вишняке что глядит улиткой
Все налоги на смерть
но живи со скидкой
замирай опустев над последней чашей
И не думай зачем они дальше пляшут
Ни цветов ни плодов Что ж ты бьёшься так
Что ж ты глубже зовёшь
в молодой вишняк

В тот час, когда уснут тяжёлые цветы,
То отражаясь, то не отражаясь
В прудах мелеющих... Уснёт луна, остыв,
Опухшая, как будто шмель ужалил.
И сотней голосов не пропоёт пустырь
Над огоньком недавнего пожара,
Хмелея оттого, что дрёмные цветы,
Колебля паутину, задышали.

В тот миг замри, любовь, замри и не дыши.
Дно неба не найдёт таких, как ты, вершин,
То отражаясь, то не отражаясь
В прудах мелеющих. Остыв, уснёт луна.
Ещё молчит пустырь, и ты стоишь одна
Над углями грядущего пожара.

Какая будет ночь, такая и луна:
Что молния блеснет, над нами, но не нам.
Какой придёт рассвет - такой наступит день
В чернеющей толпе, где проблески людей
Указывают путь( ни шага не ступить
Без палки для слепых). Не выдумай руки,
Протянутой к тебе, способной удержать.
Здесь выпившая мать приводит на пожар
Разбуженных детей и дальше пьёт вино
На пастбище, где ей травой побыть дано
Ещё немного лет, мерцающих, ночных.

...Стоят они в тепле. Стоят и видят сны.
И если подойти к ним сзади, как туман,
И холодом обнять, ты не услышишь: “Ма…”
Коснёшься ветерком, засыплешь снегом ли -
Они глядят на то, что больше не горит.
Как пепел их согрел на утренней заре,
Так и они теперь -
способные согреть.

Способные предать. И правы будут в том:
Ведут их сквозь года смотреть горящий дом.
Где палка для слепых - немое деревцо,
Цветущее в саду. Меняется лицо
У новых матерей. Отстроены дома.
И вновь ведут детей, когда приходит тьма,
Исполнена надежд, мерцающих, земных...
Постой со мной в тепле, давай посмотрим сны,
В которых - и родить, и деревцо срубить,
Не выдумав руки,
не выдумав любви.

Цветущих яблонь занавес упал,
Мешая зелень с розовым и белым...
Над черемшой* и тонким чистотелом
Цветущих яблонь
занавес упал.

Ещё вчера здесь снежная крупа,
Звеня, сквозь ветви чёрные летела,
Сердца пастушьей сумки леденели.
Но не угасли. Занавес упал.

И потому твой тихий сад не спал,
Что небо мало света подарило.
Где в закулисье вспыхнул подалирий,*

Упало яблоко.
И жёлтый лист упал.

* черемша - дикорастущий лук, культивируется как садовое растение
* подалирий - бабочка семейства парусников

Теперь, когда луне и звёздам
Так мало моря и земли,
На заводской трубе павлин
Уснул, закован в чёрный воздух.
Как будто он заводом создан,
Когда каштаны отцвели
И умирающий залив
Не отражал творений поздних.

Возможно, Бога, а скорей -
Творца не выдумали звери.
О нём не спросят у людей
За лёгким облаком из хмеля,
Где дом, созревший гроздью комнат,
Градостроителя не помнит.

Меж потолками,
обычным и подвесным,
Шёпот такой же, как в стенах домов саманных.
Можно, наверное, прятать тяжёлые сны
Там, где клещи пылевые и чёрные тараканы
Счастливы вместе. А тот, кто их контролирует…
Дай головам беспокойным такую гармонию.
Нам и соседям, невнятным детям делирия,
Детям онейроса. Старое дерево спилено -
Кто же в окно бьётся веткой зелёной?

А это соседка, у которой
скончался муж.
Ползает по стенам внутри и снаружи, плачется,
Не может смотреть на солнце,
не может смотреть во тьму .
Вот тебе человеческая самодостаточность.
Завтра приедет внучка, ксерокопия дочки,
Снимет старушку прозрачную со стены.
Польёт каланхоэ, спросит, как почки -
Бабушка улыбнётся, лопатка весны
Ковырнет и в этой ветхой песочнице,
Где пепел столетний вместо песка.
Природа людская. Тоска.
Тоска
...копится между обычным и подвесным.

Если вспыхнет звезда - не скажи о ней.
Пусть плывёт себе, словно дым, к другим:
Нет воздушных ей, нет земных корней.
Не сбылось вчера - и потом не сбудется.
Будет, с чем уйти. Дом перезагрузится
Жителями новыми. Смерть придёт проветрить.
Стану я смотреть с безымянной улицы,
Как горят проспекты,
Предаётся слово, выжжено молчанием,
Падает на дно.
А потом ночами -
Ветками в окно.

Теперь, когда дождь над зелёным сияньем травы,
Божественно всё до того, что неважно отсутствие Бога,
Смотри, как вода залила неглубокие рвы
И дальше плыви
кратковременной чёрной дорогой.
По вечному кругу, где нового не рассказать;
Появится солнце, вчерашнюю пыль возрождая,
Долина прогреется,
Выкипит, словно казан.
Под вечер - остывший - впадёт и твоя сарводайя*
В низинную воду,
где дремлет спокойный аир.
Закатное солнце не может её перекрасить...
Из рук выпадает ещё не построенный мир -
И некуда плыть.
И не звякнет браслет на запястье.

*сарводайя - подъем, возрождение.

Может только вспыхнули может догорают
непривычной зеленью ветви над водой
Где земля тяжёлая чёрная сырая
под апрельским облаком ландыш возведён
Вечный храм мгновению Цитадель бессилия
Под апрельским облаком ветви над водой
Ни людей ни Господа
Опустеет скиния
И потонет в сумерках храм переносной

Это мы скитаемся
воздвигая в комнатах
то святыню общую то отдельный ад
Наполняясь отзвуком грезим над осколками
Поглощает комнаты хмель и виноград
Не проснёмся в радости в горести врастая
Будто нас и не было Отживает храм
И ржавеют ландыши место уступая
Столь же
негасимым
василькам

Твои глаза в тот миг, когда приходит образ
И, выхвачен из книг, когда-то сердцем вобран,
Порядок рушится (а новый мир не создан),
Твои глаза в тот миг - ­исчезнувшие звёзды,
Цветенье хаоса, начальная страница…
Ни имени тебе, ни Бога, ни границы.
Тогда не отличить цветок от чаши с ядом
И не с чем взгляд сравнить. Сказал бы - ­глубже ада,
Но ведь, пока создашь земной и тот, что под,
Иную глубину твой взгляд приобретёт.
Так, может быть, к чертям людей, богов, героев?
Оставь меня в корнях деревьев мезозоя:
Там мы с тобой - ­одно. Оттуда сонной коброй
Я приползу укрыть, когда приходит образ.

Тихого снега нападало на
тёмные крыши,
Декоративная радость гибридных подснежников ­ всюду.
Мы теперь точно подснежники. Точно подснежники.
Только выше.
А мы теперь точно люди.
Вот сейчас будем радоваться, завтра ­ плакать,
Послезавтра, когда расцветут абрикосы,
Всем живым неизбежно начислят зарплаты,
А над мертвыми ранний бурьянчик скосят.
Не волнуйтесь, мёртвые, -­ это на Пасху,
Разрастется ещё ваш взаимно любимый вьюнок.
Волос не упадет,
Не подавятся небом, пальчик
Не порежут. Скамью обольют вином
Да прилягут рядом лет через надцать
В тишине предрассветной, минусовой…
Не заметив, что радостно,
радостно снегу падается
мимо всего
весной.

Не в громе космической катастрофы, не в пламени атомной войны и даже не в тисках перенаселения, а в сытой, спокойной тишине кончается история человечества…
© Стругацкие

За что мы теперь воюем, любовь моя?
За то, чтоб, как прежде, смеяться, гореть и плакать?
И спать, словно камни, богам из камней помолясь:
Спасибо, что выжили мы на окраине Дакки,
Что день пережит, что не съели детей собаки.
Зачем мы теперь воюем, любовь моя?
От ядерных шахмат опять трепетать планете?
А что попадётся -­ противень или вертел?
Каким светляком
глупых детей манят?
Какие трясины покажет болотный космос?
Слабое небо прикроет в который раз…
Ныне возрадуйся: больше не будет вопросов,
В дырах озоновых больше не будет глаз.

Тогда не захочется видеть тебя под вечер:
Уютная осень, лето, весна, зима...
В такой тишине
Заводится только Маркс.
Падает пыль на отсутствие противоречий,
Замирает кораблик ума.

Это притом, что горит огромный маяк
Жизни, в которой сбывается только счастье.
Так магелланы сольют в “облака” моря,
Солнце исчезнет и отблески догорят.
Так в облаках маяки погаснут.
Что же, история более -­ не спираль?
Слать в хрестоматию
самый последний снимок?
...Плохо прогрессу, что некого распинать,
Хуже лишь то, что, если распнут -­ не снимут.
Ибо забыли, зачем… И что им делать потом?
С человеком. Людьми. Крестом.
На окраине Дакки, где расцветал маяк
Тысячелепестковый, любовь моя.

И сказал ей Иисус:
— Отныне да не вкушает никто от тебя плода вовек!
И слышали то ученики Его.
Поутру, проходя мимо, увидели, что смоковница засохла до корня.
(Марк, гл. 11, стихи 14, 20)

Над Омаром Хайямом густы небеса.
Если бросить пить на самое дно,
Происходят трезвые чудеса:
Например, просыпается Хорасан*
Для того, чтобы снова забыться сном.
В Хорасане легко торговать и жить:
Что мечеть, что дворец, что твой дом - базар;
И старик, продававший вчера инжир,
Продаёт мёртвых птичек и миражи,
Чтобы было сердцам, чтобы было глазам
Чем молитву творить, Хорасан.

Над Омаром Хайямом пусты небеса,
Виночерпий святее, чем сам халиф,
Луноликая “б” и её коса -
Вот кто может Хайяму всё рассказать
О любви Всемогущего к детям земли.
Только надо налить…

Приходи по кровавой вечерней воде,
Иса ибн Марьям аль Масих,*
Ты где?
Преврати наше пойло в своё вино,
Расскажи про зерно.
Там, за стенами, - змеи да миражи.
Что мечеть, что дворец, что Твой дом - во лжи.
И старик, продававший вчера инжир,
Со смоковницы - помнишь? - плоды срывал…
Так шепни Нишапуру,* что ей шептал
Там, где птица вовеки гнезда не совьёт,
Помня слово твоё.

*Хорасан – историческая область в Восточном Иране
*И́са ибн Ма́рьям аль-Маси́х (Иисус сын Марии) — один из величайших исламских пророков
*Нишапур – город в Хорасане, родина Хайяма

Е.

Под сиреневым небом, у трактирчика “Джо”,
Сочинял человеков Господь через жо.
Наугад, невпопад, для любви и чудес:
Что кораблик ­- по лесу,
Самолётик -­ на рельс.
В глубине твоих глаз фиолетовый свет,
А трактирчик без крыши и выхода нет.
И что барная стойка ­- высокий бурьян,
И что бармен под стойкой валяется пьян - ­
Разве в этом изъян? Если счастье кружит…
Телевизор включаешь, а там ­ миражи.
Миражи! Ни зверинца, ни массовых сук.
Я в такой телевизор тебя унесу,
Если хочешь. А нет ­- мы посмотрим туда,
Где костры красных маков и дождик всегда,
Где находит пчела свой эдем, свой дурман,
Лишь над чёрной водой встанет чёрный туман.
Так мы сами в себя сквозь стакан поглядим.
Слышишь, кто-то зовёт: “Заходи, заходи.
Из обмана -­ в обман. Как пчела на дурман.
Что кораблик -­ тюрьма,
самолётик ­- тюрьма”.

Так и мы с тобой доберёмся
До немыслимо нежной травы
Завари мне чифира с лотосом
Там где в облаке месяц выл

В дельту Нила ли
В устье Ганга ли
Сердца чайный пакетик брось
Сядем слушать как люди гавкают
Что адамы творят с ребром

Да куда их заводят рёбрышки
Где рыбёшек немых серебро
Завари мне чифира с лотосом
Разнотравный мир заберёт

Шёпот губ
жар ладоней
и рай лица
Сколько в небе блеснуло молний
А немыслимо нежная добирается
Белым корнем

Ещё свежа земля и города не взяты,
Но, как змея в песках,
В сердцах таится грех. Ты дремлешь, патриарх,
И шепчет кипарис: “Спи, праотец десятый.
Я завтра упаду, потом начнётся дождь,
Хмельные гибкие, что лозы винограда,
Запляшут женщины… А правда в том, что радуг
Не видишь ты. Пророка не проймёшь
Минутной красотой явлений и людей.
Но звери чутко спят. Услышат все однажды,
Как ты зашепчешь кобре: Нагараджа,
Прикрой, прикрой, спаси их от дождей.
И удивишься бреду своему.
На сердце ­ тьма. Ковчег колеблет тьму.
Спи, винодел.
Пусты сады Адама.
Мир поплывет, и после без вина
Не будет сна,
Твой ворон над телами ­
Светлее темноты, стекающей по крышам.
Так занят Бог дождём – змея быстрей услышит.
Ковчег плывёт во тьму, где чистый небосвод
И семицветна ложь: Дождя вовек не будет.
...А он шумит в крови и среди ночи будит.
А он идёт”.

I
О чём ты думаешь, дом? Чем живёшь, дом?
Чёрными комнатами пустыми
Смотришь в себя или смотришь кругом?
Кто, шатаясь, идёт, чтоб в тебе остынуть?
Чтоб внутри тебя развести костры…
А в глазах твоих - ­
Ни соринки, ни стеклышка. Так чисты,
Что поют ветра, затаив
Правду чёрных глаз. Запоют ветра
То, что ты молчишь:
Как не спят дома, слыша корни трав
Кожей крыш.

II
Когда сойдут сады с окрестных крыш
И паутина трещин на асфальте
Цветок поймает,
Ты ведь замолчишь,
Так часто повторяющая: “Хватит
С нас этой жизни дикой городской,
Где в луже, разрисованной бензином,
Младенец плавал в потребительской корзине,
В корзине вырос, в ней же - ­на покой”.
И оттого, что ты вдруг замолчишь,
Так полоснет тоска, что лучше б говорила…
Когда сойдут сады
С окрестных крыш,
Найдут могилы,
Мне голос твой поможет сделать вид,
Что дом не умер, в окнах свет горит.

Если внимательно смотришь в комнату
(Сейчас опишу вам её по Гофману),
Можно увидеть ноутбук сломанный,
С открытым ртом и закрытыми окнами;
На нем появляется раз в сто лет
Дрожащая новостью стопка газет,
На ней - телефон, мёртв или жив,
Не знаю, но не дрожит.
Радиоприёмник и песня про "лучшего из людей".
Должно быть, про Иисуса адвентистка последних дней
Поёт: "Если хочешь, на, докури..." Дура.
Иисус редко пьёт и совсем не курит.
Дальше все как у всех - столик, кровать;
Над кроватью табличка: "Спать -
Одному.
И смотреть во тьму.
Если выход астральный, спать на полу
И смотреть во мглу.
Не общаться с СПМ и Проводниками."
...Потолок подвесной с висячими пауками,
Корнями травы и реже - клёнов;
Клён на крыше не очень кудрявый-зеленый,
Он, наверное, видит враждебное небо,
Часто прыгает вниз, но там расти негде,
Ибо городу быть, но не цвесть саду.
За стеной по ночам читают де Сада,
Сначала читают, потом делают;
Мне кажется, мышка утра серая
Бахнет по дому хвостом динозавра,
Разобьется аквариум, полный пыли…
Но это может случиться завтра,
Поскольку вчера и сегодня - было.
Только б вспомнить тебя,
если небо с клёнов закапает…
Вот, хотелось по Гофману - вышло по Кафке.
Добей меня, Ева(в боку догнивает яблоко),
Чтобы сад твой на крыше вовек не угас,
Чтоб сошёл он на город,
на мёртвых нас.

Слово – это ветер, ветер – это…
Шклярский (Слово это ветер)

Не ходи по воде,
Не гуляй по взлетающим крышам,
Не пытайся сквозь стены увидеть, что там
У других. У людей.
Счастье загнано, счастье так дышит,
Что столбы серой пыли стоят по углам.
За стенами - пустыня, углы исчезают, горе
Быстро прячут по шкафчикам, и, замерев в пустоте,
Ждут своих кораблей, нарисованных Сальвадором.
Отчего ж уплывают на мёртвом осеннем листе?
Как цикады - без песни, без права проснуться,
Взлететь,
Коченеющим телом
Почувствовать лёгкость снежинки…
То не ветер, любимая. Так выдыхает смерть.
Так скажи мне теперь, скажи мне,
Отчего ты ступаешь на воду,
На холодные листья кувшинок,
Где, предчувствуя шаг твой, трепещет, оскалясь, залив?
И бессолнечным утром
Уходишь
На рынок блошиный,
Покупая на всех перекрестках картины Дали?

Это память запахла, как подмаренник,
Цветёт и цветёт вдоль грунтовой дороги,
Небо гудит огромным жуком-оленем;
Мама вздохнёт и скажет: "Не трогай".
Точно зная, что следом за ним побежишь.
За деревьями - с ветром - смеётся жизнь,
Почему-то смеётся маминым голосом:
"Опять заблудился? Выберись сам". -
"Но как? Здесь такие большие леса". -
"Лесополосы, сын, лесополосы...".

А потом были люди. Всегда. Везде.
Те – чуть дальше, те ближе, как деревья.
Как положено, ты дорогих проглядел,
Потому и молчишь, что тебя проглядели.
Это всё-таки лес: жизнь мелькает, но
Без привычных слов и всё с большей скоростью.
Иногда звонишь… После каинов,
После авелей. Там – окраина.
Там, куда звонишь, лесополосы.

Наконец, ни людей, ни времени. Холодны
Стены дома. Детские ловишь сны,
Будто круг замкнётся и что-то назад возвратится.
Но в тумане застывшем срублены три сосны,
И зовут еле слышно лесополосы: "Сын.
Сын,
Пора заблудиться".

Там, где наивная косточка финика
Не спрячет от снега листочков двух,
Тени пасутся на скотомогильниках.
Тучные тени, кто ваш пастух?
У нас вот пасет человечье стадо,
Хранит и лелеет людей во грехе…
Тени, как ветер, зашепчут:"Не надо,
Не надо, не надо нам о пастухе".

Но кто-то ведь должен… А что вы едите?
Куда утекаете чёрной рекой,
Не потревожив травы и улиток?
Кто там за вами? Погибший герой?
Можем отправить к вам новых героев.
Друга-героя? Героя-врага?
Ветер в оврагах чернеющих воет:
"Не надо, не стоит нам помогать…"

Может, для вас усыпить хоть собаку,
Чтоб направляла стада на ночлег?
Странные тени… На солнце во мраке
Падает, падает пепельный снег.
Что я в глазах ваших спящих увижу?
Чьё отраженье они так хранят?
Тени неясные ближе и ближе.
Тени идут и идут сквозь меня.

Хоть в стихи тебя, хоть в прозу,
Хоть куда…
Это тело, эти розы -
Всё беда.
Помнишь, за цветущей веткой,
Шаг - и сад?
А теперь сидим по клеткам,
Шах и мат.
Тает лёд… По лужам пишешь:
“Не люблю”.
Учащённо небо дышит,
Я не сплю.
А вода замёрзнет снова,
Вдруг на льду
Нацарапаешь два слова:
“Я приду”.
Знать ли сердцем невесомым,
Что в уме?
Падай мир, напившись сомы,
В снежный хмель.
Не замёрзнут корни розы.
Ветер тих.
…Ни в стихах тебя, ни в прозе
Не найти.

По мотивам повести М. Коцюбинского “Тени забытых предков”

Не ведают сосны о лесопилках -
Мы строили дом или сам он рос?
...Щезник* из воздуха ловит сопилку,*
Чтобы позвать
своих коз.
Страшно и сладко, и воздуха мало,
Плакал восход и смеялся закат.
Не коломыйками* ты засевала
Земли Карпат.
Болью засеяла, болью и памятью -
Как её в горы возьмёшь?
Рядом упал бы молчанием каменным.
Где тебя спать
положил Черемош?*
Где тебя ловит глупый чугайстер?*
Разве ты можешь меня погубить…
Завтра расскажет о том, что я счастлив,
Голос трембит.*
Завтра расскажет о днях безызвестных,
О том, как вернулась ко мне
И позвала их глубокой бездны
Светом на дне.
Страшно и сладко, летишь и не знаешь,
Когда же восход и закат
Навеки сольются, а ты засеваешь
Коломыйками
бездны Карпат.

*Щезник - в украинской демонологии злой дух, бес.
*Сопилка(укр.) - флейта.
*Коломыйка - гуцульская народная песня.
*Черемош - река в Восточных Карпатах.
*Чугайстер - добрый лесной дух, защищающий людей от мавок( мавка - нечисть, в виде ребёнка или девушки заманивает путников, чтобы погубить, сбить с пути и т.п.)
*Трембиту гуцулы использовали для сообщений о важных событиях( напр.свадьба, смерть)

никифор молочков спешит на помощь


…но вот разносит слухи интернет,
что якобы им что-то угрожает…
..и жёнам отведут другую роль
туристы – люди, любящие полночь..
..но верят в светлые мечты аборигены –
Такие гены.

Nik («Такие гены»)

А что, друзья, куда пропал Никифор?
Ещё недавно с нами пил кефир,
И вдруг исчез… В ольхе болотной тихо,
Немеет мир.
"Пусть он стрелял нас, - рассуждают утки, -
Зато какие шутки,
К нам подбираясь, в кукурузе отпускал.
Да разве он… в кого попал?
Пропал поэт." Грустит ольха, кубышка,
И солнце гаснет тусклою бубышкой,
И утки раньше времени на юг,
Роняя слёзы, улетели вдруг.
А там, на юге, точно он – Никифор!
И загорел, и крепок, словно вихорь,
Летит навстречу уткам:" Земляки!
Не бойтесь – без ружья." А утки: " Ну, потешил.
Ты и с ружьём не страшен. Но, Никеша,
Что вычудил? На родине с тоски
Хоть волком вой. Ведь ты один остался,
На ком союз писателей держался,
И неореализм, и ветхокоммунизм…
Пожалуйста, вернись."
Никифор разомлел и всех призвал к порядку:
"Послушайте, ребятки,
Поймите верно:
Мне пишут в соцсетях аборигены
(У них теперь банановый вай фай),
Что я почти Миклухо и Маклай
И что туристы, любящие полночь,
Всё чаще жаждут хлеборобских жён.
Я поражён.
И я пришёл на помощь.
Тем более, что жёны – красота,
А из белья у них лишь ожерелья.
Я бы сказал "и бусы", но не та,
Пожалуй, звукопись в подобном выраженьи.
Пусть нет берёзок и рябин – здесь клёво.
Намедни новое растение нашёл,
Назвал его "бубышка Молочкова".
Конечно, в честь себя. А шо?..
Ах, утки! Господа, когда б вы знали…"
Но тут к Никифору туземки подбежали;
Поэта облепили, голосисты,
Указывают хором на кусты,
А там… а там крадутся хитрые туристы,
Заморские коварные коты.
Никифор выпрямился, бросил гордый взор:
"Простите, утки, мы продолжим разговор."
И – шмыг в кусты, и слышны были крики,
Аборигены зашептали: "О, великий…"
…Прошло сто лет. Но не забыли утки
Никифоровы шутки-прибаутки:
Живое и трепещущее слово
Передают из уст в уста.
И процветает деревушка та,
За ней цветёт бубышка Молочкова.
Лишь посветлели чуть аборигены,
По-прежнему туристам ходу нет.
И каждый третий там теперь поэт –
Такие гены.

никифор молочков и глаза несущие любовь

..О этот взгляд богини Ночи,
Он проникает как рентген..

..Эмоций бешеных каскады
Рождая, бьет фонтаном страсть,
От одного лишь только взгляда!..

..И все дары тысячелетий,
И все галактики ничто
Не значат для меня, чем эти
Глаза, несущие Любовь!
© Серж Трепачевский ("Глаза, несущие Любовь")

Влюблён Никифор и в который раз
Не может глаз он оторвать от глаз,
Хоть понимает: это - море лжи.
Но тем не менее, волнуясь, падежи,
Склонения, частицы и союзы -
Всё путает... Напуганная Муза
Боится в дом Никифора войти:
А что когда глаза начнут любовь нести?
Любовь - куда ни шло, а вдруг снесут яйцо?
А вдруг их пронесёт слезою на лицо?
Трепещет сердце уткой в кукурузе,
Томится на краю деревни Муза...
И замечает с удивлением притом:
Согрет очей рентгеновским лучом
(Куда же вставлена рентгеновская трубка?),
Никифор пишет. Пишет... без неё!
Купил корову, зайца, мясорубку
И гнёздышко семейное совьёт,
Скорей всего... Но только есть догадка,
Что не причастен будет к яйцекладке.
Поскольку у него от одного лишь взгляда
Фонтаном била страсть: певцу немного надо.
Певец чувствителен. Зато - хазяйновит.*
Рябину посадил, и в октябре горит
Рябиновым огнём округа, и корова
Идёт домой на свет. А там Никифор снова,
Душистое сенцо и ласковый привет.
...Как курица яйцо, как губы полный бред,
Несут глаза любовь - и нам спасенья нет.
Вот потому теперь, застыв в тумане белом,
Глядит Никифор вдаль, туда, где Муза пела.

* хазяйновитий(укр.) - хозяйственный

никифор молочком и муза душистых скважин

Это вышли молчальницы
поступью важной
В лесные душистые скважины…

..окрестности мхами завалены…

..поднимается с прУда..
© А. Блок («Твари..»)



Отчего теперь чувства разлаженны,
И от водки противно во рту?
Оттого, что душистые скважины
Посетили поэта мечту.
Так Никифор писал во студенчестве,
Не найти его в студгородке:
Он весенним задумчивым вечером
Пропадает в соседнем леске.
Полистает ли томик Ахматовой,
Поразмыслит над сутью синтагм:
"Заглянуть бы мне в лунные кратеры –
Может, скважины прячутся там."
Рухнул мир. Нет ни Бога, ни Сталина.
Все стихи – как Демьяна уха.
А окрестности мхами завалены,
И ужасно падение мха.
Вот Никифор обиженным гением:
- О, ПиндАр! – говорит. – О, Эсхил!
Отчего я не Генрих, не Гейне я?
Он писал – и не падали мхи;
И не путал в словах ударения,
Не на прУде лилеи цвели…
Отчего я не Гейне, не Генрих я?
Муза скважин душистых, внемли!

Замерла вдруг природа, завалена…
И блеснул, засиял яркий свет,
И взошла на тумана развалины
Муза скважин душистых: "Привет,
Юнкер Шмидт… ой, Никифор отчаянный.
Наcчёт скважин скажу тебе так:
Не ходи ты по скважинам с чАями,
Мудрый взял бы, наверно, коньяк.
Вон друзья твои, бабники, бражники,
Красноглазы теперь по утрам,
Но такие им видятся скважины,
Куды там.
А вобще, у поэта неважные
Отношенья со скважиной, да…
Нефтяной не видать ему скважины,
А иные – не стоят труда."

Слово "труд" разбудило Никифора –
Не привычен он с детства к труду.
Лес молчал. Только уточка тихая
Что-то крякнула там, на пруду.
Что-то милое, близкое, вечное…
Жизнь Никифор решил поменять:
Муза – утром, а скважины – вечером.
И – писать.
И писать,
И писать.

Как большой неуклюжий индийский слон,
Оседаю на холод рельса.
fishsoul (Дичка)

Д. Р.

Сердце ухнет совой – тело слоном
Вдруг осядет на рельс. Безнадёжная станция.
Жизнь – внутри, а снаружи кажется сном.
Кто-то ею играет, не наиграется
Тихой жизнью. Там тень твоя смотрит в дом,
Дом глядит на неё, говорит:"Настырная,
Мы как грязь на стене, и нам поделом,
Что и радость полынная да пустырная.
Ведь полынь - это память, пустырник – сон,
Сон и сердце.
Здесь гОлоса колокольчики
Дозвенят, может, в детях, а, может, стон
Полоснёт, дозвучит, да и всё закончится.
Слышишь, ветер заплакал и вдруг затих?
Так и слово в тебе безысходным вечером.
Нашептала себе, а растёт для них.
В человеке аукнется человечество –
Человек потеряется в нём совсем.
Миллионы сменяются миллионами,
Но, когда всё закончится, по росе
Ты придёшь и посмотришь глазами бездонными."

I

Был у меня индюк Индикатор,
Он заглядывал в лунный кратер,
Где выращивал я томаты.

Индюк Индикатор кричал: "Кроты!"
Я хватал ружьё и бежал в кусты,
Выстрелом холостым

Разгонял кротов в лунном кратере,
Чтобы в футбол не играли томатами.
Так и жили мы с Индикатором

От весны до весны
На другой стороне Луны.

II

Завтра поеду в деревню к Деду,
Возьму у Деда себе Муравьеда.

Дед говорит из соседнего кратера:
"За Муравьеда давай Индикатора."

Я отвечаю: "Подумай, Дед,
У тебя муравьишек в помине нет.

Если начнётся лунная вьюга,
Твой Муравьед загрустит без друга."

Дед соглашается: "Это да…
С моим Муравьедом прямо беда:

Хочет с кротами в футбол играть.
Где же кротов на Луне достать?

Так что вот тебе шапка, вот Муравьед."
Всё-таки добрый у меня Дед.

III

Вот и сидим мы теперь с Индикатором
На самом краешке лунного кратера.
Кроты играют в футбол томатами,

На воротах стоит Муравьед.
А если в гости приходит Дед,
Мы ему говорим, что кротов нет.

Вечер ли, вечность в том виноваты?
Сердце набито сладкою ватой.
Тени ли? Мальчики на побегушках?
Дома вино можно пить из кружки,
Поочерёдно под таз, под голову
Бросать подушку… Залито оловом
Хмельное сердце, иглой прошито –
Танцуй, Саломея и Суламита.
Здесь всё по-прежнему: царство веры,
Окурков вчера намело под дверью;
Мы ходим в церковь, не верим в танки,
И не беременеют сектантки –
Ангел-хранитель им шлёт кондомы.
Туман над прудом и туман над домом.

Вычеркни вечер – туман над прудами,
Деревья забылись тяжёлыми снами.
Они вчера на руках носили
Воздух, разлитый по чашам лилий.
Горели тени, дрожали чаши,
Воздух казался настолько нашим,
Что плавал следом по руслам улиц,
А вышло так, что едва коснулись,
Чуть пригубили - и воздух сонный
Расцвёл цикутой и белладонной.

В нём не забыться, не спеться снова…
Где хорошо и мышам, и совам,
Пруд колыхнётся, ломая стебель;
Ряска укроет остатки неба,
И лепестки упадут на омут -
Чтоб наши тени дошли до дома.

Помнишь махаона на снегу

Куколку детьми мы занесли
В тёплый дом когда горел ноябрь
Красною листвою под дождём
Куколка согревшись ожила

Махаон не видел сквозь неё
Как листвы слабеющий огонь
Был засыпан снегом
Ты куда
Ты куда сегодня полетишь
В доме отцвели уже цветы
Но я вижу яблони цветут
За окном Пусти меня туда
Это снег Холодный мокрый снег
На ветвях уснувших Ты умрёшь
Но я вижу вишни расцвели
За окном Пусти меня туда
Это изморозь Красивый мёртвый блеск
На уснувших ветках Ты умрёшь
Но я вижу в глубине садов
Вспыхнул мак Пусти меня туда
То осколки солнечного дня
То в шиповнике запутался закат
Ты умрёшь
Но я увижу снег
И умру Пусти меня туда

Помнишь махаона на снегу
Удивляясь раскрывали рты
Облака
И небеса присев
Рядом с нами видели его
Я не знаю что ты слышал брат
Мне почудилось биенье трех сердец
И тяжёлый выдох неба И
Все три сердца замерли на миг
А забились снова только два

Я. Л.

Снег залетает в заброшенный дом,
Снег выбирает холодный угол;
У стен проблемы, и главная в том,
Что им нельзя прижаться друг к другу;
Мокрые ветви теперь холодны,
Так же мертвы, как прогнившие рамы
Окон, что помнят нехитрые сны
Луковиц лилий. Теряя фундамент,
Облаком пыли – навстречу огням,
Грудой кирпичной – к ногам высоток.
Чтоб населённые тюрьмы обнять,
Не зарастать вишняком и осотом…

Стоит ли этого твой человек -
Чтобы шаги постоянно помнить?
Весной во всех комнатах тает снег,
Ты отражаешься в лужах комнат.
Спит голубянка на бывшей стене,
И деревцо над ней молодое
Тянется трепетным корнем ко мне…
Дом мой, смотри,
мы бессмертны с тобою.

Нарисует ребёнок дерево.
И немного листьев на нём:
Это – бабушка( в Бога верила;
Вечно сонная, перед сном
И молилась, и честно славила,
Засыпая почти всегда
На «избави нас от лукавого»).
Бог избавил, наверно, да…
Это дедушка. Жёлтый листик.
Пальцы жёлтые – так курил.
Вот к нему приходил нечистый,
За бутылкою до зари
Он рассказывал деду… мудрость.
Тот не выдержал – умер утром.
Вот ещё один дед. И бабка.
Два огромных седых листа,
Полдеревни сгребли в охапку
И – ни чёрта им, ни Христа.
А потом кто-то вызвал ветер,
Или, может, он сам подул…
На рисунке не видно смерти,
Унесло стариков на звезду.
Там, наверно, они и ныне
Лепят хату из жёлтой глины,
Покупают большую кровать,
Чтобы внуков к себе позвать.

Вот и внуки. И дяди, тёти…
Все – на дереве. Жизнь – в полёте.
Папа, мама – вершина, радость…
Им всегда зеленеть. Ну вот
И последний листочек. Надо ж,
Он рисует себя. Восход.
Птицы, бабочки запестрели,
Ветви, ветви, мои качели…
Так по-детски сойти с ума,
Так лететь, чтоб летели искры.
А внизу – подступает тьма,
Бог сдувает тихонько листья.
И очнётся ребёнок скоро:
Бездна мёртвого дерева...
Там
Снег идёт по чужим ветвям,
Листьев нет… А ребёнку – сорок.

Может, всё, что ему отмерено.
Может – срок?
А мы верим, что ветви – дерево.
А мы верим, что мы – Бог.

В декабре ты умрёшь, Иннокентий Свиридович Шпунька,
Под тяжёлым и низким свинцом обнищавших небес,
И никто не воскликнет: «О Господи, только подумать!
Иннокентий Свиридович Шпунька скончался. Мы без
Иннокентия дальше, купив лотерейный билетик,
Прозябаем на празднике жизни. Помянем его, господа…»
Не помянут совсем. Ибо жизнь у него, словно петтинг,
При которой оргазма, увы, не стряслось никогда.
Безнадёжное зрелище: в небо попавшие пальцем,
Лотерейную жизнь, и жену, и детей прижимая к груди,
Не в ответе за тех, кто, встречая судьбу – растерялся…
Потому что не всех позовут бразильянки на сальсу,
Потому что у всех дом, работа и скучный фрейдизм – впереди.
Не грусти,
не грусти, Иннокентий Свиридович Шпунька,
Что умрёшь в декабре и уже не увидишь дождя,
А снежинки в окно посильнее людей станут гупать,
И замёрзнет Акакий, к тебе на могилу придя.
Вот кому злой билетик достался, и страшно,
Даже если успешен и правил немного в игре…
Ну, давай, я введу тебе морфий. Приляжешь.
У меня ещё пять.
Пять таких вот, как ты, в декабре

Приглашённых на сальсу.

Не радует небо знаками,
И знаем мы наперёд:
Равнина то вспыхнет маками,
То снегом в лицо дохнёт.

Когда из твоих немыслимых,
Страстью палимых слов
Я шёл по углям бессмысленным
И видел на дне зрачков

Одну паутину сонную
(Вдохнёшь – и её порвёт),
Мне снились глаза зелёные,
Застывший водоворот.

Где полнилось небо знаками
И укрывала мгла
Поля, что горели маками -
Со снегом летит зола.

К сожаленью, собака, мама ты.
По твоим щенкам-толстякам
Едут фур заснеженных мамонты,
Над тобою растёт тоска
В виде бабы с куском беляшика,
С бородавкою на зрачке;
Магазинов с многоэтажками
И киосков, куда никем
Заходил я, чтоб выйти радостным
Обладателем сигарет.
На работе – вполне достаточно:
Там курилка и кабинет.
И компьютер… с моими пальцами.
Расскажи лучше новость, как
Кроманьонцы с неандертальцами
Поделили вчера кабак;
Что там в лужах холодных? Небо ли?
Как последний щенок болит?
Это папоротник средь выбоин.
Мир закончился. Мир стоит.
Ни машин, ни людей с фундаментом,
Ни домов без фундамента, и
Ты и баба с беляшиком замерли...
Впереди кайнозой на двоих.
Осторожно ступают мамонты
И встречают щенки восход.
К счастью, к счастью, собака, мама ты.
Снегом
папоротник цветёт.

Дорогая я скоро приеду с войны
Полежим под собою не чуя страны
Захмелеем под вербой на старом бушлате
Унесут водомерки прозрачное платье
Только плакать не надо И платья не надо
Под зелёным задумчивым водопадом
В васильковой траве где небесное дно
Где тебя я под водку а ты вино
Где желтеют бананы краснеют гранаты
Всё теплее граната в кармане бушлата
Слышишь звёзды хохочут в безумной воде
Дорогая ты где

Что хрустишь дальней веточкой глупая лань
Я набегался милая мирная дрянь
Там где нас потрошили свои и чужие
То кромсали то шили Вы пили и жили
Жили ели и если лаяла шавка
Не спалось вам конечно под одеялком
И комар катастрофа И муха сволочь
Дорогая ты где
Скоро полночь полночь
Я такие замыслил тебе салюты
А ты ходишь в терновых кустах разутой
Не оставь мне следа Не оставь мне вздоха
Нас теперь уберут со стола эпохи
Чтоб не пели мы лживые песни победы
Спи любимая спи
Я с войны не приеду
Занесло замело чернозёмной метелью
И твоя беззащитность смертельна

никифор молочков и дети кукурузы

..присяду рядом с новогодней елкой
И зайчика попкорном угощу..
..в бубышечках я спереди, и сзади..
© Nik («кукуруза»)

Вечернею порой, когда едят эмпузы*
И мух, и бабочек, а небо шелестит,
Присел Никифор в поле кукурузы:
Возможно, зайчика хотел он угостить,
А, может быть, и нет. Не знаем я и ты,
Но просидел поэт, кряхтя, до темноты.
Пришла большая тьма. Уснули псы, коровы,
Эмпузы задремали наконец…
А в чабрецах на соловьиной мове
Запел Никифору счастливый цвиркунец.*
Но чу! Прошла тревога кукурузой…
Колышет ветер острые листы,
И – тени отовсюду голопузы:
«Никеша, дядя! Это что ли ты?
А ну-ка, спой нам песню на ночь глядя,
Где мы в бубышечках – и спереди, и сзади!»
О, как бежал поэт, подвержен стрессу,
Летел, тревожа насекомых сны,
И били, били, били качаны
Его не только по свисающему прессу…
Но всё кончается, и даже кукуруза:
За полем, под прикрытием ольхи,
Чтоб окончательно избавиться от груза,
Опять присел. И вдруг – пришли стихи.
И осознал поэт: для будущих творений
Нужны и острота,
и свежесть ощущений.

· *Эмпуза – богомол.
· *Цвіркунець(укр.) – сверчок.

никифор молочков и 900 толчков

Били крепко и зло, с кровожадным задором,
Так, что даже соседи слыхали толчки…
©Nik( «Зной в бревенчатом домике»)
Пусть соседние государства издали смотрят друг на друга, слушают друг у друга пение петухов и лай собак, но люди до самой старости и смерти не должны ходить друг к другу.
©Лао-цзы
Я так и вижу прильнувшего ухом к бревенчатой стене медведя…
©Анна Ансилевская (из комментариев)

Патриотизм, подруги и грибы
Рождали трепет в сердце Молочкова,
Но день настал – и о грибах ни слова,
Патриотизм намеренно забыт,
И лишь подругу любит Молочков,
Освоив технику девятисот толчков.
Суть техники (для всех непосвящённых):
Подругу, что мила, как вешний цвет склонённый,
Толкаешь девятьсот… Секунд, а лучше – раз;
Конечно, к ней придёт желаемый оргазм,
А ты ни-ни,
В тот день ни капли ничего не оброни,
Оставь и укрепляй томящийся «фундамент»,
Возможно – для себя, а лучше вновь для дамы;
И научись заботиться, чтоб ци
Её по телесам неслась во все концы,
Используй и массаж и всяческие ласки.
Ну в общем, даосизм
с тантрической окраской.
И, по совету Лао-цзы, Никифор
Уехал в лес, в бревенчатый, где тихо,
Где чуть скрипит советская кровать,
Практиковать
Там можно не таясь, взяв ноут и подругу,
Забыв о прелестях-соблазнах Кали-юги.
Но для таких
и техник, и маштабов
Нужна не девочка, что на пивке росла,
Нужна познавшая цветы добра и зла,
Немного понимающая баба.
Никифор – прогадал. И с бабою никак…
И начал он томясь с крыльца
смотреть во мрак.
А там – медведи. Ходят, веселятся,
То мёд найдут, то подойду к избе,
Послушают: «Никифор, на тебе
Опять лишь одеяло-одеяльце?
А где толчки, будившие округу?
Соседи приезжали за пять миль
Послушать в соснах… Или стал не мил?
Коньяк закончился? Задумалась подруга?»
Медведи ржали. Впрочем, лес был глух,
Пока Никифор не поймал аж двух.
…С тех пор и дятел не стучит на древе,
Предупреждение на соснах: «Молочков
Освоил технику девятисот толчков.
Написано медведем.» Улетели
И утки, и утиные отцы.
Подруга убежала. Лао-цзы
Пришёл к Никифору: «Сынок, пока ты молод,
Езжай-ка в город.»

Вот так они жили
Белая с чёрной
Жили как танцевали
Пытались взлететь и пускали корни
То орхидеей то травкой сорной
На чердаке а может в подвале

Не целовались

Пахли землёю и пахли снегом
Путали чашки перчатки тапки
Толку читать им Дейла Карнеги
В доме который построил Кафка
Дом наблюдений В нём человек
Забылся на миг и не занял нишу
Но в доме
который построил Джек
Любят не так и смеются тише

Всего-то две пешки
Белая с чёрной
И Наблюдатель извечный кругом
В доме в котором
Мире в котором
Просто остаться б вдвоём

за год в легких курильщика скапливается стакан смолы © (откуда-то отовсюду)

В мире, который следит за тобой
Миллионами камер и тихих взглядов,
Недопустимым является сбой
В системе контроля за нашим стадом.
Юность, воспитанная экраном,
Время пришло над собой… смеяться:
Даёшь алкоголь, никотин и странных
Женщин с холодными
тонкими пальцами.
Женщин, окутанных белым мраком,
Смотрящих что киплинговский Каа:
Кури до полуночи, горе-Булгаков,
Больше окурков – лучше рассказ.
Разве дано нам выдохнуть это?
Горечь и слабость, и совесть, и стыд.
Холод, которым пронизано лето.
Жёлтые пальцы… Система сбоит
В каждом из нас. Но ведь мы играем,
Зная, что проигрыш впереди.
Со стаканом смолы приходи, дорогая.
Со стаканом смолы в груди.

Но есть и дни, когда в крови
Золотолиственных уборов
Горящих осень ищет взоров
И знойных прихотей любви.
А. Фет («Осень»)

..и мы танцуем одни на пыльной ленте дорог.
Э. Шклярский("смутные дни")

огни
Когда боятся огни коснуться серости стен
И дотлевают в саду три уголька хризантем,

Ты дай мне выпить огонь, а там клянись, не клянись.
Пусть сердце падает вниз. Падает вниз.

Так заключи меня в сон золотолиственных дней,
Где знойных прихотей дар созвучен звону цепей.

И жгуч, и сладок обман. Не сберечь головы
В холодном танце листвы. Танце листвы.

Весной повсюду огни, а наш огонь одинок,
И мы танцуем одни на пыльной ленте дорог.

Не ищет взоров душа – страшна ей близость очей.
И затихающий шаг золотолиственных дней.

хокку
С вершин сонета сходишь в белый стих,
Поскольку наша осень все черней:
Затих огонь листвы среди ветвей
И сад готов твои шаги простить.

Он – засыпает. Ты уходишь вдаль,
Я забываю, кто ты, не поняв,
Зачем так долго мучить белый стих,
Когда в глубинах сада
замерев,
Не слышишь даже сердца?.. Белый снег.

Он начинается внезапно –
Как верлибр.
На мёртвую траву падает,
Живого меня –
Падает,
На лёд реки падает.
А на спины
Рыб
Тихонько лёг бы –
Как моя рука на твою.
Но – лёд.
…и когда я стану настолько пустым,
Что эхо верлибра затихнет в хокку,
Не скажу, как

В чёрную воду,
Серебряной рыбкой обманут,
Вчера ещё падал снег.

ты
Хризантемы под чёрным дождём,
В окружении снов и листьев,
Всё пытаются в небо смотреть.

Дождь поёт колыбельную всем.
Глухо, глухо и пусто в саду…

Так глядишь, одиночество, ты,
В окружении листьев и снов,
И пока не мелькнет первый снег,
Не поверишь в него, хоть и знаешь,
Что летит он на твой огонёк.

Дотлевай, дотлевай, уголёк
Хризантем.

Погуляем по старым углям.
Вспомни, как мы по ним бежали;
Дождь ходил стороной,
напуган
Возрастающей силой жара,
И несмелою каплей жалил
Наше пламя – на полквартала…

Там сухие слова трещали,
Освещая нам лица ночью.
И казалось – фундамент прочен,
А желанья росли, как чайный
Гриб, густой темнотой питаем,
И как чайный гриб – умирали.

Выходи вспоминать со смехом
Наши списки желаний. Ветер
В переулках задушит эхо
Слов задумчивых, слов последних…
Всё сбылось. Просто мы не знаем.
Мы просили того, что все…
Всем остывшей золы хватает.
Как твой гриб, темнотой питаем?
- Не растёт. Не растёт совсем.

Слушай, сын, если ты где-то там
Выбираешь маму,
Я здесь кого-то на жизнь или вечер, но выбор совпал,
Ты, возможно, родишься. Тогда помни главное:
Что таких же, как ты, - толпа.
Она дышит при свете, дышит во тьме,
А забери кислород – умрёт, мучась…
Это – держи в уме.
Помни на всякий случай.
Посмотри передачу про шимпанзе.
Мы – то же самое. Почти тоже.
Немного умней. И подлей, но не все.
Есть
Искусственно облагороженные.
С ними дружи, но знай, что таких едят:
Вкусны и ранимы из-за любви к беседам
Про Достоевского, Бога и райский сад,
А спроси, почему мопед едет,
Из чего строит гнездо оса?
И – смотри в удивлённые их глаза…
Кстати, насчёт мопеда и ос.
Хрупкая жизнь и слабая мысль человека…
И то, и другое цени. Это мост
Через реку.
Никто не знает, что на другом берегу,
Но посмотри, как бегут.
И я, признаться, бегу со всеми,
Но местность немного изучил:
Там
Железные прутья сгибает время,
Здесь желтеют веточки ив.
Там сероглазая… Будешь от сероглазых
Письма в бутылках невыпитых получать,
Выпьешь – и всё прочитаешь сразу.
А по тебе прочитает мать,
Скажу по секрету. Узнаешь позже,
Как в окнах её огонёк горит;
И только у матери сбросишь кожу,
Раз старая рвётся
От боли внутри,
И дело к зиме,
И нависли тучи…
Это держи в уме.
Помни на всякий случай.
И, наконец, о вранье, то есть опять о мопеде.
Честно – не знаю,
Какого он лешего едет.
Немного приврал. Но всё-таки будь снисходителен,
Если ты где-то там
Выбираешь
родителей.

Начало сентября: займите пчёл цветами,
Оставьте осам на столе кусочки дынь
И,ежели сейчас не виноград над вами,
Взгляните, как тиха густая неба синь.
Она, клубясь, хранит Земли уютный камень.
Но сколько б на себе он жизней ни носил,
Вдруг оборвётся сон - и вспыхнет пред глазами
Трепещущий налёт иуд, монет, осин.

Так память говорит, стирая города,
Поймав и голоса, и эхо по ущельям…
И как в тот день сберечь двух птиц на проводах
И тишину окна, охваченную хмелем?
…На фотографии, где снова сквозь года
Позируют и мать, и вечность – неумело.

Мне снится село
...Надо б охрой покрасить крыльцо и поправить карнизы,
накопать свежей глины и склеить столетнюю печь.
Спас пройдёт – жди зимы. Чем, коварной, ответить на вызов?
Натопить старый дом и на дедовой печке залечь.
Я приду к той рябине, что в крышу салютом палила,
пообщаюсь с крапивой, что к тихой речушке вела,
поклонюсь возле церкви крестам и заросшим могилам,
помолчу возле стелы, воздвигнутой в центре села.
Поброжу по лугам, где родня первотравы косила,
где цветущими маками мерил ребячий свой рост.
Пробегу по росе - и она воскресит, как мессия,
всех моих лошадей, лягушат, синекрылых стрекоз...
© Nik

ирония судьбы или никифор молочков в деревне

Отовсюду пение сверчков.
И сверчкам, и миру хорошо.
А поэт Никифор Молочков
На рыбалку шёл...
Три часа волнует он жильцов -
До пруда-то пять минут ходьбы! -
То покрасит охрою крыльцо,
То карниз поправит у избы;
В дом учительницы старенькой зайдёт,
Сразу сострадает ей кругом,
Глины накопает у ворот,
Дом натопит летним вечерком.
Перелезет через глину и -
К мужикам подсолнухи косить.
Мужики кричат: "Никифор, блин!
Мать твою итить..."
(Он не слышит. В нём растут стихи.
И цветут, цветут подсолнухи).

Может, даже выкосит гектар,
Ведь поэт косячит от души.
Но летели бабы на пожар -
Молоком Никифора тушить.
Вот уже второй кувшин испит.
Ситцевый поднёс к губам платок,
И, прищурясь, бабам говорит:
"Ох, и вкусен ваш коровий сок."
Бабы ржут. Никофор жжет мосты -
Расстаётся с дымом городов.
Между тем, голодные коты
(А поэт привёз в село котов)
Ждали от Никифора сомов.

Эх, коты, ложитесь-ка вы спать!
Всё, что может стихотворец у прудов -
Лягушаток к сердцу прижимать
Да прощаться с дымом городов
На три дня. А после, зол и тих,
Вам насыплет Вискаса в углу
Городской квартиры. Новый стих
Посвятит селу.

2
утиные истории

Молодую стайку диких уток
Обучают взлёту их отцы.
Выстрелы... Дым озеро окутал...
И остались без отцов птенцы…

© Е. Сидельников( «Возвращайтесь, утки»)

Идут гуси, индейки и утки,

Здесь помещенные боле для шутки.

© Козьма Прутков

Небезызвестный факт: Козьма Прутков
Любил свинью подсунуть в виде утки
Своим читателям. Но – ради доброй шутки.
Другое дело наш Никифор Молочков:
Как член СП, ЖП большой ценитель,
Не мог он тему уток обойти.
Хоть тема кажется раскрытой
В литературе. Ну, почти...
Вопрос остался деликатнейшего свойства:
А как насчёт утиного отцовства?
Отцов имеют все. В конце концов
Производительность страдает без отцов.
Сидит Никифор в ситцевом халате,
Об утках пишет и патриархате.

Не так-то просто. Яйца и яички –
Слова-то разные. А рифма к слову «птички»
Нужна Никифору. Он, помрачнев лицом,
Вдруг вопросил: «А что, а что яйцо в онтогенезе уток?
Пыль. Оболочка. Не важна для сути.»
И вычеркнул яйцо.
А «птички» заменивши на «птенцы»,
Прекрасно завершил строфу: «Отцы!»
И так корабль по имени Никифор,
Набитый утками, плывёт, минуя рифы,
На волнах лета. То посмотрит Скруджа,
Исполнит танец «маленьких утят».
Даже на ужин –
Утка и салат.
Седые лихачи, водители маршруток,
Завидев бодрого Никифора, спешат
Поставить Розенбаума про уток,
И про «Отцов утиных» говорят.
- Я слышал, что осталось пару слов –
И труд готов.
- Но тише: к нам идёт.
А ну-ка, тихо!

Но лето кончилось – и вдруг пропал Никифор.
За городом стреляли уток влёт…

3
никифор молочков и недожаренные лисички

Ты во мху собирала лисички,
Я - в тенистые заросли лез.

...Пело лето. Лисички мы жарили.
И по прихоти летней поры
Пальцы сладко под юбочкой шарили,
Добирая лесные дары.
© Nik (лисички)

В лесу, где дятлы и синички
И даже утка проскользнёт,
Никифор собирал лисички
Без происшествий пятый год.
С красивой школьною подругой,
Любовной полон чепухи,
Он говорил: "Чтоб север с югом
Не перепутать, надо мхи;
Со мхами всё легко и просто.
Запомни, юная Рахиль:
Во мхах - начало жизни взрослой
Да и финал, пожалуй, мхи...
К лисичкам подкрадёшься сзади,
Щипнёшь за мох - и был таков!
И не лисичек я здесь ради,
А мхов.
Сидишь себе, рукою шаришь...
А жарка? Жарка - суета.
Ведь если ты лисички жаришь,
Мхов ускользает красота."

Не понимал поэт, а жалко:
Рахиль, вся трепет и любовь,
Была совсем не против жарки
Грибов.
С лучком и перчиком. На сале.
Ах, что бы делала Рахиль!
...Теперь поэт лисички жарит
Своей старухе Изергиль.

4
молочков и курочка

И отойдя от мхов,
И позабыв Рахиль,
Никифор Молочков увлёкся Эвелиной.
Три тысячи стихов
Не обещают штиль:
Любовь - как ураган, как буря, как лавина...
От стука каблучков
Немеет Молочков,
А от фамилии возлюбленной приходит
В немыслимый восторг:
"О, Курочка, мой бог..."
Точней - богиня-кадровичка на заводе.
Поэт не пьёт, не ест,
Меняет на Насест,
Позоря целый вид семейства Молочковых,
Фамилию свою.
Непойманный, как вьюн,
Он скрылся от друзей. Он с Курочкою снова.
И для неё вот-вот
Работать на завод
Никифор перейдёт и, может быть, - с вещами.
Пегас один грустит.
А Курочка, как кит,
По офису планктон тихонько поглощает.
Пока не знаешь - рай.
Живи себе, не знай,
Что курочки клюют зерно рационально.
Бухгалтерский учёт,
Конечно же, не в счёт.
И менеджмент. А всё иное знать - печально.
Никифор у станка
Рыдает, и тоска
Сжимает сердце мне, а вы всё о морали...
Тут человека жаль.
А, впрочем, есть мораль:
Рыдая у станка, вы портите детали.

5
никифор молочков и домик по кингу

С елей капал елей, но уют наш нарушив,
Незаметно подкрался капризный сентябрь,
Стала чахнуть луна, а в дождливую стужу
Всё, что было, закрыли на зябь.
© Nik (Зной в бревенчатом домике)

Капает время со стрелок часов.
Никифор с подругою в гуще лесов
Живёт и не год, и не три, и не пять;
Средь брёвен, медведей, лисичек, опят
Живёт целый август... Немного устал,
Зато триста десять стихов написал.
Ему бы ещё бы писнуть на коня
В бревенчатом домике возле огня
О том, как мириться и ссориться с бабой,
О хлюпе и хлыпе, и зыби, и зяби,
О зубе и зобе. Но тут среди дня
Из брёвен закапала тихо... бревня.
Бревня как бревня, без цвета и запаха,
Но капает, сволочь,
всё время капает.

Подруга гипотезу выдала мигом:
Виновен поэт, обчитавшийся Кингом;
Бревня - порождение мысли поэта,
Фантазии мощной. Никофор на это
Ответил, что здесь объясненье одно:
Бревня потому, что подруга - бревно.
И тут же разверзлись небесные хляби,
И не закрывались возлюбленных зяби.
...Никифор в ту ночь обошёлся без пищи.

Бревня затвердела, любовь погубивши.

В глубине Болливуда за вечность в час
Тандаву танцует Амитабх Баччан.
Танцуй, Амитабх, - нам всем щекотно.
Покуда любят Карен Малхотру
Чуждые чарам чёрные негры,
У наших женщин канатные нервы
Рвутся, и слёзы, и слёзы в очах...
О, ракшас тебя подери, Баччан.
Болливудский катарсис так оросил,
Будто в Ганге плавают караси,
И Бодхидхарма сидит, не парится,
Глаза и руки черны от чАраса.
Что Шивалингам, что церкви купол -
По Волге тоже плавают трупы.
Актёрские - чаще, девки сочные
Поют махараджам мясо-молочным;
Князьям не по карме, не по карману
Ни тантра Карен, ни взгляд Баччана,
В руках бокалы, у ног собаки...
Бадхидхарма срезает бороду мраком -
Чайный куст вырастает на дне обрыва.
Бодхидхарма идёт по камням и рыбам.

|
Розам пора бы давно умереть…
Каждую ночь я включаю свет,

И представляю снег над их тенями,
Что заболели ветром и временем,

И человеком с его отчаяньем…
Каждое утро свет выключаю,

Слово последнее шепчут звёзды.
И пахнет снегом,
и пахнет розой…

||
Она не знает, как цветут сады,
А снег идёт по травам у воды,

Над травами, над ивой, над водой…
К земле всё ближе белой головой,

О хризантема, только не умри.
Смотри, как снег украсил сад, смотри…

Теперь ты знаешь, как цветут сады.
А снег стоит
у шепчущей воды.

|||
Замёрзшей реке приснились пчёлы
Лёд почему-то чёрный

Снится реке синеокий цикорий
Лёд словно небо чёрен

У самого дна до самой весны
Рыбам готовы сны

Их души текут и впадают в море
Синее как цикорий

Шишки хмеля ржавые висят,
Солнце опалило, облепило,
Словно пчёлы - седум, небо - сад;
В дынях осень август хоронила,
Ждал чего-то спелый виноград...

Тень забилась в тонкой паутине,
Где тысячелистник раньше цвёл;
Холода росли из жёлтой глины,
Из камней, оврагов, ям змеиных,
Подбираясь к седуму - без пчёл -

Словно к сердцу... Мотылёк прочёл
Тайный иероглиф паутины.
И ему не страшны холода:
Мёртвому - что грозы, что метели...
Я вот тоже вечер дочитал,
Между строк
ржавели шишки хмеля.

Земная боль в земной пыли
Ничтожно малая, но всё же
Куда деваться, чёрт возьми,
Усевшись в центре бездорожий
На старом камне? Он ползёт,
Но станет ли краеугольным...
Боль вездесущая живёт,
Чтоб воплотиться личной болью.
Поскольку и над ней закон,
Един для муравья и Солнца,
И входит боль в житейский сон,
Шепнёт - и спящее проснётся.
А не шепнёт, то прокричит,
Когда не флейтой, так дубиной
Она умеет нас лечить,
Она и камню говорит:
Ползи, мол.

Если сатана посетил старушку,
расцветает мрак.
Может, вам не страшно, но уже - не скучно:
быстренько сползает
святости кора.
Ибо всё расскажет голосом загробным,
черноглазой бабке хочешь верь, не верь -
ей не нужен воздух, выжжена утроба,
и она повсюду, и по сути - Зверь.
Падают мгновенно голуби и биты,
облака все ниже и зовёт петля,
жизнь не успевает,
застревая в лифтах,
пропадая в пробках, полнолунье для...
чтобы прятать вздохи, чтобы прятать крики.
Если очень тихо -
это не покой.
Жизнь горька, но в пальцах сахарной тростинкой
рраз - и поломалась.
Навсегда.
Легко.
Словно в кинофильме, но - без репетиций.
Здесь наряд скромнее
и беднее слог...
В остальном стабильно, если он вселился.
Ну, а если Бог?
Ничего не будет. Как жила с простудой,
так с простудой сядет бабка на скамью.
Будут листья желты и невзрачны люди.
Что ж ты улыбаешься?..
И кому?

Рыдай над умираньем мотыльков,
О поэтесса осени и листьев,
Пообнажённей плачь, поголосистей.
Воспой нехватку огненных цветов,
Страдание голодных хоботков,
Пока снежок не выпадет искристый:
Зимой снежинки заменяют мотыльков,
Знай, поэтесса осени и листьев.

Восплачь весной над таяньем снегов,
А, ежели подснежник вдруг случится,
Плач, сотрясая нежные ключицы,
К оргазмам мартовским поэтку подготовь!

Поскольку лето впереди и голос птицы,
Цветы в траве.
На море встретимся, конечно, - чтоб ямбиться
Недели две…
На третью бросим,
Расстанемся под шепот мокрых слов.
А там и осень…
Предотвращая появление стихов,
Кормить твоих голодных мотыльков
Я прилечу с букетом медоносов.
А повезёт – ещё бы нам бы
Припомнить ямбы.