На полынной подушке так сладко, так радостно спится.
Утоли меня травами, взбей из тумана перину.
Свет луны будет лампой, и добрые лунные лица
Наколдуют реальность, где я никого не покину...

Уплывают в рассвет темнота, тишина и надежда,
Гасит бледные звезды лохматый и хриплый фонарщик.
Расскажи мне тягучую добрую сказку, как прежде!
…но по сонной траве ты уходишь все дальше и дальше.

В глубинах сна плывут акулы по облакам из заблуждений.
Зеленоглазы и сутулы, летят на север рыбы-тени.
Дрейфует город в поднебесье, дельфины бредят лунным светом,
И нет истории чудесней… Ночь пахнет магией и летом.
В глубинах сна живут надежды и заплывают в окна скаты -
Уже не люди, где-то между: мудры, светлы и полосаты.
Текут неспешные минуты по тихим улочкам забвенья…
Сны продолжаются, покуда летят на север рыбы-тени.

пришел писец и когнитивный
местами где-то резонанс
прошу его уйди противный
да щаззз

Банкиры, судьи, дирижеры...
А мой избранник - альпинист,
Который вечно лезет в горы,
Но иногда снисходит вниз.

Суров, местами обморожен,
Чернобород и белозуб,
Он мне является в прихожей,
Сжимая верный ледоруб.

Кому-то - смокинги и кейсы
Коктейли, клубы, шорох шин...
А мне милее эдельвейсы
Его заснеженных вершин.

У тебя, милый, принципы и установки.
Ты играешь по правилам, как по нотам,
Проявляя упорство, кураж, сноровку...
Жаль, вокруг неудачники-идиоты.
Расписание рулит: кино в субботу,
В понедельник и среду – прогулка в парке.
Я совсем не смеюсь над тобою, что ты,
Это смайлик дурацкий на аватарке)))
В нашей правильной жизни нет места страсти,
Но интимная близость вполне логична.
Для тебя я дворняжка безродной масти,
Раз вот так беспардонно – о самом личном.
Ты готов заклеймить, осудить и бросить:
Я «никчемный партнер и по сути - сука»…
Поломаю шаблоны и выйду в осень.
Эти правила, милый, такая скука…

Твоя любовь – тюремная камера: толстые цепи нежности, наручники страсти и прочие прибамбасы.
Ты связываешь меня преданностью, гипнотизируешь поцелуями и ревнуешь к прошлому; пускаешь в ход истерики, «а мама предупреждала…» и прочие запрещенные боеприпасы, расстреливая моё терпение, убивая желание, нивелируя верность…Расстанемся по-хорошему?
Вдруг – отпустила…
Вдыхаю свободу, кучу с друзьями, чувствую себя независимой личностью. Хожу по клубам, каждый день – новая девушка, ощущаю себя этаким Казановой, называю их твоим именем, бросаю, легко раздражаюсь, ищу твои качества в их количестве,
задыхаюсь от одиночества, давлюсь свободой, тоскую по тесной камере…
Попробуем снова?..

Если черная с белым сойдутся - да будет цвет!
Беззаботно-оранжевый, с легкой кислинкой сна.
Золотистая нежность соткется в уютный плед,
И набухнет зеленая, в брызгах росы, весна.

Если черная с белым смешают свои миры,
Бирюзовою страстью взорвется ночная тьма.
Медно-красная осень пригладит свои вихры,
И от синих дождей мотыльково сойдет с ума.

Если черную с белым связало одним узлом,
Изумрудная радость расколет унылость дня.
Затанцует лиловый, с алмазами окон, дом,
И отправится к морю, сережками люстр звеня.

Если черная с белым сольются – да будет цвет!
Жарко-алые розы и матовый шелк зари,
Апельсинность заката и полный кулёк конфет -
Разноцветных, как радуга!..
Серого нет в любви.

Осень открыла небо, включила дождь,
Вымыла город от красных и желтых дней.
Смыла глупцов, поэтов, бомжей, святош…
Я бы вернул поэтов, но ей видней.

Осень, проветрив скверы, смела листву.
Серою краской измазала белый свет.
Строки стихов с дождями сплела в канву…
Я наблюдал, завернувшись в уютный плед.

Осень: деревья стаей хотят - на юг.
Ива поймала ветер и пляшет твист.
В замершем городе год завершает круг.
Лист на ладони: последний осенний лист...

Темная в черном – сродни проклятью.
В карих глазах – огонь.
(Тот, кто сегодня за все заплатит, гладит мою ладонь)
Черною пеной спадает платье,
Честность сведя к нулю.
(Тот, кто сжимает меня в объятьях, держит в руках змею)
Темные волосы спутал ветер,
Краску со щек слизал.
(Тот, кто сегодня за все ответит, смотрит в мои глаза)
Наша несхожесть слегка волнует…
Белой бывает тьма?
Тот, кто сегодня со мной танцует, сводит меня с ума!
Юный декабрь метет мятежно,
Город саднит зимой…
Как упоительно пьется нежность с тем, кто сегодня… мой.

«Я подумаю об этом завтра», говорила Скарлетт О*Хара.
«Завтра будет лучше, чем вчера» - уверяли в забытой песне.
Завтра я брошу курить и пить, пойду учиться на сталевара,
Оформлю развод, раздам долги, начну писать книгу поинтересней.
Я займусь спортом, закончу ремонт – завтра, без капли сомнения!
Завтра – магический мир, где нет места лени и слабоволию.
Завтра все будет идеально, главное – набраться терпения…
…………………………………………………………………………………………………….
Завтра никогда не наступает. Есть сегодня – и ничего более…

Не оглядывайся: вдруг там кто-то есть.

Вижу, рыцарь, долгую дорогу,
Что ложится под ноги парадно.
Ступишь на неё – послужишь Богу.
Только не оглядывайся, ладно?

Дальше будет город – мертвый город:
Гулкие подвалы, кости, крыши…
Ты увидишь смерть, познаешь голод,
Только не оглядывайся, слышишь?

Скалы, бездны, воды океана…
Всё, что предначертано – исполни:
Выведи заблудших из тумана.
Только не оглядывайся, помни.

И когда судьба, рыча и воя,
Жадно разорвет тебе аорту,
Умирай, мой доблестный, от боли,
Только не оглядывайся, к чёрту!

Путь героя – мужество и сила,
Кровь и пот, загубленные души…
Только не оглядывайся, милый,
Чтобы предсказанье не разрушить.

Красное платье – вторая кожа.
Дробь кастаньет расстреляла зал.
Ревность терзает тебя до дрожи…
Не повторяйся, ты все сказал!

Ломаной птицей взлетают руки.
Рвётся каблучно-сердечный стук.
Ревность – безумная мать разлуки.
Смерть – квинтэссенция всех разлук.

Страстным фламенко сгорает вечер,
Легкою шалью струится с плеч.
Я не игрушка твоя, не веер.
Ты - не владыка, а я - не вещь!

Рушатся стены светло и смело -
Жгучий фламенко танцует смерть!
Ревность навахой пронзает тело…
Я дотанцую.
Должна успеть…

Я стою в людской пустыне.
Всюду спины, спины, спины...
Тривиальнейшее дело – одиночество в толпе.
Мир бежит без остановки, без надежды, без причины
На платформе/на танкетке/на высоком каблуке.
Механические люди
Пробираются сквозь будни.
Гладко смазанные души не цепляются за взгляд.
Органично-одинокий, я стою на перепутье:
В голове блуждают мысли и печалинки болят.
Почему по этой жизни
Бродят люди-механизмы -
Как столы, эргономичны и рентабельны на вид?
Вероятно, так комфортней: без эмоций и харизмы,
Без любовной лихорадки, потрясений и обид.
Я стою в людской пустыне.
Всюду спины, спины, спины…

Этот танец - белый, как снег в горсти…
Замерзая, дрогнет моя рука.
Ты чуть-чуть смущаешь меня, прости.
Может, я волную тебя - слегка?..
Этот танец - белый, как чистый лист -
Будет длиться вечность, неделю, час…
Может, мы, танцуя, напишем жизнь?
Или жизнь небрежно станцует нас.
Этот танец - белый, как простыня -
Белоснежным танго спадает с плеч…
Приглашаю глубже познать меня
На широком поле простынных встреч.
Жгуче-белый танец – огонь в ночи:
Мотыльком беспечным лечу на свет.
Знаешь, я влюбилась в тебя, почти…
Пригласи на танец!
Ответа нет…

Человек-фонарь, безупречно стойкий и нежный,
возвышается в старом парке, у «нашей» скамейки.
Приду – предложит с поклоном зонтик железный,
укрывая от солнца, дождя и судьбы-злодейки.
Человек-фонарь элегантно-чёрен и строен,
меланхолично-мечтателен, задумчиво-светел.
С виду обманчиво-хрупкий, он крепко скроен,
в чем успел убедиться драчливый приятель-ветер.
Человек-фонарь терпеливо-чуток и верен.
Посвящен во все мои тайны, беды и радости.
Светит так выразительно, будто намерен
освещать/укрывать от невзгод до самой старости.
Человек-фонарь человечней тебя, дружище:
надежен, тактичен, добр и в тысячу раз вернее.
Может быть, он оживет и меня отыщет?
Мы выключим свет и от счастья офонареем…

Ваш роман постепенно сошёл на нет, утратив всяческое очарование.
Давно пора проститься, простить и с облегченьем поставить точку,
Но ты при мысли об этом впадаешь в отчаяние:
Ты просишь последний шанс, вымаливаешь отсрочку.
Потом задаёшь вопросы, изъясняешься многоточиями, держишь паузу.
Даришь цветы, звонишь ночами, закатываешь сцены ревности,
Говоришь про новый этап, но, по сути, подобен страусу:
Ты погряз в запятых, лишил ваше прошлое ценности.
И вот ты бегаешь по знакомым, ищешь сочувствия, ведёшь себя странно -
Покупаешь дом, разбиваешь машину, шлёшь ей признания.
И вдруг понимаешь: она героиня другого романа.
А перед тобою чистый лист. И – никаких знаков препинания…

Какая изумрудная страна раскинулась в полынном наважденье...
Еще бокал – и я сойду с ума, и поплыву в томительном скольженье в сладчайшую божественную муть под резкий хруст раздавленных кристаллов…
Я не пьяна, обожемой, ничуть!
Меня кружит в безумье карнавала запретный дивно-сумрачный абсент - зеленая вселенная в бокале!
Хрустят кристаллы. Меркнет белый свет.
И ни души в холодной темной зале…


Художница Krista Huot

...ибо крепка, как смерть, любовь... (Песня Песней)

Душит тропинку плакун-трава, воет в чащобе зверь.
Тлеет лучина едва-едва…
Кто-то, в бреду потерь, бродит по лесу созревших бед, горечь-разлуку рвет.
В шаткой избушке надежды нет, а предсказанье – врет.
Жуткой насмешкой скрипит крыльцо, падает в сердце стук…
Кто-то, забывший моё лицо, рвёт неразрывный круг древних заклятий и липкой лжи. Вечность – глаза в глаза…
- Ты вспоминала меня, скажи?..
Я убегала за синие спины высоких скал, стылый свинец морей… Я убегала, а ты искал – значит, тебе больней.
Можно на время стреножить смерть, но удержать – нельзя. Как мне тебя уберечь, ответь, от самого себя?
- Дай мне водицы испить…
Изволь. Тку паутину чар: вычернит память и свяжет боль мой колдовской отвар. Ну, погляди: я совсем стара и с костяной ногой!
- Бабка, ты ведьма???
Вздыхаю:
- Да…
Милый, ступай домой.

Навсегда – это круто. Чертовски круто…
Соберешь чемодан, упакуешь диски и зашторишь окно, отменяя утро, и зажмуришь глаза, допивая виски.
Навсегда – это тренд. Череда скандалов завершилась финально-банальной фразой:
- Ты логичен и прав, только я – устала. Уходя – уходи. Без прощаний. Сразу.
Навсегда – это жесть...
До тебя доходит, что не будет, не будет, не будет – слышишь? – никаких отношений (дружить – не в моде). Навсегда – безнадежность до сноса крыши.
Ждет такси у подъезда.
Пора, похоже…
Может, стать на колени, прося отсрочки?
Ты бы сладостно съездил себе по роже, но… выходишь из дома, поставив точку.
Навсегда: в телефоне стираешь номер, удаляешь все фотки – бездумно-быстро…
Усмехаешься криво: пока не помер!
…и бессильно скулишь за спиной таксиста.
Навсегда?..

Небу не важно, какой у тебя ай-кью.
Небо бездушно-слепо. А ты держи
Рваную/мятую/клятую суку-жизнь:
Горькую, глупую, пьяную вдрызг, твою.

Небу не важно, что ты потерял мечту.
Небо бесстрастно-сине. А ты играй
В плюшево-кожано-брендовый лживый рай:
Не на своём и не с теми, не там, не ту…

Небу не важно, что ты бесконечно стар.
Пыльные крылья рассохлись под грузом лет
И ничего безнадежней надежды нет…
Небу не важно, что ты не взлетел, Икар…

Еще саднит февральская хандра, и ноет память где-то в подреберье,
И сонный город беспробудно сер…
- Эй, Город! – тормошу его тихонько, поглаживая мраморную кожу
Бесстрастно-исторического льва.
Он вздрагивает, тянется навстречу, а восхищенный март роняет в лужи
Серёжки кисло-пряных тополей.
И я, держась за локоть переулка, иду по древним склонам прямо к морю,
Приветливо кивая катерам.
Песок ломтями выложен на пляже – пирушка шторма не прошла бесследно.
На солнце греет спину старый пирс,
Спешит прибой растрепанной собакой в мою ладонь уткнуться мокрым носом -
И отбегает прочь, лизнув туфлю.
Чуть в отдаленье бродят стаи чаек, выписывая сказочные руны
На мокром желто-розовом песке.
Здесь дышится легко и вдохновенно - февральские печали срезал ветер,
И все обиды вытравил апрель.
Покачивая бёдрами бульваров, под черноморский блюз танцует город…
И первым громом салютует май.

Когда-нибудь я стану мудрой кошкой – изменчивой, вальяжной, одинокой…
Уйду бродить в простенках меж мирами и равнодушно про тебя забуду.

Когда-нибудь я стану вольной птицей – беспечным чуднокрылым альбатросом…
Я улечу на безымянный остров и о тебе, оставленном, не вспомню.

Когда-нибудь я стану тихой рыбой - смертельно-восхитительной акулой...
Я проскользну в глубинах серой тенью, и мысли о тебе размоет море.

Когда-нибудь, когда-нибудь… Когда же перебинтует время суку-память?
Я стану кошкой, птицей или рыбой…

Я никогда сама собой не стану.

Ни человеков, ни собак… По незнакомым переулкам
Чернилами растекся мрак. Звучат шаги, и звуки - гулки.
Вот странный дом – как гордый слон, что укрощен и заморочен
Семейкой мраморных колонн, взмахнул ушами: «Добрый ночер!»
В глухой стене открылась дверь в нездешне-пламенное где-то,
Исторгнув лаву, вкус потерь и лихорадящее лето.
Горячий воздух дик и глух, и что-то бродит там и бредит
Настойкой старых невезух, мешая страх со вкусом меди.
Нездешний друг? Возможный враг? Дыра в реальности?.. А впрочем,
Ни человеков, ни собак... И я ответил: «Добрый ночер!»

Коньяк, туман и одиночество…
Весенний и тлетворный дух*.
Моё нетрезвое высочество
Твои стихи читает вслух
И наполняет фразы смыслами,
Что оттеняют терпкость лжи.
Химеры с крыльями обвислыми
Несут меня за рубежи
Реальности: никем не предана,
Никем не изгнана в туман…
Твои стихи сочатся бедами,
И безгранично пуст стакан.

* - строка А.Блока

Приморский город - ветрено-манерный; как бусы – теплоходы у причала.
Здесь говорят: «Не делайте мне нервы», и уточняют: «Вас здесь не стояло!»
Весёлый город – колыбель матросов, писателей, налётчиков, поэтов…
Он ясноглаз и снежно-альбатросов, он пляжно-гол и ультрафиолетов.
Отважный город – воин и пройдоха: душа в тельняшке, якорь на запястье.
Здесь образ жизни - смех и суматоха. Мой светло-суматошный город-счастье…
Скорбящий город - скованный неволей, объятый нестерпимою печалью:
Второе мая, Куликово поле. Он помнит всё, и память пахнет гарью.
Суровый город, крепко сжавший зубы. Безмолвный город… Господи, доколе?
Сейчас февраль – безжалостный и грубый. И город спит, ссутулившись от боли.
Придет весна. Его отмоет море. Укутает туман, как одеяло.
Дождь смоет пепел. Ветер сдует горе. Он оживёт.
И всё начнёт сначала.

Толпу вдохновляют герои в блестящих доспехах.
Ей нравятся яркие битвы с кровавым финалом.
Тяжелые шлемы с забралом в общенье помеха,
Но так элегантно плюмажи расцвечены алым.

Толпа уважает суровых мужчин в камуфляже,
Увешанных кучей гранат/пистолетов/кинжалов.
Ансамбль дополняют нашивки, портянки и даже
"Горячая точка" и пара стальных причиндалов.

Толпа по натуре истерик, по сути – невежда.
На сильных и наглых взирает она благосклонно.
А этот впорхнул неожиданно, в белых одеждах…
Довел, понимаешь, людей до разрыва шаблона.

Говорит: я не знаю, как дальше жить…
Убегает домой, запирает двери.
Телевизор не смотрит – не терпит лжи.
Не читает газеты – чему там верить?
Горько-вязкое время не в силах течь.
Антрацитово-чёрные дни и ночи
Погружают в безумие, манят лечь
И покончить с реалом. Она не хочет.
Говорит, что страна перешла черту.
Что у нас, православных, одна дорога.
А потом убегает домой, к коту.
И не верит газетам. И верит в Бога.

Ещё проводим вместе вечера, ещё не всё потеряно…
А впрочем, наш общий мир как будто обесточен. К чему лукавить? Смутная пора: с упорством лангольера пустота стремительно съедает откровенность.
Бесценное утрачивает ценность. В сухом остатке – грусть и маета.
Ещё ночами вспыхивает страсть, ещё зудит желание… И всё же, скребётся понимание под кожей: уже не повториться, не совпасть.
И пресность размывает остроту, и пряное утрачивает пряность. Хрустальность обращается в стеклянность, а памятные даты – в суету.
И день за днём стекают в неизбежность: ещё чуть-чуть – и перетрётся нить.
Мы изменились? Нас не изменить?
Молчим…
И в тишине трепещет нежность.

Все – суета сует, но смерть всегда некстати…
Шальная сука-жизнь спешит отдать концы.
Достойнейший финал в загаженной кровати -
Ни денег, ни друзей… Лишь пиво да глупцы.
Ведь были времена… Я всё хотел изведать.
Я жизнь глотал взахлёб, я нажирался впрок.
Меня сбивали с ног, а мимо шла победа,
И стряхивала пыль с истоптанных сапог.
Война стучалась в дверь, и я срывался в драку.
В Басо курил гашиш, в Навайо шел ко дну.
Я в сотне баров пил «Соленую собаку»,
Но истину, увы, не встретил ни одну.
Как лодка без весла, плыву без всякой цели…
Противен сам себе, и немощен, и хил,
Я допиваю жизнь. По капле. Еле-еле…
Всё – суета сует…
Но я бы повторил.

Считают, истина в вине. А в чашке кофе – ложь!
Я вышел из дому во сне, затем попал под дождь.
Дождь был недолгим и сухим, местами выпал град:
Слегка душист, нерастворим, размером с виноград.
А дождь хлестал, как из ведра, веселым конфетти,
Плясала в лужах детвора, дождинки сжав в горсти.
Я вымок весь! Мне не забыть сухой недолгий дождь…
Не стоит на ночь кофе пить, ведь в чашке кофе – ложь)))

…длинные тонкие пальцы крадутся по стенам, путают нити судьбы, разрушая реальность; мечутся в ломаном танце, взлетают смятенно… танец банален... меня убивает банальность…

Влажный огонь лихорадки сжигает тело.
Медленно тлеет сознанье в тумане сна.
Плавится жизнь, будто свечка – почти сгорела…
Время упало в кому, но смерть – честна.

…черные ветви деревьев царапают руки, просятся в окна, рыдают, колотятся в двери … как оглушительно-серы беззвучные звуки… как обесцвечено-ярки оттенки потери...

Ошеломляюще-быстро текут минуты,
Льются на лоб горящий сухим дождем…
Голос невнятно спорит, грозит кому-то.
Тени былых надежд покидают дом.

…черные воды печали вливаются в душу, тянут в глубины, уносят к далекому свету… кто-то поёт – погоди, я хочу дослушать!.. «нет», отвечают, «закончилась жизнь… отпета...»

Влажный огонь лихорадки сжигает тело…
Тише дыхание, тише… Свеча сгорела…

Гуманней не любить, когда потом — конец (Е.Евтушенко)

Зачем суетиться, размахивать белым флагом..?
Я лодкой подводной на дно твоей страсти лягу
И выключу связь (эс-эм-эсь сколько хочешь, милый!)
К чему выяснять отношения, тратить силы
На этот нелепый, смешной, обреченный спарринг -
Комок содроганий/объятий/обид/испарин?
Плыви, ты свободен! Лови парусами ветер!
Не стоит страдать: я – не Лотта, а ты – не Вертер.
Не будет прощаний, прощений, обманов, лести,
Цинично-усталой лжи, изощренной мести…
Ты просто уедешь, считая меня ошибкой.
…………………………………………………………………………..
Я выключу связь и оплачу твою улыбку.

Теплым песком истекает время, хрупкое время последних дней.
Горькое время прощаться с теми, кто затерялся среди полей.
Где-то на площади жгут покрышки, где-то над городом дым и смрад.
Мрачно взирает с небес Всевышний на вышиванково-лютый ад.
Липкая ложь заливает время, терпкое время пожухлых трав.
Ложь равнодушно стреляет в темя, чью-то короткую жизнь поправ.
Жаркая кровь вытекает в травы, красная вырастет трын-трава…
Ум-честь-и-совесть молчит безглаво. Все-люди-братья - слова, слова…
Серым дождем истекает время, злобное время больной страны.
Нас с нетерпением ждут, зверея, холод и голод в тисках войны.

На прекрасное стихотворение Саши Коковихина "Осень так деревья бреет..."

Осень так деревья бреет,
что всплакнулось мне о лете.
Солнце светит, но не греет.
Водка греет, но не светит.

Ноша давит, но родная...
Счастье рядом, но чужое...
Осень, в душу попадая,
что-то делает с душою.

Разминая, что-то лепит...
Деда? Мамку? Папку "Дело"?
Но какой-то детский лепет
прорывается из тела...

Красота, мозги, фигура…
Мне бы женщину попроще.
Машка стройная, но дура,
Надька умная, но толще.

Светка злая, но красотка.
Юлька супер, но чужая.
Я страдаю, греюсь водкой,
Что-то странное желая...

Может, страсти оголтелой?
Что за горькая планида…
Из страдающего тела
Прорывается либидо.

"Жизнь - это источник радости, но всюду где пьёт толпа - родники отравлены" (с) Ф. Ницше

Уходили лесами, чурались больших дорог,
Пробирались по склонам высоких скалистых гор.
В непролазных оврагах учились ценить простор,
И заботливо-строго хранил нас усталый Бог.
Мы узнали, что ветер равнины медов на вкус,
Что прекрасней всех сказочных зрелищ простой закат,
Что ежиха под вечер выводит гулять ежат,
А туман на рассвете тяжёл и кисельно густ.
Мы построили дом в стороне от больших дорог,
И открыли спокойную радость неспешных дней...

Ты устал от бессмысленной жизни? Мы ждём гостей…
Вечерами на чай забредает усталый Бог.

Я тень из тьмы. Я жуть глуши. Я обезглавленная память.
Спеши в мои объятья падать…
Я тёмный сон твоей души. Мне одиноко. Поспеши.

Я остриё небытия. Я черный дым сгоревшей страсти.
Я твой возлюбленный – отчасти…
Под злобный гомон воронья не пробуждайся. Ты - моя.

Я жгучий яд больных ночей, холодный мрак за тонкой дверью,
Соперник веры, враг неверью…
Я страж потерянных ключей, хранитель боли... Я - ничей.

Я терпкий вкус увядшей лжи. Я – послевкусие успеха.
Кричи! Твой крик подхватит эхо…
Во сне лишь слёзы и ножи, и шрамы тонкие - свежи.

Я вечно рядом...

Сгустилась тьма над растревоженным Йоркширом…
Мы свечи жжём и чертим мелом пентаграммы.
Страх правит миром, господа! Страх правит миром.
Чем ближе полночь – тем сильнее ноют шрамы.
Прокисший запах придорожного трактира…
Нас было семеро – в живых осталось трое:
Мой брат пал жертвою голодного вампира,
А трое воют на луну, ища покоя…
Я плавлю крест – отлить серебряные пули.
Творю молитвы – вдруг хоть что-то нам поможет?
Вот красным отблеском глаза в углу сверкнули,
И я шепчу: - Дай до утра дожить мне, Боже!!!
Седой вервольф, пробив окно, порвал мне глотку -
Я помню каждое мгновенье этой драмы…
Страх правит миром, господа! Кровь слаще водки!
А в полнолуние так сладко ноют шрамы…

Жизнь - это то, что с вами случается как раз тогда, когда у вас совсем другие планы.
Джон Леннон

Он безжалостно-резок:
- Какая блажь! Ну зачем тебе дом на краю зимы?
Я рисую снежинку - он входит в раж:
- Мы живём не по средствам!
При чём тут «мы»? Я не то чтобы стерва, но повод дан:
- Дорогой, ты любую сведёшь с ума: деньги, лексус, компьютер, футбол, диван…
А меня белоснежно влечет зима.
Продолжает:
- С мозгами совсем беда? Ну чего тебе надо ещё, скажи? Может, звёздочку с неба?
- Пожалуй, да…
Как сказать, что со мной приключилась жизнь?
Можно стискивать зубы и быть, как все: улыбаться гостям, прогибаться под, рассуждать «о высоком», забыть про снег… Переждать – и снежинка во мне умрёт. Это проще и легче, и нет причин говорить:
- Попытайся меня простить…
И уйти без ключей, мелочей, машин, согласившись на «просто и мудро жить»*: не лелеять надежды, не брать взаймы обещанья и деньги, шутить – всерьёз…
"Ну зачем тебе дом на краю зимы?.."
Я не знаю ответа на твой вопрос.

*"Я научилась просто, мудро жить..." (А.Ахматова)

Отводит взгляд, сердито брови хмуря,
А позади – безбрежная тоска…
Мой пляжный принц, тебя развеет буря.
Зачем ты строишь замок из песка?
На мокром пляже эскадрилья чаек
Вступает в бой с голодным старым псом.
А ты глядишь затравленно-отчаянно,
И нет у нас ни «завтра», ни «потом».

Вину не загладить морем, как ни старайся (впрочем, сентябрьский Крым притупил обиду)...
Почувствуй себя преступником в Алькатрасе!
Попробуешь возражать – я выйду.
Выйду в такой глуши, где нет шерифа. Буду дружить с индейцем, стрелять из лука. Буду курить, пить виски, куплю мастиффа…
Ты же не раз говорил – я сука.
Что ты имел в виду – уже не важно. Мы, будто реки, тоже впадаем в море? Сделай мне из газетки корабль бумажный.
Руки держи при себе – мы в ссоре.
Впрочем, к чему о ссорах, давай о вечном: кто виноват - не важно, но я простила. Хочу чебуреки с сыром и то колечко с желтым топазом.
Ты милый…

По облакам, изящно-невесомо,
Оставив груз надежд и обещаний,
Утратив всё, что близко и знакомо,
Я ухожу без жестов и прощаний.

По облакам, по кучевому полю,
Упрятав грусть в заоблачные маки,
Горячим ветром память обезболив,
Я ухожу в закат оттенка хаки.

По облакам, по рваным клочьям неба,
По черным облакам, под бомбы, горько
Я ухожу в грохочущую небыль…
Одна из тьмы потерянных – и только…

Когда ты устанешь лежать на моем плече,
Когда перламутровый вечер сгустится в тьму,
Я выйду под звёзды без пары твоих ключей.
Захлопнутся двери…
И, может быть, я умру.
Последние блёстки страсти упали в прах.
Изодранной кошкой под кожей свернулась боль.
Я вижу её отраженье в твоих глазах.
Я мёртвою хваткой за горло держу контроль.
Минуты стекают по лезвию лёгких фраз.
От запертых в сердце слёз не могу дышать.
Я буду безрадостно-сильной - в который раз!
Но кто-то заплакал (наверно, моя душа).
Когда ты устанешь лежать на моём плече,
Когда перламутровый вечер сгустится в тьму,
Я выйду под звёзды без пары твоих ключей…
А дальше – неважно...
И, может быть, я…

В Муми-дол осторожно пришла зима.
Тихо-тихо на крыши ложится снег.
В Муми-доме клубочком свернулась тьма,
И до самой весны обрела ночлег.
Обитателям снятся цветные сны:
Белоснежные тучки, уютный грот…
Снится страшная Морра, рубин, блины,
Что летят Мамелюку в зубастый рот.
Снится черная шляпа, горбатый мост,
«Приключение», буря, пустой причал.
Красноглазый Волшебник, волшебный тост,
Фейерверки, Снусмумрик и шумный бал…
Снег неспешно по крыши занес дома,
Будто выгнули спины, уснув, слоны…
В Муми-доле всевластно царит зима.
Обитателям снятся цветные сны…

Инкогнита – страна высоких гор, туманов, неизведанных сокровищ.
Картежный шулер, гордый рыцарь, вор, охотник на загадочных чудовищ -
Стремятся отыскать надежный путь в неведомую древнюю столицу
И ветер странствий раздувает грудь (а груз надежд - ломает поясницу).
В Инкогните не ведают имен ни города, ни люди, ни вершины.
Здесь каждый независим и умён: и дети, и богини, и мужчины.
Здесь в моде полумаски и плащи, здесь ценят приключения и тайны.
По пятницам стреляют из пращи, а в среду совпадения – случайны.
В парламенте Инкогниты коты вальяжно заседают у окошка
И спорят целый день до хрипоты о чепухе, политике и кошках.
Безумная, блаженная страна таится в полумраке у порога…
Инкогните неведома война.
Я доберусь, я отыщу дорогу...

Мы погрязли во лжи и кровавой смуте.
Нас давно не смущает, что брат на брата.
Мы не слушаем разум, не ищем сути…
Добрый Боже, когда же придёт расплата?

Мы привыкли к смертям стариков и женщин.
Даже гибель детей - лишь чуть-чуть тревожит.
Мы легко проклинаем, и верим - меньше…
Покарай нас больнее, мой добрый Боже!

Нами продана, предана даже память -
"Мы не братья отныне!" Но всё же, всё же,
Чем сильнее гордыня - тем дольше падать…
Так пошли нам паденье, мой добрый Боже!

Мы свободе, как птице, свернули шею,
Заменив её песни постылой хренью.
Добрый Боже, о большем просить не смею:
Отрезви нас, Отец… Покарай прозреньем.

Знаешь, в конце пути мы впадаем в море...
Море бинтует память в соленый ветер.
Ветер ерошит волны, лохматит вечер.
Вечер пресветлой чайкой умчится вскоре.

Вскоре придет зима, почтальон и время...
Время пускать кораблик из глупых писем,
Писем без слов, потому что слова – не мысли.
Мысли приходят в лоб, но дырявят темя.

Темя прикрыв панамкой, лежу на пляже,
Пляже седых фламинго, что пьют и спорят,
Спорят о том, что все люди впадают в море.
Море ворчит в сторонке. Пойду, поглажу…

Время – лицо на воде (Стивен Кинг)

Говорят, в одну реку нельзя войти дважды,
Подразумевая текучесть воды, времени, песка и событий.
Ты можешь быть очень глупым, мудрым, сильным, даже отважным,
Совершить много зла, чудес и величайших открытий,
Но: как бы ты ни старался, ни пыжился и ни пожимал плечами,
Говоря, что любая река – лишь географическое понятие,
Твои попытки вернуться в прошлое – свято, безумно, отчаянно, -
Разбиваются вдрызг и вдребезги о какое-то вселенское неприятие.
И время – всего лишь лицо на воде: чужое, родное, иное.
И в запахах ветра, песка, воды – миллион тончайших нюансов…
Видишь, я понимаю: если ты оставишь свои попытки – ты больше не будешь собою,
Ты растворишься в потоке слёз, упрёков, уступок и реверансов,
Будешь покорно плыть по течению - как упавший лист, как кораблик бумажный,
Прощая ложь, забывая предательство, запивая водкой потерю…
Какой-то мудрец сказал, что в одну реку нельзя войти дважды.
И вот ты смотришь в лицо на воде и упрямо твердишь: «Не верю!»

Садист Иванов отпирает дверь в глубокий сырой подвал.
Садист Иванов - графоман и зверь. Он целую ночь не спал.
Садист Иванов сочинял стихи, либретто и пять поэм.
В душе его - ясно, шаги - тихи, вокруг - никаких проблем.
Короткою цепью гремит в углу отважная Лора Бар.
Садист Иванов подошел к столу, он хочет творить кошмар.
Суровая Анна, она же Хайль, зажата в стальных тисках.
Садист Иванов загружает файл, скрывая пред Анной страх.
И Оля из клетки хрипит: «Водыыыы….» От сладкого слипся рот.
Садист Иванов говорит «лады», и в кружку сгущенку льёт.
А в Деве Железной теряет кровь упорный Зиновкин Майк.
Садист Иванов поднимает бровь, и мысленно ставит «лайк».
И Леший на дыбе висит-кряхтит, презрительно стиснув рот.
Садист Иванов произносит «shit» и давит на клаве «ввод».
А Юля висит на большом крюке, цитируя вслух статью.
Садист Иванов ей сказал «хе-хе», убрав из под ног скамью.
Вот Макс ковыляет к столу - сапог испанский ужасно жмёт.
Садист Иванов наливает грог и сам выпивает, жмот.
А Лису на темя вода - кап-кап, вот-вот пробуравит мозг.
Садист Иванов поглядел, сатрап, и гнусно добавил розг.
И Лис матерится, скрывая жуть: «Итить твою мать, кАзёл!!!»
Садист Иванов раскрывает суть и прячет её под стол.
Поток графомани напалмом жжет, карая за все грехи…
Садист Иванов улыбнулся: «Wrote!»
И НАЧАЛ ЧИТАТЬ СТИХИ….
Юстас вошел, постучав сперва, дал Иванову в глаз.
Правда, забыл зачитать права… Хрен с ним! Ребятов спас)))

Последний полу-стон сладчайшей боли…
Моя любовь зализывает раны.
Всего лишь исступление – не боле…
Мучительно, изысканно и странно.
Пленяет кровь на белом покрывале –
Так откровенно и слепяще ярко,
Что пресные объятия - едва ли:
Жестоко, необузданно и жарко.
Истерзанные тропы наслаждений
Манят своей испорченностью: кроме
Божественно-медлительных скольжений,
Нас вдохновляет пряный запах крови.
И след хлыста на гладкой, нежной коже –
Зудяще-страстный, бешено-горящий,
Пунцовым предвкушением тревожит.
И меркнет день.
И боль твоя – всё слаще…

Смелость города берет. Кто помнит имя слона, на которого лаяла Моська? Никто. А Моську знают все.
Виктор Пелевин "Числа"

О доблестной Моське замолвите слово… Нехилое дело – облаять слона.
Ханжи удивлялись: мол, что здесь такого? Она соглашалась: «Идите вы на…»
Ну что здесь такого? Облаяла матом, бесстыже и гнусно презрев этикет.
Помилуйте, слон повернулся к ней задом, ответив игнором на Моськин "привет!"
Она отстояла права лилипутов: один на один опустила слона.
Об этом не вспомнил никто почему-то, а слава для Моськи ужасно важна.
Ах, слон не заметил? Подумаешь, цаца! Подумаешь, фря – хоботатый медведь!
Раз нас игнорируют – значит, боятся! А значит, позволено дальше наглеть.
Ну что, презиратели, канули в Лету? Слонами – на Север? Достойный уход…
За вами ушли канотье и штиблеты, а лай до сих пор искушает народ.
И мышцы крепчают, и дух матереет, когда раздуваешь из моськи слона:
Чем громче – тем круче, смелее, правее. А кто не согласен, «идите вы на…»