Возможно - притча или просто - слух:
В одном именье жили персонажи -
Петух, красавец сам собой, был важен,
Гордец, каких на свете очень мало
Да из репейной семечки лопух.
Ну… так себе, сорняк, каких навалом.

Репей тихонько под забором рос,
И до поры он был малозаметным.
Не до него владельцам было летом -
Хлопот полно в хозяйственных делах…
Так, чудом, обошел его покос.
Репей разросся, крона расцвела…

Петух его увидел и запел:
«Ку-ка-ре-кууу! Точи топор, хозяйка!
Здесь поселился вредина, зазнайка
И смеет распускать свои цветы!
Нет неотложней и важнее дел,
Чем избавленье от кустов пустых.

Недопустима близость ко двору!
Последний олух и «лопух» последний -
Манер не знает, не разносит сплетни,
Он лишний в нашей общей суете,
Пренеприятен нашему нутру!
На всех плюет он и бросает тень.
И в драке не участвовал намедни…

Стряпуха сразу бросилась во двор,
Услышав зов полезного кликуши.
В обед бульона хочется откушать -
Напомнил кстати о себе петух…
Да и лопух давно сидит, к тому же…
Произошел естественный отбор -
Освободился двор, за раз, от двух.

Сложна мораль:
Когда есть общий двор,
Живите в мире и добрососедстве.
И завистью не истязайте сердце -
Настигнет каждого судьбы топор.
Пророча справедливость топора,
Не зря кликуша подымает ругань,
Десница в этом - знамо! И заслуга,
Что всё же не безвинно покарал.
Лопух не нарывался на скандал,
Неброско цвел, меланхоличен, скучен,
Но под собой он прятал яйца клуши…
И, в общем, справедливо пострадал.

"Не выходи из комнаты. О, пускай только комната догадывается, как ты выглядишь..." И. Бродский

Покидая каморку свою, нанеси-ка ты глянец.
Может статься, тебя меж других разглядит испанец…
Оценив положительно, вдруг он предложит танец -
например, болеро, сегидилью или фламенко,
от чего ты смутишься, и это будет заметно.
Он, как опытный мачо, насквозь пронзит тебя взглядом
и поймет, почему тебя так колбасит изрядно.
Он прочтёт без труда: там, средь стен в облезлых обоях,
часом ранее ты была, натурально, собою -
абсолютной дурнушкой, голодной до ласк и несчастной,
что в одно лишь мгновение станет понятно испанцу.
У него смуглый торс, чёрный взгляд, ум живой и пытливый.
Так включи обаяние, стань хоть немного красивей.

Тщетно, девочка... Аура комнаты – сонность и серость,
Мутит глянец поддельный.
Она навсегда в тебя въелась.

Смотрят, улыбаются в небеса
Золочены личики, сыты ряшки.
Ели, пили теплышко, что барашки,
Божьи одуванчики – несть числа!

Скоро заневестятся - легкий сонм
Обметает травушки и овражки,
Органзой укутает май вчерашний -
Пусть витает в памяти, невесом...

Ах, если взлететь высоко-высоко,
К мирам обитания духов!
Оттуда, тревожа твой мир и покой,
К тебе прикоснуться бесплотной рукой
И, в тело свое снова рухнув,
Брести по холодным и мертвым камням,
Уже ни о чем не мечтая,
Но знать: ту фантомную близость храня,
Когда-то, не здесь, ты узнаешь меня.
Когда-то.
Не здесь.
Там, за краем.

2013 г.

Буря тучи рвала, как вату,
и клонила к земле типчак.
Языками огня объятый,
необычный телец кричал,

оглушён, ослеплён, послушен,
дикой болью на смерть ведом.
Этой девственной яркой тушке
страшен лютый Армагеддон.

Кто пророчил ему родиться
перед судным кровавым днём
для заклания единицей,
чтобы жертвенным стать огнём?

Упадет ли звезда, накроет -
грешен мир, поделом ему!
Апокалипсиса корове
высший замысел ни к чему.

Он невинно питался травкой,
пусть немыслимо шерсть красна.
Жаль, что век у него столь краткий.
Он об этом вчера не знал…

У девочки мечта - подальше от посёлка,
Где мрачен вид полей без шелеста колосьев,
Где вязкий пластилин разбитого просёлка
Не могут одолеть ни ноги ни колёса.

За окнами весна, в тумане терриконы -
Оставленное здесь наследие шахтёров.
Подобно головам убитого дракона,
Разбросаны вокруг пугающим декором.

Заглохший рокот шахт, угасшие надежды…
Но будет выпускной, приятные заботы.
В горошек сарафан, кашне на шейке нежной,
И главный местный тренд – резиновые боты.

Их век теперь истёк, пройти лишь вдоль посёлка.
На станции, сменив на лёгкие танкетки,
Войдет она в вагон, и ей не жаль нисколько
"Драконовых голов" и прочих страхов детских.

Ветром холодным раздергана грива,
сбиты копыта о камни дорог.
Где же тот легкий, где тот счастливый,
на загляденье изящный, галоп?

Снова споткнулась. Все чаще и чаще
болью зайдется разбитый сустав...
Лучшее - в прошлом, а что в настоящем -
лошадь, больная от ног до хвоста.

Эта тяжелая горькая правда
тело опутала, словно шлея.
Только лукавому сну очень рада,
снится – в лугах жеребята шалят,

травы живою росой ублажают,
ласково маленький братец лягнул -
утро прошлось по суставам кинжалом.
Ветер холодный продолжил разгул.

Сдается мне, джентльмены, это - вестерн,
когда дерется брат-ковбой с индейцем,
когда мы в барах пьем текилу вместе,
и виски квасим, и горланим песни.
Порою, "проворачивая дельце",
не можем трудность одолеть – хоть тресни!

Но в тонусе ковбоя держит «кантри»,
И ром железной печени не вреден.
А дни, как синема – мелькают кадры,
в них смешаны волнующие жанры.
По стилю близких нам трагикомедий
играем вестерн, ярко и пикантно.

В сюжетах жанров масса приключений!
Опасности таятся в каждом шаге.
Наш Дикий Запад жуткий и священный,
а жизнь ковбоя – адские качели –
любви здесь место есть, войне, отваге,
то ввысь, то вниз... Ну чем не развлеченье?

В погоне за удачей безрассудны.
Не сушит наши души встречный ветер,
волнами ходит допинг по сосудам
и нервы теребит приятным зудом.
Сдаётся мне, джентльмены, это - вестерн.

В ролях: ковбои.
Режиссёры: будни.

У чайного дома штата Ассам
слон - значимый символ компании.
С рекламных щитов он бросался в глаза,
со стен на парковках, у входов в вокзал,
кафе, рестораны, пекарни…

Важнейшую роль выполнял этот слон
на чайных плантациях Индии.
Он чай собирал - очень был вдохновлен!
Порхал он то бабочкою, то шмелём -
свидетели многие видели.

Как ловко меж чайных деревьев бежал
и, хоботом, листик за листиком,
весьма аккуратно срывал урожай
и тучностью веточкам не угрожал -
в работе поэтом был истинным.

Приятно за чаем сидеть у окна,
"Развешивать клюкву" спокойненько…
У чайника хобот, а чашка без дна.
Пусть сказка моя никому не нужна,
но в чашке горячий привет от слона,
своей неизменной поклоннице.

Предсказали сегодня синоптики -
Мы впервые от них это слышим -
Вместо дождика, лёгкие котики
Мягким пухом осядут на крыши.

Никогда мы такого не видели…
Кто-то верил, а кто-то не верил.
Интерес был огромным у жителей -
Собрались все заранее в сквере.

Были всякими мысли, желания,
На осеннем раскрашенном фоне.
Люд глядел в небеса с обожанием,
Подставляя осадкам ладони.

Сверху плюхались разные котики,
Белым днём, на глазах у народа.
Были котики те – «разносортики»,
По калибру, окрасу, породам.

А один вдруг упал с сильным грохотом,
Удивлённо глазами моргая,
Пролетая, своим длинным... хоботом,
Оборвал он троллеи трамвая.

Значит, снова ошиблись синоптики!
Ну и ладно, в том нет новизны…
По идее, должны были - котики,
А посыпались с неба слоны!

В безвременье холодном тихо плачется
Немолодому клёну придорожному.
Просёлок, до весны ненужный дачникам,
Лежит, раскис, неезженый, нехоженый.

Следы лосей - от леса до околицы,
В безлюдье их визиты позволительны.
Кленовая натура беспокоится
И к небу обращается молитвами.

Древесный бог обрёк на испытания,
Ведь каждому в миру терпеть назначено.
Лихое время - время покаяния,
За блага должен, потрудись - оплачивай.

Плати корой - не вся ещё обглодана,
Страдай, стволом скрипя, пусть силы выжаты.
Молись, слуга природы верноподданный,
Лишь ей решать – зачахнешь или выживешь.

Весна настанет, лось уйдёт распутицей,
Закончатся сезонные страдания,
И снова благодать на кроны спустится…
А жизнь ли, смерть – не надо знать заранее -
За всё мы, клёны, будем благодарными.

«Там, на неведомых дорожках»
Недосягаемых высот
Следы невиданных особ
Переплелись в узоре сложном:

Паранормали, параллели…
Где перекресток – там портал.
И, каждый, кто в него попал,
Исчез в объятьях измерений.

Врастали скалы и деревья,
Пронзая время, в новый век.
На гибель, но вперед и вверх,
Держала курс Гиперборея!

В слоях истории остались
Фрагменты древних катастроф,
Но эхом из Страны Богов
Осколки лун грозят хвостами.

-----------------------------------
Всё очевидно и непросто.
Неведомых дорог закон
Гласит: иди в обход препон
И скорость сбрось на перекрестке.

Картинка Владимира Румянцева, из серии "Питерские коты".

Смотри: октябрьский ветер гонит клин,
Быть может - гуси или журавли…
Там, где-то на другом краю земли,
Они найдут приют, тепло и пищу.
Здесь с Финского залива ветер свищет

И гонит клин тяжёлых зимних птах,
Чьи крылья оставляют на мостах,
Поребриках, скульптурах в парке иней…
Но мы с тобою Питер не покинем.

Мы будем зимний город наблюдать,
В дневник зимы писать, не ставя дат,
Одну лишь строчку: "Я умею ждать..."
Без крыльев ты не сможешь стать беглянкой.
А я… куда я без тебя – твой ангел?
.

Мартовским утром - мороз.
Выдыхает туманом
сизый рассвет, аппетитно хрустя грязным настом.
Старый котейка сидит на трубе теплотрассы,
тихо завидуя кошкам с жильем постоянным.

В сумрачном сквере простуженно каркает ворон,
дворник кряхтит и нарочно гремит крышкой бака,
резвым хвостом свой восторг выражает собака,
что с нетерпеньем ждала, кто откроет ей короб.

Кот с ней давно познакомился… он не в обиде,
жуткий характер взрывной ей прощает, поверьте.
Мнительной шавке не нравится «взгляд против шерсти»:
будто, сканируя весь организм, ненавидит.

Кот – дальновиден, умён, совершенно не вздорный,
улицей вышколен, жизни изнанку познавший,
вышел из всех передряг… А в мороз было страшно,
но с теплотрассы не гнал сострадательный дворник.

Кот приручал человека со знанием дела,
и навсегда завладел человеческим сердцем.
Дядька – брюзга, но коту позволяя погреться,
шавке внушение делал, чтоб та не наглела.

Многие зимы сложившейся троице этой -
реже меж ними теперь возникают раздоры.
Скучно зевает на кроне простуженный ворон -
ленится ссору накаркать… Скорей бы уж лето!

Поезд, ночь, вагон плацкартный,
И, в мельканье фонарей,
Уловила взгляд твой жадный
На копчёную форель.

В вакуумной упаковке
У меня лежит она.
Стало как-то мне неловко,
Я ведь вовсе не жадна.

Просто есть одна помеха:
Я – полковника жена,
Он со мной в вагоне ехал,
И форель - ему нужна!

У тебя в пакете тоже
Был отличнейший лосось.
Он в обед был уничтожен -
Рассчитать не удалось.

Будь жена твоя мудрее,
То с лососевым хвостом
Завернула б сельдерея,
отбивную и батон.

Если б это не был поезд,
Скажем - Лексус иль Паккард,
Я дала б, не беспокоясь,
Что осудит нас плацкарт.

Ты заслал бы честно сватов,
Поженились, все дела…
Если б был ты неженатый,
Я б не замужем была.

Спит вверх задом мой полковник,
Старый, ржавый ствол под ним…
Ну а ты держись, как стОик,
Мы в плацкарте не одни.

Шлифует корпус, рассекая воздух,
локомотив, на скорости под триста.
Частенько издаёт протяжный возглас,
призыв всем поперечным – сторониться.

Вобрав в себя веселую ораву,
седьмой вагон смешные байки травит,
его трясёт сильней других, по праву
и статусу последнего в составе.

Он горд и счастлив тем, что эпатажен,
пусть ненадолго, пусть одномоментно.
Вчера ещё подписан был: «Багажный»,
сегодня поменяли на: «Студенты».

Эффектный резонанс, бравурным шлейфом
шокирует окрестность - грохот? хохот?..
Но - станция конечная! Наклейку
«Студенты» - оторвут, «Багажный» - шлёпнут.

Осенние дожди смывают боль,
под монотонность музыки прощанья,
настойчиво и мягко, нас с тобой
сетями друг у друга похищая.

Ты где-то за пределами мечты,
я – здесь, под твёрдым куполом ракушки,
что тягостно навис, навек застыл.
Так надо… Почему? А потому, что

«так жизнь сложилась» - сильный аргумент,
его накал – всегда по восходящей.
Как из ракушки выползти на свет?
Вот - шаг, второй...
«Идущий да обрящет»?

Русалочьи песни нежны и протяжны,
Звучаньем тревожат матросские души.
Послышится песня русалки однажды –
И мир в Зазеркалье морское обрушит.

А песен слова приводить здесь не надо -
Язык у русалок непереводимый.
Похож он слегка на белухо-дельфиний,
С акцентом прибоя и примесью яда.

Пенаты русалки – дворец из ракушек,
Коралловый сад возле мангровой рощи.
На завтраке лист грациллярии скушав,
Охотится за моряками до ночи.

Её философия неповторима,
И логика – не из типичных, из женских.
Матросы пройти не посмели бы мимо,
Поскольку во взгляде достаточно жести,

Достаточно сладких липучек из паток,
Там пламя и лёд, шторм и штиль, твердь и воды,
Но это, скорее, её недостаток.
Да что ещё взять с этой подлой породы?

Уж лучше б была она рыбой холодной,
Пускай бы была она мерзкой медузой,
Чем столько парней, в свои вечные годы
Сгубила, вначале прикинувшись Музой.

Подойди-ка поближе к берегу –
мой паром тебя примет бережно,
если ты не утратил нежности
в прошлом дне.

Если ты воевал с форматами,
вдохновлённый мечтами крылатыми,
не оброс ни броней, ни латами,
то – ко мне!

Неужель оскудел ты чувствами,
больно рамки терпя прокрустовы,
и в суровой рутине пустыни
обеднел?

На себя не возьму я тяжести,
не рискну на борт такелажить их.
Брось их в воду, айда куражиться
по волне…

Как лист увядший, падает на душу
Бессмысленная фраза: «Не грусти»,
Когда, глотком амриты - свеж, воздушен,
Вольётся в сердце твой чудесный стих.

Читаю, трепеща, за строчкой строчку,
Взаимность чувства в письмах уловив.
Но время не даёт концу отсрочку -
Скудеют родники живой любви.

Твой образ, поцелуи, руки, звуки
Речей прощанья сладко-горький мёд -
О новой встрече, краткости разлуки -
Дождями слёз, ветрами лет сотрёт.

Навек в душе - проклятьем и молитвой -
Тоски с надеждой бой кровопролитный.

Гаврила был большим мерзавцем -
из аферистов и кутил.
Старушек обводил вкруг пальца,
чем состоянье сколотил.

Старушки верили Гавриле,
когда он вел их под венец,
а после людям говорили,
что, мол, альфонс он и стервец…

Богатой вдовушке от мужа
остался счёт, авто и дом,
но мало благ - Гаврила нужен!
Что ж, «огребла» - так поделом!

И вот Гаврила новой бабке
несёт конфеты и букет,
добавив строф к «Гаврилигадке»…
И за невестин счёт банкет.

Ну что - штормит, душа морская,
отважный кэп?
Летучий ветер упрекает,
мол, стар и слеп?
Судьбою списанный на берег,
«на якорь встал»,
на радость крысам корабельным,
чертям, китам?..
Не то гнетёт, что стал негоден
в морском строю -
ты размышляешь на исходе
про роль свою:
в стихию волн морского мира
входил бедой -
ты был убийцей и вампиром,
кэп-китобой.
Что ж, распускаться не пристало,
натянут нерв,
Но снова память гонит стаю
невинных жертв.
Казалось, чувственность и совесть
на самом дне,
но вот, всплывают, беспокоясь,
на склоне дней.
Безбожник, а знаменьем крестным
лоб осенил.
И качка, словно в рубке, в кресле,
и пытки - дни.

http://litset.ru/publ/15-1-0-49897
Седьмая пятница: картина

В поиске куражатся художники,
вызывая критиков на бой.
Где законы жанров непреложные?
Фантазёры вводят – каждый - свой…

В моде эротично-фееричное,
то, что от депрессий отвлечёт.
Оценить, как что-то нелогичное,
не решусь – ведь чем не шутит чёрт…

В некотором роде, настроение
создаётся из того что есть,
утреннее цветопреставление
на палитре, под растяжку – жесть!

Создается пяточно-коленный и
ягодично-бедренный пейзаж.
Радость тела и души горение -
вместе – новоявленный винтаж!

Здравствуй, Маслена-душа!
Хорошо, что ты пришла,
Весела, щедра, пышна.
На ходу ль твоя квашня?
Для тебя звучит наш гимн,
По небу гуляет блин,
Всех раскрасил-разодел,
Разбросал блины везде,
Здравствуй, вестница весны!
Раздавай скорей блины,
Все на улице с утра:
Разгуляева пора!
Площадь солнцами цветёт,
В волосы лучи плетёт.
Звон монист и шелест лент,
Скоморох поёт куплет,
Песню подхватил другой.
Колокольцы под дугой
Возвещают тройки бег,
Игры, пляски. Белый снег
Скомкан в ядрышки-снежки,
Девки, парни, мужики,
Бабы, старые дедки,
Разыгралися в снежки.
На кулачные бои,
Все – чужие и свои
Собрались - и стар и млад,
Будет праздничку заряд.

Раскрасавица зима,
Празднует весну сама -
Не обидно, что народ
Песни про весну поёт.

В февральской метели есть что-то смешное,
Наверное - это её фанатичность
На службе обители снега, за что ей
И чин в иерархии выдан приличный.

С восторженным рвением и деловито
Она заметает зеленые чувства
Наивных ростков, необильно укрытых,
Ловящих сигналы весенние чутко.

Среди февраля, на призыв откликаясь
Обманного теплышка, слабого света,
Побеги пускают, в обход снежных каверз,
Взаимности ищут, любви беззаветной.

И чтобы не дать им зря силы растратить,
Метель за порядком следит и хлопочет,
Как требует мудрый февраль-настоятель.
Пока ещё холодно, холодно очень.

На всех перекрестках она побывала,
Стелила, приглаживала методично…
Но нет, не прочны эти сны-покрывала
Неткано-прозрачны, кисейно-лиричны.

Им ветхость грозит неизбежно и скоро:
В обители льда белошвеек не стало.
В горячке, с веселым апрельским напором,
Весна поистреплет её покрывала.

Истлели образы и лица
у череды эпох жестоких,
хранят лишь мрамор и гранит
фигуры жён-кариатид,
беременных на вящих сроках.

В регестах прошлого пылится
пелопонесское фиаско.
Плененье, рабство и позор
приняв, жестокости в укор,
несут карнизы и пилястры.

Архитектурным моветоном
стоят беременные жрицы,
в Москве, в Большом Головином.
Вертеп с трагедией, в одно,
во все века готовы слиться.

Потухли злачные притоны
и жриц развязность и жеманность,
с огнями «красных фонарей».
В Большом Головином теперь
«любви старинные туманы»
в туманностях столетий тонут.

Подражая Борисову Ю. http://litset.ru/publ/29-1-0-47422

Наш капитан - бродячая легенда,
Как дома, ходит он в морском краю,
Фрегату имя дал: «Моя Победа» -
Название случайно не дают.

У капитана волосы - что пламя,
Не молод он, но вовсе не седой,
И цепкими матросов языками
Крещён был просто - Рыжей Бородой.

Наш капитан не маг, но он всесилен,
Его законы святы для братвы,
Мы все его причуды выносили,
А кто был против – те давно мертвы.

Вон - до сих пор болтаются на рее
Останки тех, кто смел устроить бунт,
И сушат их ветра, и солнце греет,
Вид устрашает…
Борода наш крут!

Он алчен и жесток, когда нажива
Полоску горизонта осветит,
Берет на абордаж корабль - красиво,
Снимает пленниц с встречных бригантин.

В жилете из добротной парусины
И с наглым попугаем на плече,
Достоин красоваться на картинах
Великих живописцев… и вообще…

В поэме, не одной уже, описан
Рыжебородый грозный флибустьер,
Ветра морей художественным свистом
Приветствуют на шквалистый манер,

Скрежещут скалы капитану оды,
Утробами почуяв новый клад -
Под скальной маскировочной породой
Трофей богатый выложит пират.

Его не устрашит корабль-призрак -
Летучему голландцу кажет фак!
В запасе у него есть пара жизней –
Он говорит. Наверно, шутит так…

Свяжу рукавички я тонкими спицами,
жилетик изящный свяжу, кружевной,
и буду в окно наблюдать за синицами,
но разве синицу сравнить с журавлём?

Мои рукавички – синичкины крылышки,
а жёлтый ажурный жилет – грудь её.
Поплачься в него - стук сердечный услышишь ты -
оно трепыхнётся внутри журавлём.

Крылами разгонит он кровь по артериям,
он будет курлыкать, из клетки стремясь.
Я вырвать из сердца его не намерена,
но я и с синицей навеки сжилась.

Две разные птицы, немного конфликтные,
их спор постоянный - в нём вся моя суть:
журавлик сердечный взывает курлыканьем,
жилет не позволит ему ускользнуть…

Вдохновение здесь http://litset.ru/publ/19-1-0-20800
и здесь http://litset.ru/publ/45-1-0-48294

Спасибо вам, дорогие Авторы!)))
****
Приятно обезьяне на лианах
и день, и ночь качаться без заботы.
Вокруг плодов – тьма тьмущая! Всего-то,
лишь лапу протянуть… Но вот что странно:
куда-то тянет и влечёт к чему-то…
Невыразимо хочется эмоций
и ощущений свежих, пару порций,
а в идеале – пусть одно, но чудо!
Колеблются гранаты метрономно,
бананы источают ароматы,
и раздражают сытые приматы
своею ограниченностью тёмной.
О, если бы небесные стихии
смели с лица земли всю эту скуку,
гранат о ствол, с великой мощью, стукнул
и вызвал потрясения лихие.
Но нет, как нет, в природе изменений.
И это обезьяну угнетает.
Проходит жизнь, тупая и пустая,
А ей хотелось взрыва помощнее…

Мораль проста – среди любых приматов,
мятежные встречаются порою,
но их умишко слишком бедно скроен,
чтоб из граната получить гранату.

Горазды только крыть собратьев матом.)))

Снежное соло -
Танец беззвучен в ночи.
И в пируэтах
Легких снежинок прочту
Таинство их рождества…

***

Рыжий котенок
Путает нити клубка -
Шарфик не связан.
Солнечный котик, вздремни,
Ты мне милей, когда спишь…

Иду я сосновой аллеей на лыжах
И явственно вижу:
Бежит мне навстречу, по кронам сосёнок,
Чудной поросёнок.
На дивного зверя смотрю удивлённо -
Он цвета лимона!
Наверно, мираж? Наваждение? Призрак?
Но вдруг, это признак
Свершения давних желаний, фантазий?
А может быть – праздник,
Канун новогодний, охваченный тайной
Неясной, астральной...
Верхушки деревьев мерцали, как свечи,
И сказке навстречу
Легко и стремительно лыжи бежали.
В небесном астрале
Довольный лимонный пятак поросёнка,
Сквозь сосен гребёнку
Светился, искрился и плыл надо мною
Игривой луною!

Осёл каменистой дорогой идёт,
Гружённый большими тюками.
Кукушка кричит: «Эй, осёл, идиот,
Бросай свою ношу на камни!
Иначе сейчас накукую тебе
Короткую жизнь от работы!»
Осёл лишь вздохнул, поднатужил хребет,
И дальше под ношей идёт он.
Кукушка опять: «Ну-ка, глупый осёл,
Считай свои краткие годы!
Ку-ку – раза три… ну четыре… и всё!
Где жизнь-то? одни эпизоды!
Вот я, погляди, уважаема как –
Слыву я пророческой птичкой,
А коль от щедрот мне подбросят пятак -
Добавлю «ку-ку», за наличку.
Зачем ты свои подставляешь бока
И что видишь ты от народа?
Свободным бы так беззаботно скакал!
За что шкуру глупую продал?
Ответил Осёл: «Помолчи, не хвались
Ты славой своей, шарлатанской.
Я горд, что когда-то Иерусалим
Встречал нас с Иисусом осанной -
Вот всем эпизодам житейским венец!
Пусть я, на твой взгляд, неудачник -
Но создал нас разными общий Творец:
Цыганствуешь ты, я ишачу…

Частенько заслуги бывают не в счёт.
С ослами идейными проще -
Чем больше грузи, тем охотней везёт,
И верит, что знАчим, и прочее...
С полёта кукушки на жизнь посмотреть -
Смешно прогибаться под ношей.
Пока легковерие в осликах есть -
И жизнь её будет роскошней.

А. Ахундов
"Затяжка марихуаны"

Мы дышим с тобой в резонанс,
Два вкуса: то сладкий, то горький.
Досадно, что каждый из нас
С особой вместимостью легких.
В кипящее льдом молоко
Закинута косточка фарша.
Вдохну я тебя глубоко,
Но выдохну тоже подальше.
А ты легкомысленно мной
Затянешься, как папиросой.
Стоп, Чувства! Команда”Отбой”!
Уже не получится просто…
А дальше - ни в сказке сказать,
Ни в более правильной книжке.
Ты будешь бежать и дышать,
Себя доведя до одышки…
Тебя будут помнить всегда
В своем геноциде ромашки.
Ты будешь летать и рыдать
От каждой «последней» затяжки…
Мир рухнет! Душе не присесть
В таком поведении странном.
И кажется мне, так и есть:
Любовь – это марихуана!
-----------------------------

Любовь – ещё та наркота!
Душа на "маруху"* подсела,
пойдя на опасный контакт,
которого, в общем, хотела.

Один на двоих косячок,
затянемся, аж до одышки,
и разум теряя, и счёт.
Мы, явно, хмельны, даже слишком.

Ни сказкой сказать, ни эссе,
«ни в более правильной книжке»,
не встретить такой унисекс,
вот только в стихе и услышишь.

Когда Муза, спайсом дыша,
в своём поведении странном
мне рифмами станет внушать:
«любовь – это марихуана!» -

«Стоп чувства!», команда «Отбой!», -
ори, не ори – не поможет.
Чистейший наркотик - любовь,
с безоблачным счастьем на роже.

Мне сладок любви геноцид,
пусть душат одышка и кашель,
но прежде, чем брошу концы,
ваш мозг накормлю костным фаршем.

Прекрасно, что каждый из вас -
с различной вместимостью лёгких:
кого-то стошнит через раз,
а кто-то, совсем недалёкий,

затянется глубже - как знать?
Ещё будет думать: «А дальше
читать это бред? не читать?»,
творя геноцид над ромашкой…
--------------------------------
*"маруха" - марихуана (наркоманский сленг)

Дед Мороз, отправляю тебе я сегодня послание,
В нём огромная просьба, за глупость, прошу, не сочти -
Попрошу у тебя я не денег, хоть тоже их надо мне,
Но нужнее сейчас мне волшебные чудо-очки!
Ты пришли их по почте, и в самом невзрачном очечнике,
Чтоб никто на таможне не зарился и не украл.
Как надену их на нос - они подойдут безупречно мне -
Враз прозрею, увижу весь мир и воскликну: – Ура!
А пока что сижу в темноте и по азбуке Брайля
Текст письма набираю, надеясь на чёткость строки.
По возможности, не откажи, об очках тех мечтаю я!
Если нет их в наличии, что же... останусь таким…

Уставший призрак осени в снегу улегся спать,
откапывать ноябрьский след нецелесообразно -
мышиная династия и их Мышильда-мать
в труху изгрызли красочные пазлы.

Король мышей в норе, средь туч, устроился бухать,
трофейными орешками похрустывая дробно.
И вьюжится, и колется, и сыплется труха
осадками остатков несъедобных.

Волшебный Кракатук повис, прикинувшись луной -
резцами не возьмёшь, нужны здесь челюсти покруче.
И зря семиголовый брызжет желчью и слюной –
разгрызть орех сумеет лишь Щелкунчик,

Ведь в сердце деревяшки не угас геройский пыл!
Заклятье наложивший очень сильно пожалеет,
когда горящий рой осколков звёздной скорлупы
конец положит злу во всей Вселенной.

Надежда на победу есть среди семи ветров,
пусть никогда не знаешь точно, что они надуют:
предаст зима, спасет ли от мышиных жадных ртов…
Плотнеет декабря непроницаемый покров.
Но быть добру - Щелкунчик расколдует!

"А гвинеец Сэм Брук
Обошел меня на круг..."
/В. Высоцкий/

В дверной замочной скважине есть, непременно, глаз,
естественно - стена имеет уши,
поэтому я скотч леплю на скважину сейчас,
у стенки в штабеля кладу подушки.

Из социума выпаду, быть может – насовсем,
приняв как данность статус «аутсайдер».
Блокирую снобизм, а также уши этих стен:
моих пенатов лучше не касайтесь!

Из внутреннего хаоса – врага гнилых систем -
извлечь потенциально «мирный атом»
мне было не под силу, хоть старался и пыхтел,
вот так я и помру социопатом.

С высот успеха кто-то пусть взирает на меня,
мол, по заслугам в тёмный угол загнан…
В характере удачи – старых лидеров менять
и прочить в номинанты на диагноз.

"Погиб страшной смертью один из столпов государства -
Миша погиб Берлиоз.
Воланд его в трибезбожное царство
На чёрном коне отвез.
<...>
Но, увидав на улице толпу столпов,
Идущих за Мишиным саркофагом
С приторно-сладкими лицами, с флагом,
Воланд понял, что к битве пока не готов.

Спас кого мог - Мастера, Маргариту и т.д.
И виновато шепнул спасенным: "До встречи"."

(Юрий Борисов)
http://litset.ru/publ/29-1-0-46568
_________

Отметить чужого нетрудно в безликой толпе -
он выделен спектром, ему одному лишь присущим:
чёрнеет витком монограмма в людской серой гуще –
магический символ, довольно простой – V («фау – ве»)*.
Где времени море несёт за ковчегом ковчег*,
глотает их, чем утоляет свой яростный голод,
там властвует Князь, упомянутый классиком - Voland,
меж Тьмою и Светом, в долине мистических рек.
Конечно же, Воланд судить никого б не хотел -
ушедших «столпов», «давших дуба» по разным причинам,
и «в ящик сыгравших», служителей мелкого чина,
старушек, чьи души от дряхлых избавились тел…
Он мог с сантиментами быть, только чаще - циничным.
Коль «ноги протянет» от голода сирый и нищий
иль в парке под лавкою вдруг «перекинется» бомж,
того бедолагу проводит в эдемские кущи,
«столпа» же - в места отдалённые, к доле не лучшей…
Тьме служит иль Свету, так сразу и не разберёшь.
Но к людям влюблённым особенно он расположен.
Коль, вместо любовного, выпадет смертное ложе,
разлука бессрочная ждёт и, быть может, навек -
любовному счастью помехи различного вида
рукой отведёт.
Только зря не просите за Фриду -
не сможет её оправдать. Ею он пренебрег.

* Само имя Воланд взято из поэмы Гёте, где оно упоминается лишь однажды и в русских переводах обычно опускается. (Википедия.)
* Ковчег - в значении "гроб".

«...которые нравились мне...» (с)

Не вижу тебя, вижу только согбенную спину
в суровых колючках, солёных чешуйках упрёков.
И шрамы, в том месте, где вырваны крылья. Жестоко?
Не думаю. Жизненно, правильно, хоть и обидно.

Сливает ноябрь мокрый сплин на душевную пустошь,
останки растерзанных перьев припрятав подальше -
под купол, облепленный вязкой ненастливой кашей,
в болото своё затянувшей былое и чувства.

Не плачешь… а зря, урони хоть немного кристаллов.
Они раздробят чешую закосневшей печали.
Не бойся зеркал, и давай-ка присядем за чаем
и вспомним, как ты высоко и красиво летала…

Притаились в углах устрашающе тени -
В этом замке полно их окрест и вокруг…
Семя тыквы от плевел лущу, и сомнений
в смысле этой работы не знаю, но вдруг,

словно в сказке, (знать надо ей быть пережитой) –
Фея рядышком села со мной на полу
и сказала: - Из тыквы вот этой, убитой,
я ракету тебе смастерю. И в золу,

с заклинанием, семечки тыквы бросала,
контролируя пристально важный процесс .
Мне не жаль, что я слов этих не записала,
всё равно не придётся их снова прочесть.

На колдунью я ошеломленно глядела,
оказавшись сама от себя в стороне,
я парю, не жалея, что бросила тело…
Обалденный эффект! Очень нравится мне!

"О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счётчиком."
(Бродский)
******

Старый дом и тусклый свет в прихожей,
где гудящий монотонно счётчик,
бред несёт о планисфере. Впрочем,
сей маразм понятен, он ведь тоже
стар и здраво рассуждать не может.

Велика у памяти погрешность,
единицы силы иссякают,
киловатты путает с веками
и мгновенья ловит безуспешно –
в корпусе коррозия и бреши.

Скучно всё: и лампы отблеск слабый,
и круженье мотылька в миноре,
тупиковый угол в коридоре,
где судачат веники и швабры –
пошлый мир, душитель астролябий…

Призрачность, облачность, лёгкость, крылатость –
это полёты безумных фантазий.
Стих в монитор заливаешь, как в тазик,
в шаткой надежде на славу и статус.

Краски смешав, иллюстрируешь образ,
пальцы порхают по клавиатуре,
в призрачном счастье, в крылатости бури,
в облачке пыли - любовь, честь и доблесть.

Кстати о крыльях: хотя б попытайся,
(если пространством не съедена пылкость,
не покалечен Пегаса копытом,
тролль не уел, не летаешь на спайсах),

стать привидением, облаком, птицей,
циником, лириком и трубадуром,
кровь разбавлять желчью, страстью, пурпуром,
кланяться классикам и их гробницам…

Абракадабры кратких снов
впились в извилины
миниатюрами умильными
и, осень путая с весной,
а крылья - с гирями,
сулят свободу и полёт
в миры обманные,
но оседают в мысль туманами,
неотбелённым миткалём,
ехидной тканые.
Истолковать нельзя химер
стихом ли, прозою -
благую весть несут, угрозу ли,
осыпав спальный интерьер
метаморфозами.

Тихий молочный прибой океана
мне нашептал позабытую песню.
Призрачно, чувственно и бестелесно
я возвращаюсь на пляжи Пагана.

Молодость глупая, яркая Бирма,
томно-фантомно по памяти бродят,
талейдоскопом картин и рапсодий,
пряным амбре благовоний имбирных.

Храм в облаках златокожему Будде,
где я с санньясинкой встретился взглядом,
лакшмиподобной, с душистой гирляндой,
что цветопадом струилась над грудью -

был ли он сном, наваждением, явью -
я не скажу… но далёкую ночь ту,
млечные брызги на теле порочном
тщетно из мыслей своих изгоняю...

Мы мчались параллельно облакам,
Вдыхая пыль горячими ноздрями.
Свободна наша иноходь, легка,
Напор погони сильно подбодряет!

За нами слышен топот жеребцов
И резвых кобылиц, под свист индейцев.
В каньоны нас теснят полукольцом,
И одному из нас не отвертеться.

Когда-то был в кобылку я влюблён,
Мы прерии топтали с нею вместе...
Я чувствую за мной её полёт -
Манящий запах гривы носит ветер.

Объезжена, послушна седоку,
Но чую кожей, что ко мне взывает.
Лассо подставить шею не смогу -
Прости меня, кобылка ездовая…

Неправда, что слоны и толстокожи, и черствы.
Душа слона красива и богата, как саванна,
в ней с зеленью и свежестью тропической листвы
соперничают краски неба и зари румяна.

Идёт по небу синему огромный жаркий слон,
немного неуклюж, когда находится в зените
и, если обожжет кого, то будет огорчён,
и на ночлег отправившись, он скажет: «Извините».

А в общем, слон весёлый и воздушный, как зефир.
Он щедр и лёгок на подъём, и радужен в общении.
Недавно подарили мне прелестный сувенир –
картинку, где душа слона в ярчайшем исполнении.

Кому интересны слоновьи печали?
Слоны испокон были тучны и серы.
Гиганты, хозяева солнечных прерий,
о коже цветной никогда не мечтали.

Они размножались, ходили стадами,
их авторитет – цвет окраса и тонны.
Но рухнуло небо на землю, а скромность
и серость для них обернулись страданьем.

И в прерии с дальних пришли континентов
иные стандарты, реклама и глянец,
в журналах слонихи имеют румянец,
татушки и стильные цвета акценты.

Порхают слонихи вокруг баобабов,
балдеют и тают от собственной дури.
Но только, нет-нет, да проступит на шкуре
пятно родовое, отмытое скрабом.

Природа бороться давно уж устала.
Грустят баобабы: слоны поглупели,
мужские их особи "заголубели",
тоннели в ушах, а на бивнях - кристаллы.

Их аура серая рядышком бродит
и всё норовит снова к коже прилипнуть,
но крепко навязанным стереотипам
давно удалось превратить их в… пародии.

Осень златом расшивает щедро!
Тут же, распылив дождливый сор,
гасит отблеск.
В рваных струнах ветра -
плач навзрыд и причитаний вздор.
Спорой дробью беспокоя крыши,
по стеклу стекает мокрый сплин,
тонкими змеёнышами... Слышно,
как шумит вверху гусиный клин,
криками прощания плескаясь
в серых облаках и, в унисон,
башня разыграется часами -
тили-боммм… Хрипатостью басов
раздражённый, свод небес легонько
всколыхнётся, испугав гусей,
резонансом лопнут швы на плёнке
скучного покоя.
Лих и смел,
лучик звонко бросит в кроны искры
с ниток златошвейкиной иглы.
Стильный облик ветреной модистки
эротичен, страстен и игрив!

Разбогател осенний лес грибами,
не жаден он, но разыграть любитель.
Ему на грибника смотреть - забава,
грибницы прятать от него, прикрыть их

трухой и мхом. Но рад, когда находит,
и дарит грибнику аплодисменты,
а тот кладет в корзину дар природы,
приободрясь и радуясь заметно.

Но лесу очень подшутить охота,
грибов несметно разбросал, проказник!
Грибник уже порядочно измотан,
но избежать не может он соблазна –

азарта, да и жадности заложник.
А лес ему сюрприз уже готовит…
В тени кустов вздремнул усталый ёжик,
а он подумал – это гриб ежовик.

Такая радость - встретить гриб столь редкий!
Схватил его, забыв про осторожность.
С испуга ёж бывает злой и вредный…
До грибника «дошло»: ежовик… ложный.

Взглянув на результат охоты трезво -
корзина, плюс - узлом пиджак, и кепка…
Рванул из леса прочь. Ну очень резво!
А ёж вдогонку выругался крепко…