Орловская земля, мценская земля, истерзанная боями Великой Отечественной, по сей день носит на себе глубокие шрамы в виде воронок от разрывов снарядов, бомб, неровных линий окопов. Эти окопы и противотанковые рвы копали мирные жители . Да какие там мирные, если мира не было и враг топтал нашу землю! Все были брошены в эту войну и все служили Родине до последней капли крови и последних сил.
Все, кто не был призван на фронта, в самое пекло, трудились в тылу - старики, женщины и дети-подростки. Этот труд, тяжёлый, изнурительный был нужен фронту. Общее правое дело делалось, и в мыслях людей не было выбора – участвовать в нём или нет… До сих пор у мамы на устах живёт поговорка: «Нет выражений «не хочу» и «не могу», когда есть слово «надо»! Она до сих пор сохранила твёрдый характер и волю.
Семья
Хочется рассказать о её непростой судьбе.
Она росла в большой семье. Двое старших братьев – Семён, 1918 г. р. и Пётр, 1921 г. р., были призваны на фронт в первые же дни войны. Три сестрёнки – Зинаида (1929), Мария (1924 г. р.) и Надежда – моя мама (1931), остались с матерью в родной деревне. Отца Надя плохо помнила, он умер, когда она была ещё маленькая. От матери, моей бабушки Евдокии, Надя узнала, что папа воевал в первой Финской войне. Был кавалеристом. Его ранили и он упал под лошадь, которая его ещё пуще покалечила. Вернувшись, он долго болел, всё время лежал... Умер он задолго до начала Великой Отечественной - в 37-м году.
До войны семья жила очень и очень бедно. Моя бабушка Евдокия работала в колхозе.
Работала она не хуже всех, но с трудом могла прокормить семью. Чтобы справить какую-никакую одежонку, иногда приходилось урезать и без того скудную пищу. Яйца от трёх курочек собирала, чтобы отнести в кооперацию и там взять материю для рубашек и платьиц детям. Мать, растившая пятерых, билась, что называется, «рыбой об лёд», чтобы их прокормить и хоть как-то одеть. Трудодни в колхозе - это всего лишь корявые чёрточки на бумажном листочке, которые иногда исчезали с листка непонятным образом, то ли по халатности бригадиров, то ли ещё по каким-то неизвестным причинам.
Зимой обувка состояла из портянок, которыми служили ветхие лоскуты, и плетённых чуней – это обувь, наподобие лаптей. Их плели из ивового лыка. И дети умели это делать. Мама тоже плела себе чуни. Можно себе представить, насколько эта обувь была «тёплой», учитывая суровость русской зимы.
Едва начиналась весна и появлялись проталины, она теряла свою актуальность. На улицу выходили босиком – с весны и до самых холодов. Ноги страдали, были изранены и исколоты, в болячках и нарывах, потому что приходилось работать на поле и ходить босиком по стерне, когда была жатва, да и мало ли где и чем ещё можно было поранить босую ногу... Одежонка была сшита из холста, бедная, залатанная.
Годы перед войной, а также военные и послевоенные годы были очень голодными. Как тогда выживали люди? Это непостижимо для наших умов!
Я спрашивала у мамы: «Почему вы не сажали что-либо на своих участках? Ведь жили же на земле…» Мама отвечала: «Точно не могу сказать, в чём причина, я была мала и не понимала. Возможно, что просто нечем было сеять, негде было взять картофеля для посадки. Трудились в колхозе, за это получали «трудодни» и по их количеству получали заработанную долю ржи, из которой пекли хлеб. Но её не хватало надолго. Семьи-то большие, а работников в семьях - раз, два и обчёлся».
В семье единственным работником была моя бедная бабушка Евдокия. Никто не жалел вдову с «выводком». Надо было отдавать колхозу трудодень – иди и работай! У других были мужчины, взрослые сыновья, они могли кормить семью. Их больше ценили и уважали власти.
Началась война. Взрослых мужчин мобилизовали в Армию. В колхозе остались женщины, старики, дети и инвалиды. Маме тогда было десять.
Это в наше время десяти-двенадцатилетний подросток считается ещё ребёнком. А тогда, в годы войны, он был полноценным элементом трудового фронта, задействованным по полной программе. Этот неокрепший организм должен был перестроиться и жить в режиме военного времени. И мышление было соответственное. В голове подростков тогда не было мыслей о каком-то баловстве, хулиганстве... Они знали об ответственности за своих родных, младших и старших., помогали друг другу и работали в колхозе, плечом к плечу с матерями, бабушками и теми, кто не годился для военной службы. Но последних было очень мало.
Оккупация
Когда немецкие оккупанты вошли в их деревушку и расселились по домам, то в бабушкин домик никто на постой, слава Богу, не пришёл. Во-первых, избушка, где она жила с дочерьми, находилась в отдалении от деревни, за речкой; во-вторых, домик был довольно убогим, что никто не позарился на такое жильё. Но немцы часто наведывались к ним, чтобы отобрать что-нибудь из живности. У них были несколько курочек, овца и два ягнёнка. Овцу немцы почему-то не отобрали, наверное, не любили баранины. Однажды она сослужила очень полезную службу.
Как-то ближе к вечеру в избушку вбежали два человека, по виду напоминавших солдат Красной армии. Неизвестно, откуда они явились, времени на расспросы совсем не было, но было понятно, что это "наши". Наверное, они шли к линии фронта - к своим. Они просили бабушку, чтобы спрятала их. Одного бабушка отослала в стожок сена за домом, а другому из них в углу, где было отведено место овце с ягнятами, бросила какое-то тряпьё и фуфайку, в которые он «зарылся». Туда плохо проникал свет и не было видно, что там кто-то есть, кроме овец . А в окошко было видно, что с той стороны – из деревни – на мотоцикле ехали немцы. Видимо, очередной рейд совершали. Конечно, бабушка и мама были очень напуганы и находились на грани истерики, ведь если немцы обнаружат спрятанных у них беглецов, то не пощадят никого - ни ребёнка, ни мать. Мама моя помнит, что Маша, схватив петуха, спряталась в овраге. А Зинаида, наверное, была на работе. (Приходилось в оккупационный период работать и на немца, чтобы свою семью не ставить под угрозу.)
Решение устроить «спектакль» созрело в голове бабушки мгновенно. Она посадила маму возле овечьего загона на первый попавшийся чугунок, один из таких, в которых обычно готовилась еда для семьи, накрыла фуфайкой, наверное для того, чтобы больше запутать фрицев, и велела ей схватиться за живот и кричать, что есть мочи. Мама кричала и плакала от страха, плакала и причитала бабушка. Это нельзя себе представить. Я пытаюсь «вжиться» в ситуацию и не получается, а это происходило с моими самыми родными людьми! Если представить себе на мгновение, что деться некуда, спрятаться нельзя от неминуемой смерти, и приходится смиренно ждать того, что, может быть, сейчас немцы обнаружат беглецов, и придётся принять смерть… Конечно, при этом душит истерика и градом сыплются слёзы. Это я просто "на себя примерила", а скорее всего - это так и есть. Так что крики и слёзы были вовсе не театральными, а самыми настоящими.
И вот, двое немцев вошли к ним. Увидев эту картину, они растерялись. Один из них, окинув взглядом помещение и ничего не заподозрив, вышел на улицу. Второй задержался и,указав на маму пальцем, сделал вопросительную гримасу. Бабушка, заливаясь слезами, показала на свой живот, мол, у дочки болит здесь. Тогда немец дал бабушке две таблетки и показал, что надо выпить сейчас и попозже, после чего ушёл. Мама и бабушка смотрели в окно, как немцы удалялись на мотоцикле. А беглецы горячо благодарили и обещали, если останутся в живых, то найдут бабушку и сделают для неё и детей всё, что смогут.
Но они, к сожалению, не выжили. Через пару дней прошёл слух, что в какой-то из окрестных деревень немцы расстреляли двоих советских солдат… Бабушка Евдокия решила, что, вернее всего – это те самые, которые у неё прятались.
