Служенье муз не терпит озорства,
приличный фильм, казалось бы, но буй там -
медийный фронт, и позади Москва,
заградотряды цензоров Минкульта.

Жужжит над съёмкой режиссёрский дрон.
уже неважно – Звягинцев ли, Грымов?
Иван Храмовник в омское метро
заносит лампу со стеклянным дымом.

Трагедь и минотаврову судьбу
в эйч-ди отформатируют к обеду.
Добавят в кадр кровавого – пусть бу,
и саундтрек запилят про победу.

Дразни богов, драконьи зубы сей -
артхаусно, эпично - да и ладно.
Девятый дубль, ещё один Тесей.
и нечего тут плакать, Ариадна.

Умирал за неё, жаркой кровью снега багрил -
а она оправляла платьице и смеялась.
Как в безнадежном проигрышном пари,
где русской рулеткой дуло к виску зияло.

Огонь, и вода, и трубящая славу медь:
девочка варит морковь для вегана-огра;
Кёрк Дуглас с улыбкой целует фанатку-смерть,
и смерть наконец получает его автограф.

В светлое время вторгается темнота,
чёрные кони слонов белоснежных губят.
Чернила вскрывают стихом белизну листа,
и нежность в квадрате становится жестью в кубе.

(пессимистическая комедия)

#гретатунберг плывёт в Нью-Йорк,
выступает в ООН перед важными старичками.
Старички сверкают очками
и нервно ёрзают пятачками.

У #гретатунберг перекошенное лицо -
орёт в микрофон: «Доколе, в конце концов,
вы будете извлекать из планеты прибыль,
утеплять климат, прививки делать от гриппа,
экологически чистых вшей и клопов тиранить
в Гонконге, в Чикаго, в Саранске и Тегеране?
Из-за вас в Гренландии начнёт расти виноград,
сократится поголовье малярийного комара,
не сойдут на шоссе лавины и грязевые сели -
моя бы воля, вы бы все пожизненно сели.
Суки вы, твари, из-за вас не учусь по пятницам,
из-за вас на колготках стрелка, в уме сумятица.
Всё из-за вашей поганой взрослой возни.
А тех, кто со мной не согласен - пора казнить».

#гретатунберг становится человеком года.
За нею галопом едва поспевает мода:
прогулинг занятий,
гуглинг гренландий,
яхтинг,
ходилинг на митинг,
каркинг,
кудахтинг,
нытинг…

Дело движется мал-помалу:
#гретатунберг плотину доверия поломала.
Теперь родитель или учитель -
всегда предатель, злодей, мучитель,
укравший будущее у малолеток.
Отмолиться непросто:
тут мало печенек или конфеток.
Жрите сами теперь свои сласти.
#гретатунберг хочет реальной власти.

Но тут в Стокгольме, где-то у Шлюссена,
тряся недокуренным и надкусанным,
к человеку года
подходят два афрошведа.
Говорят: «Привет, сестрёнка, твоя победа
добьёт систему и всё такое дерьмо.
Ты их нагнула, а дальше пойдёт само:
скоро на Риддархольмене,
где закопаны шведские короли,
построят теплицы для мака и конопли.
В кафедральном соборе поженят осла с козою.
Веди нас, сестрёнка, к счастью и мезозою!

Кстати, подкинь нам крон - ну хотя бы двести.
Нам бы по пиву, а заодно поесть бы.
Всё ж таки помни – вы веками нас обижали,
угнетали, пинали, гуманитарки лишали.
За безделье платили так мало, что мы тощали.
Потом извинялись, но мы-то вас не прощали!

Знаешь, сестрёнка, обидно на самом деле.
Зря наши прадеды
ваших прадедов
не доели».

Где поезда потеряли опоры станций,
где карты врут, а мобильные сети в дырах,
где легче остаться, чем с тишиной расстаться -
под кожей пространства проявляются рёбра мира.

Эта глушь - для эндемиков счастье в каком-то роде,
инквизиция здесь - полумера, отнюдь не вера.
Июльская ведьма язычком по губам проводит,
как гадюка, случайно вкусившая землемера.

Закат догорает и в тёплую ночь ложится,
ведьмины пальцы тянут тоску из сердца.
В траве шныряет смешная местная живность,
и случайному гостю уже никуда не деться.

Вконтакте – дно, и спам на дне.
Планктон, морепротух ты, что ли?
Нет одноклассников родней
чем те, кто бил нас в средней школе.

Подвинув в сторону фейсбук,
инста показывает зубы.
Тырнет... как много в этом зву
для сердца ру слилось в ютьюбы!

В семь сорок вышел из дверей,
и вроде вёл себя пристойно,
но рядом крикнули: «Еврей!»
и битой двинули бейсбольной.

И был составлен протокол,
без всяких шуточек и смеха
мне записали в нём: «Хохол,
и в Крым намеревался ехать».

Терзали в пыточной избе,
на шее затянув петельку:
подозревали, что узбек,
и примеряли тюбетейку.

И вот, запуган и побит,
я отдан на глумленье люду.
- Ты нехристь? - Я космополит.
И тут судьба явила чудо.

Подняли, грязь с меня стряхнув,
обтёрли рожу рукавами,
и просипели «Ну и ну,
перестарались наши Вани.

Космополиты нам друзья,
Гагарин, Терешкова, Йода...
Знать, бесы в космосе бузят,
но Бог не спит и глаз намётан.

Ступай, полезный человек,
лети с иконой и тверёзый.
И пусть на Солнце через век
посадят русские берёзы!»

*
Где был улус монгольских орд,
теперь гребут и сушат вёсла.
И я здесь был.
Ваш Бонд, Джеймс Бонд.
Космополит, на Солнце послан.

колдун игнат глядит на сход крестьянский
и все стыдливо прячут топоры
и спины гнут и говорят прости
мы б ни за что но дело надо сделать

колдун игнат выходит прочь из тела
и начинает прибылью расти
но пошлину не платит до поры
язычеству и вере христианской

отец арсеникум в гордыне мессианской
кричит анафема на нём изъять дары
и в инстаграм греховное постит
и дженна джеймисон расплескана по стенам
блондиниста туга мультипостельна

колдун игнат спасёт и бог простит

(по мотивам фильма, который я не пойду смотреть)

Декабрь. Сенатская. Мятеж.
Мы медлим, гордые позёры.
Страшимся крови и надежд,
гремим оружием казённым.

Знобит солдатиков в строю.
При них ли трусить нам, при них ли?
Артиллеристы, как в бою,
к стволам карающим приникли.

И - залп! Второй. Опять. Ещё.
Каре прорежено картечью.
И сердце щемит горячо,
и не наполнить горло речью.

Теперь бежать, бежать к Неве,
где полыньи в разрывах ядер,
где гром расправы прогремел.
Бросать оружие, не глядя.

Сдаваться, после ждать суда.
Не спать, надеяться на милость.
И помнить, помнить, как сюда
свобода к неучам явилась.

Но недостойным не понять,
как жертвенник её бесплоден,
и как мертвы её поля,
где души вырваны из плоти.

Вот Кронверк. Виселицы тень.
И пятеро в позорных петлях.
Итог возвышенных затей,
которых мы лишились, медля.

...а снег летел, и город в полусне
морочился, как я намедни с ней
застрял в дверях - ни выйти ни остаться.
Пришла соседка слушать и глядеть,
варить бульончик на чужой беде,
травить недоцелованных констанций.

Сонм коммунальных душ пересчитав,
напротив каждой вывел «тьма, тщета».
Открыл окно и выпустил, не глядя.
Меж Лиговкой и Пушкинской бродил
(орла, тельца и льва искал, поди),
звонил подружкам, а явились *****

Зачем, судьба, ты ешь людей живьём?
Недожевав, ты мне вернёшь её:
так кроха-дочка яблочную мякоть
плюёт на скатерть маме и отцу,
и не идёт ни в школу ни под суд.
И некому то яблочко оплакать.

Дождусь её, разглажу, уложу,
спрошу, пришлись ли ножны по ножу,
и что нашла, и всё ли потеряла?
А за окном опять повалит снег,
погаснет свет, и город в полусне
забудется под белым одеялом.

Теперь - пора. На посошок
не пить, и не греметь ключами.
Не вспоминать мужей и жён,
не ждать анафем и венчаний.

Стекли за край обиды мы
чернилами из-под пера, и
теперь - туманы и дымы,
на ощупь небо отпираем.

Пророчим нежный карнавал
над зимней неживой водицей,
целуем тех, кто даровал
нам стыд и право не гордиться.

Где тень надежды по стене
сползла на лёд рассветных улиц -
будильник жестью прозвенел,
но мы ушли и не проснулись.

Кто жить нас учил и кому мы так верили, или
кого мы прощали, и с кем нас насильно мирили -
теперь назначают нам ведьм и ведут на костёр.

Вот лестничный марш, над решётками окрик перильный;
простуженный Саша Васильев поёт про бериллий.
И новости кормят нас жестью,
но мы не растём.

Я здесь живу без малого сорок лет,
видел такое, что ничего во мне
не осталось от дурня, пришедшего из деревни,
из тихого места, куда ворвалась беда.
Теперь там пустошь: крапива да лебеда,
на пепелище выросшие деревья.

Дракон был строг, и порядок его был прост:
если весной смывало каменный мост.
строителей кипятили в речной водице.
За дерзость – плети и порванные носы;
за грех мужчины - в ответе и брат и сын, -
но как-то жили, и кто-то даже гордился.

Явился рыцарь, отважный боец в броне,
вызвал дракона, сражался с ним на коне.
Никто не ждал, но герой одолел тирана.
И что же? Народ избавителя растерзал.
Герой опасен верхам и не мил низам.
А потом-то все патриоты и ветераны.

Теперь бездраконье, дубина против ножа.
Неспокойно сеять, и даже страшно рожать,
повсюду только разбойники да убийцы.
И хочется (хоть и знаю, что не судьба)
вытравить навсегда из себя раба,
уйти без вещей, но от правды не отступиться.

вкатили бочку с диогеном
в наш философский уголок
а как открыли офигели
там блок

Пристегнул я котика ремешком,
и пошли мы с котиком в ночь пешком.
Котик смотрит весело на меня:
- Что, дружок, прижало, да? Всё фигня.

Не жалей о сделанном, не тужи,
чёрными по белому будем жить -
буковками-строчками по листам,
тихими шажочками по местам.

Коль решил с судьбой играть, то не вой.
Ведь и помирать-то нам не впервой.

Деревья чешут небеса,
вороны каркают неистово -
Всё верно Бродский написал
про свист в деревне с атеистами.

Дождями напиталась грязь,
болотно хлюпает околица.
Нельзя пройти, не помолясь,
но местные не беспокоятся.

Играет краденый баян,
цыганки пляшут у свинарника.
Они тут сплошь княжны, а я -
лошарик, личность ординарная.

Пойду-ка, украду княжну,
мою брюнеточку нарядную.
И к сердцу бережно прижму -
любовь такая безоглядная!

Пускай бегут за нами вслед,
тряся обрезами и вилами -
Они нас не догонят, нет,
ты не оглядывайся, милая.

Ползёт по грязи вездеход,
погоня отстаёт в распутице,
твоей родне наперекор
у нас всё сложится и сбудется –
от поцелуев до стихов.

«Вот смерть твоя! Оборотись, Бенвольо!»
- сказал Тибальт, и был убить готов.

Костюм героя сер и трачен молью,
толпа ревёт, и скалит сотни ртов.
Меркуцио, отчаянный насмешник,
кто знал, что жернова судьбы твоей
столь слепы? Равно праведник и грешник
размолоты в муку прошедших дней
напрасных. Да, Меркуцио, напрасных.
Не то беда, что рана так кровит:
страшнее жить во тьме времён ужасных,
когда один другого норовит
отправить в ад, где всем нам ныне место.
Но всё же есть надежда на краю
погибели - не боги месят тесто
из коего пекут хлебы в раю.

Меркуцио, пусть взор твой застлан болью,
и некому молитву вслух прочесть,
и смертный час твой горек слёзной солью -
отдай им жизнь, себе оставив честь.

Настал твой час, прощайся, Томас Мор.
Король казнит, вины не разбирая.
Измены змеи выползут из нор,
но ангелы не выпорхнут из рая.

За плахой - только мир и тишина;
уплачены долги и тщетны споры.
И тёмен дом, где некогда жена
сказала: «честь забудут очень скоро».

Дай Бог посеять милости слова
в сердцах людей, покорных подлой знати.
И катится по доскам голова,
шепнуть пытаясь «помните и знайте».

Без жертв. Погибли только чайки
в лопатках тружениц-турбин.
Воздушный ангел, беспечален,
осанну в звонкий горн трубит.

По аварийным мягким трапам
на землю, в полевую грязь
спустились люди. Дождик капал,
и дети плакали, смеясь.

Чутьём пилотов, божьей волей
вторую жизнь судьба даёт.
Но вот - на кукурузном поле
Счастливый режут самолёт.

И только крики глупых чаек
недавней полнятся бедой:
«Сестрицы, мы без вас скучаем.
И больше, кажется, никто».

Нас тут бросили, бро, и забыли,
оставили на развод.
Разведут –
и отчалим.

Наши жёны стреляли в себя навылет
из года в год.
Но и тут
откачали.

Молчим из вечной боязни
услышать «прикинь, свежо, -
паяц,
а накурен».

Взгляд привычно завязнет
в рекламе бикиньих жоп.
В глянце.
В гламуре.

Но от службы некуда деться -
стоим, стережём тоску
(смотрите ж,
не провороньте ж)

И воронка в сердце
засасывает Москву,
Китеж,
Воронеж.

Мы солдаты истин ненужных,
безоружные дураки:
прохоря
да портянки.

Ни с одним уставом не дружим,
пьём из луж и едим с руки.
До утра
не протянем.

д'артаньян как всегда
после рыбалки и бани
опаздывает
(дорожные работы
замена асфальтового покрытия
заторы на парижском шоссе)

миледи бюджетно травит
констанцию роллами филадельфия
(пополамная скидка для монахинь
только по вторникам до конца месяца
доставка бесплатно при заказе от трёх экю)

следком заводит уголовное дело
об оказании услуг
не соответствующих требованиям безопасности

газеты пишут
голова в телевизоре хмурит брови

констанцию увозят в морг
укладывают в холодильник
ждут дознавателя и экспертов

подвески королевы
превращаются в популярный мем

анна австрийская
постит в инсту новый лук
лайкари ставят лайки
хейтеры пишут
засланная дрянь
распродажница
сука

король велит отключить комментарии
и комментарии отключают

д'артаньян скачет в бетюн
и кричит голосом боярского
тысяча чертей

но в аду сезон отпусков
коллективное соглашение с профсоюзом
поэтому присылают одного чертёнка-стажёра

и он скучным голосом говорит
д'артаньян
не нужно так горячиться
не насилуйте лошадь
иначе зоозащитники вас порвут
на британский флаг
отстригут вам подвески

а ещё какая-нибудь жоржетта
обвинит вас в харассменте
за тот случай в харчевне
(семь лет прошло а как сейчас помню
с тех пор не сплю смотрю сериалы
потеряла работу жру и толстею)

и вас выгонят отовсюду
и навсегда
заметут под одесскую киностудию
по программе metoo

просто чума
вот увидите
я не шучу

но если
вы аннулируете запрос
на тысячу наших сотрудников
мы всё уладим

дело закроем
подвески оставим
констанцию похороним
а миледи отрубят голову

всё решаемо
д'артаньян

***
лилий белее
кимоно марьиванны
начальница-сан

***
три от ньютона
и один от данилы
сила в правде брат

***
выпил саке с ней
хризантем покурили
пора в сад камней

***
русский японцу
аригато говорит
но курилы хрен

не к печали но к радости
тишину ночей выбираем
обнимаем близких
доливаем наречий в стих

падают звёзды в августе
сверкают и догорают
и над озером финским
тают росчерки вечности

после среды вдруг сразу четверг и от водки пустая тара
полина пыталась бить нину рыбой копчёной скучной и старой

соседи играли в доту лажали пыхтели скреблись за дверью
павел петрович пинцетом выдёргивал из подушки перья

пришёл от любовницы участковый выпил гремя ключами
перекрестился упал под стол и только усы торчали

потом заходила жена участкового несчастная тётя люся
тоже выпила с горя шептала убью козла сама застрелюся

у павла петровича забрала пинцет оставила только одну подушку
павел петрович обмяк положил подушку под ушко

нине обрыдло что подруга полина пьяная рыбой машет
пытается сбить макияж и укладку но мажет мажет

нина сказала полина тыжмать твоюжмать ну хватит
оставь эту скумбрию и сиськи заправь под платье

смахнула с лица очки и всосалась полине в губы
проснулся павел петрович беспинцетный уже и грубый

надкусил зубами подушку и по комнате перья бросал нарочно
участковый тоже ожил отжался расправил усы порочно

вот только скатерть ему во всём препятствовала и мешала
а нина с полиной были такие что он не понял кто из них жанна

и хотелось по долгу службы вязать пал петровича полотенцем
полина икнула вгляделась в усы и одобрила молодец ты

нина вдруг вспомнила что пал петрович её начальник
а какой-то мужик в фуражке без доклада его мочалит

и пока участковый хвалился что повяжет всех и посадит
нина хвать бутылку ламбруско и нежно подкралась сзади

тут уже могло бы случиться преступление против власти
но опять пришла тётя люся натолкала всем перьев в пасти

против павла петровича применила грубую силу
щипала полину пинцетом натянула нине до щёк лосины

мужа в форме при исполнении била скумбрией особенно кровожадно
и объясняла в подробностях что сделает с любовницей жанной

вот русская женщина когда доведут даже чёрт попятится
четверг рыбий день дай нам боже дожить до пятницы

утопив в болоте сапоги
белыми грибами затоварившись
в комариной пропасти тайги
жалобно кричу ау товарищи
только нет ответа на призыв
третий час ни отзыва ни помощи
лишь медведь пришёл сказал что сыт
намекнул позвать его потом ещё
на айфон из банка не звонят
не сулят кредит по ставке выгодной
антиспам-тайга заслон броня
вечна сберегательна безвыходна
скоро сядет встроенный аккум
недоступны станут приложения
гороскоп и хостелы в баку
счётчики калорий и движения
напишу в заметки хокку что ль
типа самурай готов к погибели
точит меч и тешится мечтой
чтобы с уважухой и по имени
а ещё жене черкну прощай
мол прости что не свозил в эстонию
странно что не помер от борща
у тебя он вечно пересоленный

ветрами выстужен вокзал
промёрзли рельсов параллели
нам некуда идти назад
страдали но переболели

билеты в кассе отхватив
зачем-то караулим вещи
а в лица нам локомотив
в конце тоннеля светом плещет

белку и стрелку заменили на настоящего
советского человека
ведут отсчёт
тринадцать двенадцать
шпаргалки в ящике
и не забыть помахать ещё

эфир трещит земными помехами
ракетное топливо вспыхивает
и вот
гагарин сдавленно говорит
поехали
и хищное небо прыгает на него

>>>>>Ну хорошо, допустим, поцелую...
>>>>>>>Владимир Вишневский

Хрустальный гроб, и холодно, и сыро -
лежишь одна, ни женихов ни снов.
Пришёл к тебе, принёс вина и сыра,
прости, но отпуск дали не весной.

Твои богатыри стрельцами служат,
и Елисей женился на княжне.
А ты всё здесь, никто тебе не нужен,
и запах яблок вечности нежней.

Царь-батюшка от горя слёг, рыдает,
и в царстве мор, а говорят - прогресс.
Кто не гордится - тех огнём пытают.
Начальство бдит. А я куда полез?

Служивый дьяк Разбойного приказа, -
читал доносы, вешал, взятки брал,
гулял и девок портил, но ни разу
любви не знал дороже серебра.

Стою теперь над гробом, злой и грубый,
и думаю - а мне ли целовать
царёву дочку в яблочные губы,
таскать клубничку с царского стола?

Вот царский сын - тот целовал лягуху,
решил, дурак, что девица внутри.
А мне бы просто не хватило духу,
ведь я лихих растений не курил.

Но зря я, что ли, пёрся в эти дали,
искал пещеру, стражу подкупал?
Любовь важнее денег и медалей -
пусть даже дочка царская глупа.

Зачем она на яблоко польстилась?
Царица вон - лишь груши ела всласть.
Но нет, служанка грушей угостила -
и нет царицы, поменялась власть.

Красотку поцелую, счастья ради.
Герой ли, нет - пусть государь решит.
Довольно лютовать и петли ладить -
хочу любить, служить и просто жить.

***
Собрал окурки – выложил «Люблю Вас!»

***
Зашла за солью, а кондом порвался...

***
Дуэль была, я ранил князя басней...

***
Женился скучно, каждый раз на бабе...

***
Не вспомню где, но Вас я била скалкой...

***
Тут входит царь, а мы блюём и славим...

***
На те же крибле-грабли наступила...

***
Тут точно йорик, принц, - собачий череп...

***
Мужик сказал – мужик эклогу сделал!

***
Для поэтесс нет премий, только членство...

***
Какой там суицид – гирлянды вешал...

***
Муму из принцип лодка опрокинуль...

По берегам деревни загудят,
река раскинет рукава притоков,
сожмёт в объятьях лодки и утят,
и выплеснется в паводке жестоко.
А рыбаки подтянут поплавки
по щучьему веленью или злобе,
и выдохнут себя во тьму реки
без заявлений, жалоб и пособий.
Кто будет здесь - запомнит навсегда
снесённых свай недолгое прощанье.
Повсюду - смерть, вода, вода, вода.
утопленные козы и мещане.
Ищи себя, найди себя на дне -
в русалочьих сетях, в бурлящей бездне.
Ты - дань реке,
тем горше и больней,
чем жалобней,
напрасней,
бесполезней.

>>>>>Вы там поосторожнее, во сне-то...
>>>>>>>>Владимир Вишневский

Фрейд приручил мою кукушку,
и тараканов усмирил.
Толкует сны, а в них Царь-пушка
бросает ядра до Курил.

В Царь-колокол звонят к обеду,
и наливают до краёв -
за русский мир, войну, победу,
и святость, сданную в наём.

Во сне моём блажит гармошка,
в слезах братаются враги,
с Царь-мышью возится Царь-кошка,
и сами пляшут сапоги.

Татары презентуют иго
и уговаривают в плен.
А Царь Горох читает книгу
«Обзор харчевен от Мишлен».

И выбрит лес на месте лобном,
матрёшки лезут из Матрён.
Герр Фрейд, не надо так подробно -
то ж сон, давайте без имён.

Ну, мало ли чего приснится,
когда ты мэр, и у тебя
с утра до вечера столица
кипит, и замыслы свербят!

Мне надо вывезти Царь-свалку,
унять протесты и грызню,
взыскать долги за коммуналку...

А вот потом я вам приснюсь.

Солнце ходит над кремлями
от Тобольска до Москвы.
Разбегается полями
обезбоженная стынь.

Княжьи игрища всё гуще -
черви с пиками чисты.
Если в масть зайдёшь – получишь
терем, взятки и висты.

«Ыыы...» – мычит бродяжка.
Русский дух ложится тяжко
едкой прозой на листы.

>>>>>Прошу вас не звонить мне в голом виде!
>>>>>>>Владимир Вишневский

Второй звонок, и третьего не жду,
Коньяк допит, но занавес не поднят.
На трудности кивая и нужду,
за сценой нимфы бегают в исподнем.

Зал просят телефоны отключить,
не кашлять, не снимать, не спать, не ёрзать.
Всё та же пьеса, хоть на слух учи.
Всё те же нарисованные слёзы.

Актрисой быть - не то, что булки печь:
то голову отрубят, то задушат.
Палач Петров фанерный точит меч,
и с бодуна казнит намного хуже.

А Дездемону душат не шутя -
чтоб хрипы было слышно в бельэтаже.
Отелло взмок, и зрители гудят.
И хочется ожить и стукнуть даже.

Пусть вычеркнут из табеля блудниц
навечно зеркала-воображалы.
На постный день не продадут яиц,
но угостят икрой из баклажанов.

Опять кричит «не верю!» режиссёр.
Простит (солдат ребёнка не обидит).
Скажу ему: «Мне завтра на костёр.
А вы звоните Жанне в голом виде!»

***
Когда б не Кук, вы ели бы друг друга…

***
Эй, свадьба! Обменяйтесь кандалами…

***
В Ухте февраль, косить траву не надо…

***
Всё взвесив, Брутто, - мы избрали Нетто…

***
Ну, март! То кот орёт, то праздник женский…

***
Вы кто?! - Ниф-Ниф, Нуф-Нуф, Фру-Фру и Фунтик…

***
Разделась, ждёт, пока я спрячу паспорт…

***
В сухом остатке – город затопило…

***
Какой там век? Пять джи? Жрецов зовите...

***
Проснись! Твой муж пришёл про борщ напомнить…

Вот этот дом и палисад резной.
Спросонья пёс рычит и цепью лязгает.
Январь, метель, а шумно как весной -
ночь матюгами полнится и плясками.

Дверь заперта, в окне торчит обрез,
и вся любовь надкушена и выпита.
Впусти или стреляй в меня, совбез,
вот мой билет, мне семь часов до вылета.

Под платьем пояс ревности и жар.
«Влезай, убьёт - но лучше так, чем посуху» -
поют три брата, Жан, Мишель и Жарр.
И Дед Мороз молотит Санту посохом.

Киндзмараули вылилось виной.
Расхищен улей трудовыми пчёлками.
Из всех искусств лишь секс важней кино.
Мы кончили давно, а счётчик щёлкает.

И в рецах пишут «блудъ», «стиплом» и «фарш»
мурзилки из Прикольска и Бодливии.
Давай укрою одеялом, Маш.
Прости, но я забыл твою фамилию.

Забрав полцарства за лошадку,
не стыдно съездить и в Орду.
Казну не валко и не шатко,
но к лету точно раскрадут.

Я учредил совбез и почту,
построил кремль и корабли.
И мне норвежский конунг дочку
отдал в оплату конопли.

А белобрысая царица
с нелёгким именем Хьелльбьорк
рожает деток и гордится,
что папа сбагрил мне её.

Народ на радостях бухает.
Дружина требует войну.
А что война? Война плохая,
я воевал уже, да ну.

Три года, как разбили персов,
и по пути ещё хазар.
А толку? Ни уму ни сердцу,
и тыщу вёрст брели назад.

Нет, лучше буду нянчить деток,
царицу в тереме любить.
И пусть казну растащат к лету -
там понарошные рубли.

на последний чёрный век
не насушишь сухарей
лифт поедет только вверх
пассажирами гореть

неверморно вороньё
пчёлки стынут в резеде
заграница не даёт
не жалеет президент

не буди казённых крыс
не кури южней курил
козырь даму не догрыз
и iPhuck не долюбил

гипс - искус пустынь искусств
зажигай маруха чо
пусть божит терновый куст
в сердце бот над ухом чёрт

твой порфирий за отца
виртуального петра
вспенит вайбер и вотсап
до апокрифов и драм

fight o'блокъ and mara фетъ
афанасий афана
слава есть а слова нет
только радиоволна

всё дороже и белей
ласки гипсовых богинь
всё им энгельс маркс и лень
хоть в анапест андрогинь

Улетая, ищешь закладки в памяти,
что-то шепчет ангел-автопилот.
Близкий Бог всевидящ, всезнающ, праведен;
оттиск штампа в лётном листе лилов.

Город тихо меркнет, бледнеют линии,
от окраин тянет последним днём.
Ты восходишь к небу в морозном инее,
ты зачислен в воздух и заперт в нём.

Не понять - награда или возмездие
твой полёт в назначенной пустоте.
Но читаешь трепетно по созвездиям:
душам слишком тесно в скафандрах тел.

Ничего не жаль теперь и не надобно,
да и страшно было чуть-чуть, сперва.
Вот бы счастья всем, чтоб с небес упало... Но -
люди станут счастье на части рвать.

А ведь счастье – лёгкое, легче пёрышка,
каждый миг един и неповторим,
Бог весь мир баюкает, как ребёночка,
и звезда спасательная горит.

Порой чужие ближе, чем свои,
но новый опыт памяти дороже.
И вот она у тамбура стоит
озябшей феей железнодорожной.
Глядит в измятый розовый билет,
и поезда от станций отрывает -
гадает: то ли любит, то ли нет.
И кашляет ненастным мокрым маем.
Потом идёт плацкартным нежильём,
и сквозняки спешат за ней пажами.
Колёсный стук живёт в груди её,
и полустанки мраком провожают.

Ей верится, что поздняя весна
вдохнёт в неё любовную истому,
и выберет случайного из нас -
простых парней, оторванных от дома.
И будет ночь, вагон, нехватка слов,
остывший чай, подмокшее печенье,
на бледном блюдце ложечка-весло,
течения касаний и влечений.
Но утром встречный поезд заревёт,
растормошит вагон и раскачает,
от прошлых и до будущих времён,
когда уже неважно, что в начале
и что потом, и будет ли потом.

Вагонных сот транзитное пространство,
плацкартный мёд... И думаешь о том
как разделить «уйти нельзя остаться».

Лошадь заходит погреться в Троицкий храм,
шевелит губами, как будто шепчет "и мне бы..."
Несмышлёные дети стоят у её бедра:
марфуши, петруши, нежданы, борисы, глебы.

Про шведов писать нельзя, про царя ни-ни;
про лошадь можно: худая, копыта в дёрне.
Хор распевает про данные богом дни,
Старую лошадь уводят на живодёрню.

В том же году в храм божий входит коза -
за козлят помолиться, спросить совета о том, как...
Православные за ноги тащат козу назад.
Летописец постит их рвение для потомков.

Ливонский тырнет под анафемами семью,
ибо нечего сеять смуту в честном народе.
Вот вешают вора, а где-то режут свинью.
И ничего для блога во Пскове не происходит.

Прости, я снова опоздал.
Я как из валенка гармошка:
не тот перрон, не тот вокзал,
всё не всерьёз, всё понарошку.
И этот город - только тьма,
и этот мир - всего лишь морок,
вся жизнь - лишь горе от ума.
И только миг, как вечность, дорог.
Пойдём, пойдём отсюда прочь,
возьмём венгерского "Токая".

Не плачу, это просто дождь.
И ты не плачь. Не помогает.

лжетмидрия схватили кореша
того гляди бессудно порешат
а он хотел чтоб лучше чтоб красивей
чтоб краковяк и польские духи
сгущёнки чтоб тушёнки и ухи
и править потребительской россией

но нет спасиб ему и исполать
зашибли и давай его ломать
плевать в лицо и шельмовать и тыкать
что сука страшно? зри поддельный царь
мы станем жить как деды наши встарь
баклуши бить и красть и горе мыкать

а с польшей чтобы визовый режим
пусть в нато лях от русского бежит
и с немцами братается скупыми
пусть ляхи хоть с мадьярами тусят
мы всех их передавим как гусят
а ты христопродавец сучье вымя

лежать тебе на площади в грязи
чтоб каждый разглядел тебя вблизи
чтоб мазал труп твой дёгтем и крестился
потом сожжём и в пушку зарядим
и выпалим гляди народ гляди
лжетмидрию великий грехъ отмстился

Кто взвесит нас на весах
грехов и отчего гнева?
Там справа древо и сад,
и гирьки яблочек слева.

Ещё бездетный Адам,
ещё невинная Ева -
страсть к санкционным плодам
и ценник справа налево.

Венок из трепетных роз
шипами острыми жалит.
И кровоточит вопрос:
неужто рая не жаль им?

И выжжен честный ответ
клеймом в злопамятной коже.

И смерти словно бы нет.
И жизни, кажется, тоже.

В машине стираются вещи - Олег
обтёрся, бродя по базарам:
ловец покемонов, чудак-человек
с айфоном потресканным старым.
Ударился лбом о ларёк с шаурмой,
успев только выкрикнуть "Даша, он мой!"

На лбу гематома ужасно болит,
зато и улов впечатляет:
летит на ловца, аки гвоздь на магнит,
(не заяц небось, не петляет)
и вот уже пойман шальной покемон
и с эго Олега сливается он.

И что там работа, и что там жена,
когда на охоте Олегу
лишь цель, точно лошадь в хомут, впряжена,
и тело готовится к бегу.
В ИКЕА споткнулся о тумбу трюмо,
чуть-чуть недовзвизгнув "Пустите, он мо..!"

Сидел в обезьяннике с кислым бомжом,
а мысли порхали привольно:
"Вот был бы бульдозер с волшебным ковшом...
Я счастлив, хотя мне и больно.
Я даже сочувствую здешним ментам -
им тут даже хуже, чем Хонтеру там".

Отпущен со штрафом в полтыщи рублей,
Олег добегает до Пресни -
лицо всё румяней, глаза всё белей,
не ловятся твари, хоть тресни.
С разбегу впечатался в стенд "Москонцерт",
приметивши Слоубро в самом конце.

В машине стираются вещи, Олег
измазался в краске афишной.
Он с виду обычный, как мы, человек,
но только с особенной фишкой:
"Покамест живуч покемон на Руси,
нельзя мне хотя б одного упустить".

Порой нас принимают не за тех.
Порой - не те за тех нас принимают.

И лишь дельфины ясно понимают:
с русалкой жить - для ангела не грех.
Кто любит и любим, в том нет стыда,
как нет вражды меж небом и волнами.
Но предки наши воплотились нами -
бескрылыми, безжабрыми... Беда
совсем не в том, что ангелов не стало,
и не найти русалок в наши дни.

Весь ужас в том, что в мире мы одни
не знаем, как для счастья надо мало.

Готовь свои стрелы, охотник.
Я больше не в силах бежать.
Мой лес не спасает меня,
мои подогнулись колени.
Ты слишком привык побеждать,
а я - уже больше не я.
Мне некого ждать, разве только тебя,
охотник на оленей.

примерный сын в суде не сдал отца
но передач в тюрьме не принимают
а врут что дали десять без whats app
и под цензурой линия прямая

вот жертва казнь вот плата за грехи
и списан долг и снова можно ехать
в египет в рим в эфес в нью-васюки
и пить кагор и кашлять красным смехом

рабами стать для бога одного
и с выгодой принять тариф единый
жечь ведьм продавших души l’art nouveau
и днепр не долетать до середины

наветами железными гремя
и милости божественной лишая
предстанут теми самыми тремя
которые от стажа не ветшают

нам три судьи на тёмные века
трёхглавый плод предавший матерь-завязь
дымят костры но не унять никак
жестокость ложь и их сестрицу зависть

За МКАДом, ночью, в спальной Нью-Москве
из мартовской метели льётся свет.
И светофор на перекрёстке зелен.
Но кто идёт к домам сквозь мокрый снег?
Кто помнит всех и говорит со всеми?

Должник-жилец у тёмного окна
не может взглядом путника догнать:
там лишь снежинок вьюжное порханье.
Ребёнок спит, жена раздражена.
Ей дурно от долгов и от окраин.

Москвы закредитованный фронтир,
новейший мир, обязанный платить,
застроенный и заселённый ею.

Господь стоит на площади один.
Труба котельной мерзостью кадит.
И некого спасать в такое время.

Тюремщик всем затылки выстриг.
Ревком дворянок не щадит.
И, выходя к стене под выстрел,
Софи считает до пяти:
(один) и нет венца иного;
(два) дня в застенке без вины;
(три) сердцем вышептанных слова;
(четыре) шага до стены;
(пять) мёртвых дев в углу кровавом…

И выстрел множит боль на тьму.
И гильза отлетает вправо,
уже не памятна уму.

желаю счастья милый друг
на фронте личном и наличном
строчит онегину в фейсбук
татьяна потирая личку

но наш евгений не герой
и ленский как-то зря застрелен
нет духу взяться за перо
едва в поэзию поверив

татьяна счастлива в москве
муж генерал и взятки сладки
ведёт собачку гадить в сквер
пусть не вольна зато в достатке

онегин думает «люблю»
а пишет «дура вы пустая»
сидит в грустях повесив клюв
колечки дыма в ночь пускает

«когда б владимир не погиб
то мог бы стать большим поэтом»
станком сбривая шерсть с ноги
татьяна думает об этом

бухой онегин хмурит лоб
забыв про девок и пирушки
и ищет на авито гроб
как александр сергеич пушкин

>>>>Посвящение Д.Х.

Я хотел бы напрасно,
и хорошо,
и слишком,
но простые мысли
не по силам февральским мышкам.

И ничто не напрасно.

И в грохоте за стеной,
где считает тварей попарно усталый Ной -
не господний глас,
но приёмник шипит и стонет.
За окном мокрый город лежит в дождевой истоме.
Автомобили ходят по кругу в туманной мгле,
как овцы, зашедшие в гиблый болотный плен.

Шпили - стилетами в тучи по рукояти,
ничего личного: ни ревности, ни объятий.
Исаакий как ёлочный шарик в примятой вате -
время зажмуриться,
крикнуть: «довольно, хватит!»,
вызвать попа с винтажным цепным кадилом,
выйти из комнаты,
куда солнце c июля не заходило,
выспросить об удаче унылого рыбака.

Февральский вечер молочен, кофеен, чаен.
Праздные слова влетают в окно,
или просто сыплются с потолка -
замысел Творца
как случайный выстрел, нечаян.

Изгнанная из тающего дворца
королева-зима подгоняет улиток, но
улитки и не думают торопиться.

Река заглядывает прохожим в лица:
«Кому напиться? Кому утопиться?
Кому журавль, а кому синица?»
(забавно, если они заодно).

Невеста-Нева приманивает буксиры
причальным кнехтом,
как венчальным кольцом.
Её пажи - эрмитажи и монплезиры -
одурманены Блоком, Хармсом и Брехтом -
печально склоняются надо мной.

А Финляндский вокзал за широкой речной спиной
машет составами перед моим лицом,
и настырно грохочет:
«Героем ли, подлецом ли, -
живи наособицу,
не распуская сопли.
Не думай про «слишком», «напрасно», и «хорошо»,
не жди здесь солнце - яшмовый кабошон,
пиши как пишется,
дыши как дышится,
читай как читается.

Даю тебе слово – из слова не вычитается».