Чем более стихи весомы,
то тем сложней найти гурмана –
сейчас читать в народе склонны
Иртеньева и Губермана...
Да и проблема есть – найти
стихи весомее в сети.

Благодарю Анири за её экспромт, без которого не было бы этого, уже моего... )

Я рожал стихи. Без повода,
без какого-либо конкурса…
И увидел, как на проводе
воробьи сидят – и хохлятся.
А потом спорхнули пташечки,
в вечном поиске зерна,
к запримеченной какашечке
лошадиного дерьма…

Я и сам сидел, нахохлившись
в поэтическом томлении.
И не знал, чего мне хочется…
но внезапно в это время мне
мысль пришла... быть может, вздорная:
с воробьями мы – сродни,
коль в дерьме находим зёрна мы…
каждый – зёрнышки свои…

Замучила, задёргала бессонница.
Полпятого. Ещё бы спать и спать бы…
Но в голову ватагой рифмы ломятся,
подобием разгульной русской свадьбы,
когда она, шумливая, нестройная,
заходит в дом случайный, не спросясь…
Замучила бессонница настоль меня,
что в обморок немудрено упасть.

Однако, – то цветочки. Пусть навязчивы,
но рифмы – мелочь. Ягодки поспели!
Всё чаще ночи, жилы леденящие,
когда в кошмаре мечешься в постели.
Когда вздохнуть – а не хватает воздуха.
Когда от страха – мёрзлый липкий пот.
Когда уже не обморок, – на подступах
совсем иной пугающий исход.

В такие ночи от атак панических
снотворные таблетки не спасают.
Такие ночи – палачи, опричники…
и вороньё, собравшееся в стаю.
…Но в эти ночи чувствуешь, что истина
(какая-то) – жестока и тверда –
пытается, от страха независима,
загнать меня куда-то… Но куда?

Не кисти, а баллончики берутся...
на уголёк меняю карандаш…
Граффити называется безумство,
с которым не согласен город наш.

Сейчас рисую звёзды в чёрном небе;
пронзая волны, бриг уходит в ночь…
Но всё что я рисую – я хотел бы
тебе преподнести с улыбкой, дочь.

Повесить над кроваткою картину...
но непривычны кисточки руке.
Поэтому, пожалуйста, прости мне,
что я опять рисую вдалеке.

Что я сейчас, таясь, рисую ветер,
дельфина в море, мачту корабля…
на палубе, в обнимку, чьи-то дети…
и где-то в темноте их ждёт земля.

Я завтра нарисую эту землю.
Там будет полдень – птицы, облака...
Деревья нарисую и деревню.
Букет цветов, невиданных пока…

И твой портрет с экрана телефона,
где так глядишь, что хочется обнять –
я вновь изображу на стенке дома,
в котором ты, скучая, ждёшь меня.

Возможность отыскать листочек свой на дереве,
где рядышком сидят все предки, вся родня –
беспроигрышной дана мне лотереею…
Но кто-нибудь свались – и не было б меня.

В среду моросило, и противный
дождь стучал по зелени болота,
а оно текло на огород.
Старая шишига Антонина
даже не пошла закрыть ворота –
кто в такую пору забредёт?

В горнице звенели комары,
прилетев с Кудыкиной горы...
Но лягушки, чем ловить их стаи, –
на болоте песни распевали.

А в четверг к обеду развиднелось.
На горе вдруг засвистели раки –
видно, сторожам попался вор.
Антонина знала, кто умело
может по ночам, в кромешном мраке,
воровать там сладкий помидор.

Да и точно – вон бежит Иван,
для Яги укравший провиант.
Та шишиге молвит то и дело:
"Хорошо, что Ванечку не съела!"

 
А на пятницу шишиге был короткий
странный сон: болота нет в помине.
И она проснулась, "не своя"…
…Прикроватный столик и коробка
с надписью "Любимой Антонине.
С добрым утром! С днём рождения!"

***
Чей был сон, проснулся кто, кто нет –
сами вы придумайте ответ.
Кто заснёт, приснится кто назавтра –
тоже тайна этого театра,
где, полны фантазий, снятся сны,
и порой сбываются они.
Где порою и не разберёшь –
правда нам приснилась, или ложь.

Бумага к поэту доверчива, но
поэту её пожалеть не дано.
Она для него в виртуальность окно,
где мысли и чувства витают.
Бумага пассивна – лежит и лежит.
Слова повторяет и правды, и лжи.
И не защищает свои рубежи.
А значит, бумага – святая.

Она страстотерпица, – вынесет всё.
Вот только поэта собой не спасёт.
И ей всё равно – что Барков, что Басё.
Она не в ответе за слово.
Её не смутит графоман и чудак,
который напишет не то и не так.
Она за любой поэтический брак
стыдиться, краснеть – не готова.

Поэт на бумагу глядит свысока.
И музе своей доверяет, пока
та шепчет, какая должна быть строка…
но всё ж – быть поэтом не учит.
Тот "пишет душой"… а на деле – рукой.
И бред он, бывает, напишет такой,
что даже бумаге, и той – не легко…
Сиять белоснежностью – лучше.

Как-то встретились два брата:
брат де-Юре, брат де-Факто.
Разная у братцев жись:
встретились – и подрались.

Бог мирно спит, уткнувшись носом
в своё могучее плечо,
устав от вечного вопроса:
"Коль не в своё, – тогда во чьё?.."

Русь всё пережила: Лжедмитрия, Мамая…
Безжалостна любовь к России смутных лет.
Русь всё пережила и до сих пор живая.
Переживёт и вновь… А люди? Люди – нет.

Читаешь женские поэзы...
От их наивности простой
приходит мысль: куда полезней
не феминизм, а домострой.

Моя Родина! Мать моя!
Как люблю я твои тополя
И леса, и поля и заборы!
Я по полю с гармонью иду,
Сочиняя стихи на ходу
И гляжу: что творят на просторе?

Слышу рядом как бьютца сердца.
Слышу звонят колокола.
Слышу жавронка пенье в полёте.
И понять я никак не могу
Почему это к нам на беду
Кто то бомбу несёт в самолёте?

Почему наша мирная жизнь
Вызывает врагов неприязнь?
И зачем это подлое НАТО
Хочет нас на коленки укласть,
Проявить свою волю и власть?
Не согнёмся мы. Есть у нас Атом!

старый будильник
сломан стоит на окне
призраком детства

звонкий когда-то
нынче почти молчалив
тикает хрипло

он мне не нужен теперь
время иное
нынче мобильник со мной
детства могильщик

старый будильник
днём забываю тебя
но почему-то
каждое утро
хочется мне приласкать
сонной рукою
стёртую кнопку твою

неисчислимо
было касаний её
в детские годы

старый будильник
я прикасаюсь к тебе
словно к младенцу

я тот младенец

Накатила осенняя грусть на задёрганный маленький город.
Летит листва,
            свистят ветра,
                        сырые ноги...
И дождь мелодию свою в зонтах находит
под шорох листвы на дороге с работы домой.

С работы домой настроение движется в гору.
Свет фонарей...
              Дым сигарет...
                            Но, как дворняжка
в тоске облаивает кошку не спеша –
так я, бедняжка,
добрая душа,
сквозь зубы матерюсь, что грязь месить мне тяжко...

Иду себе... Точнее, я бреду.
В полубреду.
                  Домой.
И очень странным ритмом
я бережно путаю ниточку тонкую рифмы,
вовсю забавляясь своею нелепой игрой.

__________
Автор картины – замечательный художник Леонид Афремов (1955 - 2019).
Персональный сайт: https://afremov.com/

И в безразличии воды, и в отстраненности аллеи,
и в тусклом свете фонарей, и в опадании листвы –
есть что-то большее, чем то, во что никто из нас не верит,
и что-то меньшее, чем то, куда вернуться хочешь ты.

Мы не забудем тот июнь, но лодка той уже не будет.
У той, что здесь – не наш маршрут, а нашу унесла река:
она нырнула в океан бесстрастных и спокойных будней,
а нам, в грядущем ноябре, остались память и тоска.

И листья кружатся, и свет – всё тише, мягче и тусклее.
А прежних дней водоворот привычно пробуждает грусть.
Но, всё-таки, так хорошо, что не заброшена аллея.
Здесь юность под руку пройдёт, и сядет в лодку… Вот и пусть…

Вулкан с кипящей лавой – взлетали искры ввысь.
Им было больно падать, и камни родились.
Бесчисленные камни… Бессчётные года…
И сны о тех вулканах, что в прошлом навсегда…

"Меня вчера ругала мама
за то, что юбку порвала.
Сказала мне, что я упряма
и подзатыльник мне дала.
Но это мама не со зла..." –
стихи из старенькой тетрадки
пылятся в письменном столе.
Давно всё с юбками в порядке,
но зуд упрямства – в голове.
Куда его девать не знаю.
А, может, так и хорошо? –
с упрямством дочке подшиваю
юбчонку с дыркой небольшой.
Стежки сменяются стежками
совсем как в прежние года,
когда я подходила к маме
с дырявой юбкой иногда.
Моя пора пришла – с иголкой
сидеть и юбку шить в углу.
А подождать ещё недолго –
и дочь возьмётся за иглу.
И будет зашивать упрямо,
где ткань у юбки порвалась…
И связь времён вести стежками.
Святую связь.

Милый рыцарь, чем ты занят?
Где опять танцуешь дам?
Я доподлинно узнала,
то, что рыцари – не нам.

Им русалка, им ундина.
Им с женою тяжело.
Им такая роль "Мужчина" –
что актёру ремесло.

Грустно? Грустно. Отвечаю
почему так грустно мне:
Сказка – там. Здесь – чашка чаю.
Я с собой наедине.

В этом камерном театре
не сменить ли амплуа?
Где бы фею разыскать мне?
Фею мне! Пока жива...

Возможно кот, чеширский и волшебный,
приснился мне? – не помню ничего,
а радости улыбка не исчезла,
когда проснулась с мыслью: "рассвело!"

Когда проснулась – всё как будто чище.
И даже дождь не в грусть меня зовёт.
Наверно кто-то ждёт меня и ищет,
и скоро обязательно найдёт…

Весь день мне словно кто-то улыбался
улыбкою чеширского кота…
А ночью, под кургузым одеяльцем,
всё тот же сон… улыбка… пустота…

И нет от времени спасения.
И неизбывен листопад.
И даже звёзды по-осеннему
с небес на жизнь мою глядят.

А жизнь течёт пока что летняя.
Пока что август на дворе.
И ты ищи меня, заметь меня
и обними меня скорей.

В моём саду дозрели яблоки
и тихо падают в траву.
И где ты на своём кораблике?
Я их одна не оборву.

В лугах пока цветы не высохли.
И речка сладкая течёт.
Но осень близко. Поразмысли ты –
ведь тёплых дней наперечёт.

Найди меня! Пока я жаркая,
но осень вызывает дрожь.
Согреть меня любви подарками
ещё успеешь, коль придёшь.

Но вот и тучки в небе тянутся.
А вот и дождик не грибной.
И ничего-то не меняется.
Никто-то не придёт за мной.

Бывало так в года былые,
что женщины мужчин спасали:
тушили избы без усилий,
коней на всём скаку уздали.

***

Ну, были времена и сплыли –
так думала. Но вышло – ложь!
Я позвала тебя: Василий,
спаси меня! Ждала – спасёшь.

                 (А дело было в магазине:
                 искала к шубке палантин.
                 Их было много на витрине,
                 а нужен был всего один.

                 Я цвет искала и рисунок.
                 Перебирала три часа,
                 чтоб подходило к цвету сумок,
                 к зонту... к туфлям... к моим глазам...

                 В итоге всё-таки взмолилась:
                 иди и подскажи, герой.
                 И он сказал: вот этот, синий.
                 И я купила. Голубой.

                 Я дома – к зеркалу! И в слёзы –
                 рыдала час, и не один:
                 не голубой, а синий всё же
                 мне подошёл бы палантин!)

Ну почему же мне назвал ты
не голубой, а синий цвет?!
Ведь ты же знаешь мой характер
без малого пятнадцать лет!

Какие всё-таки вы гады,
мужчины – вредные, как класс!
Когда помочь вам в чём-то надо –
мы нежно обнимаем вас.

И помогаем тем, что любим!
А вы? Когда назло правы?
Вам в психологию – не в судьи,
лишь в подсудимые, увы!

Не можете помочь нам, значит
нет толку в рыцарях совсем! –
вот потому-то мы и плачем
от женских (нет, не тех!) проблем.

Когда сумеете понять вы
как нужно помогать и в чём?!
Пойдём, Василий, мерить платье...
Не бойся, дурачок... пойдём.

Заштатный город одиноко
мерцает окнами цветными,
в мечтах найти себе Ван Гога
и вотвориться на картине.

Но где Ван Гог? Отрезав ухо,
не слышит города мольбы.
Идёт по улице старуха,
но не Ван Гог она, увы...

И плачет город ночью звёздной
всем многоточием огней.
И у старухи – тоже слёзы
от бесприютности своей.

Так здесь и сгинут без возврата
старуха, город, звёзды, Бог,
который смотрит виновато
как демиург... но не Ван Гог.

______________
иллюстрация: Ван Гог, "Звёздная ночь над Роной"

Забыты биссектрисы с медианами –
свой школьный срок сегодня отмотал.
Мы с пацанами пьём Агдам стаканами,
забравшись в полусумрачный подвал.

Мы пропиваем наше ученичество,
семь долгих лет, что просидели мы,
руководимы классной истеричкою
(так историчку звали пацаны).

Нам полюсы, экваторы и тропики
отныне изучать путём иным.
Оковы сбросим школьной педагогики,
но НВП мы – поблагодарим.

Нас ждёт Афган, с горами и селеньями –
уже полгода всё предрешено.
И мы сидим и пьём в прошедшем времени…
не зная, что закончилось оно.

Есть два луча – добра и зла. И биссектрисой карнавала,
который носит имя "жизнь", фонарщик с маской на лице
идёт от полюса любви, дающего всему начало,
в конечный хаос – подсветить один из этих двух лучей.

А, может, разлетится наш уют?
Да так, что и не сможем увернуться –
сгорим, утонем, раздробимся на
отдельные кусочки, на обломки.
И, подстелив страховку из соломки,
мы не заметим, как сгниёт она.

А, может, и уют наш – не уют?
Машины эти, тапочки и блюдца –
всё это лишь мираж? Лишь антураж,
который наполняет сон, и только?
И он продлится, не сказать, чтоб долго,
а как проснёмся – ждёт иной пейзаж.

Иное ждёт – смола, котлы с огнём...
и мы поймём, сколь призрачны минуты,
которые в привычном нам уюте,
проводим здесь, считая, что живём.

"Алтай" рифмуется с "алтарь". Возможно, не случайность это?
Быть может, чистота тех рек, лугов и неба чистота,
долин и гор – когда-то встарь, теплом души людской согрета,
и подсказала край наречь чистейшим именем Алтай.

Ах, мой Алтай! ("Ах, мой Арбат!" – писал поэт с такой же силой) –
я так жалею, что с тобой я не знаком, увы, совсем.
И сам, конечно, виноват, что несмотря, что ты в России, –
не погостил, быв молодой, не побывал, когда стал сед.

Прости меня, Алтай! Прости. За невнимание такое,
за заполошность бытия, за тягу к плену заграниц…
Уже в божественной горсти ко мне всё ближе свет покоя –
и я, в преддверье алтаря, склоняюсь пред тобою ниц.

Ну что, услышала отгадку
на свой вопрос?
А так ждала с Эдипом схватки! –
так, чтоб всерьёз.

Теперь лишь памятник в пустыне...
И тот – не твой.
Но все давно тебя простили.
Эдип с тобой?

С тобой, конечно, враг твой личный!
Ну как там он?
Ведь тоже кончил жизнь трагично.
Как ты – прощён.

Наверное, сейчас ведёте
в триктрак игру…
И может быть, меня вы ждёте,
когда умру.

Но вы не ждите – вы герои
с голов до пят.
А я умру – и лишь зароют.
Простят? Простят.

Сон ушёл не бесследно – с послевкусием грусти.
Смысл её не постичь мне, не упасть снова в сон –
он растаял в ночи… Но тревожно – в предчувствии
предстоящих времён.

Зимним утром бесцветным я гадаю на гуще,
на кофейном осадке в старой чашке пустой –
был мой сон пустотой, или это грядущее
повстречалось со мной?

Одиноко и зябко… Предрассветное утро
молчаливой печалью давит где-то в груди.
Но светает, и вот – всходит солнце. И, мудрое,
говорит: "Подожди! –

не грусти, улыбнись мне! Ты, устала, конечно,
возвращения ждать, о разлуке скорбя.
Но поверь мне, тоска – испытанье не вечное…
Ведь он любит тебя!"

"Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Все зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них!"

Ни тени сострадания, ни скорби
В глазах у Демиурга не мелькнёт;
Финальные вселенские аккорды
Взволнуют лишь исток предвечных вод.

В журчании воды того истока
Заснёт Творец, ничуть не потрясён,
Что неизбывно Богу одиноко,
И даже жизнь – не более, чем сон.

И смолкнет Слово, потеряет голос
Назвавший светом – свет, а тьмою – тьму.
И разомкнётся, плача, Уроборос,
В глубинах вод не нужный никому.

_______________
Первое четверостишие – Ф.И. Тютчев, "Последний катаклизм"

Зажмёт беда... И в тяжкой пелене,
в которой ни надежды, ни просвета –
приходит мысль, что нет честней поэта,
чем старый волк, завывший при луне...

Ну кому он, скажи, нужен –
твой стишок, что написан ночью?
Никому. И тебя, мужа,
укорят, что не спал – точно.
Друг прочтёт – и забудет тут же
(другу проза и кино ближе).
А в сети есть стихи лучше…
И на полках твоих книжных…
И, конечно, – игра в бисер.
Только бисер тот – дар божий.
Нынче время больших чисел.
Время стало людей дороже –
расплодились… А время сжато,
и потрескивает пружина.
Чтоб стихи сочинять, надо
аскетичным быть и двужильным.
Аскетичность – полёт птичий.
И цветы. И роса в поле.
Синтез чувства и безразличия
в маске слов. А слова – с болью.
Вот и делишься этой болью.
Мечешь бисер и сеешь бисер
с мыслью: в петлю залезть, что ли?
Или, может, в висок – выстрел?
Сколько их, кто решил проститься,
бисер свой разбросав без счёта!
Здесь остались роса, птица…
Там привратник, засов, ворота…
Там упрёк: не ценил Дар мой,
разорвавший твой мозг – в клочья…
…И кирпич там в стене Храма –
тот стишок, что ты стёр ночью.

В жену влюблённый престарелый муж
не знает, что рогами награждаем.
Ему бы отхлестать её вожжами,
однако недоверию он чужд.

А брался ведь, как говорят, за гуж, –
молоденькую взял! И кружевами
оплёл её. А сам ходил в пижаме
и в колпаке…

.................... Всё это я к тому,
что мы свои рассчитываем силы,
наивною фантазией влекомы.
А та соврёт! (Хоть пела за двоих…)

Супруга – человек, а не икона.
Тем более, когда любовь остыла,
забыв об обещаниях своих.

На мягком пуфике диванном,
на ярко-красной простыне
маняще-длинными ногами
либидо поднимаешь мне…
Души моей заноза злая
и коленкор судьбы моей,
подвинься, что ли… дай мне с краю
к тебе притиснуться скорей.
Дай мне обнять тебя, сродниться
с тобою телом и душой.
А что жениться? – Пусть жениться!
Жениться тоже хорошо…
И мы, как встанем – тут же, сразу
с тобою в ЗАГС пойдём, поверь…
Люби меня, моя зараза…
Потушим свет? Закроем дверь?

Увечьем опыта увенчан,
поскольку жизнь была такая,
я верю – неподкупен Сечин,
когда подкупен Улюкаев.
В стране, где люди хлебу рады,
я точно знаю с давних пор,
что вор в России – тот, кто надо.
А кто не надо – тот не вор.

Любви суть – неопределима.
Что ни скажи – на дюйм, но мимо.
И, несмотря, что для поэтов
любовь – рабочая среда,
но в цель стихом попасть при этом
у них выходит не всегда.
А вот, к примеру, химик молвит:
"Любовь – химический закон".
Весьма известное присловье,
но несогласных – легион.
Для физика любовь – движенье.
Священник скажет – "Святый Дар".
Она актёру – роль на сцене,
а для пожарника – пожар.
А для меня? Возможность вспомнить,
наверное, ту массу встреч...
и лиц... и тел... и слов нескромных,
и скромных слов... И всё сберечь.
Сберечь! – незнаемо чего...

И непонятно для кого.

_______________
Благодарю за вдохновение автора Laura_Li, её стихи "Пион", http://litset.ru/publ/3-1-0-36052

......................... ... Жалея лишь о том, чего не сделал,
......................... А не о том, что сделал, да не так.
......................................... А.Долгушин, "И это пройдёт"

А всё ж – бывает так, что и жалеешь...
Бывает, что внезапно вдруг поймёшь,
что хоть идёшь ты выбранной аллеей,
но не своей аллеей ты идёшь.

Бывает, что листва в сплетенье веток
деревьев, окаймляющих твой путь,
напомнит о решётках прочных клеток,
которых не раздвинуть, не прогнуть.

Но что с того? Бывает... Поздно плакать,
рвать волосы... Был выбор! Сам дурак,
коль вроде получилось всё, однако,
всё получилось плохо и не так.

В этом доме было тихо,
пыльно, жутко, пахло краской.
В этот дом вошли бесшумно
два решительных кота.
Первый был по кличке Тихон,
а второго звали Васькой.
Тихон был котяра умный,
ну а Васька – простота.

В этом доме жили тени
тех, кто умер здесь когда-то.
Наверху, под самой крышей,
был художник заточён;
ниже старенький священник,
токарь, вор и ресторатор…
А в подвале жили крысы,
настоящие, причём.

Тихон смел, до крыс охочий,
переловит их в подвале.
Васька влезет на мансарду,
а потом на крышный скат…
Тени спрячутся до ночи,
чтоб коты не увидали.

Тихон сводит жизнь к азарту…
Васька смотрит на закат…
Тени в прошлое хотят.

Котёнок с бантиком играет,
а кот за этим наблюдает.
Наверно, вспоминает – был
и он таким же. И играться
он тоже в детстве так любил!
А нынче – любит поваляться…
Но в марте лень он победит!
И – будь здоров! – гулять сбежит.

_______________
Написано на блиц-конкурс "Глагол имеет право быть" (Интерактивный Конкурс-Форум)
Задание: 8 строк и исключительно глагольная рифма с использование всех времён глагола

Провинциальные поэты!
Свои вы пишете сонеты
про детство, про любовь, про лето –
не ради почестей, наград…
Читают вас без пиетета…
А ведь у вас так много света!
У вас в стихах душа раздета.
В них радость встреч и боль утрат…

И что, что рифма бедновата?
Ведь в том не чувство виновато.
Хромает ритм, но всё ж богата
строфа – какой то чистотой!..
Я сам поэт провинциальный.
Сижу себе в сторожке дальней.
То радостный, а то печальный…
Пишу… Посмейтесь надо мной…

______________
Написано на конкурс "Банальные рифмы", 2013

Наступит ночь. И люди-слуги,
Чернее ворона в ночи,
Безмолвно поднесут на блюде
Мой плащ кровавый из парчи.
И в этом царском облаченье
Внезапно я добуду сил
Пойти вымаливать прощенье
Под свет мерцающих светил.

Но даже фонари погаснут,
Когда, ступая тяжело,
Начну в своей одежде красной
Просить прощения Его.
Прибудет чёрная карета
С четвёркой дьявольских коней.
Меня укроют от рассвета
И сделают ещё сильней.

А на рассвете прокляну я
Всех тех, кто гнал, кто жёг меня.
И вознесу я Аллилуйя
Владельцу бледного коня.
И станет день черней, чем полночь.
Но, одержав над Евой верх,
Я вечно буду помнить горечь,
С которой Он меня отверг.

Случайность. Вечер, мелкий дождь,
пустынный перекрёсток улиц,
каких-то перемен не ждёшь...
И вроде мелочь, ерунда:
зачем-то прокричал – Привет!
Она мгновенно обернулась...
С тех пор мы много-много лет
не расстаемся никогда.

На липкой ленте бешеная муха
пытается отклеиться. Она,
пленённая,
мечтает всё равно
жужжать кому-то в ухо,
а потом – садиться на ногу,
загаживать экран
у монитора…
Но того простора,
что позволял ей это всё творить –
не будет больше мухе никогда.
Но как же притча про лягушку, где
та,
лапками взбивая молоко – сумела-таки вылезти в итоге?
И где мораль,
что будешь трепыхаться –
сумеешь выбраться из самой тёмной жопы?
По-видимому, муха – не лягушка.
И не Юпитер, а скорее – бык.
Тем самым муха в чём-то на меня
похожа. И хотя
мои желания – не те,
совсем не те...
но лента – та же,
явственна, как жопа.

Онтарио и океана связь –
река отца Лаврентия, святого.
Но там, увы, не ловится карась –
и потому-то я в деревне снова
который год рыбачу на пруду
и карасей в сметане ем на ужин.
А там, в Америке, я счастья не найду.
Да я и сам в Америке не нужен.

Я той рекой нисколько не пленён –
мне пруд куда милей, чем дальни страны,
(а ну как заподозрят – мол, шпиён;
а не шпиён, так, всё равно, мол, странный).

А я обычный! Родина моя
любима мной с прудом и с карасями,
с гольцами, с окуньками. А щурья
в ней плавает – не вычерпать горстями.
А репа?! А грибы?! А сеновал?!
В Америке верлибры (смерть поэту!),
а здесь бы рифмовал и рифмовал
без продыху – зимой, весною, летом…
и осенью, как Пушкин… Там – латынь,
там бездуховность, доллар правит ловко.

А то, что речка с именем святым –
так это иль ошибка, иль издёвка.

Исследуя заброшенный дворец, я пробирался тёмным коридором.
Я не был раньше здесь и шёл, подобно вору,
который ночью в спящий замок влез.

Скрипел давно не чищеный паркет, и звуки ветра глухо доносились.
Хотел найти ответ я на вопрос: кто жил здесь,
когда ночами зажигался свет?

Тянулся долго коридор. И вдруг из-за полуистлевшей в прах портьеры
раздался странный звук, какой-то стон несмелый…
Я содрогнулся – был велик испуг!

Я замер и увидел: от стены как будто тень живая отделилась.
"Отродье Сатаны!" – подумал. И на милость
Господню уповал я без вины.

Но тень заговорила. "Рыцарь я, – сказала тень, – я жил когда то в замке.
Со мной любовь моя к Элен, простой служанке,
сыграла шутку – нет небытия!

Здесь был убит я королём за то, что сам он об Элен ночами бредил.
И я теперь – никто… Что все мои победы? –
наёмник со спины сразил легко.

Элен меня любила. И она отраву приняла. И есть могила.
Она в саду. Одна… Навеки там застыла,
на храмовом погосте не нужна.

Она как я – и бродит до сих пор. А я не в силах коридор покинуть –
здесь был убит я, вор. А дух её, отринут
Отцом Небесным, – не покинет двор.

Сходи, прошу! И передай слова о том, что я люблю её доныне…
Любовь моя жива!.. но пусть меня отринет –
и Бог простит… Господь не помнит зла…"

"Нет, я не вор, – сказал ему в ответ, – я менестрель, хожу-брожу по свету…
Случайность или нет, но я легендой этой,
до слёз растроган, выполню обет!"

И я ушёл. В заброшенном саду нашёл Элен могилу. Привиденье
явилось. Как в бреду совет несчастной тени
я передал. В ответ: "Не разлюблю!"

Прошли года… Но до сих пор живет история, услышанная в замке.
Любовь – свята! Но вот посмертие служанки
и нынче мне покоя не даёт.

Приди же к ним!
Спаси же их, Господь!

Прекрасный сад.
Дорожки.
Все кусты оформлены в различные фигуры.
Секаторы.
Садовники-творцы.
И оригами парковой культуры...

И ветви падают.
Зелёные ещё,
ещё живые –
валятся на землю.
Бессчётные.
Кому он нужен? – счёт,
где красота
свободу
не приемлет.

........................... друзьям детства и ровесникам посвящается...

... дрались и в фантики играли,
того не зная наперёд,
что мой сосед, Рулёв Виталий,
подругу школьную спасёт.

Что вырежет её саркому
на хирургическом столе.
Но это позже... По-другому
тогда мы жили на земле,

совсем не представляя даже
где те ровесники живут,
которые для судеб наших
помогут проложить маршрут.

В потоке детских развлечений
я лишь смеялся бы – брехня,
что брат мой, будущий священник,
в итоге отпоёт меня.

Коварством полнятся глубины
морей соленых, пресных рек.
Нет рыбки золотой, невинной –
её придумал человек.

Придумал, что она способна
по волшебству помочь всегда.
Она же – (я!) – страшна и злобна.
Мечтать не вредно никогда,

но я вас всё ж разочарую:
на рыбку уповать – не след.
Подлянку я смогу такую
подбросить вам, что спасу нет.

А вы-то – губки раскатали…
всё ждёте манну и лафу…
Мне ваши просьбы – трали-валли.
Мне Василисы ваши – тьфу!

В другие страны, в райски кущи,
с подругою хотите вы?
Хотите славы вездесущей
и прыгнуть выше головы?

Я вас отправлю в эти страны! –
как в эротический поход.
В такой вам жить тмутаракани,
откуда выбираться – год,

а то и десять. Иностранцев
там слава ждёт – они редки:
на вас там тыкать будут пальцем,
смеясь при этом – "Дураки!"

Немного просто помечтала
(ну разве плохо помечтать?):
проститься с Васей у причала –
и тут же Петю повстречать.

Ещё мечтала быть актрисой:
цветы, поклонники, фурор!
И чтоб за бархатной кулисой
меня ждал принц, мой ухажер.

О путешествиях и странах,
где не была – туда попасть...
И не кончались чтоб в карманах
большие деньги... И чтоб – Власть!

Чтоб мир вокруг меня вращался!
Любовь чтоб, деньги и почёт!
Чтоб праздник жизни не кончался.

Но, где же взять корыто?.. Чёрт!