Вера – затем, чтобы каждый охотник знал:
встречный – не зверь, но не сразу идёт навстречу.
Чтобы уметь увидеть в себе козла,
Бога – в других. И, увидев, не искалечить.
Громко признать: я – иуда и первый хам.
Молча не брать грех на́ душу / пух на рыльце.
Если ты сор – позволить расти стихам,
если ты пласт – культуре своей открыться.
Так, как Пикассо – картины, писать добро,
вспомнится чёрное – помнить как рыбка Дори.
Господи, нелетающего – подбрось
в будущий мир, где больше не будет горя.
Сколько просторы Вселенной ни бороздим,
в трюмах – то меч и огонь, то чума и крыса.
Что мы возводим? Кладбища без гвоздик.
Жил ли хоть кто-то, о гробе друзьям не мысля?
Нет, но не страшно в небыль сдувать печаль:
небо во всех простирается каждой венкой,
дьяволу – биться, дьявольщине – крепчать,
но не отрезать Бога от человека.

Давно окончен этот бал,
Что был похож на цирк.
НБС

Я себя потеряла два дня назад,
а уже нахожу в романе.
...Сообщают, что мастер бездомным рад,
а любимую звать не станет.

Цирк приехал, рассыпавшись точечно
в старой плоскости новых шуток.
Бал рисован не так, что захочешь, но
обещающе ярко-жуток.

Не случится. Не куплено. Вместо «да» –
«да горите вы где горите».
Выживать по сценарию – ерунда,
впору бледненькой маргаритке.

Утопая самой, не подать руки
нахлебавшемуся по полной.
Если всё это сладенько для других,
значит, им – лишь бы сделать больно.

Скажут, зло я слепое. Ага, прям Вий,
только веки от слёз опухли.
Дайте самого крепкого мне из вин,
соберите мне буквы.

То ль письмо получается, то ль черта...
«Милый мастер, давай о худшем?
Я, спасая тебя, не пойду к чертям.
Но смогу навещать в психушке.»

Ответов нет. И, кажется, не будет.
И этим объясняются потемки
в ковриже, душах и разбитом блюде
небес над миской. С голубой каемкой.
Персея

Ответы испекли, их есть у нас –
давно уже на вас надулись в печке,
но повар лютой жизнью был исперчен
и влил такой же водочки рюмас,
поэтому не плачьте, выходя
из зоны вкуса, бывшего комфортным.
Бон аппетит, пардоньте и донтворьте,
лечите сердце фотками котят.
В потёмках ваших – просто расшибись,
а будет только тёмно-шоколадней.
Не слаще ли – в какой-нибудь оладьинск,
не легче ли – с законом про безмис?
Всё к лучшему на лучших из руин
домов бифвеллингдона и коврижа –
своё всегда каёмистей и ближе,
в нём даже если двинемся – рулим!
Ну, съели? Всё, ни в опт, ни на развес
не принимать лапшандию на уши.
...А вот котят прикладывайте глубже,
а то убьют осколки от небес.

...И ты проснулся. Мчишься рассказать
в Фейсбуке, в Скайпе, в Вайбере и в Зуме,
что ты живей живых, а думал – умер
ещё четыре вечности назад.
Что раньше мир, скрутившись буквой «зет»,
лежал на дне, где только бесы-выдры.
Что мой крючок решительного «Выйди!»
выдёргивал тебя на этот свет...
(Ты рядом был – вот он в тебя и влез,
по жабрам дал – а встретил «здравствуй, кореш!»
Не о тебе моей рыбалки горечь,
уже переходящая в болезнь.)
В твоих словах мой образ так блистал:
гроза чертей, взрывница адских тюрем,
и лично для тебя – в миниатюре
повторное пришествие Христа...
(Какое там... Блатная Нефертить.
Но...) Ум уже упал, зайдя за разум –
колотишь по груди, горланя: «Лазарь!»

А я другого тщилась оживить.
Ох, не копти, душа моя, не вой,
в закат не улетай случайным рейсом...

...Я развела огонь. Ты тихо грелся
у яростного дыма от него.
Дым – это дом, сбежавший в облака.
Дым – это мы.
Мы – то, что оставалось,
когда и явь, и сны сжигала жалость –
обманка «на четыре кулака».
Любовь для нас по-своему проста:
притягиваться к горькому чужому –
несеновально чистому, большому –
и тяжко падать после воровства...
Пойму я, что и это хорошо.
Но лучше – чтобы тот, кто жив не к месту,
сумев непредсказуемо воскреснуть,
теперь хотя бы вовремя ушёл.

Такого увлекательного эксперимента мне ещё никогда не удавалось поставить!
Д. Б. Шоу, «Пигмалион»

...Суть элегантности – почерком неразборчивым
среднее между «не дёргайся» и «не двигайся»...

В поле приёма – и зрения новых спорщиков –
я возникаю прекрасным бозоном Хиггинса.

Вся педагогика замерла, вся фонетика:
слово – оно ведь такое... Порой как вырвется...
Впрочем, не слово единое... Так, отметим-ка:
есть кавалер. Побеседовать? Я счастливица!

Что за погода! Ну полный атас за окнами.
Да, и здоровью приходится нефиалково.
Тысяча сóррей – акцентик ещё не кокнули.
Честно – профессор велел вообще помалкивать.

Просто активно отсвечивать брюллиантами
и любоваться вечерними туалетами...
Ой, как двусмысленно, надо же! Не бельканто мне
что-то совсем уж. Поэтому всё, поэтому.

Может, станцуем? Партнёрша с меня хорошая,
только нюансик: вальсую по наступательной –
в смысле, что пальцы повянут на всех подножиях.
Лучше скажите, какого Вы альма патера.

Матера? Что ж Вы вгоняете даму в лестницу!
В мыслях одни неприличные выражения...
Впрочем, шутник, с каждой шутки – хоть клок полезного:
Вы мне понравились! Выживете – поженимся!..

...Пьяный полковник обуздывал смех участливо,
трезвый профессор безумно кричал: «Э, Лиза, друг!..»

Федя и я расцвели.
Обвенчались.
Счастливы.
Спорим? Конечно. На шоу по телевизору.

Ещё не окольцован, не влюблён,
родители с соседним королём
ещё прекрасным браком не торгуют...
А я уже в шелках и кисее.
Мой бывший дом слегка навеселе –
горюет, что предчувствую другую.

Танцуй мне это, двадцать первый век.
Кружи меня, крутясь на голове,
сдружи меня с Америкой брейк-дансом.
Я в ней не сплю, она во мне не спит –
гремит, скрипит кошмарным «ду ю спик...»
И безъязычной – некуда податься.

Найдёныш принца... Роза безнадёг.
Так мило жизнь по ножикам идёт
и кланяется ведьме за грин-карту,
когда мой мальчик-чёрные-глаза
винит себя, но мчит на всех газах
из тишины в звенящую регату.

Уже друзья, уже без шагу страсть...
А новый мир смыкается как снасть,
пытая: «Ты принцесса или рыба?»
И зритель ждёт зэ энд – прыжок с моста,
и сцену перед ним – как немота
картинно бьёт из горла до разрыва.

Ну что ж, давай – ругай, что обрести
свой голос в США – стереотип,
скупись на доброту, свисти из зала…

…Я не смогла другой мечту отдать,
и сотню вариаций «никогда!»
почти на чистом инглише сказала.

есть божий суд...
………………ах он далече...
на крайний случай
айсберг есть
Гладких

эта новь для истории – заветшалая.
не просить бы с другими, тоской повитыми,
у титанчиков мысли, пера, политики –
хоть любви, хоть жалости.

после – не привыкать бы от злобы лопаться
или в рюмку сдуваться последним люмпеном...
я себя за себя и за всех нелюбленых
подтолкнул у пропасти –

и по личным счетам да с размахом кайзерским
в мировом водоёмчике по-матёрому
путал воды гольфстримам и сеял тёмные
суднодневки-айсберги.

а потом в лучшем стиле гнилой эстетики
пассажиропотокам элит способствовал.
приползали просить по своей по собственной:
«подмахни билетики!»

с эталонами подлости и стервозности
увозили сколоченные титаники
и меня: в белом плащике, в белых штаниках,
в третьем детском возрасте –

я во всех отношениях и движениях
становился ребёнком. а вечный двигатель
самой хитрой войны заводил: «у-ви-ди-те
вы мо-ё от-мще-ни-е...»

мне, конечно, фартило всегда по-рыжему
между судьбами страшными и разбитыми.
не напоен смертями, не сыт обидами –
оставался выжившим.

а когда я нажрался слащавых почестей
и погиб для себя на своих посудинах –
льды взбесились...
и новеньким самосудникам
умирать не хочется.

В действительности всё совершенно иначе, чем на самом деле. © А. де Сент-Экзюпери

На самом деле – есть безумный март,
едва прикрытый солнечной погодой.
И виртуальный мир приятно мал –
двухместен. Я – на месте! Буду гордой,
и долго буду в чате жечь слова,
держать тебя под стражей Гугл Хрома,
не отпускать ко сну – и разливать
бессмертный сидр стокгольмского синдрома...

А ты... Пульнул «приветиком» в меня –
и в «танки» до отказа монитора.
И так – два дня…
три дня…
четыре дня…
Расчёсываю время монотонно,
не требуя горений от избы,
коня от скачек, чувства от порывов...
Сто первый раз в действительности – быт,
до чёрных синяков экзюперинов,
и всё пищит: «Товарищи, долой
сухие огорошины ошибок!»

Горит июль здоровой синевой,
и мне в нём – вытворятельно и живо.
Напаковавшись тортиками впрок
и в дар готовя сердце с быстрым ходом,
я мчу сквозь города на твой порог –
такого танка не видал ты сроду!

Я с детства любила пешие прогулки, будто предчувствовала, что еще не одну пару обуви сношу по дороге к счастью. Нападала грусть – шла гулять с дождем. Переполняло счастье – шла гулять с солнцем.
Э. Сафарли, «Я вернусь»

Мусор и звёзды снова выносишь в ночь –
вечную ночь невечного человека.
Только холодный бисер в пяти парсеках
вместе с тобой гуляет уже давно.
Помнится, что-то вспыхнуло, нарастало,
новая пара обуви началась…
Было – опять – сияние: глаз, чела,
белой рубашки, смеха – упасть, растаяв:
«Вот он, мой свет, летящий на крыльях дня!»
Небо казалось утренним, солнцебоким…
Всё повторилось по Гумилёву в шоке:
«Я Вам не бойфренд. Правду нельзя отнять:
мне – бедуининг, зурнинг и вольноптицинг,
в топку гитаринг, рыцаринг и салон…»

Веря – уже навеки не рассвело, –
так тяжело, так якорно тяжело
на предрассветный сумрак не согласиться.

Smart cities, кто я? Умная река.
Сама себя рекою нарекла,
сама себя носила по теченью,
печальнее не зная ничего,
чем недолёты мысли кочевой
и перелёты выдумок дочерних.

Твои слова... Я вся была ушами.
И кто-то крал покой за камышами,
в корзине что-то тёплое заслав…
И на волну настроясь из корзины,
меня терзает радостная псина
простой породы – sudden snotty love.

Она плывёт и прыгает вовне,
купается, копается во мне
до косточек, до сладости знакомства...
Как чисто ей! Но как же я мутна,
как сильно искривляют всё у дна
пустые сожаления о ком-то...

Пустой стакан, как ни смешно, ни больно,
свалившись в реку, вечно будет полным.
И псину я, похоже, утоплю.
Не открывай себя в моих глазищах –
в другой ты без иллюзий отразишься,
и ей безаллюзийно будешь люб.

давно не рва́лось в голову – зачем
колотишь город пятками, василий?
бежишь... и сов отпустишь без проблем,
ведь глобусов сто лет не завозили,
но если голубиной простотой
к тебе на провода подсядет леди –
дать току!
расперьи́ть!
облить смолой,
вздохнув: и эта тоже... из последних.

брильянтов не нашарить на земле,
и шар земной – огромный грязный катыш.
а леди пусть ревёт в своём селе.
но что-то не злорадствуется.
ах ты ж...
приходит странный скульптор-эрудит
из тёмной фрейдоюнговой чащобы,
чтоб высекать из мрамора в груди
живое сердце...

искорку ещё бы.

Админы, братец, тоже люди...
Травести
Автор: Алекс_Фо

Один поэт желает критик, другому конкурсов подай,

У третьего кривые руки, ну а четвертый – вовсе тролль...

_______________________________________________________

Ну, что поэт желает? Критик? Ликуй и двери отопри –
уже! Надушенный, побритый, готов тебя душить и брить.
Не в этом смысле? Интересно... Да, прав – ещё два есть чудес.
Поэт желает поэтесса? Нашёлся в прайдах поэтесс!
Сейчас окно пойду зашторю... Поэт желает джинн другой?
Ваш просьбы понимать который? В бутылку лезешь, дорогой!
Ну хорошо... добра не ищем*, такой же звёзд тебя найди...

*Когда желают дохренища – получат хрен. И то один.

своей рукой на клаве я набрал
Твердые формы (запад)
Автор: Гладких

сонетом итальянским озабочен –
и тезой с антитезой вдохновлен –
я правил и кроил его полночи
здоровым безрассудством наделен
<...>
ужель нельзя как принято с пелен
писать себе куплет что прост и точен
<...>
но коль стоит задача я не в праве
чураться общепринятой стези
последую ей ныне как и даве...
и темы обозначенной в связи
скажу – при всей
его чудной оправе –
вот мой девиз: пиши не тормози!..

_____________________________________

я вам... а нет – себе пишу. куплеты.
чего же боле? ясен крой – сонет!
иначе на ужель не взять поэтам
толпу фанат и чутких малолет.
вот антитеза: темы перепеты,
в связи с какими связей только нет!
и мастерство – сваять при всём при этом
немного строч для будущих побед!
пусть критики полдня плюют отравы –
и прост, и точен так же есть устав:
задаче – да, а прочее – не здраво!
уйди чужих девиз и какидав!
дай музе безрассудно клаводавы –
отбегает полночи не устав!

на конкурс пародий

Нет, надо видеть то, как черновик
опять берётся буквами по коже,
пока несёт по встречной напрямик
частицу "не" к "надеюсь" и "поможет"
на дне письма, в которое стучат
скелеты наилучших пожеланий...
И если нет идейных паучат
для новой виртуальной чудо-ткани,
где более свободен наш узор -
тебе определённо видеть надо,
какой противный, колкий, липкий сор
кружит в переживаемых торнадо,
крича тебе: "Спасибо, я лечууууу!"
Боящийся любить - "скатиться в сопли", -
учись: не поддувай в заштормыш чувств,
а если очень хочется - захлопни.

Она пыталась пробежать
свою дистанцию пожарно,
взять финиш ярко, страстно, с шармом,
упасть победно и лежать
сжирая воздух словно торт
при оставлении диеты...
Ей был смешон и фиолетов
приличий и сомнений торг,
когда восторг уже зардел
по обе стороны дорожки,
и шанс единственно возможный
сердца всех зрителей задел!..

...Весь мир погас и отошёл
в иной формат - свернулся в нолик,
вернул домой, толкая в море
огней в зародышах...
Тяжёл
причал - стать дурой для потех,
ждать новой жизни в гуще злачниц
таких же искр-неудачниц -
бежавших между, но не тех.

Эффектная, сильная, мудрая, независимая -
у таких даже кот на диване не поваляется,
и тараканы приручены - ходят лялечками,
иначе выселят.

Безыскусная, разбитная, необеспеченная -
у таких попугаи болтают на хриплом гоблинском
о том, как всё в этом бренном подлунном схлопывается,
кроме печени.

А когда две в одной, как живётся без пригласительного -
ни в дворец, ни в трущобы? А так, что кричишь "спасибо",
а летает "спасите"...

А потом эхо с криком махнулись - и восхитительно.

Когда тебе завидуют в глаза -
мол, в возрасте "совсем немного за..."
ты точно будешь Марсом заниматься
с таким потенциалом в "та, ещё..." -
ты смущена, но за глаза польщён
твой альтер-генерун улётных Матриц.

И всё путём, когда "уже почти",
и синие таблеточки в пути -
толпа сгребёт, с чего бы не сгребать ей, -
но нет, какой-то нео-редькин-хвост
тряхнёт собой - и, не достав до звёзд,
ты станешь проходимкой в красном платье.

Оно идёт тобой, а не тебе,
и есть ли жизнь и Марс в чужой борьбе
с чужим архитектариумом, детка?
А Матрицы в лимбической свербят...
...Останется лишь выйти из себя
и лично выпить красную таблетку.

...вся прелесть этого камня в том, что внутри него есть желание, беспокоящее камень, заставляющее его притворяться, и чтобы быть похожим на существо хотя и близкой, но но другой формы, надо напрячься, не боясь разорвать внутренние нити и пролить каплю крови... А черепаха менее интересна, можно сказать, что она совсем неинтересна, потому что в своём благодушии давно позабыла время, когда была камнем и тоже притворялась, ничто её больше не мучает... всё ставшее и успокоившееся — бедно и банально, ибо там, где природа устала и нет у неё желания менять форму, всё разлагается изнутри и панцирь снова делается каменным, возвращаясь к изначальному своему низшему состоянию.
Т. Пулатов, "Жизнеописание строптивого бухарца"

Для тебя и враги, и пришельцы, и проходимцы -
все родня по воде, по Африке, по деревне.
Рвёт за место под солнцем? Прекрасно, уже годится,
чтобы щёлкнуть и в рамочку - ценишь таких... пригревных.

У тебя столько разных желаний и предложений,
что готов отразить их и видеть в любой фальшивке.
Пёстрый камень нашёл? С черепахой его поженишь,
чтоб её напряжением камня насквозь прошибло.

И на мне ты женился... женился бы... ну, собрался,
обжигая идеей меняться безтормозово.
Я считала попытки, скрывая ряды напрасных,
я боялась любви в безопасности как позорной.

Преждевременным рейсом летела навстречу старость,
но пока добралась - бывшей пленницей и не пахло.
Только камни твои так в притворщиках и остались,
и на полках погибли без панцирей черепахи.

Снова в песочницу промыслом ты ведом.
Все в ней кричат, и мечтают орать солистами.
В тысячный раз накрывают песок ведром:
"Слепится! Выстоит!"

Ты вспоминаешь свой тихий большой корабль,
плавные взлёты, весёлые невесомости...
Пасочка не состоялась. Обид - гора:
"Лепим по совести!"

Детям хоть мантии с шапками нацепи -
уровень звёзд им не выше подъездной лампочки.
Кем же ты стал у песочницы на цепи -
псом или папочкой?

Скоро всё лопнет как сон, как плохая нить,
и за тобой заржавеет вернуться к прошлому...
...ровно пока ты не вспомнишь: и эти дни
были хорошими.

Беды приходят пешими, нищими... Бах - цари.
Ныне хотя бы с меньшими, Господи, примири.
Мне так легко удариться, что-то переломать...
Помощь Тобою дарится, только вот я опять
прочь оттолкнул холодное, выдернул все штифты.
Если запретноплодное древо не садишь Ты -
сам посажу и выращу, настрого запрещу,
съем с него, горечь вымещу, камень найдя в пращу -
вы ж с Голиафом "копия", если издалека...
Глупость в моих утопиях - выше, чем великан,
дольше, чем всё хорошее, дальше, чем полюса...
И не найти зла горшего, большего, чем я сам.

А мне бы... ноутбук бы помощней -
такой, чтоб не сдыхал со мной от скуки.

Темнее всех политик вообще
политики приватности и кукис,
а я войду инкогнито и жду,
что темнота в тенях не разберётся.
Когда уже в толпе таких же дур
AI на части кода разберётся?
Чтоб не скользил, не повторялся путь
к тебе - по сути, цифровой химере, -
чтоб твой последний статус-лилипут
до новых в голове не гулливерил
и выпитый с утра "Люсьен Годен"
не фехтовал в желудке сам с собою...

Что прячу я за Ctrl, Shift и N?
Лишь то, что тяжело и очень больно,
обломки снов в охапку загребя
как ценный несгораемый валежник,
жить частью старой версии тебя
и новой неизвестностью твоей же.

Да какие дороги из наших ты ни возьми -
для него слишком много рытвин.
Прилетает поэтому. Важно и на весь мир
помолчать ли, поговорить ли.

И ему по крылу и оправдывать, и гнобить -
и ни пёрышка не теряет,
и "ни-пухом" напутствий ещё один день набит.
И безумие натирает.

Он давно в голове. Исключительно в голове -
не копыто, чай, не откину.
И другая я восхвалила: благословен
пригласивший на гильотину.

Хлопче, з яких розумових шляхів розпусти,
з якої такої пластмасової капусти
тебе принесло, народивши, на жаль намовивши,
беззаконне буття – ввійти у моє становище?
Від думок про те, твої-то які причини,
небо мені – ще менше, аніж з овчину.

Я хотіла під хмари злетіти, з зірками зріти,
плодом білонали́вне сонце в собі носити,
бути живою – смертною і безсмертною...
Я хворію, а ти з обіцянками як з десертами
обриваєш листки, щоб не зжовкли і не опали,
обтинаєш гілки, щоб інші не порубали.

Переробка, ескізи, ножиці та мотузки...
Ти би і в гени впилявся, залишив друзки –
просто хотілося швидше, а далі буде щось –
із маленького дива прорветься велике чудисько,
що і вітер не схоче по-батьківськи колихати...

Пробач, білий світе.
Пробач, чорноземна мати.

Відтепер прокрутити кігтем діру у скроні
що ворони, що лисиці нагоди не проворонять,
відтепер мене навіть свої не їстимуть,
і плоди мої довго зрітимуть, вічно зрітимуть...

Я – твоя «fierté»... Мармурові гілки-культяпки,
і головки сиру прив'язані замість яблук.

"Мій дорогий, я бачу, ти марнів,
так само як і я, від безнадії...
І всесвіти у нас, і чорні діри
однакові... Й так хороше мені!

Щось - до лиця, а решта - по плечу.
Вважала бал чужим (була дурною),
і мачуху із сестрами - стіною...
Нізащо я, мій принце, не втечу!

Хрещена каже... Що то взагалі
за чари, що опівночі зникають?
Від темного кутку до виднокраю
соромились таких би на землі!

Хіба лахміття, миші та гарбуз
мене робили і зробили мною?
З дитинства кришталево-чарівною
зростала, я - не б'юсь і не боюсь!

Щуріться геть, тривога та журба!
Нехай годинник б'є хоч розіб'ється -
моє дворянство полоняє з серця,
а не з карет і суконь, от поба..."

...У пам'яті під цю стяжілу мить
нема полиць - суцільне заполиччя.
І попіл вже не тільки на обличчі -
на маківку приручено сніжить.

Пустынный пляж угрюм и оштормлён,
и море тянет длинный лунный лён
для нежной примирительной рубашки...
В такие вечера любой шезлонг
готов рыдать ненужной деревяшкой.

Уже, казалось, нечего плескать
на толщу осолевшего песка -
ну разве что с небес немного чуда...
И он пророс. Жизнь прорвалась, резка
как зверь, что кровь охотника учуял.

Едва ли стебель гибче и стройней
качался в тёплой воздуха волне
с листками, всех и тоньше, и резнее...
И ветер в удушающей вине
увяз из-за того, что всё развеял.

А он творил из дыма без тоски -
подкинутый с утра песку в тиски
звездою поцелованный окурок...
И опадали чуда лепестки
под шёпот звёзд: "Vivamus sine cura".

Жди, не жди – а я
всё равно вернусь!
Белая, не белая – принимай!
Видишь, содрогается жирный гусь,
холодеют яблоки в закромах?
Сочиняй мне ёлочку к Рождеству
и беги, нагуливай аппетит.
Что? Примерить туфельку не зовут,
и сова из Хогвартса не летит?
Пусто под подушкой и в сапожке?
Ах ты моя деточка, не рыдай!
(Тут сосулькой треснуть бы по башке –
мигом развалилась бы вся беда.
Дай тебе чудес – отнесёшь сама
и продашь за модные сапоги...
Только я же добрая, я ж зима,
мать моя метелица, помоги!)
Приходи, циничный седой буржуй,
приходи, зелёный прекариат:
я вас всех снежинками наряжу,
и конфетки выпишу всем подряд!
Дам путей блестящих на карнавал,
закружу, но помните об одном:
если скользкой личностью обозвал –
значит, напросился на перелом!

монолог упаковки от новогоднего подарка

И эту ночь, и сумерки в душе
преломит света комнатного толща.

Вручённый с поздравительным клише,
ты будешь жить и радостней, и дольше,
чем та, которой вздумалось прильнуть
к поверхности твоей своей изнанкой.
На сколько днями названных минут
под грозной елью, кажущейся замком,
нас оставляли ждать не шелестя
до первошумья праздника чужого?..

Ты заживёшь. И сварится кутя,
и снова будет кое-как прожёван
и Старый, и китайский Новый год,
подставленный под челюсти традиций -
и это ты увидишь, и уход
других торжеств, не терпящих родиться
и влиться в многодетный календарь.
Живи цветней, чем все твоей модели!

Неповторимый, нереальный дар,
ты знаешь, чьим ты был на самом деле.

монолог упаковки от новогоднего подарка

...На душе не то чтобы не светло,
на душе не то чтобы не тепло,
только всё - огарково.
Мне б расправить края и лететь в края,
где вольны и способны таких, как я,
называть подарками!

Столько раз декабрь был прожит в году,
столько раз мы всякую ерунду
одевали в палевый...
Что там "мы"... лично я всё ждала - не вру, -
что вот-вот соберутся все люди в круг,
чтоб меня выхваливать.

Вот таких хоть в Йель прописать под ель,
вот таких мечтают забрать в портфель
знатоки с портфелями!
...На подарки осядет почётный шум,
а на мне и слюнявому малышу
рисовать не велено.

На бесславье кажется: мишура
долговечней, выше... почти журавль
над тобой, малиновкой,
над соседками, впавшими в злобный шок:
"У подарков изъяны - нехорошо!
Сжечь! И дров подкинем-ка!"

И внутри начнётся такой же зуд,
но опомнюсь. Выдохну. Уползу.
Где вы, счастья новые?
Говорят, вы приходите в январи.
Жду вас... Хрупкая. С оттиском: "Подарить,
но не упаковывать".

Признаюсь, Црна Гора – не царица
(едва ли даже призрак Биаррица),
но что-то благолепное в ней есть.
Достав из сумок радостные лица,
рассыпался под пальмы мой заезд.
Ближайший остров звó‎нок и намолен,
но вездесущий «ekstra kvalitet»
почти несовместим с «memento mori».
Невыносимо-выносимый морем,
мечтает за границу улететь
ещё не распечатанный моллюск,
а небо говорит: «Сейчас прольюсь
и не пущу охотников за вами»,
но два щелчка – и горизонт завален,
и тучи утекают в левый низ.
Волнись, лазурнорунное, волнись –
в тебя такие корабли сорва́лись,
что я не знаю, за кого молюсь,
кому поставлен чайки белый плюс
и кто кого помилует в итоге…
…Во мне по строчке умирает блогер.
А был ли ма... (зачёркнуто) подкаст?
История то пишет, то не пишет
о тружениках всех слоёв и каст,
а перечень родительских лекарств
становится знакомее и ближе...
На фоне незначительных побед
к обеду оперяется поэт,
под вечер окрыляется прозаик.
Нет виноградно-солнечных мозаик,
но есть большой закат в прямом эфире
и звёзды под водой, и месяц над.
Всё просто, как картофель и шпинат,
под бранцина дружащие в гарнире:
на конкурс / фестиваль / чемпионат
пиши, подайся, доживи до лонга,
переживи писательскую ломку –
и зарекись. И действуй. И нарушь.
Кричи в горах до камнепада громко,
открой всем тайны черногорских душ,
разочаруйся, мидией захлопнись,
терпи свою полиповую обнизь
и жди ловцов, а от ловцов – ножа...
…Но Некто сверху кнопочку нажал –
и нечто вне программы приключилось.
Безвылазен, затравлен и забыт,
зверьком в норе сидит в смартфоне стилос,
за шторой заряжается светило,
а я молчу, как старый следопыт,
и маковкой инжира украшаю
построенный из гальки низкий храм,
но он и мир вокруг – незавершаем,
ведь комната вдруг сделалась большая,
как будто окна вырвались из рам
и стены разбежались по делам,
а крыша унеслась воздушным шаром,
и только пол остался ощутим,
единый с Апулийскою плитою...
И мы, едины как народ и Гойя,
скажи-ка, море, хорошо сидим?

Информирую по просьбе организаторов - ждут хороших авторов :)

Дорогие друзья!
Литературно-художественный журнал «Твоя глава» приглашает принять участие в конкурсе «ТАЙНА КАРНАВАЛЬНОЙ МАСКИ».
(Разработка концепции конкурса: ДЖУЛИЯ)
Давайте устроим в последний месяц этого года праздник – Карнавал на удалёнке! Продемонстрируем умение фантазировать, перевоплощаться, погружаться в предложенный организаторами конкурса образ.
Мы приглашаем всех на Карнавал!
ПОРЯДОК ПРОВЕДЕНИЯ КОНКУРСА:
Конкурс проводится анонимно. Заявку на участие в конкурсе необходимо выслать на эл. почту
daragansushchova@inbox.ru,
обязательно указав в теме письма «на Карнавал». Приславшие заявки получат карнавальную маску-костюм (задание) - это образ который нужно раскрыть в своём конкурсном стихотворении. Стихотворение должно передавать настроение, характер и соответствовать маске-костюму.
Стихотворение должно быть не менее 12 и не более 32 строк.
Готовая работа высылается в оргкомитет конкурса
daragansushchova@inbox.ru с прикреплённым файлом заданием (маской-костюмом).
Стихотворения будут выставляться в группе Конкурса с масками-костюмами.
Лауреаты будут награждены дипломами.
СРОКИ ПРОВЕДЕНИЯ КОНКУРСА:
07.12 - 30.12.2020 – получение маски-костюма и приём конкурсных стихотворений
01.01 – 15.01.2021 - работа жюри
С 15.01.2021 – объявление результатов конкурса
(сроки могут незначительно меняться, следите за объявлениями)
ОРГАНИЗАТОРЫ КОНКУРСА:
Главный редактор литературно-художественного журнала «Твоя глава»
Елена Дараган-Сущова, Россия
Члены жюри:
- Олег Никоф, Украина
- Александр Егоров, Украина
- Алена Жукова, Канада
- Юрий Михайличенко, Испания
- Леопольд Эпштейн, США
- Ирина Берёза, Украина
- Тариэл Цхварадзе, Грузия
Приходите!
Желаем участникам вдохновения!
С теплом,
Организаторы конкурса

Группа конкурса, Facebook

Расстегнулась наудачу босоножка,
За кустом терновым спрятался магнит.
Я предмет твоей орбиты, и немножко
Отклонился от дороги на огни.

Море щёлкает камнями, но спуститься
Не даёт предупредительный обрыв.
<...>

Без касаний омертвеет пуповина
Между нами, и начнётся Страшный Суд,
Где изжарят неуклюжего пингвина,
А летунью голенастую спасут.

(с) Артём_Смирнов

Об удаче сказано: непроста -
сделал всё, что нужно, а не щадит.
Кто-то обнаружит рояль в кустах,
а кого-то ждёт за кустом магнит.

У одних орбиты - летай, балдей,
у других - от трудностей спасу нет:
влезут отклоняторы от огней,
норовят пристроиться как предмет.

И обрыв не всяких предупредит...
А родился, скажем, пингвином ты:
от Бальмонта с Горьким - букет обид,
а Смирнову глянулся - всё, кранты.

Пуповинам тоже удача - суть:
вот потрогал кто-то - и зажила!
а никто не трогал - и Страшный Суд...

Лучше б хоть бы обувь была цела!

Ты мёрзнешь, но промеряешь родной городской отшиб,
и алгеброй проверяешь "шумелки" чужой души.
Ну страшно, ну в самом деле: попросишь добра на бис,
а выскочат Макьявелли, Калигула и Нарцисс.
То игриково, то иксно... В себя приходя, завис:
и трикстер внутри, и твикстер, и Оливер Чарльзыч Твист...
Хоть жил на воде и числах, а впору сказать: "Ура -
очистился!.. научился отцеживать комара!"
Но лишь бы смеялись люди, но лишь бы не посчитать,
что ты отцедил верблюда алтайской горе под стать.
Догадки до гадства ёмки, но стала на миг ясна
чужая душа - позёмка над слоем твоих "я знал".

Неделя? Нет. Привычнее: "седмица".
Привычнее сказать: "не отягчу",
хотя совсем по-новому стремится
"to be fond of" к "to be addicted to".
Вся жизнь во мне смешалась и сгремелась,
не отравив, не вспыхнув, не взорвав,
и так легко для сердца и для дела
я нахожу ненужные слова.
А хочется найти и овесомить,
а хочется слегка отяготить...
Но дело по-сизифовски весёлым
путём привыкло: главное - кати.
А сердце... Сердцу главное - быть главным,
ты для него - всего лишь зритель, зал,
к нему покой и славный, и бесславный
"comes in the doing, not in the results"*...
Неделя? Нет. Семь кратких отдалений
от видимого мною целиком
и без того...
Семь белых дней-калений
до темноты в глазах.
А так легко.

_________________________________________________
* © Актёр Дж. Дин.

Мне избранный угол почти незнаком,
но место захвачено лихо.
Я - муха, решившая стать пауком,
точней, госпожой паучихой.

С подобными мыслями только свяжись -
опутают всю. Но просчитан
и путь, и финал: автономная жизнь,
защита, ещё раз защита.

И будет мой дом, исключительный всем,
затейливей, чем повилика!
Сбежали подруги - боятся, что съем,
сбежались жуки - похихикать.

С охотничьим миром один на один
я после полётов нечастых
сплетаю остатки чужих паутин
в своё узловатое счастье.

Последние нити - о, сладкий момент! -
мне даст сердобольная липа.
Лететь - две минуты! Совсем не до лент,
но влипла... Вот влипла! Вот влипла!..

Я знаю: ползущая в небо змея
своё непременно получит,
но лапки в последнем рывке у меня
застынут совсем по-паучьи.

Весь мир подобен огромному фортепьяно, клавиши его - творения Божии. Какой клавиши ни коснись, услышишь эхо своей души.
Святитель Николай Сербский

возможно это просто и разумно
для странных
для детей
для посвящённых
возможно это смог бы и случайный
немного отдохнувший человек
но я прошу тебя
тебя и только
услышь моё несыгранное эхо
идущее по кромке пенной липы
по марсам и венерам алычи

узнай мой несфальшивленный характер
в осоке уцепившейся за лето
в осе на страже сладостей за тюлью
в оси для петель дикого вьюнка
найди меня в терновнике и в соснах
во ржи
в сентябрьских розах
в медных буках
найди меня во днях необъяснимых
где я себя сама не нахожу

Настроение - расплавиться, расплескаться
за края шезлонга и рюшиков круглой тени,
перелиться на камень, жевать шоколадный кальций
и не думать, что солнце в розовое оденет.

Острый бисер ласточек нижется на овалы,
вышивают ноликом солнечные пылинки.
Не понять, чего хочется - то ли тоски бывалой,
то ли любви былинной.

И Тиктак Тиктакович Личный напомнит мягко:
мол, десяток лет совсем не тому подарен.
Без таких-то подарков и жизнь - всё равно что яхта
без криклюги-мартына, бдящего на радаре.

К счастью, вид у прошлого дымчато-деликатен,
вкус у будущего - миндально-молочно-рисов,
и прильнут триумфальными струнами на закате
золотистые мачты к матовым кипарисам.

Не нужны на радостях рыбные рестораны,
магазины, музеи... Всё забываешь, таешь.
В этом пьяном пространстве ты станешь любым престранным
кем или чем представишь.

И всецело связаной с тихим подводным гулом,
то ли в море штормящем, то ли во сне невинном
я лечу к человеку большой голубой акулой
с голубой-голубой мечтой заменить дельфина.

Місто вночі, яке б не було сучасне,
схоже на поле гігантської кукурудзи.
Щось усередині визірчиться – і згасне,
і у первісній темряві заскорузне.

Те, що вона за іншого вийшла заміж –
важко сказати, очікувано чи підло,
важко впускати до серця... А ще – не знаєш,
як і коли полюбив буркотливе пійло.

Йдеш, а в очах – два парки і дві алеї,
пижмові зорі розхитуються на стеблах,
два повні місяці б'ються... Тобі без неї –
зовсім не так, як мені відтепер без тебе.

Ты знаешь все династии учёных,
художников, священников, царей.
Ты знаешь то, что Брэдбери – не Рэй,
а Рон и Вильям староиспечённый,
и выпьешь истин сколько ни налей,
и нет того, кто выпьет их быстрей.

Ты знаешь всё свежёванное в прессе:
что беженцы страшней заробитчан,
что в преисподней чан пошёл на чан
и выкипел, а рай неинтересен –
зефирен и ракушечно-песчан –
но в среднем атмосфера горяча.

Ты знаешь, как разношенные мысли
плывут по речке то стихов, то проз;
как медленно порой даётся рост,
побронзовей ли ты, позолотись ли;
как может не хватать английских роз,
английского плюща и кентских лоз...

В тебе прекрасных знаний – просто залежь,
но найденное счастье не о том:
моим словам подыгрывая в тон,
ты знаешь только то, что ты не знаешь –
не скажет ни один словарный том –
насколько я люблю тебя и дом.

Некоторые дни в человеческой жизни можно сравнить со скалами: карабкаешься по ним с неимоверным трудом, не видя конца и края пути. Другие же дни – словно равнины: движешься по ним легко, скоро и беспрепятственно.
Марсель Пруст

Печали снова просятся на лист –
поведать то, что каждый день скалист,
и дальше горизонта день равнинный.
Ползёшь, ползёшь к вершине ледяной,
потом бежишь с неё, а за спиной
хрипуче дышат снежные лавины.

Ты ненавидишь мелкие шажки
и редкие, но яркие флажки
для тех, кто промыслительно при лыжах –
а вот бы не флажки им показать,
а кузькину невиданную мать...
Но эту мысль история прилижет.

Напьёшься чая, плюнешь на лыжню –
и вновь тебе карабкаться по дню,
ныряя слепо в солнечные ванны.
А кто-то вдруг прошепчет: "Вась, очнись,
уже давно равнины начались.
Ты что, проспал свой день обетованный?"
_____________________________________________

конкурс! конкурс! конкурс!

Обаяние – непринуждённость чувств, так же как грация – непринуждённость движений.
Андре Моруа

Один имел к общению талант,
смеялся и грустил непринуждённо,
не привыкая к людям и делам.
Другой умел с характером борца
петь дамам серенады под дождём, но
никто из дам не слушал до конца.

Один творил беспутно что хотел,
запутывая жертву в паучувства
и увозя в Imperial Hotel.
Другой творил себя, берёг лицо,
но втайне сожалел: "Не получусь я
таким же обаятельным льстецом".

Она упала звёздочкой в их мир.
Один увидел новую добычу,
другому без неё и свет не мил.
Посыпались поступки и слова,
вошла война и сделалась обычной:
один плёл сеть – другой её срывал.

И пробовали с чистого листа
один – любить, другой – быть просто душкой...
А звёздочка была не так проста –
обоим им из золотых вещей
остался только месяц тонкой дужкой,
и тот исчез.
___________________________________________

конкурс! конкурс! конкурс!

Ты что смотришь на меня прошлогодними глазами?
Михаил Львовский

Ты, вопреки условиям погодным,
встречаешь без плаща и без зонта.
Но важно то, что я уже не та,
а всё в тебе осталось прошлогодним:
и поза, и улыбка, и глаза,
и то, что приготовлено сказать,
и тот, кому я вечно неугодна.

Ещё важней – ты всё-таки приехал,
хоть я тебя просила не встречать –
весомая и радость, и печаль,
и новая возможность, и помеха.
Наш не-роман до несмешного стар,
а мне другой дороже за год стал,
и этот день – решающая веха.

Бескрайнему безумству потакая,
я соглашусь на кофе и чизкейк.
Мы снова строим чувства на песке.
Ты удивлён – счастливая такая,
а перелёт и осень – просто жуть...
...Прости за то, что на крючке держу,
другого ни на мысль не отпуская.
_______________________________________________

конкурс! конкурс! конкурс!

И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Владимир Маяковский

В непосредственной дальности оббиваются лбы о лбы,
в посредственной близости всё хорошо, но тщетно.
Кино по мотивам важнейшего было бы
однозначно малобюджетным.

Квартира, квартира, что ты со мной творишь:
творческий хаос – шире,
кругозор – уже.
И не вспомнить, давно ли жить означает лишь
соблюдать порядочно завтрак, обед и ужин.

От окна до окна пляшет солнце – лихой казак.
Ты и оно похожи, и я, похоже,
по-настоящему умереть
смогу только в твоих глазах
без ответного взгляда, вынутого из ножен.

За делами день исчезает одним плевком,
бесконечен он только для старой соседки Мотри.
Смерти я не боюсь. Только ты – неоправданно далеко,
и на меня не смотришь.
___________________________________________________

конкурс! конкурс! конкурс!

Я нашел цветок такой красивый
и пушистый,
Что не смог больше писать стихи.
Коля Голышев

Ты так легко вписался в моду там,
где можно волю дать любым чертам,
где до строки обтёсывают фразу,
где ультравечен поиск медных труб,
и если взял тайм-аут – значит, труп,
и маловероятно то, что Лазарь.

Талантлив ли? Ты сам себе вещдок,
что да. А где-то ждёт тебя цветок
раскрытый, но не пойманный словами.
Увидь такой хоть раз – и вот он, суд:
из общества поэтского несут
неловкого тебя вперёд слогами.

Поэтому, далёкий от цветов,
ты унестись и броситься готов
на Фиджи, Ипанему, Санторини,
Синай, Килиманджаро, Гранд-Каньон...
А в сердце отрифмованном твоём –
не вечный снег – приятный вечный иней.

А где-то ждёт и ждёт тебя цветок...

а я могла бы не менять
ни ход ни вещи и забыться
сказав что это слишком быстро
что это всё не для меня

а я могла бы просто лечь
и ныть зализывая раны
своим паршивым иностранным
не портя лондонскую речь

тик-так тик-так и был бы стих
липучий как речная пена
и неоготика биг бена
молчать могла бы для других

другие бы входили в круг
совсем другой научной школы
вникая в общность и расколы
держащих общество наук

другим хотелось бы смотреть
на темзу так как чарльз уильямс
влюбиться в это многомилье
стать англичанами на треть

когда сомнения ушли
страна coldplay и one direction
мой праздник золушкин истекший
продолжишь ли

"Лёд и пламень"... "йод и камень"... "порох и песок"...
Сочинил, прочёл и тут же от тоски засох.
Третий, пятый, сотый лишний? Нет, не вариант...
Ночь высасывает мысли с хищностью лиан -
ни унынию поддаться, ни писать, ни спать.
Палыч, бывший шахматистом, выпалил бы - пат!
Скоро утро. Без шедевра - как без рук, без ног.
И кому такое счастье надобно? Итог -
маюсь, каюсь, поднимаюсь на восьмой этаж,
поднялся, звоню, открыла... "Доброй ночи, Маш!
Между нами, дорогая, всё!" - и был таков.
...Просто вусмерть надоело то, что у стихов
появляются и смачность, и товарный вид
на завявших помидорах неземной любви.

...Он снова шёл по мокрому песку,
и море с небом плавно распевались.
Он помнил всё – все просьбы, все детали, –
он ощущал всю веру и тоску,
в которых может только человек
и жить, и выживать, и оставаться...
Он шёл без слов, без криков, без нотаций,
с единственной молитвой в голове.
Никто и никогда не замечал
его шагов, дороги, дел, улыбок.
Привычно цвёл кумкват, плескались рыбы,
ловил туристов яхтенный причал,
бежало лето, время торопя,
оливы превращались в сувениры,
был мир собой – ни злым, ни добрым миром,
а он искал жильё – не для себя, –
и видел, как становятся мягки
сердца у познающих чувство дома...
...И снова у святого Спиридона
истрёпаны и стёрты башмаки.

когда я пойму: нужна,
то, может быть, выйду в нежность
из женщины у окна. 
Галия

Не надо уговаривать "не спи" -
ночной июнь, загадочный и вёрткий,
стели другим по-самурайски твёрдо.
Я там, где он - Бертоломью, Шекспир,
Завоеватель, Баффин, Гершель, Мёрдок -
не ужиная весь ушёл в дела,
и строгая луна к нему светла.

Но если он напишет обо мне,
зовя Бретонской, Киевской, Австрийской,
Французской, Кведлинбургской, Византийской,
и нежность заколышет на волне
цветущих звёзд сиреневые искры -
усну. И, видя нужность наяву,
к нему я, выйдя в нежность, поплыву.

И нет границ, но также нет помех
рассвету, возводящему границы...
...Внезапно и легко шумится птицам,
и так легко решить, что дольше всех,
кто жил, кто жив и кто ещё родится,
я жду судьбу на завтрак у окна...
Но рядом только нежности волна.

(На память о Странных Танцах-140. Информации об авторе изображения не нашла)



Однажды после длительных работ
ты выдохнешь заветное "ну вот!" -
дорога - идеальная, прямая -
единственно тебя достойный путь!
И скажешь окончательное "будь",
и грянет дождь, успехи обмывая,

и в тоненькое зеркало воды
вглядишься с удовольствием и ты,
и по бокам прибившиеся ели
в немного старомодных юбках клёш.
Но только ты вперёд идти начнёшь -
а все часы бесследно улетели.

"Как дела? Как жизнь?"
[простейшим словам подда́лось бы,
но в ответ:]
"Как у Пангеи среди Панталассы.
Вдохновить себя - всё равно, что задать на завтра
человека срочно сделать из динозавра.
Всё, что пишется исподволь - так же близко к истине,
как к головке сыра - моринда цитрусолистная.
Не читается днём, не считаются ночью овцы.
А тебе на твоём без-Zoom-ии как живётся?"
[не особо сложней,
но в ответ:]
"Крокодил не ловится,
не растёт кокос - классические условия.
Говорят, хорошо поколению Z и только,
а наше оттанцевало, как птичка польку,
отговорило, как роща своим берёзовым,
даже на койках в больницах почти отъёрзало,
отшутило не нашутившись про жизнь на Марсе...
Ну, давай, будь здоров!"
"До свидания, не теряйся."

[И казалось бы, диалог слишком скор и скуп,
и вообще - навевает одну тоску,
но каждый ушёл, переполненный детской радостью
сопричастности
секретному языку.]

Мысли вжигаются в город та́врами,
тут же стают холодными.
Ты для меня - многоликий Тауэр,
бдящий в туманах Лондона -
знать бы, лицом из какой истории
будешь ко мне повёрнутым...
Красные тучи клюёт с достоинством
ночь королевским вороном,
где проклевала - блестят жемчужины,
око воронье радуют.
Знать бы, опасно ли, что не чуждо мне
в будущем видеть радугу
прежде дождя и погоды пасмурной,
прежде тоски нечерпанной...
Словно ещё одна туча красная -
мука моя вечерняя,
но озарение мягко спустится,
проблеском станет слово то:
"чтобы не сделаться гордой узницей,
сделайся чистым золотом".