Дышать – не надышаться…
Вспомню запах с мороза принесённого белья. Скрипит входная дверь – из сенцев махом летит туманный змей. Из забытья всплывёт вдруг гул юлы и запах мяты, капусты заварной ядрёный хруст…
Потрескивает печь. Огнём объята, труба пыхтит, как джин, и я боюсь, что вдруг он пропадёт – шепчу желанье и, трижды бормоча «трах-тибидох», босая, мчусь на кухню – там ждёт тайна: в горшок зарытый финик. Вдруг засох? Не финик – просто косточка.
Росточек проклюнулся в тот день и с ним росла судьба моя, как лист шероховата, отточена для битв – остра и зла…

Антиподы - 11 - мороз, росток

Тревога, горе, наслаждение, смерть — это, по сути, один, и всегда один, способ существовать.
Фрида Кало

Мои чернильные миры…
Там кисть и краски
ещё способны жизнь творить –
сквозь боль. И страстью
я одержима… Баобаб –
он врос корнями
и в плоть мою, и в кровь… Я раб.
Он – лёд и камень…
он муж, дитя, дамоклов меч –
в его объятьях
я забываю гнев и речь…
Что ложь? Проклятьем
не вырвать жала из души.
И будь я пьяной,
проблем вином не заглушить –
всплывут. Что раны?
Колонна сломана. Корсет…
какой по счёту?
Я мотылёк, познавший свет,
бунтарь. И ропот
толпы карающей мне чужд.
В конце, с обрыва,
я рассмеюсь и полечу
золой игривой.
Нет, мне не страшно. Я грешна,
распутна – знаю.
Вьюсь голубком у ног слона,
мечусь по краю…
И только краски, боль впитав,
кричат с мольберта,
что жизнь – дерьма и света сплав.
И, к счастью, смертна…

Конкурс «Маска, я тебя знаю»

Что бабы дуры – это факт. Но мать-то плачет: «Пора жениться. Есть и сват, а ты всё скачешь. Больна, сыночек. Вот те крест… Дождусь внучат ли?»
А мне по вкусу сам процесс, а не зачатье. И как с ней сладишь? Мать есть мать. Пусть баба дура, но без неё дитё зачать – никак. Покурим…

Да – лысоват, брюшко… Но дом. Коза, цыплята… И до любви охоч – всё в нём бурлит. И в батю. А вишни - сад… Всего не счесть! Чего гутарить? Авось, притрёмся – соль не есть. Найдём что впарить…

Все бабы стервы! А пример… Ну, мать, достала! Плывёшь, как щепка. Отчим зверь. Тебе всё мало?
Хомут на шею? Дети – груз, и свой, но тянет. Себя не помнишь? Ладно, пусть…
А мне вот в память щенком бродячим бьётся день: поспели вишни, я в новой кепке набекрень, но крик тот – «лишний!» сидит во мне, как мокрый пёс, и зубы скалит.
Да знаю, знаю – я подрос. Ах, мать, оставим…

- А как же! – сказала бабушка. – Конечно, есть. Без него нельзя.
И Один мальчик пошел к маме.
- А что бабушка сказала? – спросила его мама.
- Сказала, что есть, - ответил мальчик.
- Слушай бабушку, - строго сказала мама.
И Один мальчик пошел к дедушке. Дедушка заводил свою старую машину. Машина не заводилась.
Один мальчик спросил у дедушки то же самое, что спрашивал у бабушки и мамы.
- Вообще-то нет, - сказал дедушка. – Но должен быть.
И тут машина завелась.
- Значит, есть! – обрадовался дедушка.
И Один мальчик пошел к папе. Папа, как всегда, ответил непонятно:
- Эх, сынок, если бы он был, разве мы бы так бы жили! А может, он есть. Просто устал от нас, рукой махнул, делайте, говорит, что хотите, а я на пенсию пошел.
Это Один мальчик у всех спрашивал, есть Бог или нет. Если сложить все ответы, то получалось, что скорее он есть, чем нет.
Тогда почему его не видно? Где он?
Папа, как всегда, ответил непонятно:
- Везде и нигде!
Бабушка дала точный ответ:
- На небе.
Мама велела слушать бабушку.
А дедушка так обрадовался, что машина завелась, что первый раз в жизни согласился с бабушкой.
И Один мальчик собрался на небо, чтобы посмотреть на Бога. Он взял банку варенья, нашел самое большое дерево в саду и полез. Он лез очень долго. Наконец дерево кончилось, и началось небо.
На небе сидел Бог и играл сам с собой в шашки.
Один мальчик его спросил:
- Вы Бог?
Бог оглянулся и сказал:
- Да вроде больше некому. А ты Один мальчик?
Один мальчик оглянулся и ответил:
- Да вроде больше некому.
Бог его спросил:
- А ты зачем пришел?
Один мальчик сказал:
- Просто так.
Тут Бог очень обрадовался! «Наконец-то, - сказал он, - кто-то просто так пришел! А то все по делу. Ничего не дают, только просят».
Один мальчик пожалел Бога и подарил ему банку варенья. Потому что бабушка учила: нельзя в гости с пустыми руками ходить. А мама велела бабушку слушать. И они с Богом стали пить чай и играть в шашки.
Бог играл белыми и пошел первым. Мальчик не умел играть, но все-таки взял шашку и куда-то ее поставил. Раздался шум и грохот.
Они посмотрели вниз, на землю, и увидели, что в одном месте самолет упал, в другом океанская волна смыла город, а в третьем война началась.
- Неправильный ход, - сказал Бог. И стал учить Одного мальчика играть в шашки. Мальчик научился и поставил шашку куда надо. Самолет полетел дальше, война кончилась, а город вернулся на свое место.
А мальчик так хорошо научился играть, что стал выигрывать. И когда у Бога осталась одна шашка, Один мальчик говорит:
- Сейчас я тебя съем.
- Меня нельзя, - ответил Бог.
- Тогда ничья, - сказал Один мальчик. Очень ему Бог понравился.
- Молодец! – похвалил его Бог. – Со мной надо в поддавки играть. Тогда все будет хорошо. Ты ко мне почаще приходи.
Потом Один мальчик слез на землю. Бабушка его спросила:
- Ты где пропадал?
- У Бога, - ответил Один мальчик. – А ничего, что я ему банку варенья подарил? А то он один там, без бабушки.

My WebPage

Брошу монетку и думаю – я вернусь.
Помню блеск её, помню плеск её наизусть.
А потом то ли дни взахлёб, то ли ночь внахлёст:
спохватилась – а поезд уже далеко увёз.

Я храню на память веточку-сухоцвет.
Но ни боли нет, ни тоски по былому нет.
Только ветер пахнет то яблоком, то костром,
и от снов спросонья и маетно, и пестро.

И торчит из памяти где-то за сто земель
залетевший в полдень колодезный журавель,
и стоят пучеглазо на солнечном дне реки
краснопёрые рыбы-ленивые-плавники.

У меня этой небыли, господи, сто пудов –
и заросших к июлю дремучей травой прудов,
и горячей тугой ежевики у пыльных скал,
и закатного солнца, упавшего в мой бокал...

И когда никому ни поплакать, ни рассказать,
надо просто сбежать в тишину и закрыть глаза.
И вдыхать эту память – и клевер, и птичий хай...

Если станет тоскливо, ты вместе со мной вдыхай.

http://litset.ru/publ/16-1-0-38435

"Нет, не уместить в ладонях море..."
Алексей Сажин

Нет, не уместить в ладонях море...
Оно просочится сквозь пальцы болью
раненого сердца, которое плачет,
рисуя картины на скалах солью.
Бог не в ответе за тех, кто злобен
и плещет через край гремучей смесью,
пламенем обжигая уста и горло,
крыс увлекая гортанной песней...
Дудочка из сказки... Её бы в руки
нежной Белоснежки и мудрого принца...
В Гамельне спектакль под открытым небом –
страшная легенда... И мне не снится...

24.03.2014.

Пытает время…
Лиходей октябрь раскуривает трубку и лениво отсчитывает даты: - Божья хлябь, - бросая их в костёр, на край обрыва.
А ты…, не замечая дней и дат, в распутицу души кидаешь пепел и силишься понять: кто виноват, где ты недосмотрел – возводишь в степень и ждёшь – вот скрипнет дверь… Не увидать лицом к лицу лица, и бродит память по мрачным тупикам, но речку вспять, увы, не повернуть. И ноют шрамы не только в непогоду. Солнца луч в заплаканном окне мелькнёт. Услышишь, как дрогнет колокольчик… Но живуч ещё тот день в тебе – он письма пишет.
И будет, несмотря на жизни взлёт, писать через года, покуда осень листвой и робким снегом не замкнёт твой путь, и ты уснёшь меж редких сосен…

Великая сила искусства – радужные мыльные пузыри нашего детства. Они недолговечны. И разве не возникает у вас желания смотреть на этот полёт бесконечно? Возможно, что когда-то именно так и рождалось кино.
А кому не хотелось понять, как устроен калейдоскоп… Мы снимали крышечку, пытаясь увидеть причину возникновения этого волшебства и понимали, что можем сотворить его сами, добавив несколько разноцветных стёклышек. Ты – режиссёр…

Театр теней: летящие птицы, олень, лающая собачка… А маленькие самодельные книжечки с прыгающими нелепыми человечками – это уже самостоятельно созданный крохотный мультфильм. А фильмоскоп… А домашний кукольный театр и семейные стенгазеты с неумелыми рисунками и пожеланиями под ними в стихах, которые писал отец.

Мы не ходили в детский сад и были предоставлены сами себе в отличие от ребят, посещающих его. Готовый сценарий игры или твоя фантазия, рождающая что-то необычное, своё… Что лучше – не знаю. Но именно так, шаг за шагом, мы приближались к миру кино.

Странно, но я мало помню из того, что смотрела в детстве. Но эти кадры я запомнила на всю жизнь. Судя по тому, что в кино меня водил чужой дядя, я ещё не училась. Наверно, мне было лет пять-шесть – иногда с нами оставался кто-то из взрослых… Я не помню фильма, но я на всю жизнь запомнила кадры кинохроники – концлагерь, обтянутые кожей скелеты маленьких детей с раздутыми животами и горы трупов… В тот день я поняла, что жизнь далеко не всегда разноцветна.

Годами позже была «Гусарская баллада» - все ребята нашего двора (о, счастье!) смотрели этот фильм бесплатно – наша соседка работала билетёршей.
А уже после – «Васёк Трубачёв и его товарищи» у соседки нашей бабушки, на махоньком экране телевизора КВН. В тот день я не выключила утюг, но пожара, к счастью, не было. Остался только выжженный след от пепельницы, на которой он стоял. Память бабушке на всю оставшуюся жизнь. А жила она долго, девяносто три года.

Телевизоры берегли, по тем временам это было роскошью. В отсутствие родителей смотреть его чаще не разрешалось. Но соседка Люська, после наших уговоров, рискнула. Увидев в окно, что мама возвращается, телевизор был в панике выключен, но нас разоблачили, приложив ладонь к его тёплой задней стенке. Помню, что в тот зимний день была двойная гроза – на улице гремел гром и тётя Нина, подумав, что началась война, ругалась и суматошно искала валенки…

В ту пору единственным киношным чудовищем для меня был одноглазый циклоп. Я держалась за руку мамы и тряслась от страха.
Потом была юность, длинные очереди к кассе кинотеатра и радость от того, что достался последний билетик. Мы учились жить и любить, старались быть похожими на положительных героев, ненавидели войну и любили свой двор с кустами кипенно-белой сирени и золотыми шарами цветов.

Пять лет назад мне удалось увлечь и внука. Я пересмотрела вместе с ним, уже в интернете, старые фильмы – «Республика Шкид», «Педагогическая поэма»… Сейчас он подросток и навязать ему что-либо уже не получится, но я чувствую, что маленькое зёрнышко добра уже проросло в его душе.

А мы… Мы купили свой первый телевизор, когда я училась в десятом классе. В кредит можно было купить всё. Только нельзя купить бесконечное чистое небо, летящих по нему журавлей и белую собаку с чёрным ухом – она никогда не предаст.
И долго-долго будет звучать в моей душе песня из кинофильма «Белорусский вокзал», слушать которую без слёз невозможно. «Горит и кружится планета, над нашей Родиною дым..»
Слышите, как нежно звучат медные колокольчики вашей памяти…

Кто они – люди, пытающиеся
жить вопреки? Где они?

Люди в масках, под ней она...
Мертва?
Чуть дышит, ещё жива... душа.

Взгляд затравленного, дикого волчонка. Он хочет к матери, в такой близкий и родной лес, но он в руках человека. Что ждёт его?
Он сопротивляется, скалит зубы, жалобно скулит, отказывается от еды, ждёт мать. Проходят сутки, другие, голод берёт своё и он сдаётся...
Как это похоже на каждого из нас. С волками жить – по волчьи выть...
Кто это сказал?
Попался добрый человек, он кормит, играет и ласково смотрит на тебя...
Но ты хочешь в лес! Ты волк...
Мы пытаемся оправдать свои поступки, мы плюем в свою душу, думая, что вырваться невозможно. А вы пробовали?
Мы разные, но мы так похожи: волк хочет в лес, мы хотим жить в согласии с собой.
Надо просто понимать друг друга и всё... Но как это сложно...

2013

"В сновидениях люди часто талантливы, а когда бодрствуют — заурядны. И это потому, что днем человек «зацензурен» сознанием, не верит в свою талантливость. Это, кстати, одна из трагедий обычного человека. Он обычен, потому что сам внушил себе это, а неосознаваемое талантливо всегда."
Джон Кехо - "Подсознание может всё"

Подсознание… Дикий, необузданный мустанг…
Знаю, что чаще всего он приходит на водопой ночью.
Я сижу у реки и наблюдаю за одноглазым, седым пастухом в облачной папахе, мирно пасущим стадо барашков.
Слышу, как перекатываются волны, гонимые порывистым ветерком, сонно вздыхает лес, шелестит трава и жду.
Я знаю, что он обязательно придёт…
Мне так хочется прикасаться к нему, гладить по спутанной рыжей гриве, смотреть в глаза и ловить его настороженный, пытливый взгляд.
Хочется…
Я слушаю его глухое пофыркивание и тихое ржание, пытаюсь приблизиться…
Неосторожное движение, шелест бумаги, скрип пера и он ускользает.
Зная, что он отдыхает на продуваемой ветрами вершине горы, я пытаюсь забраться и туда, но не могу.
Выносливый, живой, непокорный… Такой же упрямый, как и я сама.
Он – моя часть. Но усмирить и подчинить его себе очень сложно.
Как это сделать, с чего начать – не знаю…
Но хочется верить, что когда-нибудь это обязательно произойдёт и я сумею оседлать его, промчавшись с ветерком по бескрайней, наполненной запахами трав и цветов, степи…
Он и я - единое целое.
Мой мустанг, моё дикое, необузданное подсознание…

2013

5 июля. Устала до чёртиков и валюсь с ног… Сегодня привезли двух малышей. Тельце одного в синяках. Воспитательница подозревает, что его избивают, так как мама пьёт. А это очень похоже на лейкоз. И капельницы, капельницы… Две четырёхсуточные. Не все взрослые могут выдержать такую нагрузку – лежать под капельницей круглые сутки. А они…

5 августа. Ехала в автобусе. Рядом мама с девочкой подростком. Жарко, ручейки пота стекают по моей спине, а она в парике. Вижу, как две модно одетые и накрашенные девицы разглядывают её и шепчут: - Я бы ни за что в такую жару парик не надела.
А мать молчит и смотрит на дочь с тревогой и болью. Лишь бы не слышала…
Они только начинают жить. Но я знаю, что какой-нибудь рачительный отец обязательно бросит вслед матери: - Она же ребёнок… Куда смотришь, мамаша? Я бы...

5 октября. А сегодня осень… Чудесный солнечный день. Под окнами нашего отделения сосна и две берёзки. Странно, но одна в чудном золотистом наряде, а другая почти голенькая. Тонкие свисающие ветки с единичными листочками. Вот уже пять лет я наблюдаю эту картину и ничего не меняется. Между ними сосна, но земля одна – условия одинаковые. Так кажется…
А помнишь, мы мечтали… Ты выучишься на врача, я – медсестра. И мы обязательно будем работать вместе. И ничего не предвещало в этот день… Но тебя нет. Есть только пятое число, которое ежемесячно скулит, как маленький голодный щенок. Но разве можно забыть?

5 ноября. Всегда хочется верить, что с твоими детьми ничего не случится. Если бы ты видел глаза этих мам… И волосы, которые они утром собирают с подушки. Приходится подстригать их всё короче и короче, пока химия не сделает своё дело. У некоторых выпадают ресницы, брови…

5 декабря. Странно… Помнишь, мы писали пожелания одноклассникам в стихах. Пришлось сочинять и себе – ты настоял. Но я стала не детским поэтом, а детской медсестрой. Пишу иногда. Даже пыталась выложить стихи на литературном сайте, но такие темы там не приветствуют. Они называют это спекуляцией на чувствах читателя. Да и таланта у меня нет. А мои мысли только об одном… И привыкнуть к этому невозможно.

5 января. Вчера умерла девочка, ей было только пятнадцать. И никого рядом – она из детдома.
В тумбочке я нашла стихи. Судя по всему, она написала их сама. Их было несколько, но я запомнила только две последние строчки из одного: «Дай мне желаньем влиться в твой свет. Лишь раз в сутки падают звёзды».
Они сразили меня своей алогичностью. Почему только раз? И, знаешь, один толковый поэт дал ответ – для неё каждый миг мог стать последним. Я и сейчас не могу это осознать. Почему?

5 марта. Нам нельзя плакать, но иногда так хочется и кричать, и плакать. Девочка из шестой палаты беспрестанно ест – это действие гормонов. Она просыпается ночью от голода и просит есть. Красивая девчушка с копной кудрявых льняных волос превращается в маленький надутый шар – лысая голова и прекрасные голубые глаза в глубине расплывающихся щёк. Скоро она начнёт худеть, рвота вымотает и её, и маму. Кто-то скажет ей, что для поднятия лейкоцитов нужно пить кагор, по чайной ложке. Девочка очень скоро привыкнет и уже не сможет без него…

5 апреля. Мне снятся страшные сны. Наверно, это нормально, когда снится работа. Но я и во сне боюсь сделать что-то не так. Сердце сжимается и трепещет, как порванная струна.
И я жду тепла. После пробуждения берёзы будут одинаково прекрасны, и я на время забуду, что одна из них потеряет листву много раньше. Почему? Возможно, необходимо копнуть глубже. Но потеря листвы закономерный процесс, и никто не обращает на это внимания.
Спать… Так хочется спать…

Ты в него прорастала
податливой, нежной лозой.
Гнулся прут краснотала –
он резал отчаянно.
Злой,
в ночь таращился пьяно,
сжигая в костре до золы
боль, что горько и пряно
саднила…
Но почки цвели –
ты в него прорастала
пушистым комочком, и свет
вёл сквозь морок подвала,
сквозь заросли хмеля…
Но нет –
он рванулся, не веря,
осел обречённо и сник.
Словно загнанный зверем,
твердил: - Я старик, я старик…
я старик…

Так странно:
мы проходим сквозь него незримо
и совсем не замечаем,
что небо начинается у ног
и росами поит.
Нет, не случаен и утренний туман…
Он тянет ввысь и будто призывает:
- Выше, выше! -
И взглядом зацепившись за карниз,
ты вдруг осознаёшь, что небо дышит
прерывисто, чуть хрипло, тяжело…
И облако, что кажется воздушным,
по сути неподъёмно и живёт
так мало,
привыкая к равнодушью.
Ты смотришь на щербатый горизонт,
и кажется, что небо, прислоняясь,
заглядывает в окна,
боль свою пытаясь донести.
И мыслей хаос
скользит по золотистым облакам,
по вкрученным шурупами высоткам –
не ими ли разорванные в хлам,
плывут они потеряно и кротко.
…И вот уже темно. Но ты не спишь…
Врастают приблудившиеся звёзды
в сигары чёрных труб, проёмы крыш,
и ветер шелестит: - Ещё не поздно…

Давно, ещё после конкурса, обещала Люсе разместить декламацию стихотворения "Девочка, послушная ветру" на своей странице. Несколько раз пыталась перечитать спустя какое-то время - не получается... Видимо, настолько срослась с этим текстом, что иначе уже не выходит.
Другие стихи из этой серии начитаны в разное время. Не судите строго...

Депрессия



Девочка, послушная ветру



Лампочка



Нелепое солнце



Галины Филины

Архип Куинджи - "После дождя"

Печаль, почти тоска
и дивный свет, зовущий с полотна… Бежать с откоса
и, чувствуя, как жжёт ступни роса,
застыть заворожёнными у плёса.

Откуда эта мощь…
Не созерцать, не просто любоваться – жить, врастая
в звенящую луну и снулый дождь,
в распутицу дорог и степь без края…

Откуда этот свет
и чистота, что льётся на мольберты… Дар? Награда
за раннее сиротство, боль тех лет…
И только ли любовь – родник для сада

любого, кто творит?
И почему всё чаще сочетание иное –
под золотом листвы земля горит,
в надежде стать добротным перегноем.

Рассечённые листья, жёлтых бусинок пух…
Но не знают флористы, как коробит твой слух
имя кроткой мимозы. Ты с рожденья не та,
что робка и стыдлива. Он другое вплетал
в стрёкот перистых крыльев, яркий, трепетный вид.
Но тебе, пусть и больно, не до глупых обид.
На серебряных листьях твоё имя… И врут –
по незнанью ли, лени, искажая и суть.
…По Тверской, в переулок – там, в пыли чердаков,
очевидец, постигший роль тревожных цветов.


Седьмая пятница - мимозная

А было, не было ль семь бед –
никто не спросит:
за поволокой горьких лет
зима ли, осень;
в туман скукоженной души
не ступит – зыбко.
Ты василёк в озимой ржи –
сорняк, и хлипкий...
А, помнишь, было семь дорог…
Ты выбрал горы,
над снежной шапкой лунный рог,
закат багровый.
Ты рвался выше, падал вниз –
на дно, но снова,
шестёркой скрученную, жизнь
вплетал в основу:
на откуп волю, райский плен
вприкуску с водкой…
Ты до сих пор не встал с колен –
седьмая ходка.

И великий человек – всего лишь человек.
И.В.Гёте

Он странный малый – звездопад
идей… И мысли,
как шар воздушный, ввысь летят,
но, дрогнув, виснут
от дуновенья ветерка,
ночной прохлады, –
не говоря о сквозняках…
Дышать на ладан –
не для него и, вопреки,
он явит миру
не искусителя клыки,
не тьму, а лиру.
И нам ли гения судить:
под лай собаки
не так-то просто грызть гранит
наук. Оракул –
он не любил людей в очках,
чеснок и выси,
но шёл навстречу через страх…
И был… зависим:
его действительная страсть –
амбре фиалки…
Как живописна эта власть,
и воздух манкий
он сеял в Веймаре, окрест.
Его полотна,
его стихи – их вряд ли счесть…
– Откройте окна!

На конкурс Седьмая пятница - 335

такое время, брат, такое время...
не бросишь... ни курить, ни в землю семя.
мгновенья смерти падают на темя.
друг-другу страшно посмотреть в глаза.
весна, как осень. холодно и серо.
а мы кочуем с севера на сервер,
и леденеем.
Васильева Инна

Нет, мне не страшно быть собой
и, глаз не пряча,
бухтеть в прокуренной пивной
о старых клячах:
о тёще-мымре, о жене,
что спёрла нычку…
И знать, что истина в вине,
а не привычка.
А крыть министров, докторов,
ЕГЭ, зарплату,
как пионер, всегда готов…
И крою – матом.
Но только толку… Непокой…
Седое небо
повисло студнем надо мной –
и жил, как не был.
Одна зацепка: тешит факт –
посеял семя.
Жду от осин плодов лангсат…
Такое время…

Написано на конкурс минус шестой спонтанный

Разбить хрустальный свод твоих надежд
возможно ли – не знаю…
Соль утраты
забилась в уголки твоих одежд,
ты виснешь на страховочном канате:
за прошлое цепляешься, за сны,
за памятные даты и вещицы…
И кажется, что не было войны,
и кажется вот-вот…
Но боль всё длится.
Ты куришь – научилась… Пьёшь коньяк.
Пытаясь различить тропу в тумане,
читаешь чьи-то книги, как маньяк…
И ждёшь…
И тупо ждёшь, что смерть обманешь.
…От грохота дождя качнётся ночь.
Раскаты набегающего грома
напомнят о былом. Ты гонишь прочь
тот день и сожаленья военкома…
Не видеть и не слышать…
Зеркала
не нужно занавешивать – разбиты…
Ты веришь – эта боль сгорит дотла.
Ты помнишь – он сказал: - Не лыком шиты…

- Внимание! Мотор…
Чуть слышен смех. Снимают крупный план – сюжет банален: прощальный поцелуй, следы утех…
…Ему осточертел вид душных спален. И он сегодня пьян.
Слегка бодрит порядком надоевший чёрный кофе. «Что дальше по сценарию? Рапид…
И снова, снова, снова катастрофы…»
Он морщится – актриса травести надушена, как шлюха на панели…
«Купить жене цветы, прийти к шести…»
- Не верю! Кто так ходит при обстреле?!
Он думает с минуту, смотрит вдаль – картина на стене вселяет трепет.
«По сюру – это дождь… Искать Грааль?…
Оброс, как узник Иф... Живу, как в склепе…
Она про одиночество... Как все…»
Он резко поднимается.
- Стоп, снято!
«Успею на трамвай, последний…»
Свет
пронзает мрак холодного квадрата…

*Картина Рене Магритт.

- Мне, девка, подфартило… Почитай, запрыгнул в уходящий поезд…
Скорый! –
Дед бороду поскрёб, - пей, с травкой чай… Остался от жены. А я всё спорил…
Бурчал без меры: это ж голь-трава – ни вкуса и ни цвета, кофий лучше.
Чем ноги-то ломать… А ведь права. Вишь, запах-то какой! А свёл нас случай…
Всё помню – до понюшки, как вчера… До девок был охоч и брал нахрапом, -
дед хрипло рассмеялся, - на ура…
…Дождь хлопался в тот день – прокрался сапом.
До пяток зацелованный бульвар отряхивал капель с поникших веток.
Вдруг, пуговка моя… Как птица-жар – ручонки врастопыр, едва одета…
Танцует…
Он задумался.
– Мала, глазища нараспах и пахнет… мятой. Без слов заворожила… Чем взяла?
Ой, девка, не поймёшь… Не точкой пятой.

…Смеркалось… В цвет рябины тлел закат. И, вглядываясь в памятные дали,
хотелось кадр за кадром переснять – так много им при жизни не сказали…

минус пятый спонтанный - My WebPage
звук - смех
вкус - кофе
ощущения - поцелуй
SVE - дождь (SVE - special visual effects)
грим - борода
трюк - запрыгнуть в уходящий поезд/трамвай

Муторно, зябко…
Но сжечь дотла наш самолёт бумажный
что-то мешает. Я жутко зла.
Воздух глотаю влажный.
В шуме прибоя надсадный вой чудится мне
и эхо вторит ему: - Ты другой, другой, -
сердце зажав в доспехи.
Ветрено, сыро,
в туман-тоске ночь растворилась…
Профиль
море стирает на мокром песке.
Пахнет корицей кофе.
Всё, как тогда… Льётся мягкий свет,
ветер листву щекочет…
…Бесит тату, и фиалок цвет стал ненавистен…
Хочешь…
К чёрту желанья…
Расколот год надвое –
глобус школьный…
В душу вползает солёный лёд, смазав все краски…
Больно…

Мне бы соврать, подмаслить
сладким елеем речь…
Жить по закону страсти –
ночь написать и сжечь.
Смысл не искать напрасно…
На острие ножа
явной зарубки счастья
нет – только пыль и ржа.
Стать бы речушкой горной,
ящеркой, сон-травой,
степью у ног… Подлёдной
рыбкой, едва живой.
Мне бы соврать и в омут,
и не расти трава…
Но у дурман-черёмух
вновь нарублю дрова…

Антиподы - масло, степь

- Ты, дочка, в Ташкент? – дед, с трудом улыбаясь,
степь взглядом обвёл и добавил:
- Ты малость
на мати похожа. Я помню немножко:
глаза её, руки, вагон тот, бомбёжку…
А после в детдом…
Подивись,
в мелколесье цветы горицвета…
Там были – в Одессе...
Здесь – макам раздолье, мозаика красок.
Но тут, - усмехнулся, - не пьют даже кваса.
Забыл его вкус. А вот кашу ту помню…
Вокзал, суматоху и сотни бездомных.
Как мыли нас после, как ели нас вши.
Потом карантин, манка с маслом, Карши…
Верблюд на базаре, огромные дыни
и небо другое – цвет жгучий, цвет синий.
Сроднился я с ним, врос корнями чинары, -
дед снял медальон, - ты похожа. Я – старый…
Искал её долго, всё думал живая.
Фамилию помню…
- А имя не Хая?
Мы замерли оба… Лишь мысли, как сваи:
«Не может… Бабуля? Нет, так не бывает!
Но фото её… Что-то ноги, как вата…»
Стучали колёса: вой-на-ви-но-ва-та…

Антиподы - масло, степь

На сердце трепетная грусть,
я упаду в пастель заката
и с наслаждением прильну
к траве, где яблок ароматы.
Прохладный вечер свеж и чист,
журавль поскрипывает глухо,
и в гладь зеркальную ведра
луна с ущербом смотрит сухо.

2013

Назвали бабушкой вчера – удар был точным.
С улыбкой сбитого АН-2 зашла на точку.
Дрожат шасси и фюзеляж… На самом взлёте
студентик сбил – вот хулиган! А мне лишь – сотый…

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день – насобирала груздочков. Зарекалась вглубь не ходить, ан нет… Бес попутал! Да и как откажешься? Семейка знатная подвернулась – один к одному. Вот и заплутала. Катя с досадой перевела взгляд на корзину с грибами.
Сердце колотилось. В комнате никого не было, пахло тестом, кислой капустой, вереском и чем-то неуловимо далёким, но близким. Мысли путались.
Мысли… Хаотичные, меняющиеся на глазах, как облака, подгоняемые ветром, они плавно перетекали на полотно под названием «Жизнь». Островки золотистой, переливающейся на солнце, пшеницы, растущей прямо в доме, поражали. Лёгкий беспорядок на столе и бессистемно расставленные вещи, не мешали любоваться этим необычным зрелищем.
- Единение с природой – что может быть прекрасней? – шептала Катя со смешанным чувством восторга и страха, оглядывая загадочное жилище.
Море пшеницы и буфет… Сколько сил и времени она потратила на то, чтобы реставрировать бабушкин – его, ещё до войны, смастерил дед. И стулья тоже, а они… Эх, молодёжь! Подавай всё современное! А память… Камнем на душе слова внука и его, этот камень, не сразу сбросишь, душа – не капуста. Вон она – возле печки… убрал камень, проткнул вовремя – и она похрустывает, других радуя. А нет – всё насмарку, такую и выбросить не жалко.
Катя шумно вздохнула и задумалась.

Такое ощущение, что я в другом измерении…
Вот и жизнь. Топаешь по ней, иногда и остановиться некогда. Куда-то торопимся, спешим… А стулья-то вон они – сядь, подумай. Может, не по той тропочке пошёл? Любил одну, а женился на другой – по залёту. И всё наперекосяк пошло. И работа не по душе и домой идти не хочется. Нет огня-то! Вместо него тесто, как из печурки хозяйской, – и не греет, и отмоешься не сразу.
Катя перевела взгляд на шесток. Странный агрегат, похожий на пузатый чугунный самовар, светился и напоминал летающую тарелку. Оплавленные сковородники, ложка, с вытекающим из неё тестом, всё говорило о том, что хозяин в панике бежал. Или спрятался?
Она притихла, услышав шаги, перевела дух и оглянулась.

- Ну, мать, ты даёшь! Прилипла к экрану! У тебя там тесто из берегов выходит, а ты…
На пороге, с неприязнью глядя на экран компьютера, стоял дед.
- Выброшу его к чёртовой матери! Учудила на старости! Сама скоро привидением станешь со своим «Замком».
Грибы-то я прибрал, пора пироги печь. И чего у тебя там? Гад какой-то… на тракторную гусеницу похож. И кто экие страсти малюет? Тьфу! Нет тракторов, вымирают деревни. Скоро одни гады и останутся.
А капля на потолке к чему? Надо бы крышу в ограде залатать, протекает… И яма слева. Кто их разберёт, этих художников?
- Это колыбель, Васенька. Вишь, колосья зелёной стеной стоят – к свету тянутся. А капля… Это Бог плачет. Ох, заплутали мы… Заблудились и тропочку не найти.

Радио, вросшее корнями в стол, неожиданно завибрировало, раздался треск и утробный голос четко произнёс: «Слушайте все! Пятое послание КОН»*…

* КОН - Коалиционный Отряд Наблюдателей

Чудо… При этом слове маленькая стальная пружина внутри меня разжимается и тихо дрожит – чуда не случилось… Мама не мучилась и ушла быстро, она этого желала всегда. Ей было достаточно отдать мысленный приказ.
Она могла утихомирить стук своего сердца – так было однажды на приёме у врача, он с удивлением смотрел на неё и качал головой, не понимая. Она угадывала мои желания и мысли, произнося вслух то, о чём я думала, и мне становилось чуть-чуть не по себе. Силой мысли (а телефонов тогда не было и в помине) она могла неожиданно вызвать нас к себе. Возможно, это было и не раз… Но тот день я запомнила надолго. Последний сеанс кино, дочка у мамы, мы стоим на остановке, и совершенно неожиданно я решаю ехать к ней. Понимаю, что поздно, но…
Мама открывает дверь. Нет, она не удивлена – ждала. У дочери высокая температура, а она просто представила кинотеатр и нас. Только и всего…

К врачам мама не обращалась, разве что несколько раз и только по моему настоянию. Вот и в тот день… Утром она гладила пелёнки своего двухмесячного правнука, а потом…
Наверно, это закономерно – новое поколение сменяет старое, солнечные дни наступают на пятки дням пасмурным, а вместо высохшей ветки отрастает новая. Но я не об этом.

Такие случаи были далеко не единичными. Мама, не считая это чем-то сверхъестественным, только улыбалась, а рассказывать о том, каким образом она предчувствовала уход родственников, не желала вовсе и хмурилась. Однажды мы беседовали на тему ухода в никуда. Я, свято веря в то, что земная жизнь – это далеко не конец, предложила шутя: уйдёшь, дай нам знать. Если это так – подай знак.

Мой брат материалист и считает это совпадением, но это просто чудо – каждый год к моему дню рождения расцветает герань. Именно в этот день. Я специально не пересаживала её десять лет, но, решив омолодить и размножить, перенесла в сад. В этом году герань впервые не расцвела. Но… в этот день расцвела герань, которую подарила мне жена брата – Лида, нелепо и неожиданно ушедшая от нас в прошлом году. Она знала об этой закономерности. Случайность? Может быть… Но два года назад герань так не цвела! Я не успеваю считать соцветия…

Вы спросите про мамину герань… Не удивительно, что я не была сражена, обнаружив распустившееся соцветие в день рождения брата, и цветёт она так же буйно. Разве это не чудо? Что будет на будущий год предсказать трудно. Наукой доказано, что и цветы реагируют на наши эмоции. Возможно, что и они читают наши мысли. Но тогда почему внимание на эту закономерность я обратила не сразу? Я же не планировала её…

Я любуюсь цветами, маленькая стальная пружина внутри перестаёт дребезжать и потихоньку сжимается – надо жить дальше. Мысленно разговаривая с ними, глажу бархатные листья, дотрагиваюсь до розовых соцветий и считаю их – ровно семь… Лососёвых (Лидиных) пять, но внутри спрятались два маленьких бутончика – скоро будет тоже семь. Ещё одно маленькое чудо. И я не удивлюсь, если они распустятся в день рождения её внучки. Когда это будет не знает никто, но срок в начале августа…

Имум Коэли - с благодарностью за организацию замечательного конкурса "СоГласие"! Спасибо, спасибо, спасибо!



Подходы к чтению у нас разные, Наташа. Но, зная твоё доброжелательное отношение, смею надеяться, что хотя бы кое-что, но придётся по вкусу. Это малая часть того, что я хотела бы сделать для тебя - неутомимой труженицы и затейницы.

Ну, зачем же ты мне "дакнул" так рано?



Свобода деда Митяя



Неожиданный бизон



Глаголящий октябрь

Похожа наша жизнь на долгий странный сон.
Срок, данный каждому, мы отбываем в нем.
Не все желающие перейдут границу -
В жизнь попадают только те, кто был рожден…
(эпиграф)

Из тысяч толстых и худых, высоких, маленьких;
в пентхаусах, на площадях и на завалинках;
неугомонных и тихонь, раззяв и собранных,
Ее я выбрал - за глаза (такие добрые),
за нежный голос, звонкий смех, на щечках ямочки…
Ее, которую назвать приятно мамочкой…
Вход приоткрыв в земной портал, толкнув несильненько,
сказали мне: «Пора! Лети. Удачи, миленький!»

«Какой ребенок? Я женат. Тебя касаемо,
проблема эта, как и все, вполне решаема».
Бойфренд купюры отсчитал на столик. Далее…
Она растерянно зашла в дверь абортария…
Анестезия, яркий свет… Врачам плоть вверена…
Кровавый сгусток на поддон… Режим конвейерный…

Профукал я свой номерок, на жизнь мне выданный -
Ее я выбрал, но меня… Она не выбрала…

My WebPage

Фиолетовый росчерк, нос в чернилах, ладонь…
Память – ушлый извозчик, лихо мчит под уклон,
где за бедным уютом нет сберкнижек и банк –
жестяная коробка, звон медяшек в ней, фант.
В кухне трещины, иней… В рукомойнике лёд.
Печки под в рыжей глине. Чёрный, в копоти, свод.
За рассветом закаты, шабаш алчных мышей…
И за полем тетрадным ландыш зреет в душе.

Антиподы-171, фиолетовый-банк-поле.

Научиться ценить то, что будет
в неизведанных днях, каждый миг…
Слушать звуки морозных прелюдий –
наста хруст, снега яблочный скрип.
Наблюдать за мерцаньем галактик,
за волшебным эффектом гало.
Снег ладошкой ловить и на дактиль
перекладывать мыслей тепло…
Не жалеть о былом – так непрочен
груз познания, тянущий вниз.
В день шагнуть…В рюкзаке многоточье,
запятая, тире, чистый лист.


читает Андрей Шиманаев

– На грубой соломе из лести
покоится мир – эта ложь
без ссор позволяет жить вместе, –
она улыбалась, – поймёшь…

– Пойму? Позволяет? Возможно...
Но только не мне. –
Падал снег,
качался фонарь придорожный,
мы ждали автобуса.
– Нет…

Я дальше не слышал, я думал:
мы в браке давно – двадцать лет.
Но что её держит? Мой юмор?
Не Рэмбо, увы…Не эстет…

Не так уж умел…И заика…
Про лесть разговор неспроста,
но фальшь для меня – хуже крика…
– Ты слышишь? Билет где? Места…

Ну, что ты молчишь? Тебе плохо?
А варежки где? Где ключи?
Не руки – ледышки, – со вздохом,
– специально вязала. Молчи…

И в тряске автобусной мысли
шарахались пьяно: дурак!
– Глупышка, вздремни, – путь неблизкий.
Колёса стучали – так, так…

В огне холодном из невежества и зла
едва ли прорастёт зерно иное –
так батя поучал, но без тепла
я рос подбитой птицей и изгоем.

В поту холодном просыпался, и не раз
мне снилось, как сбегая от побоев,
взмываю к облакам, но тут же в грязь
лечу под грохот трасс с беззвучным воем.

В холодном доме горек мёд и мухи мрут –
так мамка говорила, доставая
из печи плюшки с маком. И уют
был действенней ремня и брани талой.

В потухшем прошлом только пепел и зола,
но быстро разгорается валежник.
Пусть в лодке иногда не два весла,
пробоина и течь…Я помню нежность.

Худой, в обносках, из разбитого окна,
с наказами от мамки, не калека –
я вышел… Прорастают семена
горчицей в поле атомного века.

Мне мама сказала, что я не похож
на Митича Гойко: не так краснокож.
И нос, как картошка, и серы глаза –
не быть мне индейцем. Мол, я егоза.
И тащит с утра в музыкалку…
Терпеть не могу балалайку!
А няня сказала: - Ребёнок подрос.
Глаза не при чём здесь, тем более – нос.
Купите копьё, томагавк, можно лук…
Но бабушка вскрикнула: - Боже, мой внук!
И кормит овсяною кашей…
Но я Чингачгук, я – бесстрашен.

А папа мне шепчет: - Сынок, потерпи.
Смирись – это женщины. И не сопи.
Пойдём в огород, на разминку –
репей одолел...Где дубинка?

Потёртое, в заплатках, но родное…
В репьях от придорожной суеты,
оно приходит часто, непокоем
тревожа нашу память…
На мосты
не ступит – безвозвратно.
И напрасно,
карманы выворачивая, ждёт,
что вывалятся камни.
В угол красный,
взирает исподлобья,
просит счёт
и шепчет в оправданье:
- Время – знахарь,
соломки бы под зад… Тебе ли знать,
как больно бьёт судьба?
Идя на плаху,
и совесть кочевряжится, что тать –
юлит и гоношится в паутине…
…А время с перевала смотрит вдаль,
секунды рассыпает над жасмином
и сумрачно бурчит: - Мне жаль, мне жаль…

Обычное, в полосочку, кашне.
Потёртое от времени, в затяжках…
Как часто в непривычной тишине
ты вздох её ловило – горький, тяжкий.

Как слёзы утирало… Как в ночи
не пряталось на полке – нежно грело.
А, помнишь, он шептал: - Вернусь, молчи…
Но старая, с косой, другое пела.

Тайник души…И не cache-nez, не вздор…
А, помнишь, как бродили вы по скверу?
И дождик моросил, а вы в собор
погреться забежали…Он не верил

ни в бога и ни в чёрта. А она
чихала, как котёнок, и смеялась…
Ах, если б…Но, как обухом, - война…
И в память о любви лишь ты осталось –

его кашне…И не cache-nez – amour,
что бережно хранима и сегодня,
собою согревает сквер, что хмур,
и этот, напоённый хвоей, полдень.

Закат багров и, также, как тогда,
дрожат акаций листья, как стрекозы.
Качается под ветром резеда,
чей дивный аромат уйдёт с морозом…

Здесь всё напоминает ей о нём.
Мы вместе с этой девочкой идём…

cache-nez - тайник для носа, спрячь нос

От встречи неожиданной опешив,
Он круто развернулся, звякнул лом,
И выдохнул: - А в школе звали Лешим -
Вот он не помешал бы – два в одном…

И жалко улыбнулся: - Здравствуй, Ёлка!
А, помнишь, мы мечтали про Париж?
И бился рыбой в лёд, а всё без толку.
Вот – дворник…И хозяин этих крыш. -

Хозяин…А похож. И смотрит властно.
Уверенно, спокойно. – Ты один?
- Давно… Я разведён, - и безучастный
Взгляд бросил на осколки мокрых льдин.

- А, помнишь, как тогда, – продолжу глухо, -
Гуляли в переулке, яблонь цвет…
А дворничиха – в валенках, старуха,
Нам что-то бормотала, глядя вслед.

Ты выбросил окурок, мимо урны.
- Не помню, - чуть вздохнул и, морща лоб,
Сурово произнёс: - Дурак! И дурью
Набит был… Не вернуть, - и лёд огрёб…

Илья Эренбург - рифмы: Париж-крыш, властно-безучастный, глухо-старуха
Мой первый опыт в написании буриме - интересно...

Рыжая бестия, стерва: бабьему лету солгать
проще простого и верной будет ли долго? Как знать…
Ветрена…Ах, вертихвостка! Солнцем одарит и ждёт –
в цвет киновари шьёт простынь, крапинкой охра. Полёт
в паре с разбуженным ветром – вальс и фламенко на бис,
снова и снова…И светом полнится день. А круиз –
щедрый подарок…Любовник дока в делах, а она –
так, мимоходом…Во вторник выгонит прочь, не жена…
…Рыжая бестия плачет…Грех замолить бы, и медь
сыплет без меры. Безбрачье... Что это, если не плеть…

- Я вернулся из плаванья. Хватит!
Понимаю – полгода. Но, Зой…
Ты сидишь здесь безвылазно, в платье.
Вся зелёная – летом, зимой.

Я сказал? Я ревнивец? Ну, бабы!
Бабы – дуры, конечно. Но ты…
Здесь же море зевак. А ограбят?
Правда… платье всё в хлам. Даа…кранты…

Мать писала, что ждёшь. Я не верил.
Мне б борща и пельмешков…А, Зой.
Ой, не надо…не надо истерик.
Ты права – я пока холостой.

Но готов, ты же знаешь… В Париже?
Подожди, моя рыбка, сейчас. -
Руки тянутся к платью, все ниже…
- Психбригада? Он здесь. Я? Пегас. -

…Море синее, шепчутся пальмы.
Шелестит пасторалью прибой.
Но от взглядов оценочно-сальных
тускнет взгляд: - Где ты, суженый мой?

http://litset.ru/publ/15-1-0-45730