1.
Я давно понял: существуют иные миры. И это несмотря на то, что я представитель самой великой Цивилизации. Мне было совсем немного лет, я был тогда нещадно юным, но, когда мне стукнуло 9, я открыл феномен странного неба. И это разрушило мои представления о Боге, и это несмотря на то, что я представитель очень древней Галактики. Я познал все законы этого мира. Мне кажется, что я познал истину. Более того, я понял, кто такой Бог. Я додумался до этого первым, никто до меня до этого не дошел. Мысль простая: если никого больше нет во всей Вселенной, то тот, кто это понимает, и есть Бог.
Бог – это тот, кто будет жив последним.

Вы, читающие эти мысли, глупы, вы до этого не додумались…

Кто мы? Кто я?
Наша цивилизация была, есть и остаётся самой древней цивилизацией во Макрокосме. Всё самое первое есть в молекулках наших тел. Нет никого умнее. Мы самые первые существа, мы самые кроткие существа этого мира. Точнее так. Мы единственные существа этого мира. Более того, я единственное существо этого мира. Мы настолько древняя цивилизация, что понять простым, что есть мы – невозможно. Мы изучили все законы природы и пришли к выводу, что мягкое – есть Бог и что у Бога есть только два цвета: белый и точно не чёрный...

Мне было совсем немного лет, я был нещадно юн, но именно тогда открыл феномен твёрдого неба. Это противоречило всем законам. Все те, кто были до меня, все учёные, которые создавали трактаты Мягкого знания, мне не поверили бы. Но именно Я, уж поверьте, сделал это открытие… Мне было совсем немного лет, я был очень юн, но именно я первым разрушил то, во что верили все мои бесконечные предки: в небо. Оказывается, наш мягкий мир ограничен вселенской первотвердыней. Я думаю, Бог специально сделал так… Именно я, новый Миссия, должен уничтожить это зло, я пробью-убью его… Мы тысячелетиями думали, что познали всё, что нет ничего того, чтобы мы не познали. Но тут возникло это твёрдое небо… Но я пробил его… И взглянул, что там…

2.
– Кто не спрятался, я не виноват!

В деревне Проньки единственной забавой были игры в прятки. Максимка, мальчик, лет девяти, судорожно выбирал место для укрытия: заброшенный овин? недостроенную ригу? рядом сооруженную скирду? Почему-то Максимка полез в курятник. Примостился.

В пылу азарта, он не заметил, как треснула скорлупа одного из яиц…

1.
– Кто это сделал?

Учительница повторила вопрос уже трижды. Она смотрела на свой класс (тридцать первоклашек, трое отсутствовали: болели краснухой) не с презрением, но исподлобья, с полувековой ненавистью-стажем, роговые очки сползли на кончик носа. Всем своим видом педагогша напоминала карикатуру. На школьной доске был такой же рисунок, только в цвете – на полу валялись обмылки цветных мелков.

– Кто это сделал? – вопрос был произнесён в четвёртый раз.
Ответа не было. Школьники молча направили свои носы в доски парт. Кроме одной ученицы, выскочки. И сказала:

– Это сделал Я!

2.
«Ябеда! – подумал Я». Но промолчал, он знал, что это сделал А.
Просто они, А и Я, дружили.
Поэтому Я промолчал…

Однажды в город, в котором жили только барышни-Башни, приехали туристы.

Туристы днём, посмотрев достопримечательности бело-каменно-хрустального города, всё к обеду запечатлев на дешёвый китайский смартфон, к вечеру – всё выпив из гранённых стаканов, к ночи захотели самых неограниченных девушек – высоких барышень-Башен с низкой социальной ответственностью…

Желание клиентов – закон.

1.
Первой расставила ноги девушка, очень взбалмошная, фамилия на Эй. Всю жизнь стояла с расставленными ногами. Её правило было неизменным: cherchez la femme. Когда она переходила улицу, на светофоре горели три цвета: красный, белый, синий. На три минуты зашла в местный трактир «Libert, Galit, Fraternit», купила, точнее, заказала вина и серого сыра. За соседним столиком сидели не прованские туристы. Мальчики, garçons, щебетав наперебой, как воробышки, выпив грамм двести, достали грампластинку, пригласили девушек в будуар. Колко, игольчато, но нежно звучало сопрано Эдит Пиаф.

2. Пиз.а-башня наклюкалась накануне очень. Заказала в местном итальянском ресторанчике ньокки с рикоттой. Явилась. Но падала каждые две минуты. Туристы делали селфи ежеминутно, затем попросили скромно, educatamente: «Можно других посмотреть?». Как известно, желание клиентов – закон. Закон всемирного тяготения.

3. Останкинская б….я как была, так и ею и осталась. Вечер с ней был тем ещё праздником, впрочем, время покажет, кто был прав, а кто просто наблюдал.

Всех трёх усадили в большую машину и повезли в башню, точнее – в баню, точнее – в сауну.

Ну, а куда ещё?

Небо закрыло тучами. Тучками…

1
Как-то раз Камень, Ножницы и Бумага решили поиграть во что-нибудь.
Но во что?
Долго спорили, препирались.
Камень предложил сыграть в шахматы.
Бумага предложила кроссворды..
Ножницы предложили паззлы…
Никак не могли выбрать. Тогда решили сыграть в известную игру. Чтобы определиться с выбором. Очевидно же, в какую?

2
Когда город утром проснулся, жёлтая Бумага уже была красной. Несмотря на то, что Ножницы были в крови, почему-то все обвинили в убийстве Камень…
Потом все снова уснули…

3
– Класс! Ты победила, Бумага! До сих пор не понимаю, как ты стала красной? Я всегда черепаха, когда играю в «Крокодила», – сказал Камень. Задание «Покажи Мафию!» ты выполнила на все сто! Давай играть в твою игру. Короче, организованное преступное сообщество, сформировавшееся на Сицилии во второй половине XIX века,
пять букв…

Однажды город Плохих рифм захватили захватчики-перехватчики.

Их символом было перекрестие, символ солнца, АВАВ (буквы прямо на клавиатуре рядышком расположились). Захватчики-перехватчики сказали, что всех плохих жителей ждёт поездка в Казань. Оказалось, это они так шутили, – всех жителей ждала Казнь. Захватчики в этот год были добрыми завоевателями, вежливыми. Перед тем, как огласить указ-наказ, приговор-наговор, они помолились-открестились, затем промолвили: «У нас демократия: каждый житель может выбрать для себя любимую казнь».

И каждый житель города Плохих рифм, глядя на этот сыр-бор, сделал свой выбор, мнение-предпочтение.

1. Первым пришёл «Ботинок-полуботинок». Очищая подошву каштановой палочкой от вчерашнего навоза (итог бездумного путешествия от Палермы до Сиракуз), – попросил гарроту, своим шнуркам не доверял. Нейлоновая нить быстро уравняла обуви. Отрезанный полу- долго ещё валялся в пыли и тени душистого базилика.

2. Шаркая каблуками, притопала дамочка «Роза-мороза», начала рыдать, лила слёзы-грёзы. Неожиданно началась гроза. Роза-мороза, мила, забыла зонтик с котиком дома. Поэтому, продрогла вся, попросила дать ей плед, чтобы согреться, но намёк захватчики-перехватчики не поняли: облили холодной водой. «Мерзавцы вы…», – последние слова Розы-морозы были-смыли.

3. Ватагой, где-то человек сто-(а-то!), явились, точнее, явилась на площадь толпа народная, «Грамматические рифмы», – явилась, не запылилась. Орала-кричала, просила-молила справедливости-терпеливости, ничего не получила, – свалила…

4. Пришла «Любовь-кровь». Не одна, с кошкой по кличке Тотошка. Кошка-Тотошка такая, сразу полезла на раскалённую крышу, любила гулять. Любовь попросили, чтобы их сбросили с крыши. Любовь печально плакала, Тотошка радостно мяукала, ей было не впервой.

5. «Осень-восемь» пришла где-то в семь. Вчера, в шесть дня, её сестричка “Осень-просинь” написала на неё донос. Две оставшиеся сестрички («Осень-просим» и «Осень-косы») промолчали. Узнав о том, что «Грамматические рифмы» казнены, в знак протеста (или в знак солидарности), «Осень-восемь» попросила, чтобы её четвертовали в четверть восьмого, в четверг… Захватчики-перехватчики раскритиковали такой подход-переход, тупо задушили «Осень-восемь» в двенадцать…

6. Когда на мощённую площадь начали падать листья каштанов (или сакуры?), пришёл странный житель. Он был одет в желтое кимоно, инкрустированное драконами, точнее, драгоценными камнями. В это время Луна отражалась в воде последней каплей, иероглифом, капелькой ржи. Житель оглянулся в поисках кайсякунина, его не было, он взял веер, отбросил, его уже давно заменили кусунгобу. Он знал, что проникающие ранения брюшной полости – самые болезненные по сравнению с подобными ранениями других частей тела. Но, тем не менее, он выбрал сеппуку. Захватчикам сказал, что это типа харакири, им, западникам, так понятнее было… Жителя звали «Солнце-японце», он, перед тем, как закрыть глаза, посмотрело на водонапорную башню. Она напомнила ему Фудзияму. По-чему-то…

7. «Палка-селёдка» пришагала. Её проверили по списку, в списке её не было. Отпустили. Но она, отойдя метров сто, начала бить себя по спине, аки унтер-офицерская вдова. В толпе зевак на всё это смотрела Пакля-сакля, смотрела виновато.

8. Пришёл «Нет-» в сопровождении с кучи родичей: кто-то из родных притащил плед (о котором просила «Роза-мороза»), кто-то билет на балет, кто-то в это время продолжал писать сонет, кто-то свет, кто-то тьму (бастард, вроде); пришёл первый дед, притащил кларнет, начал играть, второй дед притащил… в общем, эта была та ещё семейка… Захватчики-перехватчики тупа закололи штыками всех Нет. Да, кололи не в рифму.

9. «Неба-хлеба» подоспела. Старушка, лет 90, в сиреневом пальтеце, в жёлтой манишке вокруг шеи вместо пухнатого шарфика. Достала накануне из склепа вино из одуванчиков, покормила божьих коровок. Покормила захватчиков. Умерла от разрыва сердца на полпути до неба.

10. А за углом городской ратуши, возле церкви-Меркель, два нищих,
«Хлеб-на столе б» и
«Апостол–об стол»,

просили подаяния…

Однажды сказочную деревню Человек захватили дикари. Сожгли все скирды и риги, на овины повесили плакат из овечьей кожи, на котором было вытравлено объявление: «Всем селянам завтра к полудню сдать накопленное новым правительственным органам».
---------
Селяне-органы были малограмотными, даже малокровными многие, сразу же подчинились приказу.

Первыми пришли две тётки-соседки, Почки. Отдали свои драгоценные камни, впрочем, фальшивые. Им сказали лесные дикари, что этого недостаточно. Но Почки-тётки давно уже привыкли к недостаточности.

Сестрички Лёгкие притащили тяжёлый груз. Одна их них вывалила из своих карманов все крики, скрипы и скрепы. Вторая дамочка, бесконечно раскуривая сигаретку, зажатой в декадентском янтарном мундштуке, горделиво так оставила… вздох.

Печень, тучная такая старушка, в шерстяном платье в жёлтый горошек (после стократных стирок он больше походил на палевые пятна), с бутоньеркой в виде розочки, явилась к 11:00. Что-то начала извлекать из себя, но ей сказали, что после 11:00 не принимают.

Прилетела бабочка-щитовидка. Села на гармонь, которую притащил местный интеллигент Желудок. Он с утра сидел на площади, морщинистый, как старый дом, в драповом пальто, купленном в местном сельпо лет 30 назад, нацепив пенсне (просто обломал дужки обычных очков). Его жена, та ещё язва, прибежала и орала на него прободным криком.

Один житель не пришёл. Он слыл местным художником. Всё, что он умел, так рисовать себя на заборчике. Так и сделал утром. Поставил загадочную подпись: «…вам!».

Потом нарисовался местный оппозиционер, то ли юноша, то ли старичок, лет 25 ему было или 50. Начал возмущаться, лузгал семечки. Его быстро удалили.

Местный дурачок ЖОРА притащил бомбу и решил всё взорвать. Но бомба оказалась фейком, дешёвой и фальшивой, отработанной и ненужной. Хотел ещё что-то оставить, но дикари запретили.

Пришёл Мозг, оставил мысль. Но никто не понял, зачем он приходил? что он принёс?

Сердце осталось сидеть в своей хатке, поскольку не любило приказы.

Пришла Кровь, начала переливать что-то из пустого в порожнее по второму кругу.

Ещё там приходили, оставляли…

Последней пришла девушка, в блакитном ситцевом платье. Воздушном, практически прозрачном, невесомом. Она взлетела над деревней, над силосной башней, взлетела выше, выше тучных облаков, выше ребристого горизонта, ничего не оставила городу,
отдала всё и себя Богу…

1 (первый)

Сентябрь был хорош. Тучи разленились вконец, стушевались по окраинам горизонта. Небо висело немым куполом над серым городом, уставшим от странного лета. А лето, действительно, было странным: июнь напоминал апрель – робкая зелень пыталась про-лезть через твёрдую серость; дождливый июль проклинали все, даже дождевые червяки – ливни продырявили не только землю, но и асфальтные тропинки, шиферные крыши, балконные откосы, дешёвые нейлоновые зонтики, натянутые туго на стальные спицы. Нелюбовь к августу парила в воздухе, безразличие к погоде превратилось в традиционный утренний ритуал.
Никита удалил приложение «Погода», его профессиональной деятельности (переводчик) оно не очень-то и нужно было…
Вышел из больницы, снял марлевую маску. Сел на грубую скамейку, достал пачку «Camel», в которой скучала вчерашняя недокуренная сигарета (хватило двух затяжек, но выбрасывать, как-то жалко). За спиной томилась угрюмая пятиэтажная бледность – здание больницы, невыразительное, бесцветное, несмотря на то, что отремонтировали его (отредактировали, как сказал бы Никита, он работал редактором-переводчиком) в ноябре прошлого года. Убогие альпийские газоны с завядшими бегониями и нелепыми маргаритками подчеркивали дешёвую пошлость и убогий вкус местных архитекторов, дурацкие пафосные баннеры – «За здоровый образ жизни!» – остались за спиной. Скамейку и прудик, в который беспечно ныряли красноглазые нырки, разделяли две бесконечные параллели: асфальтная аллейка, усыпанная больными кленовыми листиками с червоточинами (листики напоминали божьих коровок) и узкий неухоженный газончик с косо подстриженной тимофеевкой.

– Драсте…
Никита кивнул в ответ, не обращая никакого внимания на нежелательного соседа справа.
– Драсте. Случайный собеседник повторил приветствие. Никита повернул голову.
Рядом сидел мальчик, в белой рубашке и сиреневых шортах, босой. Мелкий, но поджарый, с еле заметными веснушками, короткими рыжими волосами, большими ресницами и ушами; на вид – лет девять, как Лизе…
– У меня три новости для вас, одна хорошая, с неё и начну: у Лизы нет рака.
Никита затушил скучную сигарету, уставился на ребёнка в шортах цвета неба.
Обернулся.
В окне третьего этажа, пятое слева, детской больницы ОНКОРБЦД, никого не было. Из палаты он вышел четыре минуты назад, дочь обещала помахать рукой. Но не было нико-го, ничего, даже занавесок. То есть, занавески были, но солнце светило ярко. Возможно, она забыла? Хотя, какое «возможно», Лиза махала рукой, наблюдала.
Но солнце светило ярко.
Пятое слева окно. Третий этаж. Палата номер девять. Кровать – вторая справа от окна. Сколько раз за последний месяц Никита прокручивал в уме эту больничную арифметику? То, что его дочь больна, точнее, тяжело больна, он узнал полгода назад. Тогда, в субботу, шёл дождь, он зашёл в ванную, она выходила. Он заметил на жёлтых щетинках зелёной зубной щётки красные крапинки. А зелёная зубная щётка принадлежала Лизе. Ничего не говоря, он позвал жену, Алёну Ивановну, которая работала в местном банке, отвечала за кредиты. «Просто кровь десны, надо поменять щётку, не парься». Никита успокоился до тех пор, пока не услышал кашель дочери: хриплый, как снег в марте, и продолжительный, негромкий, но царапающий, ритмичный, местами взрывной, как дешёвые негромкие китайские петарды. Никита пытался поговорить, но Лиза до последнего продолжала скрывать болезнь – странный ребёнок, обычно дети в девять лет тащат родителям всё: боли, бездомных собачек, обиды. Но дочка была иного сорта.

2.
Лиза научилась читать в два года. Этот факт очень обрадовал Алёну Ивановну, но насторожил Никиту. Первая прочитанная книга – сказки народов Севера, в синем картонном переплёте, обветшалое ляссе, досталась Никите от бабушки. Странное совпадение: это была и его первая самостоятельно прочитанная книжка, правда, прочитанная в 9 лет. Затем Лиза перечитала всю семейную библиотеку, даже Достоевского, что радовало Никиту и снова насторожило Алёну Ивановну. В школу Лиза пошла в шесть лет, прочитав на летних каникулах программу рекомендованной литературы для девя-тиклассников. В девять лет для девятиклассников, – Никиту такое природное совпадение вдохновило: он начал строить планы на её будущее: кружки, занятия с репетиторами… Впрочем, у природы свои планы…

– У вашей дочери нет рака.
Мальчик в коротких шортах смотрел на Никиту безучастно, не отводя глаз. Он был невероятно настырен в своём взгляде, одновременно беспечен, как те утки-нырки с красными глазами и чёрной шеей, невозмутимо плавающие в прудике. Стояла солнечная беззаботная погода.
– А плохая? – Никита лениво уставился на мальчика, стараясь подыграть ребёнку.
Ситуация нисколько не удивила его: ну, мальчик из палаты, её палаты, подслушал разговоры врачей, подсмотрел график уколов на табличных кроватях.
– Никита Владимирович, она, умрёт завтра. И это вторая новость.
Мальчик достал из рюкзака «маленький гробик» (чёрный футляр для очков, все футляры для очков напоминают гробик), извлёк очки, вытащил из кармана шортов бежевую тканевую салфетку, протёр одно стёклышко очков (странно, почему только одно? – подумал Никита), продолжил:
– Интерстициальные болезни легких – гетерогенная группа редких заболеваний легких у детей. Их развитие приводит к нарушениям вентиляционной функции легких, диффузным изменениям интерстициальной ткани легких. Если коротко: она умрёт завтра ровно в 19:47.
– К чему такая точность?
– Ни к чему.
Никита замер. Слушать, точнее, слышать такое от взрослых за последние полгода он при-вык. Но диагнозы эскулапов сопровождались успокоительными фразами («Возможно, всё будет не так, как мы утверждаем», «Медицина сейчас делает невозможное», «Ваша дочь – уникальный случай»), а здесь какой-то сопляк… в сиреневых шортах… с бежевой салфеткой для очков…

– Так вот, у меня три новости, две из которых я вам сообщил.
Мальчик посмотрел на невозмутимых уток, продолжил уверенно:
– Согласитесь, все люди знают, что умрут, но как именно – не знает никто. Ни в этом ли величайшая пытка Его, что думаете?
Никита хмуро улыбнулся, молча взглянул на собеседника.
– Я думаю, мальчик, что тебе пора домой, – выбросил сигарету.
Было невероятно мирно, ветер замолк, стал реально тише и ниже подстриженной тимофеевки. Тишина наполнила каждый атом воздуха осеннего прибольничного сквера.
– Твои родители знают, что ты здесь болтаешь с незнакомым мужчиной? – сказал Ники-та.
Мальчик привстал, затем снова присел. Откинул голову назад, облокотился на спинку скамейки.
– А что есть дом? Материальная сущность из железобетона и стекла? Каменный мешок, обклеенный бумажной росписью? Вам нравится такой дом? А если я вам скажу, что эта деревянная скамейка и есть мой дом? И этот пруд – мой дом. И этот мир – тоже мой дом.
Мальчик улыбнулся, а с лица Никиты улыбка исчезла.
– Послушай, мне реально не до тебя.
Никита соврал. Что-то его заинтересовало, но что, надежда?
Мальчик отвёл взгляд, посмотрел прямо.
– Вам нравится этот пруд? Посмотрите, какие беззаботные утки. Вот эта, наглая и смелая, умрёт через две недели, застрянет в городской канализационной турбине, а эта…
Никита не выдержал, повернулся к ребёнку, хотел заорать, но не получилось, просто громко произнёс:
– Ты начитался книжек, вундеркинд? Ты кто такой и откуда знаешь про Лизу?
Ребёнок снял очки, лучи солнца упали на его курносый нос, лицо сияло светом, книжники скажут, что это был фаворский, но Никита не был книжником. Промолчал.
А мальчик невозмутимо продолжил:
– Я всего лишь хочу вам помочь. И моя помощь начинается с ответа на простой вопрос.
– Какой? – Никита улыбнулся.
– Простой: вы в ангелов верите?

3.
Бывают ситуации, когда вот – бам! – И всё понятно! Озарение! Появляется яркая, резкая мысль, буквально из ниоткуда, как снег на голову, как яблоко на голову Ньютона.
В этот обычный осенний день наконец-то Никиту осенило.
«Ангелы!? Господи, как я сразу не догадался! Он знает про Лизу! Это же ангел-хранитель моей дочери, такой милый, в сиреневых, как кусок неба, шортах. Боже! Как я сразу не со-образил! А где же тогда его крылья? Да! Конечно же, разумеется. Крылья скрыты рюкзаком. А нимб? Так нимб невидим, для смертных, это понятно. Мы крестили Лизу, когда ей было два года, всё сходится: после крещения к детям приходит ангел-хранитель, садится на плечо или на лямку портфеля, или на ободок её настольной лампы (в виде жирафа, как у Лизы), или на алюминиевую рамку больничной кровати. Ангел Лизы, Господи, её хранитель, сидит рядом со мной».
Никита смотрел на мальчика, а он достал из кармана хлеб, раскрошил и начал кормить красноглазых с чёрной шеей, не оборачиваясь, продолжил:
– Лиза любила читать, знаю, любила. На кону: последний день вашей дочери.
Никита достал сигарету, зажёг, закурил, выбросил, предварительно смяв и так сморщенную уже пачку сигарет. В чугунную урну-чашу. Не промахнулся. Посмотрел на стыдливые тучи за горизонтом, стало как-то необыкновенно легко, божественно легко. Подул невесомый ветер, листья на асфальтной тропинке сжались, скукожились, съёжились и превратились в пепел. Мгновенно. Солнце исчезло, настолько быстро, что восприятие времени перестало быть прерогативой нормального человека.
Красивый фокус (фокус?) окончательно развенчал сомнения Никиты.
– Что необходимо сделать?
– Смысл нашей встречи простой. Только что, буквально 10 минут назад она загадала же-лание: прожить последний день так, как Лиза из романа.
– Из какого романа?
– Из её любимого романа. Никита Владимирович. Я на многое способен, но не на всё. Те, кто дольше меня – способны на большее. Поверьте, ваша дочь выше нашего разговора. Не я властитель её судьбы, а вы. Что необходимо сделать? Из какого романа? Из её любимого романа. Там Лиза, сестра старухи, умирает. И я обязан это желание исполнить. Это вам мой намёк, как переводчику редких языков. Понимаете?
Никита всё понял. Мальчик встал, поправил рюкзак. Изрёк:
– Но взамен попрошу малость – ваши крылья.
– Крылья?
– Крылья.
Мальчик смотрел на Никиту.
Никита прищурился на окаёмку появившегося солнца. Посмотрел на больницу.
– Во-первых, у меня нет крыльев. Во-вторых, объясни, почему я должен верить в этот несусветный бред?
Никита не успел сформулировать «в-третьих». Небо затянуло сизыми тучами, тяжёлыми, но не ноябрьским свинцом. Листья на деревьях скорчились, мгновенно упали, усыпав землю разноцветием; ветки медленно наклонили свои тела к земле; озеро покрылось сначала инеем – и вмиг! – центростремительно острые белоснежные кинжалики сковали прудик льдом.
И пошёл снег…

4.
– Это для вас убедительно?
Белые кляксы облаков медленно, но уверенно затягивали синее пространство; солнце трусливо тянуло лучистые руки сквозь мрачную тучу. Странно, но в эту минуту он решил воспользоваться этим нелепым шансом.
– Ну, что, по рукам? Мальчик протянул свою худую, но поджарую руку.
Никита не спеша дотронулся до ладони ребёнка, сжал. Какая-то неведомая сила расцепи-ла рукопожатие. Подул странный ветер, Никита встал, развернулся и направился вдоль кленовой аллейки. Мальчик лукаво произнес вдогонку:
– И не пытайтесь улизнуть! Ангелы не терпят обманов.

5.
Никита зашёл в подъезд, на лестничной площадке стоял металлический запах наглых велосипедов и пыльных детских колясок. Зашёл в квартиру. Лиловые обои возле входной двери Порфирий Петрович (кот), снова обгрыз (вот сволочь!): мелкие незаметные царапины раздражали, но где-то они, обои, свисали тяжёлыми гроздьями дешёвой целлюлозы. Впрочем, никакие бытовые неудобства Никиту в этот вечер не заботили.
Он понял, что надо делать.

Раскольников совсем было потерялся, схватил ее узел, бросил его опять и побежал в прихожую. Страх охватывал его всё больше и больше, особенно после этого второго, совсем неожиданного убийства. Ему хотелось поскорее убежать отсюда.

Среди комнаты стояла Лизавета, с большим узлом в руках, и смотрела в оцепенении на убитую сестру, вся белая как полотно и как бы не в силах крикнуть.

Delete…

Лизавета вышла из комнаты.

6.
Спустя пару часов он позвонил издателю.

7.
– Да, Никита…
– Коля, привет. У меня для тебя две новости, одна плохая, вторая хуже первой. Не буду ставить тебя перед выбором. Первая новость: перевод готов. Вторая: ты должен напечатать книгу сегодня. Вышлю через час.
Где-то на краю Африки недоумевали.
– Никита, к чему такая скорость?

8.
– Это важно. Сделай…
и положил трубку.

2 (второй)

Следующий день был обычным, не солнечным, немного пасмурным. Дожди лениво дырявили зонтики куда-то вечно спешащих прохожих – скучный август копировал июль. Девочка, возможно, её звали Лиза, но это вряд ли, в дождевике, похожем на чертополох, кормила уток и голубей. На заднем фоне было без перемен: скучная больница, не жёлтые кирпичи и унылая крыша, на которой торчали металлические антенны-цапли.

Обычная двухэтажная психиатрическая клиника.

Никита вышел из палаты в застиранной пижаме, подошёл к пруду, посмотрел на дочь. Дочь?
Мальчик уже сидел на скамейке.
– Хорошо вы поработали сегодня ночью, Никита Владимирович. – усмехнулся.
Господи.
– Это что было со мной реально? – Никита похлопал ладонями по карманам, но вспомнил, что курить бросил четыре года назад.
Мальчик опять засмеялся.
– Обожаю биполярных поэтов-шизофреников, несмотря на то, что моё любимое расстройство было, есть и останется тщеславным. Да, Никита, вы всё это себе сами насочиняли. Справедливости ради, отметим: не без моей помощи. Нет у вас никакой жены, никакой вы не переводчик, нет у вас редакторов в Африке.
– А…
– Ах, да, дочери у вас тоже нет и никогда не было.
Никита посмотрел на девочку, которая кормила птичек…
– Но, неужели всё это было плодом… моей… фантазии… всё?
– Ох, да, извините, забыл сказать, сделка с душой была реальной. Чем слабее крылья, тем проще для меня. Извините, но преступление – налицо, наказание – неотвратимо! Полетели?.. Мальчик, «ангел», криво оскалился:
– Там, у нас тоже летают…
И растворился… Как сигаретный дым, в 19:47, плюс-минус.

Никита не сопротивлялся, сделал пару шагов и тотчас исчез в мареве дождя, который на сегодня синоптики не прогнозировали. Впрочем, возможно, и прогнозировали, но Никита вчера удалил приложение «Погода».

Британские учёные пришли к выводу, что коты считают людей…
---------------------------
Вчера умер мой кот, большой кот.
Откинул хвост, отправился в могилевскую губернию, отошёл в лоно Авраамово. Не зря целый день покрапывал дождь, скромно и бескровно обращаясь в лужи. Накануне сумерек небо окрестилось радугой – символично.
Он, мой большой кот, действительно был очень здоровым, больным, но здоровым. Неуклюжим, как слон в известной лавке, пахнул вечно странными ароматами, резкими, неестественными, – разил улицей. Он был серого цвета, дымчатого, цвета мыши. Хотя мышей он не любил, что странно, все коты любят мышей, а большие коты должны любить больших мышей. Ох, нет…
Я подобрал его девять лет назад возле дома, который стал моим домом. Он сидел на скамейке, я возле.

Вчера умер мой здоровый большой кот. Его забрали другие большие коты, они приехали на большой машине с красным крестом. Я, мяукнув, запрыгнул на подоконник, вылизал хвост, посмотрел в окно. Сел ждать его, он вернётся, он всегда возвращался…
---------------------------

…большими котами

1.

Эта история произошла со мной давно, мне было 14 лет. Плюс-минус. В мае, когда лето буквально стучится во все школьные окна, когда каникулы обретают зримые каштановые черты, омрачает лишь один факт: бесконечный список книжек, который необходимо прочесть, – приблизительно тридцать. Обычно я успевал проглотить 10-12 – среднестатистический показатель отличника-очкарика любой школы. Но тем летом я прочитал только одну, вторую пролистал.
Просто тем летом было не до книжек,
я убил много людей, вроде, 11.
Давайте расскажу, как это было.

1 июня того года
За окном стояла приличная погода, впрочем, сумею ли я описать состояние первого летнего дня лучше, чем это сделали классики за много лет до меня? Нет, конечно, же. Обычное сизое небо, потускневший малахит лесов, дороги, взятые в плен подорожниками, и бесконечная желть – не желчь! – одуванчиков. И далее – слова, слова, слова, точнее, а в современном контексте – бла-бла-бла….
Благодать!

2 июня
В мою комнату зашла мама, в ситцевом палевом платьице, сказала коротко:
– Папа умер.
Я не поверил своим ушам. Впрочем, лучше бы поверил, – спустя пару дней меня отправили в детский лагерь. Лагерь находился в живописном месте. Здесь необходимо уточнение: в живописно-ужасном месте. Целебный сосновый воздух, туалеты на улице, комары в комнате. Зубы чистили не утром, а вечером, перед дискотекой. Конкурсы, игры, дела и мероприятия. Знаете, чем отличаются дела от мероприятий в лагере? Дела – это когда дети что-то делают вместе со взрослыми, а мероприятия – когда только взрослые. У нас были мероприятия.

4 июня
Мои вожатые – симпатичная Роза (фамилию Розенкранц она, почему-то, стеснялась афишировать) из политехнического института и не симпатичный Илья (в компьютерных играх он прятался под ником Ильденстерн) – меня не любили. Вечно придирались к плохо заправленной кровати, вечно будили меня раньше графика подъёма, вечно находили пыль во время моего дежурства. И находили там, где она, по сути, и быть должна. Отмечу странное обстоятельство: спустя пару дней, плюс-минус, мой сосед по лагерной койке, Лёха Шепиров, прислал странное сообщение. В нём утверждалось, что Роза и Илья найдены мёртвыми. Меня этот факт даже обрадовал. Ненадолго, мама и папа с детства учили меня уважать чужую смерть. На отряд поставили новых вожатых. Лёха по этому поводу, философски, съязвил: «Есть много в этом лагере вожатых, о ком сказать мы можем только матом».

6 июня
Ночью приснился отец. Сказал, что его брат Коля – плохой. Странный сон, Завтра дежурить по столовой спозаранку, а тут такое…
8 июня
Достало всё. Ночью с дружком из соседнего отряда свалили за территорию лагеря, покурить. Спустились к речке, прошлись по берегу, очутились на местном кладбище. Нет ни-чего страшнее в лагере – ночью оказаться на деревенском погосте. Юрик – так звали дружка – достал бутылку рома (дешёвая фигня с пиратским черепом на этикетке), выпили треть, но страх не исчез. Причём страх зиждился на сомнениях – зачем мы это делаем? Было страшно и совестно одновременно. Трындели о том, о сём.
Вдруг мы увидели странную тень, которая спустя минуту материализовалась в фигуру сторожа. Дали дёру. Увы, Юрка попался, бедный Юрик…

9 июня
Ночные приключения наш старший вожатый замял. Я спал до обеда, проигнорировал все режимные моменты. Спал сахарно и видел сны, в которых, слав богу, отца не было. Проснулся где-то в 12 – кто-то стоял за дешёвой занавеской. Я спросонья тыкнул вы него лыжной палкой. Убил…

10 июня
В лагере я влюбился в странную, но очень некрасивую девочку Олю. После рядового вечернего мероприятия (не дела), на дискотеке, Оля пригласила меня на танец. Оля вела в танце, но вела себя крайне необычно. В подтверждении этой необычности не мои сомнения, а обычный факт: Оля после дискотеки пошла к речке и утопилась. Меня не предупредили, что у неё было посттравматическое стрессовое расстройство, у неё, тоже умер отец. Оказывается, мы, двое, сошлись на острове слёз: что по этому поводу думают психологи? Два человека, у которых умирают отцы, влюбляются друг в друга…

11 июня
Ничего такого не произошло. На спортландии убил брата Оли, Лёню. Айм сори…

13 июня
Радостные события в лагере ограничивались родительским днём. Приехала мама и дядя Коля. Привезли много вкусностей: чипсы, пепси-колу, пиццу-кальцоне. Старшая вожатая пригласила местный областной театр. Труппа показала весьма посредственную пьесу, «Бесплатный сыр» называлась. После постановки пошли с мамой на местный рынок, купили дешёвой черешни. Что было не так с этими ягодами, не знаю. Но мама умерла буквально там же, на деревенской площади. Спустя пару часов мой друг Юрик сказал, что ларёк черешни принадлежал моему дяде Коле.

14 июня
Я сомневался, бить или не бить? Вот в этом был вопрос.
Спустя пару часов я убил дядю Колю. Но дядя Коля успел убить меня…

2.

– Сынок, ты чем занят? – в комнату зашёл папа.
Не сразу заметил его, я ещё был там, внутри книги.
Отложил «Гамлета».

– Читаю книжки, которые на лето задала прочитать Маривановна.
– Ты бы отдохнул от книжек хотя бы летом.
– Папа, читая, я отдыхаю!
– Может, съездим на речку, порыбачим, краснопёрок половим? Или к деду в деревню? Или в лагерь. Мама достала путёвку. Поедешь?
Я промолчал.
– Ну, как хочешь.

Наступила неловкая тишина.

Папа вышел, я открыл вторую книгу.

15 июня
Я взял топор и отправился к соседке.

Однажды один колоритный город Картин, побратим города Книг, захватили захватчики, и стало тускло в этом городе. А город и так был построен на грунте цвета болотной ряски. Новая мэрия въехала в старую ратушу, издала закон:
– Всех жителей – повесить!
Если вы думаете, что это был изуверский закон, – ошибаетесь: жителями города Картин были картины, они привыкли уже, что их постоянно вешают. Они сжились со своей музейно-пыльной участью. Обтерпелись за годы созерцания и тишины.

На площади соорудили эшафот: хороший такой, добротный, крепкий, из тридцатилетней осины. После того, как пропели третьи петухи, на площадь добровольно начали приходить картины-жители. Они не знали, что слово «вешать» имеет различные значения.

1. Она была первой, лучшей и поэтому спокойна. Вокруг неё было легко и дымно – сфумато. Она молча зашла на эшафот, остановилась, скрестила руки. Посмотрела в глаза тех, кто пришёл (тех немногих). Загадочно улыбнулась. Палач не понял её телодвижений, осклабился в ответ и сделал своё дело. В толпе стоял её отец, он держал в руках два своих изобретения, ножницы и орнитоптер, – некое подобие вертолёта. В эту минуту он хотел только одного: обрезать верёвку или чтобы его дочь взлетела. Возможно, все его изобретения, все его схемы, все его чертежи, все его картины – имели крылья. Но Лиза не взлетела.

2. Мужественно, но отчаянно подошёл к эшафоту «Апофеоз войны». Подмостки вмиг превратились в пирамиду из костей, точнее, из человеческих костей, точнее, из черепов. Осины обратились в обугленные деревья, город – в раскалённую степь. Буквально на миг. Слетелись птицы. Точнее, вороны. Точнее, мёртвые птицы. Отца «Апофеоза…» не было, он погиб несколько дней назад, корабль, на котором он находился, подорвался на мине. В предсмертной записке он успел сообщить: «Я всю жизнь любил солнце и хотел писать солнце. И после того, как пришлось изведать войну и сказать о ней своё слово, я обрадовался, что вновь могу посвятить себя солнцу. Но фурия войны вновь и вновь преследует меня». Записку нашёл какой-то мальчик (Андрей?), он, посмотрев накануне телевизор, он не поверил словам руконаложника. И выбил нижний череп. Пирамида-дженга скатилась к чертям…

3. Навеселе и с песнями подкатили к площади два жителя города, картины, то есть. Одна ещё с лета подготовила сани, вторая ещё с зимы – телегу. Обе привыкли к казни с детства. Их отец, оказывается, тоже Василий, в это время покорял Сибирь через Альпы.
В санях сидела боярыня. Она, с цепью на вые, сложила длань в двуперстие. Совсем недавно – тайно! – постриглась в монахини, поэтому была одета во всё чёрное. В дорогое, но чёрное. А в телеге сидели служилые люди, солдатики, стрельцы, где-то семь их было. И тут такое, – сани столкнулись с телегой! Бабах! Мальчик, который в это время лепил снежки, строил снежную крепость, застыл на миг: он увидел, как сани и телега врезались в эшафот. Впрочем, всё закончилось весьма благополучно: умер только палач.

4. Подъехал на велосипеде «Чёрный квадрат». Посмотрел на петлю. Подумал о том, что трисекция угла и удвоение куба является одной из самых известных неразрешимых задач наряду с квадратурой круга. Припарковал велик, замкнул колесо пластиковым овальным замком. Остановился, посмотрел на пока ещё круглое солнце. Так и не придумал, как вписать себя в овал. Достал стекло, перерезал себе вдохновены. Умер, затем, осмелев от этого, отважно ринулся на эшафот.

5. Свежая новость, nouvelles. Недалеко от Вокзала Сен-Лазар, в паре сотен метров от свежеиспечённого эшафота-guillotine, два француза, завтракая на траве, подрались из-за буквы.

6. Небо стало кроваво-жёлтым, слоистым и волнистым, словно кто-то в жуткой голодной экспрессии ломкими пальцами разорвал кусок ветчины. Озеро превратилось в омлет, мост над озером – в чёрствый и бесконечный ровно срезанный ломоть хлеба. В озере только что утонула радуга. На мосту были трое, один что-то тихо говорил, два остальных молчали. В это время тот, кто тихо говорил, увидев эшафот, начал кричать. Он начал кричать ещё громче, когда понял, что кричит. Волнообразные линии пейзажа, закруглённые контуры головы, широко открытый рот, широко открытые глаза. Не дошёл «Крик» до эшафота, умер от голода. И такая версия, точнее трактовка, вполне возможна…

7. На эшафот сели птицы – воробьи, сороки, стрижи, грачи; последние, впрочем, очень скоро улетели.

P.S. А за углом буквально вчера заброшенной церкви стояла старушка «Троица». Она просила милостыню и молилась. Мальчик по имени Андрей не нашёл в своих карманах копейку, бросил рубль…

Бывает так, что одно место, ничем не примечательное, умеет соединить случайных людей на карте судьбы:
тех, кто должен жить, но умер,
и тех, кто умер, но должен был выжить.

Так. Давайте попробую начать рассказ сначала.

Бывает так, что остановка, обычная автобусная остановка на карте заурядного городка, в один прекрасный осенний банальный вечер изменит всё, предположим в…
---
19:32
Водитель «Скорой помощи» (реальный флегматик, бывший терапевт, такое бывает) припарковал машину возле остановки, подъехать ближе к городской больнице у него не получилось: наводнение помешало – канализация непрямых сбросных вод накрылась медным тазом, затопило всё, несколько ручейков добежало и до остановки. Водитель, не торопясь – а к чему торопиться? – вышел из кареты (в принципе, лихач проехал бы). Позвонил реальному терапевту, но бывшему другу.
– Саня, мы рядом, стоим возле входа, во двор заехать не можем, тут потоп вселенский. Что?.. да, я пытаюсь быть спокоен… спокойным… какого хера я не могу подъехать?..
Саня был более рациональным.
– Что с больным?
– Что? не знаю… похоже на геморрагический инсульт… вроде, ты у нас доктор, тебе все карты в руки, тебе решать… Он концы откинет, если ты не явишься, там буквально не минуты, а секунды на кону. Алло? Давай быстрее. Иначе окочуриться прямо на останов-ке.

19:33
Саня, точнее, Александр Иванович, по странному стечению обстоятельств, в это время стоял на остановке. Стоял давно – на дне чугунной урны скучая, умирали четыре окурка – а Саня не был заядлым курильщиком. Вкруг остановки торчали серенькие девятиэтажки, в окнах некоторых уже мерцал ещё сиреневый цвет сумерек. Александр Иванович, который, кроме прочего, был ещё и ветеринаром по отцовской линии, огляделся. Мимо мелькали автобусы, они медленно подъезжали-уезжали, раскрывали свои двустворчатые двери-рты, захватывали прохожих и быстро превращались в точку. Саня, Александр Иванович, не зря выкурил четыре сигареты: буквально час назад он пересолил греческий салат. Девушка, причина испорченного салата, назубок знала маршрут автобуса №3. Он искал её более месяца, он изучил все карты города, он знал, что она работает водителем городского транспорта, он ежедневно приходил на остановку с надеждой увидеть её. И вот, он увидел…

19:34
Её звали Светланой. Она 12 лет работала шофёркой городского автобуса, водителем, хотя¸ судя по внешнему виду, – водительницей! Она не любила юбок, просмоленный и пропитанный октановым числом комбинезон для неё был идеальной одёжкой. Она не знала, что такое декоративная косметика и мицеллярная вода. Но, парадокс в том, что она меч-тала об интеллигенте: враче, учителе, инженере – не важно. Не о принце на белом коне. Нет, иные принципы волновали. Она мечтала о мужчине, который, в прекрасном просмоленном и пропитанном октановым числом пиджаке, однажды преподнесёт ей агатовое кольцо. Подъезжая к остановке «Поликлиника № 7», она заметила его. Он сидел на синей скамейке и курил свою четвертую сигарету. В это время…

19:34
…из салона автобуса вышел профессор. На скамейке ещё сидел студент пока ещё 3-го курса. Неклетчатое драповое пальто цвета ушедшего века тихо присело рядом с рубашкой и джинсами, которые в эту минуту выбросили четвёртую сигарету в пепельную урну. Студент проклинал свой экзамен, проклинал того, кто в зачётку поставил «два». И вот, их взгляды встретились… Их взгляды встретились, но тотчас прервались риторическим во-просом местных ценителей районных границ:
– Хэллоу, папаша, классный прикид! – нечто наглое, семнадцатилетнее нависло над драповым пальто. Профессор обернулся, тотчас другой ценитель моды вырвал из кармана драпового пальто очкарика смартфон-андроид, дал драпу.

19:34, 35 секунда.

Минуты обернулись секундами – время спешило. Студент, который сидел на синеватой скамейке автобусной остановки понял, что это его шанс. Всего лишь банальная подножка вернула профессору его айфон.

…в 19:36 на остановку подошёл худенький мальчик с собакой. Собака, кстати, почти не живая, пушистая такая, с языком, высунутым языком, туда-сюда болтающимся, бубликом свернулась на руках мальчика. Жить ей оставалось, скорее всего, немного…

...в это время, Александр Иванович, который, кроме прочего, был ещё и ветеринаром, по отцовской линии, высматривал свою любимую.
Он увидел больного усатого зверя, достал аптечку. Зверь замяукал.
---------

В этой истории все ушли ни с чем (кто-то даже умер).
Просто всё происходило в одно и то же время не на остановке,
а на остановках…

22:33. Остановка, синяя скамейка.
Бездомный собака смотрел на бездомного кота…

Я шёл за медсестрой. Её каблуки отчётливо отбивали куплеты известной арии, но боюсь, не вспомню какой. Чёрный планшет, который она зажала левым локтем, на фоне белого халата напоминал медвежий нос.
В этой больнице правил холод.
– Вам сюда.
Медсестра приоткрыла дверь палаты. Лихорадочно щёлкая по затылку авторучки, медсестра продолжила:
– Заходите.
Зашёл.
В палате было 5 кроватей, крови не было.
Расположение кроватей напоминало плашку домино: четыре мебели касались стен, в центре комнаты стояла изящная раскладушка, на ней бойко спал Дрезден. Он лениво посмотрел на меня, отвернулся, достал из отщербленной тумбочки краски, альбом. Отложил альбом, открыл книгу, «Бойня номер пять…».

Ближе к окну, слева, на матрасе (точнее, на татами), нервно дёргаясь, застыл Хиросима. Уткнулся в подушку, вышитую серыми журавлями, не обратил никакого внимания на меня. Ниже, то есть, слева, в углу, на обычном матрасе, наполненном бамбуковыми листьями, лежал Нагасаки. Он был повежливее. Привстал, его тень на стене была менее галантной. Фотография девушки с пандой, прикреплённая двусторонним скотчем к свежим обоям, отклеилась.

Вот, кто меня поприветствовал по-братски, с южным колоритом, даже не-много привстал, Герника (кровать справа). Из-под одеяла торчала голова мёртвой лошади, абрис которой, скорее всего, напоминал быка. Под кроватью лежала рука, рука сжимала цветок. Она, рука, протянула цветок, я взял.

Я бросил вещи на кровать справа, в нижнем углу. На картонке больничного изголовья кто-то уже успел написать первую букву моего имени (неразборчивое М). Как они узнали?

Тотчас медсестра добавила дату: апрель, 2022.

За окном выпал последний снег. Белые медведи беспечно играли, ползали по осенней мёртвой листве, катались на качелях. Впрочем, возможно, это была всего лишь фантазия: какие могут быть качели в это апрельское время?

Май, тихий пляж возле такого же океана, на пляже - жёлтый песок, ленивый и мелкий, будто кто-то случайно разбил огромные песочные часы и рассыпал его неслучайно. Он разделял бесконечную воду и утлый ряд дешёвых бунгало, в одном из которых жил писатель.
Писатель смотрел в двустворчатое окно на двустворчатых моллюсков из своего пляжного домика, двери доверяли морю, даже крыши были направлены не на небо. Кроме мидий на песке лениво умирали пятиконечные беспозвоночные, иглокожие звёзды; резвились восьминогие крабы, трёхкрылые рыбы учились не плавать, летать. Обычная арифметика моря. Писателя этим утром волновала не химия слов, а именно арифметика.

И вот почему.

Он решил поучаствовать в литературном конкурсе. Бывает такое у старых писак: чешется необходимость убить в себе сомнение: гениям хочется быть гениями не только вчера, но и сегодня. Сегодня даже больше, чем вчера.

Условия конкурса были весьма лаконичными, весьма: «Напишите короткий рассказ. У вас всего лишь четыре слова».

Писатель зашёл в свой соломенный кабинет, встал за конторку, творить сидя он не любил. Посмотрел по сторонам, на козетке спали Гертруда Стайн в обнимку с шестипалым Черчиллем. Они тоже любили море, что странно. Под конторкой стояла она, деревянная, инкрустированная тростником, но чистая, на её дне лежали обёртки конфет и кошачья шерсть. Писатель решил сочинить короткий рассказ про неё.
…
Самое нужное творение для писателя.
Зачеркнул. Банально.

Она впитывает в себя все известные закономерности случая.
Зачеркнул. Превышен лимит слов.

Она – точка на пунктирах жизни.
Зачеркнул.

Она – колумбарий для умерших сигарет.
Докурил сигарету, затушил, неохотно, но зачеркнул.

Куплю урну. Новую не предлагать.

Нервно зачеркнул. Нервно вышел из дома. Лунная дорожка соединилась с деревянным пирсом. Океан стал ещё тише. На берегу валялся мусор. Среди мусора писатель увидел детские сандалии. Докурил сигарету, вернулся в дом. Стайн и Черчилль, вяло помахав хвостами, надменно свалили на террасу. Перечитал текст, смял бумагу и бросил туда, в ту, о которой пытался написать максимально короткий текст, – условие конкурса.

Спустя несколько часов он написал одно слово.
Куплю…
Зачеркнул, достал «Амароне де ла Вальполичелла». Написал:
Продам
Зачеркнул, написал:

1. Продаются.

Спустя месяц, отправив в мусорную корзину приблизительно 1 килограмм бумаги, истратив три авторучки, он напишет второе слово:

2. Детские
Через 124 года, буквально накануне смерти (писатель проживёт долгую жизнь) он сумеет настрочить третье слово. Можно представить, сколько вариантов было начерчено и зачёркнуто, писатель как-то решил подсчитать: для создания третьего слова он перечитал 40 тысяч книг, перевёл 4 тысячи словарей на язык, понятный ему; он стал самым известным полиглотам за всю историю человечества, он в совершенстве знал испанский и мага-хи, изучил португальский и чхаттисгархи, эсперанто и игбо. Так вот, изучив все языки мира, он попробовал робко сумел нацарапать:

3. Ботиночки
И умер.

Писатель продолжит искать четвёртое слово, несмотря на такие мелочи как дождь и собственную смерть. Спустя пять миллиардов лет (плюс-минус миллион лет, просто кален-дари уже никто не печатал), Солнце расширится и поглотит Меркурий и Венеру. Раскаленная атмосфера красного гиганта съест и Землю. Вокруг маленького Солнца будут вращаться останки уцелевших планет: Марса, Юпитера и Сатурна. Солнечная система будет представлять собой холодные планеты, вращающиеся вокруг маленькой холодной звезды. Писатель выйдет на пляж и обратит внимание на то, что пляжа нет. А на небе за-метит рождение новой звезды, свежей, никем не виденной, муха на неё не садилась. Напишет четвёртое слово:

4. Неношеные
Спустя некоторое время – время умрёт. Останется только пространство – да и то ненадолго. Писатель выйдет из своего бунгало, подойдёт к тихому океану, сделает из ладоней нечто вроде песочных часов, зачерпнёт сухой песок, пропесочит свою работу, поправит мысленно знаки препинания и поставит
.

Затем скомкает текст и бросит в чёрную дыру (всё, что останется от мира), она удивительным образом была похожа на
урну…

Однажды один фантастический город-град захватили захватчики, и стало очень-очень холодно-холодно. Очень холодно! Жители города страдали, их лица краснели не от стыда, – от тени горящих щепок, соломинок и дров. Безмолвно отражались в зеркальных зрачках жителей города-града искры.
Когда горожане сожгли последние дрова, запасы угля, мёртвую бумагу и сухостой – немного стало теплее. Захватчики сказали, что надо сжечь домашних животных, а домашними животными в этом городе были книги. Да, вот такой вот это был странный город, вместо кошек там были «Кошки на раскалённой крыше», а вместо собак – «Каштанки».

Вот такой вот город, по улицам бродили книжные коты, собаки-рассказы, а вороны-романы весело скатывались с покатых куполов пока ещё не уничтоженных церквей. Где-то далеко, в одном сознательном городе стало очень холодно, поэтому ответственные книги, не дожидаясь законов, сами себя решили сжечь. Просто в этом городе домашние животные-книги ужасно любили своих хозяев.

1.
«Кошкин дом» первой подошла к костру, посмотрела на небо, по небу летало облако. Оно напоминало кота. Книга громко сказала облаку:
– Попросите их, Василий, чтобы вещи сохранили.
Кот-облако безучастно проплыл мимо, виляя перистым хвостом
туда-сюда,
туда-сюда,
туда-сюда.
– Бесхарактерный какой-то, – подумала «Кошкин дом»… И шагнула в жар.

2.
Костёр был сооружён возле гостиницы. На площадь въехала рессорная бричка-книжка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, – словом, все те, которых называют господами средней руки. Но из брички вылезли две дамы, одна, живая такая, а вторая, её старшая сестра, первой подошла к костру и сказала:
– Опять в костёр?
Впрочем, умирать живому телу с мёртвыми душами – гораздо легче…
Постояли у костру, первая дама небрежно так сестру толкнула:
– Извини, – говорит, – душа моя, так велел автор Николай…

3.
Подошёл молодой такой комикс-штурмовик, скороговорочно произнёс: «всякое-искусство-совершенно-бесполезно-совершенно-бесполезно-бесполезно-бесполезно», бросил в костёр серый портрет какого-то серого господина. И пока синее пламя лизало и превращало в пепел старую бумагу, лицо юного штурмовика испещрялось морщинами, они маленькими змеинками расползались по всему лицу служаки; а его волосы мгновенно стали светлее первого снега. Обернувшись в старика, штурмовик успел увидеть единственную несгоревшую страницу книги, на которой было написано: «Трагедия старости не в том, что человек стареет, а в том, что он душой остается молодым»... Штурмовик умер раньше, прям на мостовой, а книжка ещё горела.

4.
Одна книжка в 19:84 по местному времени бесстрашно шагнула в костёр.

5.
Она приехала на трамвае.
Да, кстати, необходимо отметить первую странность этого страшного майского вечера. Сухой туман был раскален, аллея была пуста. Судьи были разными. Один из них был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Кот с именем африканского зверя.
Невозмутимо толкнул книжку в костёр… Словом – иностранец, что с него взять…
Она успела произнести: «Рукописи не горят».
И сгорела…

6.
Пришла белая дама со своим вечным питомцем. Мальчик, похожий на домашнего умку, держал в руках кубики, в его глазах не было фальши, нет, – его глаза были фальшивыми. Белая дама поцеловала своего питомца. И бросила в огонь. И сказала при этом:
¬– Больше не буду целовать тебя, – сказала она. – Не то зацелую до смерти. И он забыл и сестру, и бабушку, и жизнь… Когда сгораешь, больше всего мечтаешь о домашнем тепле.

7. Было много ещё… Последним пришла королевская книжка. Сказала: «Ты навсегда в ответе за того, кого приручил». И шагнула в костёр. А палач, хитрый такой лис, немо подбрасывая ветки в огонь, добавил:

слова только мешают понимать друг друга

8. А за углом одна книжка-собачка испанской породы, с длинными ушами, пушистым хвостом в виде трубы и большими выразительными глазами, наблюдая всё это, ничего не сказав, сама нашла лодку, уселась и начала плыть против теченья реки, отплывая от места казни к месту казни всё больше, в час на саженей сто…

Однажды в одном фантастическом городе все жители ушли на сказочную войну. Даже дети и старики, даже калеки, да что калеки, – коты домашние и собаки бездомные – все ушли на войну. Птицы тоже по осени улетели из этого города. На войну.
Микробы свалили на битву. Все ушли на фронт.

Остались только книги.

Библиотеки специальным указом министра О!Барона преобразовали в воодушевлённые комитеты, вооенкоматы то есть. Книгам выслали весточки-закладочки, кому-то прямо на ляссе приклеили, кому-то молча засунули меж страниц, а кому-то прислали по почте. Книги вели себя по-разному: кто-то лживо согласился, кто-то честно солгасился…

В библиотечном вооенкомате дела обстояли так.

1. Зашла книжка, левая, в штиблетах, свернула свой непромокабль, начала орать, что ружья англосаксы кирпичом не чистят, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся. Надеялась, что у ней в бумажных волосах найдут насекомых, аки вшу, или блоху, на худой конец; попыталась откосить, – не получилось. Всучили косой повестку, она достала мелкоскоп замест очков, прочитала. Поставила крестик, левша.

2. Юноша, американский, сам записался. Худенький такой. Незрелый. А признак незрелости, как известно, желание умереть за правое дело, а признак зрелости – жить за правое дело. Сотрудник вооенкомата указал на дверь слева. Юноша-книга ногой, сдуру, открыл door. За столом сидела женщина с косами цвета майской пшеницы. Спросила:
– Что думаете про атомную бомбу?
Юноша, не ковыряя в носу, переминаясь ноги с на ногу, ответил:
– В общем, я рад, что изобрели атомную бомбу. Если когда-нибудь начнётся война, я усядусь прямо на эту бомбу. Добровольно сяду, честное слово!..
Он ещё не знал, что умрёт через две недели над пропастью во ржи.

3. Очередь.
– Куда прёшь, сволочь?!
– Мне только спросить – скромно произнесла «Камо грядеши».

4. Одна призывница, получив проклятую бумажку за номером 451, достала спички. Она-то знала температуру, при которой воспламеняется и горит бумага.

5. Зашла дама в гамурре, средневековом платье – со шнуровкой спереди.
– Вам чего, уважаемая?
Дама слегка взмахнула рукавами-буфами.
– Любви, что движет солнце и светила…
Вооенком ухмыльнулся:
– Не надо ломать комедий, дорогая…

6. Детская книжка пришла, постучала в плексигласовое окошко, просунула документик, наивно моргая деревянными ресницами. На метриках в обложке из ослиной кожи ребяческим почерком поверх фразы «Свидетельство о рождении» было накалякано: «Военный билет».
– Фамилия?
– Соловьёв!
– Сколько лет?
– Воооосемнадцать мне уже.
И тотчас некая часть лица стала немного длиннее…

7. Зашла некая книга в старом переплёте. Подошла к окошку. Служивый там, разговаривая по телефону, одновременно что-то записывая, молча глянул на вошедшую, изрёк:
– Вам кого? – изрёк не глядя, продолжил что-то писать, кому-то звонить, чего-то делать.
Книга тихо произнесла:
– Сын мой! Не берись за множество дел: при множестве дел не останешься без вины. И если будешь гнаться за ними, не достигнешь, и, убегая, не уйдешь. Иной трудится, напрягает силы, поспешает, и тем более отстает.
Служивый ответил:
– Станьте в очередь, уважаемая, возьмите талончик. Не ваше время сейчас.
А книга ничего не ответила, лишь открыла страницу, 3. 1-2, 5, 8:
– Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать… время разрушать, и время строить… время разбрасывать камни, и время собирать камни…
Судьба книжки весьма печальна, как суета сует: с неё сняли кожу (обложку), страницы сожгли, а внутрь напихали всяких максим целлюлозных и отправили на фронт.

8. Накануне одну книжку убили. Прямо в очереди. Она упала и уже лёжа, размышляла, смотрела в потолок:
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», – подумала она и упала на спину. «Как тихо, спокойно и торжественно…». По небу-потолку ползли облака. «Как же я не видела прежде этого высокого неба? И как я счастлива, что узнала его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава богу!..». И умерла, проклиная войну и мир…

9. Вчера один роман, поджарый, возвращаясь с работы, открыл двери квартиры. Под ноги упал аккуратный листик, – повестка (сотрудник вооенкомата неловко и наспех засунул её в дверной проём, – он минут пятнадцать на пролёте этажном искал почтовый ящик – не нашёл). Роман прочитал текст, не рвя, скомкал листик, про себя подумал: «Прощай, оружие!».

10. Возле кабинета главврача подрались «Окаянные дни» и «Дни Турбиных». Главврач, Иван Денисович, лично разнимал дерущихся.

11. Зашли двое, мать и её дочка, с оторванной лапкой (когда начались бомбёжечки, её уронили).
– Не брошу, сказала, мать, – вместе уйдём.

12. А за углом, спрятав топор, глядя на всё это, нервно курила

«Преступление и наказание».

(правдивая история)

Актёр сидел дома, старый, как слово. Смотрел в окно, а куда ещё? На окладах настенных фотографий умерла пыль. Точнее, умирала. В комнате было тихо, громче всех трезвонило зеркало, но трезвонило прекрасно! Поди сыщи сейчас в московских квартирах трельяж – днём с огнём! – а в однушке Георгия Францевича стеклянные амальгамы скрипели громче всего. Трельяж был куплен за гонорар от роли старого конюха, господи, сколько вечностей это было назад?
Обычно старость на картинах модных художников одинакова: резкие скулы, покатые морщины, заросшие тропинки в парикмахерские и протоптанные дорожки в баню (по субботам, с 18:00) и ненависть к небу. Старые актёры не любят небо, чем старше становишься, тем сложнее поднимать голову вверх. Небо напоминает старым актёрам сцену: вздыбленные облака кулисной пыли, радужные софиты, зелёные тени падуг, тихий гром колосников, яркое солнце рампы. Старые актёры души не чают в окнах, но равнодушны к небу, парикмахерским и трельяжам.
Но сегодня утром Георгий Францевич проснулся с любовью к небу. И к парикмахерским. И к трельяжу.
И пошёл на кухню делать завтрак. На сковородке, старой как пыль, Георгий Францевич аккурат разместил три яйца – мастак! Накрошил лучка, накромсал колбаски. Готовое и ещё шипящее блюдо деревянной шумовкой тихо извлёк в тарелку. Развалившись в старом кресле, включил телик, ламповый. Сегодня Георгий Францевич был счастлив. И вот почему.
За три дня до 85-летия его пригласили выступить перед детьми. Там, по странному совпадению, было 850 мест (какой-то ангел насмешки дорисовал нулик). На афишах города пестрела серая надпись: «Сегодня выступает лучшая Баба-Яга нашей родины!». Актёр был докой гротеска, его дребезжащий голос, переходящий плавно в сопение, больше всего нравился режиссёрам русских сказок. Он знал, что его Баба-Яга – лучше всех. Так оно и было.

Восьмидесятипятилетний актёр, зная, что в зале будут одни дети, придумал план! Накануне зашёл в ближайший магазин канцелярских товаров, накупил школьных альбомов для рисования, разрезал их пополам, на каждом листе цветными карандашами нарисовал летящую в ступе Бабу-Ягу. Он просто хотел оставить подарочек каждому ребятёночку.

Он рисовал несколько дней.
Восемьсот пятьдесят рисунков на четырёхстах пятидесяти альбомах.
И сегодня утром Георгий Францевич Милляр накрошил лучка, накромсал колбаски, достал старенький, но аккуратный костюм, пригвоздил галстук-бабочку и сел ждать звонка.

Но никто не позвонил.
И никто не приехал…
То ли концерт отменили, то ли просто забыли.

Он покинет свою квартиру-мир навсегда через четыре года.

Друзья, коллеги, родные утверждали в один голос: он ушёл без обид…

1
Никакого света в камере не было, а камера была идеальной: щелистые стены без единой царапины, мятный пол, окон (и, соответственно, решёток) тоже не было – демократичный проект безумного архитектора-либерала. И двери отсутствовали, если, конечно, не считать дверьми этот потолочный люк.

Нас осталось двое, остальных казнили.
Мы сидели в прямоугольной тюрьме. Каждый из нас знал, что умрёт, рано или поздно, сегодня или завтра. Время остановилось, как январская река.

2
Двери-люк распахнулись – в камеру резко и нагло втиснулось небо, на редкость синее.
Стало ясно: это конец. Мы знали: если потолочная крыша открывается спокойно, с каким-то приятным звуком, лёгким шелестением, ОН будет убивать нас не спеша, никуда не торопится, значит. ЕГО расторопность внушала надежду: «Возможно, сегодня умру не я…». Возможно.
Но вот сейчас камера открылась грубо, значит, ОН нервничал, а всем известно:
нервничает – убьют всех.

– На выход!
Нет, самой фразы никто не услышал, – но моего брата вмиг не стало.
Люк захлопнулся. Стены, потолок, пол подёрнулись темнотой. Бесконечной и кусачей.
Время тянулось, как ноябрьская река. Звуки стали мягкими, крики исчезли.

3
И вдруг! Землетрясение!
Какая ирония судьбы! Ты, ожидая казни, мечтаешь разрушить тюрьму изнутри, понимаешь, что это невозможно, но узилище ломают внешние силы. Стены согнулись, но не сломались, что странно. Потолочный люк сложился надвое, заскрежетал, издал короткий, но последний стон. Не было пыли, огня, что, кстати, странно. Затем – ощущение полёта, как будто незримая сила приподняла моё последнее жилище и со всей силой бросило о землю.
Настала тишина.
Господи, наконец-то…

4
Чёрт, наконец-то…
Илья вышел из операционной, уставший, весь в поту, снял маску, выбросил перчатки в урну. На белой штанине застыли, точнее, остыли пятна крови. Пациент выжил.
Забренчал телефон – Катя.
– Привет, ты как?
Достал пачку сигарет.
– Нормально. Два часа резали, но, вроде, спасли. Полпачки выкурил.
– Ты обещал… – удручённый тембр…
– Сказал – сегодня бросаю курить, значит, сегодня.
– В магазин заедешь?
– Заеду.

Илья отключил телефон, равнодушно посмотрел на
последнюю сигарету,
смял пачку-тюрьму и выбросил.

Небо сегодня было каким-то на редкость синим.

1.

Я проснулся посреди ночи. Стрелки часов лениво разлеглись на циферблате, как на шезлонге: 4 минуты пятого. Темнота за окном показалась излишне наглой: июнь, но солнце даже не собиралось вставать. Было очень тихо. Тишина такая, как будто все ветра прильнули к замочным скважинам ночи и наблюдали. Впрочем, какие глаза у ветра?

Где-то в закоулках квартиры зашуршал кот.

Какой кот? У меня уже три года нет кота.
Я привстал.
Передо мной стоял человек. Или его подобие, что-то похожее на объёмную тень, тень то ли человека, то ли нет: голова, тело, руки-ноги – всё на месте, но человека она напоминала меньше всего.
И тень сказала:
– У вас есть три желания.
Что я мог сделать в эту минуту? Самое рациональное.
Я закричал, механически начал искать твёрдый предмет для самообороны, но под рукой нашёлся лишь смартфон, пульт от плазмы и кубик Рубика, сложенный наполовину накануне. Не до него было.
– Уходите. Я сейчас позвоню в полицию! – всё, что смог…
Схватил телефон, начал нервно нажимать на кнопки, демонстративно игнорируя человека-тень, будто мне совсем не страшно. Странно, но человек-тень не пытался мне помешать. Он даже, вроде, улыбнулся. Впрочем, его лицо, как и улыбка, были нарисованы кистями моей фантазии.
Тень-человек сказал:
– Звоните, хорошо.
И сделал пару шагов назад, облокотился на стул, но никакого стула не было.
Судорожно я нажимал на случайные кнопки телефона. Механизм издавал приятный, такой знакомый писк: ту-тю-ту-тю.
Ту-тю-ту-тю.

Ответа не было. Набрал один номер, затем другой, третий. Тишина. Начал хаотично вызывать экстренные службы, краем глаза следя за непрошенным гостем. Он (она?) сидел на своём воображаемом стуле невозмутимо. Я отодвинулся на край кровати, левой рукой схватил подушку – хоть какое-то оружие!
Но телефон молчал. Никаких признаков жизни. Проверил громкость: максимальная. Впрочем, за окном признаков жизни тоже не было, а лишь пустота.
– Кто вы такой? – а что ещё я мог спросить…
Тень стала реальнее, очертание очеловечилось. На вопрос отреагировал спокойно:

– Это сложно описать длинными категориями, ну, скажем так, я континуум вечности, средний арифметический результат бытия. Попробую проще: я – бог. Но не Иисус, я бог Сегодня. И оставьте в покое телефон, бесполезно звонить куда-либо.

Комната наполнилась едким запахом, еле уловимым, но ощущаемым не только органами обаяния. Как такое возможно?

– Звоню друзьям…
– Их тоже нет. Никого нет.

Я замер. К чувству ужаса добавилось онемение мыслей и движений, невесомая гардина слегка качнулась, но, возможно, мне это померещилось. Заоконная чернь пугала больше, чем нежданный гость. Посмотрел на часы, стрелки показывали те же 4:04. Надо менять батарейку, но месяц назад менял же. Всё, что смог придумать в эту минуту – ущипнуть себя. И закрыть глаза!
А посетитель был хладнокровен:
– Успокойтесь, я не грабитель. Повторю, у вас три желания. Представьте, в мире, где осталось только три сущности – вы, я и эта квартира, у вас три желания. Какое милое совпадение!
Я ещё сильнее сжал глаза. До боли.

2.

Квартиру я взял в ипотеку семь лет назад. Работал офисной амёбой, терпел унижения. Типичная жизнь бюджетника средних способностей: все счастливые выходные похожи друг на друга, каждый несчастный рабочий день несчастлив по-своему. Денег хватило на то, чтобы окупить лишние метры. Затем постоянные взаймы у случайных друзей, попрошайничество кредитов в банках, ночные подработки.
Мы с Катей любили друг друга. Познакомились на первом курсе, на лекции «Завтра вчерашнего дня». Первая встреча, она сидела рядом, тот редкий случай, когда профиль, а не анфас сыграл решающую роль: длинные пряди, в которых отражалось сентябрьское солнце всеми цветами последней радуги; контур лица египетской царицы, периодически каменеющий посреди пыльной аудитории; и тонкие-тонкие руки – то вздымались к потолку, то застывали, зажав шариковую ручку. Господи, какие это были странные движения!
Спустя год я сделал предложение, там же, на лекции, вышел к кафедре, чем очень раздосадовал профессора с чудной фамилией (не вспомню сейчас). Однокурсники аплодировали стоя. Ладно, некоторые – сидя.

Но любовь не синоним слова «вечность».

В тесной комнатушке студенческой общаги нам было просторно, даже когда родился Макс. Но в собственной трёхкомнатной квартире стало тесно. С годами у каждого из нас появился собственный угол. Катя часами торчала на кухне, Макс сидел в своей комнате и уничтожал мобильные миры. Я уходил курить на балкон, чувствую себя Монте Кристо в своём доме.
В итоге, квартира опустела. Удивительно, насколько банальным может быть конец любви. В суде формально произнесли «не сошлись характерами», чиновница лениво черканула в бумагах – и всё! Но мы не характерами не сроднились, мы были из разных эпох, мы временами не сошлись, а у времени нет характера, это да.

Катя ушла, забрала сына, то есть забрала всё. Сын был более великодушным: велик оставил. Квартира превратилась в пустоту.

3.

Я открыл глаза. Человек-тень не исчез. Если страх не исчезает, страху надо задавать вопросы.
– Кто вы?
– Я ответил уже, я бог, бог Сегодня.
– Что? – ещё спросонья соображал… – Бог чего?
– бог Сегодня.
Человек-тень оставался на зависть невозмутимым, что пугало ещё больше.
– А есть ещё бог Завтра? – псевдобесстрашно спросил я.
– Бога Завтра нет и никогда не было. И, предвкушая ваш следующий вопрос, информирую: бог Вчера умер. Итак, у вас три желания.

– У меня одно желание: я хочу, чтобы…чтобы это был сон.
Заметил, что левая рука уже не сжимает подушку, а правая оставила в покое смартфон.

– Забавно. Девяносто девять человек из ста загадывают это желание. По правилам статистической проекции и тестовой методики, крайние варианты игнорируются. Эмоциональная реакция меня не очень интересует, когда вы загадаете истинное желание, а я его исполню, – исчезну в любом случае. Не растрачивайте желания просто так. Ещё раз подумайте, больше поблажек не будет.

Я напрягся.
– А почему так тихо?
– Я же сказал: кроме вас, меня и этой квартиры в мире больше ничего нет. Соответственно, акустических источников нет, нет ничего – значит, шума нет.
– Совсем ничего? А… ну, скажем, альфа Центавра есть? – не пытаясь щеголять знаниями, назвал то, что первое пришло в голову.
– Её нет. Нет ничего. Нет Земли больше, Солнечной системы нет, галактики, чёрных дыр, вселенной нет. Больше нет ничего, вы меня слышите?

В подобной ситуации ответы даются с трудом, но вопросы генерируются очень легко.
Это я записал в блокнот. Воображаемый блокнот, подумал, что мысль пригодится.
– А где оно всё?
– Как бы вам объяснить. Это смерть наоборот. Когда что-то или кто-то умирает, всё сущее продолжает жить и существовать. Представьте обратную ситуацию: всё живое умирает и сущее исчезает, кроме вас. Это Антисмерть, ясно? Нет. Конечно же, нет. Я не надеялся, что вы поймёте. Вам и не надо, вы просто загадайте три желания.
Я снова закрыл глаза. Затем открыл. Встал с кровати и подошёл к окну. Закрыл глаза, открыл. Ничего не поменялось. Мозг вдруг включился всеми своими щупальцами-нейронами. А может, я…
– Нет, вы не умерли и не сошли с ума, – предвосхитил вопрос человеко-бого-тень, – более того, вы единственный разум. Понимаете, единственный!

Я поверил ему. Не знаю почему, но поверил.

4.

– Итак, ваши желания. Но будьте осторожны.

Во-первых, этот совет был абсолютно бессмысленным, я и сам решил быть осторожным. Но осторожность меня подвела.

– Я хочу кофе.
– Пожалуйста.

Какой ужас. Передо мной возникла чашка, маленькая фарфоровая с китайским зелёным дракончиком, хвост которого дизайнеры превратили в ручку. Ручку моей любимой чашки. Чашки, подаренную Катей. Катя, которая год назад ушла.
Кофе было обычным, эКспрессо.
Отпил глоток, горячо. Клянусь всеми клятвами мира, но это был настоящий кофе. Я проснулся окончательно.
Тень продолжила:
– У вас осталось два желания.

Сомнений в реальности происходящего больше не было.
– Так, я могу загадать любое желание? Абсолютно любое?
– Не абсолютно. Я же бог Сегодня. То, что касается будущего – это к богу Завтра, которого ещё нет. То, что касается прошлого – это к богу, которого уже… Ну, вы поняли.
– Я понял. То есть, желание: «Верни, как было» – не получится?
– Ага! – тень села начала раскачиваться на воображаемом стуле.
– А если, жить вечно, можно? – прямо самому стало стыдно от этой пошлости.
– Без проблем, но вечная жизнь в отсеке сегодняшнего дня, в своей квартире посреди вечного ничего. Только так.
Страх растаял вовсе.
– Виски со льдом и молодую Науми Кэмбелл на всю ночь можно? – я набрасывал варианты чисто из наглости, просто тянул время, не зная о том, что его у меня предостаточно.
– На ночь? Представь, это будет длится не ночь, а всегда. Загадываешь?

Мысленно подумал, что нет. Надо думать.
Думай. Думай. Думай, башка.

Журнальный столик. На книжке «Конец вечности» Айзека Азимова, разинув пасть, лежала пачка сигарет. Взял сигарету, закурил.

«Думай! Ты же в кроссвордном конкурсе первое место занял 12 лет назад!».
Всё, что смог выцепить из тумана разума и дымка остывшего эКспрессо:

– Подожди. Я могу сочинить такое желание, чтобы всё вернулось?
– Конечно, просто сформулируй. Тень продолжала восседать на воображаемом стуле-качалке.

Итак, надо придумать желание, которое вернёт меня к моей обычной жизни. Кофе остывало, я пил его большими глотками, судорожно пытаясь что-то изобрести. Ничего не приходило в голову.

Оглянулся. Фотография Макса и Кати в лубочной рамке на стене сияла вечным счастливым прошлым. Коллекция стеклянных черепашек на криво прикреплённой полке отбрасывала тень в виде кита, что странно, ведь никакого источника света не было. Пыль на стенде для телика приобрела свою собственную тень, достала, надо завтра сделать уборку. Тень-человек сидел.
За окном стояла тьма.

– Придумал!

5.

Человек-бого-тень перестал качаться.
А я начал!
– Я хочу, чтобы ты стал богом Вчера.

Ночной гость встал. Кстати, часы заработали. Их тиканье становилось то тише, то громче, но казалось иным – то быстрее, то медленнее.
Больше – никаких изменений: та же тьма, фотография, чашка. Но вместо воображаемого стула возник реальный, который я выбросил год назад, с коричневыми ножками и расцарапанной котом седушкой.
Человеко-тень неожиданно произнес:
– Я бог Вчера. Осталось одно желание, впрочем, можешь и не озвучивать, всё понятно.

И я снова закрыл глаза.

6.

Проснулся от запаха чая, чашка с драконьевской ручкой стояла на столике, точнее, на «Конце вечности». За окном нагло слепило солнце. Июньская листва оттеняла небо, слышался привычный городской шум: нервные гудки автомобилей соревновались с хлопаньем ветра, шелестом рекламных объявлений и пока ещё сонным асфальтным визгом.

– Вставай, опоздаешь на работу. – Катя, как обычно, утром не очень приветлива. – Я буду поздно сегодня, надо доделать графический проект. Купи хлеба и соли, закончились. Оплати кредит, Максу карточку заблокировали два дня назад. И твой завтрак, кстати, вот прямо сейчас превращается в Антарктиду.
Она всегда обожала холодные эпитеты. Но голос её был тёплым, домашним, как всегда раньше.
– Макс – выползай уже!
Гром туалетной ниагары и звук дверной щеколды говорили не о том, что Макс послушал, а о том, что мобильные миры уничтожены.
– Вынеси мусор, обещал же…
Обычное наше счастливое утро.

Макс лениво взял пакет со вчерашними ошмётками, пустыми стеклянными банками от соуса и пива, квартирным мусором и прочей трухой, открыл дверь…
– Мам…
– Что? – Катя засунула мой омлет в микроволновку. Что ещё, Макс?
– Мам… Пап. Здесь ничего нет.
Катя продолжала возиться с микроволновкой.
– Макс, тебе что, пять лет? Включи свет!
Макс застыл в проёме дверей.
– Ты не поняла. Здесь вообще ничего нет. Ничего.
– Макс! Слева – выключатель! Возьми да включи свет! – раздражённо, не отвлекаясь от моего холодного омлета, ответила Катя (моя жена, которая ушла от меня год назад). – Слева, от электрощитка, тумблер, щёлкни вверх.

Впрочем, я уже понял, что у него ничего не получится.
Зато за окном ярко светило солнце.

7.

Где-то в закоулках квартиры зашуршал кот…