- В Средней Полосе солнечно, на Западе тоже ясно, а ближе к Востоку небольшая облачность и тёплый южный ветерок, - диктор расхаживал перед огромной настенной картой и взмахами рук указывал нужные районы и области.
- А что же у нас? В Приморске? - спросил мальчик лет девяти, сидевший у телевизора в небольшой, но уютной комнатке с видом на мокрое небо провинциального городка.
Диктор вздохнул и развёл руками:
- В Приморске дождь, который не закончится никогда.
Затем он вытянул откуда-то из-за кадра белый ажурный стульчик и, усевшись, напряжённо уставился перед собой.
- Дождь не бывает вечным! - громко сказал мальчик.
Диктор сочувственно кивнул, снова взмахнул руками и тут же скрестил их на груди:
- Понимаешь.., как там тебя?..
- Ваня...
- Понимаешь, Ваня, природа - это такая штукенция... Городок-то твой на берегу моря стоит? И значит, повышенная влажность! Морская вода испаряется. Пар образует тучи. А те, в свою очередь, вместе с приливом идут к берегу, как раз в сторону Приморска. Тучи, Ваня, не из брезента сделаны, даже не из клеёнки какой-нибудь. Да хотя бы из хлопка - и то больше проку было! Они ведь, понимаешь, - диктор развёл руки в стороны, словно дирижируя невидимыми тучами, - эфемерны!
- Эфе что? - переспросил мальчик.
- Эфемерны... Как сны, как запахи, как наши желанья... И надолго туч не хватает - проливается морская влага аккурат на улицы города. Ясно?
- Да, - согласился Ваня, - но что же с платьями делать?
- С какими платьями? - мужчина в телевизионном экране даже покраснел слегка от неожиданного вопроса.
- С теми, что у мамы в шкафу висят. Она их специально для лета шила. Воздушные и лёгкие, как облака!
- Проблемка.., - диктор встал и, уйдя на мгновение из кадра, вернулся со стаканом воды. Отпив пару глотков, огляделся вокруг и, не придумав ничего лучшего, поставил стакан на пол. - А не поменять ли ей платья на красивые, яркие зонты? Мне кажется, это было бы в тему, - затем он взглянул на наручные часы и бодрым голосом завершил утренний прогноз погоды, - На сегодня всё, дорогие телезрители. Не переключайтесь! Далее вас ждёт интереснейшая новостная программа. А я прощаюсь до вечера. Всего вам доброго!
- Зонты.., - безнадёжно произнёс Ваня, - Зонты, желания и эфемерность...

- Ванечка, - дверь приоткрылась, и в комнату заглянула мама, - сынуль, а ты в магазин не сбегаешь? Я бы сама, но котлеты ещё надо дожарить и вермишель отварить...
- Сбегаю, - улыбнулся сынуля, - а что купить?
- Чтобы я без тебя делала! Булку хлеба возьми, сладкий батон и пакет молока. Запомнишь? И курточку надень - ту, что с капюшоном! Хорошо?

- Вот, странно, - размышлял мальчик по дороге в магазин, - булка - мягкая, сдобная, пышная. А хлеб кирпичиком или круглый. Почему же мама всегда говорит "булка хлеба"?
- Привычка, - улыбнулась нарисованная девушка в оранжевом купальнике с большого рекламного щита, - у всех полно привычек. Они кажутся иногда такими пустяковыми, незначительными и.., - собеседница запнулась, подбирая нужное слово.
- Эфемерными! - подсказал Ваня.
- Да! Точно! А потом понимаешь, что всё не так - эфемерность оказывается вдруг очень весомой и прочной. Иной раз, смотришь на человека, а за привычками его уже и не видно... Бррр! - девушка красиво дёрнула нарисованными плечиками то ли от своих мыслей, то ли из-за моросящего дождя.
- Вот оно что! - мальчик застыл как вкопанный, - становится весомой! Конечно!.. Спасибо! - крикнул он в сторону рекламного щита и, перепрыгнув через лужу, торопливо зашагал к показавшемуся уже магазину.

В продуктовом отделе было малолюдно. И даже возле кассы - почти никого. Скучающая кассирша меланхолично предлагала покупателям преобрести разноцветные дождевики. На предложение откликнулась старушка со сломанным зонтом, нелепо торчащим из мокрой сумочки.
- Не берите, - шепнул ей Ваня, расплатившись за молоко и хлеб, - лето ведь! Не берите...
Старушка замерла от неожиданности, но вдруг улыбнулась и отодвинула дождевик в сторону:
- И то верно! А подай-ка мне лучше, дорогуша, мороженое клубничное! И вишнёвое тоже подай...

Придя из магазина, Ваня до самого вечера ощущал какую-то взбудораженность. То подходил к окну и пристально всматривался в сырой небосвод. То вынимал из шкафа одно из маминых платьев и клал его аккуратно на гладильную доску. То перещёлкивал пультом телевизионные каналы, словно не находил для себя ничего интересного...
Но ровно в двадцать часов пятьдесят минут на экране показался знакомый силуэт:
- Добрый вечер, дамы и господа! Сейчас я раскажу вам подробный прогноз погоды на завтра.
- Приморск! - перебил мальчик, - над Приморском солнце!
- А как же влажность, море, тучи? - удивился диктор.
- Но солнце-то над всеми! И оно - летнее! Эфемерность желаний должна стать весомой, понимаете?
- Ах.., ну.., если только... Да! Я тебя понял! Я всё понял, - засмеялся диктор, всплеснув руками, - Итак, в Средней Полосе солнечно, на Западе тоже ясно, ближе к Востоку небольшая облачность и тёплый южный ветерок. А в Приморске самое настоящее лето! Яркое солнце, тёплый морской воздух; в городе горячий асфальт и цветущие клумбы, а чуть дальше - ромашковые поляны и зоревые облака, плывущие над ними...
- Спасибо, - прошептал Ваня.
- Обращайся, если что, - подмигнул диктор. - На этом сегодняшний прогноз погоды окончен. До свидания и спокойной ночи.

- Просыпайся, слышишь? Вставай, соня! Умывайся, одевайся. Ну же! Там солнце. На улице - солнце! Представляешь? Я уже всё приготовила: компот, бутерброды. Пойдём куда-нибудь в парк и там позавтракаем. Хорошо?!
Ваня открыл глаза и увидел маму в лёгком платьице, белом-белом с крупными розовыми горошинами. Она смеялась и кружилась по комнате, и казалось, зоревые облака плывут над ромашковыми полянами. А за окном было синее, тёплое, летнее небо...
- Весомая эфемерность, - улыбнулся мальчик.

Он родился раньше, чем те киты,
Что несут на спинах земную твердь.
До того, как в горле зажглась латынь,
Утверждая: присно, теперь и впредь.

Он смотрел шторма первородных волн.
Первобытных стойбищ гасил огни.
Беспощадно яростен и силён.
И ни с кем, лишь с богом одним сравним.

Он сгущался тьмой, полыхал в кострах.
Разрушал миры, множил боль потерь.
И тогда его окрестили — Страх.
И тогда его окрестили — Зверь.

Поросль акации непроходимо густа.
Тени по снегу струятся, безжизненно вялы.
Клочья закатного солнца на острых шипах
Розами вдруг зацвели да и к ночи опали.

Морок вечерний глотал за оврагом овраг,
Но, окружая холмы занесённые снегом,
Замер, отвлекшись на лай деревенских собак,
И потянулся к жилью за картошкой и хлебом.

Крепче мороз. И всё ярче мерцание звёзд.
Тени вернулись к стволам, раскрывая объятья.
Лунного золота жидкого полную горсть
Ночь пролила на акаций темнеющих платье...

----------------
----------------

Как ты цветёшь

Автор simon

I
Были и кофе, и чай с лимоном,
лимон с коньяком, молодой, зеленый...
А как ты цветешь, лимон?
Увидеть однажды, вдохнуть, пригубить,
когда вечереет, и жизнь на убыль,
луна и лимонный звон.
Цикады? гитары? Нет, рельсы да шпалы.
Далекие рощи листвою палой
богаты не для туристических глаз.
Может,
вкуснее там воздух и росы,
но расцветает он - что абрикоса
для тех, кто восточней и северней нас.

Где холод проходит сквозь щели и зубы,
и жизнь, и луна ледяная - на убыль,
шепчет аир над рекой.
О вечной дремоте, безухой, безглазой,
в которой умрешь, не увидев ни разу...
Как ты цветешь, абрикос?

II
Абрикос отцвел.
До созревания плодов
ушли дышать чабрецом.
Путь по кручам тяжел,
но за спиною - дом.
С матерью и отцом.

... И не смотри в глаза:
я вчера видел, как
на колючку акации
попадается стрекоза.
Затихая, звенит тоска.
Будто мир - чтоб ходить и каяться.

Так погаснет в памяти дом
с матерью и отцом.
Путь по кручам тяжел.
А чабрец - вон за тем холмом.
Разбрелись и забылись сном.
Абрикос зацвел.

Я не летала над бездной, но знаю, как надо.
Мне почему-то известно, как ходить по нити каната.
В каждой молекуле воздуха – танец эквилибриста.
Ты не танцуешь? А зря: я – близко. Близко.
Есть ли в тебе пружина, чтоб я не упала? Или рессора?
Я бы тебе служила рабыней из Царства лесного.
И преклонялось бы перед тобой всё моё древо.
Ветер? Нет, Ангел трубой пугает: заносит влево.
…Ноздри горных вершин – дыхание чёрного дога.
Ты никуда не спеши: мне танцевать ещё долго:
В полной свободе экстаза быть одинокой – резонно.
Я отрываюсь, хватайся за край комбинезона:
Рухнем на Землю, где каждый – кум королю.
Если не разобьёмся, тебя на века полюблю.
Ты мне ответишь взаимностью, – чар колдовских не без.
Что же ты медлишь? Ангел упрям: низвергает меня с небес.
…Это не просто шаг – это сильный и тонкий ход.
В мельнице ветра – душа, растерявшийся Дон Кихот.
Вниз улетает балласт, отрываются сном бретели.
Бездна открыта для нас: обними. Полетели!

Правда всегда окрашена ложью-хной, как ночью – утро.
Ложь этой сказки соткана мной, колдуньей ультра.
Танец окончен. Я в горло ему вцепилась и унесла.
Это моя высочайшая милость в расцвете сил. И зла.

--------------------
--------------------



--------------------

У тебя в глазах антрацитный страх,
Если я говорю: - Привет.
Так знакомы близко, что ни на шаг.
И так больно, что сразу: - Нет!

Только мне упорства не занимать,
Дверь закрыта - стучу в окно.
Я прошу, не думай про "умирать",
Не ведись ты на "западло"!

Не сходи с ума под осенний сплин,
Через край наливая скотч,
Не кроши зубами мелатонин...
Но без страха спускайся в ночь!

Потакая жажде своей души,
В городской растворяясь тьме,
Мы пойдём на запахи "Givenchy",
На тепло незнакомых тел.

Пресекая дрожь: - Выбирай вон ту!
Загоняй в темноту, как дичь.
Мне по нраву краски её тату,
А тебе мой призывный клич!

Опьянённый страхом чужим, ты бьёшь,
Пробивая в сознанье брешь.
Хохочу! В ладони сверкает нож.
Я кричу тебе в ухо: - Режь!

А потом нашёптываю: - Добей...
Слёзы жертвы допей до дна.
Всё. Домой. Под нимбами фонарей
Мы вдвоём. Только тень - одна.

--------------
--------------

Автор Людмила Курильская

----------------
----------------



----------------
----------------

Я родом из осени, паранойя щелчками включает дожди и рэп,
Я родом из осени и застоя, циничная девочка - дама треф.
Промокшая куртка, потёртые джинсы /для дамы прикид не бог весть какой/,
и нежность, крадущаяся по лисьи цепляет край неба, зовёт с собой
скукоженный мир переспевших вишен, уже прозвучавший над городом микс,
я в этом столетии стала лишней, циничная девочка, дама икс.
Узорчатой осени дымчатый абрис, константа любови моей ma vie,
Фактурная дама сменила адрес и в городе выключила фонари.

Тесные клетки заперты крепко -
Злобные демоны в сонном плену.
Сирин молчит на сиреневой ветке,
Сглатывая судорожно слюну.

Сад заповедный — чёрная прорва.
Мёртво-осенние вещие сны.
Демоны стонут глухо, утробно
Из опьяняющей их глубины.

Потусторонность и отстранённость.
Я на твоём просыпаюсь плече -
Осень в глазах твоих. Осенённость.
В жаркой ладони связка ключей.

Боги спустились. Потом уничтожили птиц.
И оборвали бечёвки всех меридианов.
Скалы сминая ладонями без рукавиц,
В ярости не замечали кровавые раны.

Что их взбесило? Кому воздавали? За что?
Рыбы кипели в солёном котле океана.
И проступали пигментные пятна плато —
Лопнувшей тверди клеймо родового изъяна.

Боги спустились. Потом уничтожили птиц
И остальных поселенцев сожжёного рая.
Выжила девочка — племя песчаных лисиц.
Выжила утка — без племени, выводка, стаи.

---------------------------
---------------------------

Мать
(автор Ирина Сон)

...И когда я, девственная, спала́,
он врывался вихрем в пустые сны.
Предлагал вселенную пополам -
создавать и властвовать вместе с ним.

Обещал мне "слово" - заветный ключ
от ларца с началами всех начал.
И пока я делала вид, что сплю,
он блаженство вечное обещал.

Но меня манила отнюдь не власть,
не слепая вера - удел рабов.
Я ему открылась и отдалась,
потому что "словом" была любовь.

И слились в единое свет и тьма,
наполняя смыслом пустой эфир.
Мы кружились в танце, отец и мать,
сотворяя новый чудесный мир.

Становились твердью мои бока,
разливались реками нити вен.
Разлетались стонами облака,
оседали каплями на траве.

Содрогалось лоно, давая жизнь
до тех пор невиданным существам.
Он вложил частичку своей души,
не жалея, в каждую нашу тварь.

А потом сказал ненаглядный друг,
и в скрижалях выточил на века,
будто он - единственный демиург,
я же - только глина в его руках.

Запечатал правду и правит сам,
а меня оставил сходить с ума...

...Наши дети тянутся к небесам,
разучившись чувствовать землю-мать.

Для меня рисуешь опять слова
Про тот двор, в котором растёт трава.
На траве (недолго до покровА)
Расстилаешь всполохи покрывал.

Ленты отцветающей синевы
На глаза, чтоб сыростью не цвели.
И, качаясь, веточка дерезы
На шипы цепляет мольбы и сны.

Лета кружка тёплого молока -
Под навесом пО столу разлитА.
Обещает холод и листопад
Манким всплеском осени нагота.

Так смеялся с кистью в руке Мане.
И в блаженстве завтракал на траве.
Стрекоза на тоненькой дерезе,
Словно брошь, мертва на шипе-игле.

----------------

----------------

Завтрак на траве* — скандально-известная картина Эдуарда Мане.

--------------------
--------------------

В нашем краю не бывает ни засух, ни жажды.
Влажные крылья ветров неподвижно-мертвы.
Водные глади прохладны и ртутно-трельяжны
Лёгкой подёрнуты рябью от стаек плотвы.

В сырость укутавшись, солнцу мы больше не верим.
Вдох разбавляет водой содержимое вен.
В вечном побеге замшелые тянут деревья
Мокрые ветви до неба, ища перемен.

Нам не сбежать. Наши лодки развалятся в море.
И штормовые ветра сломят крепости душ.
В нашем краю неподвижные воды в фаворе.
Снова дождит. Мы уходим в подводную глушь.

И не дослушав большой монолог до конца,
Все твои боги - с диванных поднявшись углов -
Просто уходят, сказав меж собой: "Скукота.
Лучше в подъезде поспим под мурчанье котов".

Неинтересны твои неземные мечты,
Что не сбылись, не случились и вышли в тираж.
В грязном подъезде бездомные дремлют коты
В божьих ладонях под надписью "первый этаж".

---------------------
---------------------

У меня зазвонил телефон. Громко. В два часа ночи. Ужасный оглушающий рингтон, имитирующий паровозные гудки, доносился, казалось, отовсюду. Подпрыгнув (невысоко, но резко), я принялась лихорадочно шарить под подушкой, где мобильник всегда и лежит по ночам. Второй гудок. Скинула подушку на пол. Не нашла. Третий гудок. Заворочался муж. Четвёртый…

— Да выключи ты его уже!

— Найти не могу.

Одним движением супруг выкинул телефон из под своей подушки. Из под своей! Пятый гудок.

— Почему под твоей? — с полоборота завелась я. — Почему МОЙ телефон под ТВОЕЙ подушкой?

Шестой гудок.

— Ответь на звонок, - рявкнул муж, — И не ори, ребёнка разбудишь.

Седьмой гудок. Начинаю тыкать в экран: блокировка, зелёная трубка ответа… По пути случайно задеваю значок «громкой связи».

— А я и не ору. Мы ведь договорились — это личное пространство. Лич-но-е!

— Ша! — раздался из телефона знакомый женский голос, — Разошлись по углам.

— Привет, дорогая, — приторно ласково проворковал муж, — С наступающим тебя праздником, который ты, видимо, уже вовсю отмечаешь! А я пойду покурю на кухне, пока вы почирикаете о важном. Можно?

— Покури. Разрешаю, — снисходительно ответил телефон и тут же строго обратился ко мне:

— Маша, что за ерунда в твоей семье происходит?

Выключив «громкую связь», я плюхнулась на подобранную с пола подушку и выдохнула:

— Всё хорошо, Светочка…

Светочка, она же Светка, Светулька и Светулёк — самая лучшая моя подруга. Самая — самая! «ЛучшЕй» не бывает. Не помню, когда она выбрала себя на эту должность, но заняла её на века.

— В два часа ночи мужик должен крепко спать счастливо удовлетворённый, а не нотации бабьи выслушивать. Днём времени не хватило?

В дверном проёме показалась сонная дочь в длинной смешной ночнушке. Дошлёпав босыми ножками до кровати, пристроилась рядышком и засопела.

— Не спится крошечке, не спится лапушке, — зашептала я, поглаживая дочку по голове.

— У неё и дитё не спит! Что ты за мать такая! - заверещал телефон Светкиным голосом.

— Светочка, что у тебя случилось? — перевела я разговор в другое русло.

— А что может случиться? Нормально всё, тишь да гладь. Мой муж по ночам на кухне не курит, в отличие от твоего. Спит, сволочь. Ручки ножки раскинул, как бяшка. И спит. А я на такси в час ночи домой с работы приехала. На такси!

— Поздно так почему? — вклинилась я.

— Корпоратив, Мария! Между прочим, праздник через два дня — Восьмое марта. Это тебя муж на гулянки не пускает, а моему до лампочки где я, как… — Света всхлипнула, вздохнула, икнула..,— И главное, сама сказала, чтоб не приезжал за мной. Ему ведь на работу рано вставать. Но всё равно мог бы приехать! Скажи?

— Скажу. Мог бы. Или не мог. Как ему с тобой спорить? Ты же всегда права. Разве нет?

— Не мог. Точно не мог. Умеешь ты, Машка, мозги мои в правильном порядке расставить! Хорошо, что я не его разбудила, а тебе догадалась позвонить — и ты как раз не спишь, и мне легче стало. Кстати, я бутылочку вина с корпоратива прихватила, придёшь завтра? Ой, или сегодня уже… Придёшь? — Света опять икнула.

— Приду, дорогая. Обязательно. А теперь спаточки… Хорошо?

— Машунь, ты сама тоже ложись и мужу мозг не выноси по ночам, для этого у тебя триста шестьдесят пять дней в каждом году есть. Спите уже. Пока…

Телефон замолчал. Пришедший с кухни муж аккуратно взял спящую дочку на руки и отнёс в детскую.

— Ну что, пьяная? — спросил он, вернувшись.

— Не ворчи, со всеми бывает.

— Нормальные бабы в пьяном виде бывшим своим звонят, а не другим бабам.

— Не ворчи, — угрожающе зашипела я, — Досыпай. На работу скоро вставать. Пойду на кухню воды попить, а ты спи, милый. Спи.

— Ой, водички попить! — улыбнулся милый, — Думаешь, не знаю, что ты куришь потихоньку? Иди, конспираторша.

Три часа ночи. Кухня. Сигарета. Телефон. И мысли обо всём: о Свете, о себе, муже, дочке… И о Ленке! Сто лет её не видела! А ведь в школе не разлей водой были! Потом разбежались, разлетелись. Почти сразу после школы я вообще уехала из родного города. И номера телефона нет. Хотя, домашний-то номер я наизусть помнила раньше… Так, восьмёрка, код города, сорок пять, потом двенадцать, по-моему, и шестьдесят два… В трубке раздался гудок, второй, третий… И вдруг заспанный знакомый голос:

— Да! Я здесь! Кто это?

— Ленка, ты? Привет.

— Машка… Машка? Машка!..

Мир когда-то был кругл и твёрд, как лесной орех.
Расколи его - доберись до ядра.
Не было ещё ни мостов, ни границ, ни вех.
Не было даже кареглазого Ра.

Млечный путь растекался живительным молоком.
Пустота сгущалась. В тишине зарождался слог.
И по белой реке поплыла, словно жёлтый ком,
Золотая скорлупка, а в ней задремавший бог.

Первый берег вздыбившись, врезался в вечный Нил.
Первая рыбина всколыхнула тугую гладь.
И ореховый Ра, как ребёнок, творил, делил...
И не знал, что начинает медленно умирать.

----------------
----------------

Бесконечный, тихий разговор
У камина, ночью, в полутьме.
Ты так добр, что в сахарный сироп
Превратился кофе на столе.

Я его, пожалуй, не допью.
И бесцельно искрошив бисквит,
Вдруг скажу, что больше не люблю.
И услышу: - Больше не болит.

--------------------
--------------------

"Зябнет август, накрывшись туманом сивым,
самокрутку курит и дышит тяжко.
Неуютный, хмурый и некрасивый,
гладит белой берёзы тугую ляжку."

Дарья Ульянченко
"Спасаю август"

----------

Август пьян, расхристан, слегка эпичен.
По-есенински грустен, сутул и странен.
Чуть заденешь, сразу пыхает спичкой,
Мол, не надо размахивать тут руками.

На берёзу пялится хамовато:
- Оголяйся, красава, пора настала!
Задымил сарай, поджигай и хату -
Погорельцами кинемся по вокзалам.

Так и будем бродяжить - голы, босы,
Укрываясь туманов худой холстиной.
Где вчера звенели, как смех, колосья,
Первым снегом - безмолвная паутина.

Позади хмельные, сытые Спасы.
Впереди - бессмертья недвижность и холод.
Август - свечкой церковной - тихо гаснет.
Но он вспыхнет пожарами! Дай лишь повод.

------------------
------------------

Я скучаю по Севилье

Я скучаю по Севилье.
Не по той, куда я завтра,
Были б деньги, полетела...
Не по нынешней, бесстыжей,
Перед толпами turistas
Размалёванной вульгарно...

Я скучаю по Севилье
В звоне слаженном хиральды,
Как в мантилью, в зной и зелень
Апельсиновых деревьев
Прячущей от глаз нескромных
Узких улочек сплетенье.

Я скучаю по Севилье,
Где Мария де ла Седе,
Самый гордый из соборов,
Над четой из Алькасара,
Простирает ввысь ладони
Пламенеющего свода.

Я скучаю по Севилье
Фигаро и дон Жуана,
По сеньорам в строгих платьях
С веерами - непременно! -
Овевающими мягко
Смуглых щёк румянец нежный.

Я скучаю по Севилье,
Уплывающей туманом
Над волной Гвадалквивира
Под гитары звук тревожный,
Под гортанный говор мавров
Невозвратно... Что мне делать?

(Автор Murrgarita)

-----------------
-----------------

Фламенко

Когда он видит её
поправляет галстук
ему кажется запонки
вовсе не те
всё не то
и еще этот мокрый лоб
и как назло
никуда не деться
от её плавной походки
от горячих колыхающихся бедер
в гранатово-красном
цвета разлитого вина
цыганском платье

а тот
другой
уже закладывает большие пальцы
за широкий ремень
похлопывает ладонями по новеньким джинсам
пружинит походку
смотрит так
будто мнет её красное платье
раздвигает рукой
её смуглые колени
на деревянном полу
в притоне
для изголодавшихся
по любви

и только она
разливает красное вино
всем поровну
и всегда надевает гранатовое платье
чтобы на нем не видна была тёмная кровь
однажды потом
когда придет время
её последней любви

П. Фрагорийский
из кн. Тёмная вода

Было сердце, но сгнИло, как яблоко -
До сухой кожуры, малых семечек.
И сначала себя было жалко так...
А потом приручила я птенчика.

Смастерила скворешню под рёбрами,
Дно для мягкости выстлала листьями.
Я кормила птенца небом, звёздами...
Улетел, изнутри меня выклевав.

--------------------
--------------------

У богов хоть коку* проси, хоть го* -
всё идёт по одной цене, высчитанной заранее.
В мёртвые губы с небес пророщенное зерно
риса - точечное попадание.

Наплевать на фантомные боли твоей души,
муки совести, опиумные игры разума.
Задыхайся, пока не получишь приказ: - Дыши!
Подчиняйся! Всем нравятся безотказные.

Ёсика говорит: - Бойся меня терять, -
опрокидывается навзничь, в мужское ряженая, -
Говорят, что завтра взаправду будут стрелять.
Говорят, ружья боевыми у всех заряженны.

---------------
---------------
Ёсика * - Ёсика Кавасима (1907-1948 г.г.) была казнена в Китае за разведку в пользу Японии.
Коку* , го* - меры объёма в Японии. Го - малый объём - 0.18 л. Коку - большой объём - 1000 го.

---------------
---------------
Музыкальное оформление для начитки сделал Korn Korvin

---------------
---------------

Киты говорили сумбурно, долго.
О солнцестоянии, ветре, зное.
О снах, что не снились. О роли бога.
О перерождении всех в простое.

Кто мог, тот помалкивал - плакал тихо.
Таких было мало - мы все шумели.
Прощались с просторами - цвет индиго.
Кляли свою участь. А ветры пели!

Всё громче, всё слаженней: - Аллилуя!
И шли мы на сушу, лоснясь боками.
Худели и морщились. Имя "люди",
Как платье, придирчиво примеряли.

Не хочется помнить, но в венах море
Течёт, будоражит, бунтует дико!
Пришлось научиться фрегаты строить
И править их в солнечное индиго.

-----------------
-----------------

Сошло на нет и это злое лето -
То сушь, то глушь, то ветра оголтелость.
И вместо "аве Отче" - альфа, бета
(Садов сентябрьских яблочная спелость).

Цыганки-мальвы, подобравши юбки,
Идут, смеясь, по солнечным пригоркам.
Забытый храм - расхристанный и жуткий -
Следит за ними в опьяненьи горьком.

Минувших дней приметы и зарубки
Кому нужны в унылом настоящем?
Старухи-сосны крученные руки
За милостыней тянут к проходящим.

Я городская - каблуки от семи сэмэ и выше, маникюр/педикюр, губки бантиком, мизинчик изящно оттопыриваю, когда кофий пью... Что, повелись? Купились, да? Всё ерунда, кроме каблуков. Каблуки - вечная любовь и моя прелесть! Но речь не о них.
Когда мы с мужем только-только переехали жить в деревню, я к местным условиям адаптировалась на раз. Всё приняла: и душ летом на улице, и кошака, который без устали и фанатично метил мои туфли, и даже ветер, что приносил к нам во двор воздух со всех окрестных свиноферм... Не смогла я принять только людей. Точнее, их поведение - наглое, невоспитанное и беспринципное.
Выходишь с утречка на огород, зеваешь, потягиваешься, глядь, а баба Нюра с соседней улицы картошечку выкапывает. Твою. На твоём огороде.
- О! Хозяйка! Поздно встаёшь. Я тут давно уже работаю. Проверяю, у кого картоха хуже уродилась. У тебя или у меня? Пока у тебя. Ещё кустов несколько подкопаю. Ага?
- Ага.., - мямлю я, впав в ступор от такого нежданчика.
Или выходишь из ванной завёрнутая в полотенце, скидываешь его на ходу, тянешь руку за халатиком, а за спиной голос дяди Васи, соседа слева:
- Слышь, это, а ты в машинках стиральных разбираешься? Нет? Десять минут стирает и всё, останавливается. Что делать-то? Пошли, посмотришь?
Офигев от ситуэйшен, надеваю халат, застёгиваю, иду, смотрю, ахаю, охаю и посылаю дядю Васю в крайний дом до Танюхи. А я кроме неё никого особо ещё и не знаю!
Но полный абзац произошёл у меня с десятилетним Лёхой из дома напротив. Иду я как-то в местный супер-пупер-гипер-мини-эконом-маркет, а навстречу пацанёнок - худой, замызганный, жалкий. Руку трясущуюся тянет, глаза закатывает и говорит с ме-е-едленным финским акцентом:
- На хле-е-ебу-у-ше-е-ек да-а-ай! Пло-о-охо гаварю-ю-ю. Пра-а-асти-и-и.
Достаю стольник, кладу ему в грязную ладонь. А пацан берёт денежку, сверкает детскими наивными глазами и ржёт мне в лицо:
- Ну вы даёте, тёть Марусь! Сто рублей просто так! Я к вам как-нибудь ещё приду...
А-фи-геть! Да, муж тоже надо мной смеялся, когда вечером с работы пришёл. Ну, и ладно.
А потом было вот что. Поехала я как-то в райцентр по делам. И когда с делами было покончено, а до обратного автобуса оставалось минут двадцать, я увидела её... Рыбу! Это была такая рыба! Такая... Я смотрю на неё, она на меня... Как под гипнозом. Эйфория! Сердце ты-дыщ о рёбра, ты-дыщ со всей силы!
А я не говорила, нет? Кроме каблуков, есть у меня ещё одна прелесть - рыба!
Вобщем, прям, напротив автостанции стоит машина, возле неё раскладной прилавок, а за прилавком ладный такой мужичок, который как раз и торгует этой самой моей рыбой. Щуки, караси, толстолобики. Спинки тугие, бока блестят. Ах! А внизу ценник - двести пятьдесят рэ за кэгэ. А в кошельке триста. И всё! Дело швах. Рыба передо мной, в автобус вот-вот объявят посадку... И я решаюсь. Иду поближе - походка от бедра, грудь вперёд, губки бантиком... - и, "включив" блондинку, начинаю безбожно торговаться и флиртовать!
Через несколько минут продавец подаёт мне пакет с прекрасным огромным толстолобиком, проданным с умопомрачительной скидкой (триста рэ за почти три килограмма!) и так игриво спрашивает номер моего телефона... И вот картина Репина "Расплата" - мы оба держим пакет с моей рыбой, я тяну, он не отпускает:
- А как же номерок? Мы же договорились?
И тут я закатываю глаза, болезненно трясу рукой и безобразно растягивая слова, выдаю:
- Н-не-е-е пом-м-мню-ю-ю стока-а-а циф-фе-е-ер...
Продавец, опешив, отпускает пакет, и я, обнимая добычу, пулей лечу в сторону подъехавшего уже автобуса!
И знаете что? Этот толстолобик был самым вкусным. Честно.
А пацану Лёхе я теперь каждый раз при встрече подмигиваю и корчу рожи. Да, он думает, что я дурочка. Ну, и ладно.

Не распрашивай о чужих разноцветных снах.
Не рассказывай о своих монохромных.
Этот мир надёжно стоит на больших слонах.
А вокруг пышнотелых ангелов сонмы и хОры.

Беспричинная музыка бьётся о синюю твердь.
И ходить по воде волен всякий, кого позвали.
Ничего не меняй здесь, пожалуйста, добрая Смерть!
Лучше вместе пойдём ухаживать за слонами.

-----------------
-----------------

Я-то знаю, что ты утоп.
До костей обглодали тебя донные рыбы.
Водоросли сплелись в самый нежный, надёжный гроб.
Спи. Не выдам.

Не скажу, что моря уже тысячи лет, как нет.
Рыбы сначала дохли, потом привыкли.
Обучились грамоте, написали сонет
И назвали молитвой.

Только... - жажда им рыбьи корёжит рты,
Будоражит память,
Плавниками выламывает хребты!
Отче аве...

Поселенья строят в руинах рек,
Распевают гимны -
Как ходил ты боязно по воде
Вслед за клином рыбьим.

Обрастает сказками чья-то ложь,
И крепчает вера!
Не вставай из гроба - опять умрёшь.
Оставайся мелом.

-----------------------
-----------------------

Герцог устал, но ему всё ж не спится.
Девка хрипит, как тупая ослица.
Герцог спокоен — не хочется злиться
На каждую в мире тварь.

Сколько их было и сколько пребудет -
Знатных и черни, святых или блудных...
Герцога даже король не осудит.
Тем более — добрый бог.

Если до Рима святого дорогу
Вымостить - Папа пусть вымажет тогу -
Трупами, то и великому мору
Не выиграть этот спор!

Знатное зрелище! Справа и слева,
Вдоль по обочинам дохлые девы
(Косы распущены, чёрные зевы) -
Блаженство для чистых душ.

Герцог устал, но работы до чёрта!
Девка хрипит — до чего же упёрта!
Герцог смеётся. Счастливый и мёртвый
Встаёт и уходит спать.

--------------------
--------------------
Герцог Альба * - человек, который нашёл своё призвание в охоте на ведьм и иже с ними; лично руководил пытками; аресты и казни исчислялись десятками тысяч.
Совесть герцога была кристально чиста, ибо он верил, что не казнил ни одного невиновного.

----------------------
----------------------

Свет отовсюду - бессмысленен и многократен.
Лозы изломаны тяжестью солнечных пятен.
Мёртвою фрезией книжные пахнут закладки.
Сны так болезненны и удушающе сладки...

Чудище древа заветного горбится в жажде.
Каждый от плоти его возродится. Но каждый
Собственной кровью наполнит незрелые груши.
Осы до дыр выедают усопшие души...

Сны из Эдема тревожны, зовущи и манки.
В них пуповина надёжней пеньковой удавки.
Солнца короста на коже у дерева зреет.
Не засыпай! Я тебя разбудить не сумею...

--------------------
--------------------

"58й Беспородистый конкурс"

Образец для подражания:
"Морское". Автор Алла Арцис.

"А море только пенилось и ржало,
Как сотня одичалых скакунов..."

"Мутило рябь вблизи скалистых рифов,
Фонтаны брызг выкидывая ввысь".

"И руки их, что прежде были крепки,
Бессильно разжимали пятерни,
А море превращало камни в щепки
И множило бессмысленные дни".

Пародии:

1. Парео тишины

А море ржало и кидало камни,
Разбив их на древесную щепу.
В нём было столько мощи, света, тайны
И пены, что скопилась наверху.

Сквозь пены рябь, по водянистым рифам,
Как по цепям, что есть на якорях,
С камнями поднимались ввысь Сизифы,
И руки их все были в пятернях.

За ними шли Циклопы, Прометеи,
Офелии, плетущие венки...
А волны все безумьем тяготели
И были как сознанье глубоки.

Щепа кружилась по водоворотам
И билась в днища потных кораблей,
И в речевых тонула оборотах
Среди венков и Эльмовых огней.

Над морем тишина сплеталась нервно
С избытком дней бессмысленных давно
(Морскую синь накинув как порео).
Её как рябь тошнило и рвало.

2. Она дождётся

Неслись по лугу кони, словно волны.
И ржали также - шумно и взахлёб.
Неистовы, безмерны, непокорны!
Шипели, как горячее на лёд...

Они летели ввысь девятым валом,
Копытами переминая дно.
ИскрА подков по обводнённым скалам
Поджечь могла б и мокрое бревно.

Холмы вдоль луга, чем же вам не рифы,
В ромашковых зеркальных чешуях?!
Из-под коней упрямо шли Сизифы,
Катая камни в шалых пятернях.

Мутило рябь. Тошнило рыб подводных.
Медуз нервозных гнуло, как дугу.
Дни-валуны дробились многотонно
На прах и пыль и больше ни гу-гу.

Летела горлица усталым альбатросом.
А кони-волны продолжали ржать.
И женщина, что вечно ждёт кого-то,
Роняла взгляды на морскую гладь.

3. Топталось дно

Дичали кони. Волны тихо ржали.
Шальные скалы стайкой балерин
В пуантах пенных рьяно отжигали
Канкан чайковских малых лебедин.

Стонала рябь - её давно тошнило.
Напившись пива с чашечек колен,
Седой валун читал неторопливо
Про море - пастернаковский нетлен.

На зов поэзи пятерни Сизифов
Разжались, выпуская рой камней.
А море шло на обводненье рифов
И расщепленье утонувших дней.

Стада коней неслись осатанело
За лебедями, пачки теребля.
Топталось дно, переминая мели,
В прилив с полей стекала конопля...

Кайф проходил, и море было нервно.
Отставив вдаль изящную ногУ,
Стояла женщина - она была безмерна
На вымокшем от моря берегу.

--------------------
--------------------
На этом всё. Надо завязывать.))

"22й замах на классика"

Блажен в златом кругу вельмож
Пиит, внимаемый царями.
Владея смехом и слезами,
Приправя горькой правдой ложь...

(А.С.Пушкин)

1.Рождение поэта

Блаженна Глаша у печи,
Где в чугунке кипит ушица.
В ухе Глафира мастерица -
Вокруг всё булькает, шкворчит!
Румянцем пышет кулебяка.
И кот Матвей сидит, чертяка.
Томятся рыжики к ухе.
Глафира мнит о женихе...
Меж тем, жених её, повеса,
Уже повсюду нагрешил.
И хоть не знает ни бельмеса,
Заняться творчеством решил.

2. Блажен пиит

Блажен пиит. И не пиит.
Блажен вельможа - мот и лодырь.
Игрок блажен - припрятан козырь.
И в жёлтом сари кришноит
Улыбчив и блаженней многих.
Блаженны жулики в остроге.
Блажен гуляка Лев Ильич
Узнав, что сифилис не ВИЧ.
Эфиром счастье льётся в души,
Как сливки нежные в эклер.
И всяк блажен среди живущих.
И всех блаженней - парфюмер...

Накопились попытки пародий с местных конкурсов. Что ж делать. Публикую.)

Пародия на стих "Мы с тобою", автор Анирия
http://litset.ru/publ/3-1-0-65914

"Распахнусь - под рубашкой - голая!..
Мы своё в январе отсорились ".

"Не любя, не зовя, не радуясь,
Стыли, стыли, остыли, выстыли".

"- Бутерброды!.. Безумно вкусные!..
Мы с тобою... Как есть - по-мартовски!"

Ты и я

ОсознАю себя неистовой
И пойду делать миру доброе.
А вокруг мой декабрь безлистовый,
Где пальто - да на тело голое!

То шепчу, то кричу отсОрившись!
То безумственно декламирую.
То валяюсь по полю-полюшку
Заповедному и любимому.

Ты да я разбросались душами...
Сколько было их - все разбросили.
А хотелось, мой милый, лучшего,
Воскипевшего в охре осени!

Не кричим, не зовём, не плачем мы -
Отсыхают все слёзы с кожею.
Стыли, стыли... - но окончательно
Недостынем с тобою, может быть?

Вешний день посевает глупости.
Нашепчи мне, любимый, нежное...
- Бутерброды готовишь вкусно ты!
Жаль, что шпроты на них несвежие.

-------------------
-------------------

Пародия на стих "25й дубль", автор Алла Арцис

"Нет, не поезд экспресс скорострельный, как же -
Это старый трамвай дребезжащий, тот же".

"Повезло как по шпалам под звездопадом -
Поворот, орут, вырулился покато".

Старый трамвай

Очертанья пантографа с нимбом сходны.
Рельсы тянутся Млечным Путём двужильным.
Мы стояли, как крепость, на старой Сходне:
Не толпа, а будущие пассажиры.

Сквозь небесные хляби, большой и красный,
Он входил в поворот, накреняясь резко.
Все внутри орали. Искра в брусчатку
От колёс летела – как звёзды – дерзко!

Я на старом трамвае привычно езжу
На работу с утра и домой под вечер.
За окошком стабильность – пейзажи те же.
И во взгляде кондуктора – бесконечность.

------------------
------------------

А звёзды падают, а не летят.
И дождь теперь и част, и непрерывен.
На старом пне - семейкою опят -
Пичуги из отряда воробьиных.

Чернильница давно уже полна,
И веточка молоденького клёна
Выводит тушью силуэт окна
Погасшего... Когда? Прости, не помню.

Ту ночь я вычеркнула из судьбы
(Потом вычёркивать вошло в привычку):
Агония предсмертной суеты,
И мы друг в друга вжались, словно птички.

С тех пор беда холодная на вкус
(В глазах отца безумное бессилье),
С тех пор мы обе не выносим бус
И умираем каждое предзимье.

Пичуги выживут, как мы с тобой.
Мне легче - память тушью заштрихует...
Тебе же помнить - низкий мамин вой
И папин лоб, который все целуют.

«Этот герой ушёл в бездну ушёл безвозвратно, прощённый в ночь на воскресенье сын короля звездочёта, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат...»

М. Булгаков

«Мастер и Маргарита»

--------------------

Всё перепуталось: цифры и знаки,
Сгнившие жерди предпраздничных вех,
Алые стяги, бессмертные маки,
Взгляды стрекозьи - с иконок - для всех.

Вести просрочены. Письма не вскрыты.
Всадники пеши в затменьях зарниц.
Ноты гвоздями прибиты к пюпитру.
Карканье - плотью раскормленных - птиц.

Маками скорбными шепчется время
С вечными снами созревших утрат.
Спазмы сосудов. Начало мигрени.
Чистые руки. Мёртвый Пилат.

---------------------
* - М. Булгаков
"Мастер и Маргарита"

По повести Гоголя "Вий".

Чёртова паночка с бельмами на глазах,
Вывернув руки и ноги, что твой паук,
Клёкотом, воем, шипеньем сзывала мрак,
Космы поднявши в монаший тугой клобук.

И устремлялся на зов изо всех щелей
Нечисти-нежити гиблый смердящий вал.
Мордами, рылами бесов, собак, свиней
Храм стоголосый метался и завывал!

Вдруг тишина, и у ведьмы смиренный вид
(Лепится, стелется, вьётся - по кругу шаг...),
Словно внимает словам из чужих молитв,
И покаяния жаждет её душа.

Словно во взгляде уставшем - цветущий мак.
А в белизне её скул - первозданный свет.
Молится истово в белом кругу бурсак
И понимает, спасения больше нет...

Ещё листва лоснится от росы,
Белянка медитирует на пижме...
Но в Дальней балке выводок лисы
Ведёт себя уже гораздо тише.

Возня щенячья, тявканье взахлёб
Сменились осторожностью, тревогой..,
Предчувствиями - близится, грядёт
Чужое что-то - слякотной дорогой.

Цикорий всем раздаривает синь
Почти как прежде, но уже слабее.
Бессмертник, нацеплявши паутин,
Тускнеет, гаснет, к смерти тяготеет...

И небо выцветши, почти истлев,
Висит на кронах брошенного сада.
Уходит лето. Солнце догорев,
Скатилось яблоком на дно оврага.

У него сияющие глаза.
Улыбается, как чеширский кот.
У него в запасе есть два зонта:
Бел и чист и тот, что наоборот.

Он смешон немного. Немного строг.
Погружает спящих в тягучий ил.
Не спеша дозирует порошок,
Чтобы сон с реальностью в рифму был.

Крутит зонт уверенная рука
(Будто нитку дёргает кукловод).
Ты в его иллюзиях до утра -
Лишь бы яркость, а не наоборот...

Он снимает тоненькое пенсне.
Бумазейкой стёклышко нежно трёт.
Ты всю ночь нелепо висишь в петле -
Над тобою чёрный раскрылся зонт.

Холод и сырость, и тёплого лета не будет.
Ты, усмехнувшись, заметил, что это не ново.
В зыбком тумане струились куда-то люди,
Словно адепты за боговым первым словом.

Я надевала одежду из утренней мантры.
Ты выходил из себя - возвращался усталым.
Пил беспробудно, проигрывал снова в карты
Ту часть души, что когда-то была началом...

Небо без солнца, вино без малиновых ягод,
Стопка стихов перевязана шёлковой лентой.
Рвётся, где тонко. У хлеба черствеет мякоть.
Мы расстаёмся холодным дождливым летом.

------------------------------
------------------------------

В птичьих глазах отражается солнце рек.
Мёртвые рыбы, теченью придав объём,
Молча вплывают в ту заводь, где окоём
Приобретает хрустально-свинцовый блеск.

Если не птица, зачем тебе два крыла
(Переплетаются, горбятся за спиной).
В небе закат. Зацветает седой левкой.
И подступает с туманом ночная мгла.

Если не рыба, зачем ты всегда молчишь-
Слева под рёбрами в омуте снов и тайн?
Солнце спускается в реки - плыви, взлетай!
Не озирайся, не бойся и не дыши.

Люлька дитяча. Качается старая лодка.
Высятся тени чужих непридуманных снов.
Страхи роятся, сгущаются облаком плотным
И покидают бесстрашно родительский кров.
Высохли глотки руин. Непрощённое утро.
Рёбра фонарные тычут в сердечную твердь.
Мудрости грошик чешуйкою из перламутра -
Рыбьему царству на память про вечную смерть.
Лодка качелится. В люльке свечные огарки.
Глиняных птиц пересвисты в трамвайном звонке.
Множатся дали — как донное солнце, неярки.
Пётр с рыбарями за лодкой идёт по реке.

_________________________
_________________________

Стихотворение не просто сырое, но мокрое. Если замечены какие-то царапки, ляпы и прочая фигня, пожалуйста, семафорьте! Буду работать.

В июне ночи трепетны и странны.
Беззвучней снов. Нежней течений донных.
Покачиваясь, тонут маттиолы
В иллюзиях сгустившихся туманов.

Ночные мимо проплывают птицы.
Не спи, не спи - утонешь безвозвратно!
За жемчугом ныряя многократно,
На берег не захочешь возвратиться.

Открытых окон угасают взгляды.
Безветрие. Дремоты поволока.
И в омуте, до одури глубоком,
Рыбёшкой мелкой плещутся Плеяды...

Темнота во мне зарождается и растёт:
Смыслом душу пОлнит, теплом - живот,
Возбуждает разум, во рту горчит
Перезрелостью терракотовой алычи.

Начинаю танец - змеиная гибкость рук.
Звон сагатов*, таблы* ритмичный стук.
Угадав в улыбке твоей восторг,
Темнота моя затевает с тобою торг.

Семь стихий беснуются вихрями - семь начал!
Тот есть бог, кто гибель во мне зачал,
Глину обжигом превратил в графит.
Покрывало первое падает и горит!

Отрешённость взгляда, молчание сжатых губ...
Не земля внизу, а гончарный круг.
Забывай всё то, что хотел вчера.
Тьма подносит блюдо из белого серебра.

Семь накидок нА пол - коврами к твоим ногам!
Не светла моя нагота - темна.
Всё затмит она, что потом грядёт...
Голова Крестителя катится в серебро.

--------------------
--------------------



--------------------
--------------------

____________________

Сагаты* - муз. инструмент (тарелочки из латуни или др. сплавов, надевающиеся на средний и большой пальцы рук);
Табла* - ударный муз. инструмент.

Дом над речкой. Сзади чернеет лес.
Слюдяной воды смолянистый блеск.
Берега ползучим покрыты мхом.
Я хочу отсюда уйти тайком.
В доме тишь. На месте любая вещь.
Но всё чаще кажется - лес зловещ.
Из-под пола слышится хруст корней.
Шепоток за окнами: - Ты слабей.
На диванах - мшистый, зелёный плюш.
Дом над речкой странен и неуклюж -
С каждым утром ниже, темней, мрачней
На краю безлунных, сырых ночей.
Тяжелеет воздух. Мерцает свет.
У меня в груди прорастает цвет.
Стеблем туго он пеленает дом-
То петлёй затянется, то узлом.
Не уйти. Оборван рассвета луч.
Лес врастает в окна - тягуч, пахуч.
Шепоток всё явственней из щелей:
- И сама теперь ты лесных кровей...

- Убей! Убей её, Господи! Убей эту тварь! И меня вместе с ней! Убей! Слышишь?
Господь молчал.
Старуха лежала, вытянувшись струной, на облупленной железной кровати. Правая сторона тела была парализована. Речь сильно затруднена. Из перекошенного рта раздавались лишь непонятные хрипы. Но двенадцатилетний подросток, что стоял у кровати на коленях, уткнувшись лицом в бабушкино плечо, понимал каждое слово.
- Не надо, бабуль... Успокойся, миленькая... Молчи... Молчи, пожалуйста...
Слева на кровати, вжавшись друг в друга, сидели ещё двое детей: мальчик девяти лет и шестилетняя девчушка. Каждый раз, когда из соседней комнаты раздавался натужный стон, девочка изо всех сил зажимала руками уши и шептала брату:
- Скажешь, когда отпускать?
- Скажу, - кивал он в ответ и поверх её ладошек прикладывал ещё и свои.
В комнате было неуютно и грязно, резко пахло застарелой мочой. Чтобы отвлечься от того хаоса, который наполнял сейчас его мысли, стоящий на коленях мальчишка попытался сосредоточиться на том, сколько стоит небольшая банка краски. Пол под кроватью начал уже подгнивать. Надо будет как-нибудь отодвинуть кровать от стены, вымыть полы, как следует просушить и покрасить. Можно и в долг краску взять. Под зарплату. Скорей бы уже всё закончилось. Через час на ферму бежать, работать за мамку. Она-то не сможет... А в ночь за себя отработать. И этих двух ещё накормить надо. И бабе сухую тряпку найти подстелить.
В соседней комнате к очередному стону, переходящему в крик, добавился слабый плач, похожий на писк котёнка. Плач стал чуть громче, увереннее. И тут же приглушённым, сдавленным... И смолк. Всё.
Старуха левой здоровой рукой со всей силы начала лупить по краю кровати и заплакала.
Мальчик встал с пола и, взяв приготовленную заранее коробку, пошёл в соседнюю спальню. Мать - разгорячённая, потная - полусидела на высокой кровати, прикрывшись пледом. Рядом лежало ещё тёплое детское тельце с небрежно накинутой сверху тряпкой. Подросток аккуратно положил ребёнка в коробку и вышел во двор... Вернулся минут через двадцать. Без коробки.
- Где? - спросила мать, - Где закопал?
- В садку под тёрном. Рядом с остальными. Никто не видел.
- Ты ж моя сыночка, - устало улыбнулась женщина.
"Сыночка" промолчал. Также молча прошёл на кухню, включил плиту и начал подогревать макароны. Младшие уже уселись за столом.
- Бабушку покормите?
- Ага, - кивнули они в ответ, - А ты не будешь с нами есть?
- Нет. На работу пора.
- А кто там был? - таинственно зашептала девочка, - Кто? Сестрёнка или братик? Или оба, как в прошлый раз?
- Сестрёнка...

____________________

Ида росла спокойной ленивой девочкой. А ещё очень любила внимание к себе. И нет в этом ничего плохого. Только родители всегда были заняты: работа, огород, хозяйство, строительство нового дома. Когда Ида подросла, оказалось, что внимание, особенно мужское, привлечь к себе не так уж и сложно. Единственным огорчением были дети. Куда их девать-то? После рождения третьего, выход нашёлся. Подружка, что работала зоотехником на ферме, посоветовала Идочке раствор, которым колят коров для ускорения отёла. Берёшь три отгула, колешься и рожаешь. А дальше подушка тебе в помощь... Главное беременность не афишировать и закапывать поглубже, чтобы собаки не раскопали.
Слухи по селу, конечно, ходили о детском кладбище в садку, в конце огорода. Но старших троих было жалко. Куда их? В детдом? Там лучше? К тому же, парализованная старуха в доме. Худо ли бедно, но Ида присматривала и за матерью, и за детьми.

- Счастливая ты, Ида! Стыд не жжёт, сердце не болит, совесть не мучает.
- Счастливая! А остальное вас не касается.

____________________

Перед тем, как сесть на старенький велосипед и поехать на работу, старший сын Иды спустился к тёрну внизу огорода и положил небольшой камень на то место, где земля была свежевскопанной.

____________________

Сейчас от садка ничего не осталось. Плодовые деревья почему-то стали болеть и засыхать. Выжил и разросся только терновый кустарник. И если приглядеться, можно заметить в зарослях на земле девять камней.

У тебя под рукой только чёрная краска. Бери. Рисуй.
Выводи за холмами овраг и колючую дерезу.
Лисий след, уходящий во мглу лабиринтами тёплых нор,
Где сплетаются шёпоты (с голосом голос), рождая хор.
Где срастаются корни - в них памяти сон, молоко ночей,
Птичий гомон, цветение вереска, кружево из лучей.
И душе здесь отыщется место. Не бойся, что так темно.
Из телесного - душно и тесно - наверх прорастёт зерно.
Израсходуешь краску и в путь - погружайся в золу дремот,
Обесцвеченным крохотным семенем в чёрный ложась живот.

Дом у озера. Солнце. Гудение диких пчёл.
Остывающий август густеет в сосне смолой.
День стремительно ярко, как будто лесной щегол,
Жёлтым бликом взлетает над рябью озёрных волн.

Над ржавеющей кровлей безбрежно струится синь.
Воздух плавится - терпкий, густой, травяной настой.
А вокруг ни души, ни мечты... Только дом один,
Как консервная банка с закупоренной бедой.

Замедляется время. Колышется органза.
В перевёрнутой колбе не сыпется вниз песок.
Отражённые в небе - деревья, крыльцо, вода -
В облака превратились, надеясь на зов ветров.

Я выбываю из гонки, сбиваюсь с ритма.
Кровь по венам пульсирует в ритме lento*, largo*.
В голове фонит - заводская настройка сбита.
Открываю блокнот и записываю: "Так надо".

Все мои дни теперь выхолощены и стерильны.
Нет ни света, ни цвета, ни горечи, ни удушья.
Только кажется, скоро потянет гнилью -
Если я мёртвая, это кому-нибудь нужно?

За окном бардак, хаос и междометия.
Наблюдаю безмолвно за витринной бегущей строкою.
Но вместо цены и прогноза с поправкой на ветер,
Я читаю: -Дура! Пребывай в покое...

За стеной соседи стучат и лают:
- В мире прогресс, революции, спутники, биржи!
Слышь, угрюмая? Твоя придурь долго не проканает!
Подвожу черту. Записываю: "Никто не выжил".

----------
* - медленный темп в музыке.

----------

В одночасье любовь изжила себя, умерла.
Облетела листвой, обнажив пустоту и тьму.
Мне казалось, живу соблюдая закон зерна -
Потеплеет, и я обязательно прорасту.

Но обида и злость в ледяной превратились наст,
Погребя под собой нерасправленных листьев ком.
И всё чаще в те сны, где мой мир, как платок, цветаст,
Обесцвеченной нитью вплетается монохром.

А весеннюю землю пронзает Гусиный лук*.
И пока я ищу (хоть какой!) для любви предлог,
Всё теплее в груди, учащается сердца стук -
Сквозь нутро моё прорывается ввысь росток.

Гусиный лук * - травянистое луковичное растение.

Их было двое: Ника и Гарри. Она - холёная, грациозная кошка. Сложный характер и потрясающие охотничьи навыки. Он - юн и космат, почти котёнок. Разбитной, но доверчивый. Некрасивый, но благодаря природному обаянию... Не было в нём никакого обаяния! Страшный, кудлатый, молодой кот. А в силу возраста и умом не блистал. Ещё был Глен - изящный попугай глория. В том-то и дело, что был. Как уже говорилось, Ника обладала потрясающими охотничьими навыками. Безусловно, я оберегала Глена, как могла: железная клетка, надёжный замок. Но его стремление к свободе не знало границ, да и кошку любил дразнить. Однако, печально-философскую историю о том, как не надо провоцировать женщину, и чем мужчине грозит излишняя свобода, я расскажу в другой раз. Итак, Ника и Гарри.
Нику я подобрала в сентябре. Ну, как подобрала.., вытащила из чужого дачного домика. Двери заперты, окна заколочены, а изнутри безнадёжное уже: "Мяу". Забыли её хозяева или просто не заметили при отъезде, не знаю. Пришлось лезть на крышу (по забору и яблоне, что рядом росла) и через чердак проникать в чужое недвижимое имущество. Подруга однокусница, с которой в тот день угораздило нас пойти за грибами мимо дачного посёлка, стояла внизу и, выбирая неприличные слова, выговаривала их мне для острастки. "Ненормальную", "сумасшедшую" и "просто дуру " я пропустила, но на "сволочь" высунулась из чердачного окошка и прикрикнула: - Цыц, Ленка!
Та испуганно вздрогнула и замолчала. Вообще, Ленка классная девчонка. И нежная, и совестливая. Если бы мы не вытащили эту кошку, то она долго ещё истязала себя мыслями типа: "Как там несчастная кошечка? Вернулись хозяева или нет. Может, надо было позвонить кому-нибудь, чтобы вызвали кого-нибудь..." и т.д.
Сбор грибов пришлось отложить до следующей вылазки в пригород, а кошку, измученную страхом и голодом, забрать домой. Никой назвала в честь богини победы. Ведь мы победили - я с крыши не звезданулась, ей не пришлось хозяев до весны в запертой хибаре ждать. Так и прижилась. Через пару недель совсем освоилась. Научилась открывать форточку в моей комнате, чтобы войти и приоткрывать входную дверь, чтобы выйти. Была аккуратна и чистоплотна. Но холодна в отношениях - ни ластилась, ни мурчала. Возможно, тосковала по бывшим хозяевам или, наоборот, решила больше не доверять людям. Но в благодарность за спасение (думаю, что в благодарность), каждый день Ника приносила мне по одной-две придушенных мыши. Я хвалила, называла Никочкой, давала какую-нибудь вкусняшку и потихоньку выбрасывала дохлые "подарки" в мусорное ведро. Так мы и жили с ней до весны.
А в апреле я притащила в дом ещё и кота.
Это был Гарри. Грязный Гарри. Серый, лохматый, блохастый подросток с противным гнусавым голосом. Шерсть в колтунах, глаза гноятся и хитрецкий такой прищур: поможите, мол, чем можете, а я пока сосиску у вас из пакета вытяну.
Ника приняла новичка вполне достойно. Не вылизывала, не заигрывала, но и не обижала, что вполне всех устраивало. Проблема была только в одном - Гарри всё время пытался утащить тех мышей, которых кошка приносила для меня. Мышиный труп у моих ног, Ника - его охраняющая, и Гарри, пытающийся умыкнуть добычу. Недопонимание обещало перерасти в конфликт.
Сначала я попыталась образумить кошку: - Ника, ты красивая, умная, с добрым сердцем.., - на "добром сердце " она фыркнула, намекая на бессмысленность манёвра. Хорошо, переключаюсь на кота: - Гарри, обрати внимание на Нику. Красивая, умная, с добрым сердцем. А как мышей ловит! Может, и тебе попробовать поймать хоть кого-нибудь. Мышку, птичку, паучка, муху.
Гарри посмотрел на меня, на кошку, на дохлую мышь, развернулся и молча ушёл, нервно подёргивая хвостом.
Далее всё было как обычно. Все занимались своими делами, не мешая друг другу. Поздно вечером, почти ночью, когда я вдохновенно работала над курсовой, за окном послышалась странная возня, и в открытую форточку влез грязный, всклоченный, ошалевший кот. Свалившись на подоконник (никакой грации!), он перепрыгнул на письменный стол и торжественно положил передо мной огромного, жирного червяка. Затем, оставляя следы на исписанных листках, Гарри начал кружиться, топтаться и подпрыгивать! Это был танец победы! Дикий, восторженный, невероятный! Не знаю, хохотал ли ещё кто-нибудь так, как хохотала я той ночью. Полагаю, что нет. На шум в комнату вошла Ника. Взлетела на стол, изящно потянулась, посмотрела на кошака, понюхала червяка и, одобрительно мявкнув, бесшумно спрыгнула вниз. Это было признание! Гарри, замерший при её появлении, вновь ожил и продолжил свой танец с ещё большим воодушевлением.
Курсовую пришлось переписать. А кот с тех пор каждую ночь приносил мне червей. До самой поздней осени, пока не уползли они вглубь земли, дабы погрузиться в зимнюю спячку.
А потом в доме появился Глен - красивый попугай глория. Но это уже совсем другая история.

Разве не хочешь меня удержать опять?
Что изменилось в сегодняшнем мёртвом дне?
Пьяная муха кружится в густом вине
Осени ранней. Часы отбивают такт.

Я отпиваю глоток и ещё один.
День отпевают ветра, нарыдавшись всласть.
Муха снижается и норовит упасть.
Ей наплевать на сложность твоих парадигм.

Впрочем, и мне. Расцветает заката куст.
Не возвращаюсь, а лишь раздаю долги.
Не удержи меня, не возжелай, не лги.
Первого льда под ногами пьянящий хруст.

***
Дни разольются
Абрикосовой водкой.
Осени полдень

***
Промозглость ноября.
Свело радикулитом
Хребты мостов

***
Старый гербарий
Высушенных цветов пыль
Мёртвые чувства

***
Сливы цветут.
Задеваю руками
Встречные облака

***
В день изо дня
Меня ты за руку ведёшь
Кругами Данте

***
Вином креплёным
Разливаю эту ночь
По двум бокалам

***
Веруя в солнце
Поздние хризантемы
Умирают в снегу

***
С птицами вместе
Засобирались на юг
Жёлтые листья

***
Молнии вспышка.
Ночь убегает в овраг
Тенью лисицы

***
Нарядились цветы
Будто идут на праздник.
С ними пойду

***
Ночь хододна.
Попроси для меня у луны
Тёплые сны