Вот она нелёгкая
Понесла.
Оторвалась лодочка
От весла.
И в глазах мгновения
Напряглись.
И толпой смятения -
Дождались!
Вспышки праволевые
По пятам.
Те, кто были первыми
Снова там.
Грозное судилище.
Ренессанс.
Отрывай хранилища
И запас.
Воздаянье топает
По делам.
И Царь- пушкой хлопает
По телам.
На ветру качаются
До зари,
Облепив печальные
Фонари.

И похмельем утренним
Свеж мороз.
И в снега укутаны
Толпы грёз.
И суды минутные.
Приговор.
Исполненья мутные,
Но в упор.
Я, дыханьем брызгая
Тут и там.
На судьбу нанизаный,
По пятам
Мчусь за ней неистово.
На бегу: Господи, прости меня,
Не могу!
Но Господь уверенно
Жмёт педаль.
За меня отмеряна
Не медаль -
Ордена для сволочи
И меня
Гонит стая волчья
Как коня.
И кольцо смыкается
Наугад.
Праздник намечается
И парад.
Чую их дыхание
За спиной.
Вот оно признание
Милый мой!

Ты страдал непризнанным
В темноте?
Стать старался избранным
В суете?
Исписал тетрадочки
Сорок штук?
Вот теперь и радуйся
Милый друг!
Вознесут как водится
Выше крыш.
Скоро распогодится -
Повисишь.
И легко качаемый
Ветерком,
Похрипишь отчаянно,
А потом
Будешь напечатанный
И в тираж
Выйдешь незапятнанный.
Антураж
Для стихов подобранный,
Будет смел.
И доской надгробной всех
Этих дел,
Что тебя упрятали
Под траву
И топтали пятками
Наяву.

Так что братец радуйся
На бегу,
А не брызгай: Господи,
Не могу!
За тебя всё сможется,
Подмогнут.
А потом, как водится
Помянут.
Будешь ты раскольником,
Чьи стихи,
Мучать будут школьников
У доски.
Выдыхаться юными,
Чей протест
Жизни пасть чугунная
Снова съест...
Я хриплю неистово:
Не нужна
Мне такая чистая
Вышина.
К чёрту всё признания
И талант.
Я хочу в изгнание
От наград -
Строчки мои гадкие
Схоронить,
Сжечь свои тетрадки
И просто жить.
Дай пути мне Господи
На бегу!
Отвечает Он: прости!
Не могу...

Сны мои полночные -
Полный бред.
Время наше прочное
От побед.
Хлеб жуем отчаянно.
До зари
Больше не качают нас
Фонари.
Стаи не охотятся
На слова.
Нет...хотя находятся...
Но едва
Замаячат Серые
Вдалеке,
Рву листочки белые
И в руке
Карандаш ломается
На бегу.
Сразу вспоминается:
...не могу!

Мой шкаф - хранитель всех скелетов,
Наперсник дел моих любовных.
Он не продаст моих секретов
О всех нюансах игр альковных.

Немой и преданный свидетель,
Моих побед и поражений.
Вовне - являет добродетель,
Внутри - он полон выражений

В мой адрес - грубых и нелестных.
Нутро наполнено печалью
О тех достойных и прелестных,
Что побывали в этой спальне.

Он задыхается от хлама
Имён, покрытых серой пылью.
Досадуя, что скрип дивана
Не обращает сказку былью.

Ему нужна одна хозяйка,
Что будет лак ласкать, лелея.
А эти "кошечки" и "зайки" -
Они со мной не постареют.

Не обретут надёжный статус,
Нам, вечно преданной служанки.
И он пищит как мышь на кактус,
На уходящих спозаранку.

У нас в словесности такое встретишь редко -
Чтоб двух родов, один был, мебели предмет.
Но в каждом доме, табурет и табуретка
Весьма заметный оставляли в жизни след.

Как мы страдали в детстве, бедненькие детки
Невинно, в праздник возжелавшие конфет,
Когда пришлось стоять на шаткой табуретке
И вслух стихи читать подвыпившей толпе.

А кто из нас не испытал страданье это -
Весьма короткий и болезненный полёт,
Упав с подставленного к шкафу табурета,
Открыв погубленной посуде мрачный счёт.

В застольных спорах приходилось нам нередко
Как аргумент последний, видеть острый нож.
Тогда от смерти нас спасала табуретка,
Дурь выбивая из тупых и пьяных рож.

Не раз, любителям в конце тоннеля, света,
Которым свет в его начале стал не мил,
Повторный шанс давала шаткость табурета
И придавала в этой жизни новых сил.

Не претендуя на возвышенность сонета,
На пасторальный и лирический настрой,
Я посвящаю табуретке с табуретом,
(Как и они) свой грубый, шаткий стих простой.

Тебя не вымолвить, не вымолить -
Слова беспомощны во мне.
Слепая страсть, непобедимая
И тем желанная вдвойне,
То входит в раж, дразня, куражится,
То тихо стонет в уголке.
И тем отчётливей Ты кажешься,
Чем меньше есть Тебя в строке.

Чем дольше будешь не прописана
В бумажных четырёх стенах,
Тем тоньше ароматом близости
Паришь во сне, в полутонах
Картин размытых и пленительных -
Изящной кистью маляра,
На стенах завтрашней обители
Замазанных ещё вчера.

И если не родился Пушкиным -
Хоть соловьём, хоть волком вой.
В полёте над гнездом кукушкиным
Об рифмы биться головой,
Тем бесполезней, чем заманчивей.
И повернув Пегаса вспять,
С Тобой в стихах пора заканчивать
И что-то в жизни начинать.

Гордецов, мудрецов легиону
Шепчет дьявол в умы испокон -
Из закона не делай икону,
Из иконы не делай закон.

И в умах их прописано чётко -
Нет желанной свободы рабам.
И закон, это хлёсткая плётка,
И икона, всего лишь чурбан.

Непонятно мне их верхоглядство -
Если рухнет закона стена,
То наступит анархии ...во,
А потом... ничего. Тишина.

Но умильно лобзая икону,
Я лукаво прошу у Творца
Чтоб прожить, обтекая законы,
Эту жизнь в тишине. До конца.

Не имел претензий к Богу
Я от селе и до сих.
Я взрослею понемногу
И со мной взрослеет стих.
Упирается строкой он
В неизбежность бытия.
И рифмуется с любовью
Кровь горячая моя.

Всё пока мне интересно:
Рифм банальность, штампов лоск
И ответ, на всем известный
Неотвеченный вопрос
Из трагедии Шекспира.
В стихотворной кутерьме
Из тончайшего эфира
Стих рождается во мне.

А потом их станет больше,
Груз их станет тяжелей,
Опыт толще, смыслы тоньше,
А строка всё злей и злей.
Отражаясь в них, реальность
Дирижируя стихом,
Задаёт свою тональность
Под жестоким каблуком.

Но и это не надолго
И предъявит время счёт.
Это только речка Волга
Бесконечностью течёт.
Мне, в отмеренные сроки
В землю брошенны зерном
Завершающие строки,
Словно думы о былом.

Подводить итоги страшно,
Наблюдая как другой
Свежей строчкой землю пашет,
Наполняя мир собой.
Уступив ему дорогу,
У обочины притих.
Я старею понемногу
И со мной стареет стих.

И слизав с ладони крохи
Тех сюжетов, что ещё
В поэтические склоки
Проскользнув, предъявят счёт
ускользающей эпохе
И грядущей - наперёд,
Я умру навстречу Богу
И со мной мой стих умрёт.

Когда события упруги
И предстают без неглиже -
Всё стихотворные потуги
Не обязательны уже.
И так целительно молчание,
Когда срывается на крик
Всё, что теперь уже случайно
И недостойно вжиться в стих.

А что достойно - беспокойно
Оцепеневшему уму.
Что было до - уже покойник,
Что будет после - не пойму.
А что сейчас - всё ближе пышет
И фонтанирует огнём.
Молчи, кричи, оно не слышит
И дело, вообщем то, не в нём.

Во мне, во мне, во мне всё дело!
Когда мерилом бытия
Является родное тело,
В котором есть вся суть моя.
Тогда вокруг моей вселенной
Всё одинаково смешно.
И запах роз, и запах тлена
Неразличимы мной давно.

Моё течёт по жилам время,
Стекая по годам в песок.
Мной не написана поэма,
Не собран с поля колосок,
Враг не убит и друг не предан.
Потомкам дерзким и глухим
Печальный опыт не поведан
И о себе не сложен гимн.

Всё опоздало перед бурей,
Которой будет смятено
В моей ленившейся натуре,
Всё, что казалось мне, должно
На многотерпящей бумаге,
На многотерпящей земле
Оставить след моей отваги,
Не канув в грязь в осенней мгле.

Я опоздал. Уже не важно,
Что я хотел, о чём мечтал.
И на последний лист бумажный
Рычит отчаянья оскал.
Всё ближе вал огня девятый,
Отчёт обратный всё быстрей.
И со стены мой Бог распятый
Грозит мне в пятнах фонарей.

Вот ещё один неприкаянный
В слово вляпался впопыхах,
По ночам блуждая отчаянно,
Как в трёх соснах, в чужих стихах.
И глотая жадно, неистово,
Как последний глоток воды,
Всех поэтов считал себе близкими
И великими их труды.

По стихам своих современников
Шаткой поступью быстро шёл,
Стройность строчек подчёркивал нервно
Притупившимся карандашом.
И с трудом проникая в их смыслы
Сложных образов и идей,
Им во след рифмовал свои мысли
В потных пролежнях простыней.

В мыслях, с ними почти что до драки
Доходил, не поддавшись сну.
Друг за дружкой так воют собаки
Во дворах, на злую луну.
Перекличкой тоски рифмованной
Наполняется тишина.
И тоской, в стихи утрамбованной,
Неизящно словесность полна.

Умным быть, было в царстве не модно -
Ум за разум...и всё...идиот.
И отречься пришёл принародно
От ума, поумневший народ.

Отрекаясь от суетной правды -
От своей и конечно, чужой,
Обозначился с придурью как-бы,
С окружающей слившись средой.

Руководство осталось довольным -
Стало проще им славить в среде
И безропотный труд подневольный,
И смирение в тяжкой нужде.

И текла благодать по округе -
По усам, мимо рта, в закрома.
Закрома становились упруги
И хозяев сводили с ума.

Но за тридевять и в тридевятом
Жил голодный и умный народ.
Позавидовав жизни приятной,
Он отправился в дальний поход.

Дураков оставляя за бортом
Бесполезным балластом дерьма,
Шли в поход за когортой когорта
Торжествующим шагом ума.

И в жестоком, коротком сражении
Интеллектом разя наповал,
Нанесли дуракам поражение,
Чтобы разум восторжествовал.

Оседала над битвою копоть,
Результат оказался суров -
Чтоб упорно и долго работать,
Не нашлось среди них дураков.

Дураков изведёных под корень,
Не хватает на стройках ума.
Ум в презреньи к работе упорен
И пустеют его закрома.

И тогда в лабиринтах извилин
Предсказуемый вывод возник -
Если умному труд непосилен,
Назначать дураков средь своих.

И течёт благодать по округе,
А за тридевять снова идёт
Бодрым шагом походным, упругим
Голодающий, умный народ.

Я от поэзии устал. Она меня не возбуждает.
Уныло новый стих рождает, моей реальности оскал.
И хаос образов в стихах окутан призрачным туманом.
И я с тоской ловлю с экрана такой же бред в чужих трудах.

И мы стоим сплошной стеной. Напротив строй равняет вечность.
Её весёлая беспечность пришла нам дать последний бой.
Для нас последний. Близок час, когда израненные строки
Сквозь нам отмеренные сроки, продолжат жить уже без нас.

И новых гениев труды, кромсая правила и нравы,
Докажут - были мы не правы, небрежно ляпая следы.
Но мы писали не для них, и суд потомков нам не страшен -
Не для унылых взглядов ваших, вымучивался нами стих.

Он нацарапан для того, чтоб им разбавить скоротечность.
Напротив строй равняет вечность.
Ура!
И больше ничего...

Они спустились к нам не с неба и вышли не из под земли.
Кормили их таким же хлебом и так же в детстве берегли.
Но чужды суетных интрижек, входивших в серые дома,
Они ютились в грудах книжек, ища в них горе от ума.

И род людской, живя в раздоре и принимая этот факт,
Давно лелеял это горе. И в многочисленных томах
Его фиксировал упрямо и скрупулёзно размещал,
Свои трагедии и драмы своим потомкам завещав.

С природой увлечённо споря, переиграть её стремясь.
Признать круговорот историй не соглашаясь и смеясь.
И на свободные причины примерив следствий кандалы,
Чесали умные мужчины свой нерв в районе головы.

Тех, кто успел случайно выжить и результаты пережить,
Опять кидало в омут книжный - ошибкам прошлого служить.
В умах реванш маячил волком, надежда реяла орлом.
И с чувством, с расстановкой, с толком кипели думы о былом.

О, сколько нам открытий чудных готовит их могучий дух!
Необходимых жертв попутных, кровавых войн повитух,
Бунтов кликуш, певцов погромов, поэтов реющих в толпе.
И возрождение фантомов в их демонической волшбе.

Готовся глупый обыватель, протри закисшие глаза!
Родился первооткрыватель пути прекрасного - назад.
Он затаился где-то рядом и подрастает не спеша,
Пока народец блея стадом, живёт, тихонечко греша.

Сосед по этажу - очкарик задумчив, тих и не богат.
Не наркоман и не бухарик, бухтит вагонами цитат.
Задумчиво взирает снизу на охреневшие верха
И ролью блеклого статиста доволен вроде он...пока.

Но может быть, его раздолье игры капризного ума
Сидит тихонечко в подполье, вкушая толстые тома.
На выходе такое выдаст и задарма толпе раздаст,
Что замаячит вновь "антихрист", определяющий балласт.

В каком соседе отзовётся - нам не дано предугадать.
Где пламя грозное взовьётся, людские жизни полистать?
Пока живём в своих интрижках и до чужих нам дела нет.
А кто-то прозябает в книжках, ума взыскуя горький след...

Не те вы стали все, не те.
Вы всё - мне стали незнакомы
В стихов, изящной простоте,
Набившей рифмами оскомин.

От философского ума
Поспешно избавляя строки,
Что стали лёгкими весьма
И перестали быть жестоки.

Вы променяли узкий путь
На широту покорных взглядов,
Забыв, что призваны плеснуть
На пастораль змеиным ядом.

И растворились в суете
Всепоглощающей природы,
Оставив тяжкий труд - в тщете
Скорбя, хлестать стихом народы.

Презрев жестокость хлёстких строк,
Взрастив в себе слепую жалость,
Влились в безудержный поток,
Лаская то, что вам осталось.

И утешая в голове
Противоречий хороводы,
Босой походкой по траве
Течёте, как весною воды.

А я, прикованный к скале
До смерти, собственной рукой. И
Жду в исполнительном орле
Наград заслуженных герою.

Вы всё не те. Да будет так.
Дерзая стать для вас невхожим,
Отринув этикет и такт
Цинично и неосторожно

Я поминаю вас в стихах,
Справляя скорбные поминки.
И похоронены в словах
Былые наши поединки.

Вершу недрогнувшей рукой
Над вами суд - певцы природы
И саркастической строкой
Плюю в ленивые народы.

Орёл насытившись, храпит,
Скрипя тяжёлыми крылами.
Род человеческий сопит,
Томясь привычными делами.

И я, непризнанный пророк,
В себе почувствовал усталость.
Ласкает лёгкий ветерок
Мою доверчивую старость.

Рука от ярости дрожит,
От искушения немея
Писать, как солнышко блестит
И нежно травка зеленеет.

Любителям писать стихи
Без всякой видимой причины
И исповедовать грехи
Под неизвестной всем личиной,
Или известной, но не всем -
Лишь тем, кто их не прочитает -
Пора подкинуть новых тем
Тому, кому поэт внимает.

Ничто не ново под Луной,
Что явно под палящим Солнцем.
И всем влачащим путь земной
Всё то же повторить придётся
В своих нетленках роковых,
Что и до них, строкой скрипящей,
Царапали среди живых
Питомцы муз с душой пропащей.

Перешептав уже не раз
Всё, что рифмованно когда-то,
Не опасаясь на Парнас
Взлететь с охапкой плагиата,
Сопя над толстым словарём
С учебником стихосложений,
Пыхтят, как прежде, о своём,
Не ощущая унижений.

Хотя и знают, вместе с тем -
Их поэтический феномен,
Не надоев ещё совсем,
Уже успел набить оскомин,
Всем изучившим их труды
За "кви про кво" (а как иначе?)
Срывают спелые плоды
И кормят нас. А муза плачет.

Но Тот, который - скупердяй,
До нас раздав уже все смыслы,
Морковкой вялой чуть вертя,
Плодит рифмуемые мысли
У длиноухих мастеров,
Которым уловить несложно
И гул восторженных хоров,
И шёпот критики убожеств.

Категоричен брат - поэт -
Не понят, значит не ко сроку.
В потомках оставляет след
Заранее, их стих глубокий.
И пусть потомки просто грязь
В которой след оставить лестно,
Стиха таинственная вязь
Очаровательно прелестна.

Но есть поэт, а есть ПОЭТ(!),
Который в творческом надрыве
Такой оставить может след,
Звеня строкой на нервном срыве -
Читатель соком истечёт,
И до крови прокусит губы.
Таких у нас наперечёт
И дар их многим недоступен.

А есть который сыт и пьян
Уже возможностью рифмовки -
Унылый, жалкий графоман.
Без смысла, цели и сноровки,
Без остановки пишет он
Так отрешённо и бесстрастно...
Какой питательный планктон
Для хищных критиков зубастых!

Поток сознанЬя не иссяк,
А значит с неба будут падать
Слова крупой. И не спрося,
Нас воздвигать на баррикады.
Разим друг друга наповал
Тем, что страшнее пистолетов.
Но Тот, который нас призвал,
Мог пощедрее б быть при этом.

Пересмотрев свои труды,
Их разделив на " Класс!" и "Очень!",
Пишу, не чувствуя беды,
Взахлёб растрачивая ночи.
И выходя на новый круг,
И зло пришпоривая музу,
Смотрю внимательно вокруг -
Не стал ли тяжкой вам обузой.

Вокруг молчат на этот счёт,
В саду похвал и одобрений.
А значит мой словесный плод
Достоин новых удобрений.
И ловко подобрав слюну
С губы раскатанной до боли,
Строкою новою сверкну:
"Я вам пишу. Чего же боле?"

Псы лают. Караван идёт вперёд.
Всё как обычно.
И биться рыбой, головой об лёд
Так неприлично,
Что даже самому уже смешно.
Но смех сквозь слёзы.
Под снегом окочурились давно
Стихи и проза.

И попирая грозно россыпь слов
Кровавым следом,
Бредёт в бреду сквозь тишину снегов,
Одна... Победа.
И шепчет тихо в ледяной тоске:
Как все достали...
А ветер треплет на её виске
Остатки стали.

И наблюдая этот резонанс
От дисгармоний,
Уже не верится в последний шанс
В пылу агоний.
Агонизирующий снегопад
Над лаем хриплым.
И караван идущий молча в ад
С последней битвы.

Мне что-то стало неуютно. Клюют меня со всех сторон
Кремлёвской пропаганды рупор, американской - Мегафон.
Кипят сварливые идеи, мозг убеляя до седин.
Но как сказали иудеи - Там тыща лет, что день один.

На день такой меня не хватит, не хватит даже и на час.
Ворочаясь в своей кровати такой как есть и без прикрас,
Кряхтя спиной радикулитной, с трудом в две дырочки сопя,
Чуть подзабытою молитвой шепчу навстречу новостям.

Уютом не обезображен, напротив, приукрашен им.
Себе внушаю, что не страшен кошмар грядущих пантоним.
Хоть ими, ужас предстоящий коварно раздирает рот,
Но Тот, кто надо мной смотрящий и в этот раз не подведёт.

Надеюсь...и надежду эту мусолю в пересохшем рту,
Как пьяный мятную конфету, разя испугом за версту.
Смакую прожитое тихо, плюя на то, что не нажил,
С азартом отгоняя лихо, дрожжа усилиями жил.

А враг не дремлет, он коварен и руки тянет к пирогу.
Быть с кем-то должен солидарен, борьбу глотая набегу.
Предательски слабеют ноги и разум мечется в сети.
Не богатырь. Не три дороги. Одна. И мне по ней идти.

У меня в подписчиках десять человек,
А листов исписанных десять килограмм.
Век ты мой жестокий, прозаичный век -
От осенней слякоти к зимним холодам.

Драгоценной рифмой мир не удивить,
Образность чудесная не штормит сердца.
Стихотворной формой мне не покорить
Ни одну из нынешних - враз и до конца.

Время суетливое. Небывалый темп.
Диалоги краткие. Правильный расчёт.
И сюжет закрутится не попало с кем -
С тем, кто прозой жизненной даму привлечёт.

А поэты маются даже в ноябре,
Мрачно ухмыляются и бормочут что:
Мир ещё увидит их лица в словаре
Энциклопедическом. В новеньком пальто.

Рядом будет женщина в скромных соболях,
С тонкой ниткой жемчуга. С томностью в глазах.
Толстый счёт на карточке. Явно не в рублях.
Миллион подписчиков. И толпа в слезах.

Будут рвать автографы из уставших рук.
Спутнице завидовать, сравнивать с собой.
Наизусть заучивать и страдать от мук,
Что сошлись с прозаиком (дуры...), не с тобой.

Всё конечно сбудется в этот странный век,
Распахнёт поэзия дверь в прекрасных дам.
А пока в подписчиках десять человек
И листов исписанных десять килограмм.

Звенит напряжение голосом женщин,
Летя в ледяное молчанье мужчин.
Ах эти ненужные, глупые встречи,
Без видимых глазу разумных причин.

Намёки - упрёки и тексты прямые,
Разборы полётов, мольба и укор.
Слова справедливые, глупые, злые.
Ненужный, нелепый, смешной разговор.

Словами бичуя, словами лаская,
(Без доводов веских, кричи не кричи) -
Отчаявшись, женщины речи швыряют
В холодные, умные лица мужчин.

Слова лишь слова - бесполезные фразы
Размером с поэму, масштабами с повесть.
Мужчина - холодный, воспитанный разум,
А женщина - грубая, дикая совесть.

Им вместе сойтись - нет ужаснее сцены.
Им лбами столкнуться, как тучам громами.
Идут гладиаторы к центру арены
Как кровью, её заливая словами.

Истерики совести в бешеном ритме
Бездумно наносят удары вслепую.
А разум, спокойно принявши на щит их,
Парирует точно атаку любую.

Он опытный воин, сразивший немало
Горячих и праведных, но не победных
(Которые были, которых не стало) -
Пусть искренних мыслей, но всё-таки вредных.

Зазубренный меч, недрожащей рукой
К дрожащему совести горлу приставив,
Не ждёт приговора. Довольный собой -
Выносит его, торжествует и правит.

А что Император? А где Император?
Как раб обнаглевший им будет наказан?
Вопрос без ответа - решающий фактор.
Увы тебе совесть... Да здравствует разум!

И снова скандал в благородном семействе.
В горячности фраз и сарказма пылу,
Все вежливо ставят друг друга на место -
На то, что находится в пятом углу.

Горящие взгляды, поджатые губы,
И поз напряжение, жестов укор.
И каждому хочется с тактом, не грубо
На шею другого обрушить топор.

Ах эти условности света и круга,
Которым приходится здесь потакать.
Сейчас бы вцепиться когтями друг в друга
И горло друг другу клыками порвать.

Как душно носить эти шкуры овечьи,
Как тесно в одеждах законов людских.
И лавою льются улыбки и речи
В нелепых и злых номерах цирковых.

Они унизительны, подлы и колки.
Они бесполезны. И в этих сетях,
Запутавшись, воют двуногие волки
И выпрыгнуть разом наружу хотят.

Я сам ещё Богом пока не оставлен,
В безбожниках вижу огромный изъян -
Какую свинью подложил этот Дарвин,
К нам в предки сосватав тупых обезьян!

Кривлянья в обычай вменив и ужимки
И смех, что унизить любого готов,
Он рьяно и весело справил поминки
По нашей натуре - натуре волков.

Чуть раньше, чем этот весёлый учёный,
Шутить соизволил Небесный Отец.
Наш род уподобил, шутя утончённо,
Отаре послушных беззлобных овец.

Я умные книги поставлю на полку,
Пусть там отдыхают в почёта пыли.
Я вижу - из многих оскалились волки,
Когтями о стены души заскребли.

Отбросив ненужные больше привычки,
Лохмотья законов, обычаев хлам,
Себя намечают друг другу в добычу,
За этой добычей идя по пятам.

Я чувствую, скоро я тоже прозрею.
(И мир наблюдая сквозь шкуру овцы,
Её раздирая когтями, зверею.)
И станут добычей моей подлецы!

И скорой свободы предчувствием пьяный
Вдохнул... и не выдохнул мордой лица.
Во мне захихикала зло обезьяна
И грустно вздохнула о чём-то овца...

Что ты хочешь от меня вечность?
Чтоб признал твою бесконечность?
Чтобы я назвал тебя Богом?
А не слишком для тебя много?

Ты и так вне сроков и времени.
У тебя ни роду, ни племени.
Ни любви не ждёшь, ни проклятий.
Ни пинка под зад, ни объятий.

Не страшны тебе перемены.
Не смешны людские измены.
Нет ни цели, ни перспективы.
Наплевать - мертвы, или живы.

Ты сама в себе совершенна.
И твоя статичность нетленна.
Неохватная недотрога...
Только ты не тянешь на Бога.

Реальность диктует мне моду -
Встречать её бодро, в штыки
В окопе, в любую погоду
Надменностью колкой строки.

И высунуть голову страшно,
Смотря как народ на народ
Накатит, сцепясь в рукопашной
И кровью плюёт в небосвод.

С рождения всё понимая
О праве на правду свою,
Идут за неё умирая
В азартном и грозном бою.

Несутся, как кони галопом
Их судьбы. В гигантском прыжке
Над этим глубоким окопом,
В моём замирая стишке.

Кажусь себе чуть ли не Богом
Я - им приказав замереть,
Остаться пожить хоть немного
И вместе со мной постареть.

Но это мне кажется, только.
И мой перепрыгнув окоп,
Азартное грозное войско
Опять перейдёт на галоп.

Вот кружка на столе. С отбитой ручкой.
Жизнь у неё сложилась нелегко.
Я маленький. Глотаю молоко,
Кривясь, давясь мне ненавистной пенкой
- У бабушки любимой, на коленках -
Упрямым, непослушным почемучкой.

Ещё не ведом инфернальный страх,
Когда считают каждое мгновение.
Отрезок: понедельник - воскресенье
Практически не значит ничего
Для бытия смешного моего.
И не пугают стрелки на часах.

Всё впереди - мне вторят все кругом
И дарят мне усталые улыбки.
И все мои нелепые ошибки
В упрек не ставит неизвестный рок.
Всё впереди ещё. Ещё не срок.
Ещё не время делать всё бегом.

А время поджидает в уголке
Период неизбежного взросления.
Отрезок: понедельник - воскресенье
Крадётся вслед за детскою спиной.
Ещё немного - насладится мной,
Зажав мой мир желаний в кулаке.

Сгорят мои наивные года.
Воспоминания, как пепла кучку
Засыплю в кружку я, с отбитой ручкой.
И сверху кипячёным молоком -
Так нелюбимым глупым существом.
И выпью. И забуду навсегда.

Я готовился забыть об этом
И впустить осеннюю хандру,
Но опять припёрлось бабье лето
И скребёт наждачкой по нутру.

Женщины, не чувствуя финала,
Всё ещё пытаются любить.
А меня, под листьев одеялом,
Начинает осень хоронить.

И на женщин я смотрю тоскливо,
Хоть и вижу в осени резон -
В это время только нос сопливый,
Для соплей гусарских не сезон.

Не обойтись, увы, совсем и без
Приёмов удвоений в изложении:
"Одни из них взошли на Эверест,
Другие (совершили) восхождение".

Те, что взошли - давно их имена
Покоятся в пыли архивов памяти.
Тех, что свершили - знает вся страна
И от имён их, память не избавить нам.

Я лучше (предпочту) восславить тех,
Кто к цели шёл, пыля обычным шагом,
Чем (начинать) перегружать свой текст,
Напрасно тратя место на бумаге.

Давно уже мне (стал) надоедать
Раздутый слог - обёртка для солидности.
Я (начал) заниматься, чтоб понять,
Как избежать накачки очевидности.

Уверенным движением руки,
Уже кромсаю все свои творения,
Покуда (есть) в наличии стихи
В которых тьма глаголов удвоения.

Милый друг, как я быстро старею -
Безнадёжно, похабно и зло.
Хоть бы раз мне поймать гонорею
Или камень, летящий в стекло.
Всё приколы проносятся мимо
Призом жизни в карманы друзей.
Я же с мрачной улыбкою мима
Из потерь составляю музей.

Вот одно не сбылось, вот другое,
Вот сбылось, но не так, как хотел.
Вот не стал для кого-то героем,
Вот не стало... а я уцелел.
Вот опять пролетел мимо цели,
Вот попал, но опять не туда.
Вот опять повезло - не в прицеле...
Но проносятся мимо года.

И пока я тут ною, в запарке
Компенсируя скуку стихом,
Мимо окон везут в катафалке
Чью-то повесть о ком-то другом.
Мне опять подфартило уныло,
В эту яму сейчас не упасть.
Но какая же в эту могилу
Опускается нежная страсть!

Зависть трогает рифмы небрежно
И лениво ломает размер.
Что со мной не случилось - безбрежный
Океан нерождённых химер.
Каждый вечер от жалости прею
Перед зеркалом. Мутно стекло.
Милый друг, как я быстро старею...
Безнадёжно, похабно и зло.

Смешно тебе? Страшно? Да похер!
Подпрыгивая наугад,
Мы скачем по жизни как блохи -
Напился кровишки и рад.

А мимо мелькают эпохи.
Они из нечитанных книг
Кривляются как скоморохи,
Поди-ка ещё их пойми!

На них не найти досуга
И времени морщить лоб.
По жизни такая скачуха,
Такое урчанье утроб!

А книжные мальчики бредят
Про смыслы, про душу, про честь.
Поскачем - пора обедать
Пока ещё есть что есть.

Смешно тебе? Страшно? Да похер!
Сжимается время в кулак.
Мы скачем по жизни как блохи
По шкурам лишайных собак.

Оставьте мёртвым мертвецов,
Живых живым, а нерождённым
Оставьте неизображённым
Мир, что принять их не готов.

В метафизических мирах
Звон колокольчиков хрустальных
Избавит их от дум печальных,
Минует инфернальный страх

Перед конечностью дорог.
И недоступность горизонта
Им не нашепчет: нет резона
Жалеть о том, чего не смог.

Итог не подводя в конце
Там, где неведомо начало,
Где ничего не исчезало
Улыбкой грустной на лице

Они, вселенной в унисон
И звёздам в такт, стихами блещут.
Над ними ангелы трепещут.
И бесконечен этот сон.

А я, как дедушка Крылов...

И мне поэзия мила -
Во мне огонь, во мне зола.
Наемся с барского стола,
Набью живот свой и готов:
Ослов и хищников-волков
Одену в яркие одежды.
Глупцы, неряхи и невежды
Мной преукрашены, в надежде,
Что их узнаете любя,
Не узнавая в них себя.

А где то мрачный виршеплёт
Творит в чахоточной квартире.
И голодом сведён живот,
И воет о жестоком мире.
Бичует грозною строкой
Всех негодяев поимённо.
И мир, проклятьем заклемённый,
Внимает с трепетной тоской...
Он настоящий филосОф,
"Но филосОф без огурцов".

А я как дедушка Крылов...

Я не кричу на пастухов,
Что стадо верное небрежно
К глубокой пропасти ведут.
Уж сколько открывалось тут
Веками этих пропастЕй,
Но в них толкают лишь свиней,
В которых злые бесы ропщут.
А в нашем стаде только овцы.
И тех овец на Божий суд
На раменах всегда несут.

Мой стих не зол и не суров,
Он не плюёт в лицо и спину
И не мусолит боль-кручину -
Следы хозяйских кулаков.
Он хитроумно, изощрённо,
Слегка - слегка раскрепощённо
(Ведь полностью нельзя пока
Разрушить крепостное право),
Даёт пощёчину неправым,
Давно достойным тумака.

Живя словами между слов
И между строк надёжно спрятав,
Как тать в ночи укравший, правду.
Я терпеливо средь столов
Едою чрево ублажаю,
Со снисхожденьем наблюдаю
И горечь сладким заедаю.
Таков мой рок и путь таков -
Я терпеливо поджидаю,
Грядущее иных веков.

Ведь я как дедушка Крылов...

Моей последней осенью
По гланды очарованы,
Они придут без просу все -
И старые, и новые.

И те, что не дописаны,
И те, что напечатаны.
У всех их лица кислые
И фразы непечатные.

Скрипят по окнам ветками,
И мыслями туманными.
Мурлыкают соседками,
Орут дружками пьяными.

Молчат давно ушедшими
И вовсе не рождёнными.
Ласкают слух, конечно же,
Берёзками и клёнами.

И песней соловьиною,
И ароматом яблочным,
И той дорогой длинною,
Что не прошёл загадочно.

Всем тем, что не написано
И нА воду не спущено.
Всем тем, что не осмыслено
И навсегда упущено.

А всё, что пустяковое,
Всё, что сиюминутное.
За пять минут готовое,
Развратное, беспутное..

Оно мне и припомнится
И утомлённой шлюхою
К моей спине прислонится,
Лаская память тухлую.

Я напиваюсь до пьяна
Моей последней осенью.
И жду, когда придёт она,
Конечно же без спросу.
Всё...

Наивности моей предел достигнут.
Из чаши переполненной, надежда
Выплёскивается на грязный пол.
Смешавшись с грязью разочарований,
Кровавый обретает цвет беды.

А у воды собрались все герои.
Ещё какое-то мгновение назад
С азартом рвали друг у друга глотки.
Но жажда примирила их на миг
И кровь с водой смешалась, и течёт.

Не в счёт мои нелепые обиды.
Теперь всё перечёркнуто рукой,
Что щедро раздаёт дары Пандоры.
И к середине жизни я узнал,
Что могут за меня начать сначала.

Кричала ночь и подвывал ей день,
А в небе что-то с карканьем носилось
И сажей на ладони мне трусилось.
Пожары неба отражались на земле,
Но в небе нет людей и там не больно.

Довольно быть довольным во плоти.
Настал расплаты миг. За что, не знаю.
А если бы и знал - не отрицаю его права.
Вот только бы ещё поглубже вдох
И покрасивше выдох строк....

Со словом мы стали небрежнее,
Вступая с ним в связи случайные.
В начале - объятия нежные,
Чуть позже - упрёки печальные.

А ближе к финалу постылому,
Когда уже всё по инерции,
Его через силу насилуем,
Хоть делаем вид, что усердствуем.

Ещё перед ним хорохоримся,
Взрываясь остатками пороха.
Но всё, что нам в слове раскроется,
Уже бесконечно не дорого.

Усталые словодвижения.
Привычка. Рефлекс. Тягомотина.
Без страсти и без напряжения.
Течёт по бумаге блевотина -

Реакция на отравление
И шанс организму отчиститься
От дара, что был вдохновением,
А ныне таким только числится.

Со словом мы стали небрежнее,
Вступая с ним в связи случайные.
В итоге - зубовные скрежеты
И строчек скупое мычание...

Зачем я сунулся в клоповник
(видавший виды Ваш альков)
Творец изнеженных стихов,
Польстившись глупо на шиповник.

Напитан ароматом грёз,
Что щедро мне дарили розы,
Любые принимая позы,
Следы шипов их гордо нёс.

Они, невинны и свежи,
Передо мною представая
И нежность лепестков теряя,
Не уставали мне служить

Примером для моих сюжетов
И новых роз очередных,
Которыми мой дивный стих
Расцвёл на зависть всем поэтам.

Но пресыщение моё
Со мной сыграло злую шутку
Когда в злосчастную минутку,
Позарившись на вторсырьё,

Презрел ухоженный цветник,
Нырнув в хаос отцветшей страсти
(Неутолённой жажды власти).
И к опытным шипам приник.

Измерен, взвешен я и признан -
Комси комса. И средь других
Клопов ничтожных и смешных
Трофеем в миг на шип нанизан.

А вывод.... он суров и прост.
Да, мИнет всех мужчин гордыня -
Искать шиповника унынье,
Устав от преклоненья роз.

Если женщина очень хочет...
Ты скажи ей: Спокойной ночи.
Пусть приснятся тебе, дорогая
Сочи, Ницца и Гималаи.
В деревнях древнерусских срубы.
И в шкафу соболиные шубы.
И во рту золотая ложка.
И бриллианты в твоих серёжках.
И весна в берёзовой роще
И в гостях на пол года тёща.
И бредущие вдаль караваны.
И шампанского полная ванна.
И влюблённый в тебя бледный мальчик.
И суровый, но ласковый мачо.
В спа салонах сплошная нирвана.
И круиз по морям - океанам.
Круглый год бесконечный шоппинг...
И как мы на дачу накопим.
И как я проявлю заботу
И найду получше работу.
И не вырвусь из этой клетки.
И не буду ходить к соседке.
Буду раньше домой возвращаться.
И с друзьями начну прощаться.
И забуду зазнобу - Алку.
Перестану ходить на рыбалку,
Напиваться до вида скотского.
И начну читать с тобой Бродского.
Вместо водочки, в воскресенье,
Почитаю тебе Есенина.
И тебе, и подружке Софье.
И в постель подам тебе кофе.
Похвалю твою новую кофточку.
Не возьму телефончик у Софочки.
В общем будет у нас с тобою
Каждый день, как медок с халвою...
Сладко спи дорогая. Ушёл.
Извини дорогая, футбол.

Пора нам соблюсти приличия
И снова перейти на "вы".
Я снова стал искать отличия
В районе ног и головы.

Вы снова стали злой, циничной и
Не верите в банальность слов.
Нас посетило безразличие.
Готовы вы. И я готов.

Осталось соблюсти обычай нам -
Расстаться мирно и уйти.
В приличиях всегда величие
Для тех, кому не по пути.

Крылья не сломаны, крылья как новые.
Взлётные полосы только хреновые.
Их размывают дожди отрешения,
Диспетчера не дают разрешения.

Сколько ещё мне мгновений растрачивать -
Перед посадкой круги наворачивать?
Не принимает родное, привычное
Всё, что случилось со мной необычного.

Больше земля не прощает предательства
И не взирает на то обстоятельство,
Что эти крылья мне были подарены
Ею самой за стихи благодарною.

И ощущенье полёта невечного
Сделало лёгкими их и беспечными.
И воспевали они всё воздушное,
Всё, что летало земле непослушное.

В ней затаилась обида глубокая,
Будто осталась она одинокая.
Словно поэты по ней походившие
Не посвящали ей четверостишия.

Было немало на свете ей преданных.
Кутала осенью в тёплые пледы их,
Летом стихи их осыпала розами,
Нивы - пшеницею, рощи - берёзами.

И описав её щедрость безмерную,
Взор к небесам устремляя, наверное
Каждый мечтал эти крылья примерить,
Ими невечность полёта проверить.

Плачет земля от обиды. Над лужами
Крылья, дождями побитые, кружатся.
Бьют их наотмашь дожди отрешения,
Диспетчера не дают разрешения.

Не в гениальности сознанья,
А так....немножечко в уме.
Терзаем трепетным желаньем -
Не под конём, а на коне,
Не на щите, а с ним в обнимку,
Не на руках, а на ногах -
В изнеможении приникну
К себе, в обыденных стихах.

Как проповедником уюта
Себя считал, так до сих пор
Под солнцем, рыжим как Малюта,
Занесшим знойный свой топор
Над головой покрытой потом
И припорошенной снежком,
Опять в себе рождаю что-то,
Что называется стишком.

Напастораленые фразы,
Непритязательный сюжет
Со скрупулезностью заразы
Несвежий пачкая манжет,
В кафе полуденном и душном
Лениво бродите во мне.
И я внимаю вам послушно,
Себе, однако, на уме.

В объятиях избитой темы,
О том, как в общем хорошо,
Без вечно ноющей дилеммы,
Всегда приняв "на посошок"
Порхать от встречи и до встречи
Под взмахи трепетной руки.
( Конечно надо вставить свечи,
Ведь их так жаждут мотыльки)

Я, исписав и исписавшись,
Перерифмуя от и до.
Самоповторов не боявшись
И верный принципам дзюдо -
Всегда сторонник мягкой силы,
Во избежанье лобовых,
(Тут надо что-то про могилы,
И страсть любовную живых).

От лирики убогой точно
Имею скудный свой навар.
О непорочности порочных
Расхож рифмованный товар.
Покуда глупые страданья
Надёжно тешат мрачный люд
(Тут надо бы про ожиданья.
И снова мотыльки снуют...)

"При теле" , буду я при деле,
Пером касаясь нежных струн.
В стихах рыдая на пределе
Про призрачность зеркал и лун.
Сплотив в порыве сладострастья
В несочитаемый инцест
Любовь с её кошмарной властью
И смерть, которая всех съест.

И многострочною тоскою
Заполнив толстые тома,
Течёт бурлящею рекою
Стихов похожих кутерьма.
И время нас от них не лечит
Под взмахи трепетной руки.
Благословенны будьте свечи
И камикадзе - мотыльки!

За окном собака лает сну дневному поперёк,
В унисон уныло тает еле выпавший снежок.
Из квартир соседних звуки - перфоратор и рояль.
Ни веселия, ни скуки - ничего уже не жаль.

Тенью новости ложатся на постпраздничный синдром,
Поощряя в угол вжаться и не думать о плохом.
О хорошем думать, тоже повод вести не дают.
В одиночество прохожих с крыши голуби плюют.

Ветрено. Глаза слезятся, умоляя сонный мозг
В четырёх стенах остаться, не отведав ветра розг.
В крайнем случае с балкона, свежим воздухом дыша,
Панорамою района наслаждаться неспеша.

Сигарета тлеет быстро, кофе стынет на глазах.
Мысли в темпе лениниста - шаг вперёд и два назад,
Постепенно просыпаясь и окинув мельком быт,
Констатируют, зевая - этот день почти прожит.

Тело вялое бессильно, словно снятое с креста,
Пуст печальный холодильник и в квартире пустота.
В подсознании витает аромат чужих духов.
Телевизор нагнетает. Перфоратор вроде сдох.

Память звонит в колокольчик. И на зеркале в углу
Напомажен телефончик и стекает по стеклу.
Женским именем, с укором, томно смотрит мне в лицо.
Уговор был уговором под салатик и винцо.

Но о чём уговорились - память ходу не даёт.
Вроде рядом не стелились и не падали вдвоём.
Кто такая? Как попала? Что хотела? Как ушла?
Что ещё с собой забрала, кроме прошлого числа?

Тихо звякнул колокольчик, крепко язычок зажав.
Прыгнул ветер на балкончик, мыслей погасив пожар.
Завершив мученье кодой, за стеной затих рояль.
Ни прихода, ни ухода - ничего уже не жаль.

Вчера взорвали две трубы.
Ну Слава Богу - не гробы,
А так... немного рыбок
С застывшими улыбками.

Ничего уже не просим, мир и так сошёл с ума.
А у нас пол года осень и весной чуть-чуть зима.
Лето жаркое до колик. Как везде идёт распил.
Мой сосед не алкоголик, но с утра глаза залил -
Непривычен к катострофе, маскирует дикий страх.
Я пока держусь на кофе, никотине и стихах.
Но всё больше ощущаю надвигающийся шум.
Я из тех, кто не решает. Вот, сижу. Стишок пишу.

Не пророк и не Мессия. Чтобы не сойти с ума
Мучаю арт-терапию, как лекарство от ума.
Умным быть сегодня модно (не решая ничего) -
Чуть левее от народа, чуть правее от него.
Экономик и политик с эзотерикой смешав,
Пьёт коктейль диванный критик - Наслаждается душа,
И в гранёные стаканы наливают день-деньской
Самогон из грязных банок вечно пьяные войной.

Бесполезны к уговорам - поберечь здоровья для,
За неспешным разговором пропивают до рубля.
Ничего уже не жалко для спокойствия души
Нет войне и минералке! Не поддержишь - согрешишь!
И доходов ради, роста, и прожития длины,
Поднимают люди тосты в уголках любой страны.
Старый новый год как сказка, позабытая давно.
До сих пор на лицах маски и лицо раздражёно.

За окном метель летает, удивляя местный люд.
Завтра это всё растает. Снова толпы заснуют
По базарам, магазинам, наслаждаясь ростом цен
И задышит день рутиной, и тоской банальных сцен.
Вот и выдохнули праздник в середине января,
За указиком указик, чтоб не расслаблялись зря.
Дружно головы поникли и вступили в будней тень,
Тем, кто к праздникам привыкли - впереди Татьянин день!

Мы тихонько умираем головами на столе
И с иронией взираем на оплывший оливье.
Нам опять поют с экрана надоевшие слегка
Дорогие ветераны "Голубого огонька".

Стонут в тяжкой полудрёме, и рассол, и анальгин.
Треск петард в сквозном проёме незадёргнутых гардин.
Вот и добралась до юга среднерусская тоска.
В шоке раненый желудок, крутит пальцем у виска.

Пост в разгаре, мы в ударе. Как последний день живём.
Сигаретами кумарим и с бокалов водку пьём.
А родное, разливное, благородное вино
Позабыто в этом рое, позаброшенно давно.

Над застольями резвятся благородные слова -
Прекратить всё это гадство до Святого Рождества.
В принципе народ не против, отдохнуть на день шестой.
Праздники с души воротит. В телевизоре отстой.

И упрямо, и сердито, изо всех последних сил,
Близким нанося визиты, смачно матеря такси,
Скользко чавкая по каше, претендующей на снег,
Улицы ногами пашет осторожно, человек.

Оживают магазины, собирается народ.
Кто-то с летнею резиной не вписался в поворот.
Настороженно вздыхаем над остатками бабла.
Всё по новой закупаем, но сегодня без бухла.

Непривычно трезвым лицам вторит колокольный звон.
Осторожно веселиться, строго призывает он.
Детям радость - снова сладость, взрослым горе от забот.
Унесет и этот праздник безнадёгою работ.

Но пока ещё здорова социальная среда
И зажглась на небе снова Вифлеемская звезда -
Вспоминая колыбели, улыбается народ.
Проживём ещё неделю - снова "Старый Новый год!"

В эти "взвейся, да развейся" я поверить не могу.
Сколько песенка не лейся, а достанешься врагу.
Враг не дремлет за границей и в родимых чигирях.
И мелькают птицы-лица в ежедневных новостях.

Правда щерится на правду, точит когти и клыки.
Гонит ветер пропаганду, взводит ненависть курки.
Затаились шахматисты, страшно сделать первым ход.
В ход пока идут артисты и иной умелый сброд.

Историческим примером перед толпами трясут,
На аркане тащат веру, околесицу несут.
Аналитики, сурово лбы нахмурив, верещат.
После праздников хреново. Сильно головы трещат.

И удар наносят цены по расслабленным мозгам.
Тело просит перемены с аспирином пополам.
По Европе бродят толпы. Нет, пока ещё стада.
Всё достало! А что толку? Убежать бы. А куда?

Мир бурлит в котле событий. Просвещенья дух уже
Не готовит нам открытий на последнем рубеже.
Сконцентрирован в Айфоне весь его потенциал,
Бот на боте, клон на клоне, бесконечный сериал.

Но людская масса тоже на верхи имеет вид,
Скоро делу не поможет страхом пышущий ковид.
И гроссмейстеры, склонившись над обшарпанной доской.
С неизбежным примирившись, в бойню бросят род людской.

На доске, не зная меры, не взирая на чины
Пешки, ладьи, офицеры гибнут в пламени войны.
И король, что с виду слабый, с подозреньем на инсульт,
Хитро спрятавшись за бабой, ставит пальчики на пульт.

И сольётся воедино север, запад, юг, восток.
Нарисована картина. Яркий огненный цветок.
Вспышка, блеск, горячий ветер отходную прошептал.
Белый свет на белом свете. Браво! Занавес. Финал.

Карандаш ломает грифель и строкой бумагу рвёт,
И с похмелья сочинитель снова жадно воду пьёт.
Вот предвидится ж такое после праздничных страстей...
С Новым годом всё живое! И хороших новостей!

Как живу? Пока прилично. Слава Богу не в г..не.
Хоть с экрана босс столичный улыбается не мне,
А каким-то мыслям личным, их помножив на доход -
Всё равно с улыбкой хищной я вступаю в новый год.

И присев на мягких лапах, затаясь перед прыжком,
Навострив усы на запах, чуть припудрив их снежком,
За добычей наблюдая, выбирая по плечу.
И мгновения считая, я одним прыжком лечу.

Хоть охотничьи угодья стали нынче и бедны,
Волчьи стаи чаще ходят в закорма моей страны,
Дело пахнет новой дракой за глобальный передел,
И довольные Табаки воспевают беспредел -

Не пытаюсь в этой странной ситуации, друзья,
Превратить себя в Шер-хана и протиснуться в князья.
Дорожа красивой шкурой, что так нравится врагу,
Наблюдаю за фигурой и здоровье берегу.

Моды нет на поединки, стал дружнее род людской,
Всё теперь не по старинке. Если месят, то толпой
Затоптать героев рады, и наверно потому
Нападаю из засады, их грызя по одному.

Протянуть бы год удачно, не попасть в капкан страстей,
Избегая видов мрачных, невесёлых новостей,
И мурлыкая довольно, если сытым выпал день,
Накропать стишок крамольный, или просто дребедень.

Этот год, под стать мне хищный, и сожрёт немало тел.
И недаром босс столичный дифирамбов нам напел.
Что там сбудется не знаю, всё узнается потом.
С Новым годом поздравляю и лечу одним прыжком.

Некоторое время думал, стоит ли размещать. Будет ли это уместно в настоящий момент. Но потом решил, что, может быть, в качестве ностальгии по ушедшей эпохе, кому-то " зайдёт"...

Я уже не принимаю пафос "Быть, или не быть!",
Постепенно умираю, продолжая дальше жить.
Греюсь гулом батареи, не поленьями в печи
И строкой бумагу грею не в сиянии свечи.
Бог романтиков уходит, утирая кровь с лица.
Всё что с нами происходит, происходит до конца.
Не летят ракеты к звёздам, предназначены врагу.
Всё что мне ещё не поздно, я всё чаще не могу.

Всё рассчитано не нами и решается с трудом.
Если выбран временами, будешь их учеником.
Выпускает школа жизни разношерстную толпу,
По не выбранной Отчизне рассыпает как крупу.
Прорасти, пойти на корм, или чахнуть на камнях....
И трудягою и вором - все подсчитаны в рублях.
И измеряны достатком, им промеряны до дна,
Жить по совести не сладко, но...такие времена.

Если старость и не радость, то имеет свой резон,
Пережил удачно младость - отодвинул горизонт.
За спиной могилы множит избирательно судьба,
Выдыхаешь осторожно, вытираешь пот со лба.
Дышит в спину неизвестность, перед носом мельтешит,
Даже русская словесность все вопросы не решит.
Разливается либидо по бумажному холсту,
Затаённою обидой густо пахнет за версту.

Городскую грязь накрывший скользкой плёнкой ледяной,
В декабре морозом дышит уходящий год чумной.
Новый год не обещает изобилий ураган,
В телевизоре вещают о коварности врага.
А в квартирах, пропитавшись ароматом мандарин,
В суете народ уставший, приготовив анальгин,
С нетерпеньем бой курантов ожидает как Исход,
С ностальгией эмигрантов покидая старый год.

И никто не обернётся, чтобы не застыть столпом,
Как оно там обернётся, это выясним потом.
Пережили, значит живы и сочтёмся в мелочах,
Наливая торопливо, чтобы праздник не зачах.
Может только на мгновенье выступает на устах
Соль сомнений в разговенье до свершения поста.
Но махнув рукой с досадой - "где ещё не пропадал!"
Наполняем сладким ядом неприкаянный бокал.

Тонем в море пожеланий удержаться на плаву
И увидеть ожиданий результаты, наяву.
Новогодние морозы порождают и несут
Краткосрочные прогнозы, отодвинув Страшный суд.
И тихонько покидая всех сидящих за столом,
На листы строкой роняя молча, думы о былом.
Представляю как поленья весело трещат в печи
И пишу стихотворенье при сиянии свечи.

Каждый автор очень разный.
Одинаковость кляня,
Он несёт свою заразу,
Колокольчиком звеня.

Он хрипит стихотвореньем -
Не какими-нибудь стишком,
Пряча к критикам презренье
Под накинутым мешком.

Поэтические фазы
Друг за дружкой проходя,
Нежно пестует проказу.
До инфаркта доводя,

Всех хранителей размера,
Палачей банальных рифм,
Ритмов, бравых кавалеров,
Препинаний, строгих нимф.

Инквизиторов от смысла
И эстетов от сохи
Будоражат гневной мыслью
Неумелые стихи.

Нет лекарства от коварства
Неразборчивости муз.
Стихотворные мытарства
Для несущих - тяжкий груз.

Утончённости противен
Непокорный, буйный стих.
Он как варвар примитивен,
Из неровностей лихих.

С самомнением изгоя
Непохожестью гордясь,
Задевает за живое
Всех привыкших отродясь

К измереньям и промерам,
И гармонии во всём.
Отрицательным примером
Дерзкий автор стих несёт.

Критик корчится от боли -
Как развидеть этот стих?
Предлагает в лепрозорий
Помещать творцов таких.

При заботливом уходе
Терпеливых докторов
Можно излечить их, вроде,
От писания стихов.

Но с упорством пилигримов
На земле стяжая рай.
И одной мечтой гонимы -
Заглянуть за неба край.

Неосмысленные строки
На листы свои маня,
Гордо шествуют пророки,
Колокольчиком звеня.

Был очарованный моментом. Теперь тайм-аут. Перекус.
Не первым, вечности клиентом, поддался на её искус -
Покорно проползя на брюхе, взглянуть за горизонта край,
Где машут косами старухи и горло рвёт собачий лай.
Увы несбывшимся надеждам и непоседливой мечте.
Придётся мне влачить как прежде дни в надоевшей суете.
И ночи тоже, между прочим, уже не блещут новизной.
Тайм-аут до конца и точка. А дальше холод ледяной.
Не может быть, чтоб просто слухи в себе месил упорно люд,
Проворно ползая на брюхе, края вздымая там и тут.
Ведь кто-то нашептал упрямцам, что их конечен горизонт -
И солнце с надоевшим глянцем, и звёзд презрительный бомонд.

Что это занавес, который от них закрыл огромный зал,
Где жаждут зрители покорно, чтоб я им пьесу показал.
To be... To be... - Трубите трубы. Не перекрыть оваций гул.
Проворно роли шепчут губы, в которых зритель утонул.
В моих руках сова и лира, в ногах - шуты и короли.
Куда там проискам Шекспира и словоплётов всей Земли.
Их музы ловко обманули, всучив потасканный сюжет.
Они за край не заглянули, бумагу портя много лет.
Гоняли истину по кругу с упорством преданных ослов.
Им нечего сказать друг другу, сказав другим немало слов.
Другое дело я. На сцене собой всю труппу заменив,
Былые пьесы обесценив, рождаю свой императив.
Без пошлых внутренних законов, без оснований бытия,
Парит без скрежетов и стонов над этой сценой роль моя.
И не хватаясь жадной дланью за святость Божьей бороды,
Имея склонность к покаянью, предвосхищению беды,
Анализу усопших истин и синтезу первопричин,
Перебираю бодро мысли сидящих женщин и мужчин.

Не угадав в себе героев и мой коварный плагиат,
Мой зритель всячески настроен узнать себя на новый лад.
Сюжет потаскан как и прежде. (Прости меня старик Шекспир).
Не грех его всучить невежде, который есть весь этот мир.
Мой критик праведно настойчив и безусловно в чём-то прав.
Звенит в антракте колокольчик, к буфету зрителей собрав.
Но я, собравшись бодро с духом, ему замечу невзначай:
Мой друг, поползай-ка на брюхе, чтоб смело заглянуть за край.
Быть может сотни поколений уныло комкавших строку
Затмит твой несравненный гений, рождённый на моём веку.
Отдам тебе сову и лиру, твои шуты и короли.
И тихо отойду к Шекспиру и к словоплётам всей Земли.

Не всякий раз упав, подняться можно
Угрюмое достоинство храня.
Очнулся я и вижу, осторожно
Мой Ангел на плечах несёт меня.

Я думал, ангел - мастер дел заплечных
И охраняет мой беспечный тыл.
И этот миг мне показался вечным,
Когда я на плечах его застыл.

И этот миг панической атаки
Царил тираном грозным надо мной.
Я неготовым был к серьёзной драке,
Оставшись с не прикрытою спиной.

Кошмарный зверь сдирал когтями кожу,
На мясо брызгал жгучим кипятком.
И кто-то за спиною корчил рожи,
Повеивая адским холодком.

Меня донёс до места друг крылатый
И скромно занял место за плечом.
Вокруг мелькали белые халаты,
Усталым понукаемы врачом.

******************************************

Не всякий раз дано, упав, подняться,
угрюмое достоинство храня...
В бреду ли я, в плену ль галлюцинаций -
но кто-то в никуда несёт меня.

Подумал - это мастер дел заплечных.
Уверен был - на плаху волочат.
Короткий путь мне показался вечным,
и замер я на каменных плечах...

От страха кровь в моих застыла жилах,
Сковало сердце коркой ледяной.
Ни биться, ни кричать, увы, не в силах -
Один, с незащищённою спиной.

Какой-то гад сдирает клочья кожи,
в живое мясо плещет кипятком.
Вокруг меня бесята корчат рожи,
И веет замогильным холодком.

Но мой носильщик вдруг расправил крылья,
прикрыв меня...
Вихляясь, как змея
смерть отползала, воя от бессилья,
и отпускала из небытия.

Встречала явь мельканием халатов
и голосом усталого врача:
"Он будет жить"
Хранитель мой крылатый
вздохнул и занял место у плеча.

Народ пресыщенный стихами,
От изобилья очумев,
Покинет этот сытый хлев,
Идя поспешными шагами.

Не удержать его тогда,
Ни стройной рифмой, ни надрывом.
Народ возжаждет перерыва
И нас покинет... навсегда.

И те из нас, ещё вчера
Стригущие овец покорных,
Сегодня, строк своих проворных,
Не досчитаются с утра.

Угаснет пыл, остынет жар,
И холодом подёрнет строки.
Когда читатели жестоки,
Мёртв поэтический товар.

И лучшие из нас, в пылу
Презрев отчаяния вьюгу,
Начнут писать стихи друг другу,
В каминах вороша золу.

Условной вежливости такт
Заставит нас внимать тоскливо
И соглашаться торопливо -
Когда никак, то лучше так.

Давясь пресыщенностью слов
И изобилием сложений,
Жуют стога стихотворений
С тупой покорностью ослов,

Те, кто кормить хотел с руки
Словами, многие народы.
Увы, зачахли наши всходы
Без вод читательской реки.

Как в отражения зеркал,
Стихи в стихи летят как камни
И отбиваемы умами,
Спешат к тому, кто их создал.

Так и живём в плену у слов,
Чужие пробуя ревниво,
Глотая их неторопливо
С тупым достоинством ослов.

Поэзии данайские дары
В свои пуская крепостные стены,
Ты принимаешь правила игры
На третьей в списке Солнечной системы.

И спутнице её даря свои
Бессоницы окутанные мраком,
В томительном и сладком забытьи
Избитых рифм выкладывая тракты,

Которые ведут всё в тот же Рим,
(Какой по счёту? Разве это важно?)
Тебя (какой по счёту?) пилигрим
С незаменимым посохом бумажным.

Молитвами строки свои грехи
В наивной вере замолить пытаясь,
Ты шепчешь их слова. Они легки.
И им легко, с тобою расставаясь,

Пообещать спасение и рай,
Когда дойдёшь до точки невозврата
И дерзновенно заглянув за край,
Увидишь всех, кто приняли когда-то

Поэзии данайские дары,
В свои пуская крепостные стены
И принимая правила игры
На третьей в списке Солнечной системы.

Поэт у поэта ворует сюжеты
Как будто бы и невзначай.
В ночи поглощая взахлёб сигареты
И крепко заваренный чай,
Читает с экрана могучие вирши,
Досадой кряхтя в потолок.
И время не тратя, по свежему пишет,
Меняя размеры у строк.
Меняя не слишком удачные рифмы,
Ровняя грамматики сбой,
Как лоцман обходит все мели и рифы
И очень доволен собой.
Как опытный врач, что дарует больному
Ещё один шанс подышать,
Он режет чужие стихи по живому
И муза не станет мешать.

Она уже в доле давно. И неплохо
Пригрелась на этих харчах.
И ей всё равно что в поэте усохло
И еле тускнеет в очах.
Как опытный шулер, тасуя колоду,
Меняет местами слова.
И ласково шепчет поэту в угоду,
Что в мире подлунном едва,
Остались сюжеты, которыми можно
Пресыщенный люд удивить.
А значит не стыдно стихи осторожно
Чужие, себе подарить.
Нет-нет не украсть, это было бы пошло,
А пошлость банальна. И вот -
Не в моде сейчас плагиат. Это в прошлом.
Жить хочешь - стремишься вперёд!

И он, открывая второе дыханье,
На девственно чистом листе,
Себе умиляясь, творит "подражанье"
В невинной своей простоте.
Всё после: на сайтах могучие срачи,
В которые втянутся, в крик,
И те кто сюжеты "теряет" и плачет,
И те кто находят их в миг.
Всё после: нелепые строк экспертизы
Таких же экспертов, как он.
Укоры врагов и сочувствие близких
И в комментах вопли и стон.
Теперь же Луна и дымок сигареты,
И крепко заваренный чай.
Поэт у поэта " рифмует" сюжеты
Как будто-бы и невзначай.

Кровь больше не течёт по строчкам
С открытой раны.
Такой судьбы никто не хочет,
Простите Анна.
Сейчас стихами не сгорают.
Детей невинных
Своим талантом не карают,
Прости Марина.
И за крамолу в век наш сытый
В острог не просят.
Поэт не сгинет в нём забытым,
Простите Осип.
Он может быть по жизни пьяным
С опухшей рожей.
Но жизнь любит постоянно,
Прости Серёжа.
Уйти в крещенские морозы
По женской воле,
Такой маршрут себе не просим,
Простите Коля.
Сейчас бы многие рванули,
Отчизну бросив.
И там бы медленно уснули,
Прости Иосиф.
И на чужбине жить в печали
Стезя не наша.
Мы ностальгию растеряли,
Простите Саша.

Нам переплыть бы время-море
Для встречи с вами
И о поэзии поспорить
Её словами.
Но сожжены мосты за вами
И эта пропасть
Плюётся новыми стихами,
На мир озлобясь.
И пишем мы о чём- то, где-то,
Читаем вирши
Ушедшим в прошлое поэтам.
Они не слышат...

Вообще, чувству тревоги и неопределенности помогает только арт-терапия и только аутотерапия. Когда я напишу стишок, мне легчает, я себя до конца дня уважаю. Потому что я прикасаюсь до чего-то во мне, что меня спасает. Знаете, великие авторы прошлого сходили с ума, когда иссякали творчески, когда иссякал этот источник самообновления. Маяковский не мог больше писать, поэтому застрелился. Начинаешь сходить с ума. А так все уравновешивается. Поэтому даже когда не пишется, надо давать себе задания и заставлять себя работать. Это как вязание, знаете: первые строчки идут трудно, а потом пошло-пошло-пошло, и поневоле, в общем, прилетела муза. Всегда так бывает, муза прилетает во время еды, во время работы.

Д.Быков. Один, от 14.01.2022г.

поток сознанья не иссяк но как его зарифмовать нельзя глаголить штамповать размер и ритм искажать про запятые забывать и быть до пошлости банальным неграмотным не пунктуальным нельзя сводить любовь и кровь в пылу безумного влеченья нельзя не придавать значенья тому что непонятен ты в своей загадочности чудной для вечной критики занудной нельзя преподносить мечты свои от имени другого нельзя о том что уж не ново бубнить онегинской строкой вставляя ворох слов старинных нельзя быть в излияньях длинным чтоб не дай Бог не утомить любителей коротких смайлов нельзя дотошным быть в деталях и философией пылить своей наивно местечковой и надо быть всегда готовым всем всё подробно объяснить и с ними рассмотреть варьянты как это лучше изменить чтоб стих твой засверкал брильянтом не потеряв при этом нить твоих незрелых рассуждений при всём при этом не забыть что ты хотел в нём изложить первоначальным вдохновеньем недопоэта тяжек труд и слишком видимы изъяны которые с потоком прут быть может проще графоманом прослыть средь опытных писак не доводя себя до драк и комментариев обидных что в размышлениях постыдных утопят бедного его в томленье духа своего поток сознанья так жесток водой холодной обтекая и так прозрачно намекая что в мешанине бурной строк что мутным грязевым потоком несут создателя по стокам капризных муз не уловить и мир ничем не удивить