Серые тени размыты, размазаны.
Утро вливается в пыльные окна.
Эта реальность рассыплется пазлами,
Если рука неожиданно дрогнет.

Блёклый рисунок с прожилками синими.
Мёртво лежащая. Пульс нитевидный.
А на ладони запутались линии
Жизни, любви, непрощённой обиды...

В сети, сплетённой её папиллярами,
Я стала микро, а боль стала макро
И вместо пульса грохочет ударами
В бледной руке наступившего завтра.

Что глупость людская? – Флажки. И цвет их красный.
Так хаотично мечутся волки – дела-то плохи.
А этот вздор (бесстыдный, настырный, страстный)
Солидней, чем Пэлл-Мэлл викторианской эпохи.

Темнеет мой разум. Он бредом навылет ранен.
И тут же на помощь ему (спокойно, без паники!)
Восходит мой Марс (сегодня он что-то ранний)
И бледные луны, неверного света данники.

И машут руками навстречу (ну просто беда!)
Такие же слабо конгруэнтные личности.
Их чаша безумия практически испита,
А лица потрескались, как у статуй времён античности.

Но что остаётся? Изукрашенный жизнью шлак.
Обесцененный опыт («учить?! да с какого?.. не рано вам?!»)
И плюнешь. Бессмыслица жизнь. Чепуха. Пустяк.
Пыль тысяч дорог, обернувшая прошлое саваном.

Отшельником, забывшим про людей,
Замшелым дикарём живёт старик.
На глобусе не значится нигде
Его давно закрытый материк.

Портки на нём, с ширинкой нараспах,
Заштопаны нелепо, да навек.
Зима-старуха, так её растак,
Свила гнездо на буйной голове.

Поёт, гудит огонь в печной трубе.
Избушка только-только на двоих.
– Ну что, отец, – (ему нальёшь, себе) –
Рассказывай, как яблони твои.

Бубнит, бубнит... Про дождь, про урожай.
Смотрю в окно. В окне чернеет лес.
А вот бы никуда не уезжать,
Сойти с ума в ловушке этих мест,

Где даже в увядающем саду
От снов и одиночества хмельно,
Луна из лужи смотрит в высоту,
А мудрость и безумие – одно...

Истреплются парсеки,
Прервётся Млечный путь.
Ни брода через реку.
Но, может, как-нибудь…

Не справится стремнина.
Её утихнет гул
Под тёмным балдахином
На дальнем берегу.

Черна трава на кряже,
Прохладна и нема.
Никто тебе не скажет.
Поймёшь сама. Сама.

Не значиться, не значить.
Со всеми и ни с кем
Крестом полупрозрачным
Пластаться на песке.

Плести на ощупь мрежи,
Закидывать на дно.
Не жить и нежить нежить
Теплом, пока оно…

Глодает ветви, глотает полночный дождь,
Вплетает в космы увядшие георгины...
– Скажи, старуха, чего ты упрямо ждёшь?
Какой гомункул родится из мокрой глины?

Взглянула косо. Похоже, безумна чуть.
И странным смехом хрипато зашлась старуха:
– Сама не знаешь? Ты будешь держать свечу!
Сегодня я понесу от святого духа,

И, если не спутает вечность небесных рун,
Я девочку-лето рожу через девять лун...

Над просекой туман. По глинозёму,
как пролежни, раскисли колеи.
Глухая тишь. Беспамятная кома.
Я на ходу впадаю в полудрёму.
Остановлюсь – врасту в покой земли
и пропаду до призрачной поры
паденья лун и буйства метеоров,
вдыхая приворотные пары
лесных полян, косматых и сырых,
сквозь жадно приоткрывшиеся поры...

Что осень? Удивительный купаж
Надежды, веры, горечи, надлома.
Тоскую. Генетическая блажь.
Подобие стокгольмского синдрома.

Так больно: ничего не сохранить,
Не удержать ни в памяти, ни в пальцах –
Ни в речке отражённые огни,
Ни дикого цветка протуберанцы...

Так сладко: ничего-то не успеть,
Всё пустота... И время увлечённо
Пластает и раскраивает медь
Сентябрьского полуденного звона.

Белое небо, серые облака.
К свету тянусь цветком однолетним. Зябко.
День улетает крылышком мотылька,
То закружит по прихоти сквозняка,
То прилипает к сумеркам, как заплатка.

Солнце поспело, тихо ползёт в разлом.
Я обвожу пылающий контур пальцем.
Мир трусовато прячется за стеклом –
Улицы, башни, лица... Я всем назло
Лбом упираюсь в надпись «Не прислоняться».

Как же порой охота сорвать стоп-кран,
Выйти в краю, где время теряет силу.
Там в тишину вплетаются стебли трав,
Ты пропадаешь с удочкой по утрам
И мотыльки цветастые не бескрылы...

Вот он итог – наотмашь да пятернёй.
Даром, что это всего лишь кленовый лист...
Осень пришла. Похоже, пришла за мной.
– Эй, – говорит, – на выход! Пошевелись!

Нищему что – пошёл себе и пошёл.
А у меня дневники в десяти томах.
А у меня фантазий текучий шёлк.
А у меня историй любовных тьма.

– Эй, – говорит, – а я разожгла огонь!
Вишь, занимается рыжим да красным лес.
Хочешь, подкинь своё барахло – ого! –
Пятки поджарим тем, кто ворчит с небес!

Ох, отожгли с язычницей хоть куда –
Как полыхали страницы, мосты, сады!..
Рыжая нечисть сгинула без следа,
А у меня – похмелье и чёрный дым.

Напридумала, господи... Будто пройдут дожди,
Вышивая луга изумрудом да бирюзой,
И старуха луна молодую луну родит,
И растреплют ветра золотистые космы зорь.

Отцветёт зверобой и на Спас подойдут меды.
Не останется в памяти боли да горьких вех.
Станет небо тяжёлым – поспеют его плоды.
И тогда загадаю тебя. Одного. Навек.

Намечтала-то, господи, вот бы кому сказать....
Проглядела в ту ночь да проплакала все глаза.

Но не падали звёзды, цеплялись за облака.
Я кричала: ну что же ты ждёшь, ну давай лети!
Я поймаю тебя, буду нежно качать в руках.
Здесь светлей и теплей, чем на Млечном твоём пути!..

Но не падали звёзды, цеплялись за облака...

Время, которое без тебя,
Гулкое, гулкое – от пустоты.
Стрелки бессонницу застолбят,
Август успеет устать, остыть
И не удержится на плаву
В омуте утренних холодов.
Флоксы осыплются на траву –
Бренные звёзды сырых садов.
Где наше лето? Бежать вдогон?
Господи боже иже еси…
Гулкое, гулкое… Слышишь – звон?
Благовест... Яблоко надкуси.

В основе всех дорог – желание уйти.
От недругов, а чаще – от друзей.
И вот уже звучит бунтующий мотив,
Раскручивая будней карусель:
Уйти! – пока тоска (мечта, обида, боль)
Набату полоумному сродни,
Пока ещё никто не дёрнулся: позволь!
Куда? зачем? а ну охолони!..

Уйти, пока в лугах не вызрела трава.
Иначе (улыбайся, не скули)
Синицы, как всегда, вернутся зимовать
И канут в белом небе журавли.

В начале всех дорог во все концы земли –
Отчаянье в рассветной тишине.

Уйти – пока в тебя корнями не вросли
Фиалки на зашторенном окне...

Однажды...
(Запомни: я буду уже не та.
Улыбки истают, браслеты бренчать замаются.
И новую осень я вряд ли прочту с листа –
раскрошатся листья в моих равнодушных пальцах.

Луна потеряет пикантность кусочка бри,
повиснет на чёрных озябших ветвях, сутулясь.
С приходом зимы я забуду и горлиц крик,
и сладкую дыню, и цвет алычи в июле.

Прищурясь на солнце, спокойно приму весну,
и, скучно губами колючей щеки касаясь,
я походя фрезии в старую вазу ткну...)
...ты можешь уйти. Ну зачем я тебе такая?

Облака – это перья порванных ветром птиц –
Альбатросов другого мира, иных времён.
Перед ними когда-то падали горы ниц,
Океан затихал, бездвижен и раскалён.

Альбатросы касались крыльями дальних лун,
Рвали ночи, и тьма сползала за край миров.
Только старилось солнце, нянчили ветры мглу,
И не справились птицы с тёмной тоской ветров.

Зашипела, закатом в волны скользнув, жара,
И осыпались звёзды в темень пустых глазниц...
Вдруг тебе доведётся быть высоко в горах?
Принеси мне оттуда пёрышко древних птиц...



Музыка, аранжировка и вокал – Терезы Шатиловой

Ну так что ж... Давай опять, как раньше,
Примем боль других координат.
Я прикинусь чайкой над Ла-Маншем,
Ты – холодным небом под и над.

Я – луны томительным овалом,
Ты – горячим золотом песка,
Я – вьюном на тёплых серых скалах,
Ты – тропой, протоптанной в веках...

Всё впустую! В нашей ойкумене
Ты со мною всякою знаком.
Я тебя касаюсь быстрой тенью,
Светом или бледным лепестком.

Вырвусь хрипом, шёпотом останусь...
И печаль, как бабочка, легка
Там, на грани, где сентябрь и август –
Два цветка на тонких стебельках.

…А ты уходишь снова («Дверь закрой!»).
Надолго ли? (А Бог уже смеётся.)
И я лечу себе на дно колодца,
сливаясь с этой чёрною дырой.
Хватаюсь за осклизлые бока
осенних дней, кружусь с листвою вместе,
мараю календарь – рисую крестик,
и он похож на хохот (буквой «ха»).
В окне берёза, ей под шестьдесят,
она шуршит о вечном по привычке.
А я ломаю каждый раз по спичке,
свечой встречая пасмурный закат.
Моя собака ждёт куда умней,
она не пьёт коньяк, не матерится –
да будь ты хоть в замшелой Чичен-Ице
среди бездомных траурных камней…
Но я тебя, озимый сладкий сон,
уже ращу под влажною подушкой,
и мятный чай в твоей огромной кружке
вкусней…
(Три ложки сахара. Лимон.)

А я опять больна тобой до дрожи.
Горячий воздух рвётся лоскутом...

Не помню снов – они случатся позже,
Не знаю слов, они придут потом –
Родятся из мычащей немоты
Протяжным «да» – побуквенно, позвучно,
И павших звёзд бесстыжие хвосты
На небосклоне выгнутся тягуче,
На хриплом «ты» беспомощно истают...

Рассвет седую тьму погонит вон,
Сбивая тени в сумрачные стаи,
Роняя в сон...

Лето – не лето, а так, непонятно что.
Ишь, намечтала, глупая, по зиме-то...
Я традесканцией висну в своём кашпо
И выцветаю в жидкой тоске рассветов.

Встреча. Разлука. Дожди и горячий чай.
Вянут ромашки. Если спросить – соврут ли?..
Яблочный Спас, а потом уж – прости-прощай:
Тлеет сентябрь, ветра раздувают угли…

Шестерёнкой скрипя, время сонно катилось к полудню.
Серый воздух дрожал возбуждённо, до звона в ушах.
Август жарил Москву – безотказную старую блудню,
И она, отдаваясь, мечтала: ещё хороша!

Раздражённо побрякивал цепью унылый троллейбус,
Обречённый прожить заземлённо, зато – не сгореть.
И была ему жизнь не разга... не загаданный ребус.
...Оставалась от лета какая-то жалкая треть.

И пока я в прохладе за стойкой знакомого бара
Принимала коньяк (мне казалась нескладною жизнь),
Про запас набирая в тряпьё августовского жара,
В лопухах у забора блаженно дремали бомжи.

...А по утрам она рассказывала сны
о тесных улочках, знакомых еле-еле,
о пыльных двориках, где мыкается сныть
и кукла спит на ржавой карусели;

о силуэте и бесформенном плаще,
щербатой лестнице, ведущей по спирали.
(Во сне бежать не получается вообще,
смешно... – а сердце будто оторвали.)

И хриплым шёпотом, сбиваясь и смеясь
над глупым страхом и отсутствием сюжета,
она плела свою бессмысленную вязь,
цепляя звук за краешки рассвета.

Она спешила всё ему пересказать.
Какая чушь, так никогда не будет с нами!..
А он жалел и целовал её в глаза,
И собирал испарину губами...

И были дни прозрачны и ясны.
А по утрам она рассказывала сны.

В конце июня сны уже не те.
В них крепнет горечь будущей потери.
Проснёшься утром в скомканной постели –
И слышишь скрип несмазанных петель.

А это просто ветер между туч
Нашёл и приоткрыл калитку в осень
И каждый божий день в неё выносит
То листик, то цветок, то солнца луч.

И я спросонья будто бы в бреду
Лежу и повторяю: боже-боже,
А вдруг он и меня утащит тоже,
А я пути обратно не найду?!

Но ты меня обнимешь в полусне,
И эта глупость, это наважденье
Сменяется дремотной сладкой ленью...
Ну будет осень. Ну и шут бы с ней...

У времени весёлое лицо.
Давай поговорим, в конце концов,
О том, что слишком зыбко, слишком нервно.
О странной траектории любви.
Ещё вчера касания твои
Мне тело выжигали изнутри,
И боль была отчётлива, трёхмерна.
Потом сменили градус вечера.
Уже не так тепло светились окна,
И утром не румянился восток нам,
Бессонницу встречая на ура...
Из верхней точки только два пути:
Взлететь (а помнишь – мы с тобой летали,
Кружились по немыслимой спирали,
И руки не разнять, и не уйти) –
И падать вниз.
.......................Падение, полёт...
Их различить под силу только птице.
А нам с тобой всё кажется и мнится,
Что мы летим. И осень настаёт.
Её порыв (и ветра тоже) чист –
Вина и мёда к зелени добавить.
Гляди в окно: вот этот жёлтый лист,
Которому так кстати позолота,
Как мы, пленён иллюзией полёта,
Но падает.
.................Возьми его на память...

По трещинам изношенных дорог
Проводит ветер пальцами слепца.
Там жёлтый новорожденный цветок
Пробился, как цыплёнок из яйца.

Чужак, пришелец, пасынок весны,
Над ним рассвет тревожен и багров.
Он – первенец и вестник тишины,
Живущей на развалинах миров.

Он видел вечность – пегую полынь,
Которая молилась пустырям,
И горечь дыма с хлопьями золы,
И сушу, уступившую морям.

Из трещины у города в груди
Он щурится блаженно и смешно.
Он завтра с ветром в небо улетит,
Он пух от пуха, прах от праха, но…

Ещё пылят и воют города,
Но строит плот безумный имярек,
И яблоням в заброшенных садах
Давно плевать, какой на свете век.

Есть ты и я. Меж нами сто дорог
и тишина, которая звучит
собачьим лаем, стрёкотом сорок,
уютным треском в старенькой печи,
то выдохом, то вдохом сквозняков,
шуршаньем трав и кваканьем в пруду,
и грохотом ночных товарняков,
надсадно извещающих «и-дууу!».

И в этой непроглядной тишине
всё врозь у нас с тобою, вкривь и вкось...
Нелепей не бывает и смешней:
кричи да плачь – вспугнёшь дурных стрекоз,
взметнутся, солнце крыльями дробя.
В ответ из перелеска метроном –
ку-ку, ку-ку…  Мне столько без тебя
не нужно, слышишь?!
…Тихо всё равно.

В сумраке моего затерянного угла
Лампе уже не спасти никого, ничто.
Бледный пучок искусственного тепла
Насмерть застрял в орнаменте пыльных штор.

Хочешь, давай посмотрим, а что же за?
Глупым фасеточным глазом лоснится ночь.
В лапах Медведицы сонно чадит пульсар.
Может, Вселенная просто мне снится, но

В холоде моего затерянного угла,
В холоде пальцев, скользящих по кромке губ,
Так же беззвучно и хищно клубится мгла.
Ты же её посланец, скажи, инкуб?

Но в бесконечном сумраке, меж теней,
Где тишина пауком по руке… о нет…
Нянчи меня, забытую, в полусне,
Ты, из холодной бездны несущий свет.

Всё кидает меня в бессонницу, за околицу.
Небо об ноги трётся, к земле прибивая пыль.
Перемелется тут да шёпотом перемолится
Всё, что сеяла жизнь да вязала потом в снопы.

Перегонит тоску в первач со слезой-отдушиной –
Хоть кричи, хоть пляши, выбивая из трав росу.
Только ветер вздохнёт, бесчинством моим разбуженный,
Да спросонья замечутся тени в ночном лесу.

И не больно уже, не страшно ничуть, не суетно.
Причащаясь, хлебну разнотравья хмельную сласть...
Забери ты меня, безумную и босую-то,
Я в рассветном тумане навеки могу пропасть.

Шагни назад от точки невозврата.
Вернись на перекрёсток всех дорог,
Где правит бал трёхликая Геката.

Кружатся псы-охотники у ног,
В руках пылают факелы кровавым,
Сгоняя тьму на запад и восток.

Под заревом росой сверкают травы.
И тени, покидая мрачный склеп,
Выходят в мир для призрачной забавы.

Ты слишком долго оставался слеп.
Бежал от прошлого, дорог не выбирая,
И был твой путь извилист и нелеп.

Открой глаза: вон та дорога – к раю…

Хочешь узнать, что такое безумие,
как от меня отрывается мир?
Ниточка дёрнется непредсказуемо –
и…

И, улетая, цепляюсь за травы я,
криком кричу – не рождается звук.
Линию жизни о ветки корявые
рву.

Звёзды в глазах. Этих звёзд за глаза уже.
Сердце толкнулось, скатилось луной.
И темнота рассыпается радужной
мной.

Хочешь, скажу, чем ужасно безумие?
Нет, не размытостью полутонов,
не монотонным бессмысленным зуммером
снов.

Страшно не то, что оборвана ниточка
или внутри поднимается вой, –
то, что не можешь дотронуться ни-до-че-
го…

По хвое тёплой, с носка да на пятку
(на секунду замри – прирастёшь, прорастёшь стебельком)
я утром рано уйду без оглядки.
Ищи, не ищи – не найдёшь.
Я уже далеко.

Вернутся сны, и раздастся над лесом
вслед за тоненьким птичьим зовущим к колодцу пи-ить
не скрип сосны – скрип калитки небесной,
которую кто-то открыл
и забыл притворить...

Приходит время рыжих вечеров,
Когда июнь, одышливый, дремотный,
Вползает в запустение дворов
И стелет гать по звёздному болоту
Из веток беспокойных тополей –
Глухонемых, кричащих на амслене,
А Млечный путь готовится сомлеть
От духоты, бессонницы и лени.

И селится тревожное во мне –
Хмельное и пугающее сразу,
Когда из тарабарщины теней
Я складываю будущего пазлы.
Материя шершава и темна,
Прохладна и податливо-упряма.
Я чувствую на ощупь времена –
Рубцы и стыки, оспины и шрамы,
Вдыхаю пепел с горечью ветров.

Приходит время рыжих вечеров…

Жить – это просто. Дорога. Дом.
Тёплые доски пола.
Старая булочная за углом.
В паре кварталов школа.

Няня наварит кислые щи,
Молча глядит куда-то.
– Вот, – говорит, – из всех мужчин
Двое пришло ребят-то…

Тянет из леса дождём и костром.
Ветер качает тополь.
– Мужа-то Мишу – в сорок втором.
Где это – Севастополь?

Пляшет ленивая пыль в лучах.
Время идёт чуть слышно…
– Я иногда зову по ночам:
Мииииша! Миииша!..

Няня глядит в этот сорок второй.
Плачет. Кивает мелко.
Нам по двенадцать. Сидим с сестрой,
Мучаем щи в тарелках.

Руки у няни в венах-корнях,
Бледных веснушек просо…
Вот бы на озеро на полдня!
Жить – это просто.

Валерий Брюсов
Мухе

Бледная муха со взором горящим,
Ныне даю я тебе три совета:
Первый: купи самовар подходящий,
Если нашла золотую монету.

Помни второй: позабыв чувство меры,
Пейте чаи, предавайтесь порокам.
Третий прими: раздразнив кавалера,
Ревность в другом пробуди ненароком.

Бледная муха со взором смущённым!
Если ты примешь моих три совета,
То для чего распинаться ещё нам? –
Замуж ты выйдешь уже до рассвета.

А. С. Пушкин
Падулия

Куда, куда вы удалились?
Пошли, наверно, на базар.
Найдя монетку, вы решились
Купить в хозяйство самовар.
Что день грядущий вам готовит?
Горою пир. И жадно ловит
Ваш взгляд, пригубив свой стакан,
Всяк распоследний таракан...
Паду ли, комаром пронзенный,
Иль мимо пролетит комар?
Гори, любви моей пожар!
Пусть я всего паук презренный,
Но в сеть, сплетённую для мух,
Приди, приди, я твой супруг!..

*Конкурсное. Замок с привидениями.
Один-в-один. Первая игра

Ты не знал ни меня, ни беды моей, ни тоски.
Ты же думал – я птичка на ветке: пою, скачу.
Оказалось, давно поседели мои виски.
Оказалось, что я и болтать не люблю ничуть.

Что слова? Разговоры да сны – как в реке вода:
Поматросят и бросят, какая там точка джи...
Оказалось – так просто: веди меня хоть куда,
Только имя придумай и руку в своей держи.

На ладонях твоих тонким шрамом тянусь, тянусь,
А в глазах у тебя золотая клубится тьма...
Мы с тобой перепутались, сбились в единый пульс,
И от этого «мы» я, ей-богу, схожу с ума.

Ах, первые нахальные дожди...
Прибита пыль, в прохладе шарят ветки.
Мой город, словно старый кроссвордист,
В меня до самой распоследней клетки
Вписал вот эти мокрые дворы,
В которых травы буйны с перепоя,
Подъездов гул, ночей тартарары,
Неведомую флору на обоях...

Я вся твоя. Придумывай маршрут,
В котором всё мне станет параллельно –
И сонный мир, где верят-любят-ждут,
И прошлое в разводах акварельных...
Но город тих. Он выпил и устал,
И ждёт, когда, уняв его зевоту,
Откроет ночь таинственный портал,
В который овцы ринутся без счёта...

Ты сидишь у ночного костра.
Горький дым выедает печали.
Пахнет травами, как в сенокос,
И набухшей от ливня землёй.

Расскажи, отчего по утрам
В полусне мне мерещиться стали
Уходящий по водам Христос
Да Иуда с готовой петлёй?

Выжигает на сердце костёр
Допотопные тайные знаки –
Письмена моих прошлых судеб.
Не сумею прочесть, не проси.

Берега у далёких озёр
Так красивы, что хочется плакать
И бежать босиком по воде,
Расплескав отраженья осин.

Я однажды проснусь до зари,
Разобрав бесконечности лепет,
И собьётся в груди перестук,
Переменятся боги и сны.

Но, когда мой огонь догорит
И на углях состарится пепел,
Будут звёзды и[с]криться вокруг
Уходящей на нерест луны.

Есть в атаке весны эпатаж от игры ва-банк,
Безнадёга и фарс, суицид и шальной азарт.
Я давно не герой, я не жалую пыл[ь] атак
И не верю в далёкие страны с дурацких карт.

Не курю чёрт-те что, не ищу никого в толпе.
Мятный чай, иногда пара пива – и весь запой.
Но когда начинает лупить во дворе капель,
Я опять становлюсь ненормальной самой собой.

Покажи города, до которых сто вёрст – не крюк,
Бастионы с холодным прищуром пустых бойниц.
Перепутаю сердца–колёс–барабанов стук.
Неприкаянной тенью паду перед храмом ниц.

Ну и пусть всё закончится осенью, как всегда,
И с деревьев сорвётся листвы бестолковый рой,
Но, покуда мне снятся дороги и поезда,
Амбразуру, где мается сердце, собой закрой.

Чёрной кошкой, вкрадчиво и грешно,
Эта ночь наступает на лапы дня.
Он шумит деревьями, как блажной,
И беспомощно бьётся в её тенях.

Поперёк дороги ложится тьма,
Тянет гибкое тело и пьёт из луж,
Выпускает страхи в ночной туман.
Эти страхи – ловцы никудышных душ.

И крадутся страхи, скрипят, шуршат,
Тощей веткой в окошко скребут ко мне:
«Расскажи, темна ли твоя душа?
Засыпай, засыпай, отлетит во сне…»

Но приснятся мне васильки во ржи
И над травами – радуги жаркий мост...
И пугливо ночь от меня сбежит,
Подпалив на рассвете кошачий хвост.

Небо непрочно и рвётся, бывает, вдрызг.
Шарят по небу лучами прожектора.
Юнкерсы воют, их вой переходит в визг.
Рваное небо, рваное небо, рва...

Слушай, запомни: ты видишь кошмарный сон.
Время придёт, ты проснёшься живым, малыш.
Хлеб, молоко, за окном колокольный звон –
Благовест будто бы льётся с горбатых крыш.

Мы доживём. Захлебнутся слезами псы,
Те, кто людей штабелями в суглинок рва.
Кто ж, как не мы, будет штопать однажды, сын,
Рваное небо, рваное небо, рва...

От меня – ни следа, ни полслова, ни камня на камне.
Только горсточку кварков швырну я на солнечный ветер...
Видишь каплю дождя – отчего же она так близка мне?
Я вернусь этой каплей, по стеблю сползу на рассвете.

И цветок, ожидавший меня терпеливо и жадно
На глухом пустыре посреди векового бурьяна,
Захмелеет, потянется, нежно вбирая прохладу,
Побратимом восхода раскроется, вспыхнет багряно.

Вместе с ним лупоглазо на мир любоваться я буду...
Я и всё – и ничто. Я нигде. Я всегда и повсюду.

Фасады этих старых городков
(От Праги – через Краков – Рига – Таллин,
Где Старый Томас стар и не брутален,
Хоть пять веков назад и был таков) –

Так вот фасады чудо хороши,
И окна беззащитно-близоруки.
Мы, им поверив, рвёмся в переулки
И входим в раж, считая виражи.

Как пряничные домики свежи!
Послушай, Гензель (громкость поубавь-ка!):
У этой старой дамы за прилавком
Вставная челюсть – хищная, скажи?

Здесь древность наряжается во мхи,
Булыжниками щерится щербато...
Европа, ты красива и богата,
Но я домой, в деревню, в лопухи.

Ты спишь? Не спи. Давай болтать о главном –
О расстояньях между городами,
Которые проходят пилигримы.
У них в котомке соль, краюха хлеба –
Ржаного, с хрусткой корочкой… А знаешь,
Когда весной из леса тянет прелью
И дым костра доносит горький ветер,
Мне хочется идти, идти просёлком
На Русский Север, где монастыри
Стоят на месте капищ позабытых,
Где тёплый ягель нянькает бруснику
И рыжих сосен тонкие стволы
Родят янтарь, играющий на солнце…

Ты спишь? Не спи. Не спи, давай шептать,
Пугая тени в лунном полумраке, –
О том, что с неба падает звезда,
И, если проводить её глазами,
Узнаешь о причудливых краях,
Куда от века ходят пилигримы –
И я пойду однажды. Ты со мной?..

Ты спишь. А с неба падает звезда...

Раздулись лужи, в очках диоптрии будто.
Почки – весёлая ряска на сером воздухе.
Снова с тобой я встречаю сырое утро
И пью это утро всё так же – взахлеб, без просыха.

Но если моё октановое число
Не выдержит степени сжатия в твоих объятиях,
Я самовоспламенюсь этой огнеупорной весной.
Ты любишь меня? Чудесно. И я тебя!

На сонных улицах жара.
Ленива туча в пыльном небе.
Дрожит заката алый гребень,
Рождая зарево в горах.

Средь туй и сосен на холме
Тропа узка и камениста.
Крик чайки горек и неистов
Ворчанью горлицы взамен.

Взбираюсь меж могильных плит.
За мною тянется цикорий.
Внизу хрипато дышит море,
Качая сейнеры вдали.

И я гляжу на Капсихор,
На крыши в серой черепице,
Построек скучных вереницу
И пирс, разбитый в зимний шторм;

На вечных будней череду,
На эту пыльную дорогу –
И понимаю – ближе к богу
Они покойников кладут…

*Историческое название села Морское, Крым

Расскажи мне про лунные ночи в чужих краях,
Про нураги Сардинии – тайну других времён,
Про колодцы, где исстари мается звук, троясь,
И руины, в которых скребётся седой паслён.

Расскажи мне, как вырезал сердце врагу ацтек,
Как в Вальгалле пируют вояки, вкушая мёд,
Как положено пить через трубочку чай матэ
И кому свою плоть подарил овдовевший Лот.

Говори, собирая себя в закоулках лет,
Отражаясь в огнях допотопной хмельной росы...
Настоящего нет – и прошедшего тоже нет.
Время – пыль у подножия ясеня Иггдрасиль.

.
.
.

Заползаю жучком под кору первобытных инстинктов.
Остываю в безветренном холоде анабиоза.
Расползается мир, словно ветхая тряпка. Да что за..?!
И мелодия та же. Но только затёрта пластинка.

Разрываются связи. От альфы отбилась омега.
Распадается радуга, гаснут цветные волокна.
Ты не знаешь... А я не ушла, оглянувшись на окна.
Я останусь на вечные веки твоим оберегом.

...Будут волны послушно ласкать полумрак языками.
Я очнусь, замурована в капле соснового сока.
Миллионы веков истончатся до звона, до срока –
И под ноги тебе море выкинет солнечный камень.

Чмокнет капля по крыше – опять тишина.
Это соло секунды, сорвавшейся с круга, –
Упорхнула в открытую створку окна…
Время дальше идёт, время на ухо туго.
Я же слушаю отзвук. А он вдалеке
Рассыпается брызгами, виснет на ветках,
Застывает прозрачной смолой в сосняке
И во двор не вернётся… А там, в молоке
Нарождённого дня тонет дворник Ахметка,
И уносит прибой прошлогодней листвы
Непонятный напев – вроде долгого стона.
И лениво шевелится тёмная штора –
Это ветер надумал дуэтом повыть.

Чмокнет капля по жести… Ты спишь. Тишина.
Я смотрю на тебя. Я в тебя влюблена…

Ветер гулял в голове, рвались паруса.
Нынче как будто и штиль, но прогноз неточен...
Тихая гавань, асьенда, тенистый сад.
Томик Петрарки, шиповник, цикады ночью.

Нижние юбки и зонтик от солнца – ах!
Чай с чабрецом на террасе, сиеста, вереск...
Бледными пальцами сломан цветок в сердцах.
В дамском седле и галоп не галоп, ты веришь?

Ждать ли когда пропадём, словно Порт-Рояль?!
Поздно, загнувшись, фортуне давать на лапу.
Тихая гавань... конечно, немного жаль...
Дай-ка мне руку, отвыкла от узких трапов!

Разбив зеркальный лабиринт,
где ты отражаешься в своём собственном страхе,
ты найдёшь путь домой.

Сгустилась тьма. Готовь вино.
Уже скулит, ломая пальцы,
Твоя тоска. Скажи, давно ль
Ты сам себе решил признаться
В слепой покорности ветрам –
Беспутным баловням Вселенной?..
Чего ты ждёшь? Уже пора.
Вино торопится по венам.
В твоём бокале отражён,
Алеет месяц, словно бритва.
Но им зарезанный божок
Воскреснет с утренней молитвой.
Пора бежать. Дрожит свеча
И гонит мрак из анфилады
Рождённых зеркалом начал.
Сосёт испарину прохлада...
Шагни на свет.

...................Звенит стекло.
Кружатся тени в хороводе.
Ползут секунды тяжело...
Ну вот и всё. Теперь свободен.

Тлел обескровленный восток,
Стекала ночь в свою нирвану.
Метнулся ветер. Огонёк
Тоскливо дёрнулся – и канул…
.
.
.
*Ученые утверждают, что именно зеркало может быть входом в параллельное пространство.

Слепок с моей души –
След на сырой траве.
Каждый мой день пошит
Из лоскутов полей,
Из пестроты лугов,
Пьяных – вдохни да плачь...
Там, где закат багров,
Там, где рассвет горяч,
Тьма – это только сон,
Вечность, которой нет,
Время – речной песок,
С медным отливом свет.
В реку войду сто раз,
Омут да отмель – те ж.
Я не совсем сбылась –
Я заплутала меж
Серых речных осок,
Тёплых шершавых дней.
Здесь изумрудный мох
Греет горбы камней
Ныне и присно, впрок...

Не выдавай молве
Тайну моих дорог,
След на сырой траве...