Зимою я ложусь в свою постель,
как на холодный стол нейрохирурга.
Луна остыла, звёздные окурки
добила налетевшая метель.

Сейчас начнётся рыжий балаган –
ночник плодит бесформенные тени
предвиденья и прочих привидений...
Ты видишь сны? Ага. Ага-ага...

Осыплешься, как хвоя, пух и прах,
в дремотный чад, закружишься да сгинешь.
На самом дне звонит твой личный Китеж,
играя солнцем в тёплых куполах...

...И выдернет, и вырвет, как сорняк,
швырнёт с размаху в утреннее млеко,
заглянет в глаз, потом отпустит веко
лоботомия будущего дня...

...Осталась только злая чернота.
Она зимой практически всеядна.
И я ползу по памяти обратно
На белый отсвет чистого листа.

Расчерчен он под прописи в косую
Грибным дождём и травами в лугах,
Обрывами на дальних берегах
И ветками, оборванными всуе.

Там всё бело – и майские сады,
И дюны в продуваемой Паланге,
И солнце, утопившееся в Ганге,
И рыбий глаз неведомой беды.

Тянусь, но пеплом лёгкие забиты,
И при рожденье умерли слова,
И крика обессмысленный овал
Неровным «о» катается по плитам...

Ишь понатыкано чёрных крестов в земле...
Думаешь, Боже, твой крест тяжелее был?
Вот как остались бабы одни в селе,
так и взвалили небушко на горбы.

Вывернет лемехом землю – бросай зерно.
Хлеб наш насущный, Господи, даждь нам днесь...
А принесли похоронку на днях одной –
ей помереть бы, не хочет ни пить, ни есть.

Счёт не на дни, а на палочки-трудодни.
От дифтерита дети, как мухи, мрут.
Господи святый, мы все у тебя одни.
Благословишь ли, Боже, на адский труд?..

Всех посчитала осень своих цыплят.
Заступом в землю, а там не земля – базальт.
Ношу – по силам каждому, говорят.
А разогнёшься сдуру-то и глаза

к небу подымешь, а там купола пусты.
Все на погосте, Боже, твои кресты...

Не люби ты меня, ей-богу.
Что ты выдумал ерунду?
Ты люби тишину, дорогу,
По которой к тебе иду;

Пыльной зелени запах пряный,
Болтовню (я скучала, что ж,
Я ж тебя, как небесной манны,
Дожидалась. И вот – идёшь)...

Иван-чая пожар малинов.
На пруду не клюёт весь день.
Порыжел и раскис суглинок
От заливших июнь дождей.

Влажный вечер. Ты куришь, куришь.
А я мимо смотрю, горда,
Чтоб не понял: а мне-то, дуре,
Без тебя ну совсем беда...

Мятный чай из огромных кружек
(– Хватит сахара?
– В самый раз)...
Ты меня не люби, не нужно.
Слишком суетно.
Не для нас.

Серёжке пять лет.
– Куда ты глядишь, Серёжка?
– Смотри, – говорит, – по небу бегут облака.
Наверно, у них есть в небе такая дорожка...
– Нет, – говорю. – Небо – это река.
Ночью в ней ловит рыбу не дядя Ваня,
а неизвестные дядьки с других планет.
Клюнет у дядьки – и вот он пыхтит и тянет
толстую рыбу жене своей на обед.
Небо – река. Лишь раз по тропинке лунной
в небо войдёшь. Не звёзды там – поплавки...

Глупый Серёжка смеётся над тётькой глупой.
Смех переливчат, и трели его легки.

Жизнь остаётся записью в дневнике –
Если ты вёл дневник, разгильдяй и лодырь.
Жизнь остаётся оттиском на песке.
Лижут песок, на берег вползая, годы
И намывают – только бери, бери! –
Осени ранней тёплые янтари.

Глянешь сквозь них на солнышко, а потом
Слушай кукушку: дурочка врёт неплохо...
Жизнь остаётся между страниц листом –
Красным кленовым или дубовым (охра).
Сами страницы, господи, посмотри –
Чёрные ветки, белые январи.

Что же, ещё поживём, и не год, тьфу-тьфу, –
Ныне и присно и (не вопрос) вовеки...
Жизнь остаётся курткой в твоём шкафу.
Пара монет в карманах, билеты, чеки.
Чушь, понимаю. Глупость? – не говори.
Мелочи... Мелочи? – Боже мой, алтари...

Когда с усталых глаз, как паутину,
сотрёшь седой полёт осенних стай,
подпустишь сны, обманчиво застынув,
так близко, что за крылышки хватай;

услышишь снег, скребущийся в окно,
сточивший лунный шар наполовину,
а вспомнишь солнца рыжее пятно
на стеблях выгорающих люпинов, –

найди меня. Свернувшись эмбрионом,
да так, что кожа кажется мала,
я выстыла от жалобы до звона,
я жду тепла.

И прошлого пролившаяся ртуть
дробится, прирастая пустотою.
Ты обними. Мне хочется уснуть,
как полдень засыпает в зверобое, –

оранжево…

...А там, внутри, где выгоревший смех
присох коростой к бледному живому,
скребётся серой бабочкой в стекло
дыхание, дыхание, ды... ха!

Ты думаешь, что мир один на всех,
впадаешь в этот мир, как будто в кому.
А я в ладонях комкаю тепло.
Один на всех... какая чепуха.

Он только мой. С изгибами ветвей,
пускающих побеги мне под кожу.
Их чёрная артритная тоска
пульсирует, врастая в миокард.

Горячий шум намешанных кровей
предаст тебя, медлительный прохожий.
Здесь места нет блаженным чужакам,
червовым королям с краплёных карт.

Опомнится засохшая трава,
а ветер, этим шорохом разбужен,
на тень твою нашепчет... И вода
свинцовой рябью дёрнется у ног.

Сотрут закат ночные жернова,
и ты ко мне... ко мне... скорее, ну же...
потянешься, врастая навсегда
в предсердие податливым вьюном...

Всё в жизни вроде и не в первый раз,
но вот вдыхаю талый запах леса,
стою, сосновым маковкам молясь;
ветрам-повесам
скормлю с ладоней бледное тепло –
пускай несут остывшему закату.

Мне хочется, чтоб время утекло,
оставив нам пустые циферблаты
и россыпь выцветающих минут –
на память в старой банке от печенья...
Но все часы куда-нибудь идут.
Ничем я
остановить безумцев не могу.

Лишь запахи – хмельной набухшей почвы
и ржавой хвои в тающем снегу,
сырой коры, тугих лиловых почек,
седой травы, волнующей пустырь,
дождя, на ветки ссыпанного мелко... –

лишь запахи дремотны и густы,
в них вязнут стрелки...

Реальность мира сомнительна не только спросонья.
Дело в снежной завесе… Падает снег.
Он влетает в окно, ложится на подоконник,
Порхает по комнате… Думаю: это во сне.

Сажусь на постели. Слышу холодные тени,
Вижу запах мороза (такой пузатый снегирь).
Память шершавыми нитками ощущений
Латает зрачки заманчивых чёрных дыр.

Пытаюсь нашарить предметы, попасть в зарисовку.
Но красок нет, я звук – удивлённый ноль.
Протяжным «о» взлетаю криво, неловко.

…Зато я могу потрогать свою головную боль.

Кого вселить в своё безвременье,
чтоб поделить напополам
счета намокшие осенние
за смех и прочий летний хлам?..

Мольбою тащишь солнце на небо:
давай, желтее, чем лимон,
сочись по стенам!.. Но куда ему,
оно похоже на бельмо.

Листаешь дни, то рвёшь, то комкаешь,
под вечер – уф! – нажмёшь на off...
Весну торопишь – стебли тонкие
вплести в ловушку вещих снов.

Глядишь на небо между сосен и,
кружась, идёшь себе ко дну.
Круговорот ржавеет с осени:
рассвет завис – ни тпру, ни ну...

Но век не долог и не короток.
Истерлись мётлы, вжик да вжик,
и сыплет соль на раны города
от снега выцветший таджик...

В жизни мне нравится только, пожалуй, смерть –
Тёмная магма, текущая не спеша.
Вскроешь мне душу, как будто простой конверт, –
Пеплом осыплется в пальцах твоих душа.

Всё, что хранило от тлена мой жалкий мир,
Было иллюзией – только закрой глаза.
Вечность давно износилась до чёрных дыр...
Просто послушай, мне нужно тебе сказать:

Темень бездонна, и тайны прекрасней нет.
Жизнь – неизбывная горечь и боль утрат.
Ты уходи, если веришь в тепло и свет.
Ты возвратишься, когда догорит закат...

____________________________________

Scald75

The

The dark side of the life-
What must be better?
The dark soul and a knife,
The unpacked letter...

All the things I liked
Gone as never exsisted.
All I dream is to die,
All I want is to whisper:

"Leave my soul and drive,
But come back, 'cause, of course,
The dark side of my life-
Nothing can be worse!"

Я потерялась в ноябре, я заплутала.
А было надобно от осени так мало:
Чуть-чуть тепла моей душе – бессильной птице...
Теперь из плена холодов не возвратиться.

Сочится свет – постылый, зябкий, белый-белый.
Листком пожухлым я в судьбу твою влетела.
Тебе не стала ни наградой, ни спасеньем...
Чего искала я в безвременье осеннем?

Я потерялась в ноябре, в седом тумане.
Ты не оставил мне ни солнца, ни дыханья.
В твоё окно дождём стучала дни и ночи,
Но ты и слышать обо мне уже не хочешь.

Считала дни, да, видно, сбилась я со счёта.
Твоя любовь метнулась птицей перелётной,
Моя листвою облетела горько-алой.
Я заблудилась в ноябре, я заплутала...

____________________________________

Еленка

Я загубилась в цьому листопаді

Я загубилась в цьому листопаді, заблукала.
Чого хотіла я від осені й чекала?
Мов та пташина, що у вирій припізнилась,
Я заблукала в цьому листопаді, загубилась.

Чого чекала я від осені, чого хотіла?
Листком пожовклим у життя твоє влетіла,
Тобі коханою і рідною не стала…
Чого хотіла я від осені, чого чекала?

Я загубилась в цьому листопаді, заблукала.
В твоїй душі тепла дарма я так шукала.
Дощем печальним у вікно до тебе билась,
Та заблукала в цьому листопаді, загубилась.

Чого чекала я від осені, чого хотіла?
Твоя любов з птахами в вирій відлетіла,
Моя сумним зів’ялим листячком упала
Та й загубилась в цьому листопаді, заблукала…

В моём окне который день дожди,
И капли гулко падают мне в душу.
Я меж теней и призраков один.
Мой мир разрушен.

Среди руин – остывшие костры.
Я жалкий шут, заложник пошлой пьесы...
Края стекла разбитого остры.
Кровят порезы.

Реальность бесконечна и скучна.
Ещё вчера я был бездарно молод.
И вот теперь, смотри-ка, седина.
Мой мир расколот.

Когда познаешь истины покой,
Иные крылья в сумраке расправишь...
И умирать так сладко и легко
Под звуки клавиш...

___________________________

Sinner

Existance expose

I look out my shabby window.
I see this endless heavy rain.
I feel my soul...so empty,hollow...
Feel this collapse...this crush...this pain...

Everything that surround us
Complete this dark and boring world.
I'm sick of it. Such broken glass
It cruely hurts both young and old.

Reality is always scares.
It's unpredictable, unearthly.
But everyone must know the truth,
Will it be late or will be early.

I' know it from this very point-
My heart is empty, mind is plano.
And me, yet someone else gets pained,
Dies to the sound of the piano.

Ты любишь меня, но не так. Ты не станешь, о нет,
Заламывать тонкие руки, срываясь на крик.
Презрительным взглядом, холодным, как зимний рассвет,
Сбиваешь мой пульс, проклиная... – навечно? на миг?

Но я слишком занят: я пробую твой аромат,
Я чувствую боль от касания наших теней.
Не дай никогда отыскать мне дороги назад.
Ты – девять блаженных кругов преисподней моей...

________________________________________

Scald75

To Your Hell

I like the way you love me -
Without cries, without sighs...
I like the way you damn me-
So calm, with pretty eyes.

But listen - I'm busy
With all your thoughts and taste and smell....
And it is no easy
To travеl to your hell!

Ты куришь и куришь. Невесело как-то... А зря.
Все правды и смыслы, рождённые осенью, хлипки.
Оставь эту скуку унылым дождям ноября,
Мотающим нервы, как будто обычные нитки.

Давай поживём, не тоскуя по солнечным дням.
Есть некая тайна в нечёткости контурных линий.
Тяжёлое небо, сползая по чёрным ветвям,
Лежит неопрятным туманом в просёлочной глине.

Заходишь во мглу – и выходишь из мира живых.
Кричишь, а туман отнимает безумие гласных,
И звуки теряются в стеблях засохшей травы,
Дрожат в паутинах, срываются, падают, гаснут.

Вернёшься на ощупь, сидишь в деревенском тепле
И слушаешь древние песни внутри дымохода…
Умеешь гадать по дождю на оконном стекле?
Смотри – скоро лето, осталось всего-то полгода…

Не любить бы тебя – и ладно,
Не болеть никогда тобой…
Из ладоней твоих прохладных
Пью хмельную тоску да боль.
В поцелуе твоём не выжить,
Перепутать сердца и сны…
Но чем берег блаженный ближе,
Тем погибельней плеск волны.
Проклинаю твои желанья.
Так грешна и покорна так…
И смыкает крыла над нами
Этот морок – вечерний мрак.
Я любил… Но любовь бесследно
Растворяет себя в ночах.
И цветок вырастает бледный,
И названье ему – печаль.
Затихаешь в немом укоре...
Помоги же ты мне забыть
Плен чудовищных трансмагорий,
Раскачай берега судьбы!
Отыщи на границе чувства,
Где желанья всего темней,
Тихий угол без горькой грусти
И тоски уходящих дней,
Где не будет такого ада,
Не истреплется пульса нить…
Не любить бы тебя – и ладно.
Как же больно тебя любить…

__________________________

Василий Стус (1938 — 1985)

"Не любити тебе - не можна..."

Не любити тебе - не можна.
Володіти тобою - жаль.
І хвилина діяння кожна
Випромінює нам печаль.
Бути разом... в однім цілунку.
Злить уста і серця свої.
Тільки хвилі нема порятунку...
Плачуть вночі лишень солов'ї...
Ти в хвилину чуттєвої бурі
Не віддайся мені, дивись,
Бачиш вечора крила похмурі?
То над нами вони зійшлись.
Хай нам кажуть: любити можна
Тільки раз. Того разу й жаль,
І щаслива хвилина кожна
Випромінює нам печаль.
Не ховайся в зволоженім зорі,
Бо розгойдані береги
Поглинаючих трансмагорій
Будуть завжди нам дорогі.
Ні! Знайди і в чуттєвих бурях
Не перейдену нами грань,
Щоб не відати днів похмурих,
Щоб не знати про гнів прощань.
Не любити тебе - не можна,
то й любитись з тобою - жаль,
бо хвилина кохання кожна
випромінює нам печаль.

Зародившись под утро от выкрика птицы дурной,
в белый день соскользну, словно бусина с лопнувшей низки.
Непокой. Белокрылое солнце летит надо мной,
между клочьями неба рассыпав белёсые брызги.

Нервы слишком внатяг. Нарастая, вибрирует звон.
На вершине тоски пляшут искры блаженного Эльма.
Первый шаг очень долог. Секунды чернее ворон
разлетаются прочь. Время пялит холодные бельма.

Жилы крутит в узлы. Привязался визгливый мотив.
Стрелки тычутся слепо и панику вводят подкожно.
Привыкаю неслышно кричать. Начинаю идти,
в белый свет, как в копеечку, выдохнув «господибоже»…

В этом покое тебя слишком много. Много.
Пристально смотришь. Зрачки двойников бездонны.
С первого шага начнётся твоя дорога...
Знаешь ли ты, как прекрасны цветы-фантомы?

В мире зеркальном не так чтобы очень страшно.
Просто лети вместе с ветром бессильной птицей.
Ты позабудешь, что было с тобой вчерашним,
Будешь дробиться... Ты будешь стократ дробиться?

Тени качаются – чёрного поля маки.
Трещины в зеркале – хищная паутина.
Выдохни, выдохни... Просто доверься мраку.
Всё и ничто, никогда и всегда едины...

*Конкурсное. Странные танцы. Отражения

Небо – как шапка, которая велика:
Лезет на лоб с облезлых своих вершин.
Серыми нитками серые облака
Дождь приметал к изнанке моей души.

Трещины-ветки на влажной извёстке дня –
Будто зашла в давно одичавший храм…
Господи боже, спаси от зимы меня,
Жёлтым листом запри меж оконных рам…

Я не сержусь, что я простая блажь,
Одна из тех, кто был с тобою рядом,
Что за меня ты жизни не отдашь
(Избави бог, такого и не надо)...

Во мне всегда, да так, что воздух туг,
И будто места в лёгких не осталось,
Из раза в раз, вчера, сегодня, вдруг
Болит твоя приветливая жалость.

Я жду, ты слышишь?
Жду за часом час.
Томятся сны, манят потусторонне.
Смущая тени, мечется свеча,
Гадая мне по линиям ладони.

Так было (я же помню этот сад –
Чернели, день высасывая, лужи)
Два ноября, две вечности назад –
Дожди, дожди... постыло, равнодушно...

Им дела нет до гаснущей свечи,
До чёрных птиц, что вижу в полусне я.
Ты не придёшь по тысяче причин...
Я жду.
Я по-другому не умею.

___________________________________

Чекаю
http://litset.ru/publ/3-1-0-22777
Еленка http://litset.ru/index/8-924

Чекаю, чуєш?
Мірно плине час.
Сумують сни на синім підвіконні.
Бентежить тіні сплакана свіча,
Ховаючись в тремкі мої долоні.

А за вікном сльозливий листопад
Малює вперто на землі калюжі.
Так вже було – дві осені назад:
Дощі… Дощі… Холодні і байдужі.

Їм все одно, що помира свіча,
Що ніч без снів, що я без тебе скнію.
Та поки світло жевріє в очах –
Чекаю.
Бо по-іншому не вмію.

Корпела ночь над вышивкой созвездий,
Когда в Гурлей вошёл его фрегат.
Пожрали черви пики, бубны, крести.
В свою судьбу не верил Воленбат.

Плескал вино гурлейский виночерпий:
– Андорны, пей гурлейское вино!
Его секрет в корнях турильских серпий.
Сервин напиток выплеснул в окно.

Шпион и побратим анагурея,
Он Воленбату должен был по гроб.
Три ночи до Турильи. И, зверея,
Сервин пустил кретоника в галоп.

Подъёмный мост опущен у Турильи.
Сидоны – шваль, не воины. И вот
Летит кретоник прочь, пиная мили,
Туда, где еле теплится восход.

Придёт заря в автонии Гурлея.
Протри глаза, заспавшийся Севой!
Ни платины, ни мраморов шалфейных,
Ни славы, ни бессмертья – ничего.

...Проворные, как лостонские нерпы,
Андорны поднимали якоря.
А Воленбат, сжирая корни серпий,
Считал казну гурлейского царя.

Проснёшься утром и думаешь: мир на месте.
В окне всё то же – берёза, на ней вороны.
Гремят кастрюли на кухне и дождь по жести.
Так было в детстве. А вдруг?.. и таишься сонно.

Разбудит мама:
– Вставайте! На завтрак творог.
Гулять недолго, на улице очень сыро!

Потом вспоминаешь – боже, тебе ж за сорок.
Ещё вспоминаешь – нет никакого мира…

Вот и всё... Предзакатными красками город расцвечен.
Говорят, будто плачут от горя даже иконы.
Вот и ей бы заплакать. И станет, наверное, легче…
Отвороты солдатской шинели пахнут казённо.

По виску тонким пальцем:
– Ты стриженый очень красивый...
И целует его бестолково в горькие губы.
(Я ещё никогда ничего у тебя не просила.
Но сейчас обещай: ты живым вернёшься оттуда.)

А душа выцветает и рвётся изношенным ситцем.
– Я не плачу, ты что, просто... очень яркое солнце.
(Ты вернёшься обратно, когда возвращаются птицы.
Ты вернёшься, вернёшься…)

Господи, пусть он вернётся.

Лечу печали наложеньем рук
На жаркий лоб, на бок пивной бутылки.
Пошлёшь меня – и я уйду по ссылке,
Замкнув на ключ такой привычный круг.

А ты не плачь. В знакомых зеркалах
Всё тот же мир – и свет, и тень, и темень.
А я вчера опять пила не с теми
И напилась, и чудно было – ах!

Дорога превращается в пунктир,
В пробелах ночь (оксюморон, однако),
И нет ни указателя, ни знака –
Самой решать, ту бир о нот ту бир.

Но лишь вдали услышу перезвон,
Прикину путь – плевать, что слишком долог, –
Из тьмы, как будто доктор-офтальмолог,
В глаза опять заглядывает сон.

И, зная, что диагноз подкачал
(В глазу бельмо и много прочей дряни),
Я режу руки битыми краями,
Сползая прочь, в безвременье начал...

На дальнем берегу моей реки
рыжеют на закате сосняки.
А ясным днём, безветренным, тугим,
в котором каждый шорох различим,
я слышу рынду: медным языком
она болтает с медным сосняком.

Пока храпит у пристани баржа,
пока стрекозы в заводи жужжат,
она гудит про то, что корабли
без сосен раньше вовсе не могли.
Мол, вы сейчас, как глупый василёк,
смешите даже муху в солнцепёк.
А прежде – даа… да-дааа…

Гудит вода.
А я брожу по отмели одна
и слышу, как вздыхают сосняки
на дальнем берегу моей реки…

Река болеет льдом. Остывший мрак
изрезан острой кромкой по живому,
и корпия берёзовой листвы
беспомощно желтеет на воде.

И сны темны, ползёт холодный страх,
вскипает пузырями в гулкой коме
и жмётся к тонким венам-стебелькам
в придонной полупризрачной слюде.

Течение вплетается в канву
уснувших трав, гудит высоковольтно,
и бледный свет, сочащийся извне,
манит наверх – дышать до хрипоты.

Но явь уже не держит на плаву.
Усни. Проснись… Мерещится – и только –
тепло песка на жёлтом берегу,
где, может быть, песчинкой станешь ты…

…На ветке чёрной и уродливой
Цветок прозрачный розоват.
Мне до тебя – дождями-бродами
Туда, где солнце нарасхват.

…Не углядели, не упомнили.
Тропинки влажные узки.
Ладони – ветру. В птичьем гомоне
Всё лепестки да лепестки.

…И вроде стрелки не беснуются,
Считают нехотя круги.
В окно скребётся ветка с улицы.
Смотри-ка, завязи туги.

...И понимаю только я, по ком
Закатный теплится огонь,
Срываясь с ветки спелым яблоком
В твою прохладную ладонь.

Всё то, чего касались эти пальцы, –
Кора деревьев, травы и цветы,
Страницы книг (чужое счастье вкратце),
И ты;

Всё то, что я впитала сонным взглядом, –
И белизна слоистых облаков,
И перелесков влажный и прохладный
Покой;

Всё то, чем я дышала этим летом, –
И пыль, и ветер, вспенивший лиман,
И тающий от солнечного света
Туман, –

Всё подхватил, смешал и спутал к чёрту
Осенних будней вздорный полубог.
И кинул в бездну – как и этот жёлтый
Листок...

В жемчужном небе бледен солнца круг.
Осенний день безвременьем стреножен.
Трава покорно пляшет на ветру,
Шуршит и шепчет сонно и тревожно.

Но видишь: каждый стебель жёлт и сух –
Траве уже дарована нирвана...
А вдруг и я давно бесплотный дух,
Над заводью речной клочок тумана?..

Ещё лакают сполохи зари
С поникших трав молочные туманы,
Но день уже и сумрачен, и сед,
И солнце вылупляется на свет
Печальной птицей, бледной и больной.
Оно холодным пламенем горит,
И мнится – жизни не было иной,
А только морось, сырость и бурьяны –
Оставленный грозой лесоповал,
Над лесом птички – галочки-крючочки;
Прожилки жёлтых листьев, будто строчки,
Которые никто не прочитал, –
Бессмысленная тайна бытия;
Пустых небес облупленные фрески,
Полынных ветров проседь в перелесках
И ртутный блеск остывшего ручья…

*Конкурсное. Антиподы. Полынь-строка-лесоповал

Ты когда-нибудь возвращался в заброшенный дом, заброшенный сад,
видел улиток на стеблях травы-переростка,
и чёрную лужу, дрожащую, зябкую, – под, и серое небо – над,
и в луже свинцовых бликов жалкую горстку?

Поехали, хочешь? Два с половиной часа
на тёмно-зелёной, как гусеница, электричке.
За кладбищем поле. За полем горят леса –
пунцовое солнце жжёт последние спички.

Не станет меня, ты придёшь и рассыплешь мой прах вот тут,
где растрёпаны крылья безумной птицы-заката,
где грачи по весне кричат и корявые гнёзда вьют
и сырая земля в оврагах рожает мяту.

Ты, наверное, тоже заложник чужой судьбы, чужой мечты,
огороженной этим старым-когда-то-новым забором,
вдоль которого тянут плети малиновые кусты
и хватают когтями тебя за рукав, как вора.

А возможно, ты знаешь некий секретный рецепт,
как хранить такое наследство без чувства вины
и прочих сомнительных хиромантий...
Заходи, будь как дома. Там справа включается свет.
Так положено – возвращаться. Водка в серванте.

Дай же мне воды воды
Плесни в ладони
В трещины кожи
Видишь от пыли ветра седы
Скрипит на зубах
Песок
Похоже
Сыплется время
Труха и тлен
Протянешь руку
Туман нащупай
Синее небо синих вен
Плеснёт в пространство
Раскроет купол
Иных столетий
И зов и стон
Сигнальные стрелы
Покой царапают
Синяя хвоя высоких крон
Небо скоблит
Жадными лапами
В древние стены
Врасти плющом
Ногти срывая
Вцепившись
Плохо ли
Разряд
Мало
Разряд
Ещё
Искрит дуга
Между эпохами
Тает
Тает
В тумане сад
Уютно было в той оболочке
Страшно
Поздно
Время назад
Зелёные листья
Врастают
В почки

Это осенью было не помню какого года...
Никуда в эту пору лучше не возвращаться.
Это время для разных событий иного рода,
Если ты лет на тридцать старше, чем был в семнадцать.

Это время горячего чая и Нино Рота,
Время тёплой пижамы, скверных причуд артроза,
Толстых книг с казеиновым запахом переплёта,
Полусонного секса в самых ленивых позах.

А туда, где забор кое-как и худая крыша,
Где на пнях размывает дождь годовые кольца,
Ты не суйся по осени, прошлое – третий лишний,
Прокажённо трезвонит прошлое колокольцем.

Занавески всё те же, с цветастой каймой по краю.
Закричать бы – и, может, станет намного проще.
...И взвилось вороньё, закружилось с тревожным граем,
Будто чёрные листья ветер поднял над рощей...

О чём жалеть, кого ругать и клясть?
Всё есть – и солнца свет, и тёплый угол,
И снов моих оранжевая сласть,
И пьяный ветер над цветущим лугом.

А если чую в сердце пустоту,
Тоску и боль, хоть волком вой, да чтоб их! –
На бедность мне, на горе-нищету
Оставит осень яблоки в саду
И эту россыпь золота на тропах.

Я двигаюсь в сером пространстве.
Мне звуки стучатся в череп.
Мосты, переулки, башни,
Дороги, дворы, тоннель.
Двигаясь в сером пространстве,
Легко открываю двери.
Однажды за новой дверью
Пойму, что забыла цель.

Куда я иду, не помню.
И кто я вообще такая?
Я имя своё забыла,
И даже во сне темно.
И кто я была, не знаю,
И кто я теперь, не знаю,
И что же мне делать дальше,
Я тоже не знаю. Но!

Я двигаюсь в сером пространстве.
Мне в череп стучится топот.
Здесь точно таких же толпы,
Я тоже теперь толпа.
Ах, как же легко и просто,
Не зная, какой и кто ты,
Шагать никуда без цели,
Не путаясь в сложных па.

Но время – искусный шулер.
Я вспомню себя однажды.
Однажды вернутся мысли
И прошлая жизнь моя.
И лишь бы мне в ту минуту
Не стало смертельно страшно,
Да так, что уже не страшно
Забыть, кто такая я.

* Конкурсное. 5ЛАП-2015: суточный блиц

Остатки уходящего тепла
ещё гнездятся в лампочке подъездной –
циклоп приветлив, но подслеповат,
и я иду на эти сорок ватт.
Густая ночь по жилам потекла,
ощерилась, раззявилась, как бездна,
тревожа зыбким контуром Плеяд.

Но что мне бледный свет далёких солнц,
призыв звезды, полярной до озноба,
тоска, что из Ковша не испита,
и вести из созвездия Кита?
Что выжженной Венеры вечный сон,
и чёрных дыр всеядная утроба,
и Персеид пустая суета?..

Тускнеет в небе древний Орион.
В подъезде лампа тлеет, как лучина,
и скоро догорит наверняка –
погаснет и обманет мотылька...
А дома ждут яичница, бекон,
горячий душ, единственный мужчина
и три звезды в созвездье коньяка.

Рисую чёрточки, выходят буквы, потом – слова.
Но всё бессмысленно, хоть к делу каждый листок подшит.
Положит сослепу, не разобравшись ни в чём, молва
Христу за пазуху Розеттский камень моей души.

Сломают голову, корпя напрасно над пустяком.
Потом посетуют: постигнуть сути никто не смог.
Не догадаются, что я в исподнем и босиком,
Да чуть не с вервием на покаянье, помилуй Бог…

Осенний свет тревожен и пуглив.
Его скребёт, дрожа, сырая хвоя.
И прошлое (далёкое, глухое,
которое уже не сберегли, –
не пыль дорог, не тайна древних троп,
но бледное подобие пунктира)
вплетает в мой венок и розу мира,
и розы остывающих ветров…

Но я уже не слышу этот зов.
Сквозняк, играя с памятью моей,
выветривает сонные менгиры –
разбросанные камни прошлых дней:
уже не вспомню, если кто-то спросит,
где правда, где – бессовестный обман.
Я принимаю пасмурную осень,
и в забытьё вплывая, словно в сети,
вдыхаю с благодарностью туман,
как анальгетик…

Ещё недавно, кажется, вчера,
свила во мне гнездо большая птица.
Большие крылья хлопали с утра,
а я вздыхала: что тебе не спится?
...А осенью, в один из хмурых дней,
она взвилась, печальнее заката...
И я нелепо вслед махала ей:
куда? зачем? вернётся ли? а я-то?

И в это опустевшее гнездо
вселяются (надолго ли, навечно?)
юродивая преданность крестов,
столпившихся на кладбище у речки,
сиротство облетевшего леска,
шумевшего недавно по-хозяйски,
и стылая упрямая тоска
картофельного поля под Можайском...

Ах, боже мой, какой унылый лес –
осколки луж и желчь опавших листьев.
Ещё вчера, богатый, словно Крез,
он был колдун, и сказочник, и мистик.

От всех щедрот остались черепки,
зелёный мех побило белой молью.
Шурша листвой, несутся сквозняки –
нелепый пляс на траурном застолье.

…Я летних дней смешную чехарду
скормила тьме, что птицам – горстку крошек…
Последний лист (на память? на беду?)
сорву – и брошу…

Твой доктор болен, родная, твой доктор болен.
Ты что, не знаешь? Диагноз его печален.
Жизнь любит шоу, родная, тасует роли.
Я тоже рыжей девчонкой была вначале.

Надежда – глупость, родная, приют безумцев.
Ты видишь – солнце, сверкая, рождает тени?
Ты станешь тенью, не сможешь ко мне вернуться,
Истаешь в мареве сонных своих видений.

Твой доктор болен, родная, не жди напрасно:
Любовь не вечна, а мне до века считать утраты.
Печаль чудесна, родная, печаль прекрасна.
А тоже рыжей девчонкой была когда-то...

Недодуманы мысли, пылятся себе, недотроги.
Всё дела да проблемы, бледнеют и гаснут мечты...
Оказаться бы там, где с Потопа не топчут дороги
И никто не узнает моей широты-долготы.

Далеко за кордоном судьбой отведённого круга,
Там, где горные реки гортанные песни поют,
Время бросит поводья, ослабит тугую подпругу
И отпустит коня вороного в цветочный уют.

Я пойду на призывные всплески закатного неба,
Распластавшего крылья над спинами дымчатых гор,
И у тёмных ночей попрошу непроглядного крепа –
Занавешу зеркальную гладь молчаливых озёр.

На алтарные камни никем не достроенных храмов
Хлебных крошек насыплю в помин позабытых богов,
Что застыли навек и лежат, не имущие сраму,
Опоясав своими хребтами просторы лугов.

Я уйду далеко, где от прежнего мира – ни звука,
Где откроется прошлое в шорохе ветра и снах...

...Но бегут поезда, рассыпая горох перестука,
И осенние будни хлебают дожди допьяна...

Когда отболит во мне всё, что было не сказано,
И время очнётся, с похмелья едва дыша,
Начну, помолясь, снова складывать жизнь, как фразы,
Словно я инсультник, которому дали шанс.

На ощупь по осени в сторону белой немочи
(Там от холода руки болели – была жива…)
От тебя, от себя бреду, как в бреду, по стеночке,
И хватает, держит меня одолень-трава.

Да бессильна уже – только бестолку в срок не скошена:
Что мне радость да свет – у боли сильней заговор.
Но однажды, когда я смогу оглянуться в прошлое,
Я скажу по секрету тебе, что память – вор.

Ничего не осталось. Шаром покати. Как выжжено.
Вроде промельк?.. Да просто тревожный осенний блик, –
Это солнце лакает из лужи, собака рыжая.
Как её неудачно сегодня октябрь постриг…

Над крышей исчезающий дымок.
Ну вот и всё. Последний летний день.
Когда стерня уже не колет ног,
Попробуй прогуляться по воде.

А так – гадай, откуда горечь снов
И поздних ягод, найденных в саду,
И отчего мерещится давно,
Что ты сама с собою не в ладу.

Задёрнешь окна. Что ж, пора идти.
Тому, кто остаётся, тяжелей, –
И дом вздохнул и преданно затих.
Холодный воздух тянется с полей.

Смотреть назад не стоит, уходя...
Оглянешься (да что, в конце концов!) –
Увидишь астры в бусинах дождя
И вдруг осиротевшее крыльцо.

Осенний лист на этот аналой
Уронит помутневшая заря...
Я ухожу из августа долой
Сквозь тлеющие угли сентября.

Сладко спит на Меганоме* горькая трава.
Ветры зимние о кладах тайное поют.
Охраняет эти клады скифская вдова.
В растревоженном кургане был её приют.

Кони прядают ушами, всхрапывают зло.
Оступившись на подъёме, пятятся назад.
Оплетает ужас древний гибкою лозой...
Уходи, пока закатом камни не кровят.

Только сумрак оседлает полусонный кряж,
Из тумана белой тенью вскинется сова,
И за жизнь твою копейки с той поры не дашь –
Это вестник скорой смерти, скифская вдова.

Крикнешь – эхом возвратится чей-то долгий стон...
Жмётся конь, скользят копыта. Что ж ты, волчья сыть!
Тени длинными когтями вспарывают склон.
Солнце тлеет сердоликом.
Поздно уходить...

*мыс Меганом, Крым

Поехали куда-нибудь на поезде?
Туда, где тихо-тихо. И тепло.
Где время не течёт – и не текло,
И где колодцы всё ещё колодези.

Поедем ночью – чтоб вокруг огни.
Ты за руку со мною, полусонною,
Пойдёшь пустыми длинными перронами,
И мы в купе окажемся одни.

Лежат дороги в памяти закладками...
Дробится пульс – татам-татам-тата.
Мелькает фонарями темнота,
И сны такие... вязкие и сладкие.

Провалишься... Ни скуки, ни тоски.
Не помнишь ни имён, ни рода-племени.
То отсветы, то отзвуки... Межвременье,
Покой и паровозные гудки.

Под гулкий стук полуночных обходчиков,
Сующих под вагоны фонари,
Успеешь на подножке покурить,
И будет тлеть оранжевая точечка.

Проснёмся утром, выйдем на авось, –
Там лес заштопан солнечными пятнами,
И на луга, одышливые, мятные,
Раздутым брюхом небо улеглось.

Поехали куда-нибудь на поезде?..

Никогда не зови непогоду в свои края,
Пусть она обретается в тучах до снежных дней.
Пусть белеют ромашки и маки в лугах кровят.
Лишь бы солнце, а если жара, то и чёрт бы с ней.

Ты же знаешь, что лето сегодня капризный гость,
И спугнуть эту цацу под силу тревожным снам.
А из небыли нашей всё только на треть сбылось.
Вот бы тёплое море и сонные горы нам!

Пусть для нас приготовят большую постель, да так,
Чтобы вдоль, поперёк или даже наискосок,
Чтобы дверь на замке, и ни друг не вошёл, ни враг,
Чтобы время на пляжи рассыпало свой песок.

Чтобы утром из окон – громады былых времён,
Мегалиты, брусчатка и прочая дребедень,
Горделивыми сколами верных своих колонн
Редкозубая вечность вгрызается в божий день.

И у древних руин я, смеясь, поклянусь тебе,
Что и в горе и в радости, присно, вовек, аминь.
Удивленные лодки забудут в порту скрипеть,
Да на серой скале тихий ветер качнёт полынь…

В тот миг, когда осенняя трава
меня хватает за ноги отчаянно
(спаси, спаси, возьми меня в тепло!),
я чувствую нелепую вину.
Тебе не доводилось горевать
по поводу такому же случайному?
Прислушайся, как мается весло
в заржавленной уключине… Да ну,
неужто, глядя в гаснущий костёр,
ты тут же записал его в покойники,
и разуму, и смыслу вопреки
ни ветки этим углям не скормил?..
А я, ты знаешь, помню до сих пор
засохшую герань на подоконнике
в пустующем домишке у реки.
И брошенные гнёзда у стропил…