Что тебе написать? Здесь сегодня случился январь.
На столе недопитый чинзано, 0,7 мартиньяка...
Приоткрыла глаза... Обошлось без похмелья, однако.
А погода похмельная – серая снежная хмарь.

Чем тебя удивить? Не меняют контент даже сны.
Я ищу остроту ощущений в тоске и разлуке...
Не живу – наблюдаю за жизнью, как врач за больным.
Все симптомы известны, диагноз бесспорный до скуки.

Там, где Татры корябают небо гребёнкой вершин,
Угнездился туман – будто я в одночасье ослепла.
Посыпает мне голову хлопьями снежного пепла
Тот чудак, что горюет о всех в поднебесной глуши.

Это всё – бла-бла-бла. Я, наверно, должна о другом.
Что-то вечное и философское, чуть декаданса.
Синева под глазами, холодная бледность снегов,
Чёрный кофе, остывший в казённых объятьях фаянса...

Я, пожалуй, не буду писать – ни сейчас, ни потом.
Что напрасно дразнить ничего не сулящим намёком?
Мы приходим сюда одиноки, уйдём одиноко.
Это, в общем, не так уж и радостно. Честно зато...

Как холодно было, боже.
Оборванной ниткой бус
просыпались сны в ладони
моей бесконечной зимы.
Под мрамором бледной кожи
ещё спотыкался пульс,
но знала я: время тонет
в морозных узорах тьмы.

Ажурная, как снежинка,
замёрзла моя душа.
Метели моей вчерашней
мести и мести по земле.
Ну что ты молчишь? Скажи-ка:
и как мне теперь дышать?..
И ты не дыши. Так страшно
растаять в твоём тепле.

Давно погасла белая звезда,
но свет её взрывает тьму парсеков
и тянется по-прежнему сюда,
из ночи в ночь, от века и до века.

Есть прошлое. Есть будущее. Но
пока горит огонь звезды нетленный,
что время? – просто бледное пятно
на сломанном хронометре вселенной.

На рассвете, когда паруса растревожит бриз,
Ты уйдёшь, ни о чём не жалея, – о чём жалеть?
И в лицо полетят мириады холодных брызг,
И расплавится солнце – в море прольётся медь.

Удержать бы тебя, да вот только не знаю – как.
Что бродяге разлука среди череды разлук?
У тебя горизонт нараспашку, звенит бакштаг –
У меня только нежность песен и тонких рук.

Ты уже никогда не вернёшься, не надо лжи.
Впрочем, это неважно, мне выбора не дано:
Если ты не остался со мною, зачем мне жизнь?
На рассвете я серым камнем уйду на дно...

Вот видишь... Я опять о городах.
Хотя... Об этом не бывает много.

Мамай. "Город-недотрога"

http://litset.ru/publ/29-1-0-14520

…Вот видишь, ты опять о городах.
Я слушаю внимательно, но сонно.
Гляжу на птиц в пространстве заоконном,
на скаты крыш, антенны, провода…
Рассказывай!
У нас опять пурга…
Набрякло небо и не счесть аварий.
Не город, а, скажу тебе, виварий.
Податься бы (как думаешь?) в бега?
Пристрастно выбрать нижнее бельё.
Закинуть в шкаф изделия из меха –
так после изнурительных боёв
снимает воин пыльные доспехи…
Сойти по трапу, щурясь на страну,
где каждый камень в цену артефакта.
Взглянуть, вдохнуть, дотронуться… А так-то
не слишком много нового. Да ну...
К тому ж туристов бешеная рать…
Рассказывай!
Мне нравится плутать
в фантазиях твоих и не бояться,
что рухнет удивительный палаццо,
стечёт песком в воронку прошлых лет.
Такой простор для вымысла иного,
где каждое написанное слово –
намёк на то, чего в помине нет…

Россыпь моих секунд,
горсточка чёрных зёрен.
Чем же они взойдут –
радостью или горем?..

Гром громыхал весной,
ливням была потеха.
Летом плескался зной
да насмехалось эхо.

Вырос мой сад неплох,
вырос он всем на зависть –
лютик, чертополох
да лопухи в канаве.

Рядом шумят леса,
выпив вино заката,
а у меня – роса
в зарослях дикой мяты.

Может, кому нужны
розы и кроны пиний,
а у меня нежны
листья седой полыни.

И не была бы я
сроду сама собою,
но у меня заря –
в звёздочках зверобоя.

В лапках качая сны,
спит на ветру люцерна...
Был бы мой сад иным,
ты не пришёл бы. Верно?

Зима не даёт мне ни часа взаймы.
Бездомной косматой седой старухой
Приходит под окна, глядит из тьмы,
Простуженно кашляет, зло и сухо.

Руками костлявыми шарит во мгле,
Когтями скрежещет в стекло морозно.
И я, согреваясь в чужом тепле,
Надеюсь на чудо, но знаю – поздно:

Холодное пламя сжигает дотла,
И солнце закрыла воронья стая.
Я хлопаю дверью – ну всё, ушла!
И снежные хлопья навзрыд вдыхаю.

И хочется спрятаться, скрыться, доколь
Хрипатые ветры трубят победу,
Мороз под шагами хрустит, как соль,
И синие тени ползут по следу…

На небе еле теплится огонь,
и серым воском растекаются недели.
Не то поёт, не то вздыхает под ногой
вчерашний снег, поверивший в метели.

Засыпало тропинки. Никого.
Бреду, не думая, на ощупь, — всё знакомо...
Когда-нибудь я прорасту в тебе травой,
мой сонный лес, берёзовая дрёма.

А ветер взялся небо рассинить,
ворону сдул, она уходит правым галсом.
Я ем рябину, отнимая у синиц
оставленные на зиму припасы...

Ольга_Альтовская
Как тихо нынче. Небо затянуло

Как тихо нынче. Небо затянуло.
В просветах - солнца божий ореол.
Ни шороха, ни возгласа, ни гула -
Предсумрачный покой вечерних дол.

И катятся волнами откровенья
Всевышнего. Не это ли ждала?
И вечность собралась в одно мгновенье,
И за плечами выросли крыла.

Какая необъятность! Что за сила!
Упруги небеса. Не свод - батут.
Взмываю ввысь. Я время погасила.
Я там, где дни без времени живут.

Где грани нет, где память, как награда,
Где будущее пью из тёплых рук.
Но бьют часы - предвестники распада -
По крыльям, молотками в медный круг.

Я не боюсь. Теперь я знаю тайну.
Что мне теперь земная благодать?
Мне крылья подарили не случайно -
Затем, чтоб я могла туда летать.

Чтоб, одурев от сутолочной пыли,
Бежать туда, где сгустком вечный миг,
Затем, чтоб Веды перьями из крыльев
Писать, переводя на наш язык.

______________________

…Я прыгнула! Но свод – не свод, батут!
Отбросило на землю. За грехи ли?
А с неба голос: да! вам здесь не тут!
От вас так много сутолочной пыли!

Спустился вниз, устроил страшный гул
И молнии пускал из ореола…
О, кто же он? Всевышний? Вельзевул?
А может быть, директор средней школы?

Лупил меня по крыльям в медный круг.
Какая беспардонность! Что за сила!
А я рвалась из этих тёплых рук,
Ломала крылья, перья, голосила…

И билась мысль, летела по долам:
За что? за что такая мне награда?!
Остались два заплечные крыла
На стадии почти полураспада…

А он ругался, вспомнил о былом,
Цитировал мои стихотворенья.
А после небо вмиг заволокло –
Наверное, волнами откровенья.

Я выпила слезу из влажных глаз,
Прозрение мазнуло божьим сгустком:
В моих стихах так много странных фраз.
А мне казалось – я пишу на русском…

Изношено сердце и бухает, бухает, бухает.
Наверно, любила помногу – взахлёб, не боясь.
Всегда – навсегда. А в ответ эта жизнь оплеухами:
Конечная станция, так что, гражданочка, слазь.

Бывало, сложу в чемоданчик досаду, растерянность,
Сойду, оглянусь, а вокруг – пустота, ни огня...
Но видишь, и правда – однажды даётся по вере нам.
Я знала, что в этом безлюдье ты встретишь меня.

Мой вечер пуст, проржавлен тёплым светом.
Скребёт секундной стрелкой тишина.
Моя тоска... Аbstractum pro concreto.
Налью вина.

Себя жалеть — что может быть чудесней?
Анамнез растревоженной души
порой звучит не хуже песни песней
в такой тиши.

Потом остановлюсь почти на грани
и руки — лёд в прожилках синевы —
я протяну к огню воспоминаний,
где только Вы.

Бокал, другой. Измятая подушка...
Наутро глупой (думать не хочу!)
мне кажется вчерашняя пирушка.
Какая чушь...

Как много игрушек на свете,
Таких удивительных, славных!
А я, представляете, дети,
Открытие сделал недавно:

Слова — это тоже игрушки.
Похожи на лего при сборке.
Вот мышка — обычно норушка,
Покуда сидит она в норке.

Сидит она в лютую стужу
В тепле — там и травка, и стружка.
Когда же выходит наружу,
Её называют... наружка!

Я по дороге в Никуда попала в зимний сад.
Был вечер, хрупкий, как слюда, созвездьями распят.
Искрился снег, белел во мгле. Я там была одна.
В ветвях, клонившихся к земле, ютилась тишина.

И только, будто бы в бреду, шептали голоса:
Сорви Полярную звезду с медвежьего хвоста!..
И зазвенел разбитый Ковш, и с укоризной зверь
Сказал печально мне: «Ну что ж, звезда твоя теперь.

Но обещай когда-нибудь вернуться в этот сад,
Каким бы трудным ни был путь из Никуда назад».
Он заглянул в мои глаза, сказал, спеша уйти:
«Пускай Полярная звезда хранит тебя в пути.

Ей столько лет, что – видит бог! – её мудрее нет.
Но берегись: порой жесток звезды холодный свет».
Я в знак согласия ему кивнула головой,
И зверь рассыпался во тьму пригоршней голубой.

Но не вернуться в те места и не узнать, где сад:
В тот день под утро неспроста был сильный снегопад…
Я по дороге в Никуда который год везу
Хрусталик тьмы, кусочек льда – Полярную слезу.

*Конкурсное. Седьмая пятница. Зимний сад.

Всё глубже в зиму, в ветреную стынь.
От света тьма опять неотделима.
Проходят дни — скитальцы-пилигримы
В бессмысленном искании святынь.

У будней в ломком инее бока.
Дотрагиваюсь, зябко содрогаясь,
Гляжу на солнца гибнущую завязь
В тяжёлых, неподвижных облаках.

Вдыхаю холод, горький и крутой.
Считаю дни, теряю счёт неделям.
И кажется, что жизнь на самом деле —
Безвкусный чай, остывший и спитой.

И только ты… Единственная нить,
Сшивающая мир мой воедино,
Мой тёплый свет, вторая половина
И жажда, что никак не утолить…

Сяду, уставившись в точку одну. Ну?
Хватит страдать и метаться во мне. Не?
Если внутри обретается бог — ох! —
Это затеял, наверное, он шмон.
Что ж ты устроил, почтенный старик, крик?
Что там тебе показалось не так? Мрак?
Прежде за сколько управился дней, эй!
Вот и теперь создавай этот свет, дед.
Я бы сама, только сводит с ума тьма.
Сколько шныряет кошмарных теней в ней!
Ты бы меня защитил, старичок, ок?
Или настолько тебе я плоха? Ха!..

Видно, хотел бы уйти, да не смог бог:
Выход сыскать невозможно впотьмах — ах!
От безысходности этой старик сник,
Искру добыл и раздуть огонёк смог...

Застыла река, заснежилась.
А вроде ещё вчера
С туманом ласкалась, грешная,
Дарила себя ветрам.

И вот — где тепло, где вольница?
И гости уже не те:
Берёза скрипит и клонится
Да воет с тоски метель;

Вороны бранятся матерно,
Мол, холодно, так-растак!
И мухой на снежной скатерти
Понурый сидит рыбак...

Я в эту ночь нырну, как в глубину.
Пойду ко дну, и мне не надо лоций.
Мой город-омут спит, устал, пропойца,
Чернила тьмы из горлышка тянуть.

Я в эту ночь нырну, не зная сна.
За мной луна покатится устало
Туда, где веток чёрные кораллы
На тонкой шее носит тишина.

На самом дне, где ночь густа, как ртуть,
Где суть вещей слова не переврали,
Я стану той, задуманной вначале,
Узнав, куда уводит Млечный путь.

Утро рядится в обноски
из белёного сукна.
Затихают отголоски
неудавшегося сна.

Я прислушиваюсь чутко:
время радости? беды?
Ветер воет, как анчутка,
заметает все следы.

Я на ощупь, я по краю
выцветающих теней.
Мысли, сбившиеся в стаю,
лупят крыльями сильней.

Сердце бьётся незнакомо:
тик – не так... тик-тик – не так...
Кто-то шастает по дому,
кто-то дышит в полумрак,

кто-то шепчет за спиною:
– Ну? Давай сойдём с ума?
Ведь за снежной пеленою
бесконечная зима...

Оглянусь:
– Эй, кто там? Бросьте!..
Пусто. Только в тишине
утро рядится в обноски
да красуется в окне.

Ноги тонкие в росе,
травы вкруг погоста.
Оселком да по косе —
ох как будет остро!

Льётся благовеста свет
с колокольни белой.
Говорят, что смерти нет.
Мне какое дело?

Человек по сути слаб.
Всяк на ладан дышит.
Из моих когтистых лап
ни один не вышел.

Батарейку, да в часы —
пусть считают время.
Не откосит от косы
человечье племя.

Не тяну к себе силком,
поджидаю просто...
По косе да оселком —
ох как будет остро!

*
Кружат полчища ворон,
псы сорвали глотки.
А на пристани Харон
курит возле лодки.

Слышит где-то звон косы,
песенку фальцетом.
Нервно смотрит на часы,
сплёвывает в Лету...

Ты часто забываешь обо мне.
На миг, на час... Не помнишь даже имя.
За окнами зима синей, темней.
Мне жить и жить молитвами твоими
в своём раю на краешке души...
Но чувствую (моя, твоя вина ли?) —
беспамятность оборками шуршит,
как полог опускаясь между нами.
Привычка...
.....................Развернуться и уйти.
Сыграть на бис в дешёвом водевиле,
где я — звезда, а ты — простой статист:
ну вот сейчас меня догонишь — или..?
Потом рыдать, мириться до зари...
Какая скука в этой мизансцене!
...Когда к тебе сажусь я на колени,
ты мимо, ради бога, не смотри.

Когда в итоге долгого пути
Упрёшься лбом в бессмысленную стену,
Не исходи в безумии на пену,
Спроси у мудреца, куда идти.

Не обнаружив рядом мудреца,
Садись и жди конца.

В процессе ожидания поймёшь,
Что твой тупик по-своему хорош:
Ты сможешь в нём чудесно отдохнуть,
Пока другие ищут верный путь
И, высунув в азарте языки,
На карте отмечают тупики.

И может оказаться даже, к слову,
Что твой тупик не самый тупиковый:
Стена, на вид никчёмная вполне, –
Недвижимость, растущая в цене.

Продав её (найдутся дураки!),
Не стой: ищи другие тупики.

Рыжий рассвет зарождается в тёплых странах,
Огненным шаром вползает на небосвод,
Катится медленно сквозь облака-бурьяны,
Студит края в синеве океанских вод.

В дальних лагунах насыплет в песок рубины,
Жаркими искрами в травах зажжёт росу,
Сонным горам отогреет бока и спины,
В светлой тайге осторожно лизнёт косуль.

И, спотыкаясь о стылые плеши сопок,
Путаясь в кедрах лучами, теряя жар,
По занесённым снегами небесным тропам
Скатится к зимнему городу солнца шар.

Город. Пристанище самых чудных обманов...
Выгляни утром в окно, всё равно не спишь:
Рыжий рассвет, что родился в далёких странах,
Мутным бельмом вытекает на холод крыш.

Всё новогодней лиц и улиц суета.
Щемит внутри. Горчит. Тревожно мне и странно...
Знакомый бар зовёт, подмигивает пьяно,
Гирляндами себя по крышу обмотав.

Струится мишура. Наряжены уже
Моих нелепых снов жрецы и эскулапы,
И, в душу запустив игольчатые лапы,
Они скребут чудно, морозно на душе.

И хочется залезть в янтарное нутро,
Курить, цедить вино, пред будущим немея,
Катиться в полумрак бессонницы и хмеля,
Забыв, что это всё бездарно и старо,

Что, пробуя на вкус иные купажи,
Я только разбужу своих уснувших чудищ…

Я знаю – ничего за полночью не будет,
Но слабым огоньком предчувствие дрожит.

…И падать в темноту,
с корнями вырвав звёзды,
дотронувшись хоть раз
до сути пятернёй.
В безвременье потуг
твой мир однажды создан,
и право есть на глас,
и пару сыщет Ной.

Засеяна земля
зубами аллозавра,
и нежные ростки
обласканы росой.
Под песенку шмеля
в бессмысленное завтра,
покинув тихий скит,
иди себе босой.

В ладонях принесёшь
не линии, а шрамы,
стигматы от любви,
обиду и печаль.
И примут эту ложь
небесные ашрамы,
над вымыслом твоим
до колик хохоча.

Поставят на учёт,
пустив мечту по венам,
и, жизнью отболев
с начала до конца,
провалишься в зрачок
упоротой вселенной,
сидящей на игле
из вечного яйца.

В белое марево, вязкое, мутное
Город упал и лежит без сил.
Сон-забытьё, беспокойный и путаный,
Тянет, как будто в придонный ил.

Холодно, гулко протопают лестницы.
Старческим визгом зайдётся лифт.
Двери скрипучие хлопают, бесятся.
Сыплются звуки на серость плит.

Гляну в окно – и шарахнусь бессмысленно,
Так вот и сходят порой с ума:
С улицы в комнату жадно и пристально
Бельма таращит зима…

Мне не дождаться тишины.
Весь день саднит унылый дождь.
Мы на него обречены…
Осину бьёт больная дрожь.

Ей вторит рябью зябкий пруд,
Приют утопленниц-теней:
Они по берегу ползут
На дно, где ночь ещё темней.

Пропало лето ни за грош.
Но возмущаться смысла нет.
Ведь по большому счёту – что ж? –
Мне сразу стало меньше лет.

Обмен? А чудится обман…
Вот и фонарь, в туман чадя,
Звездою кажется домам,
Подслеповатым от дождя.

Мы однажды начнём всё сначала.
Будет снова, наверное, май.
Я скажу: я ужасно скучала.
Ты ответишь: я здесь, не скучай.

Я вздохну: я спала очень плохо.
Знаешь, снилась мне разная муть.
Ты ответишь: да ладно, не охай,
Отоспимся теперь как-нибудь.

Прошепчу: я измучилась страшно.
Представляешь, я выла, как пёс.
И ругалась так... многоэтажно.
Это... в общем, спасало от слёз...

И заплачу: какого же чёрта!
Столько дней, столько долгих ночей...
Ты ответишь: да ладно, о чём ты.
Мы же вместе. О грустном — зачем?

Ты со мной. Остальное не важно.
Что там в прошлом — сбылось, не сбылось.
Мы начнём всё сначала...

*
...........................Однажды.
Может быть. Если выживем врозь.

Когда твой поезд ушёл в тоннель,
пробив скалу и хрипато дыша,
а солнце вдруг налетело на мель
и тонет за лесом, дырявый шар,

а ты осталась одна совсем,
кричи не кричи — только эха жуть,
и даже плакать — к чему? зачем?
ведь плачут обычно кому-нибудь;

когда впереди чернеет мрак
и пульс на ошмётки запястья рвёт,
а воздух будто тоской набряк, —
тебе нужно просто идти вперёд.

Давай как хочешь — беги, плетись,
придумай в кошмаре тоннеля свет...
Тебе не заменят маршрутный лист.
Обратной дороги у жизни нет.

*Конкурсное. 7ЛАП: Индивидуальные блицы

Не сон, не явь, а так, какой-то морок.
Мерещится? Спросить бы у кого...
Ко мне приходит женщина под сорок
в лиловом платье с длинным рукавом.

Серебряно бренчат её браслеты,
и тонким пальцам тяжко от колец.
Вдыхает сладко горечь сигареты.
Бледна, прозрачна, будто не жилец.

Гадает мне на картах, не спросивши,
опять пустые хлопоты сулит.
Глядит в окно на сгорбленные крыши
и шепчет что-то. Может, из молитв.

Холодный день бесцветен и аморфен —
она всегда в такой приходит день.
И я варю ей скверный чёрный кофе,
замешанный на утреннем дожде.

Она давно отчаялась согреться,
и кожи перламутровая стынь
испорчена следами от инъекций
сезонной дряни под названьем сплин.

В туманной взвеси спрятан целый город.
Бессмысленны и долги вечера...
Ко мне приходит женщина под сорок —
обычная предзимняя хандра.

В том доме вечно тьма.
Она густа, как яд.
Хозяева с ума
сошли сто лет назад.

Их девочка Жанетт,
единственная дочь,
любила лунный свет.
Когда настанет ночь,

бывало, выйдет в сад,
в исподнем и боса,
бормочет невпопад,
глядит на небеса.

Садовник их Фуке,
напившись допьяна,
трепался в кабаке:
летает, мол, она.

Вот, дескать, братцы, крест,
и чтоб я околел:
из чёртовых невест!
Верхом на помеле!

Деревня. Сброд глупцов.
До сплетен всяк охоч.
И вот уж мать с отцом
закрыли в доме дочь.

Но что ни говори
и как беду ни прячь –
и в новолунье крик,
и в полнолунье плач.

Ах если б да кабы
предвидеть кто-то мог...
Но разве от судьбы
запрёшься на замок?..

Хоть слухами я сыт,
но в тот полночный час
на ратуше часы
тринадцать били раз.

Фуке не пьян был, нет,
ну, может, с похмела.
Он видел, как Жанетт
летит без помела:

застыла на окне,
руками раз, другой
взмахнула в тишине,
а после – стук глухой.

Фуке давай кричать!
Луна зашла, темно.
Ну, тут отец и мать
спустились под окно.

Козлиные следы,
а тела нет как нет...
Вот так и стал седым
Фуке в расцвете лет.

...Пустует старый дом,
давно не ждёт гостей.
Но в полнолунье в нём
порой блуждает тень.

Выходит на крыльцо
и стонет – спасу нет.
В те дни луна лицом
похожа на Жанетт...

*Конкурсное. Седьмая пятница. Цитата.

"Внутри — прямые стены, аккуратно
подогнанные кирпичи, твердые полы
и разумно закрытые двери. К дереву
и камню Хилл Хаус навсегда прильнула
тишина, а то, что там бродило,
бродило в одиночестве".

Стивен Кинг. "Салимов удел"

Melancholia
Eternity

I am a Queen in my dead kingdom,
All petrified and fade in gloom.
I was disconsolate in freedom,
I’ve made myself to draw.
Don’t look at me! Forget my face.
And try your best, to hide the tears.
Please, leave my safest, sacred place,
Where dreams, are covered, like black lace.
Dead stars are mirrors to my soul,
All petrified and all alone.
I’m charmed with beauty, sorrow night
My eyes will never see the light.
Eternity, it lasts too long,
And shadows sing the endless song,
I hear their voices in my head,
This suicide, it has no end.

.

Я королева в мёртвом королевстве,
Где камни утопают в темноте.
Была свободна я когда-то в детстве,
Мечты свои рисуя на холсте.
Теперь моё лицо забудь без боли.
Не плачь. Нам, мёртвым, слёзы не нужны.
Уйди. Мне очень хочется покоя.
В нём чёрным кружевом мои расшиты сны.
Вы, звёзды бледные, мою примите душу.
Она, как вы, до стона холодна.
Мои глаза... Их свет давно потушен.
Я с вечностью слепой обручена.
Она тиха, безжалостна, бесстрастна.
Когда же тени перестанут петь?
Их песни бьют в виски, и боль ужасна.
Но мёртвым невозможно умереть...

Маюсь. Тесно душе. Так и просится, дура, на выход.
Начинает мне сердцем отчаянно в рёбра стучать.
То завоет протяжно, то стонет мучительно тихо...
Я не цербер, порой отпускаю её по ночам.

Только падать начну в мутноватую рыжую дрёму,
Закружусь, заверчусь потерявшимся в небе листом,
Как на выдохе сонном она вылетает из дома,
А вернувшись, молчит. Только мне-то известно о том,

Что душа до ночных приключений, конечно, охоча,
Но не шастает где-то в астрале по злачным местам,
А летит в твои сны, потому что соскучилась очень.
Что же с дуры возьмёшь... Ты за нею присматривай там.

Эту историю мне рассказала наша няня — бабушка Паша, «неграмотная старуха», как называл ее отец. Она и впрямь была неграмотною. Этот её рассказ я записала много лет назад слово в слово.

***
Какое сегодня число, дочка? Тринадцатое? Завтра праздник, да. Покров. Как спать будешь ложиться, скажи: «Покров, Покров, покрой землю снежком, а меня хорошим женишком. С кем век вековать, того во сне увидать». Только ни о чем больше не думай, чтоб сразу уснуть. Мне потом скажи, кого увидела. Скажешь? И тебе жених приснится. Мы каждый год на Покров загадывали. Только мне никогда жених не снился. Все дороги, иду куда-то. А подругам моим — Дуньке, Насте и еще кому — не помню — приснились. Настя Кольку во сне видала. Я говорю: «Настя, женихом тебе будет». — «Нет-нет, что ты, Паша, нет...» — руками на меня замахала. Он ведь худой был, чахоточный. А стал женихом, и вышла за него... Он потом помер скоро, а она — уже не помню — с девочкой или с мальчиком осталась.
Я уж всех забыла теперь, но Дуньку помню...
А ты загадай, загадай на ночь: «Покров, Покров...» Запомнила? Как ты быстро переняла. Так-то, так-то... Только потом скажи мне, не забудь. Так вот Дунька-то. Встречает меня на другой день: «Паша, мне Санька Миколкин приснился!» — «Пустяки это», — говорю. Не поверила. И Дунька тоже: «Ой, нет, Паша, не может такого быть!» Санька из другой деревни. И не знает он нас. Ну, знает, откуда, а чтоб на нашу улицу ходить... А у Санькиного отца маслобойня была. Богатый! Сам из себя мордастый, толстый. И вот смотрю, стал он к нам в деревню захаживать. Раз, смотрю, зашел, другой. И Дуньку вечером провожает. «Дуня, — говорю, — сон помнишь? Неужто женихаться будет?» — «Ой, Паш, — отвечает, — помню!»
Свадьбу скоро сыграли. Она к нему в Гагарино уехала. А потом уж их раскулачили, все порушили. Санька сбежал куда-то. А Дуня с двумя девочками — Лидой и вторую, не помню, как звали — голодала. Бывало, придет ко мне из другой деревни: «Паша, голодно-то как». А я: «Ой, Дуня, чем же мне тебя?.. И самой исть нечего...» И пойдем с ней на выгон и травки нащиплем, щавелем зовут. У Дуньки еще соль была. Посолим и едим... Все-таки одна девочка ее от голода-то померла... Лида или другая. Да, другая. А потом муж ее где-то в Москве объявился, и она сундучок маленький накопила и туда к нему уехала потихоньку. Сколько времени прошло.
На Покров почтальонша приходит и говорит: «Прасковья Тимофеевна, посылка тебе!» А кому мне слать-то? Муж убитый, сын Витька в армии. «От кого это, Стеш?» — спрашиваю. «От Евдотьи Федоровны». Ду-уня... Открыла, а там восемь килограмм сахару и два кренделька по уголкам, чтоб ничего в коробке не стучало. Думаю: что ж так мало крендельков... А сахар! Головы белы, с синевой... Тогда какое время было: нам по двести грамм сахару давали, да еще очередь длинную с утра стоять. И хорошо, если дадут. А тут восемь килограмм, да на Покров...
Жива ль она теперь — уж и не знаю. Иногда спать не могу, все считаю, сколько людей семьями померло. И подруги все мои: и Настя, и Манька, и Матрюшка...
Восемьдесят шесть лет мне, дочка... Сколько я в жизни-то видела...
Покров, Покров, покрой землю снежком, а меня гробовой доской...

Ах, ангел, как богат твой урожай!
Ты каждого пускаешь под крыло.
Тебе к отцам небесным провожать,
тебе дарить последнее тепло
любой душе...

...............Что человек? — Он плод.
Подходит срок, безумствуют ветра,
деревья так беспомощны, и вот —
прости-прощай, тебе уже пора.
Всё, что душа скопила за года,
грузи в возок и сам в него садись.
Здесь от людей порою ни следа,
а там полно следов, ведущих ввысь.
Не бойся заблудиться в тех краях —
туманные дороги не пусты,
заезжена, разбита колея:
не первый ты. И не последний ты.

...Возничий не спешит, и старый конь
бредёт лениво, упряжью бренча.
Печальный ангел смотрит на огонь.
Ещё одна прощальная свеча...

*Конкурсное. Странные танцы.
Картина Виктора Брегеда "Road to Redemption"

На цыпочках, тихонечко
к тебе крадусь я издали,
щеки касаюсь пальцами.
Молчу. И ты молчи.
Как всё же удивительно
переплетаться жизнями!..
И как прозрачны бусины
янтарной алычи.

Ну как же замечательно
слоняться между барами,
смотреть, как солнце плещется,
забравшись в мой бокал.
Ходить с тобою за руку,
срастаясь папиллярами,
сплетаясь капиллярами
и даже ДНК.

А море тонет в мареве,
хватается за камешки,
а мы идём по краешку –
цепляется за нас.
И чувствую – мне маятно,
и ты, похоже, маешься,
но тут, смотри-ка, сумерки
спускаются как раз.

А запах пыльной зелени
смущает мне дыхание,
и ниточкой вибрирует
неясное во мне.
И лепестками ириса
плывут мои желания,
лиловые, как сумерки,
развратные вполне.

И врассыпную, брызгами
над морем звёзды брызнули,
а месяц когтем выгнулся,
на облаке засел.
Ах, как же это здорово –
переплетаться жизнями.
Ну... и не только жизнями,
а прочим разным всем...

...Ты же будешь любить меня
вот такую, какая есть?..
На ладони смурного дня
оседает рассвета взвесь.

Солнце шарит своим лучом,
как слепец, потерявший трость.
Я целую тебя в плечо,
прорастаю тобой насквозь.

Это больно — вот так, живьём.
Я пытаюсь сорваться в сон.
Но в дыханье (твоём? моём?)
я уже различаю стон.

...Солнце лыбится, как паяц,
в ореоле своих седин
и сшивает лучом края
совпадающих половин.

Понимаешь, зима – это солнце в бокале со льдом.
Сновидений гамак, размышлений потрёпанный том –
это всё – как-нибудь, а сейчас – да гуляй же давай! –
из горла отхлебнуть, а потом наплескать через край
этих градусов хмель, обжигающий, звонкий!.. И вот
ошалела метель и срывает с петель небосвод,
и осенняя тьма принимает на грудь снегопад,
и танцуют дома, неуверенно делая па.

Молчать и просто быть собой –
такой же древней, как и ветер.
Бродить пришельцем меж столетий,
кидая камешки в прибой.

Кидая камешки в прибой,
считать: раз-два… четыре… девять… –
и только этим время мерить
с секундной стрелкой вразнобой.

С секундной стрелкой вразнобой
пересыпать песок в ладонях –
песок часов потусторонних…
Молчать и просто быть собой.

Этот северный город чернел
Деревянным некрашеным прошлым.
Пассажирский свистел заполошно,
Заходясь от своих децибел.

Уходила под горку дорога.
В колеях освинцовела муть.
И старуха с глазами, как ртуть,
На клюку оперлась у порога.

В глинозёме собачьи следы.
Две герани в окне у кого-то.
Пахло сыростью и креозотом,
И над крышами маялся дым.

Горький воздух пролился микстурой,
Но в плацкарте не много забав…
Этот город кому-то судьба,
А кому-то – на рельсах окурок.

…На берёзе десяток ворон.
Безнадёгой слезились окошки.
И, хватая состав за подножки,
Волочился за нами перрон…



Музыка и исполнение Николай Малинкина

Вверх, по ступенечкам. Слышишь? Седьмая скрипит.
Так по ночам, если ветрено, маются сосны.
Это мой дом. Заходи. Удивительный вид
Здесь из окна. Впрочем, ладно, сейчас уже поздно.

Ты заплутал. Так бывает. Садись у огня.
Чая? С лимоном, вареньем, а может быть, мёдом?
В баньку пойдёшь? Изумительный пар у меня!
Сам убедишься: такого не пробовал сроду.

...Это? Летучие мыши. Зимуют в избе.
Чёрная кошка? Не верю в приметы. Ты тоже?..
Ну же? Покойно ли, сыто ли стало тебе?
Славно. Теперь полезай-ка ты в печь, мой хороший.

Как – для чего?!.. (Стали свечи коптить и мигать.
Хриплый смешок прозвучал неожиданно тонко.)
Кто я такая? Да полноте. Баба Яга.
Вот дожила-то!..
*
И бабка закрыла заслонку.

...А мне-то что? Я в снег, как будто в омут.
Ищи-свищи — была и больше нет.
А ты броди один по скуке комнат,
Свою хандру укутывая в плед.

Томись неясным, думай о великом,
Решенье оставляя на потом,
И громыхай тарелками на стыках
Ночей и дней, ползущих за окном.

А у меня билет на самый скорый,
И поезд мой на месте не стоит.
Мигают мне призывно семафоры —
Циклопы пучеглазые мои.

Электровоз прожектором и свистом
Пугает ночь и рвёт её бока.
И кровь по венам пенится игристо,
И чайной ложкой звякает стакан.

В моём СВ одна пустует полка.
У проводницы точно есть коньяк.
От А до Б ещё мне ехать долго,
И я с утра решила... В общем, так:

Ты свой уют, рассчитанный на вечность,
Сложи в мешок и сдай его в утиль.
Бери билет до станции конечной,
И, может быть, нам будет по пути.

Из горла и лёгких,
..........................из каждой вены
вытащу стих
...................наружу я,
чтобы ломал
..................замшелые стены
привычного
.................равнодушия.

Чтоб сердце-насос,
...........................зайдясь в аритмии,
гнало
........кубометры
........................крови,
и клетки мозга
......................до́пьяна пили
не жалкое
...............пустословие,

а смысл –
...............насыщенный,
..................................крепкий,
...............................................терпкий –
целебный
..............напиток
..........................просто,
чтобы душа
.................в процессе лепки
доросла
............до небесного
...............................ГОСТа!

Короткий сон. Белёсые рассветы.
Стальной позёмкой выскоблен асфальт.
И кажется, что будущее лето
Несбыточней, чем месяц флореаль.

Скажи, а ты – что чувствуешь, как дышишь,
Когда зима шарманку завела?
Боготворишь ночник янтарно-рыжий
За эту имитацию тепла
И, путаясь в пуховом одеяле,
Проваливаясь в прошлое до дна,
Разглядываешь смутные детали
В рисунке наползающего сна?..

А я – не так. Мне страшно зимней ночью.
Коленки к подбородку подтянув,
Я чувствую, как стынет позвоночник,
И вою, будто нежить на луну.

Проснусь – и в забытьи скольжу по краю…
Зимой я не живу.
Я выживаю.

Послушай, всё сложилось непонятно.
Куда ни кинь – сплошное невезенье.
Хочу года отсчитывать обратно,
Но послезавтра – снова день рожденья.

Какая неуместная затея...
Ещё зачем-то помню эту дату.
Однажды доживу до юбилея,
И пенсией заменят мне зарплату.

Уходит август, всхлипывая носом, –
На это у него свои причины:
В мой день рожденья молодая осень
Привычно лета празднует кончину.

Я жду всё тех же – капля постоянства.
Они приходят – чаще или реже.
Зато какая боль, когда напрасно
Кидаюсь на звонки в слепой надежде;

Когда от прошлого я жду ещё подарков –
Открыток, телеграмм и – дай бог! – встречи,
Но сотней тысяч солнечных огарков
В мой день рожденья догорает вечер...

Как можно уходить и не прощаться?
Быть может, и тебе знакомо это?
Мне тяжело от чуда отказаться,
Пусть даже это чудо – просто лето.

Ну вот и всё. Ушёл последний гость.
В квартире пустота и тишина.
Сейчас совсем не хочется всерьёз
Грустить о том, что жизнь всего одна;

Что где-то там, быть может, наверху,
На счётах кто-то щёлкает раз в год
И, у начальства быстро подмахнув,
Сдаёт в архив очередной отчёт.

А что сейчас? Бокалы перемыть.
Сервиз на место праздничный убрать...
А завтра будем просто дальше жить.
И пусть они там щёлкают. Плевать.

Здравствуй, мир. Ты сегодня с утра обо мне позабыл.
Ты слегка приболел непогодой. Хрипишь, а не дышишь…
Мне казалось, что гнутся, как пагоды, серые крыши,
Под порывами ветра пытаясь взлететь со стропил.

Я бродила одна, леденела, дышала на пальцы.
Уходила по мёрзлым тропинкам в сосновую глушь.
На промозглой платформе, стеклянной от выстывших луж,
Я читала названья каких-то неведомых станций

И ждала – вот сейчас загудишь, запоёшь в проводах
Или стаей разбуженных птиц над деревьями брызнешь...
Но в лесу только эхо звенело осколками жизни,
А к платформе моей перестали ходить поезда.

Я бежала домой, чёрный холод на вдохе глотая,
Чтоб отдаться до капли своим одиноким ночам.
Но в подъезде моём половицы привычно ворчат,
И навстречу собака от счастья заходится лаем…

В твоей душе я бомж.
Скитаюсь по углам.
Но ты меня не трожь,
мне мало надо:

скамейку где-нибудь,
весеннего тепла
и сказочную жуть
глухого сада.

Среди пустых аллей
бродить по целым дням,
порою сто рублей
занять на пиво...

Я бомж твоей души.
Не гонишь ты меня –
и ладно. Мы, бомжи,
неприхотливы.

Я плакала о том, чего нельзя вернуть.
Мне снился поезд и чужие люди
И небо за окном, похожее на ртуть.
Я плакала о том, чего не будет.

Я знала, что ещё не кончился сентябрь,
Но падал снег на высохшие травы.
И кто-то говорил: всё кончено, хотя
Не время для зимы, вы, в общем, правы...

А то, что у меня отняли, не спросясь,
Чуть-чуть тепла – плевать, конечно, что там.
Зато прикроет снег распутицу и грязь.
У жизни всё разыграно по нотам.

Я плакала... о чём? Как глупо всё во сне.
Сейчас проснусь – ты тут, я успокоюсь...

Проснулась. Я одна. И снег валит в окне.
И в этот снег меня уносит поезд.

Был скверный день. Под куртку лезла стужа,
совала между рёбер пятерню.
Холодный ветер выл одну и ту же
мелодию. Деревья были ню –
дешёвые натурщицы в мансарде
художника, входящего в запой.
Куда ни глянь (чего, скажите, ради?),
брела толпа – и я брела с толпой.
Внутри меня ворочалось и ныло.
Хотелось крика – бешеного «А-а-а-а!»
такой животной, дикой, страшной силы…
Мигала лампа. Делались дела.
Весь день на вдохе – чтобы не сорваться,
прожить, дожить, не тронуться умом.
А как? А так! Элементарно, Ватсон…
Нажать shutdown, сбежать, прийти домой,
надеть халат, позвать соседку в гости,
достать коньяк в отсутствие чернил
и полный бак залить с тоски да злости…

Но вечером ты всё же позвонил.

Седые дни, встревоженные птицы,
Вы гнёзда вьёте в памяти моей.
Там только что рядилось лето в ситцы
И горько пахли листья тополей.

Ещё вчера арбузом полосатым
Катился сонный август под откос,
И сладко липли тёплые закаты
К моим рукам, волнуя глупых ос.

Дымился пруд среди осин сторуких,
Скрипел настил, давая мощный крен,
Клевал карась (наверное, от скуки –
Ему хотелось в жизни перемен).

И вот уже мне это только снится.
Кричат уныло в пасмурный рассвет
Седые дни – встревоженные птицы.
И так теперь до мартовских календ...