тема: облака
***
облако вижу
кажется долго ещё
лето продлится
думаешь: жизнь — черновик.
а потом умираешь
***
так и бежала б
целую долгую жизнь
за облаками
только и ноги болят,
и закончилось детство.
***
в облаке вижу
лица людей дорогих
рано ушедших
чтобы на нас посмотреть
иногда прилетают
***
звонко хохочет
огненно-рыжий малыш
машет руками
в облаке он углядел
золотого дельфина

Следы любви растаяли в туман
Всё это грустно, жалостно и странно.
Со мною вместе плачет океан
(слыхали вы, как плачут океаны?)
Мы были вместе. Двое. Ты и я.
и был щенок и небо голубое.
но ты ушёл, как подлая свинья
и какказёл щенка забрал с собою.
я вспоминаю лапы, мокрый нос,
трепещущие наволочки-уши...
Простила б всё, но ты щенка унёс.
За это жизнь твою ножом порушу.
Об камень наточу большой кинжал
и нанесу тебе на горло рану...
Чтоб мой щенок по берегу бежал
ко мне навстречь под хохот океана.

Скользят ночные тени вдоль стены,
а внучка всё гуляет... молодежь...
Сегодня сорок лет, как вместе мы
и три, как ты меня не узнаёшь.

В больницу сдать... лечение не впрок,
но там уход и вовремя обед.
У нас на ужин сливовый пирог
такой же, как на свадьбе ... сорок лет.

Ты не бросать меня давал зарок
(мужчины, даже лучшие — лгуны),
а сам сбежал в какой-то свой мирок.
Я не корю. Тут нет ничьей вины.

А у меня всё лезет седина,
и огород заполонила сныть.
Сегодня сорок лет, как влюблена...
и три, как я хотела б не любить.

Она до мяса сгрызала ногти, и папа ей пальцы мазал горчицей,
ещё всегда заставлял учиться, возил каждый вечер "на фортепьяно"
...А девочка очень любила маму.
Она набила себе татушек, и папа орал, что она дебилка,
и стол на кухне истыкал вилкой. В него, как будто вселился амок
...А девочка очень любила маму.
Она забеременела в шестнадцать. Рожать конечно же рановато.
А папа: "Вырастили б внучка-то." — из пустяка ей устроил драму.
..А девочка очень любила маму.
Она разбилась на старом байке, и папа бледный сидел в больнице,
боясь вздохнуть и пошевелиться, пока врачи зашивали рану
...А девочка очень любила маму.

А мама счастливо улыбалась, следы уколов под шалью пряча,
вдыхая дым не совсем табачный, не вылезая из виртуала.
...А папы просто потом не стало.

За пригорком, за ухабом, хошь греши, а хошь говей,
жил мужик с женою — бабой жутко княжеских кровей.
Хороша была супруга да с лица не пить воды.
Нравом чистая зверюга, кобылица без узды,
кочергой железной ловко хоть кому намнёт бока.
И держала колотовка в чёрном теле мужика —
парня крепкого закала затиранила халда.
Хорошо хоть отпускала на рыбалку иногда.

Раз сидел Степан на речке весь несчастен и небрит.
На мостки, как на крылечко вылез рак да говорит:
"Чтоб была довольна жёнка, чтобы в доме тишь да гладь,
бабу надо, как ребёнка, наказать да поласкать."
Духом враз воспрянул парень, снасти бросил да побёг,
только крикнул божьей твари: "Благодарствуй за урок!"
Мудрый рак пожал клешнями: я, мол, не договорил,
разбирайтесь дурни сами, и уполз обратно в ил.

На челне княжна рыдает. Подивись, честной народ:
Муж за борт её бросает и обратно достаёт.
И вопит с пригорка тёща: "Да уймите дикаря.
Третий день жену полощет, словно щука пескаря!"
А у Стёпки накипело — не указ родная мать.
Как сказали, так и сделал. Полоскать, так полоскать.
У княжны — ни слёз, ни мочи. Вся распухла, как тунец.
В тёплом иле рак хохочет...
Тут и сказочке конец.

Привет, я мозг несчастного пиита, пусть крохотный, но ровный, как струна.
Чуть повреждённый - следствие отита и сковородкой треснула жена,
когда хозяин ей читал поэмы (ещё до Музы гений был женат),
она сбегла из нашего эдема, не оценив ни од, ни серенад,
которые, не зная дня и ночи я выдавал усердно на-гора,
ни часа, ни минуточки без строчки... всё это было будто бы вчера...
Я мозг его усердный, работящий, в момент сготовлю полкило стиха.
Но чувствую вот-вот сыграю в ящик. Я гибну, я как-будто усыха...

"...Полна, как океан слепого гнева...."
"...Я так хотела быть с одним Тобою!..."
***
Я женщина! Прижимистость мне имя.
Стяжательством мой разум помутним.
Я так хотела с ними быть двоими
(с двумя-то лучше, нежели с одним)
Во мне б они тонули, словно в яме,
страстями неуёмными дымя.
Ещё бы я хотела с четырьмями
(оно же, всяк, приятней, чем с двумя.)
В любовных вихрях мыслей нет о быте,
кастрюлях, стирках, тряпках половых...
Но всё-таки меня остановите,
пока не возжелала восьмерых.
Какаки ан во мне бушуют страсти,
как в трубах вдруг прорвавшийся засор.
и восьмерых я выдержу, как здрасте.
Шестнадцать... вероятно, перебор.

Не принц, не конь, а просто волчья сыть
(к тому ж ещё осёл наполовину)...

Чем Пенелопой молодость губить,
не лучше ль жить беспечной Коломбиной?
Быть общей веселее, чем ничьей.
Пусть без мозгов, но с мордой тупо-гладкой.
Их, Коломбин, и любят горячей,
и кормят коньяками с шоколадкой.
А тут всё ждёшь, немыслимо верна.
Влачишь существование печально
(вернётся милый? Или ни хрена?)
да вяжешь, вяжешь... саван погребальный.

Не принц, не конь... Видать не суждено.
Зачем ждала? А просто — чтобы было.
Все грабли мной истоптаны давно,
но где-то ждут нехоженые вилы.

В середине весны всё зима и зима за окном
Снегопад и метель, и на стёклах морозное кружево.
Неуёмный февраль продержался весь март, а потом,
притомившись слегка, притворился апрелем простуженным.

Не смешно воробьям. Ни тепла, ни питательных мух,
ни веселой возни в подогретой сверкающей лужице.
Эдак можно, поди, окочуриться ни за понюх.
А снежинки, как мухи (но вовсе невкусные) кружатся.

Бедных птичек, увы, не жалеет февраль-обормот.
Не ручьи да капель, а метель и одни неприятности.
Но упрямый морозник назло снегопаду цветёт.
Значит будет весна!
Ближе к лету, по всей вероятности.

Души твоей страстями не калеча
уйти хотел, но прямо в этот миг
зубцы сосков открылись мне навстречу,
и жезлом я навек к тебе приник,
и радость испытал в цветущем лоне,
и лобызал горячие уста.
Одна нога лежала на погоне,
другой ногой ты гладила кота.
И службу, и зарплату я отринул,
найдя тебя единственную, ту,
но ты была моей наполовину.
Другой принадлежала ты коту.
Я так в тебя стремился оголтело,
как будто к сладострастию инкуб.
Кот изодрал и плоть мою, и тело,
а ты коленкой вышибла мне зуб.
Я был готов любить тебя до дрожи,
луну дарил, как полный идиот.
Как можно так святое уничтожить?!
... Ещё и от начальства попадёт.

Дома торчат, как порченые зубы в угрюмом грязно-сером городишке, мужчины там безжалостны и грубы, у женщин не рождаются детишки.
Народу из доступных развлечений милее виды пыток изощрённых...
Не поднимая добрых глаз оленьих она жила, как белая ворона.
У местного почтенного прелата за крохи подрабатывала прачкой, похоронив родителей и брата, помёрших от неведомой горячки.
Её семья — сверчок за ветхой печкой. Крылатая душа среди бескрылых она жалела слабых и увечных. На пыточную площадь не ходила.
Девицу бы епископ не обидел, подарки ей совал ещё с порога. С добром пришёл в сиротскую обитель, но рьяно отбивалась недотрога:
царапалась, в него швыряла миски, а после кочергой гнала из дому. Пытался по-хорошему епископ. Теперь, конечно, будет по-плохому.
И власть, и голова даны прелату — состряпал дело ведьминское прытко. Не захотела взять за ласки плату — помрёт в тюрьме, скорей всего под пыткой.
Воздастся всем и каждому по вере...
Никто и не подумал заступиться: привычно людям врать и лицемерить, сочувствия не сыщешь и крупицы!
"Вестимо, ведьма," — страха нагнетая шептались горожане оживлённо...
Да разве приживётся в чёрной стае беспомощная белая ворона.
Её щипали добрые соседи, когда вели к тюремному подвалу. Всё тщилась доказать: она не ведьма, и исступлённо крестик целовала.
Пытал он жертву лично, сняв сутану, но не успел натешиться епископ: не досмотрела пьяная охрана — в седьмую ночь загрызли девку крысы...

Немыслимая, равных нет которой, и прежде не бывало никогда, великая жара накрыла город. Во всех колодцах высохла вода.
Скот убегал, и улетали птицы. Всё проклиная, люди мчались прочь, сгорая у невидимой границы, и огненной геенной пахла ночь...
Исчез проклятый город, словно не был, с ним сгинуло накопленное зло, и ливнями беременное небо на землю ранним утром снизошло.

Один, как сыч. Ни смысла, ни семьи.
Не выползти из вечного запоя.
Живу в каком-то полузабытьи.
Навязчивый кошмар лишил покоя —

что я четыре года неживой,
сквозь труп растёт болотная осока.
Лежу в овраге, кинутый братвой.
Семья мышей шуршит неподалёку.
Весь мир живёт. Движение. Возня.
А мне ни плюнуть и ни сматериться.
Я ощущаю — черви жрут меня,
и копошатся в черепе мокрицы...

Проснусь. Вокруг — сплошная чернота.
Всего трясёт. Нажраться да забыться.
Я ничего не помню ни черта,
но точно знаю — в прошлом я убийца.
В окно взгляну — там даже неба нет —
пространство безысходное, пустое.
И чей-то голос в липкой тишине
ехидно шепчет: "Неба недостоин."

Не сон, не сон, — гудит в башке набат, —
когда же ты прозреешь, бедолага?
Твоя реальность — вечный личный ад.
Ты сдох давно. И сгнил на дне оврага.

С утра на работу в забитой маршрутке едва добираюсь, судьбину кляня.
Две язвы имею — жену и желудка.
Кредит с ипотекой имеют меня.
Живу-не живу, дом-дорога-работа, без веры, надежды, других перспектив.
А мне воспарить бы ( мечты идиота )
шальную удачу за хвост ухватив —
жениться на Бьянке, ограбить Джигана, в "Магните" у кассы найти миллион...
Бесполый, бесплодный вояка диванный.
Я офисный клерк, безымянный планктон.
Квадрат остановки — сырая могила, там люди дрожат от дождя и тоски.
И с чавканьем порцию тушек унылых
маршрутка глотает, собрав медяки.
Завяз в суете, словно муха в гудроне. Ненужная ноша согнула в дугу...
Маршрутка — печальная лодка харонья
нас выплюнет смачно на том берегу.

Какой вариант лучше, а?

1.
Вот и настал он, бездушный, безумный век.
Глупые люди традиции не хранят.
Слякоть осеннюю больше не скроет снег
в мире, который совсем позабыл меня.

Из божества превратился давно в шута.
Посох волшебный стал просто гнилой клюкой.
Быть скоморохом в седые мои лета...
Время пришло наконец обрести покой.

Я не последний, потерянный в пустоте.
В мир, убивающий бога, приходит гниль.
Верили люди в распятого на кресте,
но и христовы заветы пошли в утиль.

Глупые люди, я искренне вас любил.
Даже ненужных богов забывать нельзя.
В посохе старом осталось немного сил.
Хватит на то, чтоб убить своего хозя...
***
2.
Вот и настал он, Маммоны бездушный век.
Люди ни веры, ни памяти не хранят.
Слякоть осеннюю больше не сменит снег
в мире, который совсем позабыл меня.

В прежнее время – могучий и грозный бог...
Но и великим забвение суждено.
Силы своей в суете сохранить не смог.
Даже детишки не верят в меня давно.

Быть скоморохом в седые мои лета
невыносимо, пора обрести покой.
Как надоела ничтожная роль шута.
Посох волшебный стал просто гнилой клюкой.

Я не последний, потерянный в пустоте.
(Кажется, этот мир пожирает гниль.)
Верят пока что в распятого на кресте –
только христовы заветы пошли в утиль.

Люди, прощайте, я искренне вас любил.
Может, поймёте – без веры прожить нельзя.
В посохе старом осталось немного сил.
Хватит на то, чтоб убить своего хозя...

Сердце стучит неистово возле рёбер, словно желает вырваться вон, наружу.
Лучше б я сдох нерождённым, ещё в утробе женщины этой, которой совсем не нужен
жалкий урод, в угаре хмельном зачатый. Лучше б убила раньше, теперь чего там.
Есть утешение в жизни моей проклятой — добрый сосед нашёл дураку работу.

На скотобойне я не "больной ублюдок" — бог с молотком разящим, подобный Тору.
Женщина эта в истерике бьёт посуду и называет зверем и живодёром.
Это неправда, но ей возражать не смею, тихо скулю на матрасе у батареи.
Только, когда вскрываю телячью шею, то представляю, что это... другая шея.

Я ковыряю пальцем глаза коровьи, мёртвой скотине свою изливая душу,
и с наслаждением мажусь горячей кровью, ловко разделав очередную тушу.
После работы сонливо и безмятежно. Сердце стучит размеренно и спокойно...
Женщину эту, скорее всего, зарежу, если однажды уволят со скотобойни.

я на сайт пришла с приветом с жаждой тута всех отлайкать
добрых стёплышков охапку за собою волоча
загрузила стопитнадцать гениальнейших творений
и пошла писать восторги и сердечки всем подряд
я всю ночь писала опы стёрла руки до коленок
из меня лились потоком мёд варенье и нектар
а в ответ сплошная вредность мол стихи пишу я плохо
ухожу навек отсюда все вы здеся дураки
не дано понять убогим креатива и лайхфака
авангарда и протеста из души моих стихов
оставайтесь где-то снизу всяких пушкиных читая
до поэзии великой вы ещё не доросли

Долóрес (сокр.- Долли, исп. Dolores, от dolor — боль, скорбь.

***
В этом доме чад от горящих свечек. В этом доме воздух от горя плотный. И вот-вот рассудка лишится мать.
Побежали вместе к прозрачной речке? Там легко, спокойно и беззаботно. Там смеяться хочется и летать.
Там звенит счастливыми голосами бесконечно синее небо божье, вместо прокопчённого потолка. Улетай журавликом-оригами. Оставаться долее невозможно. Скоро дом до брёвнышка съест тоска.

До сих пор ты маешься в доме, Долли, поспеши, потому что исходит срок.
Ты давно здорова, забудь о боли. Ну, решайся, сделай один шажок.

Плачет мать, отчаянно плечи сгорбив, а твоя душа дотлевает, Долли, для неё закроются все пути. Разорви же цепь материнской скорби. Одолей порог, улетай на волю...
Ты мертва два года. Пора уйти.

«Погубил ты, батьку, родную дочку свою! Погубила ведьма грешную душу твою! Прости тебя Бог; а мне, несчастной, видно, не велит Он жить на белом свете!..»

Н. В. Гоголь (Майская ночь или утопленница)
-
Извела ведьму-мачеху, извела. Заплатила проклятой по всем счетам...
Место грешной души занимает мгла. Не взлететь ей вовек ко святым вратам,
не угреться за пазухой у Христа. Вечно навьей поганкой смердеть на дне.
Давят, давят обида да пустота... с каждой жертвой в омуте холодней.

Кем была я — и помню уже едва. Не отпели в церкви девичий прах.
Но частичка души до сих пор жива и грызёт, что зверь, неохватный страх:
и крупинки души не смогу спасти —
кроме мести, нет у меня пути.

Как стащили бесята колдунью в ад — спали чары с батюшки в нужный срок.
В горькой муке живёт — помереть бы рад — на погибель доню свою обрёк.
Вот и ходит теперь по ночам к реке. Птицей-выпью стонет на берегу,
Всё прощения просит, кричит в тоске. Но простить предавшего не могу.
Покараю жестоко да по делам. Будет рядом с ведьмой гореть в аду.
Много душ невинных я извела... и родного батюшку изведу.

...мы в своем праве! Нам дали награду, мы на нее ситец покупаем…
М. А. Булгаков (Мастер и Маргарита)
-
Да какие-такие доллары? Да и ведать о них не ведаю.
Ох, обидеть легко увечную, ох и некому заступиться.
Наградили за дело доброе люди честные тётку бедную,
за награду купила гречки я да отрез набивного ситца
— все простынки давно дырявые, износились пододеяльники.
Разве я в нищете виновная, бесталанная да безмужняя?
Неужели теперь не вправе я покупать, гражданин начальничек,
на советские деньги кровные в магазине товары нужные?

(Тычешь, морда энкэвэдэшная, в протокол заскорузлым пальчиком.
Ты морковки-то ел не досыта. Ну на пасху подарят пряничек...
Эти доллары в годы прежние мне под ноги бросали пачками.
Бриллианты сверкали россыпью на нарядах кокотки Анечки.
Вот такому, как ты, поверила. Полюбила, что кошка драная.
Пшик остался от прежней Аннушки. Изломал меня, выжал досуха.
Было много судьбой отмерено — и богатая, и желанная.
Отдала и рыжьё, и камушки, дожила до сумы да посоха...)

Отпускай, гражданин начальничек. Что-то вспомню, скажу при случае.
Дома дети орут в два голоса. Оба в папеньку, оба с норовом.
Нет статьи — за покупки чалиться... И награда не вся получена —
мне вернуть обещали молодость за того... под трамвай которого.

Золушке... ммм... за сорок. В зеркале чья-то рожа
(тут, не иначе, морок) с дряблой пигментной кожей.
Ножки давно не мини. Выросли, как и уши...
Время — субъект противный. Не создаёт, а рушит.

Талия бегемота, руки — что лапки птичьи...
Принц увлечен охотой (только не носит дичи)
Горничные в покои принца весёлым клином.
Чем он их только кроет? Тоже мне... "я муж-чи-на"

Золушка, впав в немилость, ходит к отцу за речку.
Там ещё сохранилась старая горе-печка.
Там королева ловко выгребет с печки сажу,
После, грызя морковку, сказку отцу расскажет.

Мол, на балу блистала, ездили на Мальдивы.
(нужно отцу так мало, чтобы уснуть счастливым)
Славно живём да сладко — мёды да перепёлки...

Тыква с метлой в остатке
и башмачков осколки

Нашла в чуланчике )))

Ах эти синие, как ночь
"Боксеры" в белую полоску.
Стою трепещущей березкой
И искушения невмочь
мне превозмоооооочь.

Осенней жухлою листвой
С меня бюстгалтер опадает.
И нет, поверь, иного рая,
Чем на ковер упасть с тобой,
тарантул моооооооой.

Повинна ль я в своих грехах?
Чиста, как агнец. Безобидна.
Немного бл... в общем - не фригидна.
Зачем, скажи, животный страх
в твоих очаааааааах?

Тебя я вы...люблю до дна
(Сноровка есть. Любила многих).
Ах, сводит судорогой... ноги.
Тобою я покорена.
Возбужденааааааааа

Всепоглощающей любви
Отдайся, милый, без сомнений...
Сожру. Но не без сожалений
И тика нервного в брови...
Се ля, бля, виииииииии

С экранов таращится полураздетый блуд.
Он нынче в цене — похоть очень неплохо платит...

А где-то небесный Сторож вершит свой суд,
и стрелки бегут на космическом циферблате.
А Сторожу горько, но выхода просто нет —
Весь мир, заражён. И не вылечить. Не наладить.
Убили последнего, в ком сохранялся свет,
бездушно, бездумно, спокойно, забавы ради.
Звучит, предвещая, архангельская труба,
и горстка оставшихся ей обречённо внемлет...

И пыльное облако ядерного гриба
корнями уходит
в сухую,
пустую
землю.

На Блиц 116

Бесцветный кровь берёзы сок
светлеет к вечеру украдкой.
От зноя прячется под кадкой
там измождённый червячок .

Дышать просторнее где тень
и энергичнее под липой.
Лишь коростель гноится скрипом.
Уходит день.

Ищущий да обрящет.
Станет ноябрь маем...
Думала -- настоящий.
Снова ошиблась. Знаю.

Думала -- самый-самый!
Чище, надёжней, выше.
Дуры мы, бабы, знамо.
Часто не дружим с крышей.

Всё оказалось проще.
Всё оказалось хуже.
Дуры мы, бабы, в общем.
Заново -- мордой в лужу.

Думала - с неба манна.
Только подставь ладони.
Я б напилася пьяной --
горе в вине не тонет.

Ищущий да обрящет
веры душе недужной.
Думала - настоящий...

Думать поменьше нужно.

Эти двое (чтоб им лучшее сбылось) так живут, как будто в мире нет печали.
Ни обида им неведома, ни злость, словно горя отродясь и не встречали.
В однокомнатном обшарпанном раю привечают, ровно в сказочных чертогах.
В этом доме только нежность и уют - и не вспомнишь о заботах да тревогах.
Тут утешат - и отступит маета. Тут оладушков тебе предложат к чаю
эти двое...
запах боли,
нищета.
Он - безногий, а она - почти слепая

Опять, увы, бездарно прожит день.
Несбывшееся временем уносит.
Уходит, сдвинув шляпку набекрень,
Прочь от меня задумчивая осень.

Шурша широким шёлковым плащом,
Мурлыкая, что: "...нет плохой погоды".
Смотрю на дождь и думаю о том,
Что ждать весны ещё почти полгода.

А, впрочем, что мне проку с той весны?
Она для юных, чистых и наивных.
А мы давно циничны и умны.
Обходим грабли и не верим Грину.

Бездарно пролетевшие года...
Осыпались несжатые колосья.
Уходит, сдвинув шляпку, в никуда
От слёз моих задумчивая осень.

Ничего не пишется, а похулиганить хочетсяааа...
Кому не лень, попробуйте натворить чтонить подобное вотэтому (непередаваемое удовольствие, оказывается, эдаквот натворявывать )))
***
вороны летят над переулком,
надувая крыльями беду.
Словно на последнюю прогулку
с головой поникшею иду.

Все дома нахмурились, как скалы
под струями сильного дождя.
Я ему со смехом отказала,
лишь его помучить захотя.

Ведь на самом деле я любила.
Без него и жить я не могла.
С крыши наземь кинулся мой милый,
руки распахнув, как у орла.

Он летел как раненая птица,
Издавал в пути смертельный стон.
Моё сердце перестало биться
в миг, когда земли коснулся он.

На земле холодной умирая,
милый весь израненный лежал.
Кинулась к нему я вся рыдая.
Только он уж вовсе не дышал.

Голову его я обнимая
всё кричала, что его люблю.
Без него как жить не представляю.
И не умирать его молю.

Синими бескровными губами,
напрягаясь из последних сил,
он шепнул мне: "Помни, дорогая,
я одну тебя всегда любил.

Мы не расстаёмся, милый, слышишь.
В вечные объятия земли
упаду я с той же самой крыши,
чтоб за гробом встретиться могли

...Гость начал рассказывать между тем, как пан Данило, в час откровенной беседы, сказал ему: «Гляди, брат Копрян: когда волею Божией не будет меня на свете, возьми к себе жену, и пусть будет она твоею женою...»Страшно вонзила в него очи Катерина. «А! — вскрикнула она, — это он! это отец!» — и кинулась на него с ножом.Долго боролся тот, стараясь вырвать у нее нож. Наконец вырвал, замахнулся — и совершилось страшное дело: отец убил безумную дочь свою...
Н.В. Гоголь, Страшная месть

***
Пропитался кровью степной бурьян.
Сокол ясный, очи свои открой!
Ты не ври мне, дядько, что муж мой пьян и, устав, уснул на земле сырой.

Я — убийца, дядько. Его жена!
Коли нет ума, так не взять взаймы.
Пожалела тятеньку-колдуна — отворила двери его тюрьмы...

Не ворчи, что надо хоть ночь поспать.
Пуще лютой смерти боюсь я сна.
Там душой пропащей владеет тать и желает телом владеть сполна.

Косы — змеи, а тело моё —скудель.
Смейся, нянька, это же так смешно —
я качаю лёгкую колыбель, да не живо дитятко там давно.

Слава богу, он и меня убил.
Разве дочек в жёны берут отцы?
...Тянут руки чёрные из могил за великим грешником мертвецы.

Ты получил по заслугам, хоть кара страшна.
Вряд ли поможет набитая туго мошна.

Сколько на церковь ни жертвуй, а бог не простит.
Жизнь за монеты купить, равноценна ли мена...
Помнишь, как ссильничал девочку лет десяти?
Проклят за это твой род до седьмого колена.

Думаешь, ирод, вину искупил ты с лихвой,
позолотив купола десяти колоколен?
Лбом об иконы не бейся и волком не вой.
Бог милосерден... Твой сын и не знает, что болен.

Не понимает, что слеп и привычная тьма
не напрягает от роду не знавшего света.
В призрачном мире живёт он, лишённый ума.
Вечно счастливый...
А род твой прервётся на этом.

я отпустил кота жениться
а он привёл двенадцать жён
и требует двенадцать свадеб
и всех желает прописать
***
пришел ободраны обои
и поцарапан потолок
мой кот когда я на работе
возможно учится летать
***
кота при помощи диеты
учил я тапки приносить
он приносить не научился
но ссыт теперь прицельно в них
***
лежу под лавкой не случайно
ищу я добрую жену
какая даст опохмелиться
с той сразу я и поженюсь
***
грибов нажарил милой тёще
уже оркестр оплатил
глаза натёр для скорби луком
она живее всех живых
***
Въесенить бы тебе по ямбу
да амфибрахием в хорей...
***
отважный муж решил однажды
что в женской логике силён
теперь печальный с маникюром
и мозгом взорванным лежит
***
я вам сейчас секрет открою
для привлечения мужчин
всё просто - грудь свернуть в рулончик
и в лифчик нежно уложить
для верности заклеить скотчем
руками всё сформировать
и в платье с вырезом глубоким
мужчины глаз не оторвут
***
к врачу ходила я зубному
и в сказки веру потеряв
я знаю нету айболита
есть злющий доктор чтобтысдох
***
я не хотел ругаться матом
попутал чуточку слова
не "на х..ю расцвёл подснежник"
а "наконец пришла весна"
***
я вас обидеть не хотела
не надо в суд меня волочь
я думала от слова "мудрый"
и получается "мудак"
***
нет про коллайдер электронный
блондинкам думать не резон
у них от эдаких раздумий
темнеют корни у волос
***
пусть поредели русы косы
зубов осталось только шесть
но красоту же не испортишь
отсутствием чего-нибудь
***
сижу я честно на диете
на кухню вечером ни-ни
но холодильник ночью тёмной
ко мне в кровать приходит сам

В Непале далёком гуляют павлины,
хвостом удивляя народ.
А тут, у помойки, бездомная псина
задумчиво хрящик грызёт.

Собачья планида — сплошная кручина.
Но в тёплом хозяйском дому
приснится собаке, что треплет павлина
и хвост выдирает ему.
***
На севере крайнем тоскует яранга —
такая вокруг пустота.
Ей прерии снятся, ковбои, мустанги —
а в ней доедают кита.

Хозяин яранги засален и грязен,
воняет обглоданный кит...
В горах величавых на диком Кавказе
прекрасная сакля грустит.
***
Четыре часа он не спавши, не евши,
руками и ликом нечист,
на дикой природе стоит побледневший,
от группы отставший турист.

Грызут бедолагу различные мошки.
От голода сводит живот.
А дома наделала мама окрошки...
А до́ дому метров пятьсот.

***
По-над огородом витают аморы
в чудесной России у нас.
Но снится порою ночной помидорам
прозападный франт ананас.

Как выйдешь по малой нужде за сараи
да глянешь кругом — лепота.
А запад буржуйский гниёт-погнивает
и жрёт ананасы с куста.

Кряхтят и ругаются матом весы, когда я ступаю пудовою ножкой, но я вожделею сыров, колбасы, конфет, майонеза и мяса с картошкой.

Трепещет от ужаса, гнётся диван под весом нехуданной попы роскошной. А я уважаю жирнющий лагман, пирожные, сало, борщи и окрошку.

А я прихожу в неуёмный экстаз от вида блинов, пирогов и солений...
Такой вот печальный короткий рассказ о силе огромной моих вожделений.

Когда мы венчались — упало на пол кольцо. Не девкою взял, да не стал предавать огласке...
Схватить бы за косы да бить кулаком в лицо, и в очи бесстыжие цвета болотной ряски.
Ночами безбожно терзаю тебя и мну. А мазать ворота дёгтем, конечно, поздно.
Ты — мне неподвластна, а сердце твоё — уму. Молчишь, словно рыба, хватаешь губами воздух.
Ни криков, ни стонов, как рыба молчишь и всё, привычная к боли и так безучастна к ласкам.
Два слова промолви — и я от греха спасён! Но ненависть плещется в омутах цвета ряски.
Нет нежности места — обида моя сильна — на этом, безумно мучительном, брачном ложе.
Колотят вопросы: кому же верна она? Кого же, любимого страстно, забыть не может?
Терзаю тебя, уподобившись палачу, зверею от горя, от похоти, вожделенья.
От боли твоей, словно раненый пёс рычу, но ластиться мог бы покорно к твоим коленям.
Промолвив: "Люблю" — укротила б мой буйный нрав.
Рассудок теряется в красном тумане вязком...
Не дышишь, серебряный крест в кулачке зажав,
и ненависть плещется в омутах цвета ряски.

Под утро Ариадна облака
На тоненькие нити распустила.
Зевает Лев. За ночь наверняка
Созвездия устали и светила.

Они уйдут в объятья чёрных дыр –
До вечера поспать во тьме бездонной.
Растают серебристые следы
Медведиц, Волопаса и Дракона.

Под покрывало утренней зари
Упрячет месяц тоненькие рожки.
И, наливаясь жаром изнутри,
Проснётся в небе солнечная кошка.

Лучами брызнет, мир позолотив,
Потянется, дугою выгнув спину.
В белёсом море млечного пути
последний раз мелькнёт плавник Дельфина...

Летит над лугом жаворонка звон.
А кошка-солнце щурится жеманно
И пьёт из ярких чашек анемон
Остатки забродившего тумана.

В этом городе праздников нет. Серо, скучно и просто.
Ни сюрпризов не ждёшь тут, ни каких-то особых интриг.
Этот город как будто навечно застрял в девяностых,
И беззубо смеётся – седой инфантильный старик.

Тут с утра алкаши на пузырь собирают монетки.
И угрюмые дети ковыряют в песочницах грязь.
Тащит пьяного мужа домой на закорках соседка,
На него и судьбу громогласно, в сердцах, матерясь...

Мне семь лет. Изумрудная Волга призывно сверкает.
И с огромного неба льётся солнца горячая медь.
Я кричу от восторга, пугая скучающих чаек.
Хорошо, что не скоро ещё предстоит повзрослеть.

Неприкаянно да пусто до визга мне.
Ни богатства, ни ума — хоть белугой вой.
Почему вот так фортуной измызгана?
Недотепа, видно, ангел-хранитель мой.

Сколько раз меня судьба — о косяк дверной.
Не в эдемах, мол, живешь, бесом мечена.
Не спешил на помощь ангел-хранитель мой.
Прикрывал чело крылами застенчиво.

Раздухарится судьба — дело страшное!
Вдругорядь мне то тычок, то затрещину...
Ну не драться же ему врукопашную.
Незавидная судьба — всё же женщина.

Не бойцовый ангел мой. Он лирический.
И зачем зазря плюю в небо синее?
Сберегал же (и не раз) героически
От ужасного греха — от уныния.

Тихо пёрышком мне раны поглаживал.
Заговаривал, баюкал, залечивал.
И такой-то ангел есть не у каждого!
Значит, хватит причитать.
Ибо нечего!

Мама с папой спят под одеялом. Лидочка их больше не боится.
Пьяных крепко-накрепко связала и глаза проткнула острой спицей.
И с улыбкой светлой, словно солнце, молотком, орущих, добивала.
Думая, что больше не придётся ночевать в подъездах и подвалах.
И объедки клянчить христа ради, не себе как будто, а собачке.
И перед чужим каким-то дядей с голой попой ползать на карачках.
Приходил он каждую неделю, мамочка звала его "клиентом" —
Лидочке ужасно надоело в доктора играть и пациентку.
Лидочку теперь не будут мучить, называть уродкой безголовой.
Будет всё теперь намного лучше...

Врач сказал: психически здорова.
Про тюрьму она от папы знает. Про решётки знает и парашу.
Но тюрьма нисколько не пугает —
Там тепло и кормят пшённой кашей.

Мы не успели попрощаться с летом.
Никто не ожидал, что тихой сапой
Придёт багрец неслышно, незаметно,
Как будто на кошачьих мягких лапах.

Лебяжья стая, в отпуск улетая,
Прощальный марш над лесом протрубила.
И усмирила нега золотая
Раздольное веселье хлорофилла.

И на носу пора снегов и стужи,
Валянья на софе с котом и книжкой.
...В опавших листьях, словно в тёплой луже
Барахтается глупый воробьишко.

Собирайся, пора. Здесь тебе больше нечего делать. А родным и друзьям непременно приснишься к утру. Попрощаешься там...
Выбирайся тихонько из тела. Этот путь позади. Не дрожи, словно лист на ветру — наш Судья справедлив, а ещё — милосерден без края. Он добрейшей души... человек, но конечно же строг.
Вот трусиха. Смотри: я без боли тебя забираю. Это многое значит. Ну что, понимаешь намёк?
Как там дальше? Ну как... это "дальше" конечно же будет. Любопытная ты. Всё узнаешь. Сначала на Суд.
На старуху с косой не похожа? Смешные вы, люди...
Нет пути в никуда, все дороги куда-то ведут. Смерти нет, поняла? Будет просто дорога другая. Ты шестую прошла и подходишь к началу седьмой.
Ад и рай — в головах. А в дороге — ни ада, ни рая. Вот, когда осознаешь — вернёшься... пожалуй, домой. Там встречаются все. Вместе ждут остальных запоздавших. И спокойно прядут бытия непрерывную нить.

Новый путь начинать в одиночестве было бы страшно. Я затем и пришла, чтоб немного тебя проводить.

Я сегодня уйду. Беспокойная выдалась осень.
Я сегодня уйду. И сюда никогда не вернусь.
Бесконечность легла опрокинутой цифрою восемь...
Но покинет тоска и останется лёгкая грусть.
И закончится день захиревший, усталый и серый.
Ты откроешь глаза и почувствуешь — что-то не то.
Разом грянет зима (у неё вот такие манеры),
торопливо надев белоснежное в блёстках манто.
Ты внезапно поймёшь — я была просто ношей тяжёлой.
Будто вытащит кто из предсердия ржавый клинок.
Перестанет земля быть такой беззащитной и голой.
За окном пролетит медно-рыжий последний листок.
Это я пролечу, и прощаясь с тобой, и прощая,
Это я пролечу за иную черту бытия.
Будет всё хорошо. Ты забудешь меня, обещаю...
Ты не верь в этот бред.
Я сегодня сама не своя.

*Ку́йгорож - по поверьям, если петух проживёт шесть лет, то на седьмом году он сносит яйцо. Если положить это яйцо подмышку, можно выносить ку́йгорожа. Ку́йгорож постоянно просит работы у хозяина и всё, что поручают ему, исполняет. Приносит в дом сокровища, деньги. Нужно постоянно занимать его делом, так как без него он не может оставаться ни минуты и не даёт хозяину покоя, пока тот не даст ему работы.
***
Снёс яйцо мне петушок прошлой осенью, но чуть-чуть не удалось волшебство —
Вышел ку́йгорож горбатым и косеньким, да и делать не умел ничего.
Шастал по лесу с утра и до вечера (нет бы лодырю вскопать огород).
То собаку мне притащит увечную, то лишайного кота приведёт.

На, хозяюшка, корми да выхаживай. Будто мало у хозяюшки дел!
Лето скоро, а картошки не сажено. И однажды он мне так надоел...
Не по злобе, а скорей — от усталости бедолагу погнала со двора:
"Принеси мне от мучителя жалости, от насильника — любви и добра."

Я растить его могла, вроде матери... Да какое там... Ехидна — не мать!
И пошёл-поковылял мой горбатенький небывалого по свету искать.
Позабыть бы всё хотела, да помнится. Не осталось ни желаний, ни сил.
Потемнело без убогого в горнице...
Будто кто-то взял и свет погасил.

С продолжением ) Читаю я и Женя (Гнедой)

Абуми-гути (яп. 鐙口) — маленькое пушистое создание, вырастает из небольшой петли, которая служила для крепления стремени у полководцев. Когда человек погибал в битве, стремя могли забыть на поле брани, и тогда появлялся абуми-гути.
Старое стремя становилось его ртом, а а веревки идущие от седла, превращались в конечности. Считается, что абуми-гути будет в одиночестве ожидать своего господина, который уже никогда не вернется.
***
Абумѝ-гутѝ
Рот у него большой — голоса не дано.
Руки и ноги есть — да не дано ползти.
Сколько веков прошло? Счёт потерял давно.
Целую вечность ждёт, ждёт абумѝ-гутѝ.
Путлищем в землю врос. В мох превратился мех.
Плачет нелепый зверь, глупо раззявив рот.
Ведомо — в мир живых мёртвым дороги нет.
Ждёт абумѝ-гутѝ. Целую вечность ждёт.
Рот у него большой. Сердца не дали, но
Преданней существо можно ли где найти?
Воина прах истлел в чёрной земле давно.
Целую вечность ждёт, ждёт абумѝ-гутѝ.
Ведомо — в мир живых мёртвому нет пути...
Он прорастёт травой сквозь абумѝ-гутѝ

Лето проходит мгновенно, увы и ах.
Осень стоит у дома, гремит ключами.
Август беспечный, не помня о холодах,
Делится щедро солнечными лучами.

Осень-хозяйка лучи запасает впрок.
Всё собирает бережно, без остатка...
Спелая тыква — оранжевый сундучок.
В ней притаился лета кусочек сладкий.

Если спросит покупатель -
Солона ль селёдка нынче.
(А вопрос ты этот слышишь
стопийсятый раз подряд)
Очень вежливо, без мата
Оторви селёдкин хвостик
И заткни им рот злодею.
Сам распробует пускай.
*****
Если наглый покупатель
Усомнился в том, что может
Апельсин обыкновенный
Весить ровно полкило -
Объясните недоучке
Про земное притяженье.
Устыдится пусть невежда.
Плохо физики не знать.
*****
Если вредный покупатель
В свежесть колбасы не верит
И кричит, что у сосисок
Неспроста зелёный цвет -
Удивлённо лоб наморщив,
Объясни, что он дальтоник.
Это, правда, не заразно.
Но не лечится, увы.
***
Если хочет покупатель
В магазин вернуть колготки.
Дырки, вроде, там и стрелки,
И совсем нельзя носить.
Посмотрев с большим презреньем
Вы ему тогда скажите,
Что не дырки и не стрелки,
А дизайнерский изыск!

Уныние

Чернеет бяка одиноко
в углу альбомного листа
Страшна, зубаста, кривобока,
Но всё же внутренне чиста.

Добра, заботлива, приятна,
Благих намерений полна.
Но вот наружностью отвратной,
Увы, она наделена.

И не поймёт никто, однако,
Что рождена творить добро
Совсем не злая Закаляка
с рисунка Мурочки Миро.

(Лермонтов
Парус)
https://www.culture.ru/poems/37119/parus