С козла имеешь, всяко, шерсти клок хотя бы... а порою - хвост с рогами. Но от меня шестой во тьму убёг, а был красив, как дьявол (между нами). Лежу и тупо пялюсь в потолок. Он всё унёс: кастрюлю, нож, совок, половник, вилки, книжку "Оригами", оставив мне заштопанный носок. Ау, козёл! А где мой шерсти клок? Кормила я тебя харчо и щами, а ты украл святое. Как ты мог?! Как треснула бы скалкой между рог!
Увы, но это мой извечный рок - всегда встречаться с лысыми козлами.

Будучи беременной подобрала на улице котёнка. К появлению на свет моего сына, котёнок превратился в красивую кошку. Вероятно, помесь дворовой и сиамской. Жили мы тогда в коммуналке. Находясь на кухне не слышишь того, что происходит в комнате, даже если дверь в комнату приоткрыта. Так Сима (кошка), стоило сыну заплакать, бежала ко мне на кухню и буквально орала:"Тебе чего - уши заложило, орясина!? Не слышишь - плачет!" А во время кормления - бегала вокруг и чего-то ворчливо примяукивала. Так и слышалось: "Держишь неправильно, кормишь плохо, как тебе, непутёвой, ребёнка доверять?"
В общем, вела себя, как злая свекровь.
А кроватку охраняла не хуже сторожевой собаки. Никто из посторонних не мог подойти, посмотреть на спящего сына. Сима выпускала когти и шипела так, что было понятно - глаза выцарапает. При этом кто посторонний, а кто не посторонний Сима решала сама.
Через два месяца сына положили в больницу. Мамочки в больнице могли находиться только днём.
Сима каждый вечер сторожила у двери. Когда видела, что я снова пришла одна, молча уходила, забивалась в угол и страдала. Она осунулась. Стала блёклой и какой-то облезлой. И молчала. Не давала себя ласкать, не мурлыкала, не мяукала. Ни-че-го.
Как-то вечером, увидев, что я опять одна, она выскользнула за дверь...
Мне до сих пор снится бредущая по городу кошка, которая ищет маленького человечка.
Это была любовь.

"...Да, брось, безухий, я в любовь не верю…
Тем паче так, чтоб в омут головой…
Дрожишь? Замёрз… Ползи подмышку, зверя….
А имя тебе будет – Домовой…."
(Вадим Файфер)

Пинка не дашь? Болит нещадно бок. К двуногим порастеряно доверие.
А может ты и есть - кошачий Бог? Меня с котят не называли "зверей".
Что уши? Потерял не с куражу. Там, на помойках, жизнь - не земляника.
У самого-то шкура, погляжу, не молью глупой трачена, поди-ка.
Я лапы отморозил на снегу. Так, думал, и загибну в жутких корчах.
Ты извини - мурлыкать не могу. Забыл, как подключается моторчик.
Горбуша? Мне?! Зачётные харчи. Ты, брат, того... Теперь нас тоже двое.
Я, говорят, тоску могу лечить. Мышей отважу, если беспокоят.
Не выгонишь? (а на душе свербит) Оставь хотя б на коврике у двери.
Я от пинков не плакал и обид...
Меня с котят не называли "зверей".

Вот такой хреновый март

"...Аскеза плоти - вот что шло с трудом, фантомной болью ныло в миокарде при виде кошки с задранным хвостом...
... Повесился восьмого утром. В марте."

Ирина Суворова

***
На небеса почти что вознесясь (на уд срамной взирая с укоризной) - в небесный свод башкой с размаху хрррясь...
И вспомнил - у него же десять жизней!
Утопленным котятам помахав, мяукнул, что придёт ещё не скоро. Слетел на землю грешную стремглав. А на земле без лишних разговоров оттрахал всё, не ведая стыда - кротов и лис, и маленьких собачек.
И дальше жил (жалея иногда, что целый год впустую был потрачен).
Тащились кошки: "Сексуальный бог" - теряли напрочь облико морале. Соседский кролик в судорогах сдох от зависти - его ̶п̶е̶р̶е̶е̶б переиграли.
Когда же уд обвис, повял, поник ( воспоминаний на́ три жизни хватит) - довольный кот, совсем уже старик, вещал котятам, лёжа на кровати:
"Аскеза - зло! Для кошек смертный грех! Не сдерживайте светлые порывы! ̶Е̶.̶.̶.̶ Любите всё, везде, всегда и всех!"
̶В̶з̶д̶р̶а̶ч̶.̶.̶.̶ Вздохнул три раза и подох счастливым.

Какую роль при тебе играю? Роль неотложки, когда хреново?
Мечусь, проблемы твои решаю... Всё в шоколаде - уходишь снова.
Я кто? Не брошенка, не подруга. Ни богу свечка, ни чёрту ладан.
Ты не приходишь, когда мне туго. Ты и не помнишь. Тебе не надо.
Ты ласков, если необходимо (необходимо - тебе, к тому же)
Всё в норме - быстро проходишь мимо. А я - зарёванной мордой в лужу.
Пробитый панцирь опять латаю. Твержу: "Не больно" - скрипя зубами.
Наступит день - я тебе, не та́я, скажу: "Иди-ка ты в... сад, дворами.
И сам ты выплывешь из проблемы. Проста причина - дерьмо живуче.
Ну что? Ошибочка в стройной схеме?
Пошёл ты к чёрту. Довольно мучить.
И убери от меня ладони. Не верю напрочь твоим посулам.
Внутри давно ничего не стонет"
Крепчает панцирь.
Стервеют скулы.

Она носила безумные шляпы (возможно, собственного производства).
Любила кофе, полыни запах.Не ощущала своё сиротство.
В хрущёвке старой на грязной улочке жила тихонечко вполнакала.
Была конечно же местной дурочкой. Порой, стихи воробьям читала.
Да к ней привыкли — живи, убогая. Смотри на небо, мечтай о крыльях.
Не обижали, почти не трогали. Вот только дети её дразнили...

А умерла на дорожке пыльной. Случайно, в общем, и обнаружили.
За счёт казённый похоронили. Ушла, как тень, никому не нужная.
Всё, что осталось — тетрадка серая — стихи дурёхи, родными брошенной,
Они людей заставляли верить в давно забытое и хорошее.

Нашлись издатели и наследники. Тетрадка стала кусочком лакомым...
А на могиле взошли бессмертники,
и долго кошки на крышах плакали.

Привет. Давно не была. Кагора махнём за встречу? Да я же совсем чуть-чуть, с чего это вдруг сопьюсь? О чём рассказать? Давай — ты спрашивай, я отвечу. Сегодня реветь не буду, ну правда же удержусь. Семейная жизнь? Никак. Увы, не сложилась что-то. Под ношу чужую, пап, никто не подставит плеч.
Да плюнь, не переживай. Всё будет, была б охота... Такого, как ты найти бы, чтоб так же умел беречь.
А просто абы кого бы — да на фиг оно мне надо? Сперва шоколад, а после скандалы да пьяный храп.
"Сама виновата, стерва." — и прочая клоунада. Ты рано меня оставил, пришлось научиться, пап,
терпеть и ходить по краю... Пора мне, чего-то зябко.
Мне так тебя не хватает... и детства.
До встречи, папка.

Дома-улитки в небо выставили рожки
Дождь убежал, дворы умыв, и вечер тих.
Бескрайний мир принадлежит, конечно, кошкам.
И всё, что в мире — исключительно для них.

Когда Сехмет золотоглазая зевает,
по небу солнечный клубок катать устав,
приходит Бастет — королева звёздной стаи,
держа вселенную на кончике хвоста.

И оглашается простор кошачьим пеньем.
По спящим улицам крадётся благодать.
Весь этот мир для кошек создан, вне сомнений.
И люди тоже (чтоб за ушками чесать)

Коньяк не лечит и рвутся жилы. Лимона долька лежит на блюдце.
За что держаться, коль вышли силы? Друзья далече - не дотянуться.
А где-то мудрые Зузенноты, и самогона бутыль большая.
Там скажут: "Ленка, бросай, ну что ты?"
Там всё излечат, я точно знаю.
"Хорош стесняться, свои же люди. Махни стаканчик - бальзам, ей богу"
Скажите, братцы, ведь это будет? Ведь я же, правда - своя немного?

Занюхать стопку собачьим ухом, чтоб отпустило всё то, что гложет.
Все беды - в топку!
"Ну что, старуха, не полегчало? Вторую, может?".
Размоет боли осколок колкий. Напьюсь в дымину, чуть-чуть поплакав.
И убаюкают перепелки. И будет сон сторожить собака.
И будет легче. И кофе в чашке, и много света...
"Дерябнем малость?
Да к черту печень!
"По полрюмашки"...
И сгинет в лету моя усталость.

Мне говорят: не плачь, мол, не падай духом.
Надо держаться, а время, конечно, лечит.
Я и не плачу. В глазах и на сердце сухо,
но не держусь... Да нечем держаться. Нечем!
Руки и ноги - мягкие, словно вата,
зубы раскрошены - грызлась по всякой чуши,
по дребедени, по мелочи. Вот расплата -
силы осталось - только хрипеть в подушку,
выть на луну да кутаться в одеяло.
Горе не кончится вместе с осенней ночью
Всех утешителей - к лешему. Всё достало...

Страшно, когда хотеть ничего не хочешь.

Копейка в прохудившемся кармане.
Да на столе - полпалки колбасы.
О том, что новый год вот-вот нагрянет
Ехидные мурлыкают часы.

Сплошные в горькой жизни перекосы.
Не ёшкин кот, а просто мать етить.
Я, аки Гамлет, задаюсь вопросом -
быть иль не быть... не то... на что же пить?!

Такое вот не love, а горе story.
Рвал жилы, как безумная пчела.
Жену с детьми отправил в санаторий,
А водки нету. Тёща унесла.

Я на коленях ползал и на пузе.
"Напьёшься снова в зюзю, как свинья" -
Душа алкает этой самой зюзи!
Хоть пять рублей молил напрасно я.

Решу вопрос, как водится, по-русски.
Нельзя не пимши. Истина в вине!
Вдруг у соседей вовсе нет закуски?
Ан - вот он я. И колбаса при мне!

Эх, хорейчики
Да вы ямбовые
Развалились сапоги. Надо новые.

Сколько хожено
Да всё болотами.
Я поэзией, поди, заработаю.

Напишу роман
Амфибрахием
Буду слушать, подбочась, охи-ахи я.

Как посыпятся
Евры с баксами.
Хватит мне на сапоги да со слаксами.

А ещё могу
Басни с одами.
Шлите тугрики скорей переводами.

Зря писала я
Панегирики.
Недоходно вовсе быть нынче лириком.

Мачты кренились, рвались паруса и ликтросы —
Стойко со штормом боролась торговая шхуна.
За борт швырнуло волной молодого матроса
И унесло, будто щепку, свирепым тайфуном.

Мигом утихла стихия. Спокойно под килем.
Блики играют на глянцевых спинах дельфинов.
Это ль не чудо? — одною душой откупились,
Словно её и желали морские глубины.

Вряд ли команда такую потерю оплачет —
Много по докам найдётся рабочих наёмных.
Парень обычный. Отнюдь не любимчик удачи.
Нет ни родных, ни жены, ни детишек, ни дома.

Мысли метались: "Да чем же фортуне капризной
Не угодил? Рыбьим кормом останусь на дне я.
Не отыскав ничего в этой чёртовой жизни,
Жаль погибать раньше срока, но Богу виднее."

Таял под солнцем кильватерный след за кормою...
Вдоволь натешившись, жертву бессильную ветер
бросил к утру умирать в колыбели прибоя.
Там бедолагу нашли рыбаки на рассвете...

Женщина — света полна — ожидает ребёнка.
Муж — не надышится. Холит её, и лелеет.
На берегу он латает рыбацкую джонку
и улыбается, думая:
"Богу виднее"

Фельдшер снова напился. А мальчонка-то весь горит.
Хорошо б помолиться, да не помню слова молитв.
Где же дочка-шалава? На сиротство зачем родить?
Всё ж дитё, не забава…
"Мам, останься, не уходи!"
Ох, сожжёт до огарка злой хворобы дурной огонь —
"Жарко, мамочка… жарко… положи мне на лоб ладонь."
Привезла, усвистала… пряник бросила, как щенку…
Всё гулянок ей мало....
Хоть бы ложечку съел медку...
Потерпи, ангелочек. Поутру повезу к врачу.
Дура… дура ты, дочка…
«Мама… бабушка, пить хочу.»

*
— Я б забрала его в город, да мой не хочет.
Что ж ты икру-то ложкой? Сотня за килограмм!
Да — не расписаны! Хватит!..
Привет, сыночек.
— Ты насовсем к нам приехала, правда, мам!
— Я ненадолго. Ну снова ты смотришь волком.
Дай поцелую быстренько. Мне пора…
Порвана в клочья подаренная футболка,
И поросёнку в корыто летит икра.

*
— Слушаю.
— Сыночка, может заедешь к обеду? Снилось — бегу за тобой и догнать не могу...
— Некогда, мам, я работаю. Нет, не приеду.

В трубке гудки.
Злые складки у сжавшихся губ.
Ей невдомёк, что уже никогда не догонит
мальчика, вдоволь хлебнувшего слёз и тоски...
Детские снимки... Не едет - и ладно. В огонь их!
Бьётся посуда, в помойку летят пирожки.
Год не проведывал... Ноет под левой ключицей.
С жидких кудряшек со стуком летят бигуди...
Каждую ночь ей всё снится и снится, и снится
мальчик, в подол ей вцепившийся:
" Не уходи! "

На исходе февраль, а зимы всё по-прежнему нет.
И чернил не достать, а без них не положено плакать.
февральское
(Виктор Вороненко)
http://www.stihi.ru/2019/02/20/9810
***
Узнаю тебя, жизнь. Принимаю...
Скорей бы весна.
А.А. Блоку, небось, отопление не выключали —
и февраль нипочём, и Прекрасная Дама — жена
тихо рядом шуршит, предлагая то кофе, то чаю.
У меня — только снег пастернаковской болью метёт.
Всё, конечно, бело. И с чернилами тоже проблемы.
На poezia.net оценили мой стих в "низачот".
Затупилось стило, и пишу на банальные темы.
С личной жизнью беда. Только это не странно ничуть.
Ну какой же мужик (адекватный) потерпит такое:
не "фантастиш" и "даааа", не в прозрачном бюстгальтере грудь,
не лагман и шашлык, а стихи. Даже камень завоет.
... Я уеду в Ацтлан,там лиловое солнце горит.
Буду жить не тужить, в томной неге деньки коротая.
А тебе передам с проводницей смешного бубри.
Он не очень умён. Но потешно ворчит и чихает.
А, когда подрастёт, он не станет чудовищем, нет.
Будет ласков и мил, в холода лучше печки согреет...

Вроде, дали тепло. Завернусь-ка в потрёпанный плед —
буду думать стихи, прижимаясь плечом к батарее.

Истекает медью короткий день, сон-трава ложится, росой пьяна.
Тихо листья падают, чуть задень. Выплывает огненная луна.
На охоту сыч не спешит лететь, затаилась в ужасе заболоть.
На Сухом Веретье большой медведь раздирает с рёвом живую плоть.
Опадает эхом собачий вой на краю пустеющего села.
Вот ещё один не придёт домой — и его лесавка на смерть свела.
В позабытом богом лесном углу храбреца и с факелом не найти.
Трусоват народец да к воплям глух. Нет безумца — в ночь со двора идти.
Все укрылись в избах, не спят, дрожат — ставят, ставят свечки под образа...

К ним прибился травник лет пять назад, с ним девчушка тонкая, как лоза.
Собирал он травы, лечил людей, от падучей нужные знал слова.
Не убивец, вроде, не лиходей, но зловещим дымом ползла молва:
"Неспроста он шастает в дальний лес. С лешаками ищет, поди, родства.
А девчонка вовсе не дочь, а бес — всё молчит да щурится, как сова.
Понимает, ведьма, язык зверей — словно агнцев кормит волков с руки."
И однажды осенью на заре запалили нехристей мужики:
"Чтоб им, окаянным, дотла сгореть"...
От избы пылающей, весь в огне,
проломив ограду, бежал медведь да неясыть ухала на спине...

В непролазной чаще построен дом,
там немая девочка ждёт отца...
И смеётся весело, ни о чём,
вытирая кровь у него с лица

Восхитительно читает Андрей Яковлев. Спасибо ему огромное.

Небо жёлто-голубое, жвачки розовый пузырь.
Для «пристенка» детворою облюбованный пустырь.
И пронзающее счастье до мизинчиков. Насквозь…
Озорным щенком ушастым лихо детство пронеслось.
.
Увлечений вереница. Ревность, страсти — все дела.
Амарантовой зарницей юность в прошлое ушла.
Бесшабашны, безрассудны — не про нас… Года идут.
Фиолетовые будни — взрослой жизни атрибут.
.
А в конце — как по лбу обух. Да кидает в пот и дрожь —
жил, как будто бы на пробу. Но назад не проживёшь,
как-нибудь совсем иначе, чтоб не тление - огонь!
…Мокрым носом по щенячьи детство тычется в ладонь

*ПРИСТЕНОК - азартная игра монетами и на монеты, любимая детьми и запрещённая родителями )
*ПУСТЫРЬ - незастроенное, запущенное место близ жилья или на месте бывшего жилья. Толковый словарь Ожегова

Торопливо
чай допивала из синей любимой кружки -
"Лен, а кашу!" -
только куда там - и след мой давно простыл.
Я не знала,
что головастики - будущие лягушки,
Мне казалось -
это такие невыросшие киты.
Просто места
в нашей речушке китятам, конечно, мало.
Им бы море.
Или хотя бы огромный проточный пруд.
Крошки хлеба
и яблок зелёных дольки я им кидала.
Всё мечтала -
к августу ближе конечно же подрастут.
Отмывала
от сарафанчика бабушка пятна тины.
Улыбалась.
Капли отсчитывал мерно на кухне кран.
Снилось - мчусь я
до океана на синих китовых спинах...

Жизнь проходит...

Так никогда и не видела океан.

Денег нехватка и вечный бардак в квартире,
и самодур-начальник — всё это так... херня.
Истинно страшно остаться в бескрайнем мире,
в коем никто не помнит маленькою меня

"...Когда смертный пот оросит меня, и душа с болезненными страданиями будет отдаляться от тела: Господи, помилуй меня..."
(Предсмертная молитва иеросхим. Парфения Киевского)
*
Слышал - любые болезни врачуешь.
Вылечи, травник, от вечного страха.
Вылечи, золотом чистым плачу я.
Дай мне лекарство от памяти, знахарь!
Да, убивал для богатства и славы
злей росомахи, безжалостней кобры.
Чернью заслуженно прозван Кровавым,
разве у власти удержится добрый?
Не бормочи тут про божию милость,
сотни святошей сгноил я в темницах.
Сделай, чтоб пекло ночами не снилось,
зелья волшебного дай мне напиться!

...Мнится геенна и бесовы рожи,
псины зловонные веки мне лижут,
ноги немеют и тело корёжит.
Чем опоил ты меня, чернокнижник?
"Сдох нераскаянный бесам в забаву." —
тело моё поднимает на вилы
гаденький чёрт с голосочком гнусавым...

— Пот оросит меня... Боже помилу...

Мысль, навеянная полётом комара вокруг моей головы за миг до пробуждения.
***
Любовь и кровь - поют поэты. Летит в эфир за стихом стих.
Никто не вспомнил (хоть и лето) про вот, к примеру, комарих.
Их бьют нещадно чем попало с маньячным клёкотом в груди,
едва успеют сунуть жало... а им детей рожать поди.
Жестокость прям-таки за гранью. Мрут без последнего "прости".
А вот, к примеру, пропитанья где комарихе обрести?
Ея судьба - одно гоненье. То фумигатор, то спираль.
Она ж не ради наслажденья. Ужели крови каплю жаль
Комарьим деткам беззащитным, сосущим ма'терину грудь?
Они не высосут поллитра. Им - чтобы ног не протянуть.
Им подрасти б да опериться. Да к середине октября
Хвалебный гимн пропеть кормильцу, по-над землёю воспаря.

"Наша Таня громко плачет
Уронила в речку мячик..."

***
В грузовик не лезет кошка. Не ложится ванька-встанька.
И бычок упёрся рогом - хочет доску одолеть.
Зарастают мохом стёжки. Только нам ли плакать, Анька,
над мячом каким-то мокрым? Это - тягостная бредь.

Глупый орган, типа "сердце" продолбить желает рёбра.
По вискам стучат паскали, как отбойным молотком.
Посыпая раны перцем, гвоздь последний в крышку гроба,
уложив туда печали, с песней бодрою вобьём.

А потом и сами ляжем... Серо, муторно и мячик
(чтоб его акулы съели), как топор пошёл ко дну.
И дела белы, как сажа... Бабы сильные не плачут.
Только вечером в постели тихо воют на луну.

А луне и горя мало. Вой, не вой - какое дело.
Хочешь - лоб разбей с разбегу, мозг размазав по стене.
Ей плевать, что ты устала до последнего предела.
Ты не зайка на скамейке - мячик порванный на дне.

Зайку бросили под лавку. Оторвали лапу мишке.
В этом подлом мире, Анька, так ведётся испокон.
На исходе ночь-удавка. Просто мы устали слишком.
Просто нас грызёт по жизни личный внутренний дракон.

От бессонницы зверея, боль выплёскиваем в строчки.
Только это нам не может ни на капельку помочь.
Мы уже не верим в Грея. Значит можно ставить точку?
В день сурка, слегка пожамкав, нас выплёвывает ночь.

Пахнет мятой и смородиной.
Солнце прячется за ель.
Немудрёную мелодию
Вдалеке поёт свирель.
В ряску прячутся мохнатую
Рыбки шустрые хитро.
Что ж, приманка небогатая —
Вера, совесть и добро.

Лешака от смеха скорчило,
Да глумится водяной:
"В мутной речке душ непорченых
Не осталось ни одной.
Злом разъеденных, как щёлочью,
Их от света я храню,
Только он находит щёлочку
и проходит сквозь броню."

А рыбак, не слыша нечисти,
Пьёт жасминовый настой.
В реку судеб человеческих
Ночь спустилась на постой.
Ждать Ловцу, закинув удочку,
Не минуты, не года...
Но звучит господня дудочка —
Очищается вода.

Она скользит над сверкающим океаном,
Ей так волшебно, смешно и немножко странно.
Морские звёзды лучами качают плавно,
Киты смеются, пуская свои фонтаны.
Она бежит и хохочет — легка дорога.
Взлетает ввысь над планетами и мирами.
Любима всеми, крылата и легконога.
Но скоро утро,
пора возвращаться к маме...

Проснувшись рано (ей вовсе не надо в школу,
но как сирена орёт полоумный кочет)
всё терпит стойко — таблетки, массаж, уколы,
сквозь боль и слёзы. До благословенной ночи.
Больное тело навечно срослось с матрацем.
Мух налетело — как будто бы кто науськал.
Она б хотела уснуть и не просыпаться,
Но маму жалко.
И рыжую кошку Люську.

— Эта битва последняя долго бы длилась едва ли.
Изнемогший от ран, в пропитавшемся кровью хитоне,
Светлый лихо сражался, но люди в грехах измельчали.
Всё-то войско его поместиться могло на ладони.

Бесконечная тёмная рать — мертвечина живая
(Все приспешники ада с печатью порока на лицах)
Шла, оставшийся свет с безнадёжной планеты стирая.
Хохотала зазывно на звере багряном блудница.

— Отчего же ты мрачен, Владыка? Победа за нами!
Всюду царствует зло, равновесие в мире нарушив.
Смерть по горло сыта — эпидемии, войны, цунами.

— Стала скучною вечность.
И очень невкусными души!

Быстро к аду и тьме приспособилось племя людское.
И рогатому богу поют величальные песни...
Тела Светлого Всадника мы не нашли после боя.
Где-то горстка несдавшихся верит — Спаситель воскреснет.

Вовсю орёт назойливый сверчок, трещит, как бормашина у дантиста.
Семь лет, как бросил друга Пятачок — ушёл с Иа то ль в хиппи, то ль в баптисты.
Маманю схоронив, печальный Ру, у Робина стащив поллитра рому,
напился. Похмелился поутру — да утопился в лужице за домом.
В дупле закрывшись, гикнулась сова, сдох кролик, подружившийся с бутылкой.
(Болит к ненастью что ли голова... Чему же там болеть? Одни опилки)

Давно на дачу сослан Винни Пух.
Живёт работой, не жалея спину.
Читает пчёлам Анненского вслух,
И продаёт на рынке георгины...

...К дождю разнылось правое плечо. Крот говорил – циклон идёт с востока.
Но это мелочь... Где ты, Пятачок?
Как без тебя медведю одиноко.
Зачем помчался сдуру с ишаком в пучину богохульства и разврата?
Вернись ко мне... На даче хорошо. И мёд рекой, и водятся деньжата.
И вечером над речкой воздух тих, и стонет кто-нибудь на сеновале...
Вернись ко мне. Не бойся. Я не псих!
Врачи тебе нарочно всё наврали!

Помнишь, тату, пару лет назад из дому сбежала с гайдуками?
Нянюшку потом за недогляд насмерть запороли канчуками.
Изгибалась, бедная, дугой. Заходилась то в мольбе, то в крике.
Я смеялась, топая ногой в кожаной высокой черевике.
Ты меня любил да баловал. Так, поди, не холят и царицу.
Сроду за проступки не ругал. Не давал и слёзыньке пролиться.
Ох несладок был удел того, кто ко мне попасть сумел в немилость.
Дворня недовольства моего пуще гнева божьего страшилась.

Говорили (верить не хотел) — с нечистью давно спозналась доня.
Очи красным светят в темноте,смертоносный клюв, крыла вороньи.
Не помогут ладан да елей — не спасти от кары святотатца.
Вечно на голубоньке твоей будет сатана верхом кататься.
Страшно, тату, страшно! Близок ад. Бесы тащат огненную сбрую.
Черви ясны оченьки едят.
... и Хома читает отходную.

Королева, не плачь, танцуя на потеху толпе порочной!
"Мы - и бог, и закон!" - ликует чернь, восставшая этой ночью.
Не дрожи на ветру нагая, вспоминай, как рабы зверели,
Как забили, смеясь, ногами дочку, спавшую в колыбели.

Поцелуи дари убийцам, торопливо меняй партнёров,
отирая платочком лица, – всё закончится очень скоро.
Отдавайся блудливой стае – душегубам, ворам и прочим, –
В онемевшей руке сжимая заражённый чумой платочек.

В страстном танце кружись босая. Надо всех до утра пометить!
Ночь возмездия истекает. Всё закончится на рассвете.
Пусть хохочет клошар беззубый, с детской шейки сорвавший крестик.
Нынче имя твоё – Гекуба. Мать безумная в танце мести.

Мечты о любви – это дело скучающих дур.
Любовь убивает. Нагрянет – и песенка спета.
Не в радостный час хитроглазый жестокий Амур.
Всадил из двустволки в сердца нам две пули дуплетом.

Любовь – это сказочка для романтичных детей.
Года за плечами. Не склеятся две половинки.
Не бабочки – мухи порхают в моём животе.
Любовь – это нервы. И ревность. И небо с овчинку.

И нет упоения. Есть безнадёжность и страх –
Что всё разобьётся и больно поранят осколки.
Скелеты, забытые нами в огромных шкафах,
Костлявые средние пальцы протянут из щёлки.

На хуторе (дворов десятка два)
жгли ведьмочку. Спокойно, деловито.
Вершили казнь отец Устин со свитой
да Прохор Титыч — местный голова.
Девчушка лет примерно десяти
с копной кудряшек огненного цвета.
Глазищи — травостой в начале лета,
а смотрит так, что господи прости.
Всей одежонки — лапти да рядно.
Намедни вышла к хутору из леса.
Решили сразу — меченая бесом.
Вон, на щеке родимое пятно.

Устав кричать, обмякла у столба.
(Всех сердобольных убедили быстро)
Дрова взялись. Солома мечет искры.
"Что,сатана, бессильна ворожба? "
От малой искры (ведьмина рука!)
вмиг полыхнули хлевы да сараи.
Гудел огонь, довольно пожирая
избёнки да подворья хуторка...

Осела наземь серая зола.
Над пепелищем ночь вздыхала тяжко.
На небо рыжекудрая бродяжка
по лунному лучу печально шла.

Дом на окраине.
Окон разбитых оскал.
Старые ходики глухо пробили двенадцать.
Дряхлый безумный бобыль тяжело умирал,
Словно и смерть не хотела к нему прикасаться.
Руки иссохшие, ногти желты и длинны,
Впалые щёки покрыты запёкшейся кровью.
Из ниоткуда, из бледного света луны,
Тень серебристая встала в его изголовье...
*
Было ли...
Встреча последняя...
Яблочный Спас.
Праздничный пояс дарёный на талии тонкой.
Пряники с мёдом, на травах настоянный квас.
— Мы же поженимся? К Вербному жду я ребёнка.
(В жёны безродную взять против воли отца?
Ладная девка, да скарба - ухват и опорки.
Батя просватал мне дочку Матвея - купца.
Свадьбу сыграть сговорились на Красную горку.)
— Что же молчишь ты? Не люба? Полгода мне лгал?
(Девка бедовая. Будет скандал, не иначе.
В лоб топором да в Кутижму. И вся недолга.
Сроду никто не найдёт, а найдёт - не заплачет...)
*
Дом на окраине. Тихо, темно и мертво.
Загодя гроб припасён, да неладно обструган.
Тень серебристая. Шёпот: "Прощаю его"

...Помнят ли прошлое души девятого круга?

Пасторальное (Марина Славина & К°)
***
Заблажила королевна опять. Ну какого ей ещё-то рожна?
Оглашенную бы замуж отдать.Да кому же, перестарок, нужна?
У отца от девки слёзы рекой. И не радует в сметане карась.
Вроде ровная и брови дугой. Только нравом в ведьму-мать удалась.
О делах и не печётся ничуть. С пастушонком всё ха-ха да хи-хи.
Всё на месте, вроде, бёдра и грудь. Только что-то не клюют женихи.
Никому её не взять в оборот. Своенравна, словно черти в аду.
То хохочет, то частушки поёт. И за принцев, говорит, не пойду.
Как-то сватались один да другой. Да сбежали. Испугала, видать.
Королю давно пора на покой. Вышла б замуж - царством правил бы зять.
У отца морщин полно на лице. Эх, внучонка б на коленке качать.
Да не думает она об отце. Всё б дурной на балалайке бренчать.
Ночку всю, надысь, гуляла в саду: "Упоительно там пел соловей." -
А за принцев, говорит, не пойду. Голубых они, папаша, кровей.
От таких, мол, и потомства не жди, и не с женщинами делят кровать.
Что ни думай, а придётся, поди, родну дочку пастушонку отдать.
Чать соседи-то без чувств упадут. Сироту меня без соли схарчат.
Буду строить на границе редут...
Очень хочется понянчить внучат.

Хотели сладить свадьбу на Покров.
Пришла беда. Не совладать, не справиться -
Забыл меня, отдав свою любовь,
В недобрый час увиденной летавице.

Да был бы счастлив, пусть и не со мной -
Я б отступилась, улетела птицей.
Но таял милый сальною свечой.
Расплата - жизнь... за счастье с упырицей.

Как я могла спасти и чем помочь,
Не обладая колдовскою силою?
В ловушку заманила навью дочь
И в грудь ее воткнула кол осиновый.

Во взгляде ладо - злоба да тоска.
Жду смерти, как от муки избавления.
Его могли бы сжечь, как ведьмака
За то, что нечисть к нам привел в селение.

Боялась - не стерплю, не умолчу,
Когда пытали дыбою да оловом.
А девственность досталась палачу,
Что нынче в полдень мне отрубит голову.

Раскаркалось над плахой вороньё.
Последний ужин - сухари да крошево...
Любимый все кричал: "Казнить её!"...
Пошли, Господь, жену ему хорошую.

Бабушка вяжет. Мелькают спицы.
В комнате вечер и мы вдвоём.
Может быть, правда, а может, снится -
третий под ёлкою суетится -
прячет подарки зелёный гном.

Бабушка вяжет. Почти вслепую.
Шторы задёрнуты. Полумрак.
Что там, под ёлкой, узнать хочу я.
Гном на ресницы мне тихо дует:
"Ну-ка скорей засыпай. Вот так."

Бабушка вяжет. Мелькают спицы.
Звёзды затеплились за окном.
Сон пахнет яблоком и корицей.
В мягкой, как облако, рукавице
дремлет довольный уставший гном.

Серый волчок добродушен, ласков
(вовсе не хочет хватать за бок)-
я запрягаю его в салазки...

Бабушка вяжет мне веру в сказку.
И бесконечен её клубок.

Бабушка вяжет....

Читает Андрей Ш.

ТАКОЕ ДОБРОЕ, ДОБРОЕ УТРО...
Светит солнышко с утра
На работу всем пора.
Просыпайся сей же час,
А не то получишь в глаз...

Какой идиотский текст и препротивный голос. Что это было?
Ааааа... Это же я вчера вечером придумала, спела "околозаборной сопраной", записала на диктофон и поставила эту ерунду на будильник. Заткнись ты, изверг мобильный! Встаю. Только ещё пять мину....
Проспала! На работу опаздываю!
Так. Без паники. Кофе отменяется. Умываться. Чистить зубы... Ччччёрррт! Какой идиот в стаканчик для зубной пасты засунул крем для ног?! Какой... Сама и засунула. Кот бы до такого не додумался. Отплёвываемся, надеясь, что зубы от этой чистки не выпадут. И почти не противно. Привкус ментола и ещё какой-то гадости. Тьфу...
Не проспала бы, только сон снился интересный. Будто летала я по квартире в ванне, вроде гоголевской Панночки. За котом гонялась. Он шарахался, а я смеялась и "ууууууу" завывала. Странный сон...
Натягиваем брюки. Хватаем сумку и - бегом на остановку. Маршрутка! Может успею. Бежать как-то неудобно. Некомфортно как-то. Ещё что ли потолстела за ночь? Угу... Кого вчера вечером внутренний голос уговаривал: "Да какие в блинчике с вареньем калории? Одни сплошные витамины." Послушалась вражину? Вот и раздуло теперь... с витаминов.
"Погоня,
погоня,
погоня,
погоня
в горячеееей кровииии..."
Фиг тебе "в горячей крови". Ушла маршрутка. Без меня. Ладно, подожду. Всё равно уже опоздала.
Народ что-то поглядывает. Всегда знала, что у меня харизма. И не захочешь - посмотришь.
Ну да... причесать-то харизму свою забыла. Вот и смотрят.
Ничего страшного. Это у меня, может, прическа такая специальная. Не "Чёртзнаетгдевалялась", а "Художественныйбеспорядок". Модно и креативно.
Так. Надо снисходительно на всех посмотреть, типа: "Ничего вы в современных причёсках не понимаете" и независимо сунуть руки в карманы.
Карманы... Куда карманы-то делись?!
Стоп. Рассуждаем логически. Пришли ночью воры и подменили мне брюки? Брюки, вроде, мои... только без карманов. Воры отпороли карманы? Да зачем ворам карманы-то? На заплатку что ли?
"А я сошла с ума, а я сошла с ума... Какая досада."
Ладно. Карманы потом разъясним. Может, это обыкновенный полтергейст. А сейчас есть дело поважнее - в маршрутку себя с витаминами впихнуть.
Уффф... Вроде, выбралась из этой консервной банки без потерь. А карманы, наверное вчера в маршрутке и оторвались. Не заметила просто.
Нормальная женщина спешит на работу...
А карманы потом нашлись. Сзади. Брюки-то я задом наперёд надела.
Опаздывала просто.

На
Игрок Алекса Фо

***
Что ж никто не убрал табуретку, верёвку и мыло...
Перегаром воняет. Хлебной корочкой давится мышь.
Доброй ночи. Не вздрагивай так. Я всего лишь приснилась.
Ты совсем счеловечился. Пьёшь. По-мужицки храпишь.

Что ж таких неокрепших хранителей нам посылают?
Слишком опыта мало и нектар на губах не обсох.
Может, снится тебе, как лечу я фанерой над раем
Под ухмылку чертей: " Не сберёг подопечную, лох!"

Что трясёшься? Замёрз? Дай-ка я подоткну одеяло.
Стали серыми крылья? Недовольно нахмурился бог?
Перемелется всё. Я же там, на допросе, сказала:
Что сама виновата, а ты - охрененно берёг.

Ну прощай, недотёпа. Поди, заждались в преисподней.
Скоро выглянет солнце из-за тусклых невысохших крыш...
Слышь, не мякни. Прорвёмся. В суде говорили сегодня -
Отпускают из пекла, когда за грехи отсидишь.

Свербит до донышка до самого:
«Ты б погостил подольше, сын».
Я думал – вечны папа с мамою,
а оказалось – я один.

Там, наверху, грехи посчитаны
не снисходительно ничуть.
И на коленку, вдрызг разбитую,
мне больше некому подуть.

Отец не скажет: «Хватит сырости!
Ты должен стоек быть и смел».
Я так хотел скорее вырасти.
А оказалось – постарел.

На что б минутку детства выменять,
просить: «...еси на небеси,
от одиночества спаси меня...
от одиночества спаси».

Словно хляби разверзлись господни -
Льёт безудержно с неба вода.
И деревья, оставшись в исподнем,
сиротливо дрожат от стыда.

Холода, пустота в целом мире.
Столб фонарный кряхтит на ветру.
Грустной тенью брожу по квартире -
дожидаюсь из школы сестру.

То в окно посмотрю с табурета,
то к двери подбегу... Никого.
Для неё берегу я конфету
(откусила два раза всего)

А она — ни к подругам, ни в гости,
ни в кино, ни с мальчишкой к реке —
дома ждёт её маленький хвостик,
полконфеты зажав в кулаке.

Слёзы женские дёшево стоят. Да и нет на рыдания сил.
У неё ребятишечек двое - близнецами Господь наградил.
Всяк в деревне соседке поможет, но не этой. Судачит бабьё:
Мол, не вышла для помощи рожей - от фашиста детишки её.

Жить непросто. На сердце короста - липкий стыд да удушливый страх.
А "подстилка" - клеймо до погоста...
Привязала верёвку в сенях.
Гробовое - платочек и кофту положила на угол стола.
Не оставят, пригреют мальцов-то. Где маманя? Была да сплыла.

"Боже святый, прости и помилуй"...
Тут соседка шагни за порог:
"Дверь-то настежь! Вся хата остыла.
Вот возьми-ка мучицы кулёк.
Что удумала! Глупая баба! В пекло к бесам сбежать от вины?
За войну, да за бабскую слабость сыновья расплатиться должны?

Поостынь ты, не бейся, кликуша. Чать отходчив народ. Не палач.
А тоща... на вот хлебца, покушай... ну поплачь, коли надо.
Поплачь"

Свои мечты в сырой подвал зарою,
на pur l'amour надежды хороня...
У гастронома встретила героя.
А может принца, только без коня.
Стоял, прижав к столбу свою сутулость.
Стекала кровь из шрамов боевых.
В груди внезапно сердце встрепенулось -
Пришла любовь... ударила под дых.

Он рассказал, что пострадавший в драке,
что ничего не помнит голова.
И защитил меня от злой собаки
породы жуткой - чихуахуа.
Сказал, что с детства обделён любовью
(мой честерфилд задумчиво куря),
Что сам - отменно крепкого здоровья,
и в предках были три богатыря...

Пылая страстью в гости пригласила,
пришила с брюк оторванный карман.
Чтоб поддержать его мужскую силу -
до часу ночи стряпала лагман
и остальные афродизиаки
(одна три года! Чтоб - наверняка) -
блины, котлеты, муссы, кулебяки
(пока в дому не кончилась мука)

Он, напитавшись, лёг под одеяло.
Шепнул, икая: "Я тебя люблю"
(ногами так изысканно воняло,
как камамбером или дором блю)...

Пропали даром пирожки с малиной.
Зазря скормила все мясные щи.
Не получилось песни либидиной.
Либиды нет, хоть с лупою ищи...
Молчит неделю женская природа
(сейчас ей точно лучше помолчать)
Пропал запас продуктов на полгода,
и ложки мельхиоровые, ммммать.

Пересчитав зубами все ступени
и о дверной косяк расквасив нос,
ушёл, бедняга, прямо на коленях
(но ложки, сволочь, всё-таки унёс)

Лети сладкоголосым соловьём
моё письмо (а не тащись обозом)
и донеси желание моё
до дедушки-волшебника Мороза.

Поведай старику мою беду,
рыдая в уши жалобной свирелью -
люблю я с детства жирную еду
и потому немножко сильно в теле.

Круглее шара стала, так сказать.
Не лезут сапоги - ношу обмотки.
Вчера сломала пятую кровать
и кошку придавила подбородком.

Послушай, дед, придумай, как помочь!
(иначе я с тебя живой не слезу)
Дай мне возможность смело жрать всю ночь
(и не толстеть !) пельмени с майонезом.

Старичок просыпается затемно, в три утра.
Неприкаянным призраком, маясь, по дому бродит,
дверцей шкафа скрипит, открывает на кухне кран.
И чего-то бурчит непрерывно. Молитвы, вроде.

То уронит тарелку. То выглянет на балкон.
Будто знает и ждёт.
Молодым неприятна старость.
Хуже редьки да хрена родным опостылел он.
Утешают себя, что недолго терпеть осталось...

Заалел горизонт, обрамляя земную твердь.
И неведомо правнучке спящей и внучке с мужем -
На заре по домам милосердная ходит смерть,
забирая себе стариков, никому не нужных.

Прощай, мон шер. Пришлась не ко двору.
Заканчиваю глупую игру.
Наивны только дети и собаки.
Я - полная кретинка? Может быть...
Так не мешай тихонько уходить.
Дверь отопри, не доводи до драки.
И не хватай меня за рукава.
Как понимать - "последние слова"?
Ты что - судья?
Боюсь, теперь не в силах
влачить и дальше бремя бытия,
в котором лишь твоё большое "Я",
а "я" моё - лишь мимо проходило.
Ты - супермачо, принц, атлант, герой!
Но, что-то я устала, дорогой,
быть пленницей восторженного транса.
Дай, уползу букашкой за порог...
Зачем ты, милый, на пороге лёг?
Пусти коленку, жертва мезальянса!
В подлунном мире каждому - своё.
Тебе - фанфары, бубен и копьё
(напутала я что-то с бубном, вроде).
Мне - сигарету, кофе, бутерброд.
Другую песню. Без фальшивых нот...
Рецепт борща оставлю на комоде.

Ромашки сникли и не пахнут розы.
В груди тесненье от грядущих бед -
с женой вчера, до судорог тверёзый,
я посетил приехавший балет.
Поди, есть в мире вещи и похуже.
Бурлит в крови негодованья ток.
Там, всё хозяйство вывеся наружу,
мужик скакал, ну прямо без порток!
Какой разврат узреть пришлось. О боги!
Пролился самогон - дрожит рука.
А баба таааак там задирала ноги
(на это, впрочем, я смотрел слегка)
Сегодня я и мой сосед Василий
(он тоже на балет ходил смотреть)
вершили суд и так постановили:
артистов не пущать в деревню впредь.
Иначе честь и скромность канут в Лету,
причёску с горя вымазав в золе.
Покуда ездют всякие балеты -
культуры нам не видеть на селе.

Бабка наша, тому три года, угодила под самосвал.
Месяц дед пролежал колодой. Оклемался, но сильно сдал.
Вовсе не был он нами брошен. Звали в город – не захотел.
Плакал и вспоминал про лошадь, что белее была, чем мел.
Мол, на лошади и подъехал к лучшей девке на всё село.
И не ждал он тогда успеха. Всё твердил потом: "Повезло!"
И певуньей была Наталья, и отменно варила щи
(слёзы медленно пропадали в лабиринте его морщин)
Не синицу словил, а счастье - поднебесного журавля…
.
Не наездишься к деду часто. За семь вёрст - хлебать киселя.
Если что – вон соседи рядом, не зверьё, поди, доглядят.
Много ль там одному-то надо. И хозяйство своё, и сад.
Денег слали немало тоже, не сказать, чтоб на хлеб да квас.
Дед недолго потом и прожил.
Схоронили его без нас.
.
Ни раскаяния, ни боли.
Только снится из года в год:
Лошадь белую тёмным полем
Старичок в поводу ведёт