Мысль, навеянная полётом комара вокруг моей головы за миг до пробуждения.
***
Любовь и кровь - поют поэты. Летит в эфир за стихом стих.
Никто не вспомнил (хоть и лето) про вот, к примеру, комарих.
Их бьют нещадно чем попало с маньячным клёкотом в груди,
едва успеют сунуть жало... а им детей рожать поди.
Жестокость прям-таки за гранью. Мрут без последнего "прости".
А вот, к примеру, пропитанья где комарихе обрести?
Ея судьба - одно гоненье. То фумигатор, то спираль.
Она ж не ради наслажденья. Ужели крови каплю жаль
Комарьим деткам беззащитным, сосущим ма'терину грудь?
Они не высосут поллитра. Им - чтобы ног не протянуть.
Им подрасти б да опериться. Да к середине октября
Хвалебный гимн пропеть кормильцу, по-над землёю воспаря.

"Наша Таня громко плачет
Уронила в речку мячик..."

***
В грузовик не лезет кошка. Не ложится ванька-встанька.
И бычок упёрся рогом - хочет доску одолеть.
Зарастают мохом стёжки. Только нам ли плакать, Анька,
над мячом каким-то мокрым? Это - тягостная бредь.

Глупый орган, типа "сердце" продолбить желает рёбра.
По вискам стучат паскали, как отбойным молотком.
Посыпая раны перцем, гвоздь последний в крышку гроба,
уложив туда печали, с песней бодрою вобьём.

А потом и сами ляжем... Серо, муторно и мячик
(чтоб его акулы съели), как топор пошёл ко дну.
И дела белы, как сажа... Бабы сильные не плачут.
Только вечером в постели тихо воют на луну.

А луне и горя мало. Вой, не вой - какое дело.
Хочешь - лоб разбей с разбегу, мозг размазав по стене.
Ей плевать, что ты устала до последнего предела.
Ты не зайка на скамейке - мячик порванный на дне.

Зайку бросили под лавку. Оторвали лапу мишке.
В этом подлом мире, Анька, так ведётся испокон.
На исходе ночь-удавка. Просто мы устали слишком.
Просто нас грызёт по жизни личный внутренний дракон.

От бессонницы зверея, боль выплёскиваем в строчки.
Только это нам не может ни на капельку помочь.
Мы уже не верим в Грея. Значит можно ставить точку?
В день сурка, слегка пожамкав, нас выплёвывает ночь.

Пахнет мятой и смородиной.
Солнце прячется за ель.
Немудрёную мелодию
Вдалеке поёт свирель.
В ряску прячутся мохнатую
Рыбки шустрые хитро.
Что ж, приманка небогатая —
Вера, совесть и добро.

Лешака от смеха скорчило,
Да глумится водяной:
"В мутной речке душ непорченых
Не осталось ни одной.
Злом разъеденных, как щёлочью,
Их от света я храню,
Только он находит щёлочку
и проходит сквозь броню."

А рыбак, не слыша нечисти,
Пьёт жасминовый настой.
В реку судеб человеческих
Ночь спустилась на постой.
Ждать Ловцу, закинув удочку,
Не минуты, не года...
Но звучит господня дудочка —
Очищается вода.

Она скользит над сверкающим океаном,
Ей так волшебно, смешно и немножко странно.
Морские звёзды лучами качают плавно,
Киты смеются, пуская свои фонтаны.
Она бежит и хохочет — легка дорога.
Взлетает ввысь над планетами и мирами.
Любима всеми, крылата и легконога.
Но скоро утро,
пора возвращаться к маме...

Проснувшись рано (ей вовсе не надо в школу,
но как сирена орёт полоумный кочет)
всё терпит стойко — таблетки, массаж, уколы,
сквозь боль и слёзы. До благословенной ночи.
Больное тело навечно срослось с матрацем.
Мух налетело — как будто бы кто науськал.
Она б хотела уснуть и не просыпаться,
Но маму жалко.
И рыжую кошку Люську.

— Эта битва последняя долго бы длилась едва ли.
Изнемогший от ран, в пропитавшемся кровью хитоне,
Светлый лихо сражался, но люди в грехах измельчали.
Всё-то войско его поместиться могло на ладони.

Бесконечная тёмная рать — мертвечина живая
(Все приспешники ада с печатью порока на лицах)
Шла, оставшийся свет с безнадёжной планеты стирая.
Хохотала зазывно на звере багряном блудница.

— Отчего же ты мрачен, Владыка? Победа за нами!
Всюду царствует зло, равновесие в мире нарушив.
Смерть по горло сыта — эпидемии, войны, цунами.

— Стала скучною вечность.
И очень невкусными души!

Быстро к аду и тьме приспособилось племя людское.
И рогатому богу поют величальные песни...
Тела Светлого Всадника мы не нашли после боя.
Где-то горстка несдавшихся верит — Спаситель воскреснет.

Вовсю орёт назойливый сверчок, трещит, как бормашина у дантиста.
Семь лет, как бросил друга Пятачок — ушёл с Иа то ль в хиппи, то ль в баптисты.
Маманю схоронив, печальный Ру, у Робина стащив поллитра рому,
напился. Похмелился поутру — да утопился в лужице за домом.
В дупле закрывшись, гикнулась сова, сдох кролик, подружившийся с бутылкой.
(Болит к ненастью что ли голова... Чему же там болеть? Одни опилки)

Давно на дачу сослан Винни Пух.
Живёт работой, не жалея спину.
Читает пчёлам Анненского вслух,
И продаёт на рынке георгины...

...К дождю разнылось правое плечо. Крот говорил – циклон идёт с востока.
Но это мелочь... Где ты, Пятачок?
Как без тебя медведю одиноко.
Зачем помчался сдуру с ишаком в пучину богохульства и разврата?
Вернись ко мне... На даче хорошо. И мёд рекой, и водятся деньжата.
И вечером над речкой воздух тих, и стонет кто-нибудь на сеновале...
Вернись ко мне. Не бойся. Я не псих!
Врачи тебе нарочно всё наврали!

Помнишь, тату, пару лет назад из дому сбежала с гайдуками?
Нянюшку потом за недогляд насмерть запороли канчуками.
Изгибалась, бедная, дугой. Заходилась то в мольбе, то в крике.
Я смеялась, топая ногой в кожаной высокой черевике.
Ты меня любил да баловал. Так, поди, не холят и царицу.
Сроду за проступки не ругал. Не давал и слёзыньке пролиться.
Ох несладок был удел того, кто ко мне попасть сумел в немилость.
Дворня недовольства моего пуще гнева божьего страшилась.

Говорили (верить не хотел) — с нечистью давно спозналась доня.
Очи красным светят в темноте,смертоносный клюв, крыла вороньи.
Не помогут ладан да елей — не спасти от кары святотатца.
Вечно на голубоньке твоей будет сатана верхом кататься.
Страшно, тату, страшно! Близок ад. Бесы тащат огненную сбрую.
Черви ясны оченьки едят.
... и Хома читает отходную.

Королева, не плачь, танцуя на потеху толпе порочной!
"Мы - и бог, и закон!" - ликует чернь, восставшая этой ночью.
Не дрожи на ветру нагая, вспоминай, как рабы зверели,
Как забили, смеясь, ногами дочку, спавшую в колыбели.

Поцелуи дари убийцам, торопливо меняй партнёров,
отирая платочком лица, – всё закончится очень скоро.
Отдавайся блудливой стае – душегубам, ворам и прочим, –
В онемевшей руке сжимая заражённый чумой платочек.

В страстном танце кружись босая. Надо всех до утра пометить!
Ночь возмездия истекает. Всё закончится на рассвете.
Пусть хохочет клошар беззубый, с детской шейки сорвавший крестик.
Нынче имя твоё – Гекуба. Мать безумная в танце мести.

Мечты о любви – это дело скучающих дур.
Любовь убивает. Нагрянет – и песенка спета.
Не в радостный час хитроглазый жестокий Амур.
Всадил из двустволки в сердца нам две пули дуплетом.

Любовь – это сказочка для романтичных детей.
Года за плечами. Не склеятся две половинки.
Не бабочки – мухи порхают в моём животе.
Любовь – это нервы. И ревность. И небо с овчинку.

И нет упоения. Есть безнадёжность и страх –
Что всё разобьётся и больно поранят осколки.
Скелеты, забытые нами в огромных шкафах,
Костлявые средние пальцы протянут из щёлки.

На хуторе (дворов десятка два)
жгли ведьмочку. Спокойно, деловито.
Вершили казнь отец Устин со свитой
да Прохор Титыч — местный голова.
Девчушка лет примерно десяти
с копной кудряшек огненного цвета.
Глазищи — травостой в начале лета,
а смотрит так, что господи прости.
Всей одежонки — лапти да рядно.
Намедни вышла к хутору из леса.
Решили сразу — меченая бесом.
Вон, на щеке родимое пятно.

Устав кричать, обмякла у столба.
(Всех сердобольных убедили быстро)
Дрова взялись. Солома мечет искры.
"Что,сатана, бессильна ворожба? "
От малой искры (ведьмина рука!)
вмиг полыхнули хлевы да сараи.
Гудел огонь, довольно пожирая
избёнки да подворья хуторка...

Осела наземь серая зола.
Над пепелищем ночь вздыхала тяжко.
На небо рыжекудрая бродяжка
по лунному лучу печально шла.

Дом на окраине.
Окон разбитых оскал.
Старые ходики глухо пробили двенадцать.
Дряхлый безумный бобыль тяжело умирал,
Словно и смерть не хотела к нему прикасаться.
Руки иссохшие, ногти желты и длинны,
Впалые щёки покрыты запёкшейся кровью.
Из ниоткуда, из бледного света луны,
Тень серебристая встала в его изголовье...
*
Было ли...
Встреча последняя...
Яблочный Спас.
Праздничный пояс дарёный на талии тонкой.
Пряники с мёдом, на травах настоянный квас.
— Мы же поженимся? К Вербному жду я ребёнка.
(В жёны безродную взять против воли отца?
Ладная девка, да скарба - ухват и опорки.
Батя просватал мне дочку Матвея - купца.
Свадьбу сыграть сговорились на Красную горку.)
— Что же молчишь ты? Не люба? Полгода мне лгал?
(Девка бедовая. Будет скандал, не иначе.
В лоб топором да в Кутижму. И вся недолга.
Сроду никто не найдёт, а найдёт - не заплачет...)
*
Дом на окраине. Тихо, темно и мертво.
Загодя гроб припасён, да неладно обструган.
Тень серебристая. Шёпот: "Прощаю его"

...Помнят ли прошлое души девятого круга?

Пасторальное (Марина Славина & К°)
***
Заблажила королевна опять. Ну какого ей ещё-то рожна?
Оглашенную бы замуж отдать.Да кому же, перестарок, нужна?
У отца от девки слёзы рекой. И не радует в сметане карась.
Вроде ровная и брови дугой. Только нравом в ведьму-мать удалась.
О делах и не печётся ничуть. С пастушонком всё ха-ха да хи-хи.
Всё на месте, вроде, бёдра и грудь. Только что-то не клюют женихи.
Никому её не взять в оборот. Своенравна, словно черти в аду.
То хохочет, то частушки поёт. И за принцев, говорит, не пойду.
Как-то сватались один да другой. Да сбежали. Испугала, видать.
Королю давно пора на покой. Вышла б замуж - царством правил бы зять.
У отца морщин полно на лице. Эх, внучонка б на коленке качать.
Да не думает она об отце. Всё б дурной на балалайке бренчать.
Ночку всю, надысь, гуляла в саду: "Упоительно там пел соловей." -
А за принцев, говорит, не пойду. Голубых они, папаша, кровей.
От таких, мол, и потомства не жди, и не с женщинами делят кровать.
Что ни думай, а придётся, поди, родну дочку пастушонку отдать.
Чать соседи-то без чувств упадут. Сироту меня без соли схарчат.
Буду строить на границе редут...
Очень хочется понянчить внучат.

Хотели сладить свадьбу на Покров.
Пришла беда. Не совладать, не справиться -
Забыл меня, отдав свою любовь,
В недобрый час увиденной летавице.

Да был бы счастлив, пусть и не со мной -
Я б отступилась, улетела птицей.
Но таял милый сальною свечой.
Расплата - жизнь... за счастье с упырицей.

Как я могла спасти и чем помочь,
Не обладая колдовскою силою?
В ловушку заманила навью дочь
И в грудь ее воткнула кол осиновый.

Во взгляде ладо - злоба да тоска.
Жду смерти, как от муки избавления.
Его могли бы сжечь, как ведьмака
За то, что нечисть к нам привел в селение.

Боялась - не стерплю, не умолчу,
Когда пытали дыбою да оловом.
А девственность досталась палачу,
Что нынче в полдень мне отрубит голову.

Раскаркалось над плахой вороньё.
Последний ужин - сухари да крошево...
Любимый все кричал: "Казнить её!"...
Пошли, Господь, жену ему хорошую.

Бабушка вяжет. Мелькают спицы.
В комнате вечер и мы вдвоём.
Может быть, правда, а может, снится -
третий под ёлкою суетится -
прячет подарки зелёный гном.

Бабушка вяжет. Почти вслепую.
Шторы задёрнуты. Полумрак.
Что там, под ёлкой, узнать хочу я.
Гном на ресницы мне тихо дует:
"Ну-ка скорей засыпай. Вот так."

Бабушка вяжет. Мелькают спицы.
Звёзды затеплились за окном.
Сон пахнет яблоком и корицей.
В мягкой, как облако, рукавице
дремлет довольный уставший гном.

Серый волчок добродушен, ласков
(вовсе не хочет хватать за бок)-
я запрягаю его в салазки...

Бабушка вяжет мне веру в сказку.
И бесконечен её клубок.

Бабушка вяжет....

Читает Андрей Ш.

ТАКОЕ ДОБРОЕ, ДОБРОЕ УТРО...
Светит солнышко с утра
На работу всем пора.
Просыпайся сей же час,
А не то получишь в глаз...

Какой идиотский текст и препротивный голос. Что это было?
Ааааа... Это же я вчера вечером придумала, спела "околозаборной сопраной", записала на диктофон и поставила эту ерунду на будильник. Заткнись ты, изверг мобильный! Встаю. Только ещё пять мину....
Проспала! На работу опаздываю!
Так. Без паники. Кофе отменяется. Умываться. Чистить зубы... Ччччёрррт! Какой идиот в стаканчик для зубной пасты засунул крем для ног?! Какой... Сама и засунула. Кот бы до такого не додумался. Отплёвываемся, надеясь, что зубы от этой чистки не выпадут. И почти не противно. Привкус ментола и ещё какой-то гадости. Тьфу...
Не проспала бы, только сон снился интересный. Будто летала я по квартире в ванне, вроде гоголевской Панночки. За котом гонялась. Он шарахался, а я смеялась и "ууууууу" завывала. Странный сон...
Натягиваем брюки. Хватаем сумку и - бегом на остановку. Маршрутка! Может успею. Бежать как-то неудобно. Некомфортно как-то. Ещё что ли потолстела за ночь? Угу... Кого вчера вечером внутренний голос уговаривал: "Да какие в блинчике с вареньем калории? Одни сплошные витамины." Послушалась вражину? Вот и раздуло теперь... с витаминов.
"Погоня,
погоня,
погоня,
погоня
в горячеееей кровииии..."
Фиг тебе "в горячей крови". Ушла маршрутка. Без меня. Ладно, подожду. Всё равно уже опоздала.
Народ что-то поглядывает. Всегда знала, что у меня харизма. И не захочешь - посмотришь.
Ну да... причесать-то харизму свою забыла. Вот и смотрят.
Ничего страшного. Это у меня, может, прическа такая специальная. Не "Чёртзнаетгдевалялась", а "Художественныйбеспорядок". Модно и креативно.
Так. Надо снисходительно на всех посмотреть, типа: "Ничего вы в современных причёсках не понимаете" и независимо сунуть руки в карманы.
Карманы... Куда карманы-то делись?!
Стоп. Рассуждаем логически. Пришли ночью воры и подменили мне брюки? Брюки, вроде, мои... только без карманов. Воры отпороли карманы? Да зачем ворам карманы-то? На заплатку что ли?
"А я сошла с ума, а я сошла с ума... Какая досада."
Ладно. Карманы потом разъясним. Может, это обыкновенный полтергейст. А сейчас есть дело поважнее - в маршрутку себя с витаминами впихнуть.
Уффф... Вроде, выбралась из этой консервной банки без потерь. А карманы, наверное вчера в маршрутке и оторвались. Не заметила просто.
Нормальная женщина спешит на работу...
А карманы потом нашлись. Сзади. Брюки-то я задом наперёд надела.
Опаздывала просто.

На
Игрок Алекса Фо

***
Что ж никто не убрал табуретку, верёвку и мыло...
Перегаром воняет. Хлебной корочкой давится мышь.
Доброй ночи. Не вздрагивай так. Я всего лишь приснилась.
Ты совсем счеловечился. Пьёшь. По-мужицки храпишь.

Что ж таких неокрепших хранителей нам посылают?
Слишком опыта мало и нектар на губах не обсох.
Может, снится тебе, как лечу я фанерой над раем
Под ухмылку чертей: " Не сберёг подопечную, лох!"

Что трясёшься? Замёрз? Дай-ка я подоткну одеяло.
Стали серыми крылья? Недовольно нахмурился бог?
Перемелется всё. Я же там, на допросе, сказала:
Что сама виновата, а ты - охрененно берёг.

Ну прощай, недотёпа. Поди, заждались в преисподней.
Скоро выглянет солнце из-за тусклых невысохших крыш...
Слышь, не мякни. Прорвёмся. В суде говорили сегодня -
Отпускают из пекла, когда за грехи отсидишь.

Свербит до донышка до самого:
«Ты б погостил подольше, сын».
Я думал – вечны папа с мамою,
а оказалось – я один.

Там, наверху, грехи посчитаны
не снисходительно ничуть.
И на коленку, вдрызг разбитую,
мне больше некому подуть.

Отец не скажет: «Хватит сырости!
Ты должен стоек быть и смел».
Я так хотел скорее вырасти.
А оказалось – постарел.

На что б минутку детства выменять,
просить: «...еси на небеси,
от одиночества спаси меня...
от одиночества спаси».

Словно хляби разверзлись господни -
Льёт безудержно с неба вода.
И деревья, оставшись в исподнем,
сиротливо дрожат от стыда.

Холода, пустота в целом мире.
Столб фонарный кряхтит на ветру.
Грустной тенью брожу по квартире -
дожидаюсь из школы сестру.

То в окно посмотрю с табурета,
то к двери подбегу... Никого.
Для неё берегу я конфету
(откусила два раза всего)

А она — ни к подругам, ни в гости,
ни в кино, ни с мальчишкой к реке —
дома ждёт её маленький хвостик,
полконфеты зажав в кулаке.

Слёзы женские дёшево стоят. Да и нет на рыдания сил.
У неё ребятишечек двое - близнецами Господь наградил.
Всяк в деревне соседке поможет, но не этой. Судачит бабьё:
Мол, не вышла для помощи рожей - от фашиста детишки её.

Жить непросто. На сердце короста - липкий стыд да удушливый страх.
А "подстилка" - клеймо до погоста...
Привязала верёвку в сенях.
Гробовое - платочек и кофту положила на угол стола.
Не оставят, пригреют мальцов-то. Где маманя? Была да сплыла.

"Боже святый, прости и помилуй"...
Тут соседка шагни за порог:
"Дверь-то настежь! Вся хата остыла.
Вот возьми-ка мучицы кулёк.
Что удумала! Глупая баба! В пекло к бесам сбежать от вины?
За войну, да за бабскую слабость сыновья расплатиться должны?

Поостынь ты, не бейся, кликуша. Чать отходчив народ. Не палач.
А тоща... на вот хлебца, покушай... ну поплачь, коли надо.
Поплачь"

Свои мечты в сырой подвал зарою,
на pur l'amour надежды хороня...
У гастронома встретила героя.
А может принца, только без коня.
Стоял, прижав к столбу свою сутулость.
Стекала кровь из шрамов боевых.
В груди внезапно сердце встрепенулось -
Пришла любовь... ударила под дых.

Он рассказал, что пострадавший в драке,
что ничего не помнит голова.
И защитил меня от злой собаки
породы жуткой - чихуахуа.
Сказал, что с детства обделён любовью
(мой честерфилд задумчиво куря),
Что сам - отменно крепкого здоровья,
и в предках были три богатыря...

Пылая страстью в гости пригласила,
пришила с брюк оторванный карман.
Чтоб поддержать его мужскую силу -
до часу ночи стряпала лагман
и остальные афродизиаки
(одна три года! Чтоб - наверняка) -
блины, котлеты, муссы, кулебяки
(пока в дому не кончилась мука)

Он, напитавшись, лёг под одеяло.
Шепнул, икая: "Я тебя люблю"
(ногами так изысканно воняло,
как камамбером или дором блю)...

Пропали даром пирожки с малиной.
Зазря скормила все мясные щи.
Не получилось песни либидиной.
Либиды нет, хоть с лупою ищи...
Молчит неделю женская природа
(сейчас ей точно лучше помолчать)
Пропал запас продуктов на полгода,
и ложки мельхиоровые, ммммать.

Пересчитав зубами все ступени
и о дверной косяк расквасив нос,
ушёл, бедняга, прямо на коленях
(но ложки, сволочь, всё-таки унёс)

Лети сладкоголосым соловьём
моё письмо (а не тащись обозом)
и донеси желание моё
до дедушки-волшебника Мороза.

Поведай старику мою беду,
рыдая в уши жалобной свирелью -
люблю я с детства жирную еду
и потому немножко сильно в теле.

Круглее шара стала, так сказать.
Не лезут сапоги - ношу обмотки.
Вчера сломала пятую кровать
и кошку придавила подбородком.

Послушай, дед, придумай, как помочь!
(иначе я с тебя живой не слезу)
Дай мне возможность смело жрать всю ночь
(и не толстеть !) пельмени с майонезом.

Старичок просыпается затемно, в три утра.
Неприкаянным призраком, маясь, по дому бродит,
дверцей шкафа скрипит, открывает на кухне кран.
И чего-то бурчит непрерывно. Молитвы, вроде.

То уронит тарелку. То выглянет на балкон.
Будто знает и ждёт.
Молодым неприятна старость.
Хуже редьки да хрена родным опостылел он.
Утешают себя, что недолго терпеть осталось...

Заалел горизонт, обрамляя земную твердь.
И неведомо правнучке спящей и внучке с мужем -
На заре по домам милосердная ходит смерть,
забирая себе стариков, никому не нужных.

Прощай, мон шер. Пришлась не ко двору.
Заканчиваю глупую игру.
Наивны только дети и собаки.
Я - полная кретинка? Может быть...
Так не мешай тихонько уходить.
Дверь отопри, не доводи до драки.
И не хватай меня за рукава.
Как понимать - "последние слова"?
Ты что - судья?
Боюсь, теперь не в силах
влачить и дальше бремя бытия,
в котором лишь твоё большое "Я",
а "я" моё - лишь мимо проходило.
Ты - супермачо, принц, атлант, герой!
Но, что-то я устала, дорогой,
быть пленницей восторженного транса.
Дай, уползу букашкой за порог...
Зачем ты, милый, на пороге лёг?
Пусти коленку, жертва мезальянса!
В подлунном мире каждому - своё.
Тебе - фанфары, бубен и копьё
(напутала я что-то с бубном, вроде).
Мне - сигарету, кофе, бутерброд.
Другую песню. Без фальшивых нот...
Рецепт борща оставлю на комоде.

Ромашки сникли и не пахнут розы.
В груди тесненье от грядущих бед -
с женой вчера, до судорог тверёзый,
я посетил приехавший балет.
Поди, есть в мире вещи и похуже.
Бурлит в крови негодованья ток.
Там, всё хозяйство вывеся наружу,
мужик скакал, ну прямо без порток!
Какой разврат узреть пришлось. О боги!
Пролился самогон - дрожит рука.
А баба таааак там задирала ноги
(на это, впрочем, я смотрел слегка)
Сегодня я и мой сосед Василий
(он тоже на балет ходил смотреть)
вершили суд и так постановили:
артистов не пущать в деревню впредь.
Иначе честь и скромность канут в Лету,
причёску с горя вымазав в золе.
Покуда ездют всякие балеты -
культуры нам не видеть на селе.

Бабка наша, тому три года, угодила под самосвал.
Месяц дед пролежал колодой. Оклемался, но сильно сдал.
Вовсе не был он нами брошен. Звали в город – не захотел.
Плакал и вспоминал про лошадь, что белее была, чем мел.
Мол, на лошади и подъехал к лучшей девке на всё село.
И не ждал он тогда успеха. Всё твердил потом: "Повезло!"
И певуньей была Наталья, и отменно варила щи
(слёзы медленно пропадали в лабиринте его морщин)
Не синицу словил, а счастье - поднебесного журавля…
.
Не наездишься к деду часто. За семь вёрст - хлебать киселя.
Если что – вон соседи рядом, не зверьё, поди, доглядят.
Много ль там одному-то надо. И хозяйство своё, и сад.
Денег слали немало тоже, не сказать, чтоб на хлеб да квас.
Дед недолго потом и прожил.
Схоронили его без нас.
.
Ни раскаяния, ни боли.
Только снится из года в год:
Лошадь белую тёмным полем
Старичок в поводу ведёт