Жил-был в одном лесу белый медведь. Звали ево Потап Михалыч, а почему он, хоть и белый, жил не на севере, как положено, так тут ответ беззатейливый: просто был хороший, добрый да с чистой совестью, да со светлой душой, потому и белый, а не что-то там. А жил по климату - где родился, там и пригодился. И даж со своим, сказать, чистым карахтером, зайцу не мог беду причинить, да что зайцу - пчеле. Потому и ел зачастую не совсем досыта, а что удавалось раздобыть витаминного да белкового почти все семье отдавал, кою любил без памяти. Была у нево падруга Настасья Филипповна, дама тож добрая, страстная, хучь и прыткая, ее он любил без памяти, называя за красу "венероятная моя", да сыночек Мишенька, во всем на папку с мамкой похожий, доброты небывалой, всю природу абажал, малышом с мухами в салочки играл, с жабами в "двенадцать палочек" азартился, с совой Эрикой в шахматы тужился состязаться.
Вот так все это было, честно.
А только не бывает тово, чтобы все в скаске ладно проворачивалось. На каком-то провороте невспременно зло на авансцен выступит. И, как вы напряглись от сих слов, не буду тянуть кота за правое ухо, ему ж больно, и повещу без утайки, что не столь уж далеко от дубровы, где жили медведи, обретался крестьянин Тарзан. И карахтеру он был прямо противуположного: зол, коварен, и не было для нево щастья выше, чем ближнему аль дальнему - это ему все равно - причинить стихийного бедствия, можно и до летательного исходу. Сучествовал он с жаной Агатой, женсчиной славной, да вот излишне тихой, сказать, засумароченной, да дочкой Машуткой. С Агатой жил, ну так, кто-то ш должен носки полировать, сапох гуталинить, еду варганить. Звал ее Агатой рогатой и не без некоей подкладки. С Машей не игрался ни во что, окромя, кахда в головушке бил калохоль, в преферанс ее разучивал и, коль она хде ошибнётся, прилупливал изрядно крапивой, чтобы как он вырожался, "лучше дошло". Агата только смотрела на это страдаючи, да только (это я специяльно два раза почти подряд "только" утвердил) слезопадом дом поливала. И вот я вам двух этих заглавных героев запротоколировал как они есть.
И случилося как-то, что однажды медведь Потап Михалыч по причине своей редкоземельной доброты долгое время не мог раздостать пропитанию для семьи. То есть для семьи он еще что-то притаранивал, малинки тама немного, медку от деревенского пасечника бочоночек (пасечник бочоночки свои баррельчиками называл), а на самопитание уже не хватало, и он похудел уже за две недели сильно, ну, не на полкило
но на граммов триста пиисят точно.
А тута как-то вышел на опуху дубровы и видит, что крестьянин Тарзан воссобирается моркву-плод сеять.
Насмелился, подошел к Тарзану и говорит:
- Слышь ты, Тарзан, по причине доброты реликтовой оголодал я до упору да и семью кормлю не до полного досытя. Давай помогу тебе в посадке морквы-плода, а тама поделимся по-братски: тебе три четвертки урожая, а мне - что уж останется.
А Тарзан ишь как взъястребел тот же мих, еще бы - такова возможность яркая доброе сучество омануть да в бедственное положение усугубить.
- Давай, дорогой, - отвечает, - завсехда готов другу помочь, из беды брата выручить. Только зачем уж так-то - три четвертки. Не, тута надо все по-честному. Давай-ка поровну урожай поделим: тебе, скажем, верхню часть, а я, уж ладно, возьму, что под низом, от солнечна свету подале.
Медведь отбрыкивается - нет, мол, не по-людски это, на это пойтить не могу. А только Тарзан убедительный был до невозможности ему противиться..
- Ну, ладно, - медведь грит, - коли так, и я в долгу не останусь, кохда чево жизненная невзгода какая, зови и примчу.
А крестьянин дальше гнет. Конечно, на таково добряка нарвался, как мимо пройти.
- Ты, - грит, - Михалыч, вот чаво. Я с остритом работать в настоящем не могу, мне дохтур лежать прописал. Окажи услугу, займись посадкой, вот я тебе сейчас инвентарю задам, а сам посплю, пока не выздоровлю.
А медведь и рад ему помочь.
- Я, - грит, - тебе и по дому помогу, коль чаво надо, а супружница твоя пущай только с тобой вожжается, ей сейчас ни до чево.
Тарзан и рад. Выдал медведю семена в необозримом количестве да компост велел брать не щадя, а сам в кровать и спит, а жане приказал ево обслуживать да все евонные прихоти сполнять.
Возится медведь Потап в огороде, потеет, с голодухи пахать легко ли? Агате жалко ево, да противу мужа пойти не высмеливается. И только Маша медведя сострадала деятельно - кохда погладит, кохда кваску принесет стакан, кохда медку, а то курина филе кусочек. А то и поговорят в минуты медвежьево отдыха. Полюбила она Потапа Михалыча, сказать, прикипела за считанные часы - родной-то отец с ней поди пожесточе общался.
Наконец, усадил медведь весь матерьял, от компоста дома отмылся да стал ждать. Долго ждал. Уже на 410 (четыреста десить!) граммов похудел. Вдрух телограмма от Тарзана:
- Преходи за долей. Твой Тарзан.
Обрадовался медведь. Взял мешки и - к крестьянину. Настасье Филипповне да Мишеньке говорит:
- Ну, скоро сыты будем по горло. Ждите меня. Вернусь.
Приходит к крестьянину на поле. А тот уже ждет.
- Ну. - грит, - отрывай свою верхнюю часть, а я уж чево осталось выковырию.
Набрал медведь ботвы много мешков, одолжил у Тарзана телегу с конём-горбунём (конь и правда больной был, крестьянин его в черном теле держал, ветренаров не призывал, в работе изнурял, вот и скривился конь, сгорбатился) и повез в лес, тихо радуясь.
Привозит. Думает, щас семья выбежит, на шею бросится, мол, папка с едой пришел. А только подруга его сердешная Настасья Филипповна была хоть и добрая, но вполне сообразительная, ее сообразиловки на троих хватало.
- Ну, и что я с этой лебедой делать буду? - спрашует. - Мы что, кролики какие? Надул тебя, Потап, крестьянин, язви ево в пупок да и тебя тоже.
А Потап в зло не верит, воз рожает:
- Да нет, Настасья Филипповна, как можно. Людям верить надо. Ошибся Тарзан просто. Ну, сам не знал, что от сих семян вырастет-получится. Не, я от нево требовать ниче не буду. И так, небось, переживает, что мне горе причинил.
Отпустил он коня-горбуня домой и непреклонно в кресло уселся.
Плюнула добрая Настасья Филипповна, Мишенька горючими слезами залился, и пошла у них жисть как ранее - в полунесыть-полупроголодь.
А крестьянин-то зло свое и жадность не избыл, отнюдь.
И опосля первой радости в связи с обманом стало ему жалко верхней части морквы-плода. "А с чево, - думает, - должен я этому животному ботву дарить? Она и мне в хозяйствии пригодится. Вона, кролики опять же, куры, коты, конь-горбунь, жена с дитем.
И стал он размышлять, как сию идею в реалити воплотить. И надумал.
Отписал в местный орган охраны авторских прав крестьян заявлению, что, мол, напал на ево урожай хищный медведь Потап да весь всход морквы-плода и покрал, и только с большим усилием ему удалось отбить нижнюю часть урожая, а верхнюю так Потап и увез к себе, где, видимо, ее можно застать и сейчас. А свидетелями прописал жену Агату да дочку Машеньку.
Агата поотнекивалась-поотнекивалась, что не хочет напраслину на Потапа взводить, да подписалась. А Машенька и помыслить не могла, чтобы на доброго медведя наклепать гадость, уж очень она ево полюбила за короткие часы знакомства. Схватила она в охапку свою небогатую, нештопанную одежу, пару кукол да ушкандыбила в соседнюю деревню, там как раз пустая изба стояла, с нее жильцы кохда-то в отпуск на море уехали да так и не вернулись.
Кароч, по Тарзанову заявлению явились к Потапу с обыском да ботву-то и разыскали, она копной во дворе лежала перед входом в дом. Медведя под белы рученьки да на суд. А что поделаешь? Улики не ниспровергнешь, Настасья Филипповна да Мишенька начали что-то в защиту трезвонить, плакать, их и не слушают, ботва-то вот она. И кароч, вынес приглашенный челевекообразный справедливый судья нагибон с острова С ума трах утвердикт, что присудить Потапа к сидению в течение трех лет в зависимости от поведения с возьмещением компенсации и морального ущерба крестьянину Тарзану в размере всей покраденной ботвы.
Настасья Филипповна от приговора чувства потеряла, только и сказала: "Потап, буду ждать", Мишенька на судью нагибона внимательно со слезами на глазах посмотрел, и на сем судебное действие финишировало.
Потапа снова под белы рученьки и - от куста к кусту, от ручья к ручью, от столба к столбу повели в дальний лес. Долго шли, наконец пришли, усадили на пень дубовый, приковали специяльной цепью и оставили так. И стал Потап сидеть. Никохда в жизни столько не сидел. А все ж зла ни на ково не питает, скорее себя винит. Все думает, что, мол, какой-то грех в жизни свершил и таперича платит по счетам. Мож, семью не призревал как положено, мож, об крестьянине ненароком все ж нехорошо подумал. А то вспомнил, что в младые годы гулял как-то в в лесе, подустал да неумышленно присел на маленький домик, развалив ево и сделав плохо жильцам, в число которых входили муха, комар, мышь и ежи с ними. В общем, сказать, старается понять.
А Тарзан, как Потапа увели, приходит с ружжом к Настасье Филипповне и Мишеньке и говорит, что, мол, жалко мне твово дружка, тоскливо, поди, в дальнем лесе сидеть и голодно, да еще с ево-то карахтером, и порешил я, Тарзан, отправить ему пакетик ботвы морквы-плода, что он у меня покрал, мол, жалость украшает человека. И еще там наговорил. Настасья Филипповна самочувств лишилась, на пол по стеночке сползла, а Мишенька таково внимательно, как он умел, на Тарзана сквозь слезы поглядел. Ну, постоял еще крестьянин, довольный саоей проказой, да пошел домой.
Но это так, мелочь, а медведю на третьем годе сидеть невмочь стало, слабнет, ревет угасающим голосом на весь ближайший окрест. И если п за примерное поведение не сминусили ему срок на две недели, нихто не скажет, что бы с ним приключивши. Однак, сминусили - пришли да объявили, что, мол, свободен, больше так не делай, пиши письма. И ушли. А цепи не сняли, энто в сумму приговора не входило, там свой тариф был.
И вот тут что-то приключилось в медведе, какие-то от гневодавания силы в груди необъятные очнулись. Напряхся он, натружинился да цепи одним движем и разорвал. Ну, остались обрывки на передних и задних лапах, но итти не мешали. Идет медведь домой, цепями звенит до горизонта. Как стал подходить к родным местам, знакомые попадаться стали - люди, живность. И все лыбятся приветливо:
- Здрасьте, Поэтап Михалыч, с высвобождением от сидения!
- Поклон вам, Поэтап Михалыч, давайте-ка остаточки цепей сымем.
И так и пошло - Поэтап и Поэтап.
Ну, от сымания цепей Поэтап отказался, ему даж нравиться стало, что его трезвон за большие веси слышен, а так со всеми приветлив и добер был. И на крестьянина обиды почти не держал, хоть что-то и подступало.
А Тарзан, хоть и почитал медведя за дурака, а все чево-то накануне в груди протоколило. Порешил на всяк случай упрятаться в финской бане да Агате велел всем сказывать, бутто он снова остритом захворал да на воды излечиваться маршанул.
Поэтап приходит домой - глядь, Настасья Филипповна в веночке, с косой, глазами сияет, любовь лучит, "Санта-Лючию" выводит, Мишенька с высохшими слезками улыбается щасливо, но все ж за шкап прячется, ну, ясное дело, подотвык от папки. И Машенька с ними с букетом ромашек, кричит "ура", а на столе все скромно, да вкусно - отбивная, пироги, густёрка из местной речки, грибки, орехи, все проче.
Расцеловался со всеми Поэтап, всех к сердцу прижал.
А Машенька говорит:
- Я тебя за папку теперь признавать буду, а Настасьюшку Филипповну - за маму названную. Охота мне в заподлинной семье пожить, с любовью.
Обнала Поэтапа, поцеловала. И - о чудо необыкновенное! - стала с медведя шерсть клоками облетать, хвост отпал, а тама раз! - и на двух задних лапах утвердился, и лицо осмысленное сделалось, правда вот доброты из нево чуток поубавилось, но совсем миллиметрово. А там и с медведицей то же чудо совершилось и с Мишенькой. Вот щастье-то!
А меж тем в финской бане у крестьянина обратный процесс пошел. Шерсть на нем появилась, ну и прочи медвежьи признаки. Правда, злости, глядя по виду, не уменьшилось. Заревел он благим и иным матом и в дальние просторы на четвереньках умчался.
Жена ево Агата погоревала, после порадовалась и - к доче. "Давай, - грит, - вместе жизни мыкать, таперича, как бати не стало, нам, может, и хорошо будет".
Да Маша отказала.
- Нет, - грит, - слишком тяжел, сказать, груз вспоминаний, пока не сдюжу перемочь. Ты иди живи, а что дале - время покажет.
Порыдала Агата, да что тута воз рожать. Уехала в город, человека хорошего встретила - контролера автобусного, принципиального, справедливого, неуступчивого.. Поженились. А как он по инвалидности на пенсию спрыгнул, переехали в старое Агатино жилье да зажили на природе. И Машенька к ним захаживать стала, даж на зимние каникулы визитировала. И Поэтап с Настасьей Филипповной нет-нет да зайдут.
Поэтап-то все ж потверже стал, хоть и добер. Ну да Настасья только радость казала по данному поводу. С питанием и прочей защитой получше стало.
- Ты, - говорила, - таперича мужчина в самый раз, в самом расцвете сил, лучше и не надо. А то легко ли с ангелом жить?
Поэтап ее понимал, но грустил инохда.
