"Все кругом психи, все. А тот, кто считает, что он не псих, псих вдвойне,
потому что занимается самой сумасшедшей штукой в мире — отрицает, что псих."
Майкл Фассбендер

Снуют встревоженно трамваи,
Навроде мелкого зверья.
И я трамваи понимаю,
Поскольку сам встревожен я.

Сную с утра со всеми вместе,
В руке авоська, как сума.
И я в нее пихаю вести -
О том, что мир сошел с ума.

Авось они - макулатура,
Что можно просто сдать в утиль,
И с выручкой, что на смех курам,
В ликеро-водочный пойти.

А после тоже посмеяться -
Не все же слушать хохот кур.
Прикольно, друг! Смеемся, братцы! -
Война ушла на перекур.

И там на этом перекуре
У ней случился в легких рак.
И все, кранты набитой дуре!
Да будет свет! Да сгинет мрак!..

И очень хочется - до дрожи,
Чтоб все оно так и сбылось.
Но вижу, божий день итожа -
Надежда только на авось...

"Ахиллесова пята нередко укрыта в голове."
Александр (Лешек) Кумор

В Нью-Йорке или в Петербурге, в Париже или же в Перми -
Мы все по жизни драматурги, которых - хлебом не корми,
А дай такое «затаганить», чтоб сел на задницу Бродвей!
Чтоб и медведи, и цыгане, и лица, полные бровей…
И чтоб «война в Крыму» на сцене и все, как водится, в дыму.
Иначе зритель не оценит, иначе люди не поймут.
Иначе мало пылу с жаром. А коли пить, так уж до дна!
«Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва французу отдана?!..»

Чтоб горечь ихний брат изведал, а наш - от радости балдел,
Мы от забора до обеда в потоке слов и куче дел.
Даешь побольше декораций! Эффекты яркие даешь!
А смыслом общим заниматься нам недосуг, ядрена вошь!
И вошь, которая ядрена, смекает вдруг, что здесь не тут,
Когда слепых актеров дроны лучами лазерными жгут.
Дрожат от хохота кулисы с картинками каких-то шахт,
И мы готовы с чертом лысым от счастья пить на брудершафт.

А пьеса близится к развязке, хоть мрак густой покрыл конец.
Зачем-то все надели каски, и волки косят под овец.
Смущают реплики местами, но бодрость духа правит пир,
И пусть в могиле мавром станет от черной зависти Шекспир!
«Играют волны, ветер свищет» в судейский фирменный свисток.
Пожарища и пепелища запомнит зритель лет на сто...

Под занавес убойной пьесы, не зная, кто они и где,
Идут в атаку ахиллесы, на пятки головы надев.

Жертва семейных распрей и склок,
Жил под кроватью синий носок.
Но не хватало жизненных сил,
Кто-то до дырок ткань износил.

Знал он когда-то лучшие дни -
С другом на полке жили они.
Не было этой серой тоски,
Парой счастливой были носки.

Но наступила ночь перемен:
Синему светит тусклость и тлен.
Носом дырявым грустно поник:
Где-то утерян синий двойник -

То ли на пляже, то ли в саду.
Кто же накликал эту беду?
Люди забыли в серой пыли.
Может, искали, но не нашли.

Трудно живется старым вещам -
Некому вовсе их навещать…
Только накрыла, будто бы снег,
Синяя птица как-то во сне.

Смотрит с надеждой новой вокруг.
Вдруг из ботинка вылезет друг.
Кто-то наденет сразу двоих -
И сочинится радужный стих.

Четыре черненьких чумазеньких чертенка
Чертили как-то что-то типа чертежа.
Но только рвется непременно там, где тонко,
И это ясно даже в Африке ежам.

Пыхтели, черти, от восхода до заката,
Ни на чуток не покладая черных рук.
И в белом ватмане, что так похож на вату,
Протерли к ночи очень черную дыру.

И в ту дыру они залезли – явно, сдуру.
Видать, ни разу не видали черных дыр.
А кто кого подбил на эту авантюру –
До сей поры узнать не может адский мир.

Чертенок первый был сперва подозреваем,
Хотя второй - такой же точно радикал,
И третий слыл неисправимым разгильдяем,
Да и четвертый от друзей не отставал.

Пропали без вести шальные малолетки,
Хотя искал их лично Аццкий Сотона.
Метался, бедный, разъяренным тигром в клетке
И видел свет отнюдь не в радужных тонах...

На том примере, невзначай отдельно взятом,
Понятно станет сразу всем, кто не дурак:
Не лазьте в дыры, даже если вы чертята!
Иначе выйдет черт те что и черт те как.

У этой басни соли нет и нет морали.
Она - про год, что внеурочно високосен.
И про кукушек, что в лесах бесстыже врали,
Когда сулили уйму лет, а также вёсен.

Когда на деле мне в глаза катили зимы,
Как будто волны на забытый богом берег.
И наступала темнота неотразимо
И, зеленея от тоски, ломилась в двери.

А я берёг на черный день чекушку белой,
Поскольку чуял, что подлец не за горами.
И станет впору удавиться, грешным делом,
Залезть на стенку и застыть в портретной раме...

И он пришел, похож на негра цветом кожи.
На этом фоне очень просто стать расистом.
Он весь наличный позитив на ноль помножил,
По счетам щелкнув пальцем грязным и мясистым.

Подвел итог моим шатаниям, разброду
И всем делам, что и хотел бы, да не сделал,
Моим полетам по закону бутерброда -
Фасадом вниз, круша паркет бескрылым телом.

И я налил ему стакан – не пить же соло.
Потом, пока дрова в камине догорали,
Мы с ним дошли до ручки с точкой и рассола…
Хоть в этой басне соли нет. И нет морали.

Он родился, и рос, и однажды, естественно, вырос.
Бедокурил, курил, выпивал и запоем любил.
Но интимный вопрос был вопросом «вороны и сыра»
И мостов без перил в ледоход на весенней Оби.

Не сложилась семья, а в дальнейшем - и все остальное.
Не заладилась жизнь, безответной любовью полна.
На круги не своя он приплыл незадачливым Ноем,
А его миражи унесла восвояси волна.

Ничего не сберег, в багаже - черепки да осколки,
Ибо тонущий сам вряд ли что-то способен спасти.
Нищета - не порок, но отменная гадость, поскольку
Все твои паруса умещает в иссохшей горсти..

Лай шакалий и вой, по соседству и на горизонте,
Дополнял перезвон повсеместных вериг и удил…
Только звали его отродясь Пантелей, а не Понтий,
И поэтому он никого никогда не судил.

Просто жил не тужа, невзирая на дрязги и склоки,
Кто бы ни попросил, мог рубашку последнюю снять.
Прибегал на пожар – на любой, даже очень далекий,
Выбиваясь из сил идиоту Сизифу под стать.

Внутрирёберный бес подсобил докатиться до точки.
Опустился нагим Пантелей на могильное дно…
И смотрели с небес в неизбывной тоске ангелочки,
Понимая, что им пантелейно прожить не дано.

---
Пантелей – (греч.) всемилостивый

Подслеповат. Берут свое подспудно годы
На фоне вечной темноты с дождем и градом.
И непрерывно треплет нервы непогода,
И обеспечен ревматизм - с доставкой на дом.

Взамен соседей и друзей - ватаги чаек,
Что заполняют по утрам пустое небо.
Они в усталом старике души не чают,
Хоть факт наличия души доказан не был.

В его глазу рассвет и тот с опаской брезжит -
А вдруг волна опять начнет смертельный номер?..
За ним смотрел немало лет один приезжий,
Но как-то вымок, захворал и вскоре помер.

Они дружили и делили кров ночами.
Тому свидетель вездесущий Иегова.
Теперь - как перст, но есть надежда, что начальник
Рассмотрит дело и пришлет кого другого.

Ну а пока что с ним живут вода и стужа.
А день за днем, за ночью ночь - в туман уходят.
По всем приметам дальше будет только хуже
На самой мрачной и оскаленной из родин.

А так хотелось и разбега, и полета,
Чтоб эту жизнь и этот мир прожить иначе.
И не стоять как истукан… Но должен кто-то
Заблудшим душам и судам во тьме маячить.

А счастье было так возможно - путем прогулок при луне
И прочих средств, ведущих к цели соединения сердец.
Но кто-то истово безбожный приделал вдруг приставку не-,
И мы с тобой не уцелели, в дороге выдохшись вконец.

Теперь коварных виноватых не сыщешь даже днем с огнем.
И дело будет не раскрыто - ввиду отсутствия улик.
Амур нахохлился пернато: хоть верный лук еще при нем,
Колчан - разбитое корыто, где стрел осталось с гулькин пшик.

Крылатых тех боеприпасов недопоставил фронту тыл,
И орды вражеские вторглись под видом кучи рваных туч.
Спектакль итоговый некассов, сюжет затасканный постыл:
Где были страсти и восторги - тоски раскрошенный сургуч.

На всех наличных перекрестках висят сплошные «кирпичи» –
Прохода нет озябшим душам, уставшим в поисках тепла.
В глазах прохожих - будто блестки, видать, от смеха без причин.
Но звук уже намного глуше, поскольку сдан по смеху план.

Темно и сыро - словно в склепе, и горлу тесно - как в петле.
Бомжей бесхвостых и хвостатых уже невидимо в ночи...
В сухом остатке - только пепел, сплошной летально легкий тлен.
Но дождь и тот, сухой остаток на днях изрядно подмочил.

Первоисточник вдохновения:

Невесомость
© Елена Шилова

Голуби в лужах, трещинки на коре,
Руки, насквозь промёрзшие без перчаток...
Снова дышу на пальцы – слегка согреть,
Чтоб продолжать тебе на бегу печатать,
Слать цифровой и буквенный белый шум
В синюю даль, в космически-тёмный вечер.
Ангелы там читают, что я пишу,
И, загрустив, вздыхают по-человечьи.

Город купает скверы в слепом дожде,
Нежно смывая шлейф прошлогодней гари.
Вечность назад, в такой же апрельский день,
В небо навстречу солнцу взлетел Гагарин.
Атомный век, привыкший людей сминать,
Сдался тогда – с весной разговор особый.
...Знаешь, я тоже чуточку космонавт,
Без подготовки рухнувший в невесомость.

Если мечта зовёт, отвечаешь «да»:
Сделанный выбор сложно назвать ошибкой.
Мне остаётся только любить и ждать,
Ноющий страх скрывать под бронёй обшивки.
Я всё пишу, и время бежит вперёд,
Кроны спешит одеть в молодую зелень...

Главное для ракеты – успешный взлёт,
Мне же важней тебя возвратить на Землю.

Пародия:

Свобода творчества

Руки насквозь промерзли, но не беда.
Чуть подышу - оттают наполовину.
Если мечта зовет, отвечаю «да»
И посылаю в космос стихов лавину.
Только не гнутся пальцы. В итоге – бред
В сивую даль толкаю одним копытом.
Ангелы в шоке - им-то спасенья нет
В космосе, настежь виршам моим открытом.

Город глаза зажмурил - мол, ни при чем.
Я ж добавляю пафоса в стих картинно.
Юра Гагарин, зябко пожав плечом,
Крестится, бедный - робко и беспартийно.
Атомной рифмой режу озонный слой -
Жженые люди множатся на газонах.
Знаешь, а я по жизни отнюдь не злой.
Так почему же чую, что светит зона?

А у присяжных в лицах одна вражда.
Камень нагрудный - как за броней обшивки.
Эти, наверно, могут и вышку дать.
И совершить ужаснейшую ошибку.
Я ж эффективней тысячи хиросим -
Резко снижаю плотность людского рода...

Пусть для ракеты главное – керосин,
А для творца главнее-таки свобода!

Первоисточник вдохновения:

Оксения, невидящий и малым-мало
©Георгий Волжанин

Оксении завтра плясать и петь
под бубен слепого деда.
Устала, уснула, струится медь
волос очагом согретых,

белее февральских ночных снегов
лицо на оленьей шкуре.
но — чу! осторожная, босиком
выходит. Под звёздной дурью

цветные шептания, зовом рта
божественен гуовс-сахас:
вибрирует чудных небес гортань,
её не унять до завтра;

сжимать и растягивать, вдаль тянуть
дразнящий, манящий, зимний
магический отсвет полярных лун
ему, - лишь ему по силам.

Наутро приедет малым-мало —
так дедушка кличет сына.
Мотор тёплый сон звуковой иглой
пронзит, сплюнет гарь бензина.

Чуть позже уважит родню шаман,
ударит в звенящий бубен.
Оксения спляшет — что им желать
в краю, где сыскать не трудно
раздолье метелей, ветров...
В мороз —
здесь видно семь океанов...

Секрет атмосферных явлений прост:
где любят — там свет сияет...



Пародия:

В небесах с бриллиантами

А Ксении нонче не по себе –
надысь настучали в бубен.
Подружек реально попутал бес
на танцах в районном клубе.

Белее февральских снегов вдвойне
лицо - при такой же шкуре.
Такое бывает лишь на войне,
а также - когда под дурью.

Цветные шептания зевом рта,
раскрытого сикось-накось.
Вибрирует что-то за ним гортань,
а что - догадайся, на-кась!

А небо размером с овчинку, мля,
рассвет и далек, и кроток.
И хочет уйти из-под ног земля -
устала носить наркотов.

Наутро разрежет ночную мглу
ревущая неотложка,
и станут совать не туда иглу
и скармливать деготь ложкой.

А позже придет навестить родня,
погладит звенящий бубен,
поведает сплетни на злобу дня,
но звук будет тих и трубен.
Медсестры измерят и вес, и рост -
рутина у них такая…

Секрет бриллиантовых глюков прост:
уколешься – и сверкает!

Я в князи из грязи стремился и рвался из клетки на волю.
И с пыльных скрижалей соскабливал истины все до одной.
Но рваные связи рождали под сердцем фантомные боли,
И те отражались тройным рикошетом от клетки грудной.

Я смазывал йодом побитые ребра, чтоб сильно не ныли,
И спирт принимал, чтобы горькому горю помочь изнутри.
Я жаждал свободы по-птичьему страстно, но страсти иные
Сулил мне финал незатейливой пьесы – душевный артрит.

Казалось в начале, что вырваться будет двухпальцево просто.
Желанный мираж беспредельных небес разливался окрест.
Но все увенчали дешевый костюмчик и ящик по росту,
И траурный марш исполняет исправно наемный оркестр.

Махнули не глядя его музыканты диез на бемоль, и
Усталым стаккато проходит по залу процессия нот...
Могильной ограде придется по нраву иллюзия воли,
И глупым пернатым в конечном итоге летально свезет.

первоисточник вдохновения:

Сказка странствий
©Ариадна Родосаф

Мне бы в городе новом родиться и вырасти –
раза три, чтоб судьбу не гневить. Или пять – в
нищете, несвободе и сирости. Или десять – чтоб
гнёзда не вить.

Мне бы в лица вглядеться, врасти в декуманусы,
в их бурлящий войти кровоток. Городские
ворота, их осы и анусы*, миновать, преумножив
итог.

Я бы в ночь по Неаполю с воем и грохотом на
потрепанной Веспе неслась и бродила в
Венеции сумрачным доктором, о победе над
мором молясь.

Я любила бы Рим – пусть в развалинах с кошками
ночевать доводилось не раз. И прожорливых
чаек кормила бы крошками в Бари, с лодок,
танцующих вальс.

А на Корфу я в море ходила б на каике, три
собаки бессменно со мной. Я бы видела ясно:
все трое – прозаики, да и я-то – поэт никакой.

В Портофино бомонд, поводя ягодицами,
намекал бы на признаки чувств. И на острове
Лесбос мне тоже родиться бы – я б открыла там
школу искусств.

Неотступно зовёт за собой неизвестное. Словно
псы, что пускаются в путь, я какое-то место ищу
поднебесное, где смогла бы потом отдохнуть…

* Os (лат.) – рот, вход; anus (лат.) – анальное отверстие, выход.



Пародия:

Ягодичные страдания, или Жажда приключений

Я родился и вырос в деревне неправильной,
но особо богов не гневил,
первосортным навозом поля по окраинам
удобряя при помощи вил.

Мне бы в новых штиблетах пройтись декуманусом,
где повсюду светло и бело.
Только боссы дорожные - ос бы им в анусы! -
игнорируют наше село.

Ух, как я б рассекал на Феррари в Неаполе,
полон планов и творческих сил!..
Только вновь выезжаю на тракторе нА поле -
лебеду вместо бабок косить.

Я бы мог написать и поэмы, и повести
Как знаток люксембургских женев.
Я бы римлян любил - без зазрения совести
при живой и здоровой жене.

И на Корфу рутинно ходил бы по пятницам -
на трехпалубной яхте один.
Я б такие бермуды напялил на задницу -
весь Марсель бы с ума посходил!..

Но пока что не светят в упор заграницы мне
с ихней лесбосской школой искусств -
зоотехник Иван, поводя ягодицами,
намекает на признаки чувств.

Неотступно зовет за собой за околицу,
манит исподволь крепкой рукой…
Задом чую, придется с ним ближе знакомиться -
Все равно я поэт никакой.

Сушись, весло мое, сушись
В чуланной тишине.
Хоть смысл и цели не ясны
Ни разу – знаю сам.
Вода стекает … или жизнь,
Приснившаяся мне,
На фоне ветреной весны,
Влюбленной в паруса.

Своим условным задом к ней,
Висит дамоклов меч
Болезней всяческих и всех,
Известных докторам…
Нас было много на челне
С толпой нетрезвых мечт,
И вдаль летел развязный смех,
Забыв про стыд и срам.

И в ту же лакомую даль
Стремился экипаж,
Летально морем заражен,
Презрев ночной покой.
И было нам ни сил не жаль,
Ни будущих пропаж.
Мы бодро лезли на рожон,
Не ведая на кой…

Давно окончен этот бал,
Что был похож на цирк.
Ошибки юности учла
И ниже стала высь.
Стерев соленый пот со лба,
Пора отдать концы.
И все ж, покуда цел чулан,
Сушись, весло, сушись…

Слон - и в Африке слон, воплощение силы и массы.
Пусть из тысяч зверей флегматичней его не найти,
Если думаешь, он в результате - ни рыба ни мясо,
Передумай скорей, до нечаянной встречи в пути.

Ибо эта гора очень даже идет к Магомету.
Если, часом, решил пошуметь на просторах саванн,
Ночью или с утра, огребешь в полной мере за это,
В наступившей тиши позабыв и талмуд, и коран…

Я с потешным слоном провожал до околицы детство.
Прислонялся вовсю, представляя, что я – это он.
Мой тотемный бином был и целью, и праведным средством,
Чтоб итоговый сюр превратился в надежный заслон -

От крадущихся бед, от шакалов и шавок скулящих,
От настырных гиен, что на части порвать норовят,
Чтобы бедам в ответ не сыграть преждевременно в ящик
И на годы в обмен не копить неподъемных утрат.

Но - не вышел кишкой, да и кожа тонка, однозначно.
Констатирую сам, что ни разу слоном не слыву.
Только снится покой - в окружении злого со злачным,
Где по местным лесам старым зайцем скачу наяву.

Я - ничто и нигде, хоть растрачены начисто силы.
Бледно-рожевый вид – налицо, без понтов и прикрас.
И по зыбкой воде пишут повесть дрожащие вилы,
Ну а та норовит уложиться в короткий рассказ.

Солнце-бродяга штурмует закрытые шторы,
Ночь напролет в беспросветных местах проторчав,
И зазывает в сообщники ветер, который
Бодро чихвостит уткнувшийся в море причал.

А на подходе уже седовласые волны.
Щеки надули, шипя на встревоженных птиц.
Те же в ответ норовят оторваться по полной,
В воду за рыбой стремительно падая ниц.

Сон уходящий уносит земные печали,
Новости, радость сулящие, ждут впереди.
Утро случилось стихийно на старом причале,
Гидрометцентр об этом не предупредив.

Ребята, если честно, вы попали,
Пойдя в недобрый путь в недобрый час,
Из всех возможных в космосе реалий -
Наверно, спьяну – выбрав-таки нас.

Народ у вас, по-видимому, мелкий -
На блюдце умещается толпень.
Но каждый явно не в своей тарелке
И хочет сделать ноги - ясен пень.

Зато у нас в плечах косая сажень.
Такая ж точно - ниже, в животе.
К тому же каждый чуточку продажен
И на других чихать вовсю хотел.

Над нами здравый смысл ничуть не властен,
Мы с ним давно разделались шутя.
Мы даже ближним рвем нещадно пасти,
Не говоря про инопланетян.

У вас, похоже, ушки на макушке,
А мы с утра уже не с той ноги
И, как сказал однажды Саша Пушкин,
Грозить готовы шведам и другим.

И ни один наличный местный житель
Не может жить, соседу не грубя.
Нет, вы, конечно, это … проходите,
Ну, а потом - пеняйте на себя!!!

Дорогие иноверцы!

Отворяйте срочно дверцу и без страха выходите из потемок НЛО. Мы вас хлебом с солью встретим - здесь у нас не шутят с этим, ибо в местном общепите гость без соли – западло.

Психология? Простая. Мы все больше ходим стаей. В стае как-то безопасней и значительно теплей. И сто лет не надо лоций. Если ж кто-то отобьется, вмиг его звезда погаснет в море крови и соплей. Тот, кто выкинет коленце и подастся в отщепенцы, не дотянет до обеда, от забора стартовав. Если вдруг свободен духом, то с удачей будет глухо, и желанная победа улыбнется черта с два.

Только скопом, только разом вскипятить возможно разум, мир неправильный разрушить и направить реки вспять, а потом, настроив лиру, сотворить себе кумира. Наши творческие души Вам, пришельцам, не понять. Правым делом "озадачен" дружный строй сердец собачьих, где любой доволен ролью и почел ее за честь…

Погодите же! Куда вы?! Мы ж не волки, не удавы - даже с хлебом, даже с солью мы гостей не станем есть.

Залетные скитальцы звездных троп!
Я вам пишу, поскольку не увижу.
Давненько ждет меня мой черный гроб,
И с каждым днем такой же холмик ближе.

Под тем холмом истлеет серый прах,
И даже кости в пепел превратятся,
И станет впредь витать в иных мирах
Мятежный дух картинных провокаций.

Я вас так ждал! А вы никак не шли,
Вернее, на тарелках не летели.
Безвкусным был бесцветных дней шашлык -
До тошноты в моем голодном теле.

Я жадно пил дожди по четвергам,
И на горе гонял немого рака.
Но буйство красок напрочь отвергал,
И все вокруг покрыто было мраком.

Зато висит в музее полотно -
Не зря я столько сил и средств потратил.
На свете черных дыр полным-полно,
Но лишь одна из них черна в квадрате.

Жильцы никем не виданных планет!
Пусть будет вам уютно в нашем доме.
Однажды все и вся сойдет на нет
И навсегда, моей картины кроме.

В картине этой - ваш дырявый мир.
Я тоже ваш.
С приветом,
Казимир.

Прости-прощай, сынок, не помни зла
И не держи, хотя держать и нечем.
Ведь что ты есть отныне? Лишь зола
Без признаков первичных человечьих.

Ни ног, ни рук, ни пят, ни головы,
В которой зло могло бы поселиться,
Что б там цвести и пахнуть, но увы -
Черед цвести венкам и скорбным лицам.

Я твой портрет посмертный написал
И рамочку покрыл столярным лаком.
И вот теперь сижу, не зная сам,
Что делать мне - смеяться или плакать.

Смеяться стану – скажут, идиот,
Просел чердак и крышу ветром сдуло.
И первый встречный сразу надает
По чердаку поленом или стулом.

И плакать тоже как бы не резон -
Пролито молоко под хвост кошачий.
Мне светит тусклый свет далеких зон,
Где буду я и день и ночь ишачить.

Всему виной мое двойное дно,
Которое тебя в ночи украло
И печку растопило заодно…
Прости-прощай, сынок!

Твой Папа Карло.

Источник вдохновения:

"Астролог"

Валерий Брюсов

Звездное небо плывет надо мной.
Чистым сияньем сверкают планеты.

Вкруг меня движется сумрак ночной…
Тени ли мертвые светом согреты?
Вот проступают телесней, ясней
Твердые бедра и полные плечи,
Смотрят глаза из-под черных кудрей…
Сдержанный хохот, чуть слышные речи.
Вот обозначился белый хребет,
Груди повисли, согнулись колени…

В небе холодном мерцанье планет,
В небе порядок кругов и движений…

Пародия:

Алколог

Звездное небо плывет надо мной.
Образ луны бледнолице двоится.

Вроде хотели всего по одной
Выпить с получки соседские лица…
Вот проступают телесней, ясней
Бедра и плечи случайной прохожей.
Только, намерившись сблизиться с ней,
Я огребаю по полной, по роже.
Боль отдает рикошетом в хребет,
Сыплются звезды из глаз на закате…

В небе мерцающем пляски планет…
Так, на сегодня, наверное, хватит.

Чеканной поступью солдата,
Который пленных не берет,
Прошел две тысячи двадцатый,
Не в меру високосный год.

Рука бойца косить устала,
Изрядно жизней накосив,
Но зверь из белого металла
Все так же дьявольски крысив.

Шустра крысиная головка –
И, будто в дождь грибной грибы,
Растут людские мышеловки,
Что так похожи на гробы.

Виски испачкал пепел серый,
Кося под изморозь седин.
Как верный признак высшей меры
Прерывист гулкий стук в груди.

Былую веру в перемены
Накрыл тяжелый медный таз,
И ржой ползет по трубам венным
Вполне логичный метастаз.

Рукой подать до крайней даты,
А с ней и отпуска - в расход,
В сопровождении солдата,
Который пленных не берет.

Илья Ильич опочивает
И снова видит сон – про жизнь.
На небе тучка кучевая
Кочует – к северу, кажись.

За ней стрижи стремглав стремятся,
Потом стремглав летят назад.
И кроны пышные акаций
Наводят тень на старый сад.

Мохнатый шмель цветок целует -
Пыльцой наполненный кувшин.
И шебуршат напропалую
У ног древесных мураши.

А где-то Ольга недалече,
Цветку подобная сама.
Она придет сюда под вечер,
Сводя решительно с ума

Беспечной легкостью беседы,
Изгибами изящных рук.
И, будто опия отведав,
Илья Ильич захочет вдруг

Откинуть полог паутинный
И жить начать, исполнен сил…

Но не судьба – Захар, скотина,
Не разбудил.

«Большую часть её Бремени составляют четыре исполинских слона,
на чьих широких, загорелых под светом звёзд спинах покоится диск Плоского мира.»
©Терри Пратчетт. Цвет волшебства

Слоны походный марш играли, а их подножие - ползло.
И сонмы страннейших реалий рождались выдумкам назло.
Горели избы, мчались бабы, коней намыленных ловя,
И повсеместные ухабы привычно гробили славян.

Татары шли повально в гости, на приглашения плюя,
Пока хозяева со злости кидали в них кебаб «люля».
Ввиду коварности евреев вода из кранов не текла,
И в исхудавших батареях ни капли не было тепла.

А в это время хатой сбоку дымился энный карабах.
Бурлил базар – за око в око и в зуб за зуб, а то и в пах.
Слова правителей с экрана струились, праведно жестки.
Сверчков сменяли тараканы, экспроприировав шестки.

Одним уже не лезло в горло, поскольку лезло из ушей.
Другим хронически не пёрло с числом отловленных мышей.
Нещадно битые баклуши имели явно бледный вид,
Но зависть разъедала души сильней, чем легкие Covid.

И только танки были быстры, крепка налобная броня.
И чтили родины танкистов, героев даром хороня…

Упрятав голову от страха под твердь земную набекрень,
Ползла устало черепаха,
......................... стоял обычный будний день.

Я, словно бабочка к огню,
Как будто слон в посудной лавке,
Писал полнейшую фигню
И тут же нес на переплавку.
Ведь в горлах доменных печей,
Из душных вылита посудин,
Фигня становится ничьей,
И значит, автор неподсуден.

Гремели мимо времена,
А я не слышал, хоть и слушал.
Вопросы типа «на хрена?»
Терзали ветреную душу.
Моя беда, а не вина,
Что я не лез в бутылку драки
И что в упор мне не видна
Гора, где могут свистнуть раки.

Зачем я выбрал этот путь,
Так безрассудно и некстати,
Строча в ночи сплошную муть,
Напрасных слов предприниматель?
Но нет управы на меня,
Покуда не сыграю в ящик.
Стихи – полнейшая фигня,
Но только в них я – настоящий.

в дуэте с SdN

***

SdN

Moi, Gouverneur de Moscou...

"Les Français attribuaient l'incendie de Moscou
au patriotisme féroce de Rostoptchine,
les Russes au vandalisme des Français"
Tolstoï, Guerre et Paix

Des fantômes en pleurs m'implorent sans arrêt
Sourires de cendres et larmes impuissantes
Les yeux des icônes épouvantés me hantent -
Regards de femmes qui ne pardonnent jamais.

Mes jours sont brûlés par la beauté des palais
Chaque pierre est un clou qui dans mes mains se plante
L'or fondu des bulbes est une mer violente -
Le sang de mes veines, le poison que l'on hait.

Un héros pour toujours, à jamais un saccage -
Si les siècles pouvaient n'en dire davantage...
Effacer l'histoire se fait pourtant beaucoup.

Le feu brûle encore dans mon cercueil sous terre
Si la gloire et Néron pouvaient juste se taire -
Suis-je vraiment celui qui a brûlé Moscou?

***

НБС

Генерал-губернатор

"Французы приписывали пожар Москвы
au patriotisme féroce de Rastopchine;
русские — изуверству французов."
Л. Толстой. Война и мир

Этот призрачный плач не смолкая звучит.
Лица пепельно-серы, а слезы бессильны,
И в глазницах икон только ужас могильный -
Женских душ, не простивших злодейство в ночи.

Дни мои сожжены гиблым блеском дворцов.
Каждый камень – как гвоздь на распятье бесславном.
Куполов позолота течет, словно лава,
Разрывает мне вены и брызжет в лицо.

Незабвенный герой, знаменитый злодей -
Канул в толщу веков жар безумных идей,
Этой темной истории правду тая.

Только вечный огонь гложет даже в гробу.
Мы с Нероном, кажись, разделили судьбу.
Да неужто спаливший Москву – это я?

в дуэте с SdN

***

SdN

Qui suis-je?

Dans cet appartement luxueux et si chaud,
Manger est simple quand la faim prend et obsède,
Quand son vide devient notre triste cachot,
Des saucissons divins viennent alors en aide.

Les ruelles ici sont des plis de velours
Dans le confort bourgeois d'une maison bourgeoise
Où chaque poussière est insulte pour toujours
A l'illusion folle que le réel se toise.

Ici, pas de cruels qui vous brûlent la peau
La violence se fait autrement, en silence
Ces gens biens, farcis de leurs péchés capitaux
Veulent donner du sens à ce néant immense.

Et dans ce théâtre, j'ignore qui je suis
Mon âme est plus noire que les yeux d'une femme
Un marc de café qu'on voudrait lire la nuit
Un mystère sans fin, sans public qui s'enflamme.

A "Être ou ne pas être", on a joué pour moi
"Je pense donc je suis"? - Un seul corps mais deux âmes.
Si le soleil tourne, je n'en sais rien ma foi
Je n'ai que des questions qui dans mon cœur se trament.

Je ne saurai jamais quel était mon destin
Je doute de mon rôle et même m'en esclaffe
Et tous doutent de moi - seul un fait est certain :
Bouboulov est mon nom, mon prénom Polygraphe.

***

НБС

Кто я?

В этом доме, где роскошь зовется теплом,
Добывание пищи не может быть проще.
И когда одиночество бьется в стекло,
Получаешь сосиску и больше не ропщешь.

Вместо улочек грязных здесь складки портьер,
Буржуазен уют, но ни грозен, ни грузен.
Ни пылинкой нигде не грешит интерьер
В этой самой чудной из реальных иллюзий.

Не сжигает живьем вас хохочущий хам.
Зло творится иначе - в тиши, что повисла.
Эти милые люди, по горло в грехах,
Пустоту бытия тщатся вымостить смыслом.

В этой пьесе и я подневольный актер.
Но в потемках души только белые пятна.
Я на гуще кофейной мозоли натер,
Только фабула мне до сих пор непонятна.

«То ли быть, то ли нет», «Мыслю – значит, я жив?» -
Две души заплутали в единственном теле.
Лабиринты дебатов и книг стеллажи
Только вечных вопросов ошейник надели.

Мне уже не понять смысл идеи чудной,
Непродумана роль, смехотворны детали…
Сомневаюсь во всем, несомненно одно -
Что намедни меня Полиграфом назвали.

"Старость есть самая неожиданная из всех вещей, которые случаются с человеком."
Лев Троцкий

Предчувствия его не обманули. Хоть и пытались. Каверзной украдкой
Она пришла – пожизненная осень, под ветра вой и мерный стук дождя.
Внезапно как-то кончились июли в его календаре, и взятки гладки,
Когда он, словно милостыню, просит тепло и свет кончаться подождать.

А тех - как будто сверху отключили, как будто их и не было в помине.
И он, как пес больной и шелудивый, закутался в густеющую мглу.
Решен вопрос ребристый «или-или» – про решку и орла, и иже с ними.
И плачут всё ущучившие ивы, пока в лесу кукушки нагло лгут.

Давно издохли розовые кони, поскольку были загнаны на скачках.
И дым, который с яблонь, грязной ватой свалялся под ногами, ибо стар.
В одной дрожащей истово ладони вместилась мелких радостей заначка.
Жар-птица стала уткой подкроватной, растратив до копейки перьев жар.

Еще струится что-то там по венам и нервно в стороне Альцгеймер курит,
Но эти факты вовсе не причина для дум в оптимистическом ключе.
И боязно ответить откровенно - в себе ли был чудак, просивший бури,
И стоила ли выделки овчинной игра до истечения свечей?

Когда до гланд достали мили перемещения по кругу,
Когда порожнее в пустое сомнамбулически течет,
Картина Репина «Приплыли» толкает зрителя на ругань,
Но тратить силы вряд ли стоит - они и так наперечет.

Уже растрачены - на планы, в которых были перемены
И сбыча мечт - таких, что даже и в сказке трудно рассказать.
А песни старые о главном мозги морочили со сцены,
Пока на мега-распродажах бралась, задешево, Казань.

Пока сиятельные воры меняли тлеющие шапки
И новым нищим руки жали, златые россыпи суля.
И всюду шел довольно споро процесс невалкий и нешаткий
Модернизации скрижалей, включая перепись с нуля.

Слова и годы нулевые осесть заставили в осадок -
Лишь кукиш ищущий обрящет, минуя взяточную гладь.
Печенки все до грамма выев, почище всякого Де Сада,
Родной российский зомбоящик велит рабам не унывать.

В карманных недрах только ветер, но дыры штопать как бы нечем.
Тоской зеленой стала скука, прикрыв стыдливо мели тем.
Под мысли финишные эти - окончен бал, погасли свечи…
«Аборигены съели Кука».
Осталось выяснить зачем.

в дуэте с SdN

***

SdN

Le goût du passé

Deux petites filles dévorent la journée,
Pieds en pantoufles et pyjamas de couleur.
L’ennemi est un pli dans la feuille abîmée,
Où trône un château qui ne sera que le leur.

Un grand-père aux fourneaux emplit d’odeur de crêpes
Un vide n’existant pas encore en leurs yeux –
Beurre et sucre fondent, s’embrassant dans la steppe
D’une poêle immense où naît le met délicieux.

Elles mangent le temps, ignorent le silence,
Le motif des murs est déjà un souvenir.
Les arbres se courbent, toujours, sans qu’on y pense,
Sur la maison qui vit les ancêtres partir.

Près du feu, la table où l’on servit avant elles
Tous ceux qui ne sont plus qu’un portrait au grenier.
Ludicité en plat, où l’irréel se mêle
A leur fougue qu’elles ignorent s’oublier.

Sans nulle concession, rien qu’elles ne plagient.
Elles découvrent tout, n’en ont jamais assez.
Avec patience, elles tissent leur nostalgie
Et elles fabriquent le goût de leur passé.

***

Перевод НБСа

Вкус прошлого

Две девочки день уплетают со смаком.
В их комнате шум, а местами и гам.
Помятый листок перечеркан, но знаков -
Там строится замок на зависть врагам.

А дедушка споро хлопочет на кухне,
Пропахшей блинами буквально насквозь,
И на сковородке румянится, пухнет
Застольной программы намасленный гвоздь.

И время застывшее тоже съедобно.
Рецепты складирует память-казна.
Деревья склоняются к старому дому,
Который ушедших сородичей знал.

И стол накрывается возле камина.
На стенах – портреты былых едоков.
В меню – игросластье, ах как это мило!
Но этим наесться, увы, нелегко.

Без страха с упреком, как дети другие,
Всеядно и жадно мотают на ус
Девчонки основы своей ностальгии
И детского прошлого будущий вкус.

в дуэте с SdN

SdN

R.I.P.

La splendeur a cessé ici d'être arrogante,
Elle habite les murs et parle du passé.
Leur empire ottoman vit toujours et s'invente
Dans les yeux tristes de ceux qu'il a délaissé.

Les fleurs prisonnières de carreaux de faïence
Embaument la cité d'un parfum de grandeur
Où de fiers héritiers, cœur nostalgique, avancent
Dans l'effervescence d'avides voyageurs.

Les demeures sur l'eau content la même histoire.
Des fantômes dansent dans de riches palais.
Et leurs vestiges sont tout ce qu'ils peuvent croire
En témoins désolés de tout ce qu'ils voulaient.

Café et épices sont les ors qui leur restent
Pour crier au monde comme ils sont si puissants,
Eux dont le quotidien meurt dans ville céleste
Qu'irriguent leur chagrin, leurs larmes et leur sang.

Et dans les palaces, les traditions s'égrènent.
Des trains disparus ne mènent plus nulle part.
Des gestes ancestraux veulent garder pérenne
Leur fierté d'un avant, comme un dernier rempart.

Dans les livres d'histoire, ils lisent leurs mystères,
Photo de famille, avec somptueux décors.
J'y vois un peuple fier qui ne veut jamais taire
La peine de vivre dans un empire mort.

***

Вольный перевод НБСа

П.С.М.

Здесь величия блеск аррогантность утратил
И по стенам истек, как скупая слеза.
Оттоманской империи годы некстати -
От былого теперь только горечь в глазах.

Отцветают цветы на фаянсовых плитках,
Их целительный запах расплескан у ног.
И потомки ползут, словно горстка улиток,
Где бурлит непрерывно туристов поток.

У домов на воде неизбывна усталость,
Только призраки пляшут в роскошных дворцах.
Их развалины – все, что от веры осталось,
От надежд и мечтаний - по воле творца.

Вместо золота - россыпи огненных специй,
Чтобы мир удивить силой духа и рук
Тех, кому от тоски просто некуда деться.
Стынут слезы и кровь на холодном ветру.

В гранд-отелях показ, но не мод, а традиций,
Хоть уже поезда никуда не идут.
Только жестами предков прохожий гордится,
Эта гордость его - как последний редут.

В старых хрониках боль зашифрована в кодах,
И на фото семей ностальгии налет.
Мне понятна печаль вековая народа,
Что сегодня в империи мертвой живет.

Сиреневый кисель разбрызган по аллеям,
Но мне его испить отнюдь не суждено.
С намедни и досель в хмельном угаре млею,
Отыскивая нить в закрученном кино.

Мне также не поесть черемуховой каши,
Поскольку ни хрена не лезет как бы в рот.
А в мыслях только месть моей соседке Даше -
Мне от ворот она всучила поворот.

А я ее хотел безмерно, безнадежно,
То нежностью объят, то робостью томим.
И полный беспредел – до смерти форм падежных -
Речам устроил я, как в стельку пьяный мим.

Я лыка не вязал, когда в любви ей клялся.
В итоге налицо полнейшая херня.
И бухнула слеза в чернила, сделав кляксу,
Порочное кольцо замкнулось для меня.

И я ушел в запой - на парковой скамейке,
Где я неделю жил на три бутылки в день,
Не раз избит толпой за левые ремейки
Под мата этажи от всех, кому не лень.

И вот уже лежу на рельсах под трамваем.
Кондуктор смотрит в дверь, где торс, где голова…
Понятно и ежу, и лошадь понимает,
Что пофиг мне теперь напрасные слова.

............ Понятно и ежу, и лошадь понимает,
............ Что пофиг мне теперь напрасные слова.

"Ездим с мужем по строймагам,
Выбираем ламинат.
Дайте саблю или шпагу,
Пулемёт ли, автомат...."
Татьяна Вл Демина. "Ламинат"


Эти двое – просто в горле!
Дайте яду, из горлА!
В сотый раз сюда припёрлись,
Два приевшихся мурла.
Крутят носом, тычут пальцы,
Сапогами спину трут.
Быть залапанным страдальцем
Мне отнюдь не по нутру.
Я уже их ненавижу,
Поминая всуе мать.
Боже правый, ты им грыжу
Не желаешь ли послать?
Или язву, или порчу...
На худой конец – КОВИД.
Каждый в паре рожи корчит
И пощупать норовит,
Теребит опять и снова,
Пнуть пытается ногой.
Рядом спит паркет дубовый.
Он не тронут – дорогой.
То не так и это плохо -
Вот зажрался-то народ!
Продавец разводит лохов,
Да никак не разведет.
Этот круг насквозь порочен –
В нем перёд похож на зад.
Все, ребята, нету мочи!
Дайте яду!

Ламинат.

Первоисточник вдохновения:

"Вылез тулуп из чулана..."
Николай Клюев

Вылез тулуп из чулана
С летних просонок горбат:
«Я у татарского хана
Был из наряда в наряд.

Полы мои из Бухары
Род растягайный ведут,
Пазухи — пламя Сахары
В русскую стужу несут.

Помнит моя подоплека
Желтый Кашмир и Тибет,
В шкуре овечьей Востока
Теплится жертвенный свет.

Мир вам, Ипат и Ненила,
Печь с черномазым горшком!
Плеск звездотечного Нила
В шорохе слышен моем.

Я — лежебок из чулана
В избу зазимки принес...
Нилу, седым океанам
Устье — запечный Христос».

Кто несказанное чает,
Веря в тулупную мглу,
Тот наяву обретает
Индию в красном углу.


Душевный отклик:

Тулупная мгла, или Строчки спросонок

Вышло из Клюева… что-то.
Вот бы дотумкаться что.
Без остановки и счета
Льется вода в решето.

Но отработан недаром
Взмах поэтических крыл.
Ловко БухАру с СахАром
Рифмой глагольной покрыл.

Действий своих подоплекy
Прячет народный кумир,
В русском тулупе, жестоко
Ночью кошмаря Кашмир.

Мир вам, Пекин и Манила!
Вас не огреют горшком,
Ведь и Кашмира хватило
Коле в скитаньях пешком.

Он, лежебок из чулана,
В Индии тоже лежал,
И махарадже, и хану
В мыслях вставляя пыжа.

Подвиги эти ретиво
Скрыла тулупная мгла
И растягайным мотивом
В строчки спросонок легла.

*)

Я жал – естественно, по встречной.
Сломя башку стремился вдаль,
Одновременно слово «вечность»
Сложить пытаясь изо льда.

И были мне по барабану,
И даже где-то до балды
Любые встречные бараны,
А сам я был частенько - в дым.

Но я не млел - ни в коем разе,
В разы растя в своих глазах,
Когда кричали: «Стелька Разин!
Совсем ума лишился, нах!..»

Сопели ноздри, словно сопла,
Я жил и чувствовал сполна.
И не одна княжна утопла,
Упав с летящего челна.

Я пил и пел, слегка икая,
Чихая вслух на вся и всех…
Но, если честно, в роли Кая
Довольно скромным был успех.

Попал, видать, к судьбе в немилость,
Глазное выпучив стекло -
И вечность мне не обломилась,
И время гонок истекло.

От страха стынет кровь по жилам,
Потом его сменяет злость...
У Кая что-то не сложилось,
У Кая как-то не срослось.

в дуэте с SdN

***

SdN

Soleils couchants

«... refroidi sous ce soleil joyeux,
Je m'en irai bientôt, au milieu de la fête »
Victor Hugo. Soleils couchants

Toi, soleil, qui se lève aussi chaque matin,
Comme moi, comme nous, tu poursuis sans comprendre
Une course folle, sans fin ni but atteint,
Dont l’absence de sens s’oublie en vains méandres.

Rien n’est nouveau sous toi, tout s’est déjà passé.
Tu vis nos ancêtres, et chaque femme enceinte
Te donne en offrande tous les futurs blessés
Que tu consoleras de ta brillante empreinte.

Et tu brûles les monts, tu caresses les vaux,
Et rien ne t’arrête, tu gravis toute crête !
Tels l'eau, la terre et l'air - tes amis, tes rivaux,
Tu verras ma tombe, solitaire et discrète.

Et de l’aube claire jusqu’à la fin du jour,
On s’invente un destin en ignorant Dédale,
Se brûlant les ailes pour tromper le temps court,
Le compte à rebours et les ans qui détalent.

Nos espoirs sont neige qui fondent sous ton feu.
Toi, à jamais radieux, ton insouciance blesse
Même le cœur des rois, car tout ce que l’on veut,
C’est ne pas être seul à mourir de vieillesse.

***

Вольный перевод НБСа

Закаты

«...под радостным светилом остывая,
Мне скоро уходить в разгаре торжества.»
Виктор Гюго. Закаты

Солнце, ты тоже привычно встаешь по утрам,
Так же, как мы, непонятно зачем повторяя
Бег сумасшедший на фоне бесцельных затрат,
Смыслы которых забыли искатели рая.

Новым не будет ничто и нигде под тобой
Ныне и присно, и сонмы беременных женщин
Дарят тебе претендентов на пытки судьбой,
Коим в утеху твой лик лучезарный обещан.

Жжешь беспощадно одних и ласкаешь других,
Неудержимо штурмуешь вершину любую.
Воздух, вода и земля - и друзья, и враги.
Вас никого не увижу в безвестном гробу я.

Ну а пока что с утра до скончания дня
Ищем высокую цель, презирая Дедала,
Крылья свои обжигаем в потоках огня,
Чтобы хоть как-то не помнить, что времени мало.

Снегом растают мечты под напором лучей.
Ты же блестишь, не ведя даже косвенно ухом.
И для царей ничего не бывает горчей,
Чем становиться от старости прахом и пухом.

«Le vieillard regardait le soleil qui se couche ;
Le soleil regardait le vieillard qui se meurt.»
Victor Hugo. Promenades dans les rochers

Старик ходил на встречу каждый вечер -
Всегда один среди прибрежных скал.
И в ритуале этом человечьем
Вмещалась вся вселенская тоска.

Склонялось солнце к водному ночлегу,
А он стоял на гальке недвижим.
И разливалась девственная нега
У земноводной тоненькой межи.

И было тихо, словно после бури,
Молчали чайки, головы втянув.
А вечер красил море краской бурой,
Что очень шла безмолвию и сну.

Усталый бриз укладывался первым,
За ним скрывался в дымке горизонт.
Далеких туч растрепанные нервы
Ему лелеять было не резон.

А море воды сонные катило
На фоне мерно гаснущей зари.
Смотрел старик, как спать идет светило,
А то в ответ – как смерти ждет старик.

(Из показаний задержанного за тяжкие телесные)

В устройстве мира слишком много брака,
Как на духу, начальник, Вам скажу.
Я в эту жизнь пришел, простите, раком,
Что неудобно – ясно и ежу.

Ну вот ей-богу, мне бы выпить – яду.
Вперед и с песней движется народ,
И даже блохи скачут крупом к заду,
А я все пячусь задом наперед.

И что бы Вы подумали, начальник?
Как будто мало мне врожденных бед!
Подлянка вышла, якобы случайно -
И стал немил мне весь подлунный свет.

В судебном делопроизводстве должен
Порядок быть, а также четкий план.
Пишите в личку: кличка – «Грека», он же
Карманный вор и злостный хулиган.

Он в реку влез и сразу же, с порога,
Утратил честь, а также смысла нить.
За жабры брал, потом за ребра трогал...
И мне пришлось приемчик применить.

Короче, жизнь - сплошные заморочки.
Но, что всего обидней и страшней,
Не описать мучений мне, ни строчкой -
Перо никак не держится в клешне.

Автопародия на:

Компостер





С утра я взял на грудь пятьсот – и день в зародыше скончался.
И стало мне не до цыплят - мой калькулятор отказал.
С сорокаградусных высот я рухнул на пол - в том печаль вся,
Куда ж еще, скажи, глядят до дна залитые глаза?

Не видел я, как снег пошел. Соседи позже рассказали.
А я, конечно, по нулям – совсем не помню ни хрена.
И было мне нехорошо – на кухне дважды, трижды в зале,
Валялся, жалобно скуля, неточной копией бревна.

Какой-то въедливый токсин! Должно быть, водка из опилок.
Покрылось плесенью нутро, а кожа стала зеленеть.
Меня завидев, пара псин в тоске и ужасе завыла,
Как свора северных ветров, зиме попавшая под плеть.

А завтра - то же, что вчера, и нету тени у сомнений:
Заначил, выпил, улетел – как будто к югу стая птиц.
Я песню выучить бы рад - про чукчу в чуме и оленей,
Но у насквозь пропитых тел, увы, нехватка умных лиц.

За этот ветреный базар в конце концов и я отвечу.
Для шелудивой мелюзги к погосту путь предельно прост.
Ордой непрошенных татар зануды мысли в зимний вечер
Мне компостируют мозги, а там и так – сплошной компост.

Летальный вирус подхватив, скончалась в судорогах осень,
И незаметно для себя прошла пора считать цыплят.
На скользком жизненном пути шиза ряды идущих косит,
Простую истину трубя - окончен бал, а с ним и блат.

Предвидя снежной соли сыпь, свалили птицы восвояси.
Зима бодрит, стремясь к нулю, но все понятно про нее.
Пернатый люд по горло сыт вареньем приторным из басен,
Ему уже не лезет в клюв прогнозов сладкое вранье.

Промозглой сырости токсин изъел и плоть, и кость - без спросу.
Покрылась плесенью душа - клозету старому под стать.
А время смылось на такси, меня оставив с мокрым носом,
И нет в кармане ни шиша, чтоб что-то все-таки поймать.

Чем дальше в этот темный лес, тем злее вши моих сомнений.
А был ли - мальчик, муж, поэт и где-то даже гражданин?
От мыслей череп весь облез, в туннеле тусклом - только тени,
А света тут в помине нет, поскольку выключен помин.

Хлебнув мороженых мокрот, базарит ветер на погосте.
Дороги выбитой изгиб ведет к нехватке теплых мест.
И ложка дегтя рот дерет, а чей-то въедливый компостер
Мне компостирует мозги за неоплаченный проезд.

© Michael Cheval (Михаил Хохлачев)


Я – шут. Поэтому шучу. Хотя частенько не до смеха -
Когда ни славы, ни любви не сыщешь даже днем с огнем,
Когда собачью порешь чушь, когда устала крыша ехать
И мозг, извилины завив, натужно мается фигней.

Я – шут. Поэтому слезу прилежно прячу под подушку,
Когда не можется уснуть, забыться тупо до утра,
Когда достал мушиный зуд, стоят часы, молчит кукушка
И каплет всяческая муть на дно бездомного нутра.

Я – шут. Поэтому сижу, кося под бодрого паяца,
На злачном фоне разложив шута наличный арсенал.
Понятна даже и ежу фальшивость этих декораций,
Хотя улыбка сладкой лжи на мой оскал нанесена.

Я – шут. Поэтому нахал и, по большому счету, циник:
Любую маску нацеплю, когда прикажут нацепить,
Не счесть одежд и опахал, несметно ликов, мин и мимик,
Могу, раскрыв орлиный клюв, скулить дворняжкой на цепи.

Я – шут. Поэтому смотрю в упор и не моргаю даже,
Ведь здесь пока еще не морг, а цирк, веселый балаган.
Грузи меня в товарный трюм - я крут и оптово продажен!
Долой базар и мелкий торг, назло рассрочкам и долгам!

Я – шут. Поэтому меня меняют царственные лица.
Играю сменной куклы роль и сам себя тяну за нить.
Но корм придется не в коня, и не удастся отшутиться,
Когда последний мой король прикажет душу предъявить.

Мы их, увы, не выбирали в пыли всемирных паутин.
На наши типа магистрали польстится разве что кретин.
И одинокие, и семьи в авто в прострации сидят -
Рулит на трассах «черноземье», кося под жидкий шоколад.

Галдят завхозы и завмины, хоть речи громкие пусты,
И шустрой стаей страусиной проворно прячутся в кусты.
Не въедет хроменький автобус среди замызганных машин,
Каким макаром гладкий глобус рожает рытвины в аршин.

Нас с детства выдержке учили, когда планируешь маршрут.
От смеха черепахи в Чили буквально каждый вечер мрут.
Растет капуста по карманам, пока долбим об стенку лбом.
Белеет парусник Романа в тумане моря голубом…

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти...
© Борис Пастернак. Гамлет


Как-то раз, купаясь в фарисействе,
Я пошел булыжником ко дну.
Эффективность плавательных действий
Снизил мне хронический бодун.

Он меня весь день терзал угрюмо,
Норовя попасть коленом в пах.
Из восьми моих похмельных рюмок
Семь пролить заставил мимо, нах.

Ну а сто каких-то жалких граммов –
Это, брат, ни два ни полтора.
Вот такая форменная драма
Разыгралась с самого утра.

И лежал я в омуте глубоком
Мутных слов, напрасных - как одно,
Наблюдая левым краем ока
За посадкой Йорика на дно.

Я любил свой замысел упрямый –
Принца роль и бисер для свиней.
Словно мама, драил с мылом раму,
Чтоб портрет потом повесить в ней…

Пена волн сменилась пенопластом,
И неотвратим конец пути,
Где в итоге тихо склеишь ласты,
Сколько воду ими ни мути.

Дремлет он, недвижим, на усатого сфинкса похожий,
Что когда-то воздвиг из подручных камней фараон.
Этот тихий режим так разнится с базаром прохожих,
Что застопоришь миг и рассмотришь с обеих сторон.

Четкий контур ушей на заснеженно-девственном фоне
Контрастирует с тем, что размыто в помойном быту,
Полном гонок взашей под фанфары словесных зловоний
И насущных проблем, что долбят, как гимнасты батут.

Жмурит плотно глаза, чтоб не видеть постылых отбросов,
Изучив наизусть неприглядный наряд нечистот.
Рядом бойкий вокзал с поездами на шустрых колесах,
Повергающий в грусть, ибо статус у сфинкса не тот.

Сесть не может в вагон и уехать к далекому морю,
Свежей рыбки поесть и по пляжу пройтись при луне.
Грозных львов эпигон при раздаче слонов объегорен,
Шелудивую шерсть получив по несходной цене.

Вот и я бы хотел убежать, укатить, удалиться,
Позабыв о былом, затеряться в районе Мальдив -
Прочь от скученных тел, у которых зашторены лица...
Но в итоге - облом, ибо сам я слегка шелудив.

Я такой же точь-в-точь по повадкам и чуточку внешне.
Опускаюсь на дно, не буяня ни против, ни за.
И, поскольку невмочь прозябать по обычаям здешним,
Остается одно – поплотнее зажмурить глаза.

До глаз зашарфенные люди боятся гостьи бледнолицей.
Уходит зимний день понуро, походкой сонного сурка.
Сугробы - вам по пояс будет, мороз за окнами - под тридцать,
А у меня температура - пожалуй, выше сорока.

Я весь – как ядерный реактор, как выброс в космос звездной плазмы,
Как сто ошпаренных китайцев, живьем зажаренный шашлык.
Не знаю как и все же как-то сбылись дичайшие фантазмы,
И скачут солнечные зайцы, хотя уже не вяжут лык.

И ты ни разу не ледышка - от жара в легких дышишь тяжко,
На Этну недрами похожа, почти дымишься через нос.
И от макушки до лодыжки бегут вспотевшие мурашки
На шелк твоей горячей кожи и бархат огненных волос.

Мы оба пламенем объяты на зависть мерзнущим соседям,
А из огня - такие звуки, что им, соседям, не до сна.
В мозгу бесчинствуют сонаты, и мы под них рассудком едем,
Но нас обоих на поруки берет внезапная весна.

"Она читала мир, как роман..."
Взгляд с экрана. Наутилус Помпилиус

Она читала этот мир, как будто сводку новостей -
О курсе доллара в рублях с неутешительным прогнозом.
И он, зачитанный до дыр, до мозга собственных костей,
Как рваный парус корабля, маячил матово сквозь грозы.

А ей хотелось бы прочесть про гавань света и тепла,
Где пена только на волне, а не у рта телеведущих.
Еще про совесть и про честь, про звезды влет и солнце вплавь,
Про страсть, что похоти сильней и всех земных вулканов пуще.

А ей хотелось бы попасть - без вечных сумок, налегке,
Сомнений сонмы истребив - на бал, как некая Ростова.
А не безликой скуке в пасть, и от нее же - лишь бы с кем.
Хотя бы чуточку любви. И счастья, самого простого.

А ей хотелось окрестить, с обрядом в церкви или без,
Из всех других возможных чтив ее роман – романом века.
Нательный крестик сжав в горсти, в существование чудес
Она поверила почти, но подвела библиотека.

Реал не чувствовал вины, а только щурился хитро,
Хоть был душой и телом сир, спесив, продажен и распутен.
Ввиду отсутствия иных доступных чтению миров
Она читала этот мир, войной являвшийся по сути.

«Шанс!
Он не получка не аванс,
Он выпадает только раз,
Фортуна в дверь стучит, а Вас
Дома нет!»©

Я вышел буквально на пару минут -
Фортуну на вшивость проверить.
И что бы ты думал? Она - тут как тут:
Стучится в закрытые двери.

И знает же, гадость, что нету меня,
Но треплет последние нервы.
Полцарства любого отдам за коня,
Который довез бы до стервы.

Скажу вертихвостке отпетой в лицо,
На личность ее невзирая,
- Из всех повстречавшихся мне подлецов
Вы - первая, а не вторая!

- Ехидней, чем Вы, и коварней, Мадам,
Не знаю живых организмов.
Но Вас раскусил я и больше не дам
Вставлять невезения клизму!

Для храбрости пару стаканов приму
И рявкну плутовке: - Готовься!
Пусть я пролетел, но и ты никому
Уже не достанешься, вовсе!

Коль сам не сгодился Фортуне в мужья,
Пусть будет тотальной пропажа.
В роскошную даму пальну из ружья
И, если свезет ей - промажу.

Этой повести нет - и не будет - печальней на свете.
Отдыхает Шекспир, и Островский улёгся в гамак.
Я на старости лет заявился на конкурс в инете,
Как последний сатир, не поймающий нимфу никак.

Третий день - сам не свой. На прохожих взираю угрюмо.
Невиновных виню, волю дай – раздавил бы как тлей.
Хочешь плачь, хочешь вой, а положь обязательно юмор,
Хоть понятно коню, что сатиру сатира милей.

Только крепок мой дух, неподвластный унынью и тлену.
Написал целый том и на кухне прочёл под чаёк.
Сотня добрая мух добровольно убилась об стену,
И увидел я в том очень даже прозрачный намёк.

Я соседа позвал, из-за пазухи выбросив камень,
И про красную нить в чёрном юморе речь произнёс.
Он же, выйдя в подвал, удавился – своими руками.
Впрочем, рано судить – мне сказали, ведя на допрос...

Дорогое жюри! Я в плену негативных эмоций.
Никого, кроме кур, посмеяться со мной не нашёл.
Предлагаю пари – если кто-то из вас улыбнётся,
На решающий тур обещаю прийти голышом.

«Жил-был старик. У него было три сына: двое умных, а третий — дурачок Емеля.»
По щучьему веленью. Русская народная сказка

Завалинка. Разбитое корыто,
а в нем блестит упавшая слеза.
И время то беспечное забыто,
когда с печи буквально не слезал.

Не жизнь была, а спелая малина.
В реке молочной вкусно пах надой.
И от печи – по-новому, камина –
плясали сами ведра за водой.

В далекий лес послушно мчались сани,
а в стойле дрых ненужный вороной.
Приятности всегда случались сами,
а беды обходили стороной.

От зависти давились кашей братья
и вешались соседи под окном.
От жизни мог все что угодно брать я,
А после спать вполне спокойным сном.

И вот бы мне в ту пору догадаться –
Конец у сказки может быть плохим!..
Как на духу признаться должен, братцы -
Однажды захотел-таки ухи…

Теперь сижу, голодный и угрюмый.
Кричат соседи громкое «ура»…
Как ни крути и что себе ни думай,
Дурак в России – больше, чем дурак!

В начале время было вязким - варенью в баночке под стать,
И я его оттуда ложкой старался выскрести скорей.
А мне рассказывали сказки - про то, что время коротать
Благоразумней понемножку, согласно духу букварей.

Но я, естественно, не верил занудным взрослым мудрецам,
Спеша вкусить и насладиться, залезть, допрыгнуть, добежать.
Манили запертые двери за неприступностью крыльца,
Была таинственной границей любая встречная межа.

А между тем варенье стало каким-то жидким – как вода,
Что день и ночь уносят реки в далекий синий океан.
Но не жалел о том нимало, таская раков из пруда,
Самим собой довольный грека, рыбацкой жаждой обуян.

Эффект усиливало пиво и прочих жидкостей разлив.
От них живот и веки пухли – удел отъявленных кутил.
И жил я как-то торопливо, тем самым, видно, разозлив
Крутого шефа высшей кухни, который время вскипятил.

Теперь летят быстрее ветра годов оставшихся пары -
Скоропостижна распропажа взаймы отпущенных щедрот.
В итоге два квадратных метра другими вырытой норы
Опять надежно время свяжут и завершат круговорот.