......... В стиле НЮ

Где-то в транспорте Нине из Питера
Наступили на нитку от свитера,
Нина вскрикнула: «Блин!» -
В отраженье витрин
На себе только юбку увидела.

......... Шуры-мурный

Потрошитель из города Мурома
Обнаружен был тетею Шурою.
Содрогался подвал,
Бедный парень орал,
Когда пытки терпел шуры-мурами.

Я много пью, стаканами, без края.
Портвейн – мой друг, его не променять.
Сдаётся мне: не я его вливаю,
А это он глотками пьёт меня.

Курю «Памир», ни дня без никотина,
Но всё ж грызёт сомнение одно:
Не я дышу желанным горьким дымом,
А это дым, втекая, дышит мной.

Мне шепчет бес, мол, день суда назначен,
Уже в пути винитель и конвой,
Настанет миг: раскаюсь и заплачу,
И будет Бог смеяться надо мной.

Пока я жив. Людей не вижу в лицах,
И сам - никто. Но имя есть - Сашок…
Мой дерзкий ум желает удалиться -
Орёт, дурак, чтоб я с него сошёл…

Пишу стихи. Мне духи говорят,
Что я второй российский гений – Пушкин.
Ищу слова который год подряд,
Забыв поспать, помыться и покушать.
Горит свеча, мне выключили свет,
Текут с пера зелёные чернила,
Державин шлёт из прошлого привет,
И я ему в ответ: «Привет, Гаврила!»
Какой же век, какой сегодня год?
Какое время прячется за дверью?
Цари мертвы. Безмолвствует народ
И снова самозванцам свято верит.
А я пишу. И верен почерк мой.
Надеюсь, труд не станет плагиатом.
Вот Натали, она несёт письмо,
А в нём – хула, угрозы и расплата.
Пишу стихи – усталый и чумной.
В моём мозгу расставлены ловушки.

Ну, вот опять приехали за мной -
03. Стучат: «Встречай Дантесов, Пушкин!»

Искала серенькая муха местечко тёплое под солнцем.
И вот, свела её подруга с каким-то странным незнакомцем:
Летать не может, только ползать – на лапках тоненьких и хрупких.
Его занятье – строить козни, плести интриги, скалить зубки.
Он каждый день менял машины, носил костюмы от Армани.
И муха, глупая, решила, что скоро бабочкою станет.
Жених оправдывал надежды - желанья считывал мгновенно:
В бутике праздничной одежды купил ей крылья от Кардена.
Потом был мёд, в ликёре груши, прогулка в модном лимузине,
Объятья, секс, лапша на уши… И утро - в липкой паутине.

Какие на эту неделю прогнозы?
Под небом московским – июльские грозы.
Простыла.
Промокла.
Иду по Арбату.
Теряюсь во времени, числах и датах.
И кажется мне, что я стала синицей
в огромной заржавленной клетке столицы.

…А в Питере мой непоседливый чижик
живёт и пытается как-нибудь выжить.
Он ищет себя, а меня забывает,
в толпе затерявшись
под грохот трамваев,
под нервные всхлипы расстроенной скрипки,
под ливень июльский – холодный и липкий.

Мне грустно, мой чижик, мне так одиноко.
И хочется небо руками потрогать –
оно оседает, стекая по крышам
в московские лужи...
Всё глубже.
Всё ниже.

Мелькают туристы, торговцы, артисты.
И скачут беспечно по лужам синицы…

Я пишу тебе письма. Не знаю, доходят? Читаешь?
Я живу на планете, где в небе висят апельсины -
словно россыпь оранжевых бусин на бархате синем.
На исходе зимы апельсины сбиваются в стаи
и, налившись горячим и приторным солнечным соком,
улетают.
И в небе февральском высоком
вдруг становится страшно тоскливо и мрачно.
Мы грустим, замерзаем, и стыдно признаться, мы плачем.
А потом
пробивается с юга оранжевый лучик.
И становится лучше…
Почтальонов здесь нет, дожидаюсь годами оказий,
чтоб отправить письмо. С новостями, по-прежнему, сложно.
Мне так странно разглядывать Землю с тоскою о прошлом
здесь, на Марсе.
Я живу на планете, где снежные, знойные зимы,
где и лёд, и трава, и мороз, и жара — по соседству.
где у каждой души на Земле похоронено сердце,
где сады – в небесах, и на тучах растут апельсины…

Ты пахнешь яблоком и смоквой.
Я, обезумевший Адам,
желаю в рай, где снова смог бы
вкусить запретного плода -
с тобой.
............Ты пахнешь майской ночью.
Со мной играешь? Но зачем?
Я стал искусным и порочным,
подсев на опиум ночей.
Под светом ламп бордово-красных
глаза черней, вино темней.
Я вижу, ты почти согласна
исход игры доверить мне.
Искать уловки слишком поздно,
уже сдалась, пришла сама…
Твой запах ладана и розы
лишает воли и ума.
Не опускай глаза, не надо,
пора заканчивать игру.
И я беру свою награду.
И я беру тебя… Беру!

Под фонарным солнцем небо намного ниже,
И вода в канале осенних ночей темней.
Золотые звезды упали, скатившись с крыши,
Превратились в россыпь ненужных земных камней.
Собирай, раз настало время, бросай их в воду,
И чем больше утонет камней, тем надёжней дно.
Забирайся в лодку, смотри, как земля уходит…
Ведь когда-то спасся в ковчеге библейский Ной.

Ночь. Лихорадит. Хочется плакать. Больно мне.
Грезится остров лаймовый в райских тропиках.
Мне бы глинтвейна терпкого, алкогольного -
градусов сорок - сдобрить антибиотики.
Мне бы палящий зной и прибой под пальмой, но…
Боль нестерпимо тычет в глаза иголками.
Сон это или явь? Вижу пристань дальнюю,
ветер, февраль, а я в сарафане шёлковом…
Сердце от прошлых бед до сих пор не зажило.
Я растеряла всё, и сама растеряна.
Сорок. Реву. Знобит. Замерзаю заживо,
будто меня зима занесла метелями.
Холодно. Жарко. Минус играет с плюсами.
Что ж я не знаю слов, как молиться: «Отче наш…»
Выживу, в храм схожу, образок куплю себе.
Льётся рассвет в окно. Вот и ночь закончилась...

Разлился летний день над степью,
горячий воздух дик и глух.
Понурый конь покорно терпит
жару, неволю, жажду, мух.
Полынный дух щекочет ноздри,
земля иссохшая пылит.
Но пахнет степь всё так же остро –
травой и потом кобылиц.
Вросли тугие путы в кожу,
и то и дело жалит боль.
Но конь никак забыть не может,
как вёл табун на водопой.
Навстречу злобно мчался ветер,
хлестал и путался в хвосте.
И, слёзы пряча в горицвете,
вернуть покой молила степь.
Звенел ковыль, манили дали.
Вперёд! Бежать, нестись, лететь…
Но вышло время – обуздали,
впрягли. И в ход пустили плеть.
…Хромой, измученный извозом,
усталый конь глядит с тоской,
как льёт июль на землю воздух -
горячий, дикий и глухой.
Степной ковыль всё так же стонет.
И мчится вольно, пыль клубя,
на водопой к седому Дону
табун пугливых жеребят.

горячий воздух дик и глух. - А.Блок

Шью обновку -
белую строгую блузку:
рукав с манжетой, длинный, узкий,
воротничок – под шею,
пуговицы – наглухо.
Спрячусь…
Надоели взгляды наглые.
Ползают, как змеи,
определяют размер -
бюста,
оклада,
квартиры…
Противно!
Мужчины чувствуют тонко -
вот она — одинокая разведёнка.
И расставляют паучьи сети:
- Может, куда-нибудь на выходные съездим?
- Не хочешь в Египет со мной прокатиться?
- Ну, не ломайся, лучше в руке синица…

Белая блузка придётся кстати...
Шью обновки
из…
Вчера нашла в себе силы –
перекроила
своё подвенечное платье.

Я всю зиму мечтал отогреться.
Был февраль, словно грипп, затяжной,
Март ветрами мне выстудил сердце.
А вчера вдруг запахло весной -
Неожиданно, остро и пряно.
...Затрезвонила птаха в кустах.
Я на улицу вышел, как пьяный,
И побрёл – сам не знаю куда.
Мир казался другим, незнакомым,
Будто я опустился с Луны,
Будто вышел из длительной комы,
Пролежав безнадёжно больным.
Я воскрес - сам себе улыбался,
Танцевал, не стесняясь, гавот.
Мальчуган, погрозивши мне пальцем,
Прошептал, что я точно «того».
Ну и пусть! «Пусть бегут неуклюже!»
...Нарушая пустой этикет,
Я измерил апрельские лужи
И повесил на ветку берет.

Сашок

Я много пью, стаканами без края.
Портвейн – мой друг, его не променять.
Сдаётся мне: не я его вливаю,
А это он глотками пьёт меня.

Ни дня не проживу без никотина,
Но мучает сомнение одно:
Не я дышу желанным горьким дымом,
А дым, в меня втекая, дышит мной.

Мне шепчет Бог, что день суда назначен,
Уже в пути его святой конвой.
Он ждёт, что я раскаюсь и заплачу,
Чтоб после посмеяться надо мной.

А я живу, людей не видя в лицах,
И сам никто по имени Сашок…
Мой ум порой желает удалиться
Орёт, дурак, чтоб я с него сошёл…

Детство. Краюха хлеба
С сахаром или солью -
Было не до обеда
Нашим на поле боя -
Снова идём в атаку,
Немцам лежать в могиле!
Главное – не заплакать,
Если тебя убили.
Сложно давался опыт
Быть терпеливым, честным.
Драл мне частенько попу
Толстым ремнём отец мой.
Знал я, напрасно драли:
Стекла разбил - гранатой,
В драке - порвал сандалии,
В споре - ругнулся матом,
Трусу - заехал в ухо,
С гадом - до крови бился,
Порох сушил - на кухне,
Знамя украл - у фрица…

Главное - быть солдатом,
А командиром – лучше,
Анка и Петька рядом.
«К бою!» – приказ получен.
Скажешь: при чем тут немцы,
Тут про Чапая, вроде?
Главное – чтобы сердцем
Путь проложить к свободе.
Быть непременно "красным".
Кто ты - Чапаев, Сталин –
Стоит ли придираться
К мелким таким деталям?
Главное - быть героем,
Чувствовать, что борец ты,
Грудью стоять, горою
За идеал советский.
Рядом алеет знамя,
Гордость, мороз по коже…

Мы же тогда не знали,
Что с нами будет позже.

......................................Городу Липецку посвящается.

Я знаю этот город наизусть –
химически, физически, на ощупь.
Он слишком прост, я этого стыжусь,
а он молчит, не злится и не ропщет.
Прошу его: «Не мучай, отпусти!
Ты серый, примитивный. Ты – палач мой».
В унынии сажусь писать стихи
и слышу, как ночами город плачет.
О чём? Мой труд – лирическая чушь,
ему понятней точность строгой прозы.
Пока я рифмы нужные ищу,
он чертит, строит, грузит, перевозит.

Иду гулять. Затих моторный гул,
и глуше говор сумрачных прохожих.
Мой город обессиленно вздохнул.
Я чувствую его усталость кожей.
Тепло. Осела пыль, растаял смог.
Небесный свод усеян звёздным просом,
деревья пахнут ветром и весной,
и, кажется, что жить – легко и просто.
С рожденья этот город мне знаком.
Когда устану ныть, ворчать и шаркать,
наступит срок, я вырасту цветком
на липовой алее в Нижнем парке.

Случилось… Вдруг пахнуло влагой,
и что-то ёкнуло внутри –
уйти в себя, поныть, поплакать,
сказать, что плохо, но схитрить.
Стоять у форточки открытой,
накинув старенькую шаль,
и просто так, устав от быта,
пьянящей свежестью дышать.
Так пахнет Дон в часы рассвета,
когда туман ползёт к воде.
Так пахнет вздох сырого ветра,
вино полуночных дождей,
парное кружево проталин,
подснежник, лужи во дворе,
лесная глушь, степные дали,
смола на высохшей коре,
едва проросшая крылатка,
оживший мох, твоё плечо…

Так март проник в мой дом украдкой,
вчера разбуженный грачом.

Любочка, Любушка, девушка из Ельца,
Локон ковыльный треплется на ветру…
Мать причитала, мол, воду не пить с лица,
Женщину красят скромность и честный труд.

Любочка, Любушка, мама была права:
Больно густы ресницы, изящна бровь,
Губы припухлые - ими бы целовать,
Ими шептать в ночи: "Я Любовь, Любовь..."

Любочка, Любушка. Каждый в тебя влюблён.
Место ли розе, там, где растёт бурьян?
Хочется туфли, колечко, духи, бельё…
Хочется всё... Но муж постоянно пьян.

Любочка, Любушка. Бог приказал терпеть.
Счастье - в тебе, не надо его искать.
В синих глазах - бесконечный простор степей.
Что же так манят эти шесть букв - Москва?

Любушка, Люба… Машины, поток огней,
Город зажат в тиски четырёх колец.
В грязном кювете за МКАДом лежит пять дней
Люба... Любовь с билетом "Москва - Елец".

Сбегу!.. Я так хочу сбежать туда,
где можно стать счастливой и беспечной.
Продам жильё на улице Кузнечной
в районе Комсомольского пруда.
…И вот уже теряются следы
моих проворных ног в горячих дюнах,
а я теряюсь в жарких днях июня
и в ласковых объятиях воды.
Рыбак нехитрой донкой с поплавком
от винной пробки - ловит рыбу с лодки.
На берегу танцующей походкой
его жена идёт за молоком.
Девчушка в яркой юбочке цветной
выводит на песке портреты солнца,
а море над рисунками смеётся
и слизывает лучики волной.
Куплю себе рыбацкий старый дом,
в нём два окна, и оба - на закаты.
И, став по-настоящему богатой,
я стану понарошку молодой -
теперь уже, конечно, навсегда…
Я буду петь, искать янтарь на бусы,
ловить ершей. А смерти не боюсь я,
ведь здесь такая чистая вода.

Нам нужно расстаться на двадцать холодных недель.
Устав от разлук, я всё чаще мечтаю остаться -
избавить себя от билетов, вагонов и станций,
нехватки доходов и хватки нахлынувших дел.
В моей стороне и пруды, и озёра пресны,
а реки смиренны в теченье своём молчаливом.
Уже в октябре леденеют речные заливы,
и воды стоят хрусталём до прихода весны.

А здесь… разомлевшее солнце - оранжевый скат.
И небо, в сравнении с нашим, синее и чище.
Девчушка на пляже морские сокровища ищет,
а мальчики строят пиратский корабль из песка.
Решиться, остаться - об этом мечтаю давно:
в придуманном доме пять окон – и все на закаты,
не нужно сокровищ, я солнцем и морем богата.
Я знаю, где боги хранят золотое руно…

Когда ты поздним вечером сидишь
под жёлтым абажуром, что-то пишешь,
мне кажется: стучат секунды тише
и дождь бежит, едва касаясь крыш,
и ветер спит. А ты увлечена
плетеньем кружевных чернильных строчек.
Шепчу тебе тихонько: «Доча… Дочка,
пора уже, мой ангел, почивать…»

Ты водишь быстрой ручкой по листу,
я вижу слов покорное теченье,
твой острый взгляд – стремительный кочевник -
хватает в плен виденья на лету.
Другие берега тебя зовут:
ты слышишь вздохи ветра, крики чаек,
жужжанье пчёл и шёпот молочая,
шипенье волн - как будто наяву.

Я буду любоваться, и молчать,
и ждать, когда рассвет коснётся окон.
Ты, наконец, со лба откинув локон,
вернёшься… Скажешь: «Мама, сделай чай!»

Был зимний день, начало февраля.
Мы пили чай, скучая и старея.
Ты вдруг сказал: давай пойдем гулять,
а если ты замёрзнешь - я согрею.

Река спала. Хрустел белёсый лёд,
похожий на яичную скорлупку.
Мы шли назад, а ты считал - вперёд,
наш путь казался призрачным и хрупким.

Ты был смешным, мне щёки целовал.
Ветра шныряли, вьюжили и выли.
Ты говорил ненужные слова,
они взлетали к небу – кружевные.

Давно-давно не верю февралю -
сегодня так, а завтра вдруг иначе,
вчера он пел под окнами: люблю…
сейчас скулит, прощается и плачет.

А я зимой, как речка - ни жива
и ни мертва - царевна ледяная.
Твои слова – пустые кружева,
растают и дождем прольются в мае.

...................................Дышать водой понравилось бы мне.
...............................................................Люся Мокко

Я здесь, на дне, лежу среди ветвей.
Прилип к щеке листочек треугольный.
Дышу водой. Я с каждым днём мертвей,
но мне ничуть от этого не больно.
Бояться нет причины – ни одной.
Я помню, что всегда любила воду,
и кто-то положил меня на дно
моим нелепым прихотям в угоду.
Вода чиста, и рядом бьёт родник.
Не холодно, хоть я почти раздета.
Отважный лучик в толщу вод проник,
но мне и без него хватает света –
здесь тёплое теченье вечных дней,
и хочется лежать босой и голой,
смотреть, как над розетками корней
затопленных деревьев - кружит голубь.
Он взращивает двух своих птенцов.
Мы с ним знакомы, он не помнит просто,
как вил гнездо над маминым крыльцом
и ворковал, выпрашивая просо.
Как странно: тень от птицы не видна...
Моя душа! Её сберёг Всевышний.
Я знаю, не подняться мне со дна,
но я питаю корни новой жизни.

Красив, умён, профессор МГУ,
Ты изучал повадки попугаев.
Едва терпел московскую пургу
И мокрый снег, всегда его ругая.
Уехал. Очень быстро, налегке.
Друзьям раздал зонты, перчатки, шляпы,
А мне оставил запись в дневнике,
Что будешь иногда скучать и плакать.

Другая жизнь. И климат, и язык.
Там вечный плюс - жара круглогодично.
Ты мне звонишь. Освоился, привык,
Но ищешь утром зонтик по привычке.
Привет передаёшь от какаду,
Они кричат мне в трубку: Раша! Раша!
Смеёшься, что погода, как в аду,
Зато московский снег теперь не страшен.

Вопросы те же: есть ли женихи?
Как мама, как соседи – все ли живы?
Ты просишь почитать тебе стихи.
И я читаю - грустные, чужие.
Боишься, что начнёт душа черстветь
Без русского лиризма и метелей.
Ты спрашиваешь: холодно в Москве?
Нет, наши зимы очень потеплели…

Он зоолог. Скромный. Холостой.
Оставляя мелкие заботы,
ежегодно раннею весной
уезжает в Африку работать.
Ждут его жирафы и слоны,
Мир иной – живой и настоящий.
Он не против дома и жены,
только африканский воздух слаще!

У неё розарий под окном,
в доме - ни пылинки, кошки, фильмы.
И вошло в привычку быть одной -
робкой, молчаливой, нелюбимой.
Иногда тоска её берёт.
Но придёт замужняя соседка -
"развлечёт": безденежье, аборт,
счастье в дом заглядывает редко.

Он грустит, услышав запах роз.
Ей жирафы видятся в округе…
Как же так? Они прожили врозь
и ещё не встретили друг друга...

Когда вернёшься?
Неизвестно…
Ты, как всегда: то там, то тут.

А я упал в сырую бездну осенней грусти. И тону.
В ненастье я заболеваю, как Пушкин, болдинской тоской, иду, гуляю по бульвару, по тихой улочке Морской.
И прихожу на наше место - на мостик. Он, как раньше, мил. Всё спрашивает:«Где невеста? Я смех её почти забыл…» Ведём часами разговоры о людях, тучах и дождях.
Печальным фразам ветер вторит, качая сумерки в ветвях раздетых непогодой клёнов.
Канал у берега замёрз, он потемнел и стал солёным от выплаканных небом слёз.
Гуляют пары под зонтами, а я завидую… Курю одну, другую – беспрестанно и пью тумана горький брют.
Дома, как тыквы Хэллоуина, в глазницах теплятся огни.

И в этом городе один я.
И в этой осени - один.

Не спится. Ночь. Рассвет ещё далёк.
Моргает жёлтый глаз старинной лампы,
Её огнём прельстился мотылёк,
Но жалит пламя крылышки и лапки.
По ниточке хлопочущий паук
То спустится, то заберётся выше,
Его пугает зрелых яблок стук -
Они, срываясь, падают на крышу.

Я слушаю шуршание портьер
И ходиков сердечное биенье.
Скучающие призраки потерь
Чернеют по углам, как будто тени -
Не страшные, не важные уже -
У них ни злобы, ни зубов, ни лапищ.
Я смелая, но всё ж боюсь мышей
И надписей на плитах старых кладбищ.

Люблю смотреть, как лампа щурит глаз,
как дремлет кот, мурлыча «баю-баю»…
Луна в косматых тучах улеглась,
И светит мне в окошко, улыбаясь.
Рассвет далёк. И время не спешит,
Спокоен сон короткой летней ночи…
Я вновь берусь в полуночной тиши
Читать родные Тютчевские строчки.

Палитра ночи многоцветна,
но шторм закрасил тушью дом.
Гудят тугие струны ветра
на монотонной ноте «до».
Сквозняк колышет занавески,
и в стёкла бьётся тень совы.
Мой дом испуганно, по-детски
окном чердачным смотрит ввысь.

Сдаётся ночь. И ветер тише -
он, будто выдохшись к утру,
скулит и прячется под крышей
в обрывках сумрака и струн.
Мой дом смелеет постепенно,
глядит, окошки отворив,
как ночь сбегает по ступенькам,
касаясь холода перил.

Дрожит взъерошенный орешник,
с надеждой вглядываясь в даль.
Прибой тайком в песке прибрежном
зарыть пытается янтарь.
В траве блестит жемчужин россыпь -
их ветер ночью разбросал.
Рассвет отважным альбатросом
крылами режет небеса.

Переведи часы назад.
Не задавай вопрос «зачем?»
Мне нужно ровно полчаса –
Схитрить и сдвинуть время Че.
Конечно, глупо. Мне ль не знать,
Как сложно жребий обмануть
И сколько буду я должна
За радость краденых минут.

Светает. Времени в обрез.
Луна бледнеет – только тронь,
Она покатится с небес
И упадёт в мою ладонь.
Мне полчаса – как сто ночей.
Секунды тикают в груди.
Когда наступит время Че,
Зашторь окно. И уходи.

Мы встретились в чудесный день
у старой ратуши.
У нас возникло сто идей -
нескромных, радужных.
Блестел на солнце гордый шпиль,
как символ города.
Но через день пришли дожди,
дохнуло холодом.
Я занемог - сипел, дрожал.
Она, коварная,
во мне поддерживала жар,
поила травами.
С утра раскрашивала сквер
мелками рыжими,
чтоб не казался вечер сер,
чтоб только выжил я.
Изображала ветра вой,
дождями дзинькала,
кружила высохшей листвой
и паутинками.
А на исходе ноября,
с тремя билетами,
пришла меня приободрять –
больная, бледная…
Сняла заснеженную шаль,
склонила голову,
сказала тихо: «Очень жаль…
Прощай. До скорого».
Храня тепло, она сама
сгорела заживо.
Как жаль…
А в ночь пришла зима
За мной ухаживать.

Когда разбилось солнце вдребезги,
упав за крыши Коктебеля,
я разбавляла слёзной крепостью
невинность мятного коктейля.

Забуду эту боль не сразу я,
Как ты сказал: «Устал я очень.
А мы с тобой такие разные.
Живи в Крыму. Я еду в Сочи».

Полдня в слезах, с открытой раною,
я, как подстреленная птица.
Решила: радость ресторанная
поможет чуточку забыться.

Парнишка в кепочке соломенной
подсел ко мне, закашляв сипло.
Мне всё равно. Судьба поломана.
А он мне: «Так давайте выпьем!»

Я грех взяла тяжёлый на душу
и наврала ему с тележку.
А он сочувствовал: «Ну надо же,
как ваше горе безутешно».

В чернила непроглядной темени
луна упала дынной долькой.
Тебе я мстила с наслаждением
на пляже, в парке и не только…

Здесь был залив, в песок играли дети,
Резвился и шутил морской прибой.
Благоухали дивные соцветья,
Звенели трели птиц наперебой.
Здесь солнца лик, по-царски величавый,
Тянул на берег золото лучей.
И лайнеры, подплывшие к причалу,
Высаживали знатных богачей.

Но боги посчитали - это вызов,
Насмешка человека - новый рай.
И злоба их божественных капризов
Смертельной магмой вышла через край -
Как пенистое пиво из бокала,
Как взбитый в мелкой вазочке коктейль.
И море, умирая, замолкало.
И жизни обрывалась канитель.

За месяц это место стало гиблым,
Ликуют боги: это сущий ад!
Застывшей лавы хитрые изгибы
Скрывают под собой погибший сад.
Здесь солнце, ровно в полдень, небу снится,
И тучи бесконечно слёзы льют.
А боги на железной колеснице
Трясутся, пробивая колею.

Ведь вышло так, что ни себе ни людям,
От шумных волн осталась только муть.
Но боги здесь с чертями выпить любят,
Чтоб дерзость человека помянуть.

.....................................Пролитую слезу
.....................................из будущего привезу,
.....................................вставлю ее в колечко.
................................................И. Бродский

Не надо слёз – ни будущих, ни прошлых,
Ты просто возвращайся поскорее.
Сойдут снега, земля прорвётся рожью,
И к августу зерно уже созреет.
Приедешь непременно к урожаю,
Подаришь мне колечко с малахитом,
А хочешь, с янтарём – не возражаю,
Янтарь похож на солнечное жито.

Из будущего беды не вези мне,
Достаточно печали в настоящем,
Твои скупые редкие визиты -
Обрывки мной придуманного счастья.
Мне ждать, вязать приданое на спицах,
Посматривать на палец безымянный
И наблюдать, как поле колосится,
Как васильки теряют цвет и вянут…

Я был, как все. Земной, нелепый, нищий,
Душа пуста - ни радости, ни крыльев,
Ни песен, ни бушующих порывов.
Ни женщины в моем пустом жилище.

Я был, как все. Надменный и беспечный,
Шагал в толпе, заглядывая в лица,
Пока не встретил женщину. Как птица,
Она не шла – летела мне навстречу.

Раскинул сеть своих земных объятий,
Схватил её, прижал по-свойски сильно.
Мне показалась эта птица синей,
Сливались с небом радужки и платье.

И я взлетел над городом весенним,
Свою мечту в руках сжимая цепко.
Дивились избы, рынки, бани, церкви:
Я был, как все. Теперь я был - над всеми.

Дивились почты, школы и больницы:
Теперь я стал небесным пешеходом,
Шагал по небу - гордый и свободный,
Пока в моих объятьях билась птица.

И снова осень, и хандра, и плакать хочется
От серой хмари за окном, от одиночества.
Пора забыть за столько лет, но снова вспомнилось,
Как целовались мы с тобой под песни «Scorpions».

Мы были счастливы тогда, свободны, молоды,
Мы не боялись неудач, болезней, холода.
Казалось, старость не придёт, минуют скорби нас,
И будет «love» and «only love» под песни «Scorpions».

Военкомат, «я буду ждать», и письма – пачками,
И был последний твой рассвет, в крови испачканный…
От взрыва вздрогнула гора, арчовник* сгорбился,
А ты шептал: I will be there*… из песни «Scorpions».

Мы хоронили не тебя, а ящик цинковый,
Хрустально капельки дождя по крышке дзинькали…
А твой комбат сказал, вздохнув, когда всё кончилось,
что ты ночами мне писал под песни «Scorpions».
________________________________
I will be there — я буду рядом ( фраза из легендарной песни «Still Loving You»)
арчовник — можжевеловый лес Афганистана.

Я чувствую, она уже в пути, по наледи скрипят её полозья.
И дворник перестал меня будить, метлой проворной прочь сметая осень.
И солнце не выходит по утрам, до срока записавшись в тунеядцы.
И шепчутся деревья, мол, пора сменить наряды - время утепляться.
Грущу всё чаще, грею горький грог, но от него не жарче и не легче.
Зима придет и ляжет на порог, и санки припаркует у крылечка,
Меня разбудит дворник. Как всегда, проворно заскрипит его лопата.

И я проснусь, чтоб первой увидать, как тихо снег на землю будет падать…

Здесь вороны по-варварски кричат,
Выклёвывая время с циферблата,
И пламя заговаривает чай,
Чтоб мне не стать свободной и крылатой.

Здесь мышь переворачивает крест
И лунный диск грызет, как сырный пудинг.
А филин каждый день приносит весть
О том, что мне спасения не будет.

Здесь кукла вуду волосы палит,
В меня вставляет ржавые иголки,
Из памяти мелодии молитв
Сжигает взглядом. Только всё без толку.

Здесь люди, затаившись до поры,
Желают в адском пламени сгореть мне.
У них такие правила игры...
Они во мне хотят увидеть ведьму.

Был у меня сегодня странный день,
Казалось бы - обычный, будний, летний…
Но я на десять лет помолодел.
И стал мудрей на пять десятилетий.

Он в дом вошёл – прекрасен и горяч,
И начал мне с утра по-свойски тыкать,
Я кофе поделил с ним и калач,
А на десерт запёк в духовке тыкву.
Потом дела, конечно же, вдвоём:
Я за столом – обычный червь бумажный,
А он в оконный втиснулся проём
И солнечным лучом светил мне важно.
Пошли гулять, приятель как-то сник,
Седую хмарь, как шапку, нахлобучил,
Но я к июньским странностям привык -
Пролился дождь и сдулись злые тучи.
Мы вместе с ним готовили обед:
Я суп варил, мой друг - стихи и басни,
Острил, хохмил, дарил тепло и свет,
Я даже не заметил, как он гаснет.
Снабдив меня премудростями впрок,
День рассказал об этносе Тянь-Шаня,
О Лорке. Но всему приходит срок -
Рождению, прощению, прощанью…
Ушел мой друг, оставил тишину.
И я, в себе почуяв непогоду,
Его по-русски, горько помянул,
Хотя не пил уже четыре года.

Ах, дворник мой, метёшь, а листья падают,
Который год с тобой одно и то же…
Дождями, а не памятными датами
Ты научился осень подытоживать.

Философ мой с мозолистыми пальцами,
Тебе ль не знать, как время быстротечно,
Как с часиков минуты осыпаются
Пожухлыми отжившими сердечками.

Служитель муз, хозяин нашей улицы,
На вечного художника похожий,
Рисуй! И пусть по осени любуются
твоим искусством хмурые прохожие…

"Танцующий дом", город Сопот, Польша.



...........................................А вы
..........................................ноктюрн сыграть
..........................................могли бы
..........................................на флейте водосточных труб?
...............................................................В.Маяковский

Дома геометрически просты.
О формах в подсознанье – это к Фрейду.
Ведь дом для человека - просто быт.
Удел поэтов - к ним приладить флейты.

Но Сопоту однажды повезло –
Среди обычных серых строгих зданий,
(наверное, создателям назло)
Построился не дом, а «пенькна» пани*.

У дома-Доминики томный вид,
Фигурка грациозная настолько,
Что каждый проходящий норовит
Красотку ангажировать на польку.

Она не против, крышей поведёт,
Затянет свой корсет немного туже,
Природный креатив пуская в ход,
Окошки распахнет и кружит, кружит…

Завидуют коробки со стеклом,
Выстраиваясь в улицу безлико,
Как плавными изгибами углов
Волнует взгляды пани Доминика.

*piękna Pani ( польск.) – прекрасная пани

Ко мне приставлен ангел - это присно,
Служителем, охранником… Аминь!
Он терпит мой характер и капризы,
Увы, Господь потешился над ним.
С утра курю, ругаюсь не по делу:
Соседи раздражают, дождик злит…
Я, если б даже очень захотела,
Не вспомнила и строчки из молитв.
А он при мне, на службе: дышит смогом,
Босые стопы пачкает в грязи…
Ему бы отпуск, чтоб немного смог он
По миру без меня поколесить.
И отдохнуть от города-вампира,
Не видеть, как я дьявольски пуста,
Как прячусь от людей в своей квартире,
Где нет свечей, иконок и креста.
Но дан приказ: меня направить к раю,
Помочь, сберечь.
...........................Когда мне тяжело,
Он плачет. Но с любовью укрывает
Меня своим спасительным крылом.