Те, кто вывели оттепель в холод
Под прикрытием пафосных слов,
Жгли страну невозвратным глаголом
И лишали нас радужных снов.

Не сказать, что мы сломлены были,
Мы себе не давали остыть
И горели идеями. Или
Разводили сомнений костры.

Не сказать, что мы были на грани
Между жизнью и смертью – да нет,
Но закат разрушительно ранний
Отнимал наше право на свет.

Мы шутили вульгарно и плоско,
Возбуждённо пороли муру,
Были пьяными – пьяными в доску,
Но от мыслей трезвели к утру.

Если кто-то испытывал жажду,
Мы топили ладонями лёд…
Не сказать, что мы были отважны,
Просто знали, что это пройдёт.

Блиц-8

У дачной жизни праздничный уклад,
здесь каждый дом распахнут и крылат,
до самых звёзд плетётся виноград,
пылают астры.

Здесь так легко – босым, как берендей,
идти к пруду по тёплой лебеде,
потом пугать в задумчивой воде
мальков глазастых.

Здесь ночью прилетает птица-тишь,
и слышно, как спешит в ловушку мышь,
как лунный свет стекает с жарких крыш
в кусты сирени.

Здесь каждый день – входной и выходной,
здесь каждый дачник – новый летний Ной,
кусочек суши под его ногой -
его спасенье.

......................................... Ложись и думай, я приду – проверю…
...................................................................... В. Вишневский

***

Упал, отжался, встал, бегом вперёд!
Дыши ровнее, не дави на жалость.
Я тоже думал – небо упадёт,
Когда был слаб. Но небо удержалось.

Ну, хватит ныть, набегался – ложись.
Скули теперь, что выдохся, измотан.
Ты, видимо, ещё не нюхал жизнь,
И потому стал толще бегемота.

Ещё бросок, смелее! Выдох, вдох.
Прости, что слабых духом не жалею.
Я тоже думал: я для мира сдох,
Но выжил. Видишь, всех теперь живее.

Трудись, трудись, работай над собой,
Пытайся победить в неравной схватке.
Сегодня ты с собой вступаешь в бой,
А завтра всех положишь на лопатки.

Препятствия ты выдавишь плечом
И в прошлое с пинка закроешь двери.
Ну всё, лежи, не думай ни о чём.
Ты выживешь. А я приду – проверю.

***

Когда ты стал во многом виноват,
Иди туда, где солнце и трава,
Где некого винить, по крайней мере.
Где бабочка трепещет на цветке,
Где ветер потерялся в сосняке,
Ложись и думай, Бог придёт проверить.

Скрипят стволы, на них трещит кора,
Никто тебя не станет укорять,
Здесь беды забываются скорее.
Смотри, как жук хлопочет о простом,
Как новый лес выходит на простор…
И Бог придёт – простит и пожалеет.

Блиц - 7
http://litset.ru/publ/15-1-0-52013

доверься тьме глаза закрой
приляг на мох
идущих ведьминой тропой
не видит Бог

адонис высох и поник
и ты устал
сейчас увидишь: лес велик
и очень мал

ты никогда наверняка
не видел зла
волна сырого сквозняка
в тебя вползла

голодный зверь в ночи завыл
навис туман
в глазах испуганной совы
дрожит луна

ольха трепещет на ветру
ползёт змея
мы не проснёмся по утру
ни ты ни я

Июнь. Жара и жар. Ангина.
Лежу в кровати целый день я.
… По стенам, полкам и картинам,
сметая сумрачные тени,
бесцеремонно бродит солнце,
исполненное чувством долга.
А мне сегодня остается
глядеть беспомощно и долго
в сквозной просвет балконной двери,
вдыхая пыль портьерных лилий.
Я сочиняю, что деревья,
от жажды мучаясь, ожили
и ринулись бескровным садом
к живой воде озёрной сини.
А, может быть, им к морю надо,
как людям, пережившим зиму?
О белых говорливых птицах,
о тучах с привкусом миндальным,
о человеках чернолицых,
о смуглых длинноногих пальмах,
о сладких венчиках азалий
им ветер нашептал на ушко.
… И тают в сонной синей дали
деревьев пышные макушки.

Седьмая пятница - 307

Корни мои родные – косточки, позвонки –
воздух над вами стынет, травы плетут венки,
траурно ветер воет, лижет прохладу плит.
Наземь роняя хвою, рыжий сосняк гудит.
Насмерть укоренился сытый чертополох –
кормит его живица, делится влагой мох.
Словно из плоти сделан – он ни цветок, ни зверь,
мы корневой системой связаны с ним теперь.
Голубь – крылатый постник – землю, как хлеб, клюёт.
Всё тяжелей на кости давит гранитный гнёт.
Корни мои земные, светлые имена,
мёртвые, но живые, скоро врастут в меня…

Зима длиннее рукава
моей смирительной рубашки.
Скользят по стёклам облака –
бессонниц сытые барашки.
Наш недолюбленный Урал –
страна хрустальных ожиданий…
ты у него меня украл
в февральском утреннем тумане,
когда упал метеорит
в пустой зрачок земного глаза.
И бедный доктор Айболит
меня сумел найти не сразу.

Но я в себе Урал несу,
он, словно сон, необычаен!
А ты живёшь… в моём глазу
метеорит не замечая.

г.Челябинск
17.06.2019

* Раннее февральское утро 2013 года для 1613 жителей Челябинска и его окрестностей неожиданно стало трагичным. Такого большого количества людей пострадавших от упавшего метеорита в истории населения Земли еще не было. Во время удара волной во многих зданиях выбило окна, поломало деревья и нанесло различной степени тяжести повреждения людям, в результате чего пострадавшими были признаны 1613 человек, из которых по разным данным в больницы попали от 50 до 100 человек.

Не стой в дверях, иди за стол, солдат.
Сейчас не нужно помнить старых дат,
Чтоб выпить. Жизнь берёт своё начало –
Сегодня обнулят календари.
Рассвет в тревожном мареве горит,
Но небо тишину пообещало.

Давай же пей, солдат. А после пой
Про шёлковый платочек голубой,
Засевший крепко в памяти усталой.
Про синие карельские леса,
Про маму – с белой прядью у лица,
Про девушку – с далёкого Урала.

Ликует май – твой новый мирный май,
Давай, солдат, вторую наливай...
Цветут сады, смотри, сирень какая!
А солнце, закалённое в бою,
Кладет ладонь на голову твою,
Из памяти плохое выжигая.

***

Катаю на языке черешневые косточки:
Че-рнигов,
Че-рнобыль,
Че-быркуль,
Че-лябинск.
Вот и настало время Че.

***
Кто сказал, что нельзя повернуть время вспять?
Если хочешь из июня снова попасть в май, –
купи билет в Челябинск
и наслаждайся едва раскрывшимися бутонами пионов.

***
Челябинский метеорит,
так жестоко напугавший всю планету,
сейчас похож на гигантскую морскую губку,
а в разрезе – на шоколадный щербет.
Он отдыхает под стеклянным колпаком.
Издалека летел. Устал.

***
Когда-то по этой земле шёл караван верблюдов.
Один из них отстал, задумавшись...
Так и стоит на главной площади Челябинска.
Забронзовел.

***
Горный край. Горний край.
Всего одна буква,
а какие разные пространства и содержания.

***
Челябинский метеорит сдал столько анализов,
что превратился в обескровленный минерал,
и не в состоянии куда-то ещё лететь...

***
Уральские самоцветы –
кровавые, дымчатые, мятные, абрикосовые, голубоглазые –
везу их с собой разноцветными камешками на нитке.

17 июня 2019 г.
г.Челябинск

Незрелый март, как взрослый, пунктуален,
но как дитя – капризен и несмел.
Всё глубже дышат скважины проталин,
тяжёлый снег под солнцем разомлел.
Мыть окна в марте холодно и рано,
но хочется закрасить и забыть
расщелины в потрескавшихся рамах
и собственные линии судьбы.

Сюжет весны непрост, но постоянен:
я предана пожизненно земле,
как косточка, и корень, и крестьянин,
вода болтлива, камень не истлел,
струится в небе жилка золотая,
играет слово нежное во рту,
но я его, не высказав, глотаю,
в себе укореняя немоту.

Мятежный март сродни моей природе.
Я слышу всё отчётливей весной,
как тает снег и как в бутылках бродит
не выпитое за зиму вино.
Откуда знать мне, что это за время,
где выход, где начало – не пойму.
И каждый день – мелькнувшее мгновенье,
живое, но летящее во тьму.

С теми, кто хочет плыть, разговор короткий –
Нам никуда не деться с подводной лодки.
Полный вперёд! Но кажется путь обратным.
Каждый здесь – Божья тварь, без сестёр и братьев:
Звери по парам, люди – поодиночке.
Семь миллиардов нас, и ковчег не прочен.

Мне говорят: смириться, привыкнуть надо,
Мы уплываем в рай прямиком из ада,
Несколько лет терпи, обещаньям внемли,
Новые люди новые ищут земли.
Прежняя вера в душах давно остыла.
Это всё будет, или всё это было?

Кто-то стрижёт овец и руном торгует,
Кто-то открыл пекарню и мастерскую,
Кто-то – ломбарды, бары, ларьки, бордели.
Свежие люди в ветхозаветном теле
Снова полюбят Бога, потом забудут,
Снова придёт Христос и предаст Иуда.

Это всё было, или всё это будет?

Ты завтра осознаешь, что не надо
встречать его в порту, искать в тавернах,
сотрёшь с лица румяна, с губ – помаду,
лицо его – из памяти. Наверно,
ты слишком полагалась на гадалок,
оплачивая выдумки. Покуда
твоя надежда в море утопала,
ты снова покупала веру в чудо.
… Деревья крепли, кронами качали,
и птицы вили гнёзда. Поимённо
ты помнила детей своих вначале –
придуманных тобой и наречённых.
Вчера забыла – вышла из костёла,
был город свежим бризом растревожен,
а ты, заплакав, руки распростёрла
и выдохнула боль. И веру – тоже.
А ветер прошептал тебе на ухо:
«Не жди его, найди другого. Либо
езжай туда, где солнечно и сухо,
где люди пахнут хлебом, а не рыбой...»

Мне нужно знать – ты есть. И этим жить.
Ещё воспоминания свежи,
и я иду на их упрямый зов
по тёмной безысходности дворов,
встречая в беспокойной темноте
случайных,
и не нужных,
и не тех –
они проходят молча сквозь меня.
…Ты ничего с тех пор не поменял:
в квартире шторы, мебель и жена,
окно, где я была отражена.
Меня забыли рамы и стекло,
ворчливый дождь, кочующий циклон,
скамейка, две берёзы, фонари,
разболтанная ручка на двери.
И только ты один настороже.
Горит окно на первом этаже –
твоё. И я опять к нему иду
доказывать свою неправоту.
…А вдруг ты выйдешь выгулять жену,
И я, нарушив вашу тишину,
шагну... и оступлюсь на мостовой,
которая забыла нас с тобой.
Не выходи!
Мне нужно пять минут –
узнать: ты есть, смириться и взглянуть
на тёплый глянец рыжего окна,
в котором снова я отражена.

Исхожен май и вдоль, и поперёк,
лилейник сорван, пойман мотылёк,
ещё одно мгновение до лета.
Бушует жизнь в некошеной траве –
ворчит оса, хлопочет муравей
и бабочка выводит пируэты.

Медвяный воздух сладостен и густ,
его невольно пробуешь на вкус –
он щедро нажасминен, напионен.
Когда в саду ликует соловей,
внимая, начинаешь соловеть
и можешь всё на свете проворонить.

Шальные суетливые жуки
даются в руку, падают с руки,
теряются от солнечных вибраций.
У мая много взбалмошных причуд,
когда ты с ним помаешься чуть-чуть,
скорей начнёшь в июнь перебираться.

Всё жарче дни, и в отпуск невтерпёж.
дождей, грибов – опять чего-то ждёшь,
ты пленником становишься отныне.
И эти ожидания вкусней
и ярче мимолётных летних дней,
чей след мелькнёт и к осени остынет.

Привет, Артём. У нас всё хорошо.
Вчера похолодало, снег пошёл,
с утра телёнка в сени запустили.

Отец не пьёт, из дома ни ногой,
всё ждёт тебя. Да, ты ж у нас какой,
родней семьи – то джунгли, то пустыни.

Ты снился мне: обрыв, тропинка вниз,
бежишь по ней, кричу тебе: «вернись!»
и падаю в траву, теряя силы.

Вдруг лес зашевелился, стал живым,
а ты ему командуешь: «бежим!» –
и вздрогнули берёзы и осины,

послушно побежали за тобой,
попарно, в одиночку и гурьбой,
но замерли внезапно у границы –

в их кронах загорелся стыд и страх,
и плакали в беспомощных руках
привыкшие к родному месту птицы.

Потом я вынимала из золы
обугленные мёртвые стволы
и красила зелёным, чтоб не броско.

Приснится же такое, ну дела!
...твоя Полина снова запила,
вчера весь день стояла у киоска.

Я снова без копейки – третий год.
Весной поеду в город, на завод,
сбегу из-под родительской опеки.

Ещё про сон... я стала хоронить
стволы... чудно, конечно... но они
давали тут же новые побеги.

Баю-баю... снов не видит
Старый хутор по ночам.
По дворам, заросшим снытью,
Бродит лунная печаль.
То, вздохнув, уронит грушу,
То прольёт вишнёвый сок,
То из бурой вязкой лужи
Смачно сделает глоток.
То водой в колодце булькнет,
То возьмётся в окна дуть.
А устанет – ляжет в люльку,
Позабытую в саду.

Ветер люлечку качает,
Осторожный, словно вор.
За плетнями, нескончаем,
Стелет простыни простор.
Заглянула в люльку птица –
Ищет гнёздышко птенцам...
Седовласый пар клубится
У прогнившего крыльца.
Речка звёзды привечает,
Привечать чужих – не грех.
Над заброшенным причалом
Вьётся иволговый смех.

Волк, свернувшийся в калачик,
Спит у чёрного куста.
Баю-бай.
Никто не плачет.
Ночь.
И люлечка
пуста.

..................................…и говорит им: идите за Мною,
....................................и Я сделаю вас ловцами человеков.
...................................................Евангелие от Матфея

Рыба моя, рыбёшка, –
глаза и жабры,
кожа да кости –
хищники не жалеют.
Берег, куда плывёшь ты, –
сухой и жаркий.
Солнце глядит со злостью
на Галилею.

Рот открываешь:
пусты слова и немы.
Что ты за тварь такая –
ни жать, ни сеять –
просто душа живая.
Ты видишь, небо
будто тебя толкает
в Петровы сети.

Рыба моя, рыбёшка,
во что ты веришь?
Что ты обрящешь в стае,
плывя со всеми?
В доме, куда придёшь ты,
открыты двери,
каждый входящий знает –
грядёт спасенье.

Скоро сама увидишь Ловца с уловом.
Скоро сама промолвишь живое Слово.

Всё, что было прошлым вечером,
Заметёт с утра метель.
Ты ходил по клубу кречетом,
Пел мне песни, да не те.

Зазывал к себе поужинать,
Обещал халву и мёд.
Но мешала мысль: не нужен он,
Если замуж не зовёт.

Шла домой я, будто пьяная,
Ночь ревела, не спала.
А как встала - в окна глянула:
Золотятся купола.

Я по снегу серебристому
Проложу дорожку в Храм.
Помолюсь, обедню выстою,
Да поклон земной отдам.

Всё, что было прошлым вечером,
Замела с утра метель.
Как придёшь от делать нечего,
Я скажу: «Иди отсель!»


Странные танцы- 112

Проснёмся утром, а вокруг вода –
нам дали отопление! Когда
случается в квартире что-нибудь,
то лучше полежать и отдохнуть,
потом позвать сантехника к обеду –
да просто так, чтоб нас зашёл проведать.

Он будет в этот день здоров и жив,
поэтому на вызов побежит,
минуя пять ларьков и гастроном,
закусочную, бар, торговый дом –
он ждал давно рабочего момента
и целый год готовил инструменты.

Спасатель наш, нащупывая дно,
достанет ключ с названьем – разводной.
А мы уже не можем без воды,
и нас с тобой не надо разводить.
Сантехник, головастый и рукастый,
наденет акваланг, костюм и ласты.

Давай и мы не будем унывать:
отчалила от плинтуса кровать,
дрейфуют кресла, стулья, ваза, таз,
но это не волнует больше нас.
Мы два невозмутимых капитана –
выходим в рейс на схватку с океаном.

Что тебе передать из провинции?
Знаю, ты избалован и строг.
В нашем городе с обликом ситцевым
носят яркие платья в горох,
на халатах звенят колокольчики,
на салфетках колышется рожь.
А репейник, невзрачный, игольчатый,
на тинейджерских майках хорош.
Занавески с крикливыми птахами
под руками умелых портних
оживают. Приезжие ахают,
говорят: не видали таких.
Вот и ты, из столицы бензиновой
приезжай, красотой подыши.
Только впрок запасайся корзинами
для подарков из нашей глуши.

Антиподы-170

Солю грибы, варю варенье –
Опять нашлось немало дел,
И я с обещанным смиреньем
Стараюсь жить, как ты хотел.
Наш мир с нехитрыми вещами
Мне помогает.
........................Неспроста
Полы и стены освящает
Разлёт оконного креста.
За ним – косматый ежевичник
И сад, где радостно скучать.
Сердца спешащих электричек
По расписанию стучат.
...Я привыкаю, всё в порядке –
Ты видишь, ты же знаешь сам –
Добреют овощи на грядках,
Ромашки смотрят в небеса,
Пылает мальва у сарая,
К забору жмётся девясил…
И я счастливой быть стараюсь
За нас двоих, как ты просил.

В подъездный морок хлещет жёлтый свет,
в его лучах снуют пылинок стаи,
и в этой бессистемности сует

живут покой и логика простая –
подумаю о них, но не сейчас.
Я двери нараспашку открываю.

Привет, мой двор! От солнца щуря глаз,
смотрю на небо утренней столицы,
оно сегодня будто напоказ –

как царский шёлк – сияет и лоснится.
И только город крышами домов
ему отводит чёткие границы.

Мой двор уже стряхнул остатки снов
и на асфальт раскладывает тени.
Мы с ним давно обходимся без слов –

могу смотреть в раздумьях каждый день я
на окна, на весёлого стрижа,
на стены, на ветвей переплетенье,

на белую сирень у гаража.
Мой двор неизлечимо интровертен…
И, кажется, здесь можно избежать
земных закономерностей. И смерти.

Хочу забыть субботний день, уютный свет морозных окон,
Тверскую в зимней маяте и снега колкие волокна,
в холодной трубке: «Приходи, спаси мой мир от запустенья»,
твой дом под номером один, подъезд и долгие ступени.
Я ненавижу! Не-на-ви… свой лепет, сбивчивый и пылкий,
твоё лицо, вальяжный вид, вихор, торчащий на затылке.
Хочу забыть смятенье рук, стеклянный всхлип упавшей чашки,
как ты сказал: «Я уберу. Старьё. Не жалко. Бей почаще»,
Как было тесно на стене часам, светильникам, картинам,
и было тесно в платье мне.
Забыть –
полоски на гардинах,
звонок…
безлюдное метро,
озноб,
метельное удушье.
Я ненавижу! Будь ты про…
Господь, прости! Не слышь, не слушай!

В захолустном городишке всё, как прежде:
Сладким солнцем наливается черешня,
На бескрайних пустырях и огородах
Зреют травы и толстеют корнеплоды.
И не режут глаз советским горожанам
Алкаши и лопухи за гаражами,
У ДК – портреты лидеров горкома.
…Мне семь лет. Бегу домой из гастронома
С неизменными покупками в авоське,
Обгоняя то собаку, то повозку.
Я несу янтарный квас в стеклянной банке,
Колбасу и бородинского буханку.
В палисаде, рыжей наглости не пряча,
Ждёт еду блохастый выводок кошачий –
Палку ливерки съедают в два присеста.
И скрипит по-стариковски дверь подъезда,
Я вдыхаю запах браги, лука, фарша.
Пять ступенек, дверь налево – это наша.
У меня тяжелый ключ висит на шее.
Почему он с каждым вдохом тяжелее?
Отчего застряли звуки в горле комом
И подъезд уже не кажется знакомым?
…Выпадает из авоськи чёрный камень,
А из банки льётся небо с облаками.

......................................Иду домой, там грусть фиалок…
.................................................................М.Цветаева

И я никто,
и ты – прохожий.
Зима смеётся надо мной –
сбивает с ног и жалит кожу.
Январский воздух заморожен
и горек.
Я иду домой.
Там грусть фиалок на обоях,
убогость кресла и ковра,
немой ночник, окно глухое.
И там, в оплаканном покое,
привычно прятаться и врать
портрету в рамке самодельной,
себе – в плену никчёмных дел.
Сегодня – мрачно и метельно.
А помнишь, солнечный сочельник
на стёклах инеем блестел.
Иду домой – сугробы, арка,
фонарь, бездонно тёмный двор.
...Букеты содранных фиалок
горят болезненно и ярко,
золой ссыпаясь на ковёр.

Распродажа! Распродажа!
Приходите на базар!
Я сегодня всех уважу –
залежался мой товар!
Я не стану торговаться,
за бесценок вам отдам:
одеяло,
два матраса,
перетянутый диван,
покрывало,
три подушки,
фикус,
вазу,
пять картин,
ставший вдруг совсем ненужным
электрический камин,
люстру,
детскую кроватку,
чайник,
блюдо и
дуршлаг,
мужа с кучей недостатков…
Нет, его отдам за так.

2010 г.

С утра наигрывало радио
беспечный, ласковый фокстрот.
Но летний день, тобой украденный,
свернул в осенний поворот.
А там распутная беспутица
мне указала ложный путь
туда, где ничего не сбудется,
где от дождей к дождям бегут.

И я, глухими подворотнями
по неумытой мостовой
брела, предчувствуя - сегодня мы
уже не встретимся с тобой.
Ты там, где солнечные лужицы,
где пальмы выстроились в ряд,
где чувственно пластинка кружится
и на французском говорят.


Странные танцы 107

Мне в августе всегда немного больно.
Как муха в обманувшем застеколье,
я билась. Но закончился запал –
остывший день для суетности мал
и слишком зрел для шалостей дурацких.
Пора в дорогу листьям собираться,
и яблоку, упавшему в траву,
и девочке – её уже зовут
примерить форму новую для школы.
Пиджак велик и кажется тяжёлым,
ботинки жмут, мешает ремешок,
и только бант болтается смешно.
Но ей внушают старшие, что нужно
сегодня стать серьёзной и послушной,
и взрослой – непременно к сентябрю.
Созревший день настойчиво клюют
дожди и птицы. Первая прохлада
украдкой просочилась сквозь ограду,
по саду пробежала, словно ток,
и проседью задела мне висок.

Спеют, словно вишни, в небе звёзды.
Ты присядь с дороги и остынь.
Вытряхни из сумки горький воздух
Жадных и безжалостных пустынь.
Выпей нашей северной прохлады,
Вспомни ежевичный вкус ночей.
Знаешь сам – для счастья мало надо,
Если ты давно уже ничей.
Здесь как прежде всё: уклад старинный,
Снег – зимой, по осени – дожди.
Выйди в сад, поешь с куста малины,
Берегом к источнику сходи.

У реки на мостике дощатом
Эхо передразнивает шаг.
В этот час голодные щурята
Ищут живность в чёрных камышах.
Сонный лещ, наевшись звёздных ягод,
Тычет лбом в купальщицу-луну,
А луна ныряет под корягу
И не собирается тонуть.
Скоро полоснёт крылом зарница,
Выклюет небесное зерно.
Хочешь в старой лодке прокатиться
С кроткой предрассветной тишиной?

Спящая в тумане колокольня,
Заросли бушующей травы...
Снова оказаться в прошлом больно,
Если возвращаться не привык.
Где-то ждут нехоженые дали,
Манит неизвестность новых мест…
Ну а здесь родители заждались –
Сгнил и покосился мамин крест,
У отца заржа́вела ограда,
Холм размыли вешние ручьи.
Мало старикам для счастья надо,
Если старики уже ничьи.

Мы тени, мы трепещем на ветру,
цепляясь за тепло случайных встречных,
за всё, что нас устойчивей и крепче –
за новый день,
за мир,
за май,
за труд,
за вздорность слов,
за чей-то нервный всхлип,
за лай дворняг в соседней подворотне,
за бурю, набежавшую сегодня,
за тучи над семьёй лохматых лип,
за марь над беспризорностью травы,
за ломаную линию заката,
за всё, что было дорого когда-то,
когда ещё мы не были мертвы.

Мы таем, исчезая всё быстрей,
закат у наших ног ступени чертит.
И в рубрике вечерних новостей
не будет ни строки о нашей смерти.

Антиподы-166

Цвела джида, журчал степной арык –
Я помню это место, где зарыт
Мой детский клад – секретик мой заветный.
Под выпуклым бутылочным стеклом
Лежало голубиное перо
На смятой золотинке от конфеты.

Земля была покорна и легка,
Как гречневая мамина мука.
Её так много – всем на свете хватит
Лугов, полей и маковых степей.
Я знала, что могу доверить ей
И стёклышко, и пёрышко, и фантик.

Я помню осень. Сад. Горит листва,
Ползёт позёмкой пепел от костра,
Ложась на оперенье мёртвой птицы.
И хрупкий мир, что не был мной спасён,
Послушно лёг в голодный чернозём
И в кукольной коробке уместился.

Июнь пропишет всех на дачах,
Весёлых дней наобещав.
Забрезжит свет, проснётся мальчик,
Пойдёт с отцом на пруд рыбачить,
Поймает щуку и леща.
И этот день, счастливый самый,
Он будет помнить много лет:
Терраса, звонкий голос мамы,
Хрусталь, шипение нарзана,
Уха, торжественный обед.
Отец похвалит, сядет рядом,
И младший брат не будет ныть,
И никуда спешить не надо…
Почти сто суток до блокады
И десять суток до войны.

Книжки учат меня нелогичным вещам:
Умирая – спасать, презирая – прощать.
Ты – другим добродетелям учишь,
Завершая до боли избитый сюжет,
Где герой – не герой, и волшебников нет,
И жонглирует судьбами случай.

Что ещё тебе нужно? Какого рожна?
Это мне безотцовщину в муках рожать,
Это мне улыбаться соседям.
Научи же меня расставаться легко.
Сколько бродит по свету твоих двойников
С червоточиной в правом предсердье!

Покачнутся дома, исказится луна.
Но наутро всё станет чудесно у нас:
У Каштанки родятся щенята,
Кибальчиш не умрёт, не утонет Муму,
Колобок не позволит себя обмануть.
А что будет с тобой – непонятно…

..........................................Никто не способен на то, на что не способен я!
....................................................................Предсмертные слова гр-на М.

Гр-н М. прожил долгую жизнь.
Гр-н М. считал себя служителем культа богини Поэзии и в первой половине своей жертвенной жизни посещал различные храмы, возведённые в честь любимой богини, ища комфортное место для реализации своих амбициозных поэтических проектов.
Но вторую половину жизни он почему-то провёл в душевных терзаниях и ожиданиях чуда, которое всё не случалось.
И не случалось…
И не случалось…
И так и не случилось…
Настал последний час земной жизни гр-на М.
Явилась к нему богиня Поэзия во всём своём торжественном обличии и учинила унизительный допрос, чтобы принять решение: достоин ли этот раб быть причисленным к лику поэтов:
– Скажи мне, мой ревностный служитель, что ты сделал, доказывая свою любовь ко мне?
– О, первую половину жизни я искал вдохновения, перемещаясь от храма к храму, отсиживал длительные Праздничные службы, воспевал тебя в своих одах. Но жрецам не нравилось, что я иногда чуть-чуть фальшивил, иногда немного осуждал других, а своих малюсеньких недостатков не замечал, растрачивая вдохновение на поиски чужих грехов. А ещё им не нравилось, что я упивался исследованием других религиозных конфессий, был въедлив в изучении талмудов, свитков, папирусов, надписей на камнях и стенах городских окраин. Они изгоняли меня из храмов за то, что я яростно доказывал свою точку зрения, много поучал, уличал, подозревал, обвинял… А всего лишь я боролся за справедливость… В чём моя вина, я же был искренним в своих помыслах?
– Я наблюдала за тобой все годы твоей земной жизни, раб мой. И к чему же ты пришёл в этих п(р)оисках, что сделал полезного для своей госпожи?
– Я сменил много храмов, продолжая служить тебе, пока не встретил в храме Лит жреца П.
Он так жестоко и надменно критиковал меня, обвиняя в лени, в неумелом исполнении молитв, в фальши и низкопробности моих од, называя их виршами, что я обиделся и перестал посещать мои самые любимые праздничные службы. Я был такой не один, многие пошли за мной, обливаясь слезами обиды, кляня старика П., желая ему смерти и падения. Ты ведь и их допросишь тоже? Мы решили наказать мерзкого критикана, а я решил проучить его. И стал ждать.
– Чего же ты ждал, гр-н М?
– Я ждал, когда умрет жрец П., чтобы снова прийти на праздник и исполнить свою самую прекрасную оду. И чтобы остальные обиженные гр-ны могли восхвалить меня и назначить главным жрецом… Я бы тогда всё поменял в храмах.
– А ты написал эту оду?
– Нет, я ждал, что она сама напишется… Я же не знал темы, потому что не был на празднике из-за жреца П.
– А соблюдал ли ты все правила и заповеди мои на пути служения, молился ли денно и нощно, не нарушал ли посты и постные дни, тренировался ли, занимался самобичеванием и самоанализом, смотрел ли на себя со стороны, просил ли других бичевать тебя?
– О, госпожа моя, Поэзия, о чём ты говоришь, это так жестоко и страшно по отношению к себе… Я не готов на такие жертвы. Да и было ли у меня на это время? Главное – просветить других, немощных и убогих. Важнее – отыскать в этом храме справедливость.
– Что ты оставил после себя на земле?
– Мой голос! Я издавал его душой в перерывах между проповедями. Разве этого мало тебе?
– Но голос дан всем! Чем твой отличался от других, чтобы я могла его услышать?
– Я старался, мне кажется… Я пытался открыть свод твоих правил, даже могу сказать, что он неплохо усваивался в малых дозах, но применить его на практике что-то мешало. Я недавно понял, что мне мешали другие жрецы. Молю тебя, накажи их! Им было трудно угодить, их было сложно понять – в чём я виновен, почему они не хотят петь моих песен и признавать мои оды великолепными? Надо было всего лишь хвалить мой девственный природный голос. И пусть он фальшив и слаб. Разве это важно? Важно, что я люблю тебя!
– Что же такое по-твоему служение?
– Служение – это… ой, можно я открою свои любимые словари. Или хотя бы допусти меня к Гуглу.
– Может быть, ты перепутал богинь?
– Нет! Я уверен – я твой раб! Я даже хочу тебе кое-то рассказать по секрету, чтобы ты поняла, насколько я честен с тобой, как я праведно ищу справедливости. Ты должна это знать и обязана наказать жрецов за махинации. Они не любят тебя, а только притворяются. Клянутся, что сочиняют оды сами под силой вдохновения. Это не правда! Они списывают их заранее со стен других храмом и приходят к тебе с заготовками. Я это вижу каждый раз, когда у меня открывается третий глаз перед Праздничными службами. Никто не способен на то, на что не способен я!
– И чего же пожелаешь на смертном одре?
– Умертви жреца П.!
– Хорошо, гр-н М., ты убедил меня. Я выполню твою просьбу – умертвлю жреца П. в один миг с тобой, но его душа переселится в твоё тело, и теперь ты пройдёшь его путь. А настанет срок, я снова приду. Вот тогда и решу, какие вопросы стану задавать тебе, раб…

Зимы ледяную усталость
Таскаю с собой на плечах,
И снега осевшего талость,
И старости близкой печаль,
И юности дерзкой наследство –
Обиды да всякую чушь.
Весна… Мне бы взять нареветься,
Но я не могу, не хочу.
У памяти много привычек,
Она затевает игру
И где-то у сердца обычно
Вонзает стальную иглу.
А время, не ведая боли
И тягот не чуя, бежит
Туда, где в некошеном поле
Рассыпались маки во ржи.

Странные Танцы-99

У морга в госпитальном скверике
газон усеян вороньём.
Здесь бродит смерть. Но вы не верьте ей,
что мы когда-нибудь умрём.
Пускай грозит косой заточенной
и стажем в тысячи веков,
и вместо слёз росу цветочную
роняет с траурных венков.

Над моргом стайкой вьются голуби,
на флейте жизнь играет гимн.
Хмельно кружит прохожим головы
пропахший радостью жасмин.
Сирень кладёт на плечи кисти нам…

У входа в морг, под фонарём,
лежит незыблемая истина
недоказуемая истина,
дождём оплаканная истина:
«Мы не умрём!»

Серых дней густое варево
расплескало немоту –
ни писать, ни разговаривать,
ни молиться не могу.
Город спутан пуповинами
размороженных дорог.
У домов глаза совиные,
парк до веточек продрог.
Тучи наглухо задёрнули
небо траурным тряпьём.
Голосят ветра матёрые –
скорбно, каждый о своём.
Вечер груб и необщителен,
воздух горек и несвеж.
Основным у существительных
стал винительный падеж.
Туча-роженица тужится,
приготовила сюрприз –
свежевыжатые лужицы
под ногами разлились,
потекли ручьи страдальные.
И никто не хочет знать,
что под кружевом проталины
зарождается весна.

А время не бежит и не течёт,
Не капает процентами на счёт.
Оно висит на веточках масличных,
Не зная, что материя первична,
Прикинувшись потерянным и бренным,
Чтоб вызвать сострадание Вселенной.

У времени капризное лицо
И сущность с откровенной хитрецой.
Оно для размышлений ищет пищу,
Съедая у маслины корневища,
Прикинувшись жестоким и надменным,
Чтоб вызвать уважение Вселенной.

Со временем картина не нова…
Никто его не хочет признавать
Ни другом, ни врагом, ни господином –
Оно в своих обличиях едино.
Прикинувшись невинно убиенным,
Мечтает поглумиться над Вселенной.

Для времени не важен блеск и шик,
Ему не нужен даже часовщик –
Оно детальной точности не ценит,
Ведь у него совсем другие цели:
Бездействовать и, нежась в лунной лени,
Однажды стать хозяином Вселенной.

Уйти… уйти, куда глаза глядят,
И жить, как безрассудное дитя,
Нуждаясь только в ангельской опеке.
Не ждать любви и от неё не бегать…
Найти простое дело для души
В какой-нибудь нехоженой глуши,
Где не болеют ревностью и корью,
Где иволга склевала слово «горе»,
Где жизнь весной сочится из коры,
А страх в сухом осиннике зарыт.

Сбежать… из родника воды глотнуть,
Неволе предпочесть тревожный путь,
А дому – берег кряжистый, высокий
И ветрено шуршащую осоку.
Прилечь под ветки ласковой ветлы
И вместе с облаками вдаль уплыть…
И, став ничьей, забыв слова и числа,
Другим нехитрым истинам учиться –
Прощать и никого не упрекать,
И жить непринужденно, как река.

Саид, в суровом сборище сугробов,
стоит среди зимы, разинув рот…
А снег ещё настойчивей идёт,
пятная мандаринность новой робы.
Невиданная щедрость русских зим
как чуждый перевёртыш жизни бывшей –
в Ташкенте осыпались с неба вишни,
черешня, абрикосы и кизил...

Сочится рыбный запах из столовой
и вкусно оседает на бульвар.
А в съёмной неуютности Гюльнар
баранину разделала для плова,
промыла рис и села у плиты…
Её страшит чужая жизнь и стужа.
А этот снег – разнузданный, ненужный,
как будто прямо в сердце ей летит.


Антиподы 161 (плов, бывший, рыба)

прости
мой тихий собеседник
во мне закончились слова
сегодня шумные соседи
не стали нас перебивать
свеча моргнула близоруко
огнём обжёгся мотылёк
и лунный свет медовой струйкой
сквозь ткань гардинную протёк

сидим вдвоём в неловких позах
и я боюсь тебя спугнуть
густая тень китайской розы
с ковра сползает мне на грудь
прочтя вчерашнюю газету
шипом царапает диван
я обернулась…
друг мой
где ты
во мне закончились слова

когда едва рождалась фраза
в язык воткнулся твёрдый знак
сейчас часы пробьют два раза
посуда звякнет
треснет ваза
и в дом заселится сквозняк

2018 г.

странные танцы 94

Ты меня по имени не зови,
мы с тобой случайные визави –
две беды в прокуренной тишине.
...А меня вне города больше нет.
Я дитя его – у него внутри,
и смотрю глазами его витрин
от Базарной площади до пруда.
Я теперь из города – никуда.
От Никольской башенки – до кремля
подо мной – земля,
надо мной – земля.
Я теперь – дыханье крылатых львов,
папиросный дым, перегар дворов,
колокольный звон и колёсный скрип,
я – нектарный флёр златоглавых лип.
У меня в ладонях –
прохлада луж,
у меня в гортани –
сквозняк и сушь.
Ты привык по имени... Ну и что ж!
Отними у памяти, уничтожь,
вырви восемь звуков, сожги, развей,
без любимых слов – забывать быстрей.
Я тебе ни сродница, ни жена,
не тобой наказана-прощена.
Я – вьюнок, примятый твоей ногой,
и трава, и корни, и перегной,
серый мох, крадущий тепло камней...
Ты, когда остынешь, придёшь ко мне.

Он крепко спит спокойным сном, как в детстве,
В своей стране и в комнате своей.
Но только по привычке не разделся –
Дурацкие привычки на войне.
Жаль, спирта ни глоточка не осталось…
Пожитки положив на ветхий стул,
Не смог он победить свою усталость –
Свернул шинель, разулся и уснул.

Он крепко спит. Его узнали стены
И чудом уцелевшая кровать.
Над ним склонились худенькие тени,
Желая приголубить и обнять.
Уходит ночь ползком за огороды,
За ней рассвет крадётся по пятам.
Господь не пас овец четыре года,
Четыре года их пасла беда.

Он крепко спит. Ничто его не будит –
Ни холод, ни обстрел, ни «вашу мать…».
Ещё чуть-чуть и песни мирных будней
Его с рассветом будут поднимать.
Победный луч вползает в дом украдкой…
Господь, собрав оставшихся овец,
Из ангельских одежд кроит заплатки
Для раненых сердец…

Из дальних и неведомых краёв,
Названия которых я не знаю,
Однажды бандеролька заказная
Придёт на имя девичье моё.
Картонную коробку отдадут.
Смущаясь, положу её в авоську -
У нас тяжёлый груз в авоськах носят
И только в сердце носят ерунду.

Пойду домой лугами, напрямки.
В лугах – цветы. А в строчке «Отправитель» –
Танцуют буквы (Витя, милый Витя…),
Сплетаясь в васильковые венки.
Кругом народ. И я сверну к реке,
Чтоб спрятаться, остыть и время выждать.
До крови расцарапает лодыжку
К подолу прицепившийся репей.

Присядет золотая стрекоза
На угол запоздавшей бандероли.
И я, слезам и чувствам давши волю,
Попробую ей правду рассказать.
Как здорово, когда не нужно врать…
Моих волос коснутся ветки ивы.
Не поздно жить, но поздно быть счастливой.
И я вернусь. И сделаю возврат.

Рожу дитя. Пойду гулять с коляской
По новой мозаичной мостовой.
Настанет час взрослеть и удивляться,
Как быстро изменился город мой.
...Усни, сынок. Под сердцем жмётся жалость:
На улице Седьмого Ноября
С твоим отцом, я помню, целовалась,
Когда и в планах не было тебя.

Седьмое Ноября - уже не праздник,
И улице названье не нашли.
Расплющил клумбу камень несуразный –
Не памятник – корявый монолит.
В помине нет садов, путей трамвайных.
Стоят заборы, вырыт котлован,
И мусором строительным завален
От жажды умирающий фонтан.

Здесь дом стоял – старинный деревянный,
Укутанный в каштановый тенёк.
Соседей – тётю Маню с дядей Ваней –
Считала двадцать лет своей роднёй.
Они меня по-свойски принимали:
Блинцы, компот, заморская халва,
Лото, ночёвки, сказки… Тётя Маня
Меня любимой доченькой звала.

Не плачь, сынок. Соседи где-то в Брянске,
Звонят, хотят внучонка повидать.
…Рожу дитя, пойду гулять с коляской.
И город стал не тот. И я не та.

(по следам "Странных танцев - 83")

Уехать вдруг за тридевять земель.
Найти простой и маленький отель,
Чтоб видеть город, лёжа на кровати,
Пить виски с колой в баре «У Аватти»,
Кутить, курить и врать, что ты вдова.
И время предавать и продавать,
И падать тенью в мутные каналы,
И вдруг понять: для жизни века мало.

Рассыпались песочные часы.
Скрипят зубами каменные псы
И требуют последний миг отдать им…
Искать от них спасенье у Аватти -
Последний миг вдохнуть, запить... Потом
Найти чужие тени под мостом.
И, глянув на густую муть канала,
Увидеть свой любимый шарфик алый.

Надёжна жадной памяти копилка -
Знакомых голосов не позабыть.
Влюблённостей, бессмысленных и пылких,
Звенят во мне хрустальные гробы.
Я заживо ушедших хоронила,
Давая равнодушия обет.
Но каждый мой покойный - бывший милый -
Ночами был оплакан и отпет.
Не зная, что они – причина горя,
В меня врастая, зрели имена,
А если я пыталась вырвать корень,
То с корнем вырывалась часть меня.
И с каждым днём упрямей, мелодичней
Звенит во мне хрустальная печаль.
...Дождусь ли я, когда войдёт в привычку
На этот звон молчаньем отвечать?

Я встречу май в приморском городке,
где пёстрый день слоняется по пирсу.
Там жизнь бежит беспечно, налегке,
пекут лаваш – чуть толще, чем папирус,
а кофе, обжигая горько рот,
дурманит смесью перца и корицы…

Так полтора года назад, написав стихотворение «Берега обетованные», я напророчила себе весеннюю яркую запоминающуюся поездку. И вот этой весной сюжет стихотворения воплотился в жизнь: Израиль, Нетания, май 2017 года, литературный конкурс «Барабан Страдивари».

А началось все с того, что я полюбила фестивали. Сначала были наши, местные, «Липецкий бард-марафон», «Вега весны» и «Рамонский Родник». Живое общение с творческими людьми так захватило меня, что я осмелилась выйти за пределы родного региона. Уже в августе 2016 года я побывала на международный конкурс «Эмигрантская лира» в Бельгии, откуда привезла диплом финалиста и яркие впечатления, которые живут во мне до сих пор. Затем, в сентябре того же года, я поехала в Анапу на фестиваль «Поэзия русского слова», организованный Союзом писателей России, и заняла 1 место в номинации «Поэзия».

Самая огромная ценность поездок – встречи, люди, их судьбы и творчество, влияние, которое они оказывают на твое мировоззрение, книги, дальнейшая переписка, радость новых встреч. Понимаешь, что нет ничего невозможного, нет преград у творчества.

И здесь, на фестивалях, ощущается та самая пастернаковская радость растворения друг в друге:

Жизнь ведь тоже только миг,
Только растворенье
Нас самих во всех других
Как бы им в даренье.

О «Барабане Страдивари» я узнала от своей подруги и коллеги по липецкому цеху писателей Анны Харлановой. В сентябре 2016 года она посетила фестиваль «Русский стиль», проходящий ежегодно в Германии. Организацией мероприятия занимаются члены Международной гильдии писателей. Это достаточно массовое сообщество творческих людей, говорящих и пишущих на русском языке, проживающих в разных странах мира. Анна с восторгом отзывалась об организации этого конкурса, о знакомствах, экскурсиях, мероприятиях и не преминула поделиться новыми планами - принять участие в фестивале, который будет проходить в Израиле в мае 2017 года. «А давай вместе поедем? Представь, два представителя из Липецка - поэт и прозаик. Покажем свои книжки, почитаем, пообщаемся!» - предложила Анна. Конечно, я не устояла. Мне уже довелось побывать в Израиле дважды, и оба раза - в паломнических турах. Именно там я испытала удивительный подъем поэтического духа и укрепилась в вере. Но литературный, светский Израиль оставался для меня некой «terra nova». А ведь там живут наши бывшие соотечественники, поэты-эмигранты, продолжающие писать на русском языке, со многими из них я пересекалась на поэтических сайтах: Марина Старчевская, Миша Богинский, Людмила Чеботарёва (Люче). Кстати, именно этот фестиваль дал мне возможность девиртуализоваться, обменяться книгами, обсудить творческие планы, обняться, сфотографироваться на память с моими давними друзьями-поэтами. А сколько новых приятных знакомств случилось за эти дни! Я всем благодарно за то тепло, которое мне подарил каждый участник фестиваля. Я привезла его домой и греюсь, вспоминая наше общение.

Итак, после разговора с Анной, я загорелась идеей встретить май в приморском городке и отправила подборку стихов на конкурс. Уже в феврале моя фамилия фигурировала в лонг-листе, и я начала собираться в путь. Анна Харланова также оказалась в списке претендентов на победу.
Расписание фестиваля радовало семидневным проживанием в гостинице у моря. Окна моей комнаты смотрели на побережье Нетании: белый песок, пальмовая аллея, шуршание волн, разбрызганные повсюду алые маки – практически мечта Остапа Бендера. На просторном балконе моего гостиничного номера стояли плетеные стулья и маленький столик. Вечерами я любовалась ранним весенним закатом.

Следующий, основной пункт программы – литературные встречи в той же гостинице, в уютном светлом зале, окна которого тоже выходили на побережье. Два дня были посвящены презентациям книжных изданий гостей фестиваля, выступлениям, встречам с именитыми авторами. Мы рассказывали о себе, читали свои произведения, обменивались книгами. Запомнилась беседа с писателем Эдуардом Тополем. Его биография и путь становления – яркий пример того, как ревностно нужно трудиться, быть беспощадным к себе и к своему таланту. Сегодня он известный драматург, сценарист, продюсер, писатель, лауреат множества премий, его книги изданы в 16 странах мира.

Дни литературных встреч чередовались с экскурсиями. Были запоминающиеся поездки в Иерусалим, Кейсарию, Хайфу, Акко. Нам предоставили персонального гида – израильтянина русского происхождения с 30-летним стажем проживания на земле обетованной. Колоритный мужчина, с ярко выраженными национальными особенностями, с энциклопедическими знаниями истории своей страны, истинный патриот, он вызывал восхищение той уверенностью, с которой вещал нам «абсолютную» истину. Мы узнали обо всех исторических бедах богоизбранного народа, о плачевной экологической обстановке, о политических противоречиях внутри страны, а также об устройство кибуцев. Такого гида невозможно забыть. Это живой символ нации.

И самая приятная экскурсия из всех предложенных завершала недельное пребывание в Израиле. Наша группа литераторов посетила термальные источники Хамат Гадер на границе Израиля и Иордани. Это райское место (хотя в политическом плане его так назвать нельзя – вокруг колючая проволока, минные поля, пограничные посты - вся «прелесть» современной военной обстановки Израиля), и, если проигнорировать «живописные» пограничные мелочи, можно попытаться получить удовольствие, погружаясь в сероводородные природные источники. Да и просто пообщаться с тишиной, подышать горным воздухом и поискать рифмы для новых зарождающихся стихов. Не зря же в эти места, в купальни, приезжали восстанавливаться после боёв древние римляне, а позже – известные раввины, греческие философы и учителя. Сам Иисус со своими учениками проповедовал здесь и исцелял болящих. Вот и нам посчастливилось подлечиться и запастись вдохновением.

Ну, и самое главное, о чём с гордостью могу заявить: я не подвела Липецкую землю и покорила очередной поэтический Олимп, на этот раз - израильский. Привезла домой диплом II степени, медаль Международной гильдии писателей и сборник произведений-победителей, где опубликована моя подборка стихов. Это очередная победа над собой, которая дает возможность двигаться дальше, занимаясь любимым делом, видеть новые цели. Мои книги разъехались по разным странам, и меня это радует.

Фестивали, виват! Ждите поэта из Липецка. Я снова собираюсь в дорогу!

Нетания. Утренняя прогулка. Все оттенки синего:





Под флагом Израиля:



Кейсария. Древний театр.



Кейсария. Все в сад Ирода!







Миша Богинский и Марина Старчевская:



Люче:



Вид из окна моего номера в отеле:



Пару фотографий без комментариев:))





Лёгкий ужин с мушмулой! Сейчас там сезон этого вкуснейшего фрукта.

Разлёгся май на солнечном газоне.
Но стало вдруг за окнами бело –
Наш дворик, разморённый, полусонный,
Черёмуховым снегом замело.
На тёплые полоски чёрных грядок,
На зелень трав ложились лепестки.
Казался день беспечным и нарядным –
Твоим переживаньям вопреки.
Всё утро, отрешённая, немая,
Ты, глядя сквозь ажурный белый дым,
Отыскивала в этом юном мае
Мои незаметённые следы.
Потом, босая, вышла на крылечко,
Как делала прошедшею зимой,
Накинув шаль на худенькие плечи...
Не плачь, прошу. Другой тебя излечит.
Всё повторится.
Только не со мной.

что со мной? мне снова это снится:
плавится на речке чёрный лёд,
голодом измученная птица
зёрнышки проросшие клюёт.
небо натянуло полог ветхий,
облако раскрыло злую пасть.
я – птенец, сижу на тонкой ветке
и боюсь до времени упасть.
страх растёт, не слушаются крылья,
но душа пускается в полёт…
падает по букве в степь ковылью
имя безымянное моё.

если жизнь проводишь в тесной клетке,
многое стараешься забыть.
я бываю птицей слишком редко.
а зачем? согрет, обласкан, сыт.
мне досталась клетка золотая
с башенкой, увенчанной звездой.
но во сне я истово латаю
старое дырявое гнездо.
…чибис прилетит из дальней дали,
"чьи вы, чьи вы" звонко пропоёт,
выклюет по крошке из проталин
имя безымянное моё.