Действующие лица:
ЦАРЕВНА, 18 лет, седьмая дочь царя Гороха.
МИХАЛЫЧ, 48 лет, столяр-самоучка. На левой руке не хватает двух пальцев.
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА, 76 лет, пенсионерка. Плохо слышит.
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, 52 года, гадалка. Носит с собой колоду карт с пятью тузами.
КАРЛИК ФЕОФАН, 123 см, неопределённого возраста и занятий.
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, 276 лет, говорит слово "золото" на сорока языках.
САН САНЫЧ, 40 лет, актёр провинциального и погорелого театров.
ДУСЯ, 16 лет, цветочница. Весёлая дурнушка.

Сцена 1-я.
Явление 1-е.
Кабинет Мадам Элеоноры. Хозяйка, одетая в цыганском стиле, сидит за круглым столом, вяло раскидывая карты. С другой стороны стола на барном стуле примостился Сан Саныч в мешковатом вельветовом костюме цвета горчицы
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Трудные настали времена! Гадания никого не привлекают, и так всё ясно: по осени грядёт вторая волна, денег не будет, стихийные бедствия по расписанию, начальник гад, коллеги стукачи, все мужики козлы, все дамы в прейскуранте. Жизнь перешла в дистанционный режим, привлечь клиента на расстояние вытянутой руки практически нечем, кроме... (как бы впадает на короткое время в сонный транс)
САН САНЫЧ: Кроме чего?... Мада-а-ам!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, резко пробуждаясь: Кроме внутренней боли души! Это церковную исповедь неумные попы предлагают принимать по скайпу, что же до настоящих душевных излияний, они возможны только глаза в глаза, и я намерена сделать мой кабинет подлинной исповедальней! Но мне нужен опытный компаньон, некоторые из обираемых... пардон, опирающихся на поддержку опытного психолога клиентов выказывают вполне определённые гендерные предпочтения. Итак, Вы готовы убедительно изобразить респектабельного доктора, дипломанта, лауреата, члена международных академий, основателя научных школ, патриарха паранормальной психотерапии?
САН САНЫЧ: Да я в известном спектакле по мотивам произведения популярнейших авторов играл отца русской демократии! А перед тем, как наш театр окончательно погорел, главреж утвердил меня на ответственнейшую роль отца народов в авангардной пьесе о Тифлисских налётчиках!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Отца народов как раз таки не нужно. А вот отца родного по возможности изобразите. Родного отца, простирающего добрые усталые руки к возвращающимся в лоно душевного спокойствия блудному сыну или не менее блудной дочери! (вновь на короткое время засыпает)
САН САНЫЧ, в сторону: По блудной части все в нашем театре отменно подкованы. А вот что касается душевного спокойствия... "И вечный бой..." Бой посуды как минимум...
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, пробуждается от телефонного звонка, говорит бодрым мелодичным голосом: Ал-ло! ... Да, нам близки и понятны ваши проблемы! Давайте решим их вместе! С кем вы предпочитаете общаться: членом-корреспондентом бла-бла-бла (проговаривает нечто нечленораздельное) имени Блаватской Мадам Элеонорой или академиком тыр-тыр-тыр-тыр (тараторит нечто неразборчивое) имени Рериха Искандером Искандеровичем?... Так! Понятно! Ждём! Сан Санычу: Первый клиент - по счастью, мой! Спрячьтесь пока за портьеру и мотайте на ус!
Сан Саныч прячется за портьеру

Явление 2-е. те же и Михалыч
МИХАЛЫЧ: Здравствуйте, Мадам Блеватская!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, чуть заметно недовольно морщится, затем расплывается в приветливой улыбке: Добрый день! Присаживайтесь! Так что у вас?
МИХАЛЫЧ: Фантомные ощущения! Так в медкарте и записано, вот, посмотрите!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: А именно?
МИХАЛЫЧ: Пальцы!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: И что же с пальцами?
МИХАЛЫЧ, зловеще выкидывая руку перед лицом мадам Элеоноры: Их НЕТ!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, участливо: Вижу!
МИХАЛЫЧ: Вы видите, что у меня на левой руке недостаёт двух пальцев, большого и указательного! И вместе с тем - они ЕСТЬ!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Как так? Поясните, пожалуйста, подробно, милейший!
МИХАЛЫЧ, выкатывая глаза, подобно рассказчику с картины "Охотники на привале": Вот как! Подопру это я в задумчивости лицо, размышляя, как сподручнее выточить балясину, а указательный палец возьми да и начни ковырять в носу! А большой палец намедни прищемил дверью, выходя из кабачка "Красное и белое". Вот, до сих пор - частью красный, частью белый, так и не отошёл!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, с сомнением: Да, это проблема!
МИХАЛЫЧ: Но хуже всего - показывал вчера прохожему, как пройти в городскую Администрацию, взмахнул рукой, а пальцы сами сложились в кукиш. Видите, до сих пор так и не разложились!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, с облегчением: Ну, этой проблеме легко помочь! Это известный метод: берёте большое зеркало, ставите его перпендикулярно груди, правой рукой складываете перед зеркалом кукиш, а затем, глядя на отражение, медленно разгибаете комбинацию из трёх пальцев, внимательно запоминаете вид открытой ладони и прячете её в карман. То же самое с прищемленным пальцем...
МИХАЛЫЧ, не дослушав: Вот спасибо, доктор! Примите с благодарностью! (суёт в руки мадам несколько смятых банкнот) Побежал исполнять! Убегает
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, довольно, Сан Санычу, выходящему из-за портьеры: Вот так! Учитесь, коллега! Встрепенувшись, отвечает на очередной звонок: Да, здравствуйте! Так, понятно... У вас проблемы? Давайте решим их вместе! С кем вы предпочитаете общаться: с эксклюзивным представителем психоделической Академии имени... Гурджиева Мадам Элеонорой или (чуть приметно зловеще усмехаясь) доцентом института Агни-йоги имени Блаватской Искандером Искандеровичем? (несколько обескураженно:) Так... Понятно... Хорошо, приходите! (в сторону:) Странно! Второй раз уже западают именно на Блаватскую! Сан Санычу: Ваш выход, маэстро! Отойду пока в соседнюю комнату! Уходит за массивную дверь красного дерева в заднике сцены

Явление 3-е. Те же и Дуся
ДУСЯ: Здравствуйте, товарищ Беловатский! А вы точно дохтур?
САН САНЫЧ, неуютно ёрзая на насиженном месте мадам Элеоноры: М-да! Но я, знаете ли, доктор по тонким душевным болезням, настройщик внутренних струн человеческого подсознания. Моя специализация - простить, понять... Так - что у вас, прелестное создание?
ДУСЯ, порывисто, трагически: У меня нет друга!
САН САНЫЧ: И?
ДУСЯ: Вы видите - я одинока!
САН САНЫЧ: М-да!
ДУСЯ: И вместе с тем - ОН есть!
САН САНЫЧ: Как так?
ДУСЯ: Торгую я, это, знаете ли, цветами, а сама представляю в мечтаниях, как подъезжает ко мне прынц на белом коне. Конь начинает объедать мелкую зелень для составления букетов (она у меня в ведре возле прилавка обретается), а прынц наклоняется и нежно меня целует.
САН САНЫЧ: Кажется, я знаю, что делать в таких случаях!
ДУСЯ: Ох, дохтур, помогите!
САН САНЫЧ: Ставите перпендикулярно груди большое зеркало, подводите к нему принца с конём, разгибаете... (задумывается, чешет в голове)
ДУСЯ: Кого? Прынца, али коня?
САН САНЫЧ, облегчённо: На всякий случай, обоих! Запоминаете, как он выглядит...
ДУСЯ: Хто? Прынц, али конь?
САН САНЫЧ: Вам кто нужен?
ДУСЯ: Мне прынца достаточно!
САН САНЫЧ: Ну, тогда его одного! Можно сразу снять с коня, чтобы конь в зеркале не путался. Ну так вот, запоминаете, как он выглядит, и... кладёте в карман!
ДУСЯ: Как? Да где ж я такого возьму?
САН САНЫЧ: Ну-у... (подыскивает объяснение) Принцы бывают компактные, и, вероятно, ездят тогда не на белых конях, а на не менее белых пони!
ДУСЯ: Да я не о прынце! С прынцем-то всё понятно, спасибочки, дохтур! Где я такой карман возьму, чтобы прынц в него целиком влез?
САН САНЫЧ, облегчённо-добродушно: Сшейте!
ДУСЯ, суёт смятую пачку банкнот: Вот вам! Спасибочки! Убегает, светясь счастьем
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, из-за двери, не без восхищения: Ну вы хитрован, коллега! Схватываете всё на лету!

Сцена 2-я.
Явление 1-е. В той же конторе Мадам Элеонора и Сан Саныч, одетые куда более респектабельно
САН САНЫЧ, самодовольно: Я прилежный ученик, Мадам! Я так думаю, будь жив Станиславский, так и он воскликнул бы с воодушевлением: "Верю! Верю!"
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, ревниво: Ну, Станиславский - возможно, но вот Немирович-Данченко - едва ли! Тот не был столь легковерен, и не доверял со всею страстью интроверта, в глубине души, тайно, втихомолку...

Явление 2-е.
Входят Царевна с попугаем на плече, она ведёт под руку согбенную и что-то бормочущую Варвару Варваровну
ЦАРЕВНА: Тут вот на визитке написано (читает):"Дуэт космических пророков, астральные воплощения известной контактёрки Блаватской, Мадам Элеонора и Искандер Искандерович. Решаем ваши проблемы вместе". Я правильно попала? Бабушку посмотрите?
МАДАМ ЭЛЕОНОРА и САН САНЫЧ, не сговариваясь, хором: Да! Вы - попали! (в ужасе переглядываются)
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: А? Кто в опале? Помню, батюшка мой, Варвар Дормидонтович, дед, кстати, твоего батюшки Царя Гороха (обращается, насколько позволяет почтенная старость, к Царевне), попал в опалу к Змею Горынычу. Так тот его палил-палил, и ничего! Так уж мой батюшка жизнь свою варварскую устроил, что никто не мог его спалить!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ: Рыжьё!
ЦАРЕВНА, шипит потихоньку: Цыц, птица! Соблюдай приличия! Чай, к знаменитым пророкам на приём пришли!
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: А? Какое ружьё? Помню, дедушка мой, твой, кстати, прадедушка, Дормидонт Ксенофонтович, пил как-то чай с Антоном Павловичем Чеховым, да и говорит ему: "Если, к примеру, на стене висит ружьё, то оно непременно когда-нибудь да выстрелит!" Чехов потом сидел-сидел под стеной, так и не дождался, когда ж ружьё-то пальнёт! Так и помер, болезный!
ЦАРЕВНА, отстранённо-устало, в сторону Дуэта пророков: Вот и всегда так! Услышит что-нибудь не так, недослышит, и начинает развивать свои фантазии! Не приложу ума, что с ней делать!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ: Желтуха!
САН САНЫЧ, упреждая открывшую было рот Варвару Варваровну, Царевне: Метод прост: берёте большое зеркало, располагаете перпендикулярно груди, ставите бабушку перед зеркалом, разгибаете, запоминаете, как она выглядит и прячете... Ну, куда-нибудь, во что она сможет, разогнутая, влезть. Какой-нибудь ящик или сундук подлиннее...
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА, с негодованием: Что-о? В домовину меня, ирод, загнать советуешь?
ЦАРЕВНА, всплёскивая руками: Да ведь наша бабушка, похоже, попросту прикидывается!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ: Да если бы она не прикидывалась, был бы у вас с папашей теперича царский прикид?
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА, вновь входя в прежнее амплуа: А? Кто, говоришь, хрипит? Помню, Змей Горыныч долго хрипел, пока батюшка мой, Варвар Дормидонтович, всё про спрятанное рыжьё, оно же желтуха, оно же золото в просторечии, у Змея Горыныча не выведал!

Явление 3-е. Те же и карлик Феофан
КАРЛИК ФЕОФАН, врывается, не обращая внимание на посетителей: У меня срочное дело!
ЦАРЕВНА, надменно-аристократично: Я Царевна!
КАРЛИК ФЕОФАН, сердито, отмахивается, как от надоедливой мухи: А я скоро буду ездить по улицам с синей мигалкой!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА и САН САНЫЧ, дуэтом, стараясь отвлечься от прежде рассматриваемой проблемы: У вас проблемы? Давайте решим их вместе!
КАРЛИК ФЕОФАН, страстно: Я хочу достичь высот!
САН САНЫЧ, затверженным тоном: Нет ничего проще: берёте большое зеркало, ставите перпендикулярно груди (сам обалдевает от такого вступления)
КАРЛИК ФЕОФАН, в отчаянии: Да где ж я его возьму? Мне срочно нужно!

Явление 4-е. Те же и Дуся с большим зеркалом и большой торбой.
ДУСЯ, втаскивая поклажу в двери, едва не плача: Нету! Прынца-то нету!
САН САНЫЧ и МАДАМ ЭЛЕОНОРА не сговариваясь указывают на карлика, хором произнося для него: А вот и зеркало!
КАРЛИК ФЕОФАН, восхищённо: Да вы просто волшебники! Вот ваш гонорар! (Суёт Дуэту пророков пачку новеньких купюр в банковской упаковке) Так! Что далее?
ДУСЯ, радостно: Становись, миленький, сюда!
Карлик охотно становится перед зеркалом
ДУСЯ, с придыханием: Запоминай, миленький, вместе со мной, какой ты ныне есть! Росточку-то в тебе сколько?
КАРЛИК ФЕОФАН, гордо: 123 сантиметра!
ДУСЯ, оценивающая размер торбы: Ничаво! Влезешь! Накидывает мешок на карлика, утаскивает брыкающуюся поклажу во входную дверь, оставляя зеркало, поддерживаемое Дуэтом пророков
ДУСЯ, за дверью: Да я ж тебя, миленький, кажинный день в розовых лепестках купать буду!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, подвигая зеркало к Царевне: А это вам, драгоценная моя, маленький презент, бонус юбилейным посетителям!
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА, выхватывая из-под оборок два "кольта", палит в зеркальное полотно, с бодрыми криками: Врёшь! Не возьмёшь! Не даром я на Кащеевой малине с батюшкой моим Варваром Дормидонтовичем Змея Горыныча до последней чешуйки на рыжьё распотрошила!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ заполошно летает над местом сражения, выкрикивая слово "золото" на сорока языках. Варвара Варваровна осуществляет синхронный перевод, не переставая палить из "кольтов". Мадам Элеонора и Сан Саныч в ужасе падают на пол.

Сцена 2-я. Улица. Вход в контору мадам Элеоноры. Перед входом стоит мадам Элеонора с фигурной не надписанной вывеской в руках и Сан Саныч с кисточкой и красками. Оба местами забинтованы, залеплены пластырями телесного цвета.
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Как назовёмся, паче чаяния? Академия решения проблем?
САН САНЫЧ, нервно передёргивается: А давайте просто: "Простить, понять"!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Да, это свежо! И ни к чему не обязывает! И... прошу вас: ни одного упоминания о больших зеркалах!
САН САНЫЧ, согласно кивая, с жаром: Да, да!... И никакого упоминания Блаватской!

Занавес

Действующие лица:
ЦАРЕВНА, 18 лет, седьмая дочь царя Гороха.
МИХАЛЫЧ, 48 лет, столяр-самоучка. На левой руке не хватает двух пальцев.
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА, 76 лет, пенсионерка. Плохо слышит.
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, 52 года, гадалка. Носит с собой колоду карт с пятью тузами.
КАРЛИК ФЕОФАН, 123 см, неопределённого возраста и занятий.
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, 276 лет, говорит слово "золото" на сорока языках.
САН САНЫЧ, 40 лет, актёр провинциального и погорелого театров.
ДУСЯ, 16 лет, цветочница. Весёлая дурнушка.
Пьеса абсурда. Исполняют артисты труппы театра "Гарбуз" драматурга Шей-спила

Действие 1-е
Сцена 1-я
Небольшой тропический остров, на заднем плане (на заднике сцены) скалистая сопка вулканического происхождения. Со всех сторон склонены к середине сцены различные пальмы, фикусы и рододендроны. На одной из наиболее прочных ветвей сидит, поправляя оперение, попугай Флинт. Прочие персонажи по ходу действия выходят на открытое место из зарослей
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, бодро: Кин! ("золото" яп.)
КАРЛИК ФЕОФАН, выбегая на середину сцены: Я говорил, я говорил вам, что мы не долетим до этого окаянного Тенерифе!
ЦАРЕВНА, появляясь из-за пальмы: А мы и не собирались! Мы ведь не у атлантического побережья Африки, а в самой середине Тихого океана! Каприз Царевны!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, подозрительно: Емас! ("золото" индонез.)
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, выходя из зарослей с противоположной стороны: Ничего особенного! Моя колода давно предсказывала нечто подобное, пиковый туз всё время путался под руками заместо червового!
Сан Саныч и Михалыч вводят под руки обессилевшую пенсионерку в лётном шлеме
МИХАЛЫЧ: А деревьев здесь вполне себе прилично! Можно, чуть что, построить и хижину, чтобы перезимовать! Но и зверья, должно быть, не меньше. Как бы не оттяпали остатние пальцы!
САН САНЫЧ: А мы осторожненько! Воспользуемся валежником!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, воодушевляюще: Теокуитлатл! ("золото" ацтекск.)
КАРЛИК ФЕОФАН: Ни телефонии, ни интернета, ни консульства - никаких признаков цивилизации! И эта птица - очевидно, она говорит на языке туземцев! Кто разберёт её зловещее карканье?
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Сейчас раскину карты! Должно получиться! В битве экстрасенсов я на два шага вперёд угадывала предсказания осьминога Пауля!
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: Кто плавали? Нам что ж, теперь дальше по морю? Ну так вы уж мне и там порулить дайте, милые люди! Хоть на старости лет набраться впечатлений!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, восторженно: Деши! ("золото", чечен.)
ЦАРЕВНА: Михалыч! Вы уж стройте не хижину, а плот. А лучше подводную лодку. Если на поверхности разыграется шторм, на глубине будет поспокойнее!
САН САНЫЧ: Как вы себе это представляете? Из дерева! Без инструментов!
ЦАРЕВНА: Каприз Царевны! Я поручаю, ваше дело - исполнять поручения! Вот уже восемнадцать лет поручаю!(капризно топает ножкой)
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, заполошно: Оски! ("золото", армян.)
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: Доски? Какие доски? Мы разве не на круизный лайнер пересаживаемся?
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Вот, раскинула карты на "Теокуитлатл". В середину выпал пятый туз, что означает "экскременты богов"! Удивительное гадание! Впервые у меня такое!
КАРЛИК ФЕОФАН: Стоило же лететь так далеко, чтобы попасть из привычной задницы в непривычную!?
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, отчаянно: Хираньям! ("золото", санскр.)
КАРЛИК ФЕОФАН, указывая на попугая: Он всё время разное говорит! И всё, верно, про новые какие-нибудь пакости!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Сейчас раскину карты!
ЦАРЕВНА: Нет уж, не надо! Хватит и Теокуитлатла! А давайте издадим новый словарь этого острова и всем попугайским выкриками припишем новые благообразные смыслы? Ну? Кто возъмётся?
САН САНЫЧ: "Хираньям" напоминает армянскую фамилию!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Скорее - хиромантию!
САН САНЫЧ: Нет, фамилию!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Нет, хиромантию!
ЦАРЕВНА: Не спорьте! Это слово будет означать название местного телеканала! Каприз Царевны!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, осторожно: Тахоба! ("золото", суахили)
КАРЛИК ФЕОФАН: А это слово будет означать название местного автомобильного концерна! Каприз Карлика!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, раззадориваясь: Кемюс! ("золото", якутск.)
МИХАЛЫЧ: А это - здешняя дочерняя фирма французской мебельной фабрики!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, в азарте: Кундан! ("золото", хинди)
САН САНЫЧ, торопливо: Это - название местного прогрессивного театра!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, входя в раж: Оро! ("золото", испанск.)
Все обращают взгляды на Варвару Варваровну
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: Горы? Какие горы? Так мы всё-таки идём не к побережью, а вверх? Тогда дайте, дайте мне ледоруб! Хоть на старости лет набраться впечатлений!

Сцена 2-я Те же и Дуся, выходящая из чащи с роскошным букетом тропических цветов.
ЦАРЕВНА: Дуся! Пока ты без толку шастала по зарослям, мы здесь обеспечили всё необходимое для жизни: масс-медиа, транспорт и культурный досуг. Обращаясь к Сан Санычу: Только, всё-таки лучше, если "Кундан" будет названием ночного клуба, а не вашего театра!
САН САНЫЧ, с желчной надеждой: Может, назовём ночной клуб "Теокуитлатл"? Такое хорошее слово зря пропадает!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, в полном самозабвении: Захав! ("золото", иврит)
ДУСЯ: Вот-вот! Попугай и то умнее вас! Первым делом голосует за хавчик! Есть-то что будете?
ЦАРЕВНА: Дуся! Подай мне этот букет! Я буду питаться лепестками цветов и пить утреннюю росу из бутонов!
ДУСЯ: Ни!
ЦАРЕВНА, ошеломлённо: Ка-ак? Подай сюда немедленно! Каприз Царевны!
КАРЛИК ФЕОФАН: А мне, чур, листья!
МИХАЛЫЧ: А мне - стебли! Авось разжую, если что - стамесочкой поковыряю!
САН САНЫЧ: А корешки там есть? Корешки бывают особенно сочными!
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: У кого корешки в Сочи, а у меня в Одессе! Мой пятиюродный кузен - первый парень на Привозе из тех, кому за 80! (подбоченивается)
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, по-базарному зазывно: Дахам! ("золото", араб.)
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: Отнюдь нет! Кристально вежливый человек! Продаёт на рынке устриц! И, знаете, они идут у него по двойной цене, исключительно благодаря вежливости!
КАРЛИК ФЕОФАН: Рынок! Вот с чего начинается цивилизация! Не с интернета, не с телефонии, не с консульства, не с масс-медиа, не с автомобильного концерна и не с ночного клуба!.. А здесь, о горе, и этого нет!
ЦАРЕВНА: Так давайте же создадим рынок!
МИХАЛЫЧ: Да-да, рынок всё отрегулирует! (смотрит, будто что-то припоминая, на левую руку, лишённую двух пальцев)
САН САНЫЧ, скептически: Было бы что регулировать! Рынок это не театр, его на одном вдохновении не откроешь!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, не менее скептически: Хризо! ("золото", греч.)
ДУСЯ, решительно: Я как цветами торговала, так и торговать буду! Торговцы цветами всегда на коне! Вон и попугай про хризантемы вспомнил, целиком только выговорить не могёт! Ни лепестков, ни листьев, ни стеблей задаром не отдам! Гоните монету!
ЦАРЕВНА: Предлагаю объявить национальной валютой гадальные карты Мадам Элеоноры!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Тогда я объявляю себя главой Центробанка!
МИХАЛЫЧ: Тогда я объявляю себя главным силовиком!
САН САНЫЧ (секунду поразмыслив): Тогда я возглавляю международный трибунал!
КАРЛИК ФЕОФАН, посуетившись одно краткое мгновение: Тогда я Папа Римский!
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: А мне, если вы не забыли, полагается ледоруб! И к тому же я объявляю себя первым лицом совета старейшин!
ПОПУГАЙ ФЛИНТ: Синай! ("золото" древнеегип.)
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: Вот! Вы слышали? И попугай согласен!
ЦАРЕВНА: Ах! Похоже, это первое отдалённо знакомое сказанное им слово!
ДУСЯ: Может, он и по-нашему шпрехает?
ПОПУГАЙ ФЛИНТ: Да я в натуре 200 лет фору дам этой вашей ветхой старушке! Я ещё с Дюком Ришелье на Привозе устрицами торговал, по тройной, заметьте, цене! И всё благодаря не столько вежливости, сколько аристократической немногословности! Жаль, не поделили с Дюком вырученное золотишко. В итоге - сослан сюда... Теперь есть хоть с кем поговорить, на старости лет обеспечить вам впечатления!
Царевна, Дуся, Мадам Элеонора падают в обморок. Карлик, Сан Саныч и Михалыч обмахивают дам пальмовыми листьями.
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: Так даст мне кто-нибудь ледоруб? Или мы всё-таки идём на круизный лайнер?

Действие 2-е
Сцена 1-я
Рядом с высокой финиковой пальмой сидит Мадам Элеонора. На плече у неё попугай. На заднем плане стоят пенсионерка с ледорубом, Царевна с бухгалтерскими счётами и Дуся с пучком колючих веток. Михалыч и Сан Саныч с натугой подбрасывают карлика вверх, где он всячески старается сбить с пальмы висящие гроздью финики
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, повелительно: К`анака! Не будьте необразованными, учите санскрит!
МИХАЛЫЧ (в сторону): И дёрнуло же нас согласиться на голосование по числу выброшенных вверх пальцев! Царевна, дура, пожалела маникюр, сама за себя не проголосовала, воздержалась, в итоге выбрали попугая!
САН САНЫЧ (в сторону): Конец творчеству! Остался один каждодневный рабский труд! И дистанционное обучение. Только и вспоминай - как там золото по-осетински: кажется, "заерин"...
КАРЛИК ФЕОФАН (в сторону): Как я дал себя убедить этой хитрой птице, что космонавт - круче, чем Папа Римский? Теперь никакой веры в будущее, одни финики на мою голову!
ДУСЯ, МАДАМ ЭЛЕОНОРА, ВАРВАРА ВАРВАРОВНА хором произносят речёвку:
Не для всех, запомни, равные права!
Главное в законе - сила большинства!
Царевна куксится, разочарованно смотрит на маникюр

Сцена 2-я Поворотная сцена уносит островитян в кулисы. Попугай, взлетев, садится вблизи рампы на неподвижный пенёк и философствует в формате А4
ПОПУГАЙ ФЛИНТ: Слова народные - сплошная шелуха, словесный гром - всего лишь несколько раскатов. Народ играет в подкидного дурака, игра по-крупному - для нас, аристократов! Смешон на пати суверенностей парад, ведь в жизни главное - умение возглавить, на пару партий поделив электорат! Я сделал ставку на простой матриархат, и вот - могу себя с победою поздравить! В шкафу стоял моей истории скелет. Но силу дерзкой терпеливой страсти взвесьте: я одиноко подвизался двести лет, теперь в правители избрался лет на двести! Я презирать учён у Дюка Ришелье возню врагов и оппонентов жалкий лепет. Я сам себе су-шеф, бариста, сомелье! Мою империю ничто не поколеблет!
Попугай самодовольно распушает хохол
пауза
внезапно КАРЛИК ФЕОФАН издаёт отчаянный революционный клич из-за кулис: Жизни карликов имеют значение!
МИХАЛЫЧ и САН САНЫЧ, из той же кулисы: Теокуитлатл, приди!

Занавес

На конкурс Седьмая пятница-362, Виноградная

Похоронили не в ограде.
Но холм опутала лоза.
Приют тенистый виноградин -
Как будто в сумерках глаза
Глядят, не могут наглядеться
(А взгляд и ласков, и медов)
На старость, зрелость, юность, детство
И то, что было жизни до.

Вот и Дантов предел. Ни вина, ни наград,
ни усталости гранда в движениях.
Лишь на блюде лежит золотой виноград,
подгнивающий на сопряжениях.
"Виноградную косточку в землю заро..." -
выпевает пластинка знакомая.
Но всегда и во всём побеждает Zero,
затенённое между законами.
Подскажи, понапрасну ли лозы цвели?
Все мы нынче седые и нищие.
Виноградные солнышки - словно нули
безъязыкие, безъединичные.

ЦАРЕВНА, 18 лет, седьмая дочь царя Гороха.
МИХАЛЫЧ, 48 лет, столяр-самоучка. На левой руке не хватает двух пальцев.
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА, 76 лет, пенсионерка. Плохо слышит.
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, 52 года, гадалка. Носит с собой колоду карт с пятью тузами.
КАРЛИК ФЕОФАН, 123 см, неопределённого возраста и занятий.
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, 276 лет, говорит слово "золото" на сорока языках.
САН САНЫЧ, 40 лет, актёр провинциального и погорелого театров.
ДУСЯ, 16 лет, цветочница. Весёлая дурнушка.

Действие 1-е
Явление 1-е
Неразобранные декорации для пьесы Горького "На дне", дополненные грязноватой вывеской, надписанной на смеси латинского с нижегородским: "}{оstel Царя Г@pO}{@" На разномастных табуретках вблизи шконок сидят Мадам Элеонора в поношенной клетчатой шали; Карлик Феофан в кепи "хулиганка" и разодранных на лодыжках длинноватых штанах клёш; сверху голый до пояса Михалыч, вертящий в руках рубанок, лишённый железного наполнения. Из кулис доносится приглушённая периодическим прикладыванием к бутылке частично булькающая песня Сан Саныча: "Не жди меня, мама, хорошего сына!"

МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Господа! А давайте рассказывать всяческие любопытные случаи из нашей прошлой жизни!
КАРЛИК ФЕОФАН: Вы хотите сказать из прошедшей, дражайшая Элеонора! Ибо - сами видите, куда мы попали в итоге переполнивших её перипетий!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Ну, почему же? Всё у нас, может быть, ещё впереди. Вот, говорят: "Жизнь - игра, и люди в ней - актёры". Но, ведь бывает, - вспомните телевизионные шоу, - и следующий тур, "двойная игра"!
КАРЛИК ФЕОФАН: Двойная игра - это что-то шпионское! А меня вот в шпионы таки не приняли! Хотя, по совести сказать, имели бы двойную выгоду: на обмундировании сэкономили бы - раз, на запоминании позывного - два: аккурат по записи моего роста; у меня росточек хоть и мал, а в цифирях приметный, читаемый на раз-два-три сантиметра!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Да, это знаменательно! Впрочем, не так знаменательно, как мистические тройка-семёрка-туз. Всего-то и схожести, что там и там по три простых числа.
МИХАЛЫЧ (туго раздумывая, не отрываясь от созерцания никчемного выхолощенного инструмента): Я вот, помню, в шоу двойников пытался участвовать. Так ведь - что мне на это сказали? Подходит один в один только моя левая рука, всё прочее надо подравнивать при помощи ботокса и выбеливать при посредстве перекиси, пардон, водорода.
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: И мне возмутительно отказали на кастинге шоу "Удивительные люди". А ведь у меня одной, не поверите - в колоде пять тузов, причём все разных мастей, и все козырные!
КАРЛИК ФЕОФАН: А меня в космонавты не взяли! Хотя выгода бешеная: полётная масса сэкономлена - раз; если считать мой рост в сантиметрах с другого конца, аккурат обратный отсчёт получается: "три-два-один..."!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Да, это безусловно знак свыше! А с какого конца, простите, надо измерять ваш рост?
МИХАЛЫЧ (в сердцах отшвыривая рубанок): Нет, нет! Все мы в этом хостеле конченные люди, как нас не измеряй! Все мы, как говорится, подпадаем под роковую определённость начальствующих: "Я-рубанок, ты - доска!"
КАРЛИК ФЕОФАН: Попробовали бы они с меня снять стружку! Я хоть и невелик, да сучковат!
САН САНЫЧ, прогуливаясь из кулисы в кулису, останавливается посредине сцены, разводит руки: Человек - это звучит твёрдо!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Сгинь, сатир недоделанный!
САН САНЫЧ: Не сатир, любезнейшая Эвглена Мстиславовна, а Сатин!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Ну какой из тебя актёр? Третий проход моё имя запомнить не можешь! Вот нагадаю тебе Шоушенк на пятого потайного туза, в момент протрезвишься!
САН САНЫЧ: Да уж будьте любезны! Всё лучше здешнего хостела! (Уходит в другую кулису)
МИХАЛЫЧ: Ещё в "Последний герой" чуть было не выбрали. Ну, я личинки короеда на завтрак кое-как освоил, дело в общем-то привычное, но вот бой в грязи как-то сразу не задался: за сверло, спрятанное в рукаве, дисквалифицировали. А я - что? Просто пострадал за бывалешную запасливость. Одним сверлом без дрели разве ж чью индивидуальность проймёшь? Там в эту грязь таких силиконовых мегер выпустили, что от них и болгаркой едва ли отобьёшься!
КАРЛИК ФЕОФАН: Меня вот и на рассмотрение кандидатуры главного болгарина страны не приняли. Был такой проект в театре Пугачёвой. Сразу, с ходу сказали: "Всё уже решено заранее, блёстки на костюм можете не нашивать, перья в причёску не втыкивать!" А ведь проворонили с моим уходом двойной профит: и вид у меня куда как более демонический, и имя по алфавиту стоит выше, чем у липового победителя, хотя начинается, правду сказать, на ту же букву "фы".
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Мне, помнится, как-то на сеансе столоверчения дух Эдгара По предлагал горящий морской круиз: Болгария, Турция, Кипр, пещера Минотавра на этом, как бишь его, греческом острове... Но пришлось отказаться, знаете ли - морская болезнь!
КАРЛИК ФЕОФАН: А меня ведь и в моряки не пустили! При моём-то двойном таланте: во-первых, могли бы подымать на квадрокоптере исправлять флажковую сигнализацию, ежели её ветром попутало. Во-вторых, - и это главное! - в написании цифр моего роста - сплошные морские знаки: единица - гарпун, двойка - абордажный крюк, тройка - якорь, лежащий на боку!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Да, да! Повсюду на нашем пути рассеяны тайные символы! Как там у Чапека? "О, шея лебедя! О, грудь! О, барабан! И эти палочки, трагедии знаменье!" У меня в гараже, кстати, стоит чудесный раритетный "роллс-ройс", презентованный за точность предсказаний фондом Сороса. Правда, изрядно поржавевший и, кажется, без мотора, поэтому на приколе.
МИХАЛЫЧ, выходя из оцепенелой задумчивости подползает на карачках за отброшенным не слишком далеко рубанком: Все мы, все мы здесь на вечном приколе, как баржи Аральского моря, и верблюды - корабли пустыни смачно плюют в наши заржавленные бока!
САН САНЫЧ, проходя обратно из кулисы в кулису, приветливо разводит руки и вдруг совершает ладонями резкий хлопок: Человек - это звучит прикольно! (Уходит игривым шагом, почти в пробежку)

Явление 2-е Те же и волонтёрки - дочь хозяина Хостела с позывным "Царевна" и её компаньонка Дуся, вводят под руки благообразно-грузную старушку Варвару Варваровну с пыльным несессером подмышкой и попугаем Флинтом на плече. Сан Саныч в кулисах с одесской натугой в голосе слегка заплетающимся языком перепевает первый куплет песни "7-40"

ЦАРЕВНА, деловито: Так, Дуся, пропустить новоприбывших по обычной программе: обработать обоих дустом, сканировать, чипировать, ксерокопировать, занести в амбарную книгу. К обитателям Хостела: Принимайте пополнение, убогие! Наш Хостел выходит теперь на международный уровень: эта умная птица знает сорок языков и хоть чему-нибудь да выучит вашу тоскливую безнадёжность!
САН САНЫЧ (пробегая сквозь сцену мелким бесом и ловко уворачиваясь от тяжёлой руки Дуси) Человек с попугаем - это звучит обнадёживающе!
ДУСЯ, добродушно: Мало я на тебя, оглашенного, дусту сыпала! А дайте-ка занавес, закроемся на минутку на изгнание тараканов!

Занавес За тяжёлой бархатной тканью слышна суетливая возня, затравленные вскрики и возмущённые всплески

Действие 2-е
Явление 1-е
Те же без волонтёрок. В тех же декорациях лежит ближе к просцениуму бездыханный Карлик Феофан, прочие обитатели Хостела, включая новоприбывших, сидят амфитеатром на табуретах, синхронно склонив головы на сторону, вперив в пространство отчасти бессмысленные взгляды. Беседа течёт вяло и как бы механически-принуждённо. Заметно, что вывеска Хостела изрядно покривилась, похоже - в результате происшедшей борьбы
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: А я ведь предсказала ему, что на ужине он вновь поперхнётся макаронами... Нет, всё-таки это не мой профессиональный прокол, это результат вторжения в нашу жизнь непреодолимых обстоятельств!
МИХАЛЫЧ: Зато на деревянном погонаже экономия - раз, одним болтуном меньше - два! Как всегда, двойной профит!
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА, подаёт голос, прикладывая натруженную ладошку к уху: А? Какой лафит? Тут и выпить дают?
МИХАЛЫЧ: Да уж на молоко за вредность не надейтесь!
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: Чего заволокло? Поверженных индейцев?
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, в сторону: Вот глухня! Явно не мой клиент!
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА, не обращая внимания на внешнее, продолжает неспешный монолог: Моему попугаю довелось как раз видеть нечто подобное. Прежде он принадлежал известному морскому разбойнику, Оливеру Левассёру, казнённому 17 июля 1730 года. Мне-то он достался уже в почтенном возрасте - то ли родители подарили птицу на моё рождение, то ли меня подарили попугаю на его двухсотлетний юбилей, так до сих пор и не пойму, а документы об этом событии затерялись. Кормлю вот, кормлю его уже больше семидесяти лет, а от него - никакого толку! Редкий случай склероза: Левассёр выучил попугая произносить слово "золото" на сорока языках, а место, где спрятаны сокровища, заставил затвердить на сорок первом языке - индейцев кечуа. И вот как раз этот-то язык скверный попугай внезапно позабыл. Окаянная амнезия!
МИХАЛЫЧ: Да, я вот тоже из школьного курса географии помню на карте один грузинский город Мингечаур и то, что возле него добывают полезные ископаемые - то ли уголь, то ли нефть.
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, заинтересованно: И в чём же причина такой избирательности?
МИХАЛЫЧ, любовно поглаживая рубанок: Я за него, окромя труда, пения и физкультуры, единственную "четвёрку" получил, так что дома мне даже скуренную втихаря папашкину пачку "Казбека" на радостях простили! И ведь думали: вырасту - стану депутатом. А оно вон как вышло!
САН САНЫЧ, привставая с места в полупоклоне: Депутат - это звучит... Вновь присаживается, разводя руками, не подобрав нужного слова. Смотрит в сторону Карлика Феофана, сплёвывает в противоположную: "Эх! Испортил песню, дурак!"
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Ну вот, наконец! Первая грамотно затверженная реплика старинной роли! Я ведь по природе театралка...
САН САНЫЧ: Покорнейше благодарю за комплимент, достопочтенная Терпсихора Мельпоменовна! Вот ведь и мою памятливость оценили!

Явление 2
Входят, предотвращая драку между гадалкой и актёром, волнотёрки "Царевна" и Дуся, очевидно, подслушивавшие разговор в смежном помещении
ЦАРЕВНА, указывая на Феофана: Так! Это - унести! Указывая на попугая: Этого допросить с пристрастием! Обращаясь к Дусе: Дуся! Ты бывала в Кечуанленде?
ДУСЯ: Не! А вот в Диснейленде бывала! Как-нибудь разберёмся! (хватает попугая)
ПОПУГАЙ ФЛИНТ истошно вопит: Оптимизация! Реновация! Франчайзинг!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: И где это он этаких вульгарностей понабрался? Явно не от благородного пирата Левассёра!
Михалыч и Сан Саныч, понукаемые "Царевной", уносят в кулисы Карлика Феофана
САН САНЫЧ, в сторону гадалки: Вот так, достоуважаемая Эсмеральда Мейерхольдовна! Если мы не уносим ноги - уносят нас...

Занавес За занавесом слышится революцьонная песня, исполняемая в возвышенном стиле швондеровского домкома: "Мы са-а-ами копа-а-а-али могилу свою, пред нами губо-о-окая я-а-аама!"

Действие 3-е, заключительное
Явление 1-е Улица. Фонарь, аптека. Похоже, по освещению, что ночь. Варвара Варваровна стоит посреди сцены твёрдо, напоминая главную героиню произведения Горького "Мать". Она лишена прежних атрибутов - несессера и попугая, похоже, что и того, и другого - насильственно. Во всей её фигуре просматривается некая величественная всклокоченность
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: Что ж... Оптимизировали и меня... Но нет худа без добра: теперь, без попугая, я одинока, и имею полное право выходить, протестуя против произвола, в одиночный не согласованный ни с кем пикет! Гордо вскидывает голову

Явление 2-е Из кулисы появляется Сан Саныч, на цыпочках пробегает вблизи задника сцены
САН САНЫЧ, голосом, набирающим силу от звука к звуку: Человек - это звучит оптимально оптимистично!

Раздаётся торжествующее восклицание "Царевны" из-за кулис: Ага! Дуся! Похоже, они заодно! Проверь: если между ними меньше двадцати пяти метров - схватить и отформатировать!

Занавес За тяжёлой бархатной тканью звучит "Реквием" Моцарта

Виноград, привлекающий дрозофилл
На неровном надколотом блюде Крыма.
Ни Османской империи, ни Афин
Под отливом созвездий, плывущих мимо.
Широка звезопадальная волна,
Хорошо и привольно лежать под нею
И вино дегустировать допьяна,
До забвения дней на дне - не под небом,
Наплевать на знаме́ния от небес,
Засыпать, восковитой мечтой сгорая,
А проснёшься - и греческий Херсонес
Спорит в славе с дворцами Бахчисарая.
Соль степи острожала, что сталь мечей,
Но никак не припомнить, с кем мы и где мы,
Понимаешь одно, будто ты - ничей
На земле, создаваемой до Эдема.

ЦАРЕВНА, 18 лет, седьмая дочь царя Гороха.
МИХАЛЫЧ, 48 лет, столяр-самоучка. На левой руке не хватает двух пальцев.
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА, 76 лет, пенсионерка. Плохо слышит.
МАДАМ ЭЛЕОНОРА, 52 года, гадалка. Носит с собой колоду карт с пятью тузами.
КАРЛИК ФЕОФАН, 123 см, неопределённого возраста и занятий.
ПОПУГАЙ ФЛИНТ, 276 лет, говорит слово "золото" на сорока языках.
САН САНЫЧ, 40 лет, актёр провинциального и погорелого театров.
ДУСЯ, 16 лет, цветочница. Весёлая дурнушка.

Сцена 1. Апартаменты Царевны

ЦАРЕВНА: Ду-у-ся! Надоело в шешнадцати поколениях вырашшивать горох. В Антернете никакой Тындекс-делект такой-растакой товар продвинуть не может. Заняться, что ли, екебаной? Тока какие цветы вырашшивать? Ты лицом дурна, мозгой умна, присоветуй мне, красавишне!
ДУСЯ: А давай-кось, Царевна Гороховна Тындекс-Сёмая, проведём телехвонный опорос!
ЦАРЕВНА: А давай-кось!

Сцена 2 (сцена поворачивается на 60 градусов, из кулис выезжает усыпанная стружками столярная мастерская с поддатым Михалычем посреди)
Звучит телефонный звонок: Дыр-дыр-дыр!

ДУСЯ: (в телефон) А позвольте провести холодный телехвонный опорос! Розы, али настурции?
МИХАЛЫЧ: Дык это... Барельеф али в натуральном виде? Я, прошу учесть, на натуре посредством долота двух перстов лишен по молодости лет и лёгкому перепитию!
ДУСЯ: Чо за баб-рельеф? Охальник эдакий!
Кладёт трубку
ДУСЯ: Звоним далее!

Сцена 3 (поворот на 60 градусов, выезжает будуар с покрытой пледом в кресле-качалке Варварой Варваровной)
Звучит телефонный звонок - слегка хрипловатая мелодия "Грёзы любви"

ДУСЯ (в трубку): Проводим холодный телехвонный опорос! Розы, али настурции? Чаво выбираете?
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: Ах, ах, ах! Помню, нас в Турции совершенно не ждали в 1918-м... Или в 1919-м? Или в 1920-м? Ах, склероз, склероз... Так сколько, вы сказали, роз?
ДУСЯ: Не убязательно розы, хучь и мимозы!
ВАРВАРА ВАРВАРОВНА: Что вы говорите? Увязать розы, в путь и в Мозырь? А что там нынче в Мозыре?
ДУСЯ: В Мозыре - лопухи да осоты козыри! В сторону: Вот глухня!
Кладёт трубку
ДУСЯ: Ишо попытка!

Сцена 3 (поворот ещё на 60 градусов, появляется заполненный курениями и китайскими фонариками кабинет гадалки, посреди, возложив руки на волшебный шар Тесла восседает на шкуре мексиканского белого медведя Мадам Элеонора.
Звучит телефонный звонок - короткие злые очереди из АК-47.

ДУСЯ: ... - не успевает открыть рот
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: (заунывным голосом, как бы из бункера) Знаю, зна-аю! Ведаю, ве-едаю! Вижу, ви-и-жууу!! Расхожие масти вам наскучили, таро старо, заговоры осудили прокуроры... Специально для вас - дистанционное кодирование от всех видов порчи новыми объявившимися и ещё не объявившимися видами вирусов!
ДУСЯ: А цветы кодируете?
ЦАРЕВНА: Ты про горох, про горох прежде спроси!
МАДАМ ЭЛЕОНОРА: Акционные расценки: чтобы с цветов не перекидывался на горох - шесть монет, чтобы с гороха не перекидывался на цветы - шестьдесят шесть монет, чтобы обратно-вторично не перебрасывался з заражённых горохом цветов на цветы - шестьсот шестьдесят шесть монет...
ДУСЯ (хорошо поставленным механическим голосом): Съединение перервано! Съединение перервано!
Кладёт трубку, в сторону: Ну её, лихоманку! Всю стабилизационну казну разорит!

Сцена 4 (вращение сцены на новые 60 градусов, на стремянке у самого потолка сидит карлик Феофан с многоцветным флагом в заскорузлых ладошках. Он пребывает в выжидательной задумчивости)
ДУСЯ: (набирает наугад номер, обречённо-набыченно выспрашивает): Розы, али настурции?
КАРЛИК ФЕОФАН: А я вырасту и от того и от другого?
ДУСЯ (обнадёживающе): А як же!
КАРЛИК ФЕОФАН: Я демонстративно отказываюсь! Это нарушение моих прав! Это посягательство на мою индивидуальность! Это сегрегация меньшинств!
ДУСЯ: (Царевне, в сторону) А дайкось-сюды Бронкс-Хауса и Евро-фона! (листает, выискивает незнакомые слова) Нетуть! (тихонько кладёт трубку)
КАРЛИК ФЕОФАН (продолжая начатую тираду): Я покажу всей ойкумене аномально эксклюзивный перформанс! Я презентую электоральному большинству предельно эпатажную инсталляцию! (уезжает)

Сцена 5 (при повороте сцены на 60 градусов появляется пустая комната, вместо люстры подвешена клетка с отощавшим попугаем Флинтом, попугай философствует вслух)
ПОПУГАЙ ФЛИНТ: Пр-роклятая дистанционка! Онлайн-бизнес! Сокр-ратили весь штат! Пер-ревели с р-рекламной кор-рмушки на р-роль автоответчика! Кому тепер-рь нужны мои познания полиглота, р-реплика "золото" на сор-рока языках?!
ДУСЯ: Алё? Розы, али настурции?
ПОПУГАЙ ФЛИНТ: Я могу сказать "золото" на суахили! (говорит)
ДУСЯ: Чявой?
ПОПУГАЙ ФЛИНТ: Я могу сказать "золото" на санскрите! (говорит)
ДУСЯ: Ась?
ПОПУГАЙ ФЛИНТ: Повтор-ряю по-р-руски, дур-ра стоер-росовая: "Золото! Золото! Золото!" О-о-о!!! Куда я попал? Кто оценит моё обр-р-разование?
ДУСЯ (испуганно-аккуратно кладёт трубку): Прахесор какой-то, надобыть?

Сцена 6 (при последнем повороте на 60 градусов открывается гримёрка актёра Сан Саныча, на стене - плакат с изображением Маслякова-старшего и перекошенными лицами КВН-щиков 20-х годов, по совместительству шабашащих в "Камеди-клабе".)
Звучит рингтон "Наша служба и опасна и трудна".

САН САНЫЧ (берёт трубку, известным всему народу новогодним голосом говорит): С Новым годом, дорогие товарищи! С новым счастьем!
ДУСЯ: Ой!.. Да няужто?
САН САНЫЧ (закадровым голосом Ефима Копеляна): Никогда Штирлиц не был так близок к провалу!
ДУСЯ (приободрясь): Розы, али настурции?
САН САНЫЧ (тем же голосом): Профессору Плейшнеру, не заметившему выставленный на подоконник цветочный горшок, было уже всё равно!
ДУСЯ: Ох, лихо моё! (кладёт трубку)
САН САНЫЧ: Ну вот, опять!.. Когда сцена отдалена от зрителя пандемией, трудно угадать с тем, чем можно увлечь путника, случайно забредшего в святилище Мельпомены...

Сцена 7, по диспозиции совпадающая со сценой первой
ДУСЯ: Ой, Царевна Гороховна Тындекс-Сёмая! Кругом да около самошеццый дом, скажу поболе - ДОМ-2, да куды там - ДОМ-3!!! Давай-кось по старинке горохом пробавляцца, горох взрашшывать! От гороху-то в брюхе у всякого одинакое бурление появляцца!
ЦАРЕВНА: И то, Дуся! Давай! Чем проще, тем перформанс эпатажнее! Тащи, родимая, мешок с горохом!

Занавесь, рукоплескания зала, рассаженного в квадратно-гнездовом порядке.
Выписывание штрафов всем, пришодшим на спектаклю без намордников и наручников

Калики мира, божьи страннички,
счастливцы гуслей-перегуд,
покуда живы, ешьте прянички -
в раю медовых не пекут.

Над лесом свет - что рыба в неводе.
Куда б ни лёг ваш долгий путь,
покуда зрячи, снам не веруйте -
ещё успеете уснуть.

Кругом болот ходите посуху,
в воде и древо не растёт.
Покуда прямы, бросьте посохи -
без них хватает вам забот.

Пишите день святыми красками -
и зелень трав, и неба синь:
весь мир как мёд, пока вы ласковы,
а в злобе - горькая полынь.

Калики мира, божьи страннички,
куда б ни шли, пока вы тут,
к слезам вприкуску ешьте прянички -
в раю медовых не пекут.

Патентное бюро - опасное, знаете ли, место! Вот намедни - слышали, что с Фролом Прохорычем приключилось? Приходит, значит, к нему проситель и что-то такое громоздкое, в тряпицу завёрнутое, на груди тетёшкает. "Я, - говорит, - этакую штуку изобрёл, что враз человека может сделать невидимым!" А Фрол Прохорыч ему: "Та ну!" "Вот те и та ну", - ответствует проситель, достал из тряпицы кувалду, да как шарахнет Фрола-то Прохорыча в самое темечко. "Вот-с, - говорит, - теперича вы меня и не видите!" Так бы и не проведали, кто ж это нашего Фрола Прохорыча уконтропупил, хорошо - инженер Завистников, что с вечера в казённый шкап забрался да за бумагами опрятался, всё как есть углядел и уряднику чистосердечно выложил.

Теперь вот с Карпом Поликарпычем не лучше история сотворилась. Только это, значит, он нарукавнички надел да очочки на нос нацепил, тут некая старушонка с плетёной корзиной. "Я, - говорит, - превесьма галантерейную штуку принесла, что от всякого житейского огорчения спасает. Стоит только ею воспользоваться - так прежней беды-горя и не учуете!" "А как это?" - наивно вопрошает Карп Поликарпыч. "А вот так!" - ответствует старушонка и вываливает ему на стол пуда два жидкого коровьего навоза. Ведь как только силы хватило приволочь! Корзину-то она лопухами да крапивой выстелила, чтоб не протекло. А поверху для галантерейности всяческих душистых трав под обвязку напихала. Но Карпа-то Поликарпыча душистые травы не спасли, задохнулся, болезный. Опять-таки, пока он от удара оправлялся, тот же господин Завистников всю случившуюся ситуацию власти предержащим в подробностях обрисовал!

Не лучше кончил и Савелий Матвеич. К нему - так и вовсе будто бы благородная девица заявилась. Святые угодники! Каких только обличий бесы, обращаясь за патентом, не обретают! Так та, значит, приносит Савелию Матвеичу махонькую такую коробочку, на которой выгравировано надписание: "Средство от всех и вся". Савелий Матвеич благообразной церковностью фразы умилился, да и открыл! Как полезли из коробочки клопы, тараканы, острожалые осы. Одна оса жагнула Савелия Матвеича аккурат в кончин носа - и всё! Переполох, крик, дознание - клопы-то, почитай, и вправду до всех и вся добрались! Тут снова аки ангел пресветлый с небеси со шкапа спускается господин Завистников и всё сбывшееся как есть без утайки объявляет! Урядник за такое рвение его премного хвалил! Обещал хлопотать об ордене в высочайших инстанциях!

А я возьми, да и спроси: "Как же это вы, Кшиштоф Сигизмундович, каждый раз в нужном месте в нужное время обретаетесь?" Потупился он ненадолго и ковыряя половицу носком ботиночка одно только заветное слово молвил: "Зависть-с, знаете ли-с!" Он ведь это чужие прожекты да ликстрические помыслы тишком укарауливал, а, на-ко ся, вон что вышло!

Так я вот что подумал, душа моя Илларион Кирилыч! Как есть Вы фершел отставной и премного знающий, не укажете ли какого снадобья, возбуждающего аппетит до зависти. Мы бы его на ком-нибудь испробовали, да тут же ненароком и запатентовали бы! Бюро-то ведь не до конца опустело, там ещё Ахиллес Акакиевич цел, хоть и еле дышит...

Крылья - не чтобы лететь,
Крылья - чтоб укрывать
Клетчатую тетрадь,
Тени со стен, кровать,
Дом в ночной темноте.

Крылья - надёжный кров
От продувных ветров,
Окриков в немоте,
Трещинок на холсте,
Ложных ночных даров.

Нежности и тепла
Крыльям не занимать.
Здесь, на краю села,
Птенчиков досветла
Ими укроет мать.

Крылья для скромных дел.
Крыльям знаком предел:
Хлопоты у стола,
Мыть бельё добела.
А для стихов - крыла.

Вот так вот и обламывают крылья
Сужденьями "Понра" и "Не понра".
Прокруст велик, но Вы мощнее крыли!
Где есть перо, не надо топора.

Папа - чтобы играть,
Папа - чтобы любить.
Мама - чтобы орать,
Мама - чтобы журить.
Такое в моей семье навсегда
Разделение праздности и труда.

(Всё это в дни, когда пребываю в нирване я
дистанционного образования)

На войне мой отец был снайпером,
а для этого нужен опыт.
Никаким заговором-снадобьем
сердце опыта не накопит.

Снайпера не бывали пленными,
отступая с боями трудно.
Но ещё трудней в наступлении
не остаться брошенным трупом.

Пристреляться ли, окопаться ли,
повлиять на выбор позиций -
всё тут некогда, но под панцирем
обороны прячутся фрицы.

Побеждать быстротою с натиском -
в этом много бравурной фальши,
и обычно в дуэли снайперской
побеждает засевший раньше.

Повезло, что с сорок четвёртого
к островам на Финском заливе
фронт держать от прорыва чёртова
их надолго благословили.

Перестрелки - пехотных далее.
Минный посвист наледь сминает.
Ну, а были ли попадания?
"Все стреляли, кто его знает!"

Вы былое слегка погуглите,
обратитесь с вопросом в вайбер,
если что-то такое курите:
"Попадал ли во фрица снайпер?"

Попадал, только речь бравурную
он о том не доносит внукам.
Память стала немою урною
смертным стонам и смертным мукам.

Только скажет, помяв махорочку
злой цигарочки между пальцами,
и не в голос, а так - тихонечко,
будто спрятан у века в карцере:

"Что ж война? Не балетец мастерский,
шаг вприсядку жирною глиною...
А девчонки, что в школе снайперской
раньше выучились - все сгинули."

Патентное бюро сияло чистотой. Уборщица надраила металлические ручки дверей, до горной прозрачности вымыла оконные стёкла. За массивным столом в викторианском стиле сидел скромный клерк. Взлохмаченные пружинистые волосы обрамляли большеносое прищуренное лицо. Перебирая бумажки на обитой зелёным бархатом столешнице клерк то и дело подтягивал нарукавники, позёвывал и кончиком засохшего пера прогонял от себя паучка, настойчиво стремившегося заплести тенетами устье чернильницы.

Посетителей днями вовсе не бывало. То ли всё необходимое человечеству было уже изобретено, то ли изобретатели доводили до ума придуманное не в лучшем состоянии духа. Весенний день хмурился грозой, затем раздумывал, сеял сквозь окно скудное просяное солнце.

- Господин патентный работник! - зазвенело в левом ухе клерка, отчего с кончика пера сорвалась большая сизая клякса. Клерк обернулся. Подле него стоял невысокий человечек в дорожном сюртуке светло-горчичного цвета, мнущий в руках изрядно поношенный шапокляк.
- Господин патентный работник! Возможно, это не по Вашей части, но меня осенила идея. Именно, путешествуя по Индии во время разразившейся эпидемии холеры, я заметил, как подгоняют раджи и махараджи носильщиков и слонов, пробираясь по улицам людных городов. И мне подумалось: что если двигаться сквозь пространство со скоростью света? Никакой вирус, даже если он устремится к вам с намерением заразить, не сумеет на ходу прицепиться! Да и не сможет нагнать! А если встретитесь с ним в лобовом столкновении - ваша масса непременно расплющит столь малое существо!

- Это только теория! - недовольно буркнул клерк, прицельно прищуриваясь, безуспешно стараясь зашибить паучка на краю чернильницы.
- Именно, теория, - вздохнул маленький посетитель, - Я специально решил отнести её начатки сюда, полагая, что Ваша мудрость и опыт подскажут, как перейти от отвлечённых умствований к практике. Возможно, хотя бы в проекте уже имеется некая колесница, которая, если дополнить её быстроходность до степени, изложенной в моей идее, способна спасти человечество от многих грядущих напастей!
- Спасти человечество? - бездумно повторил клерк, - Тут самому спастись бы от скуки множащихся от раза к разу идей вечных двигателей, механических пивоварок и электрических зубочисток!
- О, да! Понимаю! - с жаром продолжал посетитель, - Сознаю, что сделанные мною выкладки не идеальны. Вам, должно быть, покажется, что есть опасность при столь быстром движении самому расплющиться о пространственно-временной континуум. Вот тут у меня в тетрадочке предварительные расчёты: длина объекта действительно должна уменьшиться для внешнего наблюдателя втрое, а время движения от точки "А" к точке "Б", напротив, утроится...
- Так, говорите, специально теорию отнесли ко мне? - перебил клерк, наконец отвоевав у презренного паучка письменный прибор.
- О, да! Специально отнесённая к Вам теория, так и надпишите на уголке папочки. Тут все материалы! Надеюсь, господа изобретатели включат меня хотя бы в соавторы! Смиренно прошу запомнить: моя фамилия Пуанкаре!
- Пу-ан-ка-ре, - по слогам произнес клерк, аккуратно выводя слово вынутым откуда-то из внутренних карманов карандашиком, - Или Пуаро? Вы бельгиец или француз!
- Француз, француз! - просиял посетитель, - Гран мерси! Так я буду ждать результатов! - и он учтиво попятился к выходу.
- Всенепременно! - велегласно ответил клерк, а когда дверь на улицу осторожно прикрылась, пробурчал:
- Бивал наш Блюхер вашего Наполеона при Ватерлоо! Как там этот чудак назвал свою теорию? "Специальная теория относительности"? Так и запишем, - он сменил карандашик на стальное перо, аккуратным почерком вывел искажённое памятью название на титульном листе. Затем удалил хлебным мякишем французскую фамилию, с нажимом надписал свою, дабы навсегда бесповоротно застолбить авторство очередной пришедшей прямо в руки безумной идеи. Открыл верхний ящик стола, любовно погладил скопившиеся бумаги, раздумчиво произнёс:

- Эх-х! Почаще бы эти теоретики приходили не по адресу! Ну-с, так что мы тиснем для начала под нашим именем в научный журнал, дорогой Альбертик? Пожалуй, эту скромную вещицу о скорости диффузии. Слово-то какое древнегреческое! Что ж, доверимся компетентности автора трактата. Авось пройдёт! А не пройдёт - так пропихнём следующим номером сочинение этого чудака Пуанкаре. Со скоростью света!

На улочках южных, на улочках душных
по-летнему много людей простодушных,
как будто в пустынных краях караванов.
И столько же ходит меж них хитрованов.
Я помню, сказали: "Приходит холера!"
Весь вечер об этом гудела таверна,
но пили и ели всё так же, всё те же,
и в море бросали рыбацкие мрежи.
Здесь это привычно, здесь это не внове:
судачить о снах, урожае, улове,
когда лишь вчера донесли тебе вести
о смерти людей километров за двести.
Пылила дорога меж то́полей чахлых.
Я думал: не стану сюда возвращаться,
где город опасности явной не чует,
и север холодный мой страх уврачует.
Казалось: уехал - и память на ветер.
А всё возвращаюсь в те южные нети,
где солнце и хлеб принимая на веру
упрямая жизнь побеждала холеру.

Сильные умирают не от меча - от страха.
Слабые угасают не от чумы - от ветра.
Там, под столпами мира, старая черепаха
письма Пандоры тянет из тишины-конверта.
Зевсы и Прометеи - все бесконечно жалки,
у судии с судимым мало теперь различий.
Ту ли нажал ты кнопку, или не ту нажал ты,
ту ли пилюлю выбрал - нынче таков обычай -
случай покажет позже. Сучий или везучий -
сразу не отгадаешь. Письма не скажут. Между
строчек вины и страха - словно чесночный зубчик
малою запятою как отыскать надежду?

Для колхоза фактор риска -
за штурвалом трактористка!

На конкурс Седьмая пятница-343

Сны Муми-дола окутаны ласковой сказкой.
Люлькой младенца Луна над рекою повисла.
Спят Муми-тролли, гостящие Товсла и Вивсла,
Хемуль и прочие, свитые праздничной лаской.

Что этим маленьким милым созданиям снится?
Там, в гамаке, где на яблонях снежные букли,
в книге Ондатра о "Тщете всего..." до страницы
выбелил снег прописные сердитые буквы.

Нет, не напрасно забыта учёная книга,
брошен сачок и в чулане пылится гербарий.
Долгих сугробов мечты своей не разгребая
спит Муми-остров, заснеженный до витилиго.

Витиевато сплетаются тени и ясно
свет поднебесный ложится на стены и кровли.
Странная леди бредёт, Туве Марика Янссон,
сны описать, о которых грустят Муми-тролли.

Дверь открывает не скрипнув, весьма осторожно,
тихо садится, очаг разжигает душевно.
Тянется снегом, протоптана ею, дорожка
прямо с Луны, на которой гнездится Волшебник.

На конкурс Седьмая пятница-343

Любимая книга, старинная Библия,
тишком времена пережившая гиблые,
хранимая не на виду, но с почтением,
знакома с молитвою перед прочтением.
В тебе все пороки и отсветы святости,
затем и пристало листы твои прятати
от злых человеков, тобой обличаемых,
до светлых удолий, в пророчествах чаемых.
Здесь Ветхий Завет не ветшает от времени,
но ввысь прорастает, как древо из семени,
и птицы небесные Новозаветные
в ветвях воспевают каноны рассветные.
Здесь вся твоя тайна, от вдоха до выдоха,
что душу врачует Псалтирью Давидовой,
что к небу возводит тропою Евангелий -
к чему уклонения к Джуне ли, к Ванге ли?
В церковных обеднях, в беседах со старцами
священные тексты - последняя станция,
где мог бы сказать нашу веру таранящий:
"Приехали! Рай! Вылезайте, товарищи!"

На конкурс Седьмая пятница-343

Над океаном движется тайфун.
У горизонта парус тучи серой.
А я живу - за двести долгих лун -
надеждой на спасение и верой.
Среди шумов легчайшей тишины
на что роптать? С природой мы едины.
И гроздьями, и зёрнами полны
надёжные плетёные корзины.
Всемилостивый Бог мне даровал
и козий сыр, и вкус родного злака.
Есть хижина - для странствия привал.
Вот, жаль, подохла старая собака.
Но, может, мне Всевышний ниспошлёт
как я теперь, живого человека,
с которым нерассказанности гнёт
за год-другой рассеется, наверно.
Молись о том, несчастный Робинзон!
Сколь ты был горд, сколь был самонадеян!
Теперь былым гордиться не резон,
и не сезон держаться за идею:
увидеть мир, иные берега -
вот берег, с нищим духом обручённый.
Вот - календарь, чтоб время излагать,
предел судьбы, на подвиг обречённой.
Ты здесь постиг, что внешний мир - таков.
Ты отчертил смиренно и повинно
зарубок - на четырнадцать годков,
и это только срока половина.

Слышите вы, паяцы,
тешащие болячки?
Я перестал бояться.
Я выхожу из спячки.
Не от тюрьмы с сумою
нынче пристало бегать.
Жизнь, не тяни с чумою -
стимулом что-то делать.
Жить не в чаду подлёдном
полу-дыханий снулых -
в плавании свободном
до синевы на скулах.
Так уж давно не жили
в племени нашем ветхом,
очи себе смежили
илистым топким веком,
сбились в глухие стаи,
пестуя век короткий,
сроду не вырастая
долее сковородки.
Обречены на яства
в пальцах, кипящих жиром,
слышите вы, паяцы?
Я не хочу быть лживым!
Рифмы растить на мясо
в прудиках, близких паркам,
стих погружая в масло
тихим зеркальным карпом.
Честь ли стихам по моде
в лохе шипеть и в хаме?
Я уплываю в море
страсти моей стихами.
Пусть времена лихие
их иссекут до крови.
Пусть напослед стихия
жёсткой волной накроет.
Пусть напрягает леску
тот, с синевой во взоре,
вторя любому всплеску
сагой "Старик и море".

Где метла, там и ведьма - такие ассоциации.
Основания есть, потому как привыкла, мать,
к ритуальному действу в процессе инициации -
расплести этот пук и по прутику нас ломать.
По сухому, привыкшему шаркать по полу грязному,
выметать до совка чёрт те что, окурки, плевки.
По покорному прутику, чуждому мысли-разуму,
но попкорном забившему разума уголки.
Если кто-то живой в нашу сохлую рать затешется,
да заявит о праве в весенний день зеленеть -
он недолгою гибкостью в пальцах карги утешится,
если сам не откажется дольше других длиннеть.
Мы сурово глядим на риторику эту бурную,
собирая в совок шелуху, обрывки, хитин.
Для чего ты, метла? Наравне со ступою, урною -
чтобы пыль поднимать, да согласно шептать:"Летим!"

Всех квентинов ужасней тарантин,
под нежным ником самоизоляции
в наш тесный быт вползает карантин.
И "Мы" живём почти что по Замятину.
Вся напряжённость выросла стократ.
Из человека вон полезли демоны.
С дурной женой собачится Сократ,
не в силах больше выйти в Академию.
На Санторини, Лесбос и на Крит
бактерии шагают легионами.
И атомы считает Демокрит,
не в дурку привезён - в инфекционную.
А кем там разработан патоген -
сплошная до сих пор конспирология.
Опять фонарь вздувает Диоген,
уверенный, что выживут немногие.
Да, в бочке жить - не сахар в век иной,
но нынче можно старцу позавидовать,
когда людей, живущих за стеной,
ты предпочёл бы целый век не видывать!
Короткой перебежкой в магазин,
да до аптеки, коль скрутило-сплющило.
Вот так за днями дни и егозим,
друг к другу и к себе нежданно злющие.
Беда - когда не завезён товар,
тогда ты станешь истовей и злей ещё.
Но в медицинской маске Минотавр -
умильное и правильное зрелище!

В нашем мире толерантном
к типу брюк, вина и пасты,
то ли дальше, то ли рядом -
удивительные касты
существуют неприметно,
и они диктуют строго
мимо фетра - выбор ветра,
не-искусства и не-бога.
Их наплыв гнетёт и топит
подподушным карантином:
что такое личный опыт
перед мраком коллективным?
Что такое - пульс в манишке,
хлад от снега, жар от лета -
перед сухостью давнишней
шкафодумного скелета!
Лишь замешкайся немного -
начинается сафари:
окружают скрипоного
толстокнижными шкафами.
Как от них оборониться?
Нет свидетелей нападок:
для любого очевидца
их накат умён и гладок.
Не спасает ни наличность,
ни приверженность кастету.
Перейти бы тут на личность!
Хвать - а личности и нету!

Который век - молчальство под начальство
и говорильство в стиле высших рыл.
А свет с небес спускается нечасто,
он беззащитен и золотокрыл.
А свет с небес спускается прицельно
не в гущу толп, идущих по делам,
очередей, судачащих о ценах,
цеховиков, несущих лепту в храм.
О, этот свет, способный отразиться
и безвозвратно кануть в никуда
от всякой лжи, нудьбы и паразитства,
от жизни без закона и стыда!
Ты можешь быть им ласково проникнут,
но запереть в себе его нельзя
ни колдовством, ни мантрой, ни молитвой,
ни заговором бабкиным в низах
огромного мистического мира.
Пройдёт, уйдёт - вернуться не проси.
Увы! Неуловимость херувима -
не соль в щепотке "иже" и "еси".
Он знает сам, когда тебя коснуться -
не в гаме склок, не в шуме дискотек.
И ты тогда сумей без словоблудства
ответить на вопрос: "Который век?"

/не прошло на Исповедь с Хризолитом/

Далёкий небогатый монастырь,
где кладбище обширнее, чем паства.
Его уставы древние просты,
его трудов оправа не напрасна.

Таких словес не знают словари,
какие здесь гутарят богословы.
Но только ручьевые соловьи
им вечно собеседовать готовы.

Дорога есть, сыщи - кому шагать.
Есть небеса, да мало в них глядящих.
Болотом к небу вымощена гать.
Дойдём сюда - и многое обрящем.

Над немощами странников мирских,
не мнимых преисполнены всесилий,
целителями гнева и тоски
с икон взирают Савва и Корнилий.

С полуночи исполненный молитв,
на исповедь спешит монашек бедный,
и небо, словно бледный хризолит,
впускает солнца луч перед обедней.

Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец: ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам; всё же это - начало болезней
[Мф. 24:6-8]

Воистину блаженны, кто умрёт,
пусть даже до конца и не покаялся,
под лёгенький, пристрелочный облёт
всадников Апокалипсиса.
Быть надлежит сему и не сему,
что крепко скрыто тайной беззакония.
дарите свет шагающим во тьму
праздников безыкония.
Не ужасайтесь! Ужас слишком слаб,
чтоб выразить души невыразимое.
Он безъязык. Он верный жалкий раб
признаков послезимия.
Был человек владыкой всех начал,
ему от сотворенья мира вверенных,
но, возрастая плотью, измельчал -
кучка правительств временных.
Дорога для спасения тесна.
Уверуй горячо, и не держись за власть,
что следом за зимой идёт весна,
Жизнь победит безжизненность!
Армагеддон - лишь маковка того,
что в нас творится век от века истово.
Себя спасайте все до одного
логикою невыстрела.
Как глиняный колосс, пока стоим,
мы не хотим себя переиначивать.
И первый, и второй, и третий Рим -
ложная посевдозначимость.
Отмщение - Творцу, и Он воздаст.
Меч обоюдоострый - Божьи Таинства.
Так перевёрнут плугом, жирный пласт
свалит нас до катарсиса.

Прогресс обжигает жестоко
слепых неумелых котят:
народы, забывшие Бога,
Его умолить не хотят.
Давно не имея вакцины
от праздности - жить слегонца,
на всём замечают бациллы,
узнать не умея Творца.
Подумав, что войны и голод
его обошли стороной,
гуляет безудержный город,
внутри неприметно чумной.
И хроникой полураспада -
о хлебе мы вспомним не вдруг! -
из тесных могилок блокада
к нам тянется сотнями рук.

Уж такая зараза память,
не видна она из-за быта.
Те, что выживут, будут править.
Те, что вымрут, будут забыты.
От Москвы до самых окраин,
от Нью-Йорка до Гонолулу
на устах у народов - Каин,
что смеётся широкоскуло.
И никто не вспомнит: оборван
первой ноткою Холокоста -
Авель, нежно молящий Бога,
Авель, плачущий тонкокостно.

Побег Ребекк сперва на Нюрин век
пришёлся - это помнится из детства.
Потом был год - случился Нюрнберг:
трудилась, было неколи вглядеться.
Лопатила, косила и мела
что можно было - скромно, по сусекам.
У "радива" недвижно, как скала,
Политбюро внимала и Генсекам.
Те обещали скорый коммунизм,
догнать, и перегнать, и обеспечить.
А муж, что был, глядел куда-то вниз,
по стопочке с друзьями портил печень.
Случилась Перестройка, как весна -
всю и́збу и участок подтопила.
И пенсия, как новая война,
пила ей кровь и отнимала силы.
Ходила с председателем в собес -
в райцентр довезли молоковозом,
да там сидел начальник - сущий бес,
хоть был он моложавым и тверёзым.
Начислили - хоть вой теперь, хоть плачь.
Такую не дают для долгожительств.
Какой-то хлыщ, лощёный, как палач,
смеялся: "Денег нет, но вы держитесь!"
Держалась - хоть за стенку, а жила,
на долгий век природа ей вложила
исток неистощимого тепла
и крепкие, почти мужичьи, жилы.
И на детей ей жаловаться грех,
и внуки заезжают, не обидят.
"О чём жалеть? Живу не хуже всех,
Пока хожу, глаза маленько видят..."
Всё по её масштабам "вери гуд!" -
тепло избы, на плитке скудный ужин.
И никуда Ребекки не бегут,
но Нюрнберг, похоже, снова нужен.

Неужели эта птичка,
что украл я у Гладких,
словно ломаная спичка
(много ль проку от таких?)
и во мне зажгла желанье
средь никчемной шелухи
помечать могучей дланью
койкакущие стихи?

Когда над миром чёрная луна
пробьётся сквозь серебряные тучи,
и ты поймёшь, что дни твои везучи,
а дни иных — везучи не сполна;
когда сквозь неживую вязь теней
затикает жучок-точильщик бодро,
восстанешь от одра, не зная брода,
отобразившись тенью на стене,
тогда сквозь шум неприбранной листвы
одной ли, многих осеней — не вспомнишь,
прошествует к тебе небесный кореш,
как ты — вполне беспамятный, увы;
по лестнице сойдёт, угрюм и тих,
с привычкой не рассчитывать на лифты,
не зная слёз, но помня о молитве,
и не считая мёртвых и живых.

Народ безмолвствует
Пушкин

Похожий на букву славянскую "рцы",
едва не на шутку пригрело,
на клумбе проклюнулся первый нарцисс,
возрос и расправился смело.
И следом за ним из земной темноты,
опрятные, словно артисты,
полезли, роясь, золотые цветы,
цветы-белоручки нарциссы.
"Куды их напёрло? Откель таковы?
Обратно бы их запереть-ка!" -
ответ пролетарский из смятой травы
прошамкала старая редька.
"Агенты чужбины!" - пластаясь у ног
Хозяина, видя лопату,
пропел недалёкий подлиза-вьюнок,
ложась под сапог виновато.
Но глядя на этот заказанный цирк,
пока что светло, не в печали -
нарциссы своё своевольное "рцы!"
к окрестным цветам обращали.
Хозяин подрезал нарциссы ножом,
собрал аккуратно в букеты.
Вот так вот! И нечего лезть на рожон!
И больше не будем про это!
С тех пор, как нарциссы уборка смела,
расставила в вазы на тумбы,
безмолвствуют, внемля премудрым шмелям,
большие цветочные клумбы.

Любовь - просёлок, с детства хоженый.
С тобой нам было по пути.
Там мирно пасся конь стреноженный,
и вот - летит!

Там жито колкое усатое
коленки жгло среди травы.
Да неужели ж ты - та самая?
Глаза - твои.

Но по-другому светят локоны,
где быстрых ласточек разлёт.
И нам молчание неловкое -
что талый лёд.

Он потечёт ручьём разбуженным,
сто бликов бросит по лесам.
А назовёшь ли милым, суженым -
не знаю сам.

Пандемия рождает панику.
Пробуждается в людях стадо.
Уповают на спирт и паприку
в летаргии полураспада.
Бывший мозг оказался кашею
и рычанием - злое слово.
Если кто-то чихнёт иль кашлянет -
за провинность прибить готовы.
Все мечты затирают ластиком,
эпикриз: "Никуда не едем!"
Развивает ум профилактика
до костров, сжигающих ведьм.
Нацепил манекен и памятник
медицинской маски конвертик,
и смеётся вбросивший панику
на молвы безудержный ветер.

- Я - гвоздь программы, Помидоров Ваня!
- А я - Коронавирус из Уханя! -
и с этими словами чёрный гость
забил по шляпку в землю Ваню-гвоздь.

Выезжая по́д вечер из Твери,
иль в Торжок вторгаючись поутру,
о земных проблемах не истери,
если что-то гневно не по нутру.
Об иных пробелах веди дневник,
чтоб цыплят по осени перечесть.
Счастье вылупляется не из книг.
Помнишь ли слова: по труду и честь?
Пусть у тех трудящийся не в чести,
чья до безрассудства туга мошна.
Главное - судьбу свою пронести,
расплескав призвание не до дна.
Много их таких, кто идёт и спит.
Не усни у Вечности на ветру,
чтобы было в старости что испить
у хмельного времени на пиру.

Повзрослев, не умея молиться смолоду,
хочешь в лодке души заделать все течи.
Понимаешь, что храм - это сердце города.
Входишь в спальный район - а он бессердечен.

Вместо чистого воздуха - чад двуокиси
неизвестно чего. Словно гуси-лебеди,
в соцсетях шантрапа собирает подписи
против всех клерикалов, которых встретите.

Видно, баба-ЕГЭ им сочла все косточки,
не найдя за душой ни одной извилины.
Видно, против Тебя, прости меня, Господи,
будут в этих краях бюджеты распилены.

Видно, ценен божок ячменя и солода
тем, кто выйдя в ночи свирепыми гуннами
чают судьбы свои допилить до золота,
да постигнут в конце, что гири - чугунные.

Видно, город разменян гневно на возгласы
не церковнославянской, нерусской речи,
на щитах демократий - Горгоны волосы,
и шальной Апокалипсис недалече.

Не бубонной чумой - так коронавирусом,
лихоманкою новой, коль не испанкой,
поливает нас жизнь, чтоб духовно выросли
захиревшие нивы в районе спальном.

Поэзия аполитична,
она вне партий и систем,
и всё же апокалиптична -
на ней от будущего тень.

Поэзия не исчислима
однообразием эпох,
но жаром в спину пилигрима -
на ней от прошлого сполох.

Поэзия - что звероящер
в млекопитаний суете,
но в ней живая настоящесть
по сердцу крутит фуэте.

Ты видишь в ней одни фантомы?
Подумай пристальней о том:
кто здесь ведущий, кто ведомый?
Возможно, ты - её фантом.

Под вуалью позёмки бредёт Незнакомкою улица.
Рокировкой февраль подвигает нецарственный март.
По-морозному дышится и по-осеннему любится.
и размытые фоны не бредят приставкою смарт.

Ни конкретности цели, ни точной её измеримости,
достижимость, уместность - для хохота повод смешной;
ограниченность временем тянется в снежной звериности
словно опыт ненужный морозящей змейкой за мной.

Первобытностью воздуха небо наполнило лёгкие.
Стародавностью снега пути побелила земля.
И в душе возродились движения духа неловкие,
оглянуться на прошлое мимо сомнений веля.

Сколько вёсен прошло. Сколько в доме обоев поклеено.
Сколько снято со стен и написано внове икон.
На пути постамент вспоминает про памятник Ленина,
он для нового времени, видимо, освобождён.

Век минувший измят, словно шляп нафталиновых фетровость.
Позабыты напевы с пластинок, бобин и кассет.
Увязалась и рыщет бродячей собакою фейковость
за бездумной толпой, не читавшей советских газет.

Любит нынешний век по-мещански сопеть и накулиться.
Лишь галоши смешной не хватает на хилой ноге.
Незнакомкою бредит вуалью укрытая улица.
Незнакомка-История шествует мимо ЕГЭ.

Мимо, за составом прокопчённым,
скорый поезд лихо пролетел.
Тепловоз драконом укрощённым
грохотал по рельсам и пыхтел.

И остались снова - степь без края,
по степи волнами ковыли,
словно под галерой Менелая
море без предвиденья земли.

В этой сказке нас когда-то трое
было - хоть бесчинствуй, хоть молись.
Где-то там, за горизонтом, Троя
и тебя похитивший Парис.

Поезда - что в памяти занозы.
А с небес, приблизившись к лицу,
звёзды, словно блеклые мимозы,
осыпают жёлтую пыльцу.

Мим Озы - Великий Гудвин,
сиделец тьмы изумрудной,
мимозной пыльцой напудрен -
весны волшебнейшей пудрой.

Убиты коккомикозом
в саду изумрудном вишни,
зато хороши мимозы,
в хозяйстве они не лишни.

Кой год вполне объективно
решают они проблему -
умилостивить Бастинду,
задобрить сестру-Гингему.

И в части электората,
хоть пьяны мы, хоть тверёзы,
нужна ли ума палата,
когда под рукой мимозы!

Историю шить кусками
поможет народ-болванчик:
не пыль мы в глаза пускаем -
цветочной пыльцы туманчик!

О, гудвинская затея
усилить скрепы и связи!
Газеты у нас желтеют
в мимозном немом экстазе.

Кочуя от дома к дому
в старинных мечтах и в новых -
к бесправию масс ведомых,
к тщеславию лиц чиновных

мимозам легко прижиться
и в будни, и в выходные.
Мимозный туман ложится
на ленточки наградные.

Покажется - в самом деле
во всём хороши мимозы!
Но что нам поделать с Элли?
Она обожает розы.

Звучит во дворах патефонная "Рио-рита".
Луна прорезинена, словно небесный ластик.
Мимозы несёт полоумная Маргарита -
условный сигнал, на который ответит Мастер.

Бульвары и скверы пестрят - то вяз, то берёза.
Там дуб притулился, что старый монах из скита.
Ещё голова не потеряна Берлиоза
и Гоголя с Пушкиным склепы ещё не вскрыты.

Бездомный свечу не затеплит по-диогеньи,
и Аннушка масла на рельс не проронит капли.
А Мастер шагает и верит в преступный гений
Пилата, который поймёшь ли: кат ли - не кат ли?

Москве не впервой до загривка кровью умыться,
хоть "Боже, Царя храни!", хоть ты "Мурку" сбацай.
Не пей из Неглинки - там воландово копытце
и зыблются тени чудовищных эксгумаций.

Где сильных венчает не Лель, увы, не хариты,
где тюрьмы набиты, где храмы стоят, хирея,
мимозы несёт простодушная Маргарита,
нагую пыльцу разорённой оранжереи.

О, эти мимозы! Ни бросить их, ни приветить.
Ни в прошлом они, ни в будущем - в междучасье.
Пыльцу в переулки как опий бросает ветер
и жизнь наполняет мечтой - суррогатом счастья...

Человек не меняется к лучшему,
даже будучи в рай помещённым.
Ибо клуша останется клушею,
и наглец - наглецом неучёным.
Сколь понятно желание чёткое -
закрывать социальные лифты,
ведь мочиться в них будут по-чёрному
и царапать совсем не молитвы.
Пусть внизу вертикали всевластия
прозябают сатир на сатире,
жалкий плебс! Поцарапают всласть его,
а коль нужно - замочат в сортире.

В поэтический чат - избирающим розы,
очитки, золотые шары, орхидеи:
мне милее всего изумрудная озимь,
пусть в цветочных букетах она не при деле.

Пусть подснежные стрелы её молчаливы,
не кричат о себе проезжающим мимо -
их ростки обещают янтарные нивы,
их поэзия вещна, а вовсе не мнима.

Ароматом букетов едва ли прельщаться
кто-то будет из нас исступлённо и слепо,
отвергая простое вседневное счастье -
золотую горбушку душистого хлеба.

Фламенковой печалью обгитарь
весь этот вечер сумрачно-прозрачный,
как будто слёз коснеющий янтарь
тебе в обёртках неба предназначен.

Как будто от зари и до зари
в отнорке, что сиренями надушен,
чахоточные луны-янтари
плеядой чёток нижутся на душу.

В гроссбухах смерти строки в тесноте,
в отчётах жизни кратка переменка.
Пусть прочерком междатным на плите
останется горячее фламенко.

Гитарный гриф перстами окрыли,
тревожь струну восторженно и бражно.
когда рождён для неба и земли -
под дробью нот не так уж это важно.

Задаром дёрн подёрнет серым мхом,
не для тебя смертельная длиннота -
небесной птицей на могильный холм
вернётся прежде вспугнутая нота.

На двери вывеску повесили,
перед вхождением прочти:
"Стерилизация поэзии,
приём с восьми до девяти".

Здесь будут скальпелем заржавленным
в контент сомнительный пырять,
и всех "Фелицею" Державина
неудержимо измерять.

Во всём царит падеж родительный,
клепают гвозди из людей.
Ты прояви, товарищ, бдительность,
крепись, твердей и холодей.

Твоё живое, теплокровное -
суть для здоровья вредный вздор!
От Азазелло до Коровьева
все ассистенты - на подбор!

Вставай, скорей, миляга, в очередь!
(Вот был бы Пушкин - он бы встал!)
Смотри, как сердца раскуроченность
перелагается на сталь:

уже зашит, залеплен пластырем,
в себе почувствовав металл,
"Марго, я с Вами стану Мастером!" -
Иван Бездомный прошептал.

Народ живёт - не кается,
в себя вникать не хочет;
с небесною механикой
о будущем хлопочет,

и в перерыв обеденный
всей тёмной массой нетто
гадает по созвездиям,
камлает на кометах.

Из разума некрепкого
такой кишмиш намешан!
Одним законом Кеплера
как будто стало меньше.

И на печах Емелюшки
почти уже готовы
сверлить лаваш Земелюшки,
чтоб жир добыть китовый.

Потопы, ветроградица
и светопреставленье -
авось спасенье сладится
по щучьему веленью!

Авось пойдут, как роботы,
восторженно и бодро
от полыньи без ропота
рассохшиеся вёдра.

Но как оно ни верится,
никак оно не катит -
лаваш земли не сверлится,
китовый жир не каплет.

Забудь про чашу, полную
мистического смысла,
пока плечо опорою
не станет коромыслу.

Начинаешь прибаливать.
Все счета сведены.
И заметно прибавилось
в бороде седины.

Снег попробуешь варежкой -
здесь не так уж мелось,
только сердце по краешку
забирает мороз.

Не горами-перинами
ты несом к небесам.
Если ты оперирован -
оперируешь сам

не словами помятыми
с мишурою страстей -
простотою понятия
чудаков и детей.

Об Аляске, о Крыме ли
рассуждения нет.
За спиной - полукрылием
половинчатый век.

Апельсины в "Растишке", апельсины в "Растишке"!
Удивительно вкусно, искристо, остро! (С)
Весь детсад в возбужденьи! Только это уж слишком:
кто-то ткнул грёзовилкой мне под стихоребро!
Нам на утренник пышно разодеться велели -
все котята, утята, и ежи, и стрижи!
Гомоним и толпимся возле праздничной ели!
Рысеглазуй, волчарствуй, кабани, медвежи!
Поделить апельсины юным гениям сложно;
каждый здесь - Северянин, каждый здесь - Лотарёв.
А давайте-ка вместе горку светлую сложим
из даров нетроянских - дедморозных даров!
Напишу-ка я фанты, что кому достаётся!
Завершением распри разгорится игра,
и красотка-инфанта поцелует уродца,
ничего, что досталась мне одна кожура!