Chopin Etude op.10 no.12 c-moll "Revolutionary"

Там не осталось ничего. Там холод, страх и темнота,
мне не по силам этот груз — жить, удержаться на краю,
хоть на коленях, хоть ползком, хоть под ударами кнута...
Но я встаю.

— Зачем тебе такая жизнь? Не проще повернуть назад?
Покончить разом, крикнуть вверх, где делят счастье, — я сдаюсь,
я возвращаю вам судьбу и этот персональный ад! —
Но я встаю.

Я позабыл свою любовь, я потерял себя, а мне
твердили — только в этом жизнь, в святом и яростном бою.
И твой последний путь — в слезах и в очищающем огне.
Но я встаю.
.
.
.
Послушать музыку в исполнении Владимира Горовица можно здесь: https://www.youtube.com/watch?v=seC8oc_1rYQ

Какое счастье — есть в жару арбуз,
Холодный, так что соком ломит зубы.
Ты режешь ломти нарочито грубо —
Важна не форма, а волшебный вкус.

Вонзаешь нож и слышишь громкий хруст,
Пока легко ведёшь его, и любо
Выкладывать на расписное блюдо
Зелёно-чёрно-красного союз.

Нарядная вкуснятина влечёт
Всех наших ощущений бурный взлёт,
Уже и слюнки капают на блузы...

Долой былой воспитанности узы,
Скорее откусить...
                      блаженство...
                                      Вот
Сакральное значение арбуза.

Воздух - тугой, полный солнца - гудит, как натянутая струна,
тяжесть шмелей басовита и лёгок шелест стрекоз,
рваная тень от берёз и осин суетлива, легка, скудна,
в ней не укрыться от жара горячих солнечных кос.

Время в текучем, тягучем, впитавшем всё золото дня меду
вязнет и плавится, тает, теряет напор и мощь.
Нет никакого полёта фантазий, кипения буйных дум...
Миг ничего нигде. Между прошлым и вечным мост.

Так хорошо, безмятежно расслабясь, лежать на траве в тени,
слушая гул летунов, гомон птиц, и лелеять лень,
и не грустить оттого, что уходит, уходит, как ни тяни
самый волшебный, летний, самый счастливый день.

--------------------------
Для 7 пятницы

Старый город, как вечный сон, недвижен и молчалив,
на холмах теснятся дома - известняк и блёклые крыши.
Даже если наступит конец времён и конец Земли,
он останется тем же, он будет спать и ничего не услышит.
Но пока ничего не случилось. Покоя полог тяжёл,
в жёлтом небе ползут облака, цепляясь за шпили башен.
Свет вечернего солнца мягок, как старый шёлк,
он устало лежит на домах, он почти угас, он почти вчерашний.
Старый город дремлет в жёстких ладонях холмов,
тихо падают годы в пыль – застывшего времени крошки.
А над ним, как странник, вернувшийся наконец домой,
безмятежно спит на уступе скалы худая рыжая кошка.

(20.05.2017 г., на блиц в СД)

Такая ночь, что говорить нельзя.
Сейчас и шёпот кажется кощунством —
Как мотыльки, неудержимо чувства
Сквозь время к фонарю луны скользят.

Луна и чувства — вечные друзья,
Их дружба — молчаливое искусство,
Так близкое и к схиме, и к распутству,
По лезвию ведущая стезя.

Вот знать бы нам, куда она ведёт —
Безумный путь, безудержный полёт
Сквозь клочья лжи и мороки туманов...

Слова лишь тени смыслов на листе.
Не доверяйтесь им, они обманут.
Доверьтесь тишине и темноте.

(23.09.2017 г.)

Ты приходишь домой, за порогом снимаешь обувь,
приговаривая: "Меньше пачкаешь — меньше мыть".
Так недавно казалось, что вы ещё вместе — оба.
Так давно ты не слышишь, чтобы он говорил "мы".

Он тебя упрекает за жадность и узколобость:
широта кругозора есть, интересов — нет.
Ты в отместку гоняешь плейлист — Бах и Вила-Лобос
и в субботу готовишь невкусный веганский обед.

Это мелочи... Мелочи, верно, но жизнь поблёкла
и душа онемела. Что делать, пора рубить...
Только розовый слон за подушкой, как прежде тёплый,
тянет хобот и ласково ночь напролёт трубит.

Бессонница — сука, бессонница — тварь,
бессонница стелется, тянется, длится,
ни света, ни тьмы, мутно-серая хмарь,
татушками трещин мерцает фонарь
и горечь во рту, словно привкус корицы...

Камнями матраса бугрится кровать.
сминая в гармошку усталую спину,
обрывки дремоты клочками ковра
лежат на полу, и в углах до утра
свисают, неряшливы, как паутина,

и кажется мне, что не будет конца
баранов стадам и слонов вереницам...
Но солнце лучами коснётся лица,
и белая-белая душка-овца
весь день будет сниться, и сниться... и сниться...

Что, ночь, пришла? Давай на крыше посидим,
уставясь в небо, или глядя на окошки
сквозь пар дыхания, моторный сизый дым...
Украдкой сядем, словно дворовы́е кошки,
хвосты развесим, пусть приманят звёздных рыб —
дразнить синиц и снегирей, дарить прохожим,
низать как бусы на высотный Лахта-шип* —
пускай провялятся назавтра, в день погожий,
пусть ветер ноту пряной звёздной чешуи
вплетёт в привычный запах хлеба и бензина...
Спи, Питер, нынче сны поблекшие твои
пыль отряхнут, как новогодние витрины,
и мы споём все вместе "Russian Lullaby" —
— я, привидения, коты, дворы, каналы...
На наших душах, ночь, как в юности, лабай
безумный бит, и чтобы в такт земля дрожала –

эй, ночь, давай!

(Лахта-шип = Лахта-центр)

(09.03.2019 г.)

луч задыхается в сгущающейся тьме,
хрусталь цветов в неверном свете увядает...
ты слишком вечен, чтобы звать на встречу смерть, —
она зовёт тебя, беззубая, седая.
но ты не слышишь.
могучих рук бессилен горестный излом,
и плеч бескрылых неподвижность безнадёжна.
ни ожидания, ни грусти о былом,
прозрачным взглядом пусто смотришь сквозь ничтожность
любых желаний.
я прихожу к тебе одна, всегда одна.
я всё гадаю — то ли слёзы, то ли блики
ещё не спрятала ночная глубина
на неземном заледеневшем, скорбном лике.
но знать — не смею.

Август. Гроза. Настоящий разгул стихии...
Нервно жую карамель, шестую по счёту.
Ну отчего про стихии стихи плохие
пишутся чаще хороших? Да отчего-то!

Если бы в точности знать, как связать уместно
шквал, обломавший все ветки почтенной груши,
с грохотом грома, полётами крыш окрестных...
Просто писать не принято. Почему? Потому что!

Хляби небес разверзлись, воды потоки
смоют мои страданья и мусор с улиц.
Нет, не могу написать про грозу, поскольку
с музой промокшей мы нонеча разминулись.

Мне снился сон. Огромный чёрный шар,
Огромный несравнимо и ужасно.
Он катится, он свет глотает жадно,
Слегка боками гладкими дрожа.

Я знаю точно: убежать нельзя.
Я упираюсь в этот шар руками,
Он чуть пружинит, он меня толкает
Так, что подошвы по земле скользят.

Он катит с тихим шелестом вперёд,
Неотвратим, как Петросяна шутка,
И мне до тошноты, до крика жутко, -
Я падаю, сейчас меня сомнёт...

В отчаяньи царапаю его -
Неистребима бабская натура, -
И вдруг он под напором маникюра
Ба-бах! - и лопнул. Нету ничего.

Мораль: как часто мы боимся зря
Огромного, надутого, солидного, грозного - мыльного пузыря

Давай напишем песню о весне,
Напишем звон капели, крики чаек,
Влюблённых, что почти не замечают,
Ни луж, ни... Эй, напишем обо мне!
Ну что я, даже строчечки не стою?
Ну хорошо, я не одна, нас двое,
"Давай с тобой полаем при луне", (с)
Как два щенка, которым это блюдце
И звёзды, что щекочут и смеются,
Не нравятся до визга. Или гнев -
Давай, давай напишем непременно...
Ну что ты как дубовое полено?..
А муза покружила в тишине, -
Пыталась нас расшевелить напрасно, -
И улетела прочь.
Как ночь прекрасна!
Давай напишем песню о весне?

Прилетай ко мне, милая стрекоза,
не смотри, что короток день, зима
и мороз, и от снега слепит глаза,
и красиво так, что нельзя сказать,
потому что слово — дитя ума,

это слёзы от чувств, да и то — не все.
Прилетай, мой ангел прозрачный. Суть
волшебства — ты знаешь: когда в росе
отразятся солнца лучи, присесть,
оттолкнуться — и крылья тебя несут

над сугробами, как над водой ручья.
По стеклу окнá бликов горсть рассыпь
Полыхни, как солнечная печать,
задрожи слезой на конце луча,
будь со мной, плевать, что хрипят часы...

Мир затихнет между "сейчас" и "здесь",
Только блеск слюды твоего крыла —
Ты мечта, распятая на кресте,
Я ещё кричу — всё равно ты есть!
Я заплáчу — всё-таки ты была.

Идёт по улице пузырь, щекастый и румяный,
Идёт счастливый - от сапог до хохолка на лбу:
Все люди сами по себе, а он гуляет с мамой,
И лужи глубже всех морей, и нет сердитых бурь.

Идёт, колышась на ветру, соломинка по лужам,
Такая гордая собой, за ручку с пузырём.
Пускай промокли сапоги, - бывало и похуже, -
А жизнь прекрасна и легка, когда они вдвоём.

Идёт навстречу, не спеша, в кожан одетый лапоть,
Берёт на шею пузыря - смотрите, вот я где!
И никакой не лапоть он, а сильный, добрый папа,
И этот день не просто так, а самый добрый день.

Знаешь, какой бывает она, любовь?
Если надежды нет, и не во что верить?
Анизотропно время – и рад бы вернуть боль,
только – ты слышал стук? – заколочены двери,
окна забиты – а ты по-прежнему здесь,
в ошеломляюще тусклом, пропащем мире,
здесь нет ни солнца, ни воздуха, здесь только ты – есть,
хочешь – порвись пополам, наизнанку вывернись,
хочешь... я знаю, ты хочешь сбежать в ..н и ч т о.
Только ответь мне: а что потом? что потом?

12.01.2017 г.

В коконе плотном, свитом из всех сетей,
сколько бы ни было их, – все твои, терпи:
сети приличий, долга, любви и те,
что оплетают прочно, пока мы спим.
Сколько бы ни было их – всё теснее жить,
всё искажённей мир сквозь тоску и боль.
Ты и себе не веришь, так слаб и лжив
разум, твердящий – долг... снова – долг... любовь...
Словно нарыв больной тихо зреет цель:
выскользнуть, выползти, вырваться – и вдохнуть
полные лёгкие жизни. А дальше – цепь
лёгких шагов вперёд обозначит путь:
кокон – темница – к свободе желанной дверь,
только и нужно – движение слабых рук.

Только понять сперва, кто я, кто теперь?
В коконе вызрела бабочка или... паук?

(02.11.2016 г.)

Устав от философского вранья,
Кокетливых раздумин и страданий, –
Интеллигентских придурей альянс,
Волнующий подростков на экране, –
Я выхожу на улицу, где жизнь
В азарте будоражащем дрожит.

Весенняя гроза так коротка,
Что даже гром не грозен и не страшен,
И солнца взгляд скользит сквозь облака
К чуть влажным окнам новомодных башен,
Чтоб, наигравшись зайчиками всласть,
Мне на лицо с дождинками упасть.

И я, закрыв глаза, забыв слова,
Врастаю в мир бескрайний каждой клеткой:
Я воробей – хитёр и трусоват,
Я почка, чуть набухшая на ветке, –
Моя частица в каждом сущем есть.
Теперь я навсегда – сейчас и здесь.

Пока свежа весенняя трава,
И листья только вырвались из почек.
Их цвет наивно чист и непорочен,
Их дымка, словно нежная вуаль,
Видна на просыпающихся кронах,
Ещё прозрачных, но уже зелёных.

А летом травы встанут в полный рост,
Зашепчут листья в раскалённый полдень,
И воздух над полянами заполнит
Дрожащий гул жуков, шмелей, стрекоз...
Так хорошо в тени лежать лениво
И слушать птичьих песен переливы.

До осени нам жить ещё да жить, –
Не враз начнёт желтеть трава, а листья
Нальются жёлтым, красным, серебристым,
И ветер их, срывая, закружит,
Рассеянно роняя, где придётся,
Под взглядами уже скупого солнца.

Придёт зима, и ляжет щедрый снег,
Весёлый друг снежков, и лыж, и санок...
Вот Новый год, как в детстве, долгожданный,
Пройдёт – и время двинется к весне.
Капель начнёт отсчитывать минуты,
Спираль времён затягивая круто.

Я – книга в незатейливой обложке,
прочитанная, может быть, на треть...
Уйти из дома насовсем, как кошки
уходят, чтоб достойно умереть?
Идти, не торопясь, – вперёд и выше,
и чувствовать, что это – хорошо.
Прощайте, улетающие крыши,
вам тоже близок осознаний шок.
Я не гонюсь за вами – слишком поздно
лететь в безумном поиске пути,
но я могу в прозрачной тьме морозной
без жалостливой горечи уйти
не "в поисках", а от обрыдлой жвачки
ненужных слов и бесполезных дел.
Уйти легко, фланируя враскачку,
и быть свободной – ныне и везде.
Оставлю двери нараспашку, чтобы
любой вошёл и, как придётся, жил.
А деньги – что ж... Есть мелочь на автобус
и путь – идти, покуда хватит сил.

Под Рождество всегда печём печенье.
мука, немного сахара и мёд.
И масло. Делать это угощенье
Готовимся мы с внучкой целый год.
Хожу по кухне в бигуди и маске.
Пакетики, мешочки - не забыть! -
а половицы мне скрипят подсказки:
корица - скрип, гвоздика - скрип, имбирь.
Кукушка из часов давным-давнишних
не отстаёт: "Ты-кар - да-мон - взя-ла?"
Я словно умудрённый чернокнижник,
а кухня - соучастник ремесла.
Мускат, душистый перец... Все припасы
смешались в некий чудный аромат, -
на табурете наша киса Кася
чихнула от души раз пять подряд.
И внучка, вся в муке, монетку тянет -
замесим в тесто - наша ворожба,
на яблочках-щеках горит румянец:
"Теперь разбогатеем, правда, ба?"
Всё правда: тёплый дом, часы с кукушкой,
мурлычет кошка, и монетка есть...
Чего ж ещё? И я шепчу на ушко:
"Родная, вот оно, богатство, - здесь."

Дорога, по которой я иду, —
Дорога, где следы легли узором,
Где отпечатки шин и птичьих лапок,
Сандаликов, сапог и облаков
Уходят вдаль, сплетаясь на ходу,
Минуют лужиц мелкие озёра,
В которые, как блёклые эстампы,
Ложатся отражения легко.

И если знать язык следовых рун,
Они расскажут всякому бесстрастно
О тех, кто в вихре грязных брызг промчал,
Тех, кто уныло брёл, ругая слякоть,
Расскажут, кто был слаб, а кто был груб,
И кто упал, окрасив лужи красным,
О птицах, кровь клевавших по ночам,
Невинных, не умеющих заплакать...

Но я пройду, смывая рунный след
Холодных капель щёткой слюдяною.
Дожди не плачут, я глаза закрою —
И тотчас забываю о себе.
.
.
P.S. Я написала это стихотворение, увидев эту картинку.
Никогда я не помещаю картинок при стихах, и здесь не стала бы, но уж очень она мне нравится.
Хотелось, чтобы вы тоже увидели её.)

          «СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫЙ!»
            «Пикник на обочине», А. Стругацкий, Б. Стругацкий

Боженька мой! Я смиренно тебя не прошу простить
Ви́ны, в которых виновен, грехи, за которые мне не стыдно.
Мне ещё жить бы да жить, мне расти ещё да расти,
Так разреши — человеком. Не вечно покорным и кротким быдлом.
Коли испытываешь, не жалея обид и бед,
Жалуя щедро смертями родных и детей — не моих, так что же? —
Дай мне свободу, а я тебе искренне дам обет
В том, что никто никогда научить меня быть смиренным не сможет.
Знаешь, во мне — ни геройства, ни гордости, вот в чём суть.
Только упрямство и вера, что каждый при жизни достоин счастья.
Каждый, ты слышишь, — не ждущий, когда его вознесут.
Боженька, я не надеюсь однажды к тебе достучаться.

Когда ты заживо пройдёшь все адовы круги,
когда предательство и ложь затянут в унисон
не скорби горькие псалмы, а нагло бойкий гимн,
не убеждай себя, что мы
кошмарный смотрим сон.

Уже не "мы" и не "они", но каждый за себя, –
за годы денежной возни кто смог, тот преуспел.
Ты вспомнишь, брат, кем был тогда любой из тех ребят,
кому толпа кричала – да! –
"в начале славных дел"?

Но скуп истории расчёт, ничто не навсегда:
богатство есть, но не почёт, и руль в других руках.
А ты живи, не жди потерь, люби прелестных дам...
Жизнь - только то, что есть теперь.
Всё остальное - прах.

И в день, когда скупой золой рассыплешься в огне,
приди, пожалуйста, за мной, не оставляй одну
все эти дни, пока ты здесь, – все злые сорок дней,
последние, какие есть, –
их тоже не вернуть.


* Это стихотворение я хочу посвятить Glück.
Ира, без твоих организующих и направляющих пинков, кто знает, было ли бы оно...

Рождественский декабрь волшебно невесом,
настоянный на духе ладана и ёлки,
и огоньки свечей так горячи и колки,
и поцелуй тепла нашепчет обо всём,
что есть любовь и Бог, сплетая лёгкой сетью
не-прошлое вовек с не-будущим уже...
Искрятся за стеклом метели миражей...
Но исподволь январь продолжит счёт столетий,
Реален и суров.

(29.12.2010 г.)

После того, как сгорело всё, что гореть могло,
Что не могло - развалилось карточным домиком,
Стало темно настолько, насколько раньше - светло,
И холодно, холодно... Холодно всюду, кроме

Наших сердец. Не ради красивых слов говорю,
Просто моторчик, и правда, - стучит и тёплый,
А в наших пустых садах никогда не встретишь зарю,
И в наших домах молочно замёрзли стёкла.

Словно кривые тени по сумрачным, сломанным городам
Тихо во тьме колышутся странные силуэты.
То ли бредут за чем-то, - знать бы, зачем и куда? -
То ли, подобно язычникам, молятся лету...

Храмов не видно, - темно, и в развалинах крысы и лёд.
Если боги и есть, то где-то в душе и в разуме...
Все спрашивают друг друга, - когда же эта зима пройдёт?
Боги, конечно, знают, да нам они скажут разве?

(2012 г.)

* Это стихотворение я посвящаю персонально и лично Аэлю

Ах, зима... Что за подлая, злобная сука-зима -
Налетела без снега, асфальт заморозив до звона,
Как от боли, гудят от мороза нагие дома,
Стылый воздух искрится, крупинками льда запылённый,
Каблуки по асфальту чечётку озноба стучат,
Примерзают друг к другу ресниц индевелые иглы,
И по белой щеке - безысходной печали печать -
Ледяная дорожка, - и трещинки там, где изгибы, -
На губах. Ты солёные слёзы и кровь - языком
Осторожно слизнёшь, но от этого легче не станет.
Эта сука-зима рвёт живое из сердца тайком.
Лёд и холод, и холод, и лёд, и квартира пустая.

(11.08.2010 г.)

Я помню. Я его убил.
В деревне праздник был, Дивали, -
Индусы Новый год встречали,
А он бежал, что было сил.

Я полон ненависти был.
Причину назову едва ли,
Он - Тигр, я - Маугли. Слыхали?
Но, боги, как же он красив!

Да - месть, и умысел, и смысл,
Но почему мороз по коже?
Он так беспомощно застыл...

Чтоб дух меня не потревожил,
Я опалил его усы,
Я чист... но всё же, всё же, всё же!

Зонты, зонты, зонты... Блестящая змея,
что вьётся меж домов, худея в переулках.
И у меня есть зонт, теперь могу и я
гулять... смотреть... молчать - и слушать город гулкий.

В бордюре из кустов, дрожащих под дождём,
аллеи глубина заманчиво темнеет,
шуршат в последний раз под бронзовым вождём
опавшие слова, родители сомнений...

Недрогнувшей рукой с меня взымает штраф
суровый полисмен, хулитель и завистник,
а рядом, на кустах, как длинный пёстрый шарф,
волнуясь, шелестят оставшиеся листья.

(15.09.2011 г.)

                    Только приоткрыл я ставни - вышел Ворон стародавний,
                    Шумно оправляя траур оперенья своего;
                    Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо...
.
                         ("Ворон", Эдгар Аллан По
                         перевод М. Зенкевича)
.
.
Исподволь томима жаждой приключения, однажды
Я хотела бы услышать лёгкий стук, - я жду его, -
Лёгкий стук, как обещанье скорой встречи и прощанья,
Как тревожное дыханье у порога своего,
Словно поздний гость стучится в двери дома моего,
Гость - и больше ничего.
.
Тихо трогая страницы, где написано про птицу,
И о том, чему не сбыться, и про рока торжество,
В чутком, трепетном молчаньи, жадно слушаю ночами, -
Не стучит ли кто, случайно, в двери дома моего?
Не судьба ли - в ожиданьи у порога моего -
Гость - и больше ничего?
.
Я б открыла двери настежь, но январское ненастье
Круговертью вьюги застит всё, что было до сих пор.
Отворив окно, ищу я знак, глаза напрасно щуря,
Но луна, ночей вещунья, в тучах скрылась мне в укор,
А на все мои вопросы отвечает с давних пор,
Будто дразнит, - "Nevermore!"
.
В забытьи дремотном, томном, я затихла в кресле тёмном,
Но внезапно шорох перьев сон одним дыханьем стёр:
Будто чьим-то повеленьем, с грациозной, мягкой ленью
Чёрный ворон на мгновенье надо мной крыла простёр,
Мощным, плавным мановеньем крылья чёрные простёр
И прокаркал - "Nevermore!"
.
Головой трясу усердно, и щиплюсь немилосердно,
Но кошмарное виденье так же ясно видит взор:
Сел на спинку кресла ворон, не вступая в разговоры,
Глядя чёрными глазами на меня почти в упор,
Головой качая важно, смотрит на меня в упор,
Повторяя - "Nevermore!"
.
Что бы я ни вытворяла, - а старалась я немало,
Я и веником махала, и хваталась за топор, -
Он всегда со мною рядом, смотрит мудрым, строгим взглядом,
Как судья, что беспристрастно мне выносит приговор,
Будто говорит - "Не надо, не пиши ты этот вздор
Никогда, о, nevermore!"

(21.08.2010)

Шоколад растаял,
орехи остались.
Поменялись сладость и горечь местами.
Надо было сладкое лопать горстями,
не клевать по крошкам.

Замечают часто:
обманчиво счастье,
золотистый блик мелькнёт и погаснет,
не поймать руками, не выловить снастью,
увильнёт рыбёшка.

Горевать не стоит,
не рухнут устои.
Есть большое счастье и счастье простое, -
накопить на старость, хоромы построить,
жить покойным быдлом.

Но зануда-память
всё пальчиком манит:
вот оно, как было, любуйся часами.
Шоколад растаял. Орехи остались,
да жевать обрыдло.

----------------------
Я посвящаю это стихотворение Седьмой Пятнице, потому что начала писать на заданную там тему "Что угодно о шоколаде", да что-то процесс затянулся. Я вдруг обнаружила, что не могу писать стихи на бумаге. А ноутбук так и не починили(((((((((

Один был пьян, другой был слаб, один другого долго бил.
Он, к счастью, был изрядно пьян, и не добил. Устал.
А третий был не то, чтоб трус, он плыл в течении судьбы,
Он сделал правильных звонков не менее полста.

Приехала полиция, и скорая приехала,
другого-недобитого умчали в травмопункт,
А хулигану пьяному наподдавали весело
И пенделем направили домой. Проспись мол, фрукт.

Всё это видел третий. Он был возмущён полицией,
Он даже чуть не позвонил ещё куда-нибудь,
Но полицейских рассмотрев, припомнив ясно лица их,
Когда лупили одного, сказал себе: "Забудь."

Четвёртый, выслушав доклад, что драка несущественна,
Подумал было приказать узнать, как там другой.
Но тут он вспомнил, - он летит, чтобы весьма торжественно
Ему вручил почётный знак министр дорогой...

Летайте самолётами, плывите пароходами
И, в целом, наслаждайтесь вашей жизнью каждый миг,
Присядьте в кресло мягкое, воспользуйтесь шезлонгами...
Но на своих двоих ходите, я прошу, людьми.

Не пытаюсь прожитое охаивать или хвалить,
рассчитывать будущее, стелить впопыхах соломку,
потому что ночами вижу себя — вдали,
бредущую с посохом и жалкой худой котомкой
без цели, без смысла... просто дурной инстинкт,
тупая упёртость: жива — не топчись на месте.
Жаль, нечего взять с собой и нести,
чтоб отдать-подарить-возложить, если дойду. Если.
Что поделаешь, наяву я тоже всегда — вдали,
хоть в толпе, хоть вдвоём. Я не горжусь этим.
Иногда так хочется что-нибудь разделить —
всем, кто захочет. Главное — чтобы хватило детям.
Но пусто в карманах, почти уже пусто в душе.
По общему мнению, среди жизненных атрибутов
лишние — скудные залежи старых карандашей,
тетрадок, страниц, на которых стихи — как будто.
.
Вот, на кладбище, холмик невзрачный зарос травой,
Старый крест, на котором надпись и даты стёрты.
Для кого-то он, мёртвый, — такой живой...
А я, живая, чувствую себя мёртвой.

Как лист увядший падает на душу,
Слеза упала на руку тебе —
И плата за позор былых побед,
И клятва... в том, что я её нарушу.

Что делать, постоянство чувства сушит!
Романтика рождается из бед,
Рубцом застыл ушедшей страсти след —
И вновь люблю, к былому равнодушен.

Моя любовь и ненависть моя,
Моей души пылающий маяк —
Сжигают жизнь дотла. Стихи лишь пепел.

Любовь и смерть — такой нелепый лепет...
Пусть я смешон, пусть многогрешен я,
Но честен, стало быть — великолепен!

Всё сделано, и сделано на пять,
И можно никуда не торопиться.
Сидеть, читать, писать стихи на блицы...
Да просто так - сидеть, стихи писать

О том, как ошибался, и опять
Вставал, и шёл. И чтоб с пути не сбиться
Твердил - за всё заплачено сторицей,
Приз ждёт, теперь грешно его не взять...

А приза нет. Остались - жизнь за кадром,
Скорлупки дней - куда-то делись ядра, -
И старый, добрый, верный ноутбук.

И пусть дотла истлеет всё вокруг,
Но ты неуязвим, как саламандра,
Покуда слышен клавиш тихий стук.

Утихли моторы машин за стеной.
Ночной тишиной упокоен,
заснул городок на подушке земной,
но гулко шагают трое.
Я знаю, что это за мной.

Три чёрные тени прошли по стене,
гонимы фонарным светом.
Я видела – медленно, будто во сне,
взлетела, вертясь, монета...
Я знаю, что выпало мне.

Последнее слово последней строфы
успело улечься рифмой.
Как про́клятый царь беспокойных Фив,
себя ослепивший в мифах,
я слепну, глаза закрыв.

Мне легче не видеть, как чья-то рука
рванётся косым ударом,
бесстыдно распишется жало клинка
багровым во тьме муаром...
Я знаю, что смерть легка.

Как лист увядший падает на душу,
Как первый снег порхает надо мной,
Так нежно кто-то нить судьбы земной
порвёт, мой дом и жизнь мою разрушив.

Я не молюсь, не жалуюсь, не трушу, —
Я не святоша, не монах срамной
За монастырской каменной стеной
И не дрожащая от страха клуша.

Я отрицаю божью суть и власть.
Забавно, — в мерзость ереси мне впасть
Не так ужасно, как испортить рифму.

Пусть я умру, споткнувшись на бегу,
И вашу ложь и ваши злые мифы
Швырну в седую пыль на берегу.

(10.11.2013 г.)

"...Румата навсегда запомнил его, иссиня-бледного от пьянства, как он стоит, вцепившись тонкими руками в ванты, на палубе уходящего корабля и звонким, молодым голосом выкрикивает свой прощальный сонет "Как лист увядший падает на душу"...
(А. Стругацкий, Б. Стругацкий «Трудно быть богом»)

Как лист увядший падает на душу,
Не в силах дотянуться до земли, —
Понурив паруса, родную сушу
Покорно оставляют корабли.

Кружа над бездной, тяжкой и манящей,
Несут свою тоску, свою судьбу
Туда, где небо чище, воздух слаще,
Где берега не знают власти бурь.

И я — на утлой, крохотной скорлупке.
Грохочет мерно якорная цепь...
Мой мир, неповоротливый и хрупкий,
Сжимается в простую точку — цель.

Пусть ослепляет яростная грусть.
Я верую. Я жду. Я не вернусь.

(08.12.2010 г.)

          "...Румата навсегда запомнил его, иссиня-бледного от пьянства, как он стоит, вцепившись тонкими руками в ванты,
          на палубе уходящего корабля и звонким, молодым голосом выкрикивает свой прощальный сонет "Как лист увядший падает на душу"...
                     (А. Стругацкий, Б. Стругацкий «Трудно быть богом»)

Как лист увядший падает на душу,
Неся в ладони яростную грусть,
Я покидаю про́клятую сушу.
Не верую, не жду... Я не вернусь.

Взметнёт ли океан седую тушу
Погибельно-тяжёлым валом, — пусть!
Записана судьба особой тушью,
Не зачеркнуть, не смыть... Я не вернусь.

Уже не жив, я смерти не боюсь
И жизни не ищу. Влекусь послушно
От мига к мигу, что отмерит пульс,

Из серой пелены, густой и душной,
От корня и ветвей... Я не вернусь, —
Отверженный, непонятый, ненужный.

(14.12.2009 г.)

Я тупо упёрся в немые слова. Навсегда
Рассыпались буквы, бессмыслен их мелкий узор.
Всплывают из памяти звуки, журчат, как вода,
И я понимаю, что это звалось "разговор".

И я вспоминаю - с трудом, как из давнего сна, -
Я словно из двух обжигающих сущностей свит,
И я абсолютно уверен, что будет верна
Любовь. Оказалось - иллюзия вечной любви.

А жизнь так прозрачна без слов, так легка и проста,
Так мудро устроен её бесконечный полёт,
Я чувствовал вечность вдали, но однажды устал.
Иллюзия жизни без смерти не тает, - гниёт.

Чудовище в зеркале дразнится: я - это ты.
За зеркалом нет зазеркалья, там пыль, и темно.
Иллюзия вечных бесчувствия и немоты -
Не ври, никогда не предай, будь со мной, будь со мной...

                     Мир ловил меня, но не поймал.
                        (Григорий Сковорода)

Когда, поддавшись власти лета,
Растаю облаком лиловым,
Я стану - и нигде, и где-то,
Как вскользь оброненное слово, -
Ни торжества, ни сожалений,
Ни слёз, ни памяти, ни камня...
Крадущиеся к ночи тени -
И эта ноша велика мне...

А то - осенним рыжим утром
Мелькну, как солнечный лисёнок,
Лукавый, бесконечно мудрый
В его наивности весёлой,
Сверкну лучом в траве зелёной -
И растворюсь в багрянце ярком,
В ладонях тёплых листьев клёна
Под радуги последней аркой...

Или под стылым зимним небом,
Над ветром вылизанной гладью
Я стану лёгким, хрустким снегом
И улечу, куда - не глядя,
Кружа волной тугой и томной,
Так далека от всех печалей...
И никогда меня не вспомнят,
Как никогда не замечали.

Там лапы ёлок нежно гладят крышу,
едва шурша,
едва дыша, -
ты слышишь?
Ты слышишь - мягким шагом, не спеша,
обходит леший лес, сбивая шаг
на кочках, незаметных под листвой,
уже опавшей, но ещё живой.

Там тишина, густая, как вода,
укрыла ельник и украла время,
и можно говорить и думать с теми,
кого себе ты выбрал навсегда.

Когда, претворяя в сущем
божественные дары,
наш нищий, наш всемогущий
нам жизнь без греха открыл -

не акт ли каннибализма,
не трепетная ли любовь,
когда на пасхальной тризне
вкусили мы плоть и кровь?

Когда без сомнений веря,
мы предали - кто как мог, -
мы знали, что в вечность двери
открыл нам Учитель-Бог.

Но чёрт нас возьми, нелепых,
наивно бредущих в рай,
мы - бледная тень, мы - слепок
того, кто ушёл за край...

Чем дальше, тем чаще нас учат, как жить. Однако, надо обладать большой самоуверенностью, чтобы поучать много-много интеллектуально достаточных людей.
Я не берусь учить жить, я лишь хочу высказать своё мнение о такого рода советах (IMHO то есть).

1. Каждый человек может иметь своё мнение о другом человеке, даже незнакомом, основываясь на информации о его поведении, публично высказанной позиции (особенно, если она высказывается публично и неоднократно), манерах, внешности и пр., ибо известно: если объект выглядит как собака, лает, как собака, пахнет, как собака, значит, это собака и есть (цитирую по книге Т.Устиновой "Седьмое небо", а откуда цитирует она, я не знаю).

2. Каждый человек, даже незнакомый, неизбежно вызвает у другого человека эмоциональный отклик. Какого рода этот отклик зависит от личности, поведения и моральной позиции (если она известна) обеих сторон.

3. Каждый человек может публично высказать своё мнение о другом человеке, даже незнакомом, если считает это нужным, и если делает это не прибегая к вульгарным оскорблениям, независимо от того, лестное ли это мнение или негативное. Уместность такого высказывания определяется в каждом конкретном случае конкретной ситуацией.

4. Администрация любого сайта определяет допустимость тех или иных публикаций НА ДАННОМ САЙТЕ и имеет на это полное право. Но рекомендовать нормы и правила поведения in toto имеет право только законодательство государства.
Причём всегда, в каждом государстве находятся оппозиционеры и неорганизованные фрондёры, оспаривающие это право государства.
Я себя к таковым ни в коем случае не отношу, только... как говорила одна литературная героиня, - "Не учите меня жить!" )))

Рискуя прослыть занудой, повторюсь: это моё мнение, моя позиция, и я её просто высказываю, не навязывая никому.

PS Прошу администраторов отключить функцию комментирования данного произведения.

(Хулиганское)

Августейшая гроза
саданула два раза́,
налила моря воды и
наломала много дров.
Дядя Вася, мой сосед, -
мы соседствуем сто лет, -
"Хде вы, годы молодыи!"
прокричал - и был таков:

Ветер-буря, ветер-шквал
никого не знал, не звал,
дул себе, и дядю Васю
поднял в небо высоко.
Как большой воздушный змей,
только многажды мокрей,
дядя Вася в водной массе
чужероден был и скор,

Громче грома песню пел
в небесах один, как перст,
и нисколько не стыдился,
что без шляпы, но в плаще.
Я смотрела из окна,
песня мне была слышна,
рядом трясся холодильник,
и о ноги тёрся щен.

(Опубликовано 06.09.2014 22:04)

Слова тасовала - писала, стирала, писала...
вязала цепочки из букв, чтоб связать покрывало
для чувства, которое где-то в висках, в животе и
в груди, - в общем, чувство везде. А чего вы хотели?
Любовь не сидит в уголке, неприметно и тихо.
Любовь обжигает и мечется, словно шутиха, -
сверкает, плюётся, искрит, нестерпимо и ярко.
Любовь... Это лакомство - много токсичнее яда.
Так хочется вырваться, освободиться из плена,
но ты возвращаешься к ней. Навсегда. Непременно.
Так хочется за руки взяться - тогда по-другому,
и можно расслабиться, не выбираться из дома,
из гнёздышка... можно и прямо сказать - из постели,
мы взрослые люди давно. А чего вы хотели?
Сначала - хотя бы увидеться не на экране,
коснуться и чувствовать - прикосновение ранит...
И пальцы дрожащие мнут безразличные кнопки,
придётся самой, раз уж он утомительно робкий,
слова тасовать до - в башке колокольного звона:
– Привет! Ты прикинь, я, блин, тут всё туплю в-одново на...

(Написано на блиц в СД
Последняя редакция (она же первая) от 15.12.2022, 15-31 мск)

Ночной лиловый дождь меня зовёт
под кров невиданной лиловой тучи, -
идти, топтать пружинистый, липучий
ковёр отпавших почек - напролёт
всю ночь, а если хватит сил - и утро,
сметая с трав бриллиантовую пудру,
дрожащих капель серебристый гнёт.

Я выхожу, не захватив зонта,
прикинувшись лихой и бесшабашной,
а что промокну - не беда, не страшно,
пусть хлещет дождь, покуда не устал.
Иду аллеей призрачного парка
туда, где сложена у грота арка
из трёх камней, чудесна и проста.

Но там, где я ждала найти покой,
всё тот же капель стук, всё те же ритмы,
не годные для сна и для молитвы,
и даже камень арки не такой,
как днём. Под солнцем он шершав и прочен.
Совсем не то дождливой, хмурой ночью, -
он тает, он сочится под рукой...

Иди домой, чего тебе ещё?
Зачем метаться, разгоняя тени,
теряться в гуще их переплетений,
стирая слёзы или дождь со щёк?
Никто не скажет, и сама не знаю.
И дождь, и ночь, и середина мая -
и что-то неминуемое ждёт.

Коты и кошки в нашем бестиарии, -
Бродяги, сибариты или парии, -
Заполонили все стихи и повести,
Являясь как частично, так и полностью.
Чеширский провокатор сей агрессии
Был, как известно, продувная бестия.
А сколько их описано впоследствии...
Воистину - литературы бедствие.
Глазастые, хвостатые, бесхвостые
Прозрачным взглядом смотрят в глуби звёздные,
И думают, и чувствуют, и множатся,
Щеками трутся о ребячьи рожицы, -
Кошачий бум - все стеллажи завалены...

Как я люблю их, если б только знали вы!

Небо весеннее -
Синее-синее,
Облачко кружится...
Лужи и лужицы...
Стёкла в автобусе
В мутных потёках все...
Травка зелёная -
Незапылённая...
Бомжики в скверике...
Птицы в истерике...
Кошки лишились сна... -
Словом, пришла весна.

(25.05.2009 г.)

На лестнице и пусто, и темно,
и только запылённое окно
меж этажей едва сочится светом.
Решётка неухоженных перил
оградкой у кладбищенских могил
блюдёт давно ушедших силуэты.

Спускаюсь вниз, в холодный, тёмный ад, -
подъездного масштаба Герострат, -
сквозь выжженные памяти руины,
и всё, что было дорого в миру,
бледнеет, словно тени поутру,
и рвётся в клочья ветхой паутиной.

А дальше... Дальше дверь прикрыла путь.
Что ждёт за ней, и ждёт ли что-нибудь...
мне слишком долго, слишком много врали.
Нельзя остаться. Страшно выходить.
Но лестница осталась позади,
и вновь по ней я поднимусь едва ли.

Я - честная клава, я - кнопки и плата.
Немного стучу, залипаю местами,
Да медиа-клавиш на мне маловато.
.
Хозяин, зараза, никак не устанет
Лупить кулаками по мне от расстройства.
А я так боюсь, ведь панель не из стали...
.
Конечно, в душе моей мало геройства,
И мир на экране всегда вверх ногами,
Но это - любого компьютера свойство.
.
Вчера мы с малышкой смотрели про Гамми -
Такие смешные прыгучие мишки, -
Вниз-вверх... И ещё про принцессу в вигваме...
.
А то - видно я слабовата умишком,
Не знаю, зачем, но ведь люди всё могут, -
Решили, - я переспросила у мышки! -
.
Что кофе - оно, что йогУрт, а не йОгурт
И что-то ещё... Я совсем обалдела,
Вот плата моя и замкнулась немного.
.
Меня отключили. Валяюсь без дела
В коробке в кладовке, - невинная жертва
Людского глумления и беспредела.

(07.10.2012)