Райский Сад. Ева и Ангел сидят в чем-то вроде кресел и беседуют. За сценой периодически раздается какой-то шум — это Адам.)

Ева: Беспокоюсь я за него...
Ангел: Да, брось. Там за ним двое присматривают.
Ева (презрительно): А где они вчера были? Как он с обрыва свалился? Еле подхватили, бестолочи! Нет, надо еще парочку попросить.
Ангел: А тебе меня одного хватает.
Ева (мило улыбаясь) Ну, не сердись... Я понимаю, что это непочетно...
Ангел: Да, нет, я ничего... с тобой хоть поговорить можно...
Адам (появляется верхом на слоне): Смотри, какую Он мне лошадку сделал! Смотри, как я могу! (соскакивая со слона). Не, ну ты видела, а? (Вдруг замечает Ангела). А ты что это все около моей жены ошиваешься, а? Может, поговорим? Она — МОЯ!
Ангел (спокойно): Конечно, Адам. Но я обязан постоянно напоминать ей, как она должна о тебе заботиться. Ты же сам понимаешь —женщина...
Адам: А, ну, да... (Еве, строго) Слушай его. Он, похоже, не дурак. (Вдруг замечает у слона хобот): Ого! Какая штука! Как это я раньше не заметил! (залезает на хобот) Но-о-о, лошадка! (Уезжает)
Ева (оправдывается): Он просто еще не наигрался...
Адам (откуда-то издалека): Ева! Смотри куда я залез!
Ева (не поворачиваясь): Да, дорогой, это потрясающе!
Ангел: Может, образумится, когда дети появятся.
Ева: Дети...
Ангел (терпеливо): Ева, я тебе сто раз расказывал.
Ева (смущенно): А расскажи еще... Знаешь, мне так нравится... про детей...
Ангел (внимательно смотрит на нее): Про детей? Или про процесс?
Ева (отвернувшись, но независимо и гордо): Не нужен мне твой процесс!
Ангел: Та-а-а-ак... Значит, опять не получилось... Может, он тебя не любит?
Ева (кричит): Любит! Он без меня жить не может!
Ангел: Не ори. Рассказывай.
Ева (плачет): Он не слушает. Думает — это такая игрушка... Днем набегается, наиграется... с козами... А потом спит — хоть бей его...
Ангел (с ужасом): Он, что, не понимает, что это — плохо? (сообразив) Ах, да... он же не понимает...
Ева: А что такое «плохо?»
Агнел: Неважно, неважно... Еще когда Лилит...
Ева (холодно): Не хочу ничего слышать.
Ангел (сконфуженно) Ну, прости...
Ева (помолчав, со слезами в голосе): А что... он с ней...?
Ангел (радостно): Что ты, что ты! Ни-ни! Она ж такая же, как он, была... Ее потому и это... упразднили...
Ева (с надеждой): А меня ведь красивее сделали, да?
Ангел (мнется): Ну, понимаешь... красота... это так субъективно...
Ева (сдерживая слезы, твердо): Она была уродина. Поэтому Адам ее не полюбил. Просто — больше-то никого не было рядом... Бедненький... как он страдал, наверное... с уродиной-то... Вот, и привык — к козам! А меня он любит! И все у нас будет еще!
Ангел (с готовностью): Еще как любит! Все она виновата! (осторожно) Слушай... а тебе, ну, не обидно, что Он...То есть — Всевышний... Что он тебя меньше, чем Адама любит?
Ева (задумчиво): Меньше? Да, нет... не меньше. Просто — Ему со мной неинтересно. Недавно спросил: «Что тебе сотворить?» А я и не знаю — у меня есть все... Адам... ну, и остальное... А с ним они все время что-то изобретают, что-нибудь новенькое выдумывают... Вчера, вот, такое страшилище сотворили — крокодил называется! Я теперь и купаться не хочу! А им весело...
Ангел (так же задумчиво): Ну да, ну да... По образу, так сказать, и подобию...
Ева (вдруг заметив, что стало непривычно тихо): Тихо как-то... Что-то случилось? Адам! Адам! Ты где?
Ангел (с отвращением): Ну, что ты вечно — Адам, Адам! Присмотрят за ним!
Ева (уже нервничая): Нет, тут что-то не так...(Вскакивает и кричит) Адам! Адам!
Адам (из-за дерева, шопотом): Ева... Ева... Тихо, пожалуйста, только тихо...
Ева (испуганно): Где ты?! Что случилось? Что с тобой? Где эти негодяи? Ты в порядке?
Адам (шопотом, жалобно): Не кричи... только не кричи... Ева... я съел... Евочка... что будет...
Ева: Что? Что съел? Опять гадюку? Тебе плохо?
Адам: Только не кричи...! Яблоко съел..
Ева (уже плачет): Тебе плохо? Ядовитое? Почему ты шепчешь? Ты не можешь дышать? Куда смотрели эти бездельники?
Адам (гордо): А я их послал! Что я, маленький — надоели... То - не делай, туда — не лазай...
Ева (в бешенстве): Идиоты! Я им сколько раз говорила!
Адам.(опять шопотом): А как ты думаешь, мне ничего не будет? Ну... это... что я съел яблоко...
Ева (до нее начинает доходить): Ты — съел — яблоко? ЗАЧЕМ?
Адам (стеснительно, опустив глаза): Кушать хотелось...
Ева (очень медленно, стараясь сдерживаться): Тебе хотелось кушать. А почему — именно это?
Адам: Ну... я как раз на это дерево забрался... (хвастливо) Я — крутой! Оно — во, какое огромное!
Ева (очень тихо): И тебе захотелось кушать.
Адам (оправдываясь): Ну, понимаешь... Вниз опять... потом — искать... Долго же... А кушать ОЧЕНЬ хотелось, правда...
Ангел (встает из "кресла", тихонько): Я, пожалуй, полечу...
Ева (поворачиваясь к нему, жестко): Стоять. Быстро — принес мне еще яблоко.
Ангел: Нет уж, увольте...
Ева (с тихим бешенством): Я. СКАЗАЛА. ЯБЛОКО.
Ангел: (испуганно): Понял...(исчезает)
Ева (Адаму): Что бы ни случилось — молчи! Можешь кивать головой и показывать на меня пальцем, но — МОЛЧИ!
Ангел (возвращаясь, запыхавшись): Вот — два прихватил...(протягивает Еве, она хватает одно и тут появляется Бог. Адам и Ангел застывают в ужасе: Адам - выглядывая из-за дерева, Ангел — с яблоком в протянутой руке)
Ева (поворачиваясь, светски улыбаясь): Как это мило, что Ты зашел, Господи! (надкусывает яблоко, закатывая глаза): М-м-м-м... Божественно...
Ангел : Вот это — попал... прощай, карьера...
Адам (жалобно из-за дерева): Господи! Ты очень на меня сердишься?
Ева (берет второе яблоко у Ангела и зовет): Адам! Адамчик, дорогой! Иди, я дам тебе еще яблочко!
Адам, испуганный, стоит, ничего не понимая, а Ангел падает на землю, закрывая голову руками. Пауза.
Ева (мило и глупо хихикая): А что это все молчат? (Усаживается в «кресло» и принимает очаровательную позу, подняв глаза к небу и хлопая ресницами): Как романтично... Тихий ангел пролетел...
(Занавес)

И тут бы надо поставить КОНЕЦ, но я поставлю НАЧАЛО.

2010 г.

Свет в последние времена стал не тот.... Конечно, в нём есть своя прелесть: появились новые оттенки, переливы — но чувствуется в этом какая-то мрачность, да и тепла он даёт куда меньше, чем раньше. А ведь когда-то дракон даже страдал от невозможной жары, изнуряющей своей бесконечностью. Да, мир меняется и, увы, не в лучшую сторону. Хотя жаловаться ему, родившемуся во Тьме и прожившему в ней, считай, полжизни, не к лицу.
Дракон вздохнул, медленно развернул крылья, сверкнувшие багряным блеском и взлетел, почувствовав вдруг настоятельную потребность снова осмотреть сокровище с высоты.
Вид тускло мерцающего золотом диска всегда улучшал его настроение, а осознание того, что диск этот, хоть и медленно, но верно скрывается под новыми и новыми слоями земли и песка, спасало даже от чёрной депрессии в моменты слабости, неуверенности и сомнений.
Да-да, были и такие в его долгой жизни, особенно в юности. Дракон усмехнулся, припомнив, как однажды даже чуть не решился бросить Служение и отправиться на поиски других, таких же как он — верил же... Смешной романтичный юнец. Хотя, может, и впрямь есть где-то ещё — но теперь воображение больше не рисовало их, взлетающих мощно в радужном сверкании крыльев — радостных, свободных.
Зато он мог умереть с чистой совестью — никто даже не приблизился к сокровищу. Мир менялся, горы появлялись и исчезали, но оно оставалось неизменным, непотревоженным.
Только последняя гора, хоть и медленно, почти незаметно, но всё приближающаяся, беспокоила его. Когда он почувствует, что конец уже близок, он сразится с ней... Да, даже с ней, если она не станет удаляться. И единственное, о чём он станет жалеть — что нет у него преемника...

***
- Фу, опять крышечка! - Мальчишка даже сплюнул в сердцах. - Вот не везёт мне, никогда монетки не нахожу.
Он отбросил крышку подальше, прихлопнул неизвестно откуда взявшегося в городе назойливого комара и зашагал дальше.

...Тело дракона, не дожившего до ночи, искорёженное, с изломанными крыльями, кружась в воздухе, долго падало на землю.

Где-то в небе чей-то клин что-то прокурлыкал...
«Один пил - и не один и не вяжет лыка,
кровный брат и кровный враг - и кроваво лето,
назовут в других мирах наш союз «вендетта»,
удручающе скучны перебранки-склоки...
Один, где твои сыны - и при чём тут Локи?
Что там вякнуть Тор посмел - трус, а не мужчина.
Ты с ним делишь сладкий эль - что за чертовщина!
Брысь, асиньи, по углам: не люблю я пугал,
и куда, белёсым, вам до красавиц смуглых -
от мужских забав едва кровь по жилам плещет:
горький привкус ведьмовства в сердце знойных женщин!»
Йотун думает - кураж! Смотрит удивлённо:
вроде, рыжий - не дурак, но - юнец зелёный...

… Яд сжигает - не уснуть, не идёт Рагнарёк.
«Хоть бы кто-нибудь свернул шею мерзкой твари.
Время мрачной тенью скал давит мне на плечи.
Кто сказал - жизнь коротка? Нет, длинней, чем вечность.»

Глава 1.

За окном уже темнело, уже зажигали свои животики ночнички, уже затихали свистопляски, джигашишки и говоронки. Уже расстраивался и распёвывался осоловушка, а цикубики потихоньку потрескивали, готовясь утромбонивать всю ночь.

Но всего этого никак не мог увидеть и услышать маленький ушастый Людоежик, одиноко сидевший в своей норке и раздумывавший, чем бы немного утешиться. Надо сказать, что «чем бы утешиться» является основной мыслью, темой и стержнем всей истории, философии, культуры, архитектуры, литературы и макулатуры людоежиков. Более того, мысль эта для людоежиков не только основополагающая, но и основосохраняющая и даже основоисправляющая.
Дело в том, что, в отличие от живущих неподалеку людоедиков, в трудное для себя время питающихся родственниками и друзьями (гимн людоедиков, как вы, вероятно, помните, начинается так: «дай, друг, на ужин лапу мне...»), так вот, в отличие от них, в моменты сильных душевных потрясений людоежики начинают есть себя. Ну, а, поскольку каждая минута их жизни оказывается именно минутой сильного душевного потрясения (что, в общем-то, неудивительно), то риск самосъедения или хотя бы самопережевывания крайне высок.
Именно поэтому живут людоежики в одиночестве, из норки без особой надобности стараются не выходить и тщательно оберегают все свое содержимое: как душевное - от посягательств других, так и физическое — от себя самих.
Итак, в этот чудесный вечер Людоежик сидел совсем один в своей норке и искал утешения. Делал он это по всем существующим правилам, используя все возможные методы - от патриотичного (спеть три раза государственный гимн "Ты не один такой..." на два голоса) и высоконаучного (с использованием психологии, астрологии и паталогии), до народных (Испить Чашку и Причесать шерстку на брюшке эдаким Особо Утешительным Манером).
Но не помогало ни это, ни самокуритика, ни — контрастное - самохваление с самосвалением. В отчаянии, и уже покусывая себя, он даже начал готовиться к самолюбованию, и — о, ужас! - принес из каморки зеркало, но вовремя одумался.
Еще недавно самолюбование было весьма популярным видом самоутешения, и какое-то время по нему даже проводились соревнования, вызывавшие большой интерес публики; но после массового самосъедения во время последних Игрищ самолюбование было признано особо травматичным и, хотя оно и не было запрещено официально, использование его в самоутешительных целях не приветствовалось: умение видеть в своем отражении только положительное дано немногим; людоежики же, увы, к этим немногим не относятся.
И, вот, Людоежик заплакал, закрыл глаза и отщипнул кусочек когтя на правой лапе. И тут услышал, как в дверь кто-то постучал.
Людоежик широко раскрыл глаза и замер. Не надо думать, что он испугался или удивился, или обрадовался. Нет, просто «Широко раскрыть глаза» и «Замереть» — это два основных правила поведения людоежиков.
Что касается первого, то глазки у них необыкновенные: красивые (от рождения) и очень печальные (результат постоянной - внутренней и внешней, моральной и физической и, не столь справедливой, сколь непримиримой - борьбы с собой). Поэтому взгляд широко распахнутых горестных глаз людоежика способен нейтрализовать любого, даже самого опасного, врага: тот просто начинает рыдать при виде этого бесконечного очарования и скорби.
Второе, «Замереть», - используется всегда, когда появляется опасность быть замеченным Судьбой. А ведь, как всем известно, в дверь стучится именно Судьба: все остальные пользуются звонком.
Итак, Людоежик широко раскрыл глаза и замер. Стук повторился - раз и еще раз. И тут Людоежик вспомнил, что звонок у него просто не работает: вчера мимо пробегал пылеглот и языкоед Такилом, обожающий язычки дверных колокольчиков, но зато оставляющий после себя идеально чистое крыльцо. Весь день Людоежик собирался повесить новый колокольчик, но ему не хватило ни сил, ни времени, ни желания — такая работа может отвлечь от мыслей о действительно важном — о том, как жить дальше.
Стук становился все настойчивее. Людоежик начал сердиться. Надо сказать, что при всем их очаровании, мохнатости и ушастости, сердитые людоежики могут быть весьма опасными для окружающих. Не специально и не от злости — оттого лишь, что людоежики — Очень Увлекающиеся Натуры. Сердитый людоежик так увлекается процессом справедливого негодования, что просто забывает, какие острые у него зубки, и просто не замечает, что он кого-то укусил.
Стук не прекращался. Совершенно Взбешенный (как определил бы свое состояние он сам), Людоежик резко распахнул дверь — и никого не увидел. «О, нравы!» - сказал он громко, так, что даже все в лесу притихло на мгновение, и услышал шорох за спиной — в глубине своей норки. Людоежик медленно обернулся.
Вроде бы, все было как и прежде. Любимый диВэн (специальная двойная кабинка для размышлений и создания нетленных произведений; обычно в одной части сложены необходимые для работы предметы, такие, как перо, бумага, штопор и др., а в другой располагается сам людоежик, приятно обложившийся пледами, подушками и домашними животными). Со стороны маленькой кухни доносятся обнадеживающее шкварчание и восхитительные ароматы явно удавшегося яблочного порока и закопченого потолка (который, как известно, можно вылизать в особо трудный момент жизни — задача не из простых, но, тем более, достойных, и, действительно, реально помогающих выжить).
Но что-то изменилось в маленькой уютной норке, годами оберегаемой от вмешательства чуждой нам (то есть, им) культуры (то есть, бескультурья) и попыток навязать нам (то есть — им) несвойственное и опасное мышение, мучение и мировзрывление. Людоежик внимательно осмотрел норку (то есть, состроил умную мордочку и изобразил впередсмртрящего). Все в порядке — никого, только шарыбки преданно заглядывают в глаза, слегка пошевеливая пластниками, и мебель замерла, изображая полную покорность.
Но кто-то ведь шебуршался у него за спиной! Что-то ведь возомнило себя! Людоежик медленно поднял глаза (крайне сложное для него упражнение — предполагает, что что-то может оказаться выше; вообще говоря, действие, доступное лишь очень небольшому числу особо талантливых людоежиков). Так и есть. На шкафуге, пошевеливая хвостами и глядя нагло, удобно расположились две Ну Каваки.
Людоежик начал распушаться. Справедливое Негодование постепенно переходило в Крайнее Возмущение и, затем, в Величественный Гнев. Распушенный Людоежик молча смотрел на удобно расположившихся на шкафуге и вылизывающихся Ну Кавак, полагая (как и все людоежики, столкнувшиеся с Глупостью и Бескультурьем), что его выразительный (негодующе-леденящий и укоризненно-уничижительный) взгляд урезонит, устыдит и уничтожит вредных тварей. Однако вредные твари на взгляд не реагировали и, судя по весьма довольным мордам, собирались приятно провести в его доме неопределенное, но, похоже, длительное время.
Людоежик так рассердился, что даже забыл, что еще недавно хотел себя съесть. Поведение нахальных Ну Кавак было столь Безобразным и Бестактным, что ему просто ничего больше не оставалось, как начать их Игнорировать. Вообще, Игнорирование — один из сложнейших приемов воздействия на окружающих, подразумевающее не только способность не замечать провинившихся и за то наказуемых, но и умение дать понять этим самым провинившимся, что их Игнорируют.
Негодующе, но изящно изогнув спинку и придав мордочке Вежливо-Холодное выражение, Людоежик Царственно Прошествовал к ДиВэну. Твари на шкафуге смотрели в его сторону, но без особого интереса. Людоежик остановился, Устремил Осуждающий Взор и замер в позе Скорбного Величия.
Все это он проделал безукоризненно, элегантно и с чувством, однако, абсолютно лишенные совести, безнравственные, отвратительные и невоспитанные Ну Каваки, вместо того, чтобы Проникнуться, зарыдать и броситься вон — топиться, устроились поудобнее, вальяжно раскинувшись, и довольно засопели.
Сопели они так уютно, что Людоежик, хоть и негодуя, но тоже пристроился на ДиВэне, свернулся клубочком и сладко зевнул. «Надо бы блохвостика завести», - подумал он. - «Он бы на них мяхал...»
И с этой мыслью Людоежик заснул, забыв про нахальных зверюг, которые тиохнько посапывали на шкафуге, иногда ворочаясь во сне и роняя вниз скопившиеся там за много лет пыль и дохлых ух.

Глава вторая,
впоследствии сожженная автором в припадке безумия.
Первый сон Людоежика.

И приснился Людоежику сон.
Будто бы он -------------------------------------- и -------------------------- в-------------------------------------------------------------------------------------для--------------------------------------------------тогда----------------------------------где----------------------------------------------------когда----------------------------------потом------------------------------------------и----------------------------------в--------------------------------------------------------------на-----------------------------------------там------------------------------------------он----------------------------туда----------------------------------с ним.**
Людоежик проснулся счастливым. И вдруг понял, что это был только сон. Он хотел заплакать, но потом передумал и вместо этого очень расердился.
_______________
** Знаками "-----" заменяются выражения, не пропущенные цензурой из политических, морально-этических или педагогических соображений.

Глава 3.

Вставать совершенно не хотелось. Ну Каваки на шкафуге тоже проснулись и теперь шумно возились, выясняя, где чье место. Людоежик поджал лапки к животику и загрустил.
Как и все людоежики, он очень не любил Неприятности, потому что с ними приходилось Бороться. Способов борьбы с Неприятностями было три. Во-первых, от них можно Спрятаться. Неплохой способ, позволяющий блеснуть своими способностями - любители многое бы отдали за возможность хотя бы разок взглянуть на Людоежика в процессе Прятания: как аккуратно он закрывает лапками глаза, начиная считать «раз-два-всем-привет-три-четыре-меня-нет». Как тихонечко, на цыпочках, перебегает от ДиВэна к столу и обратно, продолжая плотно закрывать глазки лапками, потому что подглядывать, во-первых, нечестно, а, во-вторых — могут же заметить! Как на кухне, втиснувшись в уголок между сушерубкой и сушегрейкой, все-таки, быстро открывает один глаз, чтобы взглянуть, не прилипло ли что-нибудь вкусненькое к потолку в процессе последнего кулинарного эксперимента. Как застывает в печальной задумчивости — и как же это вкусненькое оттуда слизать, не дав заметить себя Неприятностям?
Вот именно мысль о процессе питания с закрытыми глазами и остановила его, совершенно было уже решившегося на Прятки. Для порядочного людоежика мысль о том, что он не сможет насладиться видом вкусностей, страшнее, чем невозможность поесть вообще. Нет, поесть они, конечно, любят. Но превращать Творческий Процесс в механическое пережевывание считают Профанацией Искусства.
Поэтому Людоежик стал думать о двух других классических способах Борьбы-с-Неприятностями (убедить себя в отсутствии неприятностей или убедить неприятности в отсутствии себя) и, естественно, очень скоро, сам не заметив — как, оказался на кухне.
Вообще, удивительное это дело, но тщательное обдумывание неприятностей непонятным образом всегда приводит на кухню.
Людоежик задумчиво посмотрел на потолок. Чисто вылизанный, с нежно-золотистой каямочкой для соуса, он так и манил к творчеству. Некоторое время Людоежик раздумывал, что бы такое, необычно-утешительное сегодня натворить. В задумчивости он пару раз подпрыгнул, подергал себя за шерстку на правом ухе и сжевал несколько салфеток.
Наконец, вдохновение, видимо, пораженное скоростью исчезновения салфеток, пришло. На скорую руку соорудив из него пару бутербродов (потому что надо быть готовым к тому, что творчество, как всегда, отнимет много сил) и запив их чашей горячего сокучувствия, Людоежик приступил к сотворению Пира.
Надо сказать, что людоежики всегда хороши. И смотреть на них доставляет огромное удовольствие всегда. Но людоежик Творящий — это нечто совершенно особенное и трудноописуемое.
Что интересно, людоежики искренне убеждены, что творят они исключительно ради результата. И, действительно, результат превосходит самые смелые ожидания даже таких гурманов, как они сами. Но, конечно, столь увлекающиеся натуры просто не могут творить, не впадая в экстазики, не вошпыряя самозабвенно... настолько, что один из них даже как-то запек себя в денрожденном пироге. Как он объяснял позже репкотерам, это было так символично и самолично, что он просто не смог удержаться. Тем более, что начинка из брусчатки настолько удалась, что ему ужасно захотелось ее попробовать, так что в результате он вылизал ее в процессе запекания.
Людоежик творил, забыв обо всем. Иногда он залезал в маленькую кастрюльку и сидел там, обдумывая следующий шаг. Иногда начинал напевать или насвистывать, или поскрипывать, или похихикивать, помешивая правой лапкой что-то невообразимо вкусное и дирижируя себе левой, чтобы не сбиться с такта. Иногда прыгал на одной ножке вокруг огня и шепотом читал ему нежные стихи о любви. Сегодня все получалось, и в кусочках всяких вкусностей был уже не только потолок, но даже и стены, что удается крайне редко даже самым способным людоежикам.
И Необычно-Утешительный Пир, наконец, был готов. Усталый, но гордый, Людоежик смотрел на дело своих лап и чувствовал себя счастливым. Он знал, что пока он отлижется от ингредиентов и вычистит шерстку от соуса, Пир настоится и станет просто шедевром. И тогда наступит время Счастливого Пробования, Вкушения и Наслаждения.
Вылизавшись и расчесав шерстку, Людоежик повязал обеденную салфетку вокруг шеи и закрепил два свободных ее уголка парадными прищепками вокруг задних лап. Он хотел понравится Пиру так же как тот нравился ему. Людоежики всегда и всем хотят нравится, так что обычно день у них начинается с попытки очаровать свой завтрак. Что, скорее всего, им удается, но проверить это сложно, так как взаимная любовь не мешает быть завтраку съеденным. Людоежику она не мешает тем более. Грациозно подпрыгивая, он приблизился к столу, на котором ждал его Пир. И — о, ужас! - увидел, что Пира нет!
«Это Ужеслишком!»- закричал перепуганный Людоежик и, путаясь в салфетке, попытался спрятаться в шкафуге, на третьей полке, потому что на первых двух располагался Кошмарный Беспорядок, который, во-первых, всегда занимает много места, а во-вторых, не любит, когда его беспокоят.
Не надо думать, что людоежики трусливы! Нет! Они просто осторожны, что разумно. При весьма критичном к себе отношении и даже осознании, как они, мило потупившись, говорят, своего несовершенства, они этим несовершенством весьма дорожат. На эту тему у них даже есть поговорка: «Съешь себя сам!», то есть, никому другому они этого позволять не собираются.
Но Ужеслишком, или, как сам он себя любит называть, Ужеслишком Неотвратимый, - это реальная угроза для любого людоежика. Потому что Ужеслишком ест все. И если сам людоежик еще способен увернуться от неповоротливого и медлительного Ужеслишкома, то мебель, еда, одежда, любимый ДиВэн — все оказывалось под угрозой постепенного съедения мелким, но очень вредным, занудным и упертым созданием, найти которого очень сложно, а вывести просто невозможно.
И тут сверху на Людоежика упал кусочек Пира. И послышалось довольное урчание. И даже чавкание. Людоежик слез с полки и посмотрел вверх.. Счастливо вздыхая, Ну Каваки гоняли остатки Пира по крышке шкафуги, иногда лениво прикусывая и пожевывая, иногда аккуратно подталкивая кусочек к краю, чтобы посмотреть, как он будет падать.
Это было ужасно обидно. Но людоежики считают, что они очень умные, взрослые и терпеливые. Поэтому пришлось взять себя в лапы (то есть обхватить себя лапами покрепче) и подумать о несовершенстве мира (любознательных отсылаем к словарю современного людоежиного языка). Молча Людоежик прошествовал ко входной двери, открыл ее и вышел.

Глава 4.

Шел дождь. Людоежик отстегнул обеденную салфетку от лап и повязал ее на голову. Это было и стильно, и оригинально, так что настроение у него слегка улучшилось. Из-за двери донесся звон бьющегося стекла. Похоже, Ну Кавакам надоело играть, только сидя на шкафуге. Людоежик придал мордочке осуждающее выражение (сморщил нос, поднял левую бровь и тихо, но выразительно фыркнул). «Принесу выдуст», - подумал он. - «И выдую их из норки».
С этой мыслью он спустился с крылечка и пошлепал по лужам к своей маленькой синей лодке. И чем ближе он к ней подходил, тем лучше становилось у него настроение, потому что людоежики очень любят свои лодочки, особенно в дождь, когда можно плыть, подняв верх и спрятавшись от потоков воды, и, сидя в маленьком кресле, наблюдать за другими разноцветными лодками, плывущими по реке. И думать, что, вот, как же это здорово — там мокро и холодно, и шумит вода, а тут уютно и тепло, и только снизу тихонько бормочет бормотор, толкая лодку вперед и вперед.
Он плыл вдоль берега, поросшего выдустом и тросточками, наслаждаясь покоем и выбирая побег побольше. В лесу по берегам реки бродили известные и неизвестные ужастики и гадюстики, но Людоежику в лодке они были не страшны, поэтому он чувствовал себя большим и сильным. Он выбрал выдуст покрупнее и, очень довольный собой, поплыл обратно к дому.
Стемнело, и дождь уже практически закончился к тому моменту, когда Людоежик, сердито ворча и отдуваясь, подтащил выдуст к норке. Прислонив его к крылечку, он распахнул дверь и остолбенел.
Нельзя сказать, что перевернуто было все. Не был перевернут ДиВэн и почти на месте стояла шкафуга. Кошмарный Беспорядок вывалился со своих полок и теперь удобно расположился на полу. Сверху по нему радостно прыгали шарыбки, выпавшие из своего шарыбариума, когда он разбился. Красивые коврышки были разрисованы остатками вчерашнего соуса. И хотя орнамент получился оригинальный и цвет вполне соответствовал, это было Недопустимо, поскольку Людоежик мечтал сам однажды что-нибудь в таком роде сотворить.
Чудесные книжки с картинками-фри были раскиданы по всей норке и погрызены в самых интересных местах. И, в довершение ко всему, со стороны кухни, откуда доносился жуткий визг, на все это тонкой струйкой текла вода.
Людоежик охнул и стал пробираться к кухне. Он так перепугался, что даже не успел рассердиться. Шарыбки, решившие, что это такая веселая игра, бросались ему под ноги откуда-то из-под толстых фолиантов или спрыгивали прямо за шиворот со шкафуги. Он стряхивал их, отчего они приходили в сумашедший восторг и набрасывались на него с удвоенной энергией.
Наконец, он добрался. Воды на полу кухни было почти по колено. Похоже, дождь лил через разбитое Ну Каваками окно все то время, пока он плавал за выдустом.
Теперь одна из Ну Кавак, с круглыми от ужаса глазами, сидела высоко на полке (где, надо сказать, до того стояли любимые расписные горшочки Людоежика) и издавала тот самый жуткий визг. Вторая, закрыв глаза, тихо тонула. Если бы у этой неразумной твари хватило соображения просто встать на задние лапы, то, во-первых, ее морда оказалась бы над поверхностью воды, и, во-вторых, она не была бы неразумной.
Людоежик сказал: «Ну, знаете ли!!!!». Очень эмоционально. Надо признаться, что терпение его все-таки лопнуло, поэтому желания быть Хорошо Воспитанным Людоежиком больше не осталось.
«Ну, знаете ли!!!!» - еще раз с выражением сказал Людоежик, шагнул в воду и попытался схватить Ну Каваку за шкирку. Не тут-то было! Ну Кавака, поняв, что можно за что-то ухватиться, вцепилась в его лапу всеми когтями, зубами и, на всякий случай, еще и хвостом . Людоежик, попискивая от боли, втащил ее в комнату и попытался отцепить. Ха! Как же. Не открывая глаз, она впилась в него когтями еще сильнее.
«Ой-ой-ой», - грустно сказал Людоежик. Ему было очень больно. Но он был закален самосъедением, поэтому терпеливо вздохнул и, вытащив из кучи вещей на полу Большую Праздничную Скатерть, обернул ею мокрую Ну Каваку вместе со своей несчастной лапой. Потом, найдя несколько салфеток, насухо вытер свою шерстку, дотащился до ДиВэна и улегся, с трудом пристроив огромный куль, в который превратилась его лапка с Ну Кавакой. Из куля высунулся ну кавакин хвост, такой мокрый, что с него капало. «Непорядок» - подумал Людоежик и начал промакивать его салфетками.
В это время из кухни выбралась вторая Ну Кавака и попыталась забраться под ДиВэн. Ей это частично (в части головы и передних лап) удалось. Все остальное не пролезало в узкую щель, а потому торчало из-под ДиВана и несколько нервировало. «Вот ужас», - подумал Людоежик, обреченно закрыл глаза и, сам не заметив, как, уснул.

Глава пятая и последняя.
Второй сон Людоежика.

И приснился Людоежику сон.
Будто бы идет он по лесу и, как ни странно, совершенно этого леса, вместе со всеми его ужастиками, гадюстиками, лягунцами, покусавцами и прочими безобразиями, не боится. Где-то рядом, в зарослях выпоротника и можжевеника, как всегда с ужасным шумом, носятся две Ну Каваки. Иногда он свистит им, просто для того, чтобы убедиться, что они на его свист отзовутся, и тогда они на мгновение перестают шуметь и высовывают из кустов любопытные морды. Он укоризненно говорит: «Безобразие какое». И смотрит на них Очень Строго. Они же, как всегда, серьезностью момента не проникаются и возвращаются к своим Диким Играм куда-то в заросли. И Людоежик немного беспокоится, хотя совершенно точно знает, что никуда эти Сущее Наказание и Ошибка Природы не денутся и («о, ужас!» - как он говорит) навсегда останутся с ним.
Людоежик проснулся счастливым. Лапа, завернутая в Большую Праздничную Скатерть, побаливала. Ну Каваки рядом не было.
И тогда он понял, что это был только сон. Он хотел заплакать. Но потом передумал и вместо этого очень расердился. Потому что услышал, как на кухне что-то с грохотом свалилось . Он вздохнул обреченно, встал и пошел туда, по пути поднимая и складывая разбросанные вещи. В оставшейся по случайности целой чаше он обнаружил спящих шарыбок и убрал ее на шкафугу, накрыв для надежности толстой книжкой-фри.
Одна Ну Кавака упорно пыталась втащить найденный у крылечка выдуст в окно, которое по размеру для этого не подходило. Ну Каваку это не обескураживало — она самозабвенно продолжала изо всех сил тянуть выдуст, отчего окно становилось все шире. Вторая Ну Кавака сидела на краю оставшейся от вчерашнего потопа большой лужи и задумчиво топила в ней любимые людоежиковы тапочки.
«Я назову вас Пха и Нга», - сказал Людоежик Тоном, Не Терпящим Возражений, и отправился наводить порядок. Потому что Наводить Порядок — это любимое занятие всех людоежиков и они совершенно не сомневаются в том, что у них это очень хорошо получается.

к о н е ц
декабрь 2009

У ножек холодных холёных сарделек,
сбежав от фагота, рыдают сурдинки,
и пляшут на небе хромые сардинки,
поганки, испив валерьянки, зардели,

цветной мотылёк в паутиновой марле
уже не резвится: он мымрик и жмурик -
в мой сон прилетает и брови мне хмурит:
я думал - стихами... но это - кошмарик!

Я б рифмочки с музой, как семечки, лузгал,
но слон в поднебесье косит красным глазом -
такие, скотина, рисует соблазны,
что рву в бессознанке на плечике блузу...

Меня, распевающего про цветочки
скорее из леса увозят на тачке,
мне машут окошками, крышками дачки...
Не ешьте грибочков, что в белые точки!

- ...смотреть на тебя, когда
глаза твои тронет улыбка...

- Эй! Ты чего? Это ты мне? Але-але! Очнись! А... понял... опять ты в ступоре... проклятье... Стукнуть тебя, что ли?

- ...когда ты ребенок - беда,
смотреть на тебя - ошибка...

- Знаешь, если б смотрел хоть... А то, вон, глазки закатил - ни фига ж не видишь! Куда прешь! Жить надоело? Тьфу ты, как это не вовремя тебя...

- ...ошибка - тобой болеть
и говорить с тобою...

- Во-во... особенно говорить... помолчи хоть немного, дай подумать... Так, сейчас нам направо... Направо, я сказал! Горе ты мое...

- ....и на тебя смотреть,
и рвать себе сердце болью...

- Ну-ну... а я-то при чем... все лапы уже отдавил... Во - одну почти оторвал... Нет, ты смотри - а ему плевать! Он у нас творит! Он у нас - гений! Ну, что встал? Нет, придется стукнуть разок!

- ...и переплетенье вен
изрезав - устать бороться...

- Сдурел совсем... вены... Ну, ты шутник... Слушай, а может, ты у меня - млекопитающее? Хо-хо! Прекращай... уморишь... хуже дуста, честное слово...

- ...смотреть на тебя с колен,
до боли в глазах, как на солнце...

- Ой-ой-ой.... эк тебя разобрало... Да какие колени, ты посмотри на себя! На все, на все шесть лап смотри, да внимательно - ну? Есть у тебя колени? А вены? А сердце?
То-то же! ...Не плачь... ну, не плачь, не надо.... пройдет, правда.... Ты, вот, усики-то почисти.... давай, помогу... воооот.... Ну, пошли.... поедим... бедолага....

2010 г.

Пусть в голове шальные мысли кружат,
жалеющим меня -
решительный ответ:
шиза - фигня! Поверьте, вот где ужас -
я обнаружила,
меня во мне - аж две!

Вся в мишках плюшевых
одна - рыдает. Мести
вторая жаждет, и рычит - убить!
Меня не слушают
и посылают вместе,
и вместе рвутся выйти покурить.

Я к ним - с добром, а мне в ответ- такое...
От гадких слов полночи не уснуть!
Я - в меньшинстве!
Ведь я одна, их - двое,
от этих бешеных -
избавьте, кто-нибудь!

Спасенья нет -
они меня угробят,
дурех не приструню никак сама...
Я в бешенстве:
от рук отбились обе
и обе сходят по тебе с ума.

К небу - за милями мили, к радости - шаг за шагом,
но на дыбы встали склоны, ветры голОдны и грУбы -
прочь все сомнения, просто - солнце сжигает разум:
вот же она, вершина - в небо вонзилась зубом!
К чёрту глупцов, решивших, будто бы небо - рядом,
к чёрту - с тропы шагнувших в омут клубящейся сини!
Пропасти их осмеяли грохотом камнепадов:
правы идущие с верой... каждый свернувший сгинет...

Сколько отмерено жизни - небо не стало ближе.
Медленно - шаг за шагом.
Вечность - за милей миля.
Небо стекает в ноги грязной холодной жижей.
Следом за мной бредущий
мне
наступает
на крылья.

Реминисцентное: Роберт Хайнлайн "Чужак в чужой стране"

"Приветствую вас, священнослужитель! Сегодня подразделением полиции был задержан особо опасный преступник – мутант, промышлявший людоедством. Конечно, кругом царит повальный голод, и каждый выживает как может, но это ещё не повод пожирать людей! Завтра на рассвете его казнят. Но перед этим вы должны его исповедать… ибо людоед оказался верующим, и дабы он после смерти вдруг не ожил, превратившись в зомби, мы не должны отказывать ему в его последней просьбе об исповеди."

Князь Аэль

Дело № 7
том 1 (приложение)

Ночь длинна - до того, что теперь называют рассветом... и дальше - до судного дня. Знаете, а вы мне во внуки годитесь, отец мой, - даже не в сыновья. Очень жаль вас разочаровывать: ни рогов у меня, ни копыт, ни хвоста - если и дьявол, то сегодня уже готовый отведать крови и плоти Христа.
Хорошо тут у вас. Правда, выстрелы и здесь всё время слышны, но зато я за много лет первый раз выспался - под защитой тюрьмы. Вы, конечно, не помните этой земли - четверть века назад. Просто ваши родители оказались в крепости, а я и другие - за...
И я думал, я всё пытался понять - я был священником... как получилось так? Что вы на меня смотрите - вы не верите? Я и сейчас... только уже без креста. Пожалуй, я бы и сам теперь не поверил: поглядеть - просто сумасшедший старик...
Вы здесь всех делите на людей и нелюдей... А я слышал их первый крик.
А потом - крики их матерей... И вопрос - "за что". Я видел много смертей... И я знаю - каждая из этих женщин была святой, умиравшей за уродцев-детей. Вера была крепка, но совсем без сомнений вера - лишь фанатизм... Если Бог дал нам ещё сколько-то времени, значит, это - новая жизнь?
Значит, они не должны умирать еженощно, оттого, что им нечего есть, а рядом столько горящей плоти... Но - едим же мы плоть умершего на кресте? Из этой крови не выйти сухим, и первым надо идти самому. Я сказал: "Боже! Если нельзя простить грехи им - я на себя их приму."
Сколько я прожил - столько давно уже не живут. Кто он - тот, что меня всегда охранял? Может, дьявол, а может, всё-таки Бог...
Верую...
Я буду казнён - чтобы Он принял меня.

Дело № 7
том 2 (приложение)

Вы кто? Священник? Я ещё не слышал такого слова... надо же...
Мне надо рассказать про тот день и ещё много - это важно!
Мы тогда не успели выйти из катакомб на то, что она называла паперть:
пришли солдаты и обрушили всё, и мы оказались заперты,
и вот, не знаю какой уже ночи - дня -
она завыла и разодрала когтями живот и накормила меня,
я плакал оттого, что она лежит, холодная и глядит мимо,
но я чувствовал - то, что я жив, сделало её счастливой,
и я прожил там - не знаю сколько, я ел вместе с её любовью её тело
и ещё очищал от грязи и копоти - таких больших, каменных, белых...
Меня нашли, я просил - съешьте меня - все, во мне любви - слишком,
но там был один, старый совсем, он сказал, что я глупый мальчишка,
он сказал мне, что я - благ... блаженный, и что всё давно сделано,
и рассказал мне про Бога и ангелов (это про тех, что в белом),
и тогда я подумал, что человек, ну, он же - ощипанный, но ангел,
только без крыльев, но всё равно - похоже, просто все мы - и вы тоже - мутанты,
и он сказал, что вот это, про плоть и кровь - это не я придумал,
и ещё что-то про свет и тепло, и ещё много слов - он был очень умный,
он любил даже меня, он мог любить и звероволков в низшей зоне,
и однажды я сказал ему: «Ты есть Бог», и знаете, он меня понял!
Он, правда, ответил, что я дурак, когда я просил съесть меня и никто не был против...
А когда он уже умирал, мы обещали, что не дадим пропасть ни капельке его плоти,
в нём было столько любви... больше, чем я мог вместить, и стало больно.
Я кормил собой голодных, но раны зарастали, а любовь билась в горле,
а их становилось всё больше и больше - отдавших себя больным и детям -
и тогда я пришёл сюда, и здесь обещали убить меня на рассвете,
и я просил кого-нибудь, кто понимает, кто знает про Бога -
вы пришли...
Я прошу - вы потом моё тело раздайте: в нём любви так много...

Канцелярия

Исх. 55676/78
Приговор приведён в исполнение, дело семь, второй том, имя - Блаженный,
фамилия «Смит» дана судом, при казни присутствовал священник.
И я должен доложить вам: этот, с тех пор пропавший, божий слуга - он одержимый:
он велел бросить тело псам, и, пока те его рвали, смотрел... и с ним - мы...
А потом землю трогал и, испачкав палец, глядел на кровь, и
если б я верил в бога, решил бы - дьявол ему раздирает нутро, и
я не жалею, что он пропал, князь: я не палач, а всего лишь воин -
если я в бой иду смеясь, то это не значит, что мне не больно,
я не хочу верить в смерть ради жизни и в его жестокого бога:
раз таковы его служители, значит, он отвернулся надолго...

Исх. 89765/9098
По весенней зачистке в квадрате А отчитываюсь ниже.
Пятерых уничтожили в драке, а ещё один бросился с крыши -
ужасно: снова каннибализм (это ж нелюди - жечь их надо, рвать на части!)
Не успели: он сам прыгнул вниз - тело разодрано звероволками в чаще.
Знаете, что он кричал всем, пролетая сквозь этажи?
Помните дело номер семь? Так вот, он кричал, что Блаженный Смит жив.

Спасибо всем, принявшим участие в обсуждении
Отдельная, такая большущая, благодарность Маргарите и Свете - воспользовалась всеми подсказками :)

Дороги незнакомые спешат:
как в реку - ручейки, стекают в тракты.
Я повернуть хотел неоднократно,
но выводили снова на большак -
в толпу бредущих вяло к пункту бэ
из пункта, где всё было так понятно.
Я возвращался, тихий и помятый:
дороги лгут - не совершить побег.
И снова продолжал привычный путь,
уверенно ведущий к эпилогу.

Не верю я исхоженным дорогам -
но не решаюсь проложить тропу.

День ушёл. Воздух влажен и сиз.
Дальний в сумерках слышится вой...

Лишь смеркается - призраки изб
на охоту выходят гурьбой:
сельсовет - он коряв, неуклюж,
но - мужчина, а значит - вожак!
Тащит бодро он призраки луж
вместе с теми, что в лужах лежат,
покосившийся, но - всё косит
из-под крыши на призраков-баб:
вот - больничка, по окна в грязи,
вот - пустая читальня-изба.
Кружевная беседка бледна -
в ней, забытой, ещё столько чувств!
Романтична в охоте она -
приготовила розовый куст.
И ползёт, мокро хлюпая, вслед,
из глубин рукотворных морей,
полусгнивший избушки скелет
(в сердце - чёрные петли мурен).
Вас мечтают на кончики вил
наколоть, увести за собой...

Сладко спите внутри белых вилл?
Дальний в сумерках слышится вой.

Нет, я не темнота - я просто Тьма,
во мне - ни очертаний, ни имён.
Нет звуков, отражений, лиц, гримас:
Ничто - не видит око, зуб неймёт.
Твои чудовища - во Тьме они - никто.
Я - Никогда: ни завтра, ни вчера.
Оттенков нет и запахов, зато
пропала боль и растворился страх,
и потерялся зомби - тощ и затхл,
и бешеный вервольф - кровав и дик...
Мой маленький дружок - открой глаза -
ты видишь Тьму... теперь иди... иди...

- Закрываем уже.
- Слушай, ну, еще одну, а?
- Бросила баба, что ли? Весь вечер пьешь. И стоит она того?
- Если бы... Может, тогда и не пил бы...
- Что, так плохо? Сам брось.
- Да нет, нормальная... Руки-ноги... Все на месте... Не хочу.
- Я тебе еще налью, а ты рассказывай, пока я тут прибирать буду. А то скучно.
- Ведьма у меня дома.
- Жена?
- Если бы... Хуже. Говорю ж — ведьма.
- Может, зря я тебе еще налил... А чертей не видел?
- Если бы... Тогда б лечиться пошел... Может, и она бы пропала...
- Ну-ну... И откуда она у тебя? Хорошенькая хоть?
- Если бы... Страшенная...Старая... Тебе смешно, а мне домой сейчас идти... Как представлю — войду в комнату, а она там... висит в красном углу...
- Э, парень! Что значит— висит? Мертвая?!
- Если бы... Живее всех живых... висит, зараза, под потолком... Ждет.
- Ой, не могу — сожрать, что ли тебя хочет? Ой, не могу...
- Если бы... Она мелкая совсем — бросилась бы, так, может, свернул бы ей, наконец, шею...
- Так поймай и сверни.Ты что, баба, что ли?
- Если бы... Она б тогда сама ушла... А так — уворачивается, потом всю ночь рыданиями спать не дает: я,видишь, не оценил ее неземной любви... Воет, зараза, хуже водопроводной трубы... Соседи уже ругаются — говорят, стояк менять надо...
- А! Все-таки жена.
- Если бы... Я б развелся. Говорю ж — ведьма. Типа — Баба Яга. Только ма-а-а-ленькая. И где я ее подцепил — ума не приложу...
- Так она что - ведьма, потому что спать не дает? Обменяй квартиру.
- Хотел... Начал подыскивать... Да куда ни приду — она там раньше меня... Висит... У меня от ее улыбки уже спазмы делаются...
- Выгони.
- Пробовал. Открыл окно и — шваброй ее, шваброй... Потом окно закрыл. Спать лег — первый раз заснул, как убитый... А потом — просыпаюсь от стука... Висит, зараза, за окном... Десятый этаж... И выстукивает... Три длинных, три коротких, три длинных... И всю ночь так...Я уже под утро не выдержал — форточку открыл: пусть уж лучше тихо висит.
- Ну, так не трогай ее, и все. Будет молчать.
- Если бы... Чтобы она молчала, я с ней говорить должен... Нежно, блин! Где был, кого видел! Что кушал! Почему не дома! Чьими духами от меня пахнет! Почему ушел в черных носках, а вернулся тоже в черных! И — нежно говорить, блин, нежно!
- Точно не жена?
- Говорю ж — ведьма! Чуть что не так — посуда бьется, батареи прорывает, свет вырубает во всем доме! А она висит в этом своем углу и рыдает!
- Да-а-а... Может, попшикать на нее чем... от тараканов, там?..
- Да я СЭС вызывал! Сам три дня потом дома не появлялся! Прихожу— висит, пьяная в стельку! Песни орет! Обниматься полезла — думал, придушу! Вырвалась! Да еще хихикает: какой ты, шепелявит, горячий, озорник! Все плафоны побила — говорит, боулинг...
- Слушай, может, священника надо?
- Приходил уже — все святой водой залил... Смотрю, она тихая такая, строгая... Обрадовался, блин... А она как давай в грехах исповедоваться! И — всю ночь! Я, знаешь, сам — не монах, но — в краску ж вогнала! Я же не знал, куда со стыда деваться! А утром посмотрела на меня... так... просветленно! И говорит:«Я, - говорит, - чувствую себя так легко! Наверное, я теперь — ангел. Так что, - говорит, - я теперь просто в углу висеть не имею никакого морального права. Буду, - говорит, - всю ночь над тобой порхать, отгоняя от тебя злых духов».
- И что?
- Порхает... каждую ночь... И колыбельные поет - громко, басом...
- Ты ж сказал, у тебя кто-то есть — приведи домой! Две бабы в доме — обязательно одна другую выживет. Сам же говоришь, ведьма — старуха, куда ей с молодой-то справиться!
- Приводил. Эта дура на ведьму посмотрела: «Ой, какая у тебя икона, - говорит, - смешная». А та надулась, отвернулась... Я думаю — пусть, пусть увидит, как у нас все замечательно! Наконец, поймет все и уберется! Как же...
- Драться начала?
- Если бы... Комментировать... Моя-то — она ничего так: руки-ноги, все на месте... Как все, короче. А тут я такого наслушался... Просто героем себя чувствовал, когда не сбежал... Александром Матросовым...
- И что делать будешь?
- Я дом хочу... нормальный... Семью... Вот, сняли еще квартиру — я теперь день там, день здесь... Ведьму приручаю, сказал — разъезды, командировки... а так — одну ее люблю, пусть ждет... Сказал — кто любит, должен уметь ждать. Прячемся, короче. Но иногда все равно надо появляться, а то ж достанет.
- Ну, вот, убрал. Давай, пошли — закрываемся. Э, да ты на ногах еле стоишь!
- Ерунда! Главное — отключиться, когда она петь начнет... у нее еще и слуха нет... Монсеррат, черт бы ее, Кабалье непризнанное... Дорогая! Я иду к тебе!
- Вот ведь набрался, герой. Не свалился бы где. Эх... И меня жена дома ждет... Дорогая, я иду к тебе.

Оконного стекла не продышать,*
Не обогреть узор морозных листьев.
Я не рискнул, когда мне выпал шанс,
Разбить хрустальный свод надёжных истин.

Не слушал звона капель о карниз,
Отверг трусливо солнца жаркий шёпот,
Не развернул к теплу увядший лист,
Предчувствуя сквозь холод боль ожога.

Я вычеркнул из всех календарей,
Из ежедневников - вторую кварту.
Не полыхнёт за окнами апрель:
Врастает в зиму бесконечность марта.

Мороз присыпал, словно пепел, пламя:
Ведь память о весне - всего лишь память.*

* Майк Зиновкин

EDWARD THOMAS
(1878-1917)

ASPENS

All day and night, save winter, every weather,
Above the inn, the smithy, and the shop,
The aspens at the cross-roads talk together
Of rain, until their last leaves fall from the top.

Out of the blacksmith`s cavern comes the ringing
Of hammer, shoe, and anvil; out of the inn
The clink, the hum, the roar, the random singing -
The sounds that for these fifty years have been.

The whisper of the aspens is not drowned
And over lightless pane and footless road,
Empty as sky, with every other sound
Not ceasing, calls their ghosts from their abode,

A silent smithy, a silent inn, nor fails
In the bare moonlight or the thick-furred gloom,
In tempest or the night of nightingales,
To turn the cross-roads to a ghostly room.

And it would be the same were no house near.
Over all sorts of weather, men, and times,
Aspens must shake their leaves and men may hear
But need not listen, more than to my rhymes.

Whatever wind blows, while they and I have leaves
We cannot other than an aspen be
That ceaselessly, unreasonably grieves,
Or so men think who like a different tree.

И день и ночь, и до морозов зимних,
на перекрёстке, где стоят трактир
и кузня, тихо шепчутся осины,
пока последний лист не облетит.

Бывало, из трактира - крики брани
и звон бокалов, и нестройный хор,
а в кузне молот бьёт по наковальне -
лет пятьдесят уже прошло с тех пор.

В пустых, как небеса - не тонет шёпот
в безлюдных улицах. В шумах других
не пропадает он над тьмою окон -
и призраков зовёт из их могил.

Затихло всё, по кузне бродит ветер,
молчит трактир. А призраки летят -
поют ли соловьи, луна ли светит,
или дождём холодным льёт октябрь.

И было так всегда и снова будет -
среди домов, на пустырях глухих
осины шепчутся - их могут слышать люди,
но не хотят - как и мои стихи.

Не станем мы иными - мы осины,
пока есть листья - у меня, у них.
И думают - горюем без причины -
деревьев почитатели других.

"Я вернусь, сволочь, я вернусь
Через бой, через один, другой
Я найду, сволочь, я найду
Всех, кто был, сволочь, был с тобой".

"Плачет Белоснежка
Вот оно пришло
Все что только снилось"

группа "Агата Кристи"

Сквозь хрусталь
сталактиты ушедших зим кажутся небом...
Ты, наверное, неотразим - с этой ленточкой чёрного крепа,
исцелован, излюблен до - некуда ставить пробу,
а я смотрю на каменный свод сквозь прозрачную крышку гроба -
знаешь, это ещё не лёд - просто одно из пристанищ,
а ты - всего лишь принц-консорт... и бОльшим уже не станешь.
Я закрою глаза, обхвачу колени, сожмусь в зародыш,
буду спать... дышать и ждать - день ещё один прожит.
Королевы в хрустальном гробу не умирают — живы...
Но я забуду изгиб твоих губ — любимых, нежных и лживых,
а когда в глубине серой хмари однажды забрезжит солнце,
я проснусь и всем телом ударю - и сон разобьётся
и рассыпется яростной радугой острых сколов -
и тогда я вернусь, дорогой.
Я вернусь, сволочь.

Алёна Мамина (плюс Марина Старчевская )


Я (плюс Женя (Гнедой) )

Очень болит голова...
И кофе остыл.
Душечка, не помогут
пять буратинных сольдо.
В зеркале кто-то есть -
и это совсем не ты,
как там тебя -
Джульетта?
Манон?
Изольда?
Мир глухо хлюпает
в трещинах амальгам,
в сумраке за спиной
и волосах без блеска.
Да чёрт с ним, с миром -
вы, простите, мадам,
вы-то какого рожна
в зеркало влезли?
Как там тебя... Гертруда?
Чтоб пить - ни-ни!
Лучше обшей будуар
счастьем прекрасных прачек.
Анна? Офелия? Может...
Да что мне до них.
Просто болит голова...
И в зеркале кто-то плачет.

Не зацепил души призыв-ретро:
плакат кленовый у дверей школы.

Зачем по-бабьи ворожит лето:
и я не в форме, и король - голый.
Ушёл горячечный дурной морок -
разлился лужей под рябой высью.
У нас в анамнезе - томов сорок
таких ненужных и больных писем,
и надо верить, что зима лечит,
что за седым покоем ждёт радость...
Короче дни, да только - не легче.
И мечут бисер небеса градом.
Прощальной медью отгремят краски,
заглянет пакостник-ноябрь мокрый -
плеснёт ознобом от щедрот царских,
как ни зашторивай свои окна.
Затянет прошлое ледок тонкий,
прощенья к югу улетят клином,
давно расписаны вперёд сроки -
холодный ветер подтолкнёт в спину -
я буду медленно скользить в зиму
и делать вид, что мне туда надо.

Когда откроют и меня примут -
побудь, пожалуйста, со мной рядом.

Проведи рукой по шершавой стене,
Ра-пун-цель.
Помнишь... вьётся тонкой лозой
виноград,
ни сомнений нет, ни проклятых морщин
на лице...
Только принц не пришёл - ни тогда,
ни вчера.
Не будил тебя поцелуями он
нежными -
видно, не подобрал потерявшуюся
туфельку.
Только ночь длинней, только солнечные
реже дни.
Вон, звезда летит, а желаний нет...
Ну и пусть.
Наступает зима и бесследно пройдут
скоро сны -
выбрось залежи неколовшихся
веретён,
остриги под ноль золотые свои
волосы,
затвори окно: он уже никогда
не придёт.

Лечу, вновь отталкиваясь от краёв,
кручусь - мне успеть бы, неважно, хорош или плох -
бегу, набирая очки: это поле - моё,
там гул и щелчки - мой рекорд выдают на небесном табло,
игра - в ней один только выход, опять кто-то с поля ушёл
за край, и никто не подскажет, что там, в темноте -
ещё супер-уровень? Просто мешок?
Просчёт наверху вызывает лавину банальнейших тем...
Удар - то ли смех, то ли крик,
куда направляет меня мой азартный игрок, с каждым разом точней и быстрей?
Мешать не могу, да и спорить мне с ним - не с руки:
я шар. Я в игре.

О, змий зелёный, ты хитёр:
в груди моей разжёг костёр,
рассудок с сердцем вечный спор
ведут при виде рюмки -
я жажду снова к ней припасть,
ах, эта роковая страсть!
Но только разеваю пасть -
дрожат ужасно руки.

А вы, ловцы безумных душ,
в пустыне - страждущему душ -
горячий грог, горящий пунш,
стакан кровавой мэри
и сука - вечная любовь -
на опохмелку «бычья кровь»!
Отвергнуть вас, увы, слабо...
Я жду - откроют двери

в мой светлый персональный рай,
ещё закрытый со вчера.
Подсказывает, что пора,
сердечное томленье!
Как мне вас, други, не любить -
да я за вас готов убить,
горю - и дверь могу пробить
я жгучим вожделеньем!

Открою всем объяти...я!
А вы все - без поняти...я!
И думаете - пьяный я,
вам не понять терзанья
широкой жаждущей души...
О! Дверь открыли, поспешим,
рука уже не так дрожит -
и рюмка ждёт лобзанья.

Осень заглядывает в окно
и думает -
сожрать
или не стоит?
Вот они - муки творчества...
Чем-то мы с ней похожи,
впрочем, но
у неё - аппетит
и никаких моральных устоев,
а у меня - письменный стол
и одиночество.

А у неё - инквизиторский дар
и тонны
пыточных
инструментов -
медленно препарирует,
вводит подкожно горячий сентябрь,
смотрит задумчиво -
переживёшь бабье лето?
Пережила?
Серый октябрь изменит миру цвет.

Опять заглядывает в окно -
ну, что, уже пора
или ещё помучить
ноябрём -
длинным
прочерком?
Дальше - как маринадом, ядом снов остроту мне придаст,
решит, что так уже лучше,
и наконец,
съест -
со столом,
стихами
и одиночеством.

Спасибо Кате Ладных за идею,
Свете Алексеевой и Галине Вороненко (и в её лице - ШПМ) за разбор
и Насте - за разбивку :)))

За ночным крестом оконным месяц-сторож -
жёлтый обоюдоострый крюк.
Проглотило Время время - очень скоро
Время выпьет Млечный Путь как брют,
птеродактилями сделав синих горлиц,
их отправит вместе с клеткой в рот -
не доказывай, что ты застрянешь в горле,
Время возраженья отметёт,
закурив вулкан потухший, ухмыльнётся,
снимет со свечей-комет нагар
и откусит ломтик жареного солнца,
на закате окунув его в Тартар.

СД-287

Вонзалась гора в небеса остриём меча
и солнце огнями взрывалось в твоих зрачках
а ветер высвистывал - вот она, жизнь - лови
и мрачным оркестром - фортиссимо - гром лавин
а за перевалом - таинственный снежный тролль
и осыпь грозит камнепадами - только тронь
вершина, как женщина-вамп: холодна и зла
а ты - человек, потому против бездны слаб...

Укрытый годами, зовущий огонь померк
забыта вершина, и в памяти - только смерть
мурлыкает кошка - - вот он, покой, лови...
И что теперь горы? Просто - красивый вид.

БТ
Пропускает удар и даёт сердце сбой,
Пахнет яблоком радость, бинтом пахнет боль.
Ветер ждёт у дверей и зовёт за собой,
И хрустит первым снегом свобода.
Так и чудится - здесь можно снова начать:
Сбросить годы и боли, как тяжесть с плеча,
Надо только зажмуриться и помолчать -
Испросить лишних суток у Бога.

Сколько их мне осталось - стремительных дней,
Продуваемых ветром, укутанных в снег...
Смотрит сверху кукушка, молчит обо мне,
Искушая поверить в приметы.
Чьи-то тени тревожат и плачут без слов,
Не дают убежать в светлый дом, где тепло -
Тени прячутся в памяти и за углом,
И в густом лабиринте из веток.

Пруд подёрнулся льдинками - светел и тих,
Ждёт замерзший шиповник прожорливых птиц,
Тянет холодом в сад и никак не уйти
В тёплый плен одиночной палаты.
Улыбается бодро ночная сестра,
Как же хочется жить здесь, а не умирать,
Чтобы плакала птица в саду по утрам -
И никто больше в мире не плакал.

БТ
Пугает ворон шумом крыльев -
я удержать пытаюсь крик:
меняет ночь роман на триллер,
гася внезапно фонари.
Теряются во мраке тропы,
осколком лёд блестит в грязи,
шипит мне что-то старый тополь,
артритным пальцем погрозив.
Я оглянуться не рискую,
потерян зонт и плащ измят...

Чудовища в кустах ликуют,
выскакивая с диким «мяв».

СТ
Ангел сверзнулся с небес, в ветвях застрял,
Торопясь спасать, любить, хранить -
Ни спуститься, ни уйти в астрал,
Сполз на лоб, мешает, яркий нимб.
Я его нашёл под Новый год -
Можете представить этот сюр?
Я его спросил - а ты чего?
Он печально мне ответил - я висю.
Я заволновался - так нельзя!
Не пристало ангелам висеть.
Ну-ка, позвони своим друзьям.
Он мне говорит - пропала сеть.
Мы немного поболтали с ним,
А потом он говорит - ну, будь.
Сбросил крылья и помятый нимб
И на землю прямо сверху - бух!
Подбежал я - нету никого.
Глядь - а вместо снега там трава.

Я теперь летаю за него.
Только нимб пока великоват.

СТ

Прошлое кажется комом ночей и дней,
срогую линию жизни смешавшим грубо.

Время цвело геранями на окне,
бодро текло дождём в водосточных трубах,
сладко сулило в будущем много лет -
лёгких как лист, летящий в ладони ветра...
Прошлое - лишь фотография на столе.
То, что казалось - вчера, давно уже ретро.
Тьма заглянула в окно, и все дети спят.
Стукнулся в раму лист и упал, тяжёлый.

Время, хотя б на время, так хочет вспять -
в гладкий тугой далёкий осенний жёлудь.

7П

Не танцуют ведьмаки у пруда,
не затянет под ракитой вода -
не утащит ведь никто нас на дно!
Что за странный шопоток за спиной?
Я поверить не спешу всё равно:
это просто осень шутит со мной -
удлиняются все тени к зиме.
Не страшат меня сплетенье примет
и пророчества из книги судеб.
Кто-то книгу уронил — эй, ты где...
да и ключик — ерунда, новодел...

Кто-то всхлипнул у пруда — быть беде.

Выходные. В шуме-гаме
в парках, скверах и дворах
осень носится кругами,
от восторга хвост задрав,
забирается ветрами
под надёжное пальто,
лепит листья к стёклам, раме
и под дворники авто,
запускает пальцы мокро
моросью за воротник,
разукрашивает охрой
и кармином эти дни...

Понедельник. Тихо в парке,
тучи ветер вдаль унёс.
Под небесной синей аркой
осень дремлет, спрятав нос,
книгу начатую бросив,
двери заперев на ключ...
Я не потревожу осень -
зиму не потороплю.

ФБ

По нЕбу ветер гнал коней белёсых,
надутых из тумана мелких капель,
но городом, забыв о них, увлёкся -
скользнул к домам, почуяв хлебный запах,
и задышал, завыл с голодной страстью,
разбрызгивая свет мостами радуг.
И я сказал - не стоит силы тратить,
я тоже был как ты, я знаю правду:
бессмысленно пить боль из этой чаши -
ты нелюбим и, значит, просто скушен,
с конями убегай путем кратчайшим!
Но он не слышал... Или он не слушал -
вытягивал обветренные губы,
гнал пешеходов и листву по зебрам.
Воздушных змеев - дым - гоняли трубы,
и каждый мог письмом забраться в небо
и улететь с небесными конями,
чтоб снова жить - и ошибаться чтобы...
А ветер дул, прохожих подгоняя,
и разносил повсюду запах сдобы.
Белоснежка-3

Я от тебя удаляюсь. Неровен шаг.
Словно прикован к тебе - неразрывна цепь.
Горло любовью ожгло, не могу дышать,
но через силу бреду - у меня есть цель.
Белого ангела скорбен размытый лик.
Гнутся деревья под тяжестью тёмных крон.
Между могильными плитами острый лист
сопротивляется, режет мне пальцы в кровь.
Силой кладбищенской травы поит луна -
в каждом листочке кровавый горит рубин.
Противоядия нет от любви, она
неизлечима... Но можно её убить.

Ночь на исходе. Светает. Кресты скрипят.
Дышится легче: всё ближе и ближе цель.
Имя твоё - заклинанье - усилит яд,
что уничтожит любовь: я нашёл рецепт.
Боль невозможности - ада страшней стократ.
Муками ревности мой предоплачен грех.
Я на поленья вылью настой из трав
в час, когда буду с тобой гореть на костре.

Смерть

Я знал, однажды мы её встретим:
она бродила с каждым днём ближе.

Я оказался, на беду, третьим,
я лишним был - и я в бою выжил.
Он был мне другом, он мне был братом,
я знаю, лучшим - он ушёл первым.
Я полз за ней и крыл её матом,
но уносило все слова ветром,
я был ненужным даже ей сором,
и наступало для меня утро.
Глумливо каркал надо мной ворон,
а я орал ей вслед - вернись, дура!
Ложились души под косу - травы.
Топорщил ворон на ветру перья.
Я не расслышал, что он там каркал:
я всё кричал - не убегай, стерва...

...Минуло много лет.
Пришла.
Встретил.
"Вот, я вернулась - ты меня помнишь?"
Шепчу в ответ...
Не имена смерти,
а имена друзей,
что ей теперь - ровня.

БТ-47

Ты по вольным просторам тоскуешь в пятнадцати метрах,
говоришь о глубоких морях и полях бесконечных,
о мустангах, бегущих по прериям вдаль вровень с ветром...
Если хочешь - пойдём необъятному миру навстречу.
Там надёжно скрывают тропинки мохнатые ели,
опуская на землю огромные чёрные лапы.
Мы краюшку от чёрного хлеба по-братски разделим
и уйдём через лес, потихоньку, за солнцем на запад.
Проползём бурелом и протиснемся в узкие щели
между старых стволов, перейдём через все буераки.
Мы не будем бросать, понадеявшись на возвращенье,
хлебных крошек: вороны растащут дорожные знаки.
И когда-нибудь мы добредём до чудес горизонта -
до бескрайних полей и журчащих серебряных речек.
Ты найдёшь там себя... Я, надеюсь, найду там работу.
Если ж я не дойду - ты погладь за меня бесконечность.

Жертвоприношение Ноя

Это был год - такой, что вся жизнь не в счёт. Был океан вокруг бесконечно нем.
Скоро с дорог и пашен вода стечёт. Будет ли всё, как прежде? Я знаю - нет.
Страшно найти тела на полях в траве. Страшно, что их в колодцы водой снесло.
Знаешь, я тут придумал простую вещь - надо людей в уме заменять числом.
Скажем, Ифтах - на западе, в дне пути. Сколько же мы знакомы? Да лет пятьсот.
Он и весь род - не стало двухсот шести. Просто число. Забыть бы ещё лицо.
Впрочем, Тебе спасибо - и здесь помог: был виноград раздавлен шкодливым псом -
сок мы от жажды пили, на вкус - дерьмо, но отшибает память и дарит сон.
После я научился и сделал сам праздничный сок, утешивший сладким сном:
выпьешь - и возвращаешься в райский сад, где чисел нет... Назвал я его - вино.
Лёгкость оно даёт, но мозги сбоит. Числа пишу в золе, их опять сложив.
Знаю, я трус: всегда вычитал своих. Ты подарил нам жизнь, значит, будем жить.
Бросим в горах обрыдший нам всем ковчег. Дерево гофер ветром источит в прах.
Для разговоров хватит ещё ночей, ну а сейчас, прости, мне уже пора.
Числа смывает дождь - это их вина. Ты доказал успешно, что Ты сильней.
Я для Тебя добавлю в огонь вина:
если Тебе не забыть этих чисел - пей.

Мой сюзерен, когда на поле ратном
я умирал, прикрыв тебя, в грязи,
меня позвал, меня назвал ты братом, -
и голос твой беззвучие пронзил.

Минули годы войн. Мы оба живы:
я смертной тишины не позабыл -
угадывал её в улыбках лживых,
и на кострах сжигал под рёв толпы,
я чуял тишину в базарном гаме,
как пёс, твоим убийцам горло сжав,
и тишина пропитывала камни,
легко скользнув по лезвию ножа.
Её давил в именьях гордых лордов,
тебя предавших после славных битв,
я тишину сражал в морских походах,
вбивая в глотки чудищ из глубин.

Чудовища ушли в морскую бездну.
Победный рог звучит... Но не рискну,
мой брат, вина я выпить за победу -
в твоих глазах увидев тишину.

3. Эпизод

ТанЛи

В кому забиться, скулить, как щен, сердце в удушье хочет.
Вором озноб
пробирается в щель летней горячей ночью.
Помню - к закату клонился день, звонко смеялись дети...

Он был разбойник, смутьян, злодей, приговорённый к смерти.
Трудно шагал, по лицу текло. Двое таких же рядом.
Камни бросала толпа -
поделом: чтобы другим неповадно.
Я же был прав, оттолкнув его! Только теперь не спится.
Он и просил-то всего ничего - только воды напиться.
Передохнуть на пути к горе стражник ему позволил -
плечи кровавил огромный крест, губы свело от боли.
Он был разбойник, смутьян, злодей! Что же за странный морок:
ночь растворяется ядом в воде, спазмом сжимая горло,
холод вползает, огонь чадит, память - крестом на плечи...

Мне усмехается лунный диск
и обещает вечность.

Индблицы

1

Носки вяжут норны,
мой бес забивает
козла в соседнем дворе.
Я, кажется, в норме:
лежу на диване,
печальный, как лук-порей.
Пророчили волю,
но что-то мне страшно...
Пора выбираться - но как?
Мой бес недоволен:
«Безумье. Не наше!»
Сказал и налил пивка.
Своим предсказаньям
не верят старухи
и с веретеном и без.

А я на вокзале -
ни денег, ни прухи
и что-то горланит бес.
Запутали норны -
назло их забавам
взорву тусклой нормы взвесь:
ближайшим же скорым
уеду в Зимбабве...
А бес пусть бомжует здесь.

2

Время, дождями в окна, смывает мир.
Ветер, несущий радость, не слишком скор.
Пестовал кто-то, хранил... а пойди, пойми -
то ль на обед червям, то ль на рыбий корм.

Где по-щенячьи ползали наугад,
где доверяли чуявшему нутром -
выбор не слишком, кажется, был богат,
или тенями скрыло обилье троп.
Переиграть не выйдет - хоть был бы шанс,
это уже - как выбитая штраба,
просто безумье - вновь от потерь бежать:
прожито всё, поставленное ва-банк.
Неисправимо, как отснятое кино,
пройдены все дороги, пропал азарт:
там ничего, кроме боли не будет.
Но -
если мне выбор дан...
То мотай назад.

3

Склянкой трамвайной пробил - в тьму уходящий день. Роботом вечных пробок выжал сцепленье дел, принял на грудь подачу Форварда - или пас. Снова чужая сдача - я на мизер упал. Сломанными весами выгреб со дна на мель...
Зуммер сигналит - занят неуловимый эльф.
Колется мрак осенний и не видать ни зги - чудится воскресенье, но не летит снегирь. Льдом проникая в вены, ночь мне шипит - остынь...
Мне бы поймать мгновенье. Где-нибудь там, где ты.

Белоснежка-1

Над головами, над крышами зданий
ветер дрожащие тучи листает,
в небе весёлая тролличья стая,
корчась от хохота, бьёт зеркала.
Морщится в студии модный художник:
нет красоты - что за страшные рожи!
Около сердца врезается в кожу
острый осколок потешного зла.
Модный художник рисует и злится,
холод на сердце - уже минус тридцать.
Мир застывает в бессмысленных лицах
глупых зазнаек, уродливых стерв.
Солнцу никак не пробить серый полог,
к северу не отогнать вечный холод -
не зашевелится в сердце осколок,
плавясь от боли прекрасной Ольмьер.
Скучно художнику - томно зевает,
тёплый халат поплотней надевает.
Где-то за облаком, над головами,
слышится льдистый рассыпчатый звон.
В студии свет потихонечку гаснет...
Ласково смотрит младенец из яслей:
модный художник - он всё же прекрасен,
если с любовью глядеть на него.

Анти

Побывал я в Третьяковке, и решил - пора в дорогу,
ждёт меня, я понял точно, богатырская судьба:
всем хорош, умён и статен, как и все - учён немного,
тоже ведь не лыком шит я чтобы лаптем щи хлебать.

Я отбил лошадкой попу, мне б добраться до кровати,
кто-то бродит по тропинкам и шушршит среди теней,
но наскальные рисунки не могу расшифровать я
и стою, как пень у камня: переводчика-то нет.

Справа что-то вроде пальмы, слева домик типа «юрта»,
а посередине крестик (это ясно - не пойду),
но зачем сердечко рядом-- не пойму я почему-то...
Я устал, проголодался и поник от тяжких дум.

Завтра нас выводят в Русский, все готовятся морально:
там какой-то Айвазовский ну, и с ним какой-то вал.
Я найду своё призванье, жаль, вставать придётся рано,
а сейчас пора по койкам... Бабушка, готовь штурвал.

ВС-6 (Бра)

2
Ваши игры светлы и легки,
Радость вас и во тьме окружает:
Пляшут радужные мотыльки,
Растревоженные витражами.

Чередой позабытых растрат
За плечом не колеблются тени,
Расставанье - всего лишь игра,
Жизнь - всего лишь смешная затея.

Осень сдует румянец со щёк,
Звонкий смех заглушив птичьим граем,
Унесёт... Но сегодня ещё
Лето в сказку послушно играет:

Чудны дамы, изящны сонеты,
Знатны лорды, богаты поэты.

14
С кем пробудится солнце весной,
заблестит на заснеженных кряжах,
сон-трава на поляне лесной
для кого синим облаком ляжет?

Не для тех, кто не верил зиме,
кто смеялся над первой порошей,
видел мало, не ведал измен,
проиграл всё тепло понарошку,

и кого, возвращаясь домой,
чёрный грач откричит деловито:
не проснутся, отравлены тьмой,
ни каштаном, плющами увитым,

ни цветком, ни листом бересклета -
дети долгого сытого лета.

СТ-26
Не служение - плен рутин: просто прорва обычных дел - ни чудес вам, ни белых птиц, ни хождения по воде. В зеркалах - вечно мрачный тип, никогда не бываю сыт. У меня уже нервный тик и хронический недосып. Называют себя людьми! Бесполезно всё - хоть вяжи... Хоть и знаю, что это миг - но пытаюсь исправить жизнь. И наградой - улыбки луч, начинающий новый день.
Пара крыльев висит в углу - полетать бы... но столько дел...

СД-371

Он больше Буки и страшней, чем Морра,
и тяжелее, чем борец сумо,
когда выскакивает вдруг из коридора.
Зовётся Зауглаускисом он.

Гроза портьер и истребитель тапок -
за каждым притаился он углом.
Как зарычит! И ну - скорее драпать,
роняя по пути фарфор-стекло.

Эстет и ненавистник длинных платьев,
чтоб бегали все строго неглиже,
он дико воет где-то под кроватью,
запугивая задремавших жертв.

...Умаялся свирепым быть и лютым.
Колышется без страха кисея.
Мы вместе в кресле и молчим уютно -
усталый Зауглаускис и я.

БТ - 24

Мы стояли с тобой вдвоём,
я сверкала на солнце стеклом,
оловянный мой,
только всё ты смотрел на неё,
на летящую в танце стрелой,
а уйти не мог.
Сдуло ветром бумажный лист,
ты решился бежать за ним,
был влюблён и горд.
Вы сгорели... а может, ушли -
навсегда. Догорал камин,
шелестел огонь.
Немота - нету горше мук,
неизвестность - что острый скол
на моём крыле.
Закричать ли в ночную тьму,
занавесить ли окна тоской,
полететь ли вслед...

СД-367
Цветные бабочки витражного окна
ленивым утром пробуждают лето -
раскрашивают облако рассвета
в тончайшей паутине полусна.
Луч прыгает на россыпь вилок-ложек,
с лучом тягаться наравне не может,
но тщится непогашенный фонарь.
День просыпается - мурашками по коже,
пока наш сон не пропадёт вдали,
пока цветные блики не утонут.
Но, разбивая тёплую истому,
звенит стекло, гремит в подъезде лифт.
Ленивым утром пёс, забытый вовсе,
то тапки нам, то поводок приносит.
В окно влетает пожелтевший лист...
А мы поверили, что отступила осень.

Инкогнита
4. Достаток распутного равняется короткому одеялу: натянешь его к носу, обнажаются ноги. (Козьма Прутков)

«...грешник, развратник, безбожник - но он любил Беатриче...»
Н. Гумилёв

Из лоскутьев подброшенных сшит
плащ земли - так небрежно, на пробу.
В небесах, веселясь от души,
по-хозяйски вращают свой глобус.
Кто-то там не сложил нас, а вычел...
Беатриче моя, Беатриче...

Ты не хочешь цвести там, где я
независим от всех богаделен:
мне мала теплота одеял,
душит запах садовых растений.
Ты захвачена адом тепличным,
Беатриче моя, Беатриче...

И уносит меня самолёт
из огромной краплёной колоды,
где горячность обдуманных слёз,
необдуманность взглядов холодных.
Я прощаюсь с землёй. Как обычно.
Беатриче моя, Беатриче...

Инкогнита (цвета)

Серые лимерики

Старый сэр очень любит порядок,
ежедневно меняет наряды:
ведь других старых сэров
травит он только в сером,
потому что он любит порядок.

Были серыми перья на шляпе...
Нелегко очаровывать яппи!
Облысела в страданьях:
выдираю в рыданьях
даже стильные перья на шляпе.

Леди Анна с прелестнейшей чёлкой
повстречала в лесу как-то волка -
он был диким и серым
и не знал чувства меры:
съел он Анну с прелестнейшей чёлкой.

Серое

...забудь меня,
забудь меня совсем,
как за подкладкой мелкую монетку,
как обещанье, неданное где-то,
как мячик
на прибрежной полосе,
забудь, как время в череде рутин,
как злое преступление без лоска,
уйди на миг - к газетному киоску -
и, возвратясь,
забудь меня найти,
раздай убогим
милость
по рублю,
дай мне пропасть -
и, поздно или рано,
забрезжит серый день
на дне стакана
и я,
смеясь,
в забвенье
провалюсь...

Замок (БТ-6)

- Ноты рассыпались, пальцекрылый,
песен померкло золото -
где чистых звуков радость и сила?
- Пальцы немеют... холодно...

- Ты - пальцекрылый, ты даришь надежду
в мире жестоком - лоцманом!
Струны заставь петь и плакать, как прежде!
- Холодно... крылья сломаны...

- Слышишь, в тиши осмелев, раскричались
вороны зло и голодно?
- Звуки - обман... я не верю в их чары.
Господи... как же холодно...

Замок (БТ-5)

Влажным удушьем стекла тишина к земле.
Лапы чернеющих елей - над вязью троп,
С гор наползая на вдруг онемевший лес,
туча, впитавшая страх,
выворачивает
нутро.

Ты же готова - сквозь воду, огонь и медь,
молча - ни звука из сжатых от боли губ.
С истовой верой в могущество злобных ведьм
ты добежишь до меня,
но напрасно -
не помогу.

Заговорю тебе нитку холодных бус,
чтобы нести эту муку хватало сил.
Только о том, с чем бежала сквозь лес, забудь -
зелье сварить от любви
не проси меня,
не проси...

СТ-19

Здесь летняя ночь - душный погреб,
а где-то тепло и свежо:
там водит меня по дороге
шальной сновидений божок.
Навстречу леса ветви клонят,
бегут верстовые столбы.
Дорога - куда, я не помню...
Попутчик - ты кто, я забыл...
По крошке, по капле, по нити
я вспомню твой голос... лицо...
Я цепь позабытых событий
тяну из молчащих лесов.
Но рвутся надёжные звенья,
и сны, растворяясь, кружат...

Лукавый божок сновидений
оставив мне тени, сбежал.

СТ-17
Был Бог мой терпелив и очень тих
и засылал ко мне пророка за пророком.
А я искал его в церквях, в страстях, в сети -
под звуки Баха, вальсы Штрауса, гром рока,
высматривал в блистательных боях,
беспечно отвергал молчанье скорби:
мой Бог - он должен быть таким, как я,
ведь я по образу был создан и подобью!
Как в танце, лица, судьбы пронеслись.
Сменило время песни на молитвы.
Был бог мой очень тих и терпелив...
Бреду к нему - уставший и разбитый.

СТ-8

Я думал - больше никогда. И на меня
Смотрело солнце холодно и ясно.
Я принял сердцем неизбежность дня
хоть заблудился и в снегу увяз,
но продолжал бессмысленно брести
и ждать - замёрзше хрустнет где-то слово.
Но прозвучал вдали знакомый стих:
март забродил, пьяня своих котов,
о, сколько странных танцев там, в тени!
Сквозь льдистость тишины, смывая дамбы,
прорвутся - я опять поверил в них...
Но я ошибся.
Больше - никогда...

СТ-14

Небо пугает хлябями
листья больные и слабые.
Мокнет один под яблоней
грустный садовый гном.
Окна зашторю... Мчит меня
в край, где цветёт глициния,
где горизонта линия
стёрта морской волной.

Я - на мостки досчатые,
в небо взлетаю чайкою...
И на волне качаюсь я:
в море всё так легко!
Ой, что задело локоть мне?
Вьются дельфины около,
спины дельфиньи мокрые
хлопаю я рукой.

Я замечталась, кажется.
Солнца кружок оранжевый...
Тянутся к небу саженцы,
дождь не стучит в окно.
Гляну-ка, выйти можно ли?
Листья немного ожили.
Тычется в руку кожаный
влажный собачий нос.

Замок (блиц-52)
Стучат колёса, за окошком - тени,
соседями отъезд пропит-пропет,
и кто-то, молча отвернувшись к стенке,
не спит всю ночь в прокуренном купе
а для кого-то новый поиск начат,
и порван за ненужностью билет
гудком далёким и протяжным
поезд плачет
за тех, кто в нём...
за тех, кого в нём нет.

Тане Ю.

Ей мама с детства твердила, вроде,
что нет для женщин другой судьбы,
что строить замки - удел уродин,
а ей - порядок, семья и быт.
- Не оберёшься, - кричала, - сраму,
и на дорогах таких - не счесть!
Но с исступленьем, пугая маму,
она шептала, что счастье есть.
И вот, лишь встав из-за школьной парты,
однажды свой начала роман:
ушла из дома, сменив сим-карту
и не оставив семье письма.

То жарит солнце, то дождик брызжет,
жесток к мечтателям этот мир.

Он тихим был, но старался выжить
среди детдомовских жёстких игр.
Он был последним, боялся первых,
готовясь стать навсегда шестым,
и с каждым годом, теряя веру,
всё дальше он уходил в мечты.

Судьба, забросившая обоих,
почти столкнула их невзначай:
он, с перепоя, шагнул под поезд,
в котором
она
разносила
чай.

СТ-11
Снова - словно горох под периной.
Нервный плач начинает разбег.
Под разнузданный звон комариный
Не спастись от сегодняшних бед.

Так хотелось признать - виновата -
Над глупейшей ошибкой смеясь,
И свободно умчаться... куда-то...
Но герой вновь не вышел на связь.

Может, он и пытался, но, просто, -
Он в дозоре - ночном и дневном?
Может, он укрощает там монстров...
Или, просто, - ему всё равно.

Т-портал вечно ливнями залит.
Параллельной реальности нет.
День прошёл, и забыт на вокзале
в невозможность счастливый билет.

ЗВ

Ему бы помолчать - он не молчит.
Не верит в полуложь и полутени.
Он - навсегда наивен, глуп и чист:
балбес из глины - до грехопаденья.
Пытался столько раз его унять,
а этот ненормальный снова любит:
ведь не его, а, как всегда, меня -
с оттяжкой - расставанье хлещет грубо.
В который раз, навек прокляв... простив,
его беру привычно на поруки,
замаливаю счастье, тих и льстив,
меня предавшим пожимаю руки,
и сам готов предать, и пользы для
всё норовлю его совсем затуркать -
а он опять шагает по граблям
с улыбкой просветлённого придурка!
Я так устал. Мне сдаться бы давно.
Случайно в зеркала гляжу и вижу:
он - идиот неисправимый, но
так хочет жить... Что я пытаюсь выжить.

Замок (СЩ-25)

Я от бессмысленности дней пустых устал:
полы не вымыты, не глажены рубашки -
сижу над миской с молоком, обняв кота
(ему бездельник-полтергейст давно не страшен)
Его хозяин наливает день и ночь,
сквозь грязь - тропинка от стола и до балкона,
ничем нам с мурзиком бедняге не помочь:
он, где-то там внутри, совсем испорчен-сломан.
Мне надо встать и наконец наладить быт -
но валится из рук уборка-стирка-глажка...
Он молока купить сегодня не забыл,
но нам вдвоём с котом
так страшно
страшно
страшно...

Замок (вестерн)
Всю ночь орали и стреляли,
я неприятно поражён -
опять разнёс салун у Салли
отнюдь не лимонадный Джо.

Не знаешь непреложных истин -
за то тебе гореть в аду:
пить не умеешь – пей не виски,
и не переводи продукт.

Ты, право, худшим был не самым,
мне жаль, но за тобой должок:
ты крайне был невежлив с дамой.
Прощай, нелимонадный Джо!

Тебе не светят двери рая:
был пьян и слишком говорлив.
Коня и кольт я забираю...
Шериф я или не шериф?

СТ-2
Преодолев помеху жёстких гранитных граней,
остро пронзив поверхность, луч изменяет угол -
каплями смоет накипь, чинное солнце станет
то ли дорожным знаком, то ли
спасательным кругом,
выстроясь ровным рядом, волны блеснут изгибом,
свалятся водопады, переполняя ниши -
в тёплых своих шлафроках бледные чудо-рыбы
под непрерывный рокот письма чужие пишут.

Блицитата - 6

Химеры наблюдают город:
они застыли без движенья,
сбежать хотели бы с соборов -
к земле химеры тянут шеи.
Они сидят, вцепившись в камень,
дрожа и раздувая ноздри,
и смотрят - вот крадётся каин
за возвращающимся поздно.
Химеры ждут, они в нирване:
им сладок аромат погони,
его слегка перебивает
тяжелый запах скотобойни.
То плач, то крик. Хруст ломких крыльев -
как завораживает запах...
Им, лёгким, вспрыгнуть бы, по шпилю
взлететь наверх на крепких лапах
и солнечным лучам навстречу
нестись свободно с небом вровень,
лакать ветра из чаши смерча -
но держит, держит запах крови...

Инкогнита - не последняя

Разгадал я все секреты, я не даром был учён: коли хочешь быть поэтом, нужно, чтобы был свой чёрт! Первый мой такой был ладный... Док не понял ничего: мне вколол, как видно, ладан - первый, морщась, вышел вон. А второй (какая пакость) - тощий, гнусненький на вид, бородёнка, словно пакля - слямзить простынь норовил! Как, скажите, с этим гадом стать мне мастером пера? Ты, артист второго ряда, крал луну? Смеётся - крал! Прыгал, забивался в щели - вот, расправлюсь я с тобой! Кашей с маслом метил в шельму - не попал - так я ж не бог! Док мне что-то ввёл подкожно, но от зависти завис - ты же, говорит, художник, этот... абстракционист. Я ему (уже на нервах) - что ж ты душишь мой талант? Док, давай, поймаем первых - и поделим пополам? Чуть за воротник заложим: помогает питиё! Вот, идут, свиные рожи, и гляжу - идут свиньёй! Вижу - доктора схватили, бедолага даже слёг - док, держись, я в холодильник, я же помню - нужен лёд!
Победили - ну а толку? Чёрт-те что несёт перо: первый ряд остался с доком, мне достался лишь второй. Диалектики законов, знаю я, сильнее нет - ппь...ю.
Второго эшелона ваш измученный поэт.

СД-315
Дождались - разверзлись небесные хляби,
прикид на деревьях до дырок изношен.
Но бродят в осенних оранжевых ляпах,
шуршащих дождями, зеркальные кошки.
А их антиподы на вымокших крышах
уже не приветствуют жизнь диким ором:
погода стряхнула их, серых и рыжих,
с деревьев и крыш, шуганула с заборов.
Собаки попрятались, спит тихий ёжик
и тянутся птицы печальные к югу...

Гоняется дворник с метлой безнадёжно
за рыжей нахальной зеркальной зверюгой.

Блиц (Замок)

Сказал ему — мой бог, в твоей игре
учиться на своих ошибках сложно.
Прости, я буду действовать хитрей:
проверенное временем надёжней.
Я не боялся въевшихся следов
нечистых четвергов, бесстрастных пятниц -
и втискивал, хоть иногда с трудом,
чужие сны на место белых пятен.
Чужие мысли в сердце я постил,
отчёты богу слал в приватном чате.
Я без ошибок выбирал пути -
но стороной их обходило счастье:
в помпезных сладко-ватных облаках
чужие сны ко мне тянули лапы...
И мне казалось, что я слышал как
смеялся бог.
Но, может быть, он плакал.

Баллада о шепчущих ангелах

О нём говорили: "Родился в рубашке":
за правым плечом - сразу двое крылатых,
что шепчут, как жить, чтобы было не страшно,
избегнуть ошибок, а в будущем - ада.
И жизнь, ровной линией, тихо и складно,
текла под присмотром недремлющих стражей,
когда возникала сердечная жажда,
два ангела в белом шептали: «Не надо».

Мирское пропитано запахом серы,
решил он уйти навсегда от соблазнов -
ему, на прощанье, последнее «Верно»,
шепнули, ликуя, два ангела-аса:
с дороги не сбиться широкой и ясной
спасённому за монастырской оградой!
И больше никто не шептал - где же правда.
А он всё прислушивался, но напрасно.

Он плакал, молился, заламывал руки,
просил указать и очистить от скверны,
но толстые стены глотали все звуки,
и были часы одинаково серы.
Он бился и звал, он терзался и верил,
среди тишины было страшно и больно.
Однажды добрался он до колокольни,
а выше подняться не мог: он же смертен.

Тогда из-под неба несчастный безумец
шагнул - и упал на булыжники камнем,
успел прошептать: «Всё неправда» и умер,
прервав безупречную линию. Амен.
У самой стены, что за кладбищем дальним,
на холмике жалком со срезанным дёрном,
уставшие плакать, два ангела в чёрном
сидели и что-то шептали... шептали...

11.4. Дюймовочка

Девица ранняя была, хоть ростом с пальчик:
весь день смотрелась в зеркала - созрела, значит.
Кровать поставить на окно просила маму,
а на уме уже одно - пора бы замуж.
Жених был зелен, неуклюж. В квартире мокро -
вокруг пиявки, да к тому ж - свекровь под боком.
Она поплакала слегка - какая жалость -
и соблазнила мотылька, и с ним сбежала.
Не нужен, ясно и ежу, ей был бездельник,
в неё влюбился бравый жук - и улетели!
Девица, хоть невелика, была не промах:
на франтоватого жука глядела скромно.
А у него - и дом, и счёт, и сам был чинный,
но был тот жук - тот жук ещё: удрал с личинкой.
Как страшно - осень впереди (дрожат реснички)...
Пришлось в прислугах походить - сменить привычки.
Её просватали кроту - а ей всё мало:
как, спрятать в норке красоту?! Она сбежала
и улетела на юга - ловить там принца,
и ведь поймала, мелюзга - ай да девица!
Удержит ли она трофей? Принц смотрит нежно,
но на югах таких вот фей - вагон с тележкой.

Антиподы 114
Открыла космосу ладошки раковин:
пусть с неба сыпятся в ладонь огни!

Кружило бурями, песчинки ранили -
и не избавиться теперь от них.
Песчинку острую укутать в палевый
забвенья мягкого прохладный слой...
Стирает пенными морскими пальцами
воспоминания о буре злой.
Закрытых раковин не тронет грозами,
пусть перламутровый слой тонок, но
в нём тают отблески кораллов розовых,
даль васильковая обманных снов.
А чайки горестно кричат кликушами,
пугают штормами - но тих залив.
Песчинка спрятана внутри жемчужины
и позабыта, но -
болит... болит...

Инкогнита - "тёти-дяди"

Когда остановились поезда,
когда весь мир стал призрачен и зыбок,
а воздух в лёгких прессовался в глыбы,
в стекло спекался в переулках дач -
я бился о стекло, вдохнуть не мог...
А рядом бомж неверно-торопливо
перебирал бутылки из-под пива,
пытаясь выжать хоть один глоток,
и всё сипел, что воздух - как слюда,
хрипел - браток, подай, спаси: жжёт трубы,
выл, что горит нутро, немеют губы,
и что остановились поезда.
Как я - он вычеркнут, измят, изъят...
Пусть выпьет за меня - будь он хоть чёртом -
я всё отдам и, может, мне зачтётся -
я доползу и выпрошу свой яд.
Я буду ждать - молить/хрипеть - подай...
Спаси движеньем/взглядом/словом/тенью -
чтоб я дышал... уснул... забыл мгновенье,
когда остановились поезда.

Блицитата-4

Навечно разведённые мосты
земля, кружась, за горизонтом скроет,
покорно корабли моих пустынь
меня оставят, растворяясь в зное.
Я буду увязать в песке, гореть,
чтоб срезать путь до райского подъезда -
пусть надо мной поставит Южный Крест
ночная остывающая бездна.

Как поцелуй, вода в горсти горька,
как нелюбовь, проклятый ветер крепок -
от золотой надёжности песка
я не сбегу к твоим неверным рекам.

Едва бреду, пустыней опалён,
и силуэт вдали зловеще клетчат...

Скамейка. Сквер. Мне солнце с неба льёт
расплавленное золото на плечи.

Блицитата-3

Серо, сыро в сердце мёртвом -
осень мокро склепы метит,
бродит осень по аортам,
завывает в венах ветер,
распластали вёсны крылья -
этикетки в чёрных рамках -
осень листопадом брызнет,
отстучит фальшиво градом.
Смяла лета, наколола
зимы на булавки рёбер...
Жизнь разбита, и в осколки
смотрит осень в серой робе.

Блицитата-1

Не мешаю вам спать, не врываюсь сквозь стены:
я - приличный, спокойный, воспитанный призрак.
Но сегодня позвольте сказать откровенно -
переездов боюсь до мурашек, до визга!
Вы уедете, бросив, как все перед вами,
бремя старых забот - в ожидании свежих.
Я брожу, по колени забытым завален:
обещания, лица, угрозы, надежды.
Все - ненужные больше, все что-то бормочут,
что-то плачут, и каждый быть вспомненным грезит.
Я всё знаю о них, бесполезных и... Впрочем,
я и сам - просто брошенный при переезде.

Блицарский

1
Позабыты битвы крики,
на доспехах света блики -
спит в земле король великий
вместе со двором.
Продувает ветер стылый
призрак рыцаря унылый:
сила веры - это сила,
не перебороть.

Кто убил, кого убили -
ты, величество, забыл их,
но ещё в покоях пыльных
бродит рыцарь твой:
тихий шорох за портьерой -
не последний и не первый -
не позволит сила веры
обрести покой.

За тобой на бранном поле -
те, кто не боялся боли,
кто держался силой воли,
веры - и служил.
Память мучает, не сгинет,
призрак бродит, век так длинен...
А с тобой ушли другие:
шлюхи и пажи.

2
Темна и прохладна подземная зала,
средь скал неподвижны ручьи -
там спит мой король, ожидая сигнала,
но колокол не звучит.

Скрывает пещера доспехов блистанье
кустарник вокруг колюч.
Был ключ из орешника дан мне от тайны,
но я потерял тот ключ.

Я в битву бросался, израненный падал,
но вновь выходил — живой.
Я ключ потерял, и упала громада
бессмысленных страшных войн.

На плечи - года, и под тяжестью ноши
изверился я и устал,
мой конь загрустил и не слушает больше
ни повода, ни хлыста.

Король мой всё спит, он всё так же верит
в своей бесконечной ночи,
что кто-то однажды войдёт в подземелье
и колокол зазвучит.

Я ключ потерял, но зачем-то я выжил
и так моя жизнь длинна...
Иду, мой король... Отыщу - или выжжет
всю землю ещё война.

Замок (Большой-38)

Уходя по речке вниз,
не дари
никому сиреневый
розмарин,
улетая в небеса
высоко,
не задумывайся сам
ни о ком,
уходи, забрав с собой
все слова,
на оставшихся - слабо
наплевать?..

Вверх ушёл ты в виражи
или вниз -
если можешь, если жив,
то вернись,
даже если не узнать
от морщин,
даже если в страшных снах -
отыщи,
не боясь огня, дождя
или льдин...

Или просто - уходя,
уходи.

Мягко лапкой к тебе прикоснусь -
слышишь ли ты мой ласковый шёпот?
Изыск чёрных полосок на жёлтом
не напомнил тебе ту весну?
С медуницей попробуй мой чай:
Иван-чай - чтобы вспомнить о лете.
Как навек (ты ушёл - не заметил)
колокольчик дверной замолчал.
Для забвенья - приправой ко сну -
холодила я душу душицей.
Кто сказал - я пчела? Я - тигрица.
Мягко лапкой к тебе прикоснусь...
Smiley

Литсеть-155

Если бы родиться раньше -
без сомнений и привычек...
Был бы в кровь закат окрашен
и дразнил бы запах дичи,
был бы ветер зол и въедлив -
я бежала бы с другими,
и мели бы небо ветви,
шелестя на взмахе имя
дикого лесного волка.
Мы охотились бы стаей
и друг другу рвали глотки,
и боялись пуль и стали,
и луне - огромной, белой
выли по тому, кто ранен...

Слава богу, не успела -
Гав!
Болонка на диване.

Литсеть-152 (супер)

Не видно тут звёзд, пережиты дороги,
луна обвивает зелёной тоской,
стирается память о бывших — немногих,
и годы слились в отвратительный ком.
Но если решить, наплевав на законы,
и за угол мрака суметь заглянуть,
и выбраться к битвам, дорогам, коронам,
и сдуть, словно мошку, больную луну,
поймать бонус жизни, в в мгновение сжатой
шагнуть в новый квест и не быть дураком...
То времени нет, и над облачной шапкой
свернётся клубочком зелёный дракон.

Инкогнита-3

Не надо нам надежды ложной - не надо боли нам:
необработанный булыжник в груди у голема,
пусть не восходит утром солнце - совсем не плохо так:
не отзовётся камень-сердце бесшумным грохотом,
и если встретим наших бывших - так что нам, глиняным -
нам вышибать не надо больше те клинья клиньями.
Жестокий сон - больная нежность... и звали милыми....
Зачем нам это было нужно? Не помним... Было ли?

Литсеть-146

АНОНИМ 1
Линия - верный признак -
это начало пути,
есть руководство к жизни,
но шрифт, как всегда, петит.
Линия жизни ляжет,
надо, как в той игре -
лишь протереть стекляшку
и разглядеть секрет,
высчитать эник-беник,
в скобках обиды скрыв,
только украсит чтенье
несколько к «счастью» рифм,
сноской - всего-то пара
еле заметных драм...
Завтра - ночным кошмаром
выльется во вчера.

АНОНИМ 3
Не идёт на зов, на сахар,
ни в траве нет, ни в кустах -
я смотрю вперёд без страха:
потерялся бедный страх!
Не утешит ни варенье,
ни сгущёнка и ни мёд:
без меня он захиреет!
Ой... а вдруг совсем умрёт...
Надо страх спасать, пусть будет
жутковато - всё равно,
нарисую чёрных чудищ,
чтобы он вернулся вновь,
посажу беднягу на цепь,
чтобы больше не удрал,
буду снова с ним бояться
в темноте по вечерам...

Литсеть-145

эффект 2.
День тянулся как всегда медленно
повернулась ручка - да медная
солнце село - а потом встанет ли
затемню своё окно ставнями
от бессонниц на душе пролежни
и мешает - за стеной продиджи
заварю скорей настой маковый
заколдует ночь крыла взмахами
завернусь теплее в плед клетчатый
не разбудят поутру кречеты
за окном штормят цвета полночи
не достанете меня, сволочи
заколочено окно - надо ли...
звёзды в сон давно уж не падали.

Эффект 5
Что, не спится, дурнушка Фанни,
мечтаешь, плача,
как сбежала бы на свиданье
с прекрасным мачо,
как вернулась бы утром ранним,
от света прячась -
не печалься, дурнушка Фанни,
пусть плачет мачо,
не увидят цветы герани
лунного ока.
Спи спокойно, дурнушка Фанни:
заколочены окна.

Эффект 7
Возвращаться нет причины,
возвратиться не дано:
на крылечке - ворон чинный,
заколочено окно,
лишь в углу - забытый веник,
мыш голодный на столе,
тихо плачет привиденье
в сумраке ушедших лет.
Может, плюнуть на рассудок -
доски с окон отодрать,
дом проснётся, и оттуда
всё вернётся к нам опять?

Литсеть-147

Ты, пушистейший из - всех ворюг и ловчил!
Что ты смотришь, как будто жалеешь - полно,
ты же в сговоре с нечистью, что ты молчишь...
Полночь.
Вот возьму, заменю на потомка волков
с умным взглядом преласковых глаз - карих,
сгинут все франкенштейны забитых шкафов,
твари.
Он не будет молчать, будет предан и лют,
и спугнёт неудачи, расплаты и беды!
Что, не веришь? Ну, ладно, пошли, накормлю,
вредный...

Литсеть-148

Под сводом голос псалмы пропел,
и вечна каменная скамья -
а ты не слишком ли глуп и смел,
предпочитая сады камням?
В скрижали веры вонзил скобу:
без веры нервы - как тетива,
не ждут покои уютных бухт,
и путь без веры витиеват.
Но ждёт желанный и злой суккуб -
и смыслу здравому вновь в ущерб
предпочитаешь пунцовость губ
покою всех обжитых пещер,
и от истерик истёртых букв
бежишь: нет проку от полумер...
Иди к суккубу, но не забудь -
не жди. Не плачь. Не люби. Не верь.

СД-306

Не прозвонить, не докричаться мне:
я для тебя стал неприметным фоном,
вне зоны доступа навечно абонент -
а я всё жму на кнопку телефона.
Ты слышишь ли — я так и не узнал.
Гудками без ответа вечер сломан.
Корявит губы в тишине луна,
мне глупо усмехаясь с небосклона.

СД-290

Весна, весна! В груди томленье (вапщето - нет, но как звучит!)
и соловья уж скоро пенье услышим в бархатной ночи
(опять же, нет - таких и иже... наш мегаполис не хранит,
и пропоёт лишь чижик-пыжик - он украшает нам гранит)
А как бы было романтично порхать среди зелёных кущ
и любоваться нежной птичкой и глухарями на току,
из незабудок и ромашек сплести прэлестнейший венок,
смотреть как кто-то землю пашет - романтика!
Где мой монокль?

СД-289

Закрывает туча солнце, туча старит,
и рисует молний тонкое перо
в синей мути надвигающейся хмари
голограммы неувиденных миров,
город замер - повернулся к небу, струсив,
квадратурами нахохлившихся крыш,
и дробится звук рассыпавшихся бусин
с неба сыплющейся вьюжиной икры

Литсеть-149

Я не вписалась в коллектив,
не спелась, выбилась их хора:
в канцоне трепетной - мотив
из сердца вырвался - «Семь сорок»!
Мне не сдержать высоких чувств:
я обожаю дирижёра
и от любви вся трепещу,
и с жаром вывожу - «в семь сорок...»
Оркестр притих, скрипач в слезах,
и смотрят все на нас с укором,
а сердце требует сказать
«люблю» и я пою «в семь сорок...»
А в зале шикают, стучат -
я скоро разорвусь от горя...
Умру, но всё же в смертный час
я пропою своё «в семь сорок»!

Литсеть-150 (супер)

Там, в вышине,
темнеет свод, спят облака,
полночный ветер, ночные боги
вино и пицца, ночь - на века...
Но кот косится на месяц строго -
проснётся день.

И ночь уйдёт.
без сожаений оставив мне
воспоминанья - кусочек пиццы,
забыв меня, уплывут в рассвет
ночные боги , перелётные птицы,
и тёплый кот.

Замок - 47

Блондинка в маленьком и чёрном
шикарном платье от кутюр
не может сельдью быть учёной:
она - для игр и авантюр,
и раз мы любим не мозгами,
придёт к тебе, моя любовь,
блондинка с длинными ногами
(конечно, я - но без мозгов),
Я назовусь, конечно, Лёлей,
ну, и для пущей красоты -
на шее жечуга петлёю -
для ловли умных... вот как ты.
Когда ж луна пойдёт на убыль,
все выброшу приманки, но
я буду ласковой и глупой,
чтобы не простился ты со мной.

СЩ-21

Часами жду, на тысячах страниц
ищу твои следы, игрушки, ники,
пусть интернет - мой бог, тебя хранит,
я жду тебя, я рядом, только кликни,
я передам по оптоволокну
дрожанье рук, надежды, буйство красок,
перепощу тебе в контакт луну -
чтоб после выть о том, что всё напрасно:
наверно, в этом есть особый шик,
но - виртуального - тебя мне слишком мало...
А ты опять ушёл - оффлайн... офф-жизнь,
от робких лайков откупившись смайлом.

Замок блиц-45
1
покои комнат стекают в пропасть
пилястры вытянув веной-выей
полы украсив пером укропа
коврами вывернуты навылет
стрижи острижены, брутто брито
мостами стены-метели делим
была особенно декабристой
седьмая пятница этой недели

2
Торопились все, знали - стол накрыт:
в день седьмой назначен был светский раут.
Только, может, создавшему птиц и рыб
в пятый день - и стоило взять тайм-аут?
И обдумать ещё раз, спокойно, присев:
может, лучше - хоть бы из тех же кошек?
Ясно дело, что было бы пятниц семь!
Но зато отмерено - в семь раз дольше...

3
Херувимы, настройте арфы!
Ход конём - четверговый дождик,
след костлявой ступни под шкафом
подтвердит невозможность тождеств,
на слезливость превысив квоту,
небеса всё светлей и легче...
Ты прийти обещал в субботу?
Значит, пятница будет вечно.

Сукины Дети - 280

Сила устало бьётся гигантской рыбой -
но на поверхности нет и лёгчайшей ряби...
Ей бы огромным крабом ворочать глыбы
ей - скорпионами солнц облака кудрявить
и, разметав преград невожможных стены,
в кронах гудеть ветрами, срывая крыши,
кровь разгонять до сверхсветовой по венам,
глупых холодных "нет" и "нельзя" не слыша,
мчаться, взрывая размеренность птичьей стаи,
на наконечники звёзд нанизывать рифмы...
Сила на суше слабеет - она умирает,
в море безбрежной любви налетев на рифы.

отпусти меня в океан любви
от сухих самумов разлук
от багровых слёз непьянящих вин
от жеманных и бледных лун
увлекут в глубины вериги лет
нет спасенья от этих гирь
и сверхновой - там, где не властен свет -
я взорву твой ненужный мир

СД-281

на далёком севере ночь
не уходит летом
вместо сердца - кусочек льда
и фантомные боли
королеве услужливый гном
зажигает свет и
открывает зеркало - дань
беспокойных троллей
средь сиянья тяжёлых льдин
ничего не слыша
королева опять не спит
ей что день, что вечер
нужен ей один,
лишь один мальчишка
тот единственный, что разбил
льдышку - слово "вечность"

СД-282

Играет бог, живущий во вчера -
босые ноги, домотканая рубаха -
что мудрость - безнадёжности сестра:
кто потерял, кто не сберёг - не знает страха,
играет бог о тщетности смертей,
о том, что бесконечный день опять не прожит,
о снах, бессильно прячущихся в тень,
о том возможном, что бывает невозможным.
Рассыпятся на ноты дураки,
несущие ему горшки-мечты на обжиг -
играет бог веселье от тоски:
кто может всё - тот ничего уже не может.
С шипеньем гаснет в небе колесо,
и рассыпаются в бессмысленности руны-
и пропадают в сумраке лесов...
Печальный бог меняет порванные струны.

СД-285

Так вот что такое счастье,
добытое "вопреки" -
в реале следить и в чате,
чтоб не было тех, других,
опутывать - не отвертеться -
горой обязательсв-гирь,
и раз не дано жить в сердце -
впиявливаться в мозги,
выискивать по квартире
ошмётки забытых вер,
и втискивать в а четыре
давно отболевший нерв,
в привычном, вдвоём прогретом -
вмерзать поминутно в лёд...
не думать о том, что где-то
забытая радость ждёт.

ах, в твоей голове так просторно и пусто -
вот где жить, не боясь коммунальных обид,
никаких теорем, карфагенов и прустов,
только я - восхищайся, лелей и люби!
как приятно о том, что прекрасна я, слушать -
день, другой... целый год... и вот так - навсегда?
что-то мне в пустоте неуютно и скушшшно...
чёрт... уйду в тесноту рядом с прустом страдать.

Замок-46

Дом-крепость - защита от воли,
и мать говорит с придыханьем:
дочурки - скромны и довольны
плод правильного воспитанья,
все три хороши - даже очень.
Сидеть взаперти им не скушно:
играют, рисуют, а к ночи
весь дом засыпает послушно.
Но в полночь - не скрипнут ступени -
с крылечка спускается кто-то...
Неужто с тоской привиденье
там бродит от дома к воротам?
Чей дух неприкаянный вышел?
Замолкли все птицы на ветках,
и если прислушаться - слышен
лишь шорох в садовой беседке...
Под утро рассеется морок,
и тихо в беседке ажурной.
Весь дом просыпается - скоро
в саду раздадутся «бонжуры».

Мать криком весь дом всполошила:
нечистый - готова ручаться!
Откуда, скажите на милость,
в беседке мужская перчатка?

Творец моей жизни, за что Ты со мной так крут -
дойти бы до тризны: челнок мой вертляв и утл,
и бьёт неустанно то шторм, то ледовый пласт,
стоглавый Латану на дне разевает пасть,
ни ксёндзы, ни равви не знают, как ветер лют,
помог бы, подправил такой ненадёжный шлюп
и выбелил парус, очистив пути от скверн,
я б с верой на пару летел, обгоняя смерть,
выравнивал крены ветрилом - Твоим крылом,
срывая, как пену, угрозу с крутых валов...
Бессилие с ленью - на жизни, как чёрный креп -
и вновь понедельник раскаянью ставит крест.