Как мы дошли до жизни такой, ославленное Пелевиным поколение "П"?
Мы же были такими хорошими детьми, мы родились в самой читающей стране, мы читали в детстве нужные и правильные книги. В нас воспитывали правильные представления о добре и зле, о внешней и внутренней красоте, нас растили в духе нестяжательства и героизма. Правда, иногда нас подташнивало от этого правильного чтения, особенно, когда по завершении книги надо было писать казённые сочинения. И не только...
Книги были действительно чудесные. Гоголь, Пушкин, Толстой, Тургенев... Но сейчас, вспоминая это время, вспоминаю и удивительно неуютное ощущение какого-то лукавства, подмены... Против всего этого разумного, доброго и вечного копилось и нарастало неосознанное внутреннее возмущение. Я догадываюсь, что оно возникало из-за того, что преподавали нам всё это усталые, равнодушные и неискренние люди, большинство из которых не любило нас и считало, что наше будущее плачевно. Из-за того, что родители и бабушки с дедушками, произнося правильные слова, тихонько страдали от собственной необеспеченности, неуютности и необустроенности быта, утешая самих себя цитатами из Бернса в переводе Маршака. В ходу был и Горький, который как только ни мыкался и что ни терпел, но стал всё же великим пролетарским писателем (и зажил на Капри). Над этим океаном всеобщей неудоволетворенности и неблагополучия, островками возвышались семьи тех, кто был связан с КПСС и КГБ, имел доступ к загранкомандировкам, шмоткам, дискам, чекам, "Березкам" и всему тому, что в этих организациях вслух было принято ругать и осуждать - для сведения тех, кто попроще. Это обоюдное лукавство - лукавство бедноты, делающей вид, что гордится честной бедностью, и лукавство имеющих доступ к спецраспределению, делающих вид, что социальная справедливость торжествует и победа отечественной модели социализма в мировом масштабе не за горами, порождали какую-то лютую и неосознанную неприкаянность нашего детства посреди всего этого. Идеалы, которые нам пытались привить, обесценивались. Слово "духовность", сегодня заново входящее в моду (и опять на волне лукавства!), стало восприниматься пустым звуком, обманкой. Я вспоминаю, как страстно не желал становиться похожим на родителей... Не принимал их критерии успеха, не соглашался с их вынужденным бессеребреничеством, которое подавалось, как добровольное и идейное. Сейчас мне понятно, что причиной тому - желание научиться уважать себя, не лицемерить, не врать себе и другим - навык, который многие так и не приобрели. Единственной непререкаемой ценностью для нас уже тогда стали вещи, всевозможные предметы и артефакты "мира чистогана", начиная от фантиков жевательной резинки, продолжая машинками "мачбокс", слодатиками-"американцами", журналами комиксов, "родными" тряпками, которые старшие товарищи добывали у "фирмы" и перепродавали втридорога. Чтобы понять круг интересов "Системы", которую я уже почти не застал и которая стала успешным идеологическим противником комсомола, достаточно почитать БГ, его ёрническую, но честную поэму "В объятиях джинсни". После такого чтения, меня уже не удивляет то, что мой знакомый хиппи в один прекрасный день "ревущих девяностых" обрезал на хрен хайер, оборвал феньки, пересел на джип и подался в ряды брито-стриженных граждан в штанах с лампасами. Там делали и делили "реальные бабки", не фарце восьмидесятых чета. Деловые. А мы, четвероклассники и пятиклассники, рисовали вожделенные стереосистемы и телевизоры "SONY" и "SHARP" на бумажках и "продавали" друг-другу за нарисованные же на бумажках в клеточку купюры, неосознанно строя модель нового мира, куда нам вскоре предстояло заселиться. Мира, где вокруг нас появилось много разных хороших и вполне доступных вещей, новых впечатлений, возможностей, но не появилось уважение к себе и, как следствие, уважение к другим, а эрзац книжно-журнальной духовности советских лет сменился на эрзац духовности свечно-иконной. Что уж теперь удивляться, когда школьники возраста моей дочери разумеют под словом "ценности" - доллары, евро (рубли - какая это ценность, это для лохов!), золотые цепочки и перстеньки с печаткой. В этом разумении нет нашей начитанности, зато есть уверенность, честность и здоровая неандертальская прямота суждений. Дай им Бог, нашим детям, на которых нам вечно не хватало времени, но хватало денег, поскорее пресытиться и пожелать себе чего-то иного. Дай им Бог научиться видеть в себе, глубоко под шкурой и слоем сала, того, кто достоин собственного уважения. Дай Бог им встретиться и подружиться с этим человеком. Дай Бог им научиться узнавать и любить этого человека друг в друге. Мы не научились, не смогли, теперь мы на войне. Избавь, Господи, наших детей от этой войны.

Творческая группа Д7 (Москва)
Музыка - Роман Зилянев
Аранжировка - Роман Зилянев, Валерий Шеховцов, Александр Красильников
Михаил Пучковский - вокал, шепчущий бэк-вокал
Роман Зилянев - низкий бэк-вокал, виолончель
Валерий Шеховцов - высокий бэк-вокал, скрипка
Александр Красильников - гитара
Евгений Черпаков - звукорежиссура

Человек, яко трава дние его, яко цвет сельный, тако оцветет,
яко дух пройде в нем и не будет, и не познает ктому места своего

Псалом 102

Неужели я потерял тропу?
Помоги, Господь, Твоему рабу!
Всё траву топтал, думал – будет толк.
Всё взахлёб болтал, а теперь – умолк.

Потому что речь моя – лишь слова,
Потому что жизнь моя – как трава,
Невесомый пух в тёплом свете дня.
А подует ветер – и нет меня.

Потому что время приносит грусть,
Потому что нового я боюсь…
Оттого застыл и стою, немой,
Соляным столпом на пути домой.

Налетает ветер иных вершин,
И о вечном лете трава шуршит.
В сонном теле вторит траве душа:
Помоги мне, Господи, сделать шаг.

2014, Москва

Уходит теплая пора,
И ночь сентябрьская темна.
Над половодьем пряных трав
Летит осенняя луна,

И края сновиденью нет…
В кромешной тьме струит она
Мерцающий неровный свет,
Как тусклый матовый фонарь.

На зов бессмысленно спеша,
Вокруг, прозрачны и легки,
Слюдою крылышек шурша,
Ночные вьются мотыльки.

По-над рекой скользит она
По глади темного стекла,
Моя осенняя луна -
Луна последнего тепла,

В густую прячется траву
И росы землю серебрят.
Конец ночному волшебству -
Холодным утром октября.

Ветра, приветствуя рассвет,
Развеют ночи сонный дым,
И травы потеряют цвет,
И кроны вспыхнут золотым.

2006-2014

Купаясь в потоке вечернего света,
Где каждая капля тепла,
Благая посланница вечного лета,
Летит золотая пчела.

На кончиках крыльев – звенящее слово,
Что мы забываем порой:
В нетварной обители Града Христова
Родной дожидается рой.

На пасеке Божьей, под светом медвяным
В трудах безмятежность храня,
Не зная ни времени, ни расстояний,
Легко им дождаться меня.

И музыки мне не услышать чудесней,
Когда, рассекая простор,
Мой голос, звенящий пчелиною песней,
Вольется в их радостный хор.

И всё, что ни есть, так уместно, так кстати,
Дорога легка и светла,
Когда упоенно звенит на закате
Моя золотая пчела.

Однажды мы всё же дождемся у моря погоды.
Куда же без ветра, нам штиль ни к чему этим летом.
Лужок пасторальный на суше, мой ангел, не в цвет нам…
Ты помнишь, как мы провожали в порту пароходы?

Ты помнишь ли - к морю привычной походкою шаткой,
Сияя надраенной медной кокардою-крабом,
Седой капитан, не спеша, поднимался по трапу,
Толпе на причале махнув на прощанье перчаткой?

Однажды и мы соберемся покинуть причалы.
По благословенным просторам Эвксинского Понта
Под парусом радости мы подойдем к горизонту,
И за горизонтом конец обернется началом.

…Отдали концы, и безвременью берега нет, но
Наполнился парус, и весело снасть загудела.
На теплой янтарной волне за последним пределом
Качнется кораблик и мачтой достанет до неба.

Вечер. Ветер. Улицы столичные.
Вдоль обочин мечутся машины.
И места знакомые, привычные,
В сумерках мне кажутся чужими.

Треплет на балконах чьи-то простыни,
Рвет с веревок ситцевые платья.
Пристани меняются на ростани
На холодном ветреном закате.

Льется между клочьями летучими
Поздний луч янтарным взглядом рыси.
Тонко чертит линию над тучами
Самолётик по латунной выси.

Я в пути. И символы привычные
В этом не ищите. Не найдете.
Ничего такого необычного.
Просто небо. Просто самолётик.

Провожают взглядами недобрыми
Путников болтливые наседки.
Мы, куда б ни шли, прибудем вовремя,
Ты, летящий, я, идущий следом.

Улеглись в груди сомненья колкие,
Словно растревожен я и не был.
Самолётик золотой иголкою
Зашивает порванное небо.

Москва, 2008

"И что же, Боже, снова слышу я в ответ?!
"Нет, нет"..."
А.Кортнев

"Мальвина сбежала в чужие края..."
А. Толстой

1.

Стекаю каплей по стеклу.
Дорожкой мутной на стекле,
Неясной тенью на полу
За мною остается след.

Брожу по комнатам пустым
Под шум осеннего дождя,
Гоняю пыль, глотаю дым,
Из тени в тень переходя.

И гулок опустевший дом,
И горек сигаретный дым.
Густеет сумрак за окном,
Туманом кутаясь седым.

Дремота. Пробужденья миг.
И, боль не в силах превозмочь,
Лицом в подушку - гаснет крик.
И долгая приходит ночь.

И костью в горле: "Погоди,
Не уходи. Не уходи!"
Я знаю, Господи, прости,
Я сам хотел "побыть один"...

2.

К утру оказалось - не нужен.
Тоскливо и хочется плакать.
Бродить по оттаявшим лужам,
Месить всепогодную слякоть.

Не любит, и в этом вся соль... Но,
В припадке душевной чахотки,
Так больно, что стыдно невольно,
Так стыдно, что хочется водки.

2003

Догорая, лиловый закат отражается в стеклах.
У фонтана толпа, мостовой не хватает на всех.
Я иду мимо летних кафе томским вечером теплым,
Там горят огоньки и мешается с музыкой смех.

От вокзала, где еле транзитный состав дотащивший,
Тепловоз маневровый мне вслед так уныло кричал,
Я спускаюсь к реке, никогда никуда не спешившей,
И смотрю без тоски на пустой и забытый причал.

Этой темной воде что за дело до сказок и мифов
О беспутных скитальцах, чья Богу не ведома цель?
Обошедший не раз всевозможные скалы и рифы,
Мой «Летучий Голландец» надежно посажен на мель.

На сыром сквозняке я в прокуренном тамбуре выстыл,
Города, километры, тревоги, ветра – за спиной.
Этот город - моя долгожданная тихая пристань,
Я пришёл, чтоб остаться, как будто вернулся домой.

Томск, 2006

Ночь, присыпанная мелом,
Подступила тихой сапой.
Словно нянька у постели,
Под журчанье колыбельной
Гладит город мягкой лапой.

Ветерок сменился штилем,
Небо прилегло на крыши
Серой молью, белой пылью,
Уколовшись острым шпилем,
Ни на миг не стало выше.

Под небесным одеялом
До трамвайных перезвонов
Спят дома, дворцы, вокзалы,
И на улицах усталых
Лишь собаки да вороны.

СПб-Мск, 2007

В сети - практически, на любом поэтическом сайте - много стихотворений, которые мне не нравятся. Наверняка, то же самое, положа руку на сердце, может сказать и каждый из тех, кто посещает эти сайты. Почему стихи могут (могут - ключевое слово) не нравиться? Во-первых, потому, что они могут быть объективно не хороши, как у того хрестоматийного Незнайки - "Знайка шел гулять на речку, перепрыгнул через овечку". Стихи, написанные благодаря зудящему желанию их автора срочно что-либо как-либо зарифмовать и опубликовать. Как правило - там весь букет: штампы и клише в образной системе, бедная или очень неточная рифма, мораль в духе Капитана Очевидность. Часто встречал, например, плохо зарифмованные бородатые анекдоты. В ту же копилку - проблемы со звукописью, "сдвигологии", делающие текст "корявым", трудно читаемым. "До кучи" - произвольно скачущий размер, при том, что задан не дольник и не вольный стих, а вполне себе силлабо-тоника. Ну и еще много кой-чего, никому не объять необъятного (ТМ).
Во-вторых, могут быть тексты, в которых встречаются интересные живые образы, мысль, чувство - но всё это "убито" отсутствием техники, описанными выше "ляпами". Это очень часто вызывает такое же зудящее желание поправить, подсказать автору, как спасти нетленное мерами косметического ремонта.
И в третьих - вполне ровные и даже безупречные в техническом отношении тексты, которые не вызывают в душе ровным счетом никакой ответной реакции. Или открытое и явное неприятие. Носители незнакомого и непонятного мировосприятия и мироощущения. Иногда - полностью чуждого мне мироощущения, вызывающего отторжение и протест. Иногда - просто непонимание и равнодушие. В принципе, по каждому из этих поводов так и подмывает иной раз потребовать микрофон: "Ша! Имею сказать пару слов."
После десятилетнего пребывания в сети, наполненного боестолкновениями с этими тремя категориями сетевых авторов и их многочисленными подвидами, я сознательно отказался от того, что принято называть критикой, то есть, от публичного выражения несогласия с авторами так или иначе раздражающих меня текстов. Как-то перестал видеть в этом смысл. Первую категорию исправить невозможно в принципе, потому что обильно рифмующий "Незнайка" совершенно искренне не видит разницы между собой и Пушкиным. А что? Тут в рифму и там в рифму, тут в столбик и там в столбик. И никто его никогда и никакими силами не разубедит в том, что козни завистников - не его случай, потому что завидовать там ровным счетом нечему, даже принимая во внимание разного рода количественные показатели в авторской статистике. Впрочем, учитывая количество равновеликих авторов на сайтах со свободной публикацией, могут быть и козни, чего уж там, ха-ха-ха.
Что касается второй категории, авторы которой совсем не безнадежны, но, увы, часто недообразованы и ленивы в смысле самосовершенствования (да я и сам из этих, плавали, знаем!), то здесь решающим фактором отказа от критики становится для меня роль авторского эго, моментально превращающего любой сколько угодно конструктивный диалог в "пиписькометр" на зашкаливающих эмоциях. Ну что поделать, если это совершенно стандартная и предсказуемая реакция эго - воспринимать любое слово, не содержащее поглаживания и одобрения, как "удар кнутом" (ТМ), то есть - действие, имеющее целью доставить боль, унизить, оскорбить. И никак иначе. Если разговор ведется не с позиции эго, у него есть шансы развиваться мирно и конструктивно. Но эго творческого человека, как всеизвестно, особенно чуткое и сторожкое, оно не может так вот запросто упустить момент самоутвердиться, а сделать это оно может, только потеснив и ущемив другое эго. Это неизбежный переход в плоскость выяснения личных отношений, что мы постоянно и наблюдаем.
Ну а о третьих - тут и говорить-то бесполезно, каково оно - спорить о мировоззренческих вещах с людьми, с которыми у тебя в данной плоскости нет ни одной общей точки, за которую можно бы зацепиться, чтобы прийти к маломальскому взаимопониманию. Тоже верный путь к бессмысленному и беспощадному "холивару". Но в процессе этого "холивара" эго будет откровенно любоваться собой - красивыми аргументами, остротой языка, умением найти слабое место оппонента, куда так сподручно бывает ткнуть острой палкой. Что, спросите, не тыкал? Да щас. И еще как. Но, в конечном итоге, кроме простых радостей самолюбования, это ничего не дало. Ни мне, ни, тем более, другим.
Хороших стихов в сети, да и вообще - в мире, мало, по определению. И не может быть много. Думаю, это общеизвестно. Поэтому радость от встречи со стихотворением, которое для тебя (хотя бы и субъективно) - живое и настоящее - лучший повод для комментария. Радость и благодарность. Радость встречи и радость узнавания родной души, звучащей в унисон с твоей. Это не разрушает. Делиться этим - нормально и естественно, я считаю. Хотя, это и не пресловутый "литпроцесс". Да, это просто человеческое общение, которого нам всем не хватает, иначе с чего бы нам дневать и ночевать в виртуальном мире литсайтов. Только не путайте это с "теплышками", вот тоже мерзенькое словечко. Радость хороша, когда она бескорыстна. И ведь согласитесь - похвалить (а не лизуть) - часто труднее, чем качественно выругать.
Я не призываю отменить и упразнить критику. Я призываю, прежде, чем сказать слово, оценить собственные мотивы. И удержаться, если управляет в данный момент негативная эмоция или острое желание эго выспаться на подходящем материале - его всегда больше, чем достаточно. Соблазн велик, что уж там. Как только просыпается критический зуд - пытаюсь отследить мотив, что во мне работает и движет мной в сей момент: желание помочь автору текста со всем к нему и его работе уважением, или отчетливое понимание того, что я стою на две-три ступеньки выше в творческой иерархии и мне с бугра виднее?
Без института "тьюторства" на хороших литсайтах многие застряли бы, каждый на своем уровне. И дзен-буддистский "волшебный пендель", как орудие просветления, тоже никто не отменял. Вопрос в своевременности отгрузки и готовности ученика его принять. Тут, видимо, стоит иметь в виду, что дзенский ученик добровольно соглашается принимать от учителя наставления в поджопном и подзатылочном эквиваленте. Как ни крути - самый лучший, уместный и полезный совет это тот совет, о котором попросили, и методы, о которых договорились "на берегу". Навязать себя в качестве ментора, начать разговор сверху вниз - сомнительный способ добиться чего-либо конструктивного, нет?

Безлюдно. Холодает. Иней.
Остановись на том углу.
Губами прикоснись к витрине,
Прильни к застывшему стеклу.

Горячий шепот. Иней тает
На кончиках ресниц. Очнись!
Тепло туманом улетает
В морозную седую высь

И дни теряются за днями
В звенящей звездной пустоте…
В витрине сонными огнями
Горит рождественский вертеп.

Томск, 2003

Сегодня помрешь, завтра скажут – поэт!
В. Шахрин

Выжмешь слёзы друзей – записных городских сумасшедших,
И на ленточке слово признания шрифтом "в кривых".
Все жалеют себя (за тебя и за прочих ушедших),
И за болью утрат им хронически не до живых.

Я и сам познакомился с вечной костлявой цыганкой,
По «цыганочке с выходом» сразу ее узнают.
И хотел - не хотел, но пришлось с ней сразиться в орлянку,
Станцевать, как другим не плясалось, на самом краю.

Отступилась Косая – мне выпала решкой монетка,
Как загадано было, и вот, без сомнения, плюс:
Я по-прежнему жив и покуда не числюсь в поэтах.
И вы знаете – как-то зачислиться не тороплюсь.

(2006-2013)

С порога долго в ночь глядеть
Моей невесте…
Прости, но мне не усидеть
На теплом месте.

«И как тебе не надоест?
Да что ж такое?»
Охоч до перемены мест,
Мне нет покоя.

А на стекле роса - слезой.
Прощай же, с Богом…
И рвется вновь под колесо,
Зовет дорога.

В чернилах темени густой
Растаял вечер,
Лишь белый трассер осевой
Летит навстречу.

Нет-нет, да и мелькнет фонарь,
И раз от раза
Изводит светом встречных фар
Ночная трасса.

Все ярче звезды надо мной
Холодной ночью,
Висят в ложбинах пеленой
Тумана клочья.

И месяц мечется совой,
В тумане тая,
Кружит, кружит над головой
Созвездий стая…

(2006-2012)

Мне не уснуть, мне снова не уснуть,
Когда к закату солнце тихо клонится.
Я в сговоре с безжалостной бессонницей,
И сквозь ночные земли лег мой путь.

Ночная птица прокричала мне:
«Откуда взялся ты? Какого лешего
Ты потерял в нехоженой стране,
Где нет пути ни конного, ни пешего?»

Там, впереди, колышется рассвет.
За частоколом темного ольшаника
Улыбкой очарованного странника
Мне снова солнце просияет вслед...

(2003)

/обрывок застольной беседы без конца и края/

место: ...ская кухня типовой застройки начала 70-х
время: …надцатое .....бря 200… года, вечер
состав: журналист, менеджер среднего звена, безработный со стажем
повод: День Граненого Стакана

Это ощущение появляется почти сразу же, после первых ста грамм водки. Если водки нет, кто-то из нас немедленно за ней идет. Без этих первых/вторых/третьих ста грамм ничего не случится. Не случится этого иллюзорного чувства полноты общения, взаимопонимания. Не случится какой-то чудной, глуповатой и немного стыдной радости от того, что не имеет ни конца ни начала, что повторяется регулярно с незначительными вариациями уже много лет. Мы всё те же. Такие же. Я знаю этих ребят сколько себя помню, мы росли в одном дворе, читали одни и те же книжки, смотрели одно и то же кино. Слушали одни и те же запиленные вусмерть винилы и пожёванные триста второй "Электроникой" кассеты. Вот Игорёха открывает рот, а я уже знаю, что он сейчас скажет. Почти никогда не ошибаюсь. Мы кажемся себе неотразимыми, ироничными, фонтанируем цитатами и подержаными остротами, мы находим во всем этом смысл. Мы находим смысл существования в том, что всё еще способны на этот бесконечный словесный пинг-понг. Мы забываем, что при неуклюжих попытках свести знакомство накоротке, от нас не первый уже год шарахаются девушки. Что работа (у того из нас, у кого она есть) давно обрыдла, что карьера ударилась о верхнюю планку и отскочила вниз. Михалычу хорошо, ему на работу не надо, водку и закуску мы с Игоряном обеспечиваем стабильно. Стабильность, которую мы обрели. С утра Михалыч будет насмешливо сканировать нас, невыспавшихся и больных, щелочками похмельных зенок (Н-дааа... Видок у вас, конечно, задррроченный...) и хихикать, представляя, как мы, пробираясь к рабочим местам, привычно прячем от боссов отечные физиономии. А потом завалится досыпать, скотина. Но это завтра. Или уже сегодня?

- ............. ты на этикетку-то внимание обратил, бестолочь? Мейд ин Северная Осетия. Мечта террориста-пластуна. Который ползёт на берег, точит свой кынджял. Хочет сделать Лермонту "офф".
-Отвали, заказчик, мы в редакции этикетки не пьем. Воспламеняется, и ладно.
- "Они в редакции"! Я охреневаю, дорогая редакция. Это же сивуха, бро! Синька!
- Ага. Помнишь это: «Водка «Зверь». Завтрашнее похмелье уже сегодня»?
-Кстати о похмелье: что-то как-то тут зябко у вас… А не выпить ли нам по рюмашке?
-Заметьте, не я это предложил… Будем.
-Поехали.
-Ух-х... ну-ка, огурчики вон те пришли мне…
-Ф-ф-ф… Злой яд.
-Ага. И что вы в ней нашли? Спасенья в ней ищете? Думаете – что, кончилась Россия?!
-Игорек, п...ть команды не было. Ты мне лучше вот что скажи – ты вот тут давеча тёр за контркультуру – что сие? Я не въеду никак.
-Во-во, поручик, извольте объясниться!
-Да идите вы… со своим дзен-буддизмом… пьяноты… Что бы вы понимали в колбасных обрезках? Не продвинутые ни фига…
-Оп-па! Ты у нас от Летова тащишься, и что – далеко он тебя продвинул?
-Стоп, стоп, хлопцы, а с чего вы решили, что обязательно надо куда-то продвигаться? Я вот его тоже слушал раньше, пока впирало, надоело – перестал, перерос, что ли…
-Погоди, Михалыч, не об том речь, кому чего и когда впирало. Я вот во что не воткнусь: не стиранные носки и не чищенные зубы, не к столу будь сказано, это и есть – контркультура?
-Да нету никакой контркультуры… Есть культура и есть ее отсутствие, эпатаж галимый. А при желании можешь рассматривать того же Летова, как культурный феномен… Либо одно из двух…
-Саня, культура умерла и Летов сплясал польку-бабочку на ее могиле.
-Вы, батенька, максималист!
-Что вы, мой фюрер… Я просто а-а-а-нтифашы-ыст!...
-Да полно вам юродствовать, Штирлиц! Оставьте ваши кинчевские штучки для НКВД.
-Кто сказал «КВД» при новобрачных?!
-Ша, панки, ша! Накатим? Сань, наливай.
-Ну, за упокой культуры, не чокаясь…
-Ле хайм, бояре!
-У-ф-ф-ф! Од мелафефон бва кха ша, плиз…
-Пошел ты со своим Пелевиным, Игорян, «Пепси» запьешь, не подавишься. Все огурцы пожрал, проглот.
-Михалыч, «Пепси» - не гуманно. Будь гуманоидом. Достань баночку с балкона.
-Ты еще «жалости и иронии» попроси у меня… Мандалай...
- Неужели ты не проявишь хоть немного иронии и жалости?
-Ага, Игорёха, какая тебе ирония - без огурчика. Злобища одна, и "Пепси" на запивку. Нету там ни хрена, на балконе, последнюю банку ты оприходовал. Ни капли жалости вражине, Михалыч!
-Расслабься, Михалыч, все огурцы я сожрал, фиеста закончилась, солнце не взойдет. Ни-ког-да.
-Какая неприятность!
-Я водочки выпью?
-А не будет ли вам? Зина, спрячь, детка, водку!
-Кстати о Зине, Сань, прятать-то уже нечего…
-О как! Ну что, господа молодые офицеры, кто идет за «Клинским»? Только не осетинскую, Бога ради!...
-А кто идет за Зинами? Кстати о "Клинском".

********

-О! Оно зашло с мороза, раскрасневшееся... не прошло и года! Ну давай сюда скорее, не томи душу!
- Сам ты "Оно", декадент плоскостопый. На тебе твой злой яд, подавись.
- Ыыыы, Шурик, ты посмотри, что этот уродец опять приволок!..
- Абрикосовая? Теплая? Давайте, давайте, давайте!
- Ага, если бы... Опять мейд ин... Ты на этикетку-то внимание обратил, бестолочь? .............................

(2002-2013)

Волку – рвать горло, а ворогу – метко стрелять…
Как журавлиное к небу несется «курлы»
В час предрассветный в дозоре заслушался я,
И не услышал свистящую песню стрелы.

Словно во сне по-младенчески плачет земля,
Стон тетивы в предрассветном тумане повис.
Вот с придорожного камня скользнула змея,
Вот горизонт покачнулся и сдвинулся вниз…

Вспенились тропы, рванулись от пыльной земли,
И заалел под ногой свежей кровью рассвет.
Я ухожу и курлыкают вслед журавли,
Меж облаками, петляя, теряется след.

2003-2013

Ах ты ж морда крапчатая, кто это опять чеширским своим хавальником в фарш лазил? Молчит. Загадочно и сыто улыбается, слегка подергивая кончиком хвоста. Это нервное. Хоть интонации моего голоса звучат скорее нудно и менторски, чем угрожающе, но тапок-то вот он, под рукой, а значит - есть повод слегка понервничать. Тем более, что рыльце крапчатое не то, чтобы в пуху, а в фаршике говяжьем, облизывайся - не облизывайся, следы преступления налицо. На лице. И что ж с тобой поделаешь, Муся, загадочное древнеегипеское существо, раз ты хищник по праву рождения, а фаршик - единственный в доме подходящий тебе по габаритам трофей? Впрочем, есть еще полутораметровый плюшевый крокодил, обитающий на полу в гостиной, тоже неопровержимое доказательство хищнической твоей натуры. Морда у него грустная и побитая, подвергается воздействию всего кошачьего боевого арсенала ежечасно. Будь я плюшевый, надо думать, жизнь моя была бы не слаще крокодильей, и вид бы я имел потертый... А я, как выяснилось в результате доброго десятка боестолкновений в первые дни твоего присутствия в моем доме, вполне могу постоять за себя. Посему ты деликатно улыбаешься, подергивая кончиком хвоста, терпеливо выслушиваешь мои нравоучения, блюдешь субординацию. Муся, Муся... Сейчас налью тебе молочка, хотя надо бы по заслугам - водички из-под крана, а ты дождешься, когда я окончательно остыну, присяду отдохнуть, и с ленивой грацией слегка перекормленной пантеры прыгнешь ко мне на колени за порцией строго дозированной (согласно кошачьим пожеланиям) ласки. Стоит ли ссориться, когда на сковороде в кухне шкворчат котлетки и по квартире плывут такие аппетитные ароматы? Кошка-зверь... И чего это я в тебя такой влюбленный?

(2006)

Как мы с Царевым убивали гопника

«Но это не станет помехой прогулке романтика..»
В.Цой

Началось все с того, что нас с Царевым выгнали из метро. Около часу ночи, во время попытки осуществить пересадку с Калужско-Рижской на …Калининскую, что ли, линию, в Новогиреево нам надо было, вот мы на Третьяковской и встряли, ибо поздно уже было, пробил «час икс», когда бомжей и раздолбаев, вроде нас, гонят мокрыми тряпками «люди в красных шапках»…
То есть, конечно, началось все гораздо раньше, когда ваш покорный слуга, волею судеб, лишился места постоянного проживания и столования, окунувшись с головой в мутный поток рок-музыкантской полуголодной и хронически нетрезвой жизни. Была у нашей широко известной в узких кругах банды, в числе иных прочих, и такая традиция – часами стоять после репетиции на сквозняке у метро, эпатируя сотрудников близлежащего отделения милиции распитием спиртосодержащих напитков из горлышка. Поочередно оттачивая филигранность выполнения упражнения «горнист первой конной». В тот памятный вечер «либеральных ценностей» набралось по карманам достаточно для того, чтобы за возлияниями опоздать на электричку, закрыв себе дорогу к уютному загородному домику хороших друзей. Проще говоря, податься было некуда. Тут и вызвался перкуссионист Женя Царев, добрейшей души человек, подсобить с жилплощадью на одну ночь. А поехали, говорит, старичок, ко мне, в Новогиреево, в тесноте, конечно, да не в обиде, с тараканами, да зато и с ужином каким-никаким. Дык, ясен пень – где тараканы, там и ужин. Ужина нет – тараканы у соседей… Ну и поехали.
Как вытряхнули нас, нетверезых, на темную пустынную улицу, под ноябрьский дождик, так и двинули мы нетвердым шагом с Ордынки, через набережную, в сторону шоссе Энтузиастов, по которому во времена царя-батюшки гоняли таких же свободомыслящих красавцев, как мы, и примерно в том же направлении, но гораздо дальше.
Со стороны, надо полагать, выглядели мы весьма колоритной парочкой. Усталые, понурые, с мокрыми космами и огромными баулами. Я-то как улитка был тогда, «все свое ношу с собой». На ту пору, уж не взышите , но из песни слова не выкинешь, я пребывал в размышлении, где бы перестирать двухнедельную кучу несвежих носков и прочих, нуждающихся в стирке, «аксессуаров», которую и волок с собою. Содержимое царевского баула было не менее экзотично – помимо всего прочего он тащил домой умыкнутый где-то по случаю стульчак от унитаза. Плюшевый, что характерно.
Итак, Ордынку, набережную Москва-реки, площадь Ильича, задворки Курской-товарной мы одолели без особых приключений. На этом участке нелегкого нашего пути увесистые баулы оттянули руки донельзя, в связи с чем и решено было устроить привал на скамеечке под козырьком автобусной остановки. Побросав «сумы переметные» в лужу под скамейкой, мы уселись, блаженно протянув натруженные ноги, и предались глубокомысленному созерцанию корпусов завода «Серп и Молот» по другую сторону шоссе.
Тут-то и появился «наш» герой. Из какого гардероба вынесло его, болезного, в этот поздний час, бог весть. Так ведь вынесло… Модные кроссовки, спортивные штаны «Адидас» с генеральскими лампасами, кожаная куртка, «жиганская» кепочка на бритой голове… «Классика в черном». Пробы негде ставить, бесценный, стал-быть, экземпляр. Продефилировал мимо нас направо-налево, остановился напротив, критически оглядел мои длинные волосы и царевскую вызывающую косуху с превеликим множеством карманов и карманчиков на «тракторной» молнии… Увиденным остался крайне недоволен. Еще более неприятно поразил его факт полного отсутствия какой бы то ни было реакции парочки «грязных неформалов» на его блеск и великолепие. Конфликт назрел…
Переход «от слов к делу» осуществился безотлагательно, минуя, практически, стадию контрольных риторических вопросов в духе «Ты че ваще?», «Курить есть?» и т.д. Интуитивно вычислив в Цареве наиболее опасного оппонента, герой наш, не мудрствуя лукаво, зарядил ему, сидячему, «с носка» да пониже пояса, однако, не учел препятствия в виде скамейки, оборонившей Женькино мужское достоинство от поругания. Царев неторопливо поднялся, чего с точки зрения оторопевшего гопника, произойти было категорически не должно, неуловимым движением извлек из рукава косухи «бабочку», недобро блеснувшую в свете фонаря… Ну какой же новогиреевский пацан без «бабочки»? А-ца-ца… Не думаю, чтобы ему хоть раз приходилось пускать ее в ход, но поигрывать ею, как и многие прочие жители означенного района города Москвы, Женя умеет виртуозно. Вслед за Царевым, грозно набычась, поднялся со скамейки и я, многообещающе сжимая в кармане купленный на закуску пирожок с мясом. Другого оружия не было…
Я, признаться честно, давненько не бывал в балете, но, думаю, прыжок в сторону, совершенный нашим новым знакомым, сделал бы честь самому Барышникову. Приземлившись метрах в пяти от нас, он незамедлительно принял эффектную боевую стойку и красиво замер в ней, очевидно понимая всю бесперспективность дальнейшего общения. Такими нас и узрел проезжающий мимо милицейский патруль, после чего на поле битвы появились три новых персонажа в мышиной форме – два рослых сержанта с дубинками и низенький полный старшина с АК.
Надо ли говорить, что при первом же взблеске синей мигалки, «бабочка» незамедлительно отправилась под скамейку? О, Новогиреево, суровая школа жизни!
Тертые менты с первого взгляда оценили диспозицию и направились к нашему спортивному визави. Он же, завидевши такую черную несправедливость, повел себя вовсе «неспортивно», указуя на нас перстом с «гайкой» и истерично вопия: «А че я-то?! Че я?! У этих вон – перо, меня порезать хотели! Поре-езать, гад буду!». Услыхав про «перо», старшина профессионально блокировал нас с Царевым, внушительно поводя стволом АК, а сержанты немедленно приступили к личному досмотру. Начали, опять-таки, с наименее благонадежного на вид Царева…
…На десятой по счету «молнии» царевской косухи служебное рвение сержантов сошло на нет. Под недоуменное хмыкание старшины, из безразмерного Женькиного баула был извлечен вышеупомянутый плюшевый стульчак нежно-розового цвета. Никаких признаков холодного оружия. Настал мой черед.
Из кармана куртки появился на свет божий деформированный до неузнаваемости пирожок с мясом. «ЭТО ЧТО?» - с непередаваемой интонацией поинтересовался старшина, отряхивая с пальцев давленую начинку. Я предпочел смолчать, чтобы не быть заподозренным в изощренной издёвке. Вопрос был явно риторическим.
Дошел черед и до моей «улиточной» сумки. Имеет ли смысл лишний раз напоминать вам о его содержимом? Несчастный старшина не нашел ничего лучшего, чем расстегнуть «молнию» и проинспектировать содержимое самолично, засунув голову вовнутрь… Выражение лица, извлеченного его обладателем из баула, передавало настолько сложную гамму чувств, что сержанты застыли в нерешительности, не зная как реагировать на столь неоднозначный вид отца-командира.
Последовала немая сцена в духе гоголевского «Ревизора». Затянувшуюся паузу прервал старшина…
Более неожиданной и меткой реплики не произнес бы и Задорнов. «Это музыканты, у них нет оружия», - устало бросил он, обреченно махая рукой в нашу с Женей сторону.
Сержанты, услыхав отбой, молча погрузились в «канарейку» и убыли во главе с ошеломленным, нервно встряхивающим головой старшиной, снова оставив нас наедине с нашим знакомцем, все это время скромно простоявшим в стороне, очевидно, в ожидании нашего скоропостижного ареста.
Во время цирковой репризы с нашим обыском я краем глаза наблюдал, как самодовольное выражение на его лоснящейся физиономии постепенно уступает место растерянности, а растерянность – испугу. Когда Царев с кряхтением полез под скамейку, подбирать скинутую «бабочку», «неизвестный герой», по всей очевидности, решил, что пробил час «ответить за базар чисто по понятиям», и разразился покаянным монологом,
суть которого сводилась к «братаны, в натуре, бес попутал, чисто мамой клянусь…». Царев укоризненно взглянул на него, обтирая «бабочку» о полу куртки и бережно пряча ее в рукав. «Шел бы ты уже, родной… видеть твою морду нереально…». Гопа не верил своему счастью. Потерять и снова обрести жизнь во всем ее великолепии в течение десяти минут – сильное потрясение для растущего организма. «Кореша! Кореша, в натуре! Пойдем, мля, ларек опустим, в натуре, тут недалеко!» Теперь я понимаю, почему эта местность носит название «Шоссе Энтузиастов»…
Предложение «опустить ларек» поддержки в наших рядах не встретило. Женя шикнул, и несостоявшийся "кореш" с радостью испарился.
Тем и кончилось наше ночное приключение, ко всеобщему глубокому удовлетворению. А тараканы-таки нас к ужину не дождались, доели всё до крошки и откочевали к соседям.

Саунд-чек

"Хлопцы, вы собираетесь настраиваться, или где?" - раздраженный голос из монитора.
"У вас "чек"* начался 15 минут назад, на секундочку... Ась?"
Щас, Лёша, щас все будет... Нетерпеливый ты наш...
За спиной, в глубине сцены возится барабанщик, невозмутимо поблескивая стеклами очков, прикручивает "чарлик"** к стояку. Опять ведь поломается посреди программы, хай-хет** с эффектом ударов молотком по кастрюле, о, господи...
"Серёга, ну что там у тебя?!"
А в ответ - тишина и сосредоточенное пыхтение.
"Серёг, где уже эти козлы?!"
"Где... Пиво пьют у метро, в баре дороже рублей на несколько."
Иху маму. Устал. И рассердиться толком сил нет. Можно хоть раз в жизни нормально отстроить звук, или как?
"Лёша, голос давай пока... Раз! Ра-аз! Два-а. Три! Оу! Монитор*** добавь, пожалуйста."

Из монитора ехидный голос, раза в полтора громче (и на том спасибо): "Бездна воображения. И с устным счетом неплохо у тебя. Стихи писать не пробовал?"
Остряк-самоучка...
"Хм. Для начала я почитаю вам Пушкина. Лана, щас спою, не плакай... Из-за о-острова на стре-е... Вау, какой звукан! Можно подумать, у тебя нижняя середина не выгорела давеча... Давай барабанЫ, Серёга вроде прикрутил эту звездюлину..."
"Добро. Серёга, давай в бочку****, потом альтЫ****! Сильнее! Ты так что, и на концерте стучать собрался, дистрофик? Во! Добро! Том****. Том, я говорю! Добро, хай-хет поехали! Ништяк. Все вместе теперь. Миха, где там твои гитарасты?"
Из гримерки с грохотом вываливаются припозднившиеся "гитарасты", грифом баса роняют стойку с бережно прикрученным "чарликом", падает и катится по полу микрофон подзвучки, уши режет пронзительный визг порталов*****...
"Ребята, блин, ну ёш вашу меть!..."
"Да ладно, чувак, это рок-н-ролл! Расслабься!" А что еще остается делать, когда насилуют? Группой?
"Лёх, э-ей, куда "Фендер"****** втыкать?"
Сказал бы я, куда... был бы я Лёхой... А он, похоже, и сказал, только негромко. Культурный Лёха.
"Да подвинься ты, чёрт! Су-ука, блин, струну поменять забыл..."
Начало-ось... Так и знал, забудет поменять - к бабке не ходи. Порвет на второй же вещи, эль марьячо фигов, и понесется клянчить дорогущий Лёхин "Ибанэс"*******, хорошо, коли выклянчит, паганини пятиструнный.
"Хлопцы, у вас пять минут на чек! Басист готов? Поехали с ударником!"
Готов, готов... Он еще с вечера вчерашнего "готовченко"... Крас-савец! Ладно, с пивом - потянет, чем больше пива, тем сильнее потянет...
"Ну все, пиплы, хорош, пошли догонимся..." А в фойе уже готовы в бой девчонки-группиз,********
в боевой раскраске, градус нужный ещё у метро набрали... Ну, с богом, глоток-другой из горлышка, для поднятия тонуса, и можно начинать.

*саунд-чек - время, отпущенное на настройку звучания группы перед началом выступления
**хай-хет, чарлик - часть ударной установки, две тарелки на металлическом стержне, закрепленные на стойке
*** монитор - специальная колонка, подающая звук не в зал, а на исполнителя, позволяющая ему слышать себя.
****бочка, альты, том - части ударной установки, барабаны разного тембрового звучания
*****порталы - мощная аккустическая система, используемая во время концертов, состоит из низко-средне-и высокочастотных динамиков, смонтированных в колонки по краям сцены
****** "Фендер" - известный бренд производителя электрогитар и звукоусилительной аппаратуры
*******"Ибанес" - известный бренд производителя гитар
********группиз - поклонницы поп- или рок-группы, сопровождающие своих кумиров всюду, куда смогут добраться.


Из архива группы "ИМЯ" вместо послесловия:


Танцы Заката. Концерт групы ИМЯ в клубе "Форпост" (Москва), 1997 год.
ИМЯ:
Михаил Пучковский - вокал,
Борис Долматов -гитара
Гарик Киреев - гитара
Сергей Киселев - бас
Сергей Хромов - ударные
Евгений Царев - перкуссия



Ветер. Запись 1996 года, студия ДК Внуково


Радиоблюз. Запись 1997 года, live


Круги На Воде. Запись 1997 года, live


(2003-2013)

"Вот удастся ли всерьез писать стихи после Бродского, пока не ясно." (с) - из обсуждавшегося в сети.

"— С вами придется без гипноза, молодой человек, — сказал он наконец Коркину.
— Без вашего усилия ничего не выйдет. Либо вы по собственной воле освободитесь
от этого рабского влияния, либо он так в вас и останется, лучшие годы отравит.
Сосредоточьтесь и усилием воли исторгайте его из себя. Вам же лучше знать, где он сидит! А я помогу…"
- (с) Дм. Быков, Ирина Лукьянова, "Экзорцист-2006"

В лирунете нынче гениев – не густо,
Да и критики – об этом, да об этом:
Каково-де после гения искусству?
Как живется после Бродского поэтам?

День за днем online скучают, ссорясь, споря,
От полученных рецензий сладко тают,
И в глухой своей провинции у моря
Ждут-пождут, когда же Рим заполыхает.

Хоть и скука, хоть и платьишки из ситца,
Всё подальше от родимого Нерона…
То строчат друзьям эпистолы в столицу,
То напьются и Бобо в слезах хоронят…

И на жен порою жалуются другу:
Не похвалит, стерва, даже после спальни!
Вот у Соева-поэта, мол, супруга –
Что, мол, сволочь ни напишет – гениально!

Муза, как тебя, гетера ли, Гертруда…
Ты над ними издеваешься, ехидна!

Имитировать Иосифа – не трудно,
И - что самое досадное – не стыдно…

(2010)

Слетается, срастается, не тает,
Седой покров ложится на Покровку.
На мостовые города-Китая
Пошита снегопадами обновка.

По лабиринтам точечной застройки
Летает снег за сквозняком капризным.
Я бредил встречей с этим белым роем,
Искал в нём обещанье новой жизни.

В окне витрины видится так ясно,
Как сквозь застывшее слюдою время:
Дыханием отогревают ясли
Волы и ослик в сонном Вифлееме.

И сеет снег небесный покровитель,
И снег прорехи времени латает,
И, словно души в новую Обитель,
Слетается. Срастается. Не тает.

30 ноября 2013

Снова пуста полоса Н-ского аэропорта.
Курим четыре часа. Видно, уже не взлететь.
В небо таращу глаза, выцветший, серый, потертый...
Кто-то от нас небеса запер в туманную клеть.

Пачкой хрустящих банкнот – листьев, оборванных ветром,
Нами оплачен полет. Да не просрочить бы срок,
Бортпроводник не поймёт. А впереди – километры…
...Осень. Туман. Гололёд. Время железных дорог.

(2007)

День за днем над беспокойным городом
Странствие свершается мое.
Той веревке длиться долго ль, коротко,
На которой сушится белье,

Над которой голуби вальсируют,
Нарезая поутру круги.
В небе над дворами балансируя,
Не считаю дни, часы, шаги…

Вдруг, пока следы мои не выстыли,
Голову поднимет кто-нибудь?
Та веревка - высоко ли, низко ли...
И повыше нам проложен путь.

В лабиринтах, сытых и зажиточных,
Сквозь силки страстей и ворожбы -
Это путь шагающих по ниточке,
Эквилибр на линии судьбы.

(2012)

Уходит время, шаг его всё тише.
Идут часы. Закатные, рассветные…
Под шум листвы, под стук дождя по крыше
Мне снились сны неудержимо летние.

Спросонья было так чудно, так странно
Почувствовать, что спета лета песенка.
Уже плывут лощинами туманы,
Обманные закатные предвестники.

Мне думалось, я где-то видел эти
Сырой листвы ржавеющие россыпи.
Недолгое мерцающее лето
В тайгу уходит золоченой поступью.

Казалось, я уже видал когда-то
Меж облаков блуждающие просини,
Их солнечными каплями заката
Венчают золотые кольца осени.

(2006)

Кате Ченских

В разводах фонарей густеют сумерки
Зима уходит. Снег изрыт следами.
И первыми же мартовскими сутками
Февраль оплакан и забыт. Местами

(Как на газоне привокзальной площади)
Еще крепки белёсые заплаты.
По талому снежку стальные лошади,
Буксуя, всё торопятся куда-то.

Гудки, звонки, мобильные комарики,
Прощанья у вокзального порога.
Темнеет, зажигаются фонарики,
И рельсами блестит моя дорога.

С судьбою встреча мне была назначена,
Но где искать ее не знал дотоле:
В Москве ли, в Томске, на вокзале Ачинска
И в Богом позабытом Боготоле…

Судьба моя - дорога. Неприкаянна,
Зима уходит. Сердце, успокойся.
К рассвету лягут на поля проталины -
Моей весны серебряные кольца.

(2006)

За спиной дыхание плавное
В тишине…
Кто решает самое главное
Обо мне?
В чьих руках не рвется, но тянется
Эта нить?
То ли доживать, что останется,
То ли – жить.
Плавать укатившимся мячиком
По воде.
Там, где зайчик солнечный прячется,
Разглядеть
Старой фотолампы проявочной
Красный свет…
То ли закрывать нашу лавочку,
То ли нет.

двадцать девять (2003)

«…приближается осень, какая по счету приближается осень,
новая осень незнакомо шумит в листьях…»

И.Бродский, «Июльское интермеццо»


Двадцать восемь дверей нараспашку. И вот на пороге
новой запертой двери, как новой неведомой жизни,
замедляю шаги у обочины долгой дороги,
«Будто бы в первый раз»,- бормочу сам себе с укоризной.

Обернуться назад? Там остались жара и пороша,
за спиной разговоры, пустые дела и простуды…
Открываю скрипучую дверь, как всегда осторожно,
открываю и жду – что же выйдет навстречу оттуда?

…Вышел северный ветер под шум растревоженных сосен,
в клочья рвет покрывало дождя мокрым стеклам на радость,
и дыханием севера двадцать девятая осень
золотит этот пасмурный тускло-каштановый август.

тридцать девять (2013)

Время спешит, наступает на пятки,
Гонится вслед поднебесными кущами.
Сколько вас, годики, быстробегущие?
Скоро иссякнет четвертый десяток.
Так и идешь, не считая шаги,
И не сбивая широкой походки,
До берегов незнакомой реки.
Плот понадёжней, чем лёгкие лодки.
Правь, плотовщик. От насиженных мест
Вьется река. Если плот не покинем,
Если о мель не сломается шест,
Вынесет к морю по самой стремнине.
В плавнях, как в снах, не заблудится плот,
Если к исходу остывшего лета,
Ветер среди тростников на рассвете
Запах соленой воды принесёт.
И на рассвете, чудесней чудес,
В бухте, туманом укрытой, как снегом,
Море сомкнется с грядою небес
Вечною Альфою с вечной Омегой.

путники

Босиком - через тернии под синевой небес,
Сквозь минуты – наощупь, незрячие до поры.
В каждом - ангел раскинул крылья, и скачет бес,
В каждом - Авель и Каин несут к алтарю дары.

С проторённой тропы Ты не дай нам в пути свернуть,
Где высокие травы и в воздухе вязкий сон.
В каждый шаг наш вмещается весь бесконечный путь,
В миге времени кроется вся полнота времён.

святая боль

Пока мне больно, жизнь моя жива
И онеметь позволит мне едва ли,
Рождая вдохновенные слова
В веретене космической спирали.

И солнце возвращается в окно,
Распахнутое между облаками,
И вьется, и поет веретено,
Готовя пряжу для вселенской ткани.

рождение слова

Мне снилась жизнь, и тяжкий этот сон
Моей душе земным казался адом.
Но вот явилось Слово – как бутон,
Раскрывшийся во мне Эдемским садом.

И Слово было – Бог. Рассеяв сны,
Явился Он, и, встав у изголовья,
Велел - не погуби, но сохрани
Сакральный смысл в пучинах многословья.

И Слово пробуждается во мне.
И на Его ладонь ложится снова,
В молчания священной тишине,
Вселенная, пронизанная cловом.

Неразменную, бренную, сладкую
Не растянешь минуту на век…
Слышишь – падают яблоки, падают,
Тихо катятся в желтой траве.

Мы с тобой наши тихие радости
За три моря искать не бредем -
Подбираем медовые паданцы,
Упиваясь осенним дождем.

Есть на каждую ниточку ножницы,
Щелк - и замерло время вокруг...
Только яблоки с розовой кожицей
Сохраняют тепло наших рук.

Облака заплетаются косами.
Это – небо, вот – дождь, это – мы.
На губах сладкий сок нашей осени
В предвкушении долгой зимы.

В один промозглый серый зимний вечер
Вернулся в город Гаммельнский Флейтист.
Ступает не спеша, сутуля плечи,
И флейта издает протяжный свист.

Он одинок. На улицах свободней
От века не бывало в этот час,
Но на него из каждой подворотни
Взирают крысы бусинками глаз.

Мохнатые, насторожили уши,
По спинкам нервно пробегает дрожь.
«Зачем он здесь? По наши ль крысьи души?
Оплачет наш исход январский дождь

И отпоет на набережной ветер…
Глухая ночь крадется по пятам,
А на мосту фонарь так тускло светит,
Темна и холодна внизу вода...

Из тесноты кладовок и амбаров
Крысиною натоптанной тропой
Все, как один, и молодой и старый,
Выходим мы на улицы гурьбой.

К реке, не замерзающей от века,
Течем потоком сонно, тяжело…
Не молим о пощаде человека,
Что в руки, не спеша, берет весло».

И на воде круги неизгладимы,
И шевелятся тени на мосту.
И флейты стон томит необъяснимо,
И лодка уплывает в темноту…

А через час - коснется крыш горбатых
янтарный луч - и ночи нет, как нет.
И ветер, унося покров лохматый,
Наполнит зимней свежестью рассвет.

2002-2013

Здравствуй, осень моя. Заскучав по дождливой поре,
Паковать чемодан ни малейшей не вижу причины.
Было время дорог – я тогда убегал в ноябре,
Уезжал к снегопадам от тёмной осенней кручины.

Это просто – сбежать, не прожить эти несколько дней
В перестуках дождей, в перекликах вороньего грая.
Наблюдать из вагона, как россыпь вокзальных огней
На перроне ночном с провожающим в бисер играет.

Это просто – уйти. Что должно, пусть случится потом.
Без меня. Без усилий. Без боли, кривой и косматой.
Этот город шумит, неусыпно гудит за окном
Монотонный мотив, не приглушенный снежною ватой.

Я хочу разглядеть, как в остывшей предутренней мгле
Зародится зима и раскатится пологом рваным.
Решено – остаюсь. И сдаюсь этой осени в плен,
Голым веткам ольхи, прелым листьям, холодным туманам.

ноябрь 2013

***
Мелкий дождик поливает улицы
И в Нескучном мостики сутулятся.
Рядом ни души, но снова слышу я,
Как в аллеях бродит осень рыжая...

Снова вечер. Я опять иду к тебе.
Скоро милое лицо мелькнет в толпе.
И шаги стучат по мокрой мостовой -
Гулким эхом над усталою Москвой.

Холодает. Робкие, несмелые
В воздухе кружатся мухи белые...

1998

***
Натопить бы пожарче. Тлеют угли в печи.
Меркнет осень огарком медно-бурой свечи.

Сквозняками морозцы до рассвета звенят.
Это тихая осень покидает меня.

Это время услышать шорох в доме пустом.
Это на зиму мыши пробираются в дом.

Зябко. Пасмурно. Сухо. Полусвет. Полутьма.
Вот и белые мухи. Вот и снова зима…

2009

Сонная бабочка бьется в оконце.
Солнце неспящего – матовый шар.
Тихо. Так тихо – до звона в ушах.
Звон бесконечных больничных бессонниц.

В дальней палате не стонет старуха.
Тихо. Услышать себе не позволь
Как на пределе усталого слуха
Вьется комариком тонкая боль.

…Слепы глаза незашторенных окон,
Серое утро сочится сквозь них.
Гасят светильники. Скоро умолкнет
Шепот шагов в коридорах пустых.

И, сквозняком между створок окна,
Тихо огладив виски мягкой лапочкой,
Вновь принесет тебе сонная бабочка
Пару часов драгоценного сна…

Оригинал (тыц!)

М.Пучковский

3. Дорога домой

Бежит мой поезд по земле, (поезд это механизм, а механизмы ездят, а не бегают. И по рельсам, а не по земле)
Вагон качает.
Передо мною на столе
стаканчик чая

Скрипит вагон, несет меня
В родные страны, (у тебя что, много родных стран? типо космополит?)
И стрелки ложечкой звенят (вообще не понятно, при чем здесь часы - сюрреализм какой-то)
О край стакана

Там наяву а не во сне
Зима настанет
И выпавший под утро снег
Уже не тает

На полустанках поезда.
В окошках звезды.
Столбы. Березы. Провода.
Вороньи гнезда. (акын!)

Вперед ногами (Дорога домой-2)
М.Пучковский feat Борис Пастернак (ТМ) Исправлено и доработано по результатам обсуждения недостатков образной системы оригинала.

По рельсам едет механизм.
Напившись чаю,
На "боковушке" организм
Лежит, скучает.

Его зовут: "Спускайся вниз!"
Какие шутки?
Лежит на полке организм
Вторые сутки.

В окошки видно только муть -
Потеют стекла.
От духотищи не уснуть,
Бельишко взмокло.

Его носило, где могло,
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Всё больше - мимо...
Его на родину рвало
Неудержимо.

К стерне, где тощие стада
Бредут, икая...
Он - патриот! Его страна
Одна такая!

Ну что ж, счастливого пути
Вперёд ногами.
А механизм скрипит, пыхтит,
Метёт снегами...

(2013)

1. Молчание

Скупая боль как ржавая иголка
Суровой нитью стягивает рот.
Светает. В мае ночи так недолги.
Метет
По переулкам яблоневой вьюгой
Недолгая сибирская весна.
Похоже, лето встретим друг без друга.
До дна
Исчерпан прежний кладезь вдохновений,
Метафор, грез, катренов о весне…
Лишь лунный блик, застывший на мгновенье
На дне.
Сквозняк, ворвавшись с улицы, бумагу
Бросает на пол, треплет по плечу.
Не беспокойся, я сейчас прилягу.
Молчу…

2. Записка

Безнадежно чужая далекая близкая милая,
Я опять уезжаю, и думаю, что навсегда.
Там соседский малыш за стеной пианино насилует,
Там мучительно громко из крана сочится вода.

Чемодан наготове, мой спутник и друг обязательный.
Посижу на дорожку, плацкартный билет теребя…
Там машины, метро, там большие дома, там приятели,
Там так много всего… И не будет лишь только тебя.

Нам пророчили долгую жизнь, только где те пророчества?
Там мои старики. Видно, там в свой черед я умру.
Там как знамя полощется по-над толпой одиночество,
На московском осеннем сыром и промозглом ветру.

3. Дорога домой

Бежит мой поезд по земле,
Вагон качает.
Передо мною на столе
стаканчик чая

Скрипит вагон, несет меня
В родные страны,
И стрелки ложечкой звенят
О край стакана

Там наяву а не во сне
Зима настанет
И выпавший под утро снег
Уже не тает

На полустанках поезда.
В окошках звезды.
Столбы. Березы. Провода.
Вороньи гнезда.

4. Возвращение

Я вернулся. Не злой, не обиженный,
Окруженный неверными слухами.
Пустыри и газоны засижены
Осмелевшими белыми мухами.
Снег ложится. Бреду тротуарами.
У обочин машины сутулятся,
Смотрят в спину потухшими фарами.
Ни души. Обезлюдели улицы.
Разбежались мои муравейчики
По гостиным, по кухням, по спаленкам.
Позадергивали занавесочки,
Позатеплили в окнах фонарики.
Приглушенная музыка плещется,
И окошки – скупые улыбочки…
Что за звон мне повсюду мерещится?
Это вечер подкрался на цыпочках,
Тихо-тихо звенит, развлекается
Сквозняком, заблудившимся в звоннице.
Тихо снежная ночь опускается,
Наливаясь тревожной бессонницей.

(2006)

Осень (под незнакомым небом)

В чужом краю, под незнакомым небом
Обжился, попривык, построил дом.
Былое вспоминается с трудом,
И в доме пахнет молоком и хлебом.

К чему гаданья на кофейной гуще
Что суждено, что сбудется потом?
Темнеет рано, сумерки все гуще,
И кошка дремлет, нос укрыв хвостом.

Должно быть, скоро холода. Над крышей
Встает неспешно ранняя звезда,
В пути из ниоткуда в никуда
Карабкаясь все выше, выше, выше…

Бессонница

Не спится, напарник? Кабина пропахла автолом.
Бессонница дальней дороги - спасения нет.
В далеких полях меркнет сонного Ачинска свет,
Встают из колючей зимы огоньки Боготола.

Должно быть, под Томском ударит мороз спозаранку.
Туман над дорогой. Огни встречных фар не видны,
Лишь катится сбоку щербатая решка Луны -
Нас ночь развлекает заоблачной лунной орлянкой...

Святочное утро

Так вдохновенно, так расковано
Рисует нынче старый город,
Январским утром очарованный,
Окна морозные узоры.
И святочным дыханьем холода -
Морозной дымкой небо скрыто.
Увидишь ли далекий город мой
Меж строк озябшего пиита,
Моя московская снегурочка,
Таким, каким его я знаю?
По узким деревянным улочкам
Ползут промерзшие трамваи,
Трескуч мороз, под крышей глянцево
Блестят сосульки-недотроги,
Такие праздничные пьяницы
Домой плетутся меж сугробов…
Им ангелы поют, неслышимы,
И снегири порхают прытко,
И дым печной встает над крышами,
Как на рождественской открытке.

"Летучий Голландец"

Догорая, лиловый закат отражается в стеклах.
У фонтана толпа, мостовой не хватает на всех.
Я иду мимо летних кафе томским вечером теплым,
Там горят огоньки и мешается с музыкой смех.

От вокзала, где еле транзитный состав дотащивший,
Тепловоз маневровый мне вслед так уныло кричал,
Я спускаюсь к реке, никогда никуда не спешившей,
И смотрю без тоски на пустой и забытый причал.

Этой темной воде что за дело до сказок и мифов
О беспутных скитальцах, чья Богу не ведома цель?
Обошедший не раз всевозможные скалы и рифы,
Мой «Летучий Голландец» надежно посажен на мель.

На сыром сквозняке я в прокуренном тамбуре выстыл,
Города, километры, тревоги, ветра – за спиной.
Этот город - моя долгожданная тихая пристань,
Я пришёл, чтоб остаться, как будто вернулся домой.

(2003-2006)

Вдоль небесной гряды где-то между Усть-Кутом и Веной,
Коротая привычно весенние ночи без сна,
Я иду по дороге. Дорога летит во вселенной.
Следом с ветки на ветку по-беличьи скачет луна.

Я иду. Мир летит. Неподвижны грачиные гнёзда.
Лес, сторожко застыв у дороги зубчатой стеной,
Сетью голых ветвей ловит спелые желтые звезды,
Те, что денно и нощно кружат и кружат надо мной.

(2007)

I. Осенние маячки (Томск, октябрь 2003)

…Остаться ли? Да пОлно, мОчи нет
Топить тоску в дурманящей настойке.
Встаю. Привычно скалится мне вслед
Улыбчивая дрянь за барной стойкой.

Я одинок в осенней темноте,
На сквозняке пустынных мокрых улиц.
Иду к друзьям, но слепы окна тех.
Похоже, там давно уже уснули

И, стало быть, мне места нет. Увы…
Я слушаю, как город засыпает
Под шорох опадающей листвы,
Под тяжкий скрип последнего трамвая.

Как вздрагивают старые дома
Под стук колес по стыкам!.. Милый Боже,
Дай сил не спиться. Не сойти с ума.
Так кстати подвернувшийся прохожий

Со мною поделился табачком,
Затягиваясь, кашляет надсадно…
Во тьме осенней ночи маячком
Полоска света из чужой парадной…

II. Сон о Томске (Москва, март 2011)

Щемящая весенняя тоска
Пришла на смену вьюгам и морозу.
Растаял снег, и смерчами песка
Играет ветер на Кузнечном Взвозе.

Весенний воздух всё такой же пряный,
Всё так же резок ветер от реки,
Всё так же гулко хлопают дверями
Всё те же продувные сквозняки.

Весна гремит трамваем по Подгорной,
И искры рассыпает из-под дуг,
Кренится день, как ухарь подзаборный,
И вечер настает всё так же вдруг.

Исчезли, растворились в темноте
Все кумушки в халатах и лосинах.
И слышно, как среди просевших стен
Крадется ночь с канистрой керосина.

Но нелегко жить в страхе неустанном,
Сходя от поздних шорохов с ума,
И засыпают, затворяя ставни,
Кривые деревянные дома.

И я всё дальше в темени плыву,
И всё, что было, не вернуть обратно.
И сквозь года мерцает наяву
Полоска света из чужой парадной.

в стороне от одышливой уличной суеты
на пустынной аллее где дышится не дыша
у последней предзимней сковавшей слова черты
замирает и тянется тянется вверх душа

где-то рядом бегут тараторя галдя смеясь
где-то плачет ребенок у храма псалмы поют
и темнеет меж веток светлая полынья
и вплывает фонарь в потемневшую полынью

знаешь здесь и сейчас суматошный прервался бег
помнишь всё уже было и тот же фонарь мигал
всё ушло в никуда и со мной лишь фонарь и снег
надо мной сквозь меня нисходящая вертикаль

1. Мертвый Кай

Жизнь - конек, гарцующий беспечно.
Я ж - спокоен, собран, тих и шелков,
Из сердечноледяных осколков
На асфальте складываю: "в-е-ч-н-о-с-т-ь"...

Господи, вчера еще дымилось
Палочкой восточных благовоний,
И - остыло. И - остановилось.
Без скандалов, сплетен, мук, агоний...

Так сижу теперь я, бессердечный,
Ощущая мертвый холод слева,
В ожиданьи Снежной Королевы
Из осколков складываю: в-е-ч-н-о...

2. Не-Герда

Нет, господа, я во сне не кричала, сон растворился, как дым.
Мало ли снов пролетает ночами по коридорам пустым?

Вздорный мальчишка, отрезанный локон, память в хрустальном ларце
В мягкий паучий укуталась кокон – я остаюсь во дворце.

Снежную бабу, холодную цацу вольно ж тебе выбирать?!
Я с королевишной, с принцем-красавцем стану в лошадок играть!

Если подступит тоска (да с чего бы ей?) - в легком утопим вине…
Вдруг зимним вечером милый, заботливый принц улыбнется и мне?

Ты не шепчи, что на совести камень, камень источит вода.
И золотую карету с гербами я за тебя не отдам!

Детская дружба в сусальном издании – в верности ей не клянусь!
Там, в Копенгагене, в сказочной Дании высох наш розовый куст…

3. Плач Снежной Королевы

Тушь потекла… Всё по бабьей беспечности…
Как удержаться от слез?
Глупый юнец! В полушаге от вечности
Умер. Скончался. Замерз.

Что ж сделал ты с размечтавшейся дурою?
Встань и вокруг посмотри,
И без того ледяными скульптурами
Полны чертоги мои!

Златом осыпаны лунные пустоши,
Серебром вьюжит зима.
Я утопаю в богатстве и роскоши,
Да – я роскошна сама!

Стразами, блестками и бриллиантами
Блещет дворец из стекла.
Если б ты знал, как ночами полярными
Хочется просто – тепла!

Не отогрел. Злую бабу постылую
Снег с головою занес…
Вздорный мальчишка! Нелепый мой. Милый мой…
Умер. Скончался. Замерз.

4. Послесловие Сказочника

Оставим сказки в запертом ларце.
А я сегодня расскажу вам, дети,
О Герде, что осталась при дворце
(Дай Бог ей принца к золотой карете!).

Карета мнет крестьянское жнивье,
Охрана топчет грядки… Так-то, дети!
И Маленькой Разбойнице её
Обновы драгоценные не светят…

О Кае здесь не будем поминать…
О Снежной Королеве?.. Как ни странно,
Она, поплакав, вскорости опять
Присмотрит Ханса или Христиана,

Немало их… Прихватит наобум,
Неймется ей согреться, старой дуре…
Причем здесь, дети, «крибле-крабле-бум»?
Какие, право слово, «снип-снап-снуррэ»?

Все возвратится на круги своя:
«Нет повести печальнее на свете…»
Здесь – занавес, откланиваюсь я,
А вы – подольше не взрослейте, дети…

(2002-2012)

Вечереет стремительно. В сумерках тлеет осень,
Стелет бурой листвою дорогу снегам и стуже.
Время скомкалось, полночь наступит в восемь,
А к пяти уже месяц такой, что фонарь не нужен.

В суматохе ветвей потерялись огни деревни.
Я надеюсь вернуться, я знаю - еще не поздно…
А усталое небо всё бродит среди деревьев,
Оплетает холодные ветви узором звездным.

Уходя, уходи, возвращаться войдет в привычку.
Напрямик. Без дороги. А темень стоит густая
В этом тихом краю. Только гулкие электрички
Где-то там, за деревьями, рвутся, кричат и тают.

(2007)