Она стояла напротив меня, одетая в красную юбку и белую кофточку. Что то такое летящее, воздушно-прозрачное и при этом безвкусное до изжоги.
Всё та же улыбка-аванс на большее, всё то же длинное каре с чёлкой, и всё та же одежда, лишённая любого намёка на элегантность. Я больше помню её без одежды и не очень определённо готов ответить, что она предпочитала носить чаще всего: брюки или юбки, кофточки или обвислые джемпера, наверное, всё понемногу. Прикид зависел от настроения, места, куда мы отправлялись развеяться и общества. Чаще всего это были наши однокурсники на дискотеках и в маленьких кафе, реже – моя мать, ещё реже – шапочно знакомые любители шумно потусить в студенческой общаге или у кого-нибудь на съёмной квартире, например, в новогоднюю ночь. Именно в такую ночь мы и познакомились ближе. Так близко, что я стал задумываться о женитьбе и вместе с ней строил планы грандиозной свадьбы. Она восторженно и подробно описывала какое платье наденет на свадебное торжество, какую фату, туфли, нижнее бельё, и на последнем я обычно не выдерживал и, если разговор вёлся не в постели, волок её в какой-нибудь тёмный уголок, а она совсем не была против, но всегда предупреждала: «Ребёнок нам пока не нужен». Я и сам этого не забывал, ответственность за маленькую жизнь, пока что не входила в планы, я только забывал вернуть ей трусики, и «неделька», обнаруженная в заднем кармане джинсов, напоминала, какой именно день прошёл не зря. Почему я запомнил ту красную юбку и белую кофточку? Наверное, потому что они были на ней тогда, когда всё случилось между нами в первый раз, а для неё вообще в первый раз, и мне было неловко, от того, что я даже не предполагал, что она девственница, что пятно крови было видно даже на красной юбке, и этот факт, как мне показалось, расстроил её больше, чем утрата девственности. Про последнее она только и сказала: «Наконец-то я могу считать, что ничем не хуже других!» Она ничего от меня не требовала. Вообще ничего, включая женитьбы, зато мне требовалось её постоянное присутствие рядом. Я не ревновал. Упаси меня Бог и дальше от этого чувства, напрочь лишающего уверенности в себе! Я просто сильно привязался к её неизменной готовности отдаться в любом месте, в любой позе. Я стал почти зависим от её звериных стонов во время секса, от её привычки аккуратно снимать и осторожно класть в безопасное место очки, обнажая (Именно обнажая!) глаза, что без толстенных линз в уродливой черепаховой оправе становились больше, притягательнее, и бешеное желание меняло их цвет с невыразительного блёкло-карего на возбуждающий жгуче-чёрный. В общем, я хотел её всегда, везде и много, но и она хотела меня не меньше, если не больше. Помню, как моя мать – интеллигентка до мозга костей, едва не застукав нас в моей комнате, многозначительно хмыкнула, движением бровей указала на расстёгнутую молнию ширинки и деликатно вышла, позволяя гостье надеть бюстгальтер, потому что тонкая ткань блузки, натянутой на голое тело, просвечивала насквозь. Потом мать уже стучалась, прежде чем войти и пригласить нас поужинать или попить чаю с ватрушками, и всегда была с ней вежлива. Эта вежливость настораживала больше чем, если бы она гнала нас в шею и орала, как соседка с нижнего этажа на Вована - своего сына и моего друга ещё со времён горшков в детском садике: «В этом доме проституции не место!» Дом у нас, действительно, был старинный, с богатой историей и отличным видом на Красную площадь.
Нет, моя мать не орала, не возмущалась развязностью современных нравов, но вежливо предупредила, что я сам могу не прийти ночевать домой, а вот оставлять у себя на ночь никого не должен.
- В моём доме ночевать останется только твоя законная жена, - сказала она и поставила на стол тарелку с глазуньей и тостами, - Кушай, дорогой.
Я не спорил и ничего не доказывал, и не демонстрировал чистоту своих помыслов в отношении единственной из всех предыдущих, каких никогда не приводил к себе. Я хорошо знал свою мать, поэтому просто строил вполне осуществимые планы, каким было суждено рухнуть в один момент.
Я уже говорил, что мне требовалось её постоянное присутствие рядом? И оно было, за исключением пары недель зимних студенческих каникул, когда она уезжала домой к родителям, в свой «Задрищинск», где кроме нового железнодорожного вокзала не было никаких стоящих достопримечательностей. Я был далёк от религии, и рассказ о старинной церквушке с закопчёнными иконами меня не впечатлил. Я ни разу не был ботаником и по сей день предпочитаю хорошо асфальтированные дороги всем «неизведанным тропам» вместе взятым, а завтрак в кафе завтраку на траве, поэтому темы «Лес-поле-речка» отпали сами собой. Оставался один вокзал с его электронными часами, где цифры на табло, размером почти во всё здание, светились ярко-красным цветом, а не зелёным, как у большинства подобных в других городах, какие она проезжала, добираясь в столицу больше двух суток. Она клялась, что их часы ещё и время отбивают, и делают это не хуже Спасских, что, если переплавить и продать бронзовый памятник вечно живого вождя пролетариата, стоящий на привокзальной площади в окружении голубых елей, то можно купить весь вокзал вместе с часами и елями. О близких она всегда говорила неохотно. Мать у неё работала уборщицей на том самом замечательном вокзале, а отец - путейцем в депо. Жили они в доме барачного типа без удобств, но с отдельным входом. Будку у крыльца занимала рыжая дворняжка Фрося, мелкая, лохматая и злая. Отец выпивал редко, но метко, мать не пила вовсе. Вот, пожалуй, и всё, что я знал о её семье. О двоюродных и троюродных родственниках она высказалась один раз коротко, но исчерпывающе: «Мозги не пропили, потому что не имеют их совсем.»
Она никого и никогда не хотела разочаровывать: ни преподов, ни меня, ни мою мать. Мне кажется, что мать особенно не хотела. Преподы были ей довольны и ставили твёрдые четвёрки, даже тогда, когда понимали, что ответы на их вопросы чаще идеально вызубрены, чем поняты. Я вообще не видел никакого повода для разочарования, а мнение матери меня не особенно волновало, хотя я сильно обиделся, когда однажды, закрыв за ней дверь квартиры, она сказала:
- Буду благодарна Богу, если чрезмерный сексуальный аппетит погубит её, а не тебя. Хотя ты в этом смысле нисколько не лучше, но всё же - мужчина, а главное - не ищешь московскую прописку в квартире со всеми удобствами, потому что у тебя это есть. Какое-никакое, но оправдание. Надеюсь, ты у неё не первый. Если ошибаюсь, всё гораздо печальнее, чем я себе представляю.
Я не стал развивать тему, а только уверенно обозначил для себя время свадьбы – весна. Будущая невеста благоразумно посоветовала зарегистрироваться в конце августа, потому что фрукты-овощи дешевле, купила справку об освобождении от трудовой отработки и укатила домой – готовиться. А я поехал в трудовой лагерь на целый месяц.
Лагерь был построен прямо в средине обширных полей свёклы, картошки, капусты и других овощей: десяток деревянных домиков, три душевые для мальчиков и столько же для девочек, деревянные туалеты - тоже по три, столовая и подобие летней эстрады, на которой мы - студенты, отработав дневную норму, вечерами устраивали дискотеки. Самогон в соседней деревне продавали крепкий, преподы ужирались больше нас, девчата были смелы и покладисты, и я не скучал особо, но всё же скучал. А когда вернулся домой, отмок в душистой, горячей ванне и поел наваристого борща, мать протянула мне телеграмму.
«Я вышла замуж.»
Новость меня не убила, но расстроила. С час я молча сидел в кресле у выключенного телевизора, пытаясь понять, что пошло не так. У меня ничего не получалось, и я захотел найти в общаге старшекурсницу с филологического, с какой зажигал в трудовом чисто для поддержки физиологического тонуса, нажраться водки до тошноты и выблевать все невоплощённые, но такие радужные планы, и вокзал с часами, и бронзового вождя, и рыжую Фроську, и красную юбку с пятном крови на видном месте. Мать вошла в комнату со словами: «Пожалуйста, сделай это дома», - и впервые в жизни поставила передо мной бутылку коньяка. Блюдце с нарезанным лимоном она принесла следом. Я при ней махнул одну рюмку, сразу следом – вторую, потом только зажевал дубово-терпкий привкус лимонной долькой и, откинувшись на спинку кресла, спросил:
- Почему, ма?...
Она включила телевизор, пощёлкала пультом, выбирая программу, нашла передачу «В мире животных» и несколько минут молча наблюдала за львиным прайдом, гоняющим по пыльном саване рогатую антилопу, потом ответила:
- Все ценности в этом мире относительны. Она просто поняла, что девственность не самая большая из них, а желаемой цели можно добиться менее сложным путём и иметь ту цель без каких-либо обременительных нюансов, таких, как к примеру, твоя мать.
Я по сей день благодарен матери за ту бутылку коньяка, за отсутствие даже маленькой толики поучений, за выдержку, с какой она наблюдала наши отношения – за всё.
После зимней сессии я уже встречался с хорошенькой первокурсницей, которая не носила очки и не стонала во время секса, но была весела, податлива и замуж собиралась выйти не за меня. Её интересовали состоятельные старички, а со мной она отрывалась на полную, стараясь сексуально пресытиться, чтобы в замужестве выглядеть степенной и порядочной.
Моя несостоявшаяся невеста перевелась в другое учебное заведение, и до сегодняшнего дня я с ней не встречался. И вот она стоит напротив, почти не изменившаяся внешне, в тех же очках. Хотя… Нет… Оправа на очках другая – более изящная. А вот юбка…
- Какими судьбами? – спросил я и подвинулся, приглашая присесть на парковую скамейку. Моя голова немного побаливала от нервяка и английского языка, но последний гос был сдан, впереди маячила крутая попойка, мы всем курсом намеревались оторваться по-полной, очередная недевственница обещала сумасшедший секс в подарок, а мать путёвку на пляжи Бали на двоих. Я решил уже, что возьму с собой Вовку-соседа, чтобы он оттянулся без оглядки на материнское воспитание. Но в эту минуту предстоящий тур на Бали, как-то стух в моём сознании. Оно, то сознание, вообще взбунтовалось против какой-либо логики, а только нудно подстукивало в висках: «Спроси-почему! Спроси-почему! Спроси!»
На моё предложение присесть она отрицательно покачала головой. Ветер трепал её волосы и юбку трепал, закручивая вокруг ног, стройных, длинных, с круглыми коленями и тонкими щиколотками. Мне вспомнилось, как, я распахивал её, согнув в коленях и взявшись за щиколотки, а в заднем кармане отдыхала очередная «неделька». Но, словно услышав мои мысли, она поторопила:
- Ну?
- Что пошло не так?
Она фыркнула, и глаза её потемнели также, как во время секса:
- Твоя мать так брезгливо морщилась, когда убирала со стола чистый нож из моего прибора!
- А его мать не морщилась?
- Его мать умерла.
- Удобно, - усмехнулся я и задал ещё один, мучивший меня вопрос, - И кто он, если не секрет?
- Он – лётчик. Ехал по распределению в том же купе.
- И что? Сразу отдалась?
- Ну, да. И билет поменяла. И уехала с ним.
- За границу, надеюсь?
Она засмеялась легко, как смеялась всегда, сдав очередной экзамен:
- Мы уехали в посёлок на китайской границе. И самое интересное, что там такой же вокзал, как у меня дома. И часы такие же, и памятник…, - она зло прищурила глаза, - и пьяные диспетчеры, которые постоянно путают время прибытия поездов и пути.
- Понятно, - вздохнул я, почувствовав, как окончательно выболела заноза, долго и болезненно саднящая в сердце.
- Ну, пока? – улыбнулась она.
- Ага, - кивнул я.
- Будь здоров.
- И ты не хворай.
Я не смотрел ей вслед, посидел ещё немного, одним глотком допил «Колу» и ушёл из парка, потому что очень неожиданно и сильно похолодало, и меня начало потряхивать от озноба.
Мы славно оттянулись, обмывая дипломы. Недевственница обиделась, узнав, что на Бали я лечу не с ней. Я ни капли не расстроился. Нам с Вованом хватало развлечений всякого рода. Бали – это весело настолько, что устаёшь отдыхать почти так же, как работать в трудовом лагере. В аэропорту я встретил знакомого. Он закончил университет годом раньше, работал в одном из многочисленных турагентств и прилетал на Бали по делам того агентства, но жил в другом отеле. Он то и сообщил новость, от которой мне до сих пор не по себе.
- Ты знаешь, что я с твоей бывшей из одного города?
- И что? – пожал я плечами.
- Она погибла зимой, когда мужа встречала. Что-то там диспетчеры напутали - поездом сбило.
Мне показалось, что в толпе мелькнула женщина в красной юбке. Я всмотрелся, ощущая тонкую струйку ледяного пота, побежавшую по спине. Это была не она.
