Если сознание занимает больше места, чем инстинкты любого плана, то ты способен жить в четвёртом измерении – измерении ирреальности. «Ирреальность - это парадокс реальности. В концепции ирреализма принято считать, что "ирреальность" так же реальна и фактически существует, как и сама "реальность". (с)
Да, согласен, и тому лично для меня есть доказательство: стоит мне включить определённую музыку, и я выпадаю из реала. Я слышу голоса, ловлю интонации людей, каких давно нет. Я чувствую иные запахи. Это настолько ощутимо, что я вспоминаю год, день, место по одному только запаху или свету закатного солнца, которое светит в лицо, когда глаза закрыты.
Медитация? Выход в астрал? А и хрен не знает, что это такое, но состояние необходимо мне, как наркоману героин. Музыка, тишина - и всё. Но музыка та, под какую писал повесть или сейчас пишу «Обречённого». Хотя вру… Иногда это состояние приходит безо всякого сопровождения, только тишина.
Хорошо ли это? Не знаю, но здОрово. Светланка посмеивается: «Дорогой, четвёртое измерение – это мир космоса и северного сияния, музыки и твоего «я». Это то самое общение на уровне высших материй, какое не всякому дано познать при жизни. Рада за тебя.»
Дэн хмыкает, пряча улыбку в усы (опять отрастил усищи чуть меньше, чем у Мулявина):
- Серый, это мир отрешённых непризнанных гениев. Счастливого пути. Если что, я рядом.
Вот ведь чёртов приколист.
Только-только вернулся из того четвёртого измерения, но я туда ещё не раз отправлюсь. Я отправлюсь на кухню, что находится в особняке Хозяина Каракома. Пока что я там только наспех огляделся, но после этого «наспех» у меня кружится голова и свербит досадливое чувство незавершённости.
Хм… На часах 21.41. Мы уже поужинали, погуляли. Светланка «нахаживала» шаги, Дэн отдыхивался прохладой, а я … Я смотрел на них и радовался: как же хорошо дома, когда все дома. Леська с нами не пошла. Она лепит замок-крепость, но мы спустились к реке и нарвали ей «Щучьего хвоста» - это камышовое растение, у какого соцветия - метёлки. Юная скульпторша хочет эти метёлки на шлемы рыцарям навтыкать, когда налепит тех рыцарей.
Хм… 22.00. Так…
Музыка – «Elysium». Ворд… Ну, ё… Слышь, Дэн? Отвали, а? Да починил я, починил твои наушники. Ага. Теперь у тебя их двое – радуйся. Как починил? Хм… Легко! Собрал одни из трёх и выписал кое-что недостающее на «Озоне». Ты рад? Вот и отстань. Хотя… Погоди! Успеешь в свой «Элден ринг». Слушай, ты помнишь?... Чёрт... Ты не можешь этого помнить, не было тебя с нами. Это Виталька мог помнить. Прости, братишка, попутался я чутка. Иди-иди, навешай там какому монстру, всяко уснёшь с чувством выполненного долга. Блин… Ну хорош ржать-то.
Всё, я ушёл.

Оно начинает просыпаться. Пока ещё ненавязчиво и робко, но уже ощутимо. Где-то глубоко в груди что-то ёкает, как перед первым прыжком с парашютом. И не важно, что тех прыжков у тебя…
Каждый раз, когда оно накатывает, то расходятся облака и открывается небо. Фиолетовое…
Предчувствие встречи…
*
Я стою у окна и смотрю на парк. Осень… Поздняя осень с её затяжным дождём и нервным ветром. В здании ДК только я и сторож. Он на первом этаже. Если подойти ко второму лестничному пролёту и спуститься на пару ступенек, то можно узнать, под какую передачу он давит храпака. А можно и не узнать, потому что он храпит громче телевизора.
Я думаю за многообещающий, но невероятно растрёпанный «Эдельвейс». Это не коллектив, это сборище "самих по себе".
Талантливый, но гиперамбициозный гитарист за глаза пренебрежительно называет меня «школяр» и гнёт свою линию, хотя и понимает, что неправ. Я же вижу, что понимает.
Через полтора месяца он скажет при всех: «Маэстро, если я по привычке начну залупаться – смело бей с ноги.»
Гениальный, но возрастной и потому вечно занятый барабанщик честно предупредил: «Майские отстучу и простимся. Не обижайся, парень, я вторую дачу хочу брать.»
Весной он возьмёт к шести соткам ещё двенадцать соток земли, но до последнего останется в группе. Так и скажет: «Своих не только на войне не бросают, Серёж.» Он уйдёт сразу после меня.
Ленивый, зато музыкально образованный клавишиник лохчет водяру каждый день и плевать ему на музыкальное училище, на «Эдельвейс» и на престарелых родителей, для которых он – свет в окне. Им бы надо уже цветочки выращивать, из тех, что сами растут, да на лавочке с соседями вспоминать молодость, а они гектар овощей обрабатывают, двух быков держат на мясо да три коровы на молоко плюс восемь (восемь!) свиней. Больше в сарай не вмещаются, а то бы и больше держали. И всё это для любимого Мишеньки, а того стипендии лишили за то, что подшофе явился на академический зачёт.
Я заставлю его закодироваться и буду ходить на все его зачёты и экзамены. И на открытые уроки ходить буду. Я буду отстаивать его на всех педсоветах и профкомах, куда он умудрится попасть уже за драку или наезд на препода за «недопонимание творческой натуры». После одного такого воспитательного собрания директор училища, хмыкнув, скажет: «С таким руководителем ансамбля и адвоката не надо.»
Меня сильно беспокоит вокалист, у которого жена вот-вот родит второго ребёнка, а первый у него аутист, считай инвалид.
Ритмач и басист, безразличные ко всему и всем, кроме себя любимых – это уже мелочи. Я любого из них безболезненно могу заменить.
Ритмач нас подставит, потянувшись за более длинным рублём. С рублём его обломят, и он захочет вернуться, но я встану на дыбы и весь ансамбль встанет за мной. Мы испортим Коршуну деловые отношения с родственником ритмача, но своё отстоим. Отстаивать меня, уверенные, что нервный шеф не простит руководителю ансамбля потери нужной связи, они заявятся все.
Вокалист будет петь в «Эдельвейсе» до последнего выступления, на котором я буду сидеть за микшером. Он уйдёт сразу вместе со мной.
Басист медленно, но прочно сольётся с коллективом. Он просто был медлительным во всём и мало кому верил. Мне поверил…
Осень... Ноябрь... Первый ноябрь на гражданке после ранения, контузии, двух операций, тяжёлого реабилитационного периода длиной почти в год. Первый... Я стою и думаю. Я не знаю, что будет, и не уверен, что вообще что-то получится, но я знаю, что выложусь, чего бы мне это не стоило. Конечно, меня волнует заработок, но главное это то, что я никому не хочу быть должным. А я должен, ибо не сомневаюсь, что моя какая-никакая зарплата – это жест с барского плеча Коршуна, который не просто легко вжился в реалии текущего времени, а занял в них главенствующую нишу. Я ещё жду, когда же он, наконец, выпустит на лицо свой фирменный оскал, покровительственно похлопает по плечу и скажет: «Ну чо, Маэстро, понял с кем надо дружить?» Да, я ещё жду эту унизительную констатацию своего безвыходного положения и потому острее чувствую больничные запахи везде, везде, везде…
Осень… Мокрая и холодная. Я смотрю в окно на тёмный парк и вдыхаю запахи равнодушного дождя, мёртвых листьев и безысходности.
Я слышу Лёшку: «Серёг, армия и прокормит, и обеспечит. Они вон как в тебя вцепились-то. Чуешь?»
Я слышу приглушённый голос Дэна: «Серёг, я прошу тебя - выживи. Слышишь? Я тебя прошу.»
Бабушку слышу: «Серёженька, дай бог ты повзрослеешь раньше своего отца. Дай бог…»
И поверх всего плывёт запах отцовского «Версаче», его бегающий взгляд, его бормотание: «Давай сам как-нибудь, а? И это… Треть комуналки с тебя.»
Конечно сам, отец, конечно. Я изначально не собирался садиться тебе на шею, потому что бог услышал бабушку: я повзрослел, даже постарел, а ты нет. И не надо, живи легко, так проще, а у меня не получается, чтоб легко.
Осень... Та осень - первая на гражданке после всего того, что не каждому удаётся пережить. Сейчас, сидя в большом уютном доме в своём кабинете, в удобном кресле за хорошим компьютером, я врос в неё настолько, что не чувствую вкуса кофе, а он вкусный, ибо Дэн старался. Он и сейчас старается не спугнуть моего состояния. И Светланка тоже не хочет, чтобы я его потерял. И оно врастает и разрастается, и утягивает меня в ту осень, в тот ноябрь. Кто-то скажет: "Нафиг ему нужен этот навязчивый трэш?" Говорите, а я снова ухожу...
*
Ах, ты ж, чёрт… Хорошо, что услышал, как шеф внизу отчитывает сторожа: «Спать – это дома, а тут работать надо!» Внимание, Маэстро! Тебе срочно надо встряхнуться. Это неважно, что голова чугунная, что спина только-только с визгом вылезла из трусов, что тебя ещё качает и мотыляет. Важно принять должный вид: прохладный, собранный, отчуждённый. Сейчас шеф на тебя наедет: чего тут делаешь, не положено, иди на… Он не может не наехать, ибо утром предупредил, что ДК - не бомжатник. Кого он имел ввиду - Миню, какого ты притащил из пивнушки и уложил в кабинете, а он не смог продрать глаз до появления начальства? Или шеф имел ввиду тебя? Неважно кого, главное - предупредил.
Ну что - собрался? Молодец.
- Привет заново, Серёг. А ты чего не дома?
Сейчас или никогда. Проси, Маэстро, ибо дома жить невыносимо, а уйти некуда. Если это не шанс, то сцепи зубы и терпи, и откладывай. Откладывай деньги на съём хоть какого угла.
- Тал, я бы хотел ночевать в ДК, если ты не против. Порядок гарантирую.
Его проницательный взгляд щекочет нервы. Да, он тоже повзрослел, стремительно и неоспоримо.
- Маэстро, а ты чего такой белый?
- Устал немного, не бери в голову. Так можно или нет?
И снова меня выворачивает наизнанку его взгляд, абсолютно мне незнакомый, хотя я думал, что знаю его хорошо.
- Без проблем. Подстрахуешь, а то сторож совсем оборзел, а тут техники полно.
Я выдыхаю, а он сварился. И плечи устало опали. И морщины у рта, как заново пропахали. И голос не звенит, а шуршит, словно дождь за окном.
- Я тоже устал и жрать хочу. Поехали в «Ночное» - перекусим?
Хм... Какое ему "Ночное"? Туда не жрать ходят. Там вообще гадюшник и сплошные разборки то деловые, то из-за баб, то просто шлея под хвост попала. Утырки будут рады прицепиться к успешному. Мне, конечно, пофиг, но мне, оказывается, не пофиг: я занервничал так, что башка взвыла.
- Толпа за день не надоела? У меня пряники есть и четыре бутера с колбасой. Будешь?
- Давай. Не… А правда, ты чего такой белый?
- Сказал же – не бери в голову. Если я белый, то ты зелёный. Иди рожу ополосни. Ты хоть видел, что она у тебя в зелёной побелке?
- Неа...
- Я так и понял.
- Если б ты знал, как же меня всё зае**о... Всем чего-то от меня надо, а чего надо мне - это никого не волнует.
- Так всегда было и будет. Не раскисай. Если надо от тебя, значит ты идёшь в правильном направлении. Только не упади в дороге, а то вон уже качает. Сейчас кофе тебя напою и кати отсыпаться.
Ну ё... Шеф, блин... А обниматься обязательно? Свалишь ведь, я и так еле стою.
- Братишка...
Хм... Нашёл братишку. Чуть не отму****л тебя у лужи. И это совсем недавно было, а про давнее вообще лучше не вспоминать, а то сам уволюсь: как по расписанию с тобой цеплялись до фонарей, педсоветов и прочей сопутствующей мелочевки. У тебя ж при виде меня порой волосы дыбом вставали и у меня так же.
Не допив кофе, я вырубаюсь под его нуду за бОрзых деляг, пройдох-мастеровых, цены, иную волокиту. Сквозь сон слышу, как он бормочет: «Тихо-тихо, Серёг. Где горит? Кто? Нет здесь никого.» Я уверен, что его голос мне снится, но утром первым делом вижу, что он, свернувшись в три погибели, спит в кресле. Я укрыт его пальто, под головой - его свитер. Не ушёл…
*
Осень… Второй этаж ДК. Окно на лестничной площадке, а за ним - парк, ветер и дождь. Сейчас придёт Тал. Сейчас-сейчас…
***
Я словно листаю небо. Фиолетовое небо "Обречённого". И Караком на горизонте. Я вижу статую древнего Воина в кабинете Хозяина города, и самого Хозяина вижу. Я слышу, как Стихия, ставшая человеком, шепчет: «Лат…». Она его узнала. Я тоже…
ПС. Если нет предчувствия встречи, то нет и Каракома, и Сайма нет - ничего нет и не будет.

Протереть чашу хлебопечки льняным кухонным полотенцем и порадоваться, что она-таки француженка, а не китаянка. Покрытие чаши – муха не сидела, что означает целёхонькое.
Посочувствовать кумовьям, ибо китаянка их подвела. Чаша хлебопечки напрочь облезла после месяца эксплуатации.
Протереть чашу второй раз, но махровым кухонным полотенцем, и сделать это с большой любовью. Цена на француженок выросла до поднебесья.
Открыть книгу рецептов и материться по времени столько же, сколько искать рецепт на русском языке. А это долго.
Найти рецепт в самом конце гламурной толстенной книги.
Сплюнуть и процедить сквозь зубы: «Грёбаные писаки.»
Не забыть, что нужный рецепт на родном языке напечатан на 299-ой странице.
Успокоиться, выкурить сигарету и сразу закурить вторую.
Ознакомиться с рецептом.
Собрать хоровод рецептурных продуктов на столе вокруг ёлки, то есть француженки.
Выгнать из кухни первого кота, который любит масло.
Отвесить пинка второму коту, о которого споткнулся и рассыпал муку.
Пропылесосить кухонный коврик и снова насыпать муку в мерный стакан.
Выгнать из кухни кошку, которая любит сырые яйца.
Выгнать четвёртого кота, заинтересовавшегося сухими дрожжами.
Выгнать пятого на всякий случай, и порадоваться, что два кошачьих старпёра изображают дремлющий маразм на любимых креслах.
Убедиться, что сухих дрожжей катастрофически не хватает.
Вытащить из шифоньера четвёртого кота и долго трясти его за шкирку, вымещая нервяк за нехватку сухих дрожжей.
Отпустить кота, проорать ему вслед: «Чтоб ты забродил, ненасытная скотина!», и отправиться отмываться в душ.
Найти в интернете ответ на запрос: «Как быстро смыть следы кошачьего дерьма с белой хлопковой футболки.»
Вернуться на кухню, согнать старпёров со стола, выкинуть остатки ингредиентов, вымыть стол и француженку, пропылесосить кухонный коврик.
Выкурить две сигареты подряд и закричать: «Эврика!»
Достать из кухонного пенала готовую смесь «Бородинский хлеб», развести обычной водой в обычной тарелке, найти кориандр.
Споткнуться о первого старпёра и рассыпать кориандр. Отвесить старпёру пинка.
Достать из пенала зелёнку.
Ползая раком, собрать с коврика горошины кориандра.
Потирая взвывшую поясницу, добавить кориандр во француженку.
Намазать царапины на ноге зелёнкой.
Найти в интернете ответ на запрос: «Как быстро смыть пятна зелёнки с жёлтой хлопковой футболки.»
Выкурить две сигареты подряд и согнать с кресла второго старпёра, чтобы сесть самому.
Получить в лицо сердитый "чих" и вспомнить, что этот старпёр не только белый мех, но и хронический старческий ринит.
Умыться, заглянуть в окошко француженки и убедиться, что всё идёт, как надо.
Дальше – мелочи:
Вздрогнуть после первого воя француженки.
Постараться не сломать шею, вылетев со второго этажа на лестницу прямо из компьютерного кресла.
Засыпать во француженку «Смесь четырёх перцев» и чихнуть.
На всю оставшуюся жизнь запомнить, что сия приправа – огонь.
Отмыть стол вокруг ёлки, то есть француженки.
Снова подняться на второй этаж к компу и настроиться с первого захода убить чешуекрылую драконью мразь в игре «Блад Борн».
Умереть самому раз надцать.
Послать далеко и без хлеба создателя игры.
Вздрогнуть от второго душераздирающего воя француженки.
Поднять нечаянно опрокинутое компьютерное кресло, не сломать шею, открыть француженку, высыпать ложку изюма.
Вытащить готовый хлеб. Вспомнить, где стоит «Пантенол». Намазать ожог.
Накрыть льняным полотенцем хлеб. Махровым полотенцем протереть всю француженку вместе с чашей.
Выкурить сигарету и сразу же закурить вторую.
Домчать до магазина «Табак» и купить блок сигарет. На очереди – «Французский белый», а таких готовых смесей в продаже нет.

Ночь лопнула.
Расходится по швам
прилипчивая сутолока буден.
У боли боли точно не убудет.
Тень ветра прикасается к ветвям,
цепляется за предпоследний лист,
стучится, входит, закрывает двери.
В ослабленность душевную не веря,
наматывает друг саксофонист
тягучесть нот на навык "выживать",
лайфак "дышать", на тяжесть их износа.
Луна хрустит туманом, смотрит косо.
Ей можно до утра не умирать...

Первый аккорд, и ты уже мчишь в никуда,
и дорога широкою лентой, и плевать на чужие аллюзии.
Жизнь осыпается под ноги, память переплетается с музыкой
лишь твоей, а чужой тут и не было никогда.
И не то чтобы тьма... Но не светом начертаны контуры лиц,
силуэты и абрисы, вдоль дороги распятые тени.
Перед смутно знакомой ты опускаешься на колени.
И это при том, что в храме ни разу не падал ниц.
Вопреки, несмотря и вразрез ты снимаешь его с креста.
Воют кучно валторны, насквозь прозванивают челесты.
Он опирается на твою руку, неуверенно сходит с места.
Но какофония памяти бьёт по нему, по тебе: тра-та-та-та.
Тяжко... Дышать получается, словно играть с листа.
Тишина... И дождь моросит, и время свернулось в кокон.
А за твоей спиной тоже дышит тихонечко кто-то.
А вдоль дороги из никуда - ни одного креста.
Ассоциации - смесь аллюзий, накал иллюзий.
Сам себе прокуратор ты, Лонгин Сотник, Иешуа.
Морось дождя ложится на тротуар
музыкой, памятью, музыкой...

В затоне вода зеленее лягушек - цветёт затон, а Лёшке пофиг, плещется, ныряет, но на тот берег не рвётся, а поглядывает на этот, на каком я сижу. И на край обрыва он тоже поглядывает: не тащится-ли кто к нам выяснять какие отношения.
Мне такие искупашки в тине не надобны, а на реку мчать сил нет.
Я чертовски устал. Чествование всей колхозной управой отличившихся механизаторов и доярок с утра пораньше - это обычная пьянка на общественные деньги с прикупом личной продукции до песняка с плясками и "Дай, сказал, гитару, сопляк!" Завклубом мечется между друганами-собутыльниками и перспективой потерять инструменты. Я не мечусь, солист не мечется, а остальные уже сами "механизаторы", то есть накатили уже и догоняются за клубом.
"Гостям клуба" пофиг на всё, их прёт, их тянет на кафешную мини-сцену. Они сейчас не механизаторы, а сплошь Муслим-Кабзоны и Зинчуки с Кузьмиными. Разбитная доярка вот-вот отдастся напористому трактористу прямо на клавишных, но между страстными обжимашками порывается вспомнить, как играть на "пианине" "Чижик-пыжик" одним пальцем.
- Инструменты в бендежку!
Это я ору Валерке - солисту, плюнув на директора клуба, какой всё ещё в эйфории от проведённого мероприятия. Да, получилось солидно, как в городе.
- Серёж, пусть отдыхают.
А кто не даёт? Пусть допивают-доедают-пляшут. До вечерней дойки, как до Китая раком - успеют, но под магнитофон или баян.
Аппаратура хорошая. Председатель обеспечил ею клуб в надежде, что именно ВИА вытащит репутацию колхоза на предстоящем областном мероприятии. Колхоз отстаёт в развитии программы "Культура и село". Кстати, вытащили мы репутацию-то - на областном конкурсе диплом огребли.
Пред поздравил всех присутствующих и отсутствующих, стопку опрокинул, нас послушал - первый вводный блок, и умчал на совещание в город. Кот за ворота - мыши правят бал. Механизаторы быстро попутали свадьбу с культурной программой. Одну стойку сломали. Я выхватываю барабанные палочки прямо из-под носа не юного барабанщика, пока он поддерживает тост "За культуру на селе!" Валерка и один из почти трезвых механизаторов прут в бендежку ударную установку, а я их прикрываю, ибо "публика" взбудоражилась:
- Чо? Всё? А "Букет из роз" на бис?
Какой вам, нафиг, бис по пятнадцатому разу? Валерка замучился старить голос, он у него и так уже сипит. Чесслово, я вежлив, как херувим на похоронах.
- Давайте вы споёте под баян?
Местного самородка-народника не поднять ни утренним петухам, ни квохчущим курам. Завклуб врубился, что дело пахнет выволочкой, схватил баян и с готовностью растянул меха. Эх, Игорь Юрьевич... Чутка бы пораньше тебе это сообразить, а сейчас поздняк метаться. Механизаторы озверели. Им сейчас пофиг репутация колхоза, твоя, своя. А уж инструменты им вообще фигня-война.
- Дуйте отсюда, мальцы. Мы тут сами.
Ага, прям щас. Кафе на втором этаже, бендежка на первом.
Мужик за пейсят, красный от злости и самогона на местных травках, закрывает дверь волосатой грудью, сучит кулаки, а у меня клавишные в руках. Он кило за девяносто, а во мне хорошо если пятьдесят пять было.
- А ну положь музыку на место!
Лёха виснет на нём сзади, сковывает плечи.
- Крёстный, ты чо? Это ж наш Серёжка. Это Маэстро!
Чёрт... Откуда ты тут взялся, Командор? У вас же сегодня рыночные страдания: молоко, сметана, творог, масло. Но как же ты вовремя. Крёстный мыркает бильтюками, но крестника с шеи снимает аккуратнее не бывает.
- Серёжка? Ах, ты ж, чёрт... Здорова!
Он лезет ко мне обниматься, а Лёшка уносит клавишные. Игорь Юрьевич снова растянул меха - "Чёрный ворон". Молодец, Игорь Юрьевич. Все успокоились, сидят подвывают местной солистке и рыдают.
Ключи от бендежки (оба комплекта) я забираю с собой. Завклуб отдаёт мне свой комплект без сопротивления.
- Бери, Серёж, бери.
На крыльце клуба мы закуриваем: я, Лёшка, Валерка. Лёшка чиркает крутой зиповской зажигалкой - подарок крёстного. У него подрагивают руки. А у меня больно дёргает шрам у виска. После драки на болоте не прошло и двух недель. Шрам подкравливает- наверное, зацепил чем нечаянно. Командор промакивает сукровицу рукавом. Валерка косит на шрам, косит на Лёшку, качает головой.
- Немного выше и...
- Не каркай, певец, мля, - обрывает его Командор и подталкивает меня к ступеням, - Пошли на затон, Маэстро.
Цветёт затон, а Лёшке пофиг...
*
ПС - зарисовка к повести

Ты всё же, как в старые-добрые, снова в строю.
И вовсе не важно, что рвутся вперёд молодые.
Всё верно: не стоит брюзжать, времена, мол, такие.
Они - времена, молодеют в строю да в бою.

Пером или шпагой и раньше торили пути,
а кто-то кайлом или молотом смахивал вехи.
То кровь, то песок застилали набрякшие веки,
но было свободней по слову и камню идти.

Стоять в стороне - это всё ж таки, брат, не твоё.
И пусть без тебя поднимают в полёт эскадрильи,
ты их проводи и давай-ка, распахивай крылья.
Пусть катаньем вряд ли, возьмём их, братишка, мытьём.

Байдарку они вытащили на берег. Берег был песчаным, но песок имел грязный, да ещё и усеянный ракушками. Вадим порезал ногу. Порезал неглубоко, а кровь лилась, как из барана.
Посылая во все известные места останки речных гадов, парень не жалел ни эмоций, ни слов.
- Прекращай материться, - поморщилась Лена.
Она не особо любила байдарочные походы, а к ним напросилась сама, когда узнала, что они будут спускаться по ветке старого русла реки.
В общем-то, они планировали спускаться по основной - обжитой, но выпили слишком много пива, когда обговаривали маршрут, вот их и потянуло на подвиги. Старое русло было непредсказуемым, потому заброшенным. Там одних коряг под водой столько торчало, что только и смотри, как бы не торкнутся днищем о какую. Зато береговые виды имелись, как в сказке "Морозко". Вадим любил пересматривать старые детские сказки, хотя ему уже под тридцатник простучало.
Костя зелёнкой обрабатывал другу рану, а Лена стояла рядом и смотрела на траву. На жухлой куртине яркое пятно напоминало кровавый рисунок вырванного глаза.
До речной бухты они дошли к ночи.
Первые ночи июля ничем не отличались от последних июньских: такие же душные. Мама Вадима – ярая огородница очень печалилась по поводу водяного счётчика, наматывающего показания с такой скоростью, что её небольшая зарплата не обещала баранины на харчо. На сыне висел кредит, какой он взял ещё в прошлом году на ремонт, потому не мог подбросить деньжат на харчи, хорошо, хоть лекарства ей покупал.
Июньские грозы в основном были сухими. Но и сухие грозы для коммунальщиков – железный повод отрубить в городе свет с вечера и на пол ночи, чтобы спасти и без того перегруженные старые трансформаторы, а заодно решить проблемы с утечками электричества «по неизвестным причинам». Причины коммунальщиками были известны: свет подворовывали не только ушлые предприниматели, но и они сами, и их родственники, и друзья, и нужные люди из числа всё тех же ушлых. Отрубали электричество секторами, чаще окраину. Вадима бесила темнота любого рода, он в ней задыхался. Фобия из детства не отпускала и по сей день.
В походах не нужно было думать об освещении, вполне хватало костра и луны, а на сегодня Лена ещё и свечи взяла. Они лежали в отдельном пакете вместе с купальником и деревянной шкатулкой.
Пшённая каша с тушёнкой, да ещё и приготовленная на костре, да ещё и с пивком вместо чая – это вкусно. Парни смолотили немаленький котелок той каши, а пива выпили немного – всего-то по три баночки «Балтики»-тройки. Впереди маячило самое бойкое место спуска, потому они умерили аппетиты. Ни одному, ни второму не очень-то хотелось кувыркнуться в воду, потом ловить рюкзаки, палатки, Лену. Фиг знает, как она плавает. Сказала, что нормально, но как-то неуверенно сказала.
Перед сном Вадим с Костей искупнулись, потащились немного у гаснущего костра, а когда он почти затух, ушли в свою двухместную палатку, а Лена в свою – одноместную. Девушка не пила с ними пива, почти не разговаривала. Она вообще сторонилась их обоих, но кашу сварила.
- Побаивается, - хмыкнул Костя, выглянув в палаточное окошко. Лена всё же решила искупаться перед сном. Выйдя из воды, она завернулась в большое полотенце и быстро шмыгнула к себе.
- Да кому она нужна – мосолыга? Мне точно нет, - пожал литыми плечами Вадим.
Он занимался в секции гиревиков, имел накачанный торс и упругие сильные ноги. Девицы и тётеньки сами проявляли интерес к юморному словоблуду с отменной фигурой, так что у парня был выбор, а он предпочитал пышек, чтоб уж была за что подержаться, и что подержать.
За полночь пиво настойчиво потребовало выхода. Вадим чертыхнулся. Ему не хотелось вставать. Сон на свежем воздухе такой же вкусный, как простая пшёнка, приготовленная на костре.
Костя спал крепко и безмятежно. Вадим позавидовал вместительности его мочевого пузыря и, вздохнув, вылез из палатки. Ближайшие кусты росли недалеко от палатки. Избавившись от пива, Вадим блаженно вздохнул и вспомнил старый фильм "Калигула", где провинившемуся солдату перевязали причинное место шнурком и вливали вино, пока его мочевой не лопнул. "Страсти, однако", - передёрнул литыми плечами любитель гиревого спорта и услышал, как цвиркнула молния палаточного входа.
"Тоже в кусты потянуло?" - усмехнулся Вадим, затаившись. Нет, он не собирался приставать к "мосолыге", просто хотел напугать её, но намерения отошли на второй план, когда Вадим увидел, как ярко горит свеча в руке девушки, как соблазнительно липнет короткая белая сорочка к её вполне себе пышной груди. Сорочка липла и к узким бёдрам. Она едва прикрывала то, что само не хотело прятаться.
На голове у Лены красовался венок из травы и чахлых будылок жёлтого донника. Вадим вспомнил, что Лена подчистую выщипала куртину - ту самую с кровью, и качнул головой:
- Ненормальная.
Он тут же забыл о венке, траве, крови на траве. Тонкие бретельки плохо держались на худеньких плечах. То одна, то другая спадали и тогда из тканевых складок выпрыгивала грудь.
Старое русло реки пряталось в лесу. Он стоял тёмной стеной сразу за палатками, опираясь на сломанные ураганом стволы старых дубов. Так безногий инвалид опирается на локти, когда ползёт.
Брови сошлись на переносице - Вадим недоумевал:"В лес что ль собралась русалка? Так к воде надо идти, а не в лес."
Да, Лена напомнила ему русалку из одноименного мульта не фигурой, а огненно-рыжими непослушными волосами. Топовые мультики он тоже иногда пересматривал.
Но Лена не пошла к воде, и в лес она не пошла. Она направилась к их палатке и прошла так близко, что только руку протяни, но парень продолжал наблюдать.
"Русалка" поскользнулась. Свечной огонёк, взметнувшись, успокоился. Чтобы удержаться и удержать Лена выгнулась. Так русалка из мульта при всём желании не смогла бы изогнуться - хвост помешал. Лунный свет выхватил голую задницу. Недоумение по поводу свечей-венков быстро исчезло, зато быстро накатило другое – желание. Так сильно накатило, что не вмещалось в спортивные трусы.
У палатки Лена остановилась. Луна светила ярко. Вадим отчётливо видел, что глаза у новоявленной русалки закрыты, а губы шепчут что-то, шепчут, и трепещет золотое пламя свечи, и тяжело дышит лес-инвалид, и вздыхает река.
- Ворожишь, русалка? А давай вместе?
Дыхание девушки замерло на вдохе, когда сильные руки обхватили плечи, скользнули на грудь. Мягко так скользнули и настойчиво.
Откидывая голову на бугристые мышцы, Лена выдохнула:
- Ты… Значит, ты...
Мощно полыхнула зарница. Обоим показалось, что тёмная вода реки призывно всколыхнулась.
- Он зовёт, - прошептала Лена и позволила спустить с плеч тонкие бретельки.
- М-ммм, - только и промычал Вадим, накрывая ладонью неожиданно пухлую грудь.
Второй рукой он стиснул ягодицы. Маленькие и упругие, они почти поместились в его ладони.
- Пошли к воде, - прошептала Лена. Шёпот затух в поцелуе. Полностью отдавшись настойчивым рукам, Лена застонала, выгибая спину, подставляя жадным губам набухшие желанием груди.
Венок из сухой травы не очень-то и походил на венок, к тому же плетение оставляло желать лучшего. Травяное гнездо намерилось свалиться с запрокинутой головы. Девушка подхватила его и словно очнулась.
Её глаза потеряли матовую глубину, но подарили призывный лихорадочный сполох. Схватив Вадима за руку, Лена потянула его к реке:
- Пошли, пошли туда…
- Ну пошли туда, - пробормотал Вадим, уверенный, что девчонка просто боится того, что их застукают.
На берегу его ждала необычная картина: большой круг, нарисованный на песке, три свечи, горящие по его канве, четыре ведические руны у свечей. Четвёртую свечу Лена воткнула у четвёртой руны и сбросила с себя рубашку.
Поднялся ветер. Он старался, только не мог загасить свеч. Ему мешал крутой спуск. Или руны? Вадим не знал.
Лена вошла в круг, и кожа её серебрилась словно лунная дорожка, неспешно бегущая по тёмной воде.
На пламя каждой свечи девушка бросила по несколько травинок, выдернув их из нелепого венка.
Вадим наблюдал молча. Странные действия не умерили его желания, скорее наоборот. Оно совсем потеряло терпение, когда Лена отбросила венок за круг и позвала:
- Иди ко мне.
Освободив с невероятной мощью восставшее желание, Вадим вошёл в круг. Белую рубашку Лена отбросила ногой. Так и легла спиной на влажный песок, и распахнулась навстречу, и застонала, принимая его в себя, и выдохнула:
- Не смотри по сторонам.
А он и не смотрел. Он закрыл глаза, отдаваясь ощущениям стремительно нарастающего пика, хотя до этого никогда не закрывал глаз. Ему нравилось наблюдать полное подчинение женщины, чувствовать власть, а тут… Тут они были на равных: вместе отдавались, вместе покорялись, вместе и взлетели на пик необыкновенно сильного восторга, и расслабились вместе. Теперь Вадиму захотелось посмотреть на дело не рук своих, он открыл глаза.
- Не смотри по сторонам! – выкрикнула Лена и, обхватив руками его голову, прижала лицом к груди.
- Ещё… Пожалуйста, ещё… Смотри на меня, смотри мне в глаза!
И он смотрел, не в силах вырваться из тягучей бездны. И всё же вырвался. То, что он увидел, не сломало его, не отняло силы желания, не напугало. Подсознательно он ожидал подобного.
Строго по очерченному кругу, касаясь руками трепещущих свечных огней, двигались полупрозрачные обнажённые девушки-русалки. Много… Когда он поймал взгляд одной из них, её глаза призывно вспыхнули. Девушка выгнулась, обхватив себя за пышные груди. Она была в его вкусе - пышная пышка с широкими бёдрами, податливой задницей, какая ни за что бы не уместилась в ладонь.
- Не надо... Смотри на меня.
Он не всё понял, на это не хватало желания, оно уходило и уходило к живой русалке, уходило в неё.
- Хочешь так? А так?
Лена устала, но всё равно отдавала и отдавала себя ему, а он был неутомим, как никогда, алчен, жесток и ласков.
С невероятной силой вплеснувшись на берег, волна погасила свечи, смыла тени русалок, начерченный круг и окатила их с головы до ног.
- Пришёл, - улыбнулась Лена и задрожала, но не от страха, а от озноба.
Вадим прижал её к себе, чтобы согреть.
- Кто?
- Купала.
- А…, - кивнул парень, хотя не понял, о ком идёт речь. Сказаниями ведической Руси он никогда не интересовался.
У палатки она обняла его, прижалась, вбирая в себя тепло горячего тела, прошептала:
- Ребёночка хочу, а всё никак. Теперь точно получилось.
Строго сверкнув глазами, она заявила:
- Ты мне ничего не должен!
И снова обняла:
- Спасибо.
Из похода они вернулись через два дня. Что было дальше? Я не знаю…

Вот и встретились. Снег с грозою для меня - откровенье века.
Возомнивши себя зимою, лето мчится на человека.
Миг, и кажется - всё: затопчет, по рутине дорог размажет,
пятой точке расплющит копчик время в пекло летящих башен.
Снег, украдкой сползая с грязи, мимикрирует спешно в воду.
Кризис наипервейших связей - экзотический взбрык природы.
В общем, дело-то не в природе... Да плевать, где и в чём там дело!
Я, одетый не по погоде, никогда не хранивший тела
от морозов с дождями вкупе, по до бешенства вязкой зяби,
чтоб себе не казаться трупом, босиком рассекаю хляби.
И стекает гроза в ладони, льдистой кромкой подёрнув травы.
Мчатся по небу ветры-кони в знойном мареве летней лавы.

Это было в детства далёкие времена:
Море, взбесившись, вырывало с корнем себя со дна.
Убегало чёрным за горизонт, о синем цвете не мучась.
Оставляло на берегу желающих выжить и жить, обнажая живучесть.
Хочешь выжить на горячем песке? Бей хвостом и ползи!
А люди, согнув колени, добывали пищу себе в грязи.

Это было в детства далёкие времена.
Жизнь печально стекала в море, писались печальные письмена.
Птицы вили гнёзда на голых скалах, и птенцы разбивались, упав со скал.
Порт выплёвывал в небо шальной закат. Беззвучно прибой умирал.
Хочешь выжить, упавший со скал? Бей крылом и ползи!
А люди, головы наклоня, добывали пищу себе в грязи.

Скажите: знает ли глубину горя обратная сторона моря?

Цезарь, тебя ведь предупреждали:
не переживёшь ты грядущих мартовских ид,
что запачкают кровью твоей скрижали,
что смерти болид летит,
тело космоса рассекая,
а твоему натачивают ножи.
Каравай испечён и рты на него разевают
потерявшие чувство тугой вожжи.
Ты не нужен им, ты больше не нужен.
Лишь пока диктатор перпетуо бодр и крут,
давится до бессонниц остатками дружбы
названный сын твой - Марк Юний Брут.
Но меняя акценты, упраздняя приоритеты,
смешаются запахи, аннулируются эгиды.
Вспыхнет рваное тело новой кометы
и, сгорая, взвоют половинные иды...

И всё ж таки мой друг, шеф и соавтор, то есть Дэн - фантастический… Не… Вы чего подумали-то? Я хотел сказать, фантастический гурман, реагирующий на интересный продукт, как Адам на яблоко Евы. Ага. Молниеносно реагирующий. Встал вон. В смысле, выпал шеф в мыслительный ступор у прилавка фрукты-овощи.
Вот же ж… Мы только-только с важного совещания выгрузились, у нас 220 км трассы до дома, а он на шампиньоны, какие с мой кулак, уставился и бильтюки свои невозможные сощурил. А вот это он зря сделал. Бильтюки у нас - это визитная карточка и беспрецедентный шанс на хорошую скидку. Хотя, хозяйка прилавка и без того чутка из рабочей куртки не высигивает.
- Утром сняли. Теплицы Аграрного университета. Никаких искусственных подкормок. Берите – не пожалеете. Уступлю, - и томно так выдыхает, - Вам уступлю.
Хм... А чего не так у нас с грибами, если прям сразу - "уступлю"? Замёрзла стоять? Так, вроде, тепло в здании рынка...
- Из Аграрного университета? – уточняет Дэн, распахивая бильтюки, а вдогон улыбку свою фирменную навешивает, какая в тридцать два белоснежных. Всё. Писец котёнку – девушка забыла про теплицы, университеты и шампиньоны. Не, так дело не пойдёт. Слышь, красавЕц? Я, вообще-то, жрать хочу. Ах, ты ж... Не слышит, а орать неудобно, мы ещё при галстуках. Ладно, орать не будем.
- Шеф, соблаговолите отчалить в машину, нам пора.
Облин… Теперь продавщица на меня уставилась, как Понтий на Пилата.
- И Вам уступлю... Берите...
Хм... Точно грибы какие-то не те...
Дэн смешок в барсетку зарыл, типа он купюры ищет, но пробубнил слегка угрожающе:
- Если мой Зам отравится Вашими грибами...
Слышь, невозможный? Ты зачем девушку пугаешь? Она вон чутка на меня верхом не залезла, аж из-за прилавка выпала и теребит за рукав, и в глаза заглядывает:
- Шампиньоны - безопасные грибы. Я по ним дипломную писала.
О как! У нас теперь дипломированные спецы безопасными грибами торгуют. Хорошо, что не безопасным сексом.
Так. Это я вслух сказал? Не... Это шеф ехидно подколол прилипшую ко мне продавщицу.
Эй! Не завидуй, сердцеед! И у неё можно картой расплачиваться. Оставь наличку! Мне она завтра понадобится.
- Берём.
- Берите…, - выдыхает продавщица так томно, что я начинаю сомневаться: мы чего берём-то, Дэн? Шампиньоны или…
- Весь ящик.
Ага, вкурил - шампиньоны мы берём. Продавщиц ящиками не продают. Или продают?
В общем, купили грибы, осчастливили девушку хорошей выручкой, ибо космическая цена у тех университетских грибов, и помчали домой.
Ветер стих – трасса внабой. По пути завернули в городок у трассы. Там на окраине - магазинчик сладостей, в котором халву продают такую, какую и я ем: душистая, рассыпчатая, с карамельным послевкусием. Не удержался: отломил приличный кус халвы, тащусь, и тут до меня доходит…
- Дэн... А нафига нам целый ящик грибов?
Зря спросил, однако… Уверен, если бы шеф на грибную леди так посмотрел, она бы сама шампиньонами обросла. Со страху.
Так. Не надо мне ничего пояснять. Слышь? Отстань, говорю! Да понял я! Понял, что у тебя в перспективе маринованные ножки, фаршированные шляпки и...Чо? Не понял... А! Это не про жуликов, это блюдо такое - жюльен. Ну, рассказывай его историю, а я ещё кусок халвы экспроприирую.
Домчали, ввалились в дом. Светланка моя уже наслушалась про чудесные грибы по телефону – вылетела встречать и прямиком с головой в ящик полезла, а я-то рассчитывал… Ага. Перепал-таки мне чмок. И Дэну, и … Не, ящик просто потащили на кухню.
Эй, повар number two! Ты хоть куртку сними, балбесина. Да уж... Какой там, нафиг, куртку? Хорошо хоть разулся. Хм… Ну да – знатные грибы, белые-белые и большие. И я уже в курсе, что сегодня на ужин будет грибная солянка, а не жюльен. И хорошо! А то я про него столько наслушался, как заранее переел.

Глава из повести.
Когда тебе всего двадцать, когда у тебя в друзьях гитара и ветер, что нужно ещё романтику? Правильно, нужна любовь. А вот тут меня ждала полная засада, то есть полное разочарование. Не знаю, то ли мне мешала собственная чрезмерная взрослость, то ли уверенное понятие, что любовь – это не только постель и приятное времяпровождение в компании. Я культурно раскланивался и исчезал из поля зрения девиц, когда их многочисленные «а меня хотел Вася (Коля, Женя, Толя)», «а у меня уже есть квартира на случай замужества», «а я умею петь, танцевать и писать стихи» превышали лимит моего терпения. Нормальный мужской эгоизм напрочь отвергал навязчивую демонстрацию себя любимой и искал чего-то большего, но не находил. Оставив очередную «аяшку», я уходил в самоанализ и самообразование. Мне очень не хватало полноценного знания музыкальной грамоты, однако же поступать в музучилище я не собирался, надеясь вернуться в строй после реабилитации. Друзья подкинули идею частных музыкальных уроков. Это меня заинтересовало. На период сложной экономической ситуации желающих обучать насчитывалось гораздо больше, чем мечтающих обучаться, поэтому выбор у меня был. Я ушёл от седовласой дамы пенсионного возраста, когда почти заснул на первом занятии, выслушав вместо строения пентатоники длиннющий перечень её заслуг на музыкальном поприще. Я равнодушно проигнорил красный диплом консерватории, прилагавшийся к пышным достоинствам преподавательницы теории - женщины приятной во всех отношениях, после открытого намёка на более интересную для неё и необременительную для меня оплату уроков. Стремительно зреющее желание плюнуть и остаться музыкально необразованным придавили в зародыше слова молодой учительницы ДМШ:
- Поздновато спохватились. Вам, как гитаристу-самоучке, категорически необходимо знание не только музыкальной грамоты, если Вы хотите научиться играть музыку, а не лабать расхожие шлягеры для завсегдатаев кафе и ресторанов.
Сдвинув на лоб солнцезащитные очки, я заинтересованно окинул её полноватую, но ладную фигуру внимательным взглядом:
- А чего ещё, по-Вашему, требуется лабуху-переростку?
В ответ она виновато посмотрела на меня исподлобья:
- Кажется, я несколько неделикатна. Простите…
Разговор шёл в классе музыкальной школы. Портреты классиков от серьёзной, но пока незнакомой мне музыки сурово смотрели со стен. Нигилизм ещё не окончательно выветрился из моей головы, поэтому я пренебрежительно хмыкнул в нарисованные лица и со словами « бог простит» уселся на подоконник, давая понять, что без ответа не уйду. Она немного настороженно покосилась на входную дверь, но ответила спокойно и обстоятельно:
- Я понимаю, что в Вашем возрасте мало кто интересуется классической музыкой, но без неё, поверьте, даже самый талантливый самоучка не почувствует всё глубину и выразительность пусть и виртуозно исполненного соло. А если он не почувствует, то и не передаст слушателю.
Заключение выглядело убедительным, но менторский тон настораживал мою бунтарскую натуру, и я бесцеремонно спросил её в лоб, с некоторым удовольствием отметив пунцово вспыхнувший румянец:
- А сколько Вам лет?
Если бы мне начали читать лекцию о правилах хорошего тона, то я бы, не раздумывая, вежливо откланялся и ушёл, но она спокойно ответила:
- Мне скоро будет двадцать девять, только дело не в этом...
За время нашего короткого диалога её глаза бирюзового цвета успели несколько раз поменять оттенок. Напрашивался вполне обоснованный вывод: разговор ей небезразличен. Опираясь на сей факт, я позволил себе надеяться, что он ей интересен не только в финансовом или каком другом плане. Самонадеянность, конечно. Но знаете? Сработало. То и дело пряча и возвращая взгляд, она смущалась, словно девчонка на первой дискотеке. Явно настроенная поставить точку, она спотыкалась о мою улыбку и теряла слова. Меня начинала забавлять футуристически-гротесковая смесь её натуры, вырисовывающаяся всё ярче. Фантастическая мешанина профессионализма с долей фанатизма и трогательной детской непосредственности. Я просто кожей чувствовал, что ей нестерпимо хочется согнать меня с подоконника, отчитать за неуважение к храму искусства и вытурить за дверь. Но, тем ни менее, она этого не делала, а в её глазах отчётливо вспыхивали озорные, ласковые искорки. «Необыкновенно красивые глаза», - отметил я про себя и поторопил собеседницу с ответом:
- Так в чём дело?
Ответила она, опять же, спокойно, обстоятельно:
- Учитывая, что Вам не десять лет, придётся совмещать музыкальную теорию с музыкальной литературой. Потянете?
- Сомневаетесь? - ответил я вопросом на вопрос и спрыгнул с подоконника.
- Мне не хотелось бы тратить время впустую, - почти прошептала она, смущаясь собственной категоричности.
« Так, девушка, похоже, мы споёмся» - подумал я, но вслух сказал:
- Приятное совпадение!
- Правда? – по-детски обрадовалась она, чем напрочь отбила желание ёрничать и выпендриваться. Такая непосредственность и беззащитность прозвучали в этом вопросе, что я сильно удивился, почувствовав желание тут же развеять все её сомнения на счёт моего усердия в деле изучения классики.
Буквально на первых занятиях я понял, насколько она не только грамотный, но и требовательный педагог. Мы встречались три раза в неделю, занимались по два-три часа. Остальное, свободное от работы время я либо долбил строение музыкальных интервалов и доминантсептаккорда, либо торчал в библиотеке, изучая жизнь и творчество Баха, Бетховена, Моцарта и тд. Через месяц занятий я пригласил её на концерт нашего ансамбля. Она улыбнулась:
- А это будет удобно?
Не знаю, сам вопрос или её необыкновенные глаза, блеснувшие лукаво и по-женски притягательно, заставили меня пристальнее посмотреть на своего педагога. Я увидел интересную, привлекательную женщину и вспомнил, с каким восторгом отозвался о ней наш соло-гитарист, притолокшийся вместе со мной в музыкальную школу на концерт её класса.
- Старик, – прошептал он мне в ухо, - а я, дурень, всерьёз думал, что тургеневские барышни вымерли, как мамонты!
- Тихо, Денис. Ты лучше вслушайся, как этот пацанёнок арпеджио выигрывает. Технарь, однако.
Денис покосился на меня, как на больного и через несколько минут снова продолжил в своём духе:
- Я уже хочу познакомиться с ней поближе и выяснить подробное строение гаммы до-мажор.
- Голову отвинчу, - машинально предупредил я и понял, что отвинчу-таки, если вдруг рискнёт.
- Понятно, - с усмешкой кивнул Денис.
Она пошла со мной на концерт и восторженно аплодировала, когда я в самом конце программы исполнил гитарное соло, основанное на попурри из отрывков классической музыки. Потом мы шли домой пешком и говорили. Мне было интересно знать её мнение буквально обо всём. Только один раз я напрягся после её слов:
- Не люблю, когда мужчины красят волосы. Вам это зачем? Не устраивает цвет волос?
- Не идёт? – усмехнулся я.
Она сильно смутилась:
- Извините, это не моё дело.
Я тоже считал, что это не её дело и в отместку закурил, не спрашивая разрешения. Мы шли молча, пока она не сказала:
- Наверное, у меня старомодное представление о мужской привлекательности, а если честно, то я считаю, что Вы привлекательны и без этого.
Я выкинул окурок и неожиданно для себя откровенно пояснил:
- Неестественная седина вызывает ненужные вопросы. Мне они ни к чему.
Она резко остановилась и заглянула в глаза с таким ужасом, что я кинулся исправлять ситуацию:
- Спокойно! Такое бывает при излишней впечатлительности. Ничего страшного.
Она не стала углубляться в тему, а только легко провела рукой по моим волосам и недоверчиво улыбнулась:
- Это Вы-то излишне впечатлительный?
- Ну да.
Я поймал её ладошку и не отпустил до двери квартиры, где нахально заявил:
- Могли бы накормить ужином за попурри. Для Вас старался.
Она немного смешалась, но тут же засуетилась:
- Ой, конечно! Проходите, у меня котлеты есть.
Мы проговорили всю ночь. Благо, следующий день был выходным у обоих. По привычке я мало чего рассказал о себе, но о ней узнал много. И мне было интересно знать: а умеет ли она петь, писать стихи и вышивать крестиком…
Ребята из ансамбля переглядывались и перемигивались, когда я в дни занятий сворачивал репетицию немного раньше и бежал на автобусную остановку с пакетом, где лежали книжки по музыкальной литературе. Буфетчица тётя Женя выглядывала из дверей кафе, украдкой крестила меня в спину и допытывала вездесущего Дениса:
- Ну, как там? Девчонка-то стоящая?
Денис завистливо вздыхал и докладывал:
- Не девчонка, но если бы Маэстро не был моим другом, то отбил бы непременно!
Тётя Женя испуганно ахала и грозила ему пальцем:
- Ты мне смотри, кобель лохматый! Половником отхожу!
Гитарист вытягивался перед ней, щёлкал каблуками и гаркал на всё фойе:
- Гусар гусару в любви дорогу никогда не перейдёт!
Состроив испуганную физиономию, он наигранно возмущался:
- Какой половник?! Гусара половником? Помилуйте, мадам! Произвол-с!
Дремлющая старушка-гардеробщица немедленно просыпалась и сердито выговаривала:
- Чтоб тебя приподняло и не опустило, шалопай! Напугал до смерти.
Тётя Женя, смеясь, махала на него рукой, а провожая глазами мой автобус, шептала:
- Дай бог ему счастья. Отошёл мальчишка-то… Прям светится…
Денис, натягивая куртку, соглашался:
- Это точно, все заметили, что светится.
Не знаю, где и какое они видели свечение, ибо я сам себе казался мрачнее тучи, потому что не мог сообразить, как мне перейти от освоения нотной грамоты к другим планам. И в этих планах уже отсутствовало ярое стремление изучать влияние итальянской гитарной школы на современные музыкальные стили. В них было желание закинуть все нотные писульки подальше, притянуть её к себе, одним рывком расстегнуть молнию на спортивном костюме, пробежаться по телу пальцами, почувствовать каждую впадинку, каждую выпуклость и любить долго, нежно, до стона, до выдоха. Я злился и на себя, и на неё. На себя - за какую-то неизвестную мне до этого трепетную нерешительность, на неё - за непробиваемое пуританство. Злиться-то я злился, но уроки учил прилежно и сильно удивился, услышав на одном из занятий:
- Серёжа, по-моему, Вам всё уже надоело.
- Это с чего такие выводы?
Её чёрные, пушистые брови сосредоточенно сошлись у переносицы, а зелёные глаза строго заблестели:
- Поясните мне свою рассеянность: Вы уже третий раз делаете нотную запись в скрипичном ключе, хотя я неизменно говорю о басовом.
Вот чёрт! Действительно, перепутал. Ну и ладно! Я поймал её руку и прижал к губам, намереваясь поговорить не о ключах. Но её пальцы были такими ледяными, что пришлось мгновенно переключиться на другую тему. Я, наконец, заметил, что в квартире было очень прохладно, несмотря на то, что с начала отопительного сезона прошла неделя. У себя, в общежитии я «вешался» от жары и не закрывал форточек. Довольный ветер свободно шарился по комнатам и хулиганил, сгоняя с дивана недовольного кота. У неё в квартире даже намёка не было на сквозняк, но тепла от этого не прибавилось.
- У Вас с отоплением всё в порядке?
Она не отняла руки и прошептала, виновато шмыгнув носом:
- Не всё... Там что-то в трубах стучит. Они чуть тёплые. Надо трубы менять, да?
- Это слишком глобально, - усмехнулся я. - У Вас есть какие-нибудь инструменты?
Она обрадованно закивала:
- Есть! Целый портфель!
Я искал разводной ключ в старом ранце и ругал себя за невнимательность. Любовная горячка, плюс армейская закалка – и мне вполне комфортно, а вот она замёрзла так, что носишко покраснел.
Шумно клокоча, воздух из батарей вышел. Почти сразу стало заметно теплее. Я мыл руки в ванной, когда она радостно сообщила:
- Серёжа, представляете? Я чуть не обожглась о радиаторы! Спасибо Вам большое!
Мне явно везло. Можно было обоснованно переходить к намеченным планам.
- Слесарю положен магарыч, - с намёком заметил я и услышал в ответ:
- Хотите жареную картошку с грибами?
«Ну, что за детсад, честное слово?» - расстроился я, но посмотрел в сияющие, зелёные глаза, вздохнул и махнул рукой:
- Давайте свою картошку.
А через день, как только она открыла дверь, мне сразу стало понятно, что воздух из батарей надо было выпускать раньше: пунцовый румянец на бледном лице, мутные глаза и тёплая безрукавка поверх махрового халата, несмотря на жару в квартире. Её покачивало и трясло, говорила она с трудом:
- Серёжа, я сегодня не смогу быть Вам полезной… Заболела…
Я легонько отстранил её с дороги, протиснулся в прихожую и захлопнул за собой дверь. Она не возражала, но на предложение вызвать «скорую» отреагировала неожиданно бурно: её буквально заколотило, в глазах закипели слёзы. Судорожно уцепившись за меня дрожащими пальцами, она почти выкрикнула:
- Пожалуйста, нет! Я сама! Я справлюсь! Я там три месяца лежала! Я больше не смогу!
Прижимая её к себе, я поцеловал тёплую макушку, как можно убедительнее прошептав на ухо:
- Тихо-тихо. Всё ясно. Никаких врачей. Сейчас будем принимать лекарство и спать, потом опять принимать лекарство и снова спать, потом снова пить лекарство и выздоравливать. Договорились?
Она не заметила поцелуя, но затихла, с трудом вникая в смысл сказанного, потом неуверенно улыбнулась:
- Я поняла только про лекарство, спать и выздоравливать.
- Самую суть уловили, - улыбнулся я, подхватил её на руки и отнёс в кровать.
Она металась, бредила, температура зашкаливала и не падала. Плюнув на все приличия, оправдывая задуманное тем, что обещал ей обойтись без врачебной помощи, я метнулся в круглосуточный ларёк и купил бутылку «Столичной».
Так лечила бабушка: когда лекарства не помогали, она растирала меня тёплой водкой. После двух-трёх процедур кризис, как правило, сдавал позиции и температура спадала до нормы, а то и ниже. Конечно, я обратил внимание и на бархатистость кожи, и на тугие груди, и на упругие ягодицы, и на тёмно-бордовый шрам в нижней части живота. Конечно, я обратил внимание и понял её страх перед больницей. Попутно я поменял её мокрую от пота ночную сорочку на сухую, найдя точно такую же в комоде с бельём. Бабушкин метод сработал, температура упала. Она крепко уснула. Пустую бутылку из-под водки я вынес сразу, ночную сорочку засунул в стиральную машину и отправился на кухню. В морозилке нашлась синюшная «птица счастья», отдалённо напоминающая курицу. Я сварил бульон, выкурил на лоджии две сигареты подряд и вернулся в её комнату вместе с креслом. Убедившись, что температуры нет, я укутал её в одеяло и вырубился сам в принесённом кресле, до последнего вслушиваясь в её дыхание.
- Ой! – пропищал то ли женский, то ли детский голосок где-то рядом, и я проснулся. Натянув одеяло до самых глаз, она испуганно на меня таращилась:
- Серёжа... А что Вы тут делаете?
- Вообще-то сплю, точнее, спал, - усмехнулся я, с хрустом расправляя затёкшие мышцы, - а сейчас пойду на кухню греть бульон.
Она растеряно огляделась по сторонам и, чуть не плача, прошептала:
- Я только помню, что открыла Вам дверь… И всё…
- А чего ещё помнить-то? – Состроил я невинную рожу. - Вы выпили лекарство и заснули, а я варил курицу. Кстати! Та тушка с длиннющей шеей и худыми ногами, что лежала в морозилке, точно курица?
Она несмело улыбнулась:
- Не обижайте птичку. Вполне приличный фабричный экземпляр.
- Сейчас оценим, - сомнительно скривился я и поинтересовался, - Вам помочь дойти в ванную?
Она покраснела и замотала головой:
- Сама! Сама!
Я с улыбкой поднял вверх руки:
- Конечно, конечно! Только мне хотелось бы убедиться, что Вы уверенно стоите на ногах.
Она нахмурилась, немного подумала и ткнула пальчиком в сторону двери:
- Отвернитесь.
- Без проблем.
Я чутко прислушивался к звукам у себя за спиной. Звякнула ложка в бокале, что стоял на тумбочке. Сопение усилилось. Ещё раз звякнула ложка.
- Ой, мама!
Я успел подхватить её раньше, чем она упала, и сердито выговорил:
- Послушайте, я не маньяк и не озабоченный подросток. Давайте сделаем так: сейчас я Вас отнесу в ванную, потом мы позавтракаем, потом я уйду на час - не больше, потом вернусь и останусь до тех пор, пока лично не смогу убедиться в Вашей самостоятельности. И никаких возражений! А иначе вызову «скорую».
Она затихла, доверчиво прижимаясь ко мне, и я сбавил тон:
- Не стоит меня бояться. Я просто очень рассчитываю на магарыч в виде картошки с грибами.
Она обняла меня за шею, прижалась теснее, прерывисто вздохнула:
- Я Вас не боюсь, Серёжа. Я боюсь себя.
Я держал её, словно бабочку на ладони, еле сдерживаясь, чтобы не закричать от восторга и счастья…

На сонный город спустилась темень,
а было вечность назад светло.
Она не птица, лететь со всеми
туда, где солнце, не повезло.
Здесь много снега. Так много снега,
что крылья стали белей его.
Её сбивала с пути Омега, а может, Альфа.
И что с того, что ветер нервно кружился рядом,
сметая с крыльев то снег, то боль?
Он ныл. Он злился. Просил:" Не надо!"
Она летела. Она - не моль.
Она не будет в шкафу ютиться
и грызть тихонько чужую жизнь.
На тёплом юге вздыхали птицы.
Наянный ветер кричал:" Держись!"
Ей было страшно. Ей было больно,
зато ни разу не всё равно.
И я решился, и добровольно
открыл ей душу, а не окно.
Не ждать же, право, когда поймают,
иглой пришпилят за цвет, за вид.
Смотрю, боится. Не доверяет...
Нет, ошибаюсь - летит.
Летит!

Сегодня был рыночный день. Народищу! Что называется: "яблоку негде упасть". Я чуть руки себе не вывернул вместе с рулём, пока заехал на площадку перед супермаркетом. Счастливый! Почему? Потому что прокрался - раз, место освободили, как для меня - два, и три - это то, что в магазин, что нам был нужен, с того места можно из машины зайти. Я уже начал красться к вожделенной нише, заново выворачивая руки. А тут... Блондинка за рулём древней "Шкоды" выползла из ряда и мне навстречу помчала. И пофиг ей, что за такой манёвр полагается перекрасить блондинку в брюнетку, а лучше постричь и побрить наголо. Ладно... Сдаю назад. А эта... Хм... Эта автоледи едва не чиркает бочиной зад бэхе, у какой водитель тоже тот ещё молодец: встал, как давать приготовился. Автоледи, впечатлённая позой или удачей, глохнет прямо возле бэхиного зада и сидит себе дёргает за всё что можно и нельзя. Ей сигналят, словно посмертный гудок шлют, а она окно открыла, матерится и оправдывается: "Сломалась я!"
Дэн выпрыгивает из нашей машины вздрюченный и злой, как целая армия воинов Шаолиня, и мчит на помощь блондинке... Не, не за углом, а за рулём. Помните фильм "Блондинка за рулём", то есть за углом? Нет? А я вот прям там и вспомнил.
Дэн маневрирует между луж и грязных машин в белых кроссах и белой ветровке. Автоледи, заметив, что к ней рыцарь в (почти) всём белом мчит, матюгальник свой закрыла и выпорхнула вся на воздусьях, уступая рыцарю водительское место. Завёл Дэн машину и увёз леди с переполненной стоянки прочь от разгневанной толпы. Говорю ж, рыцарь, однако. Только вот косой слегка он у нас, потому что, выпрыгивая теперь уже из её машины, прямиком в лужу угодил. Наверное, благодарности заслушался. Леди ещё раз несколько посигналила ему так, что у меня чутка уши не оторвались. И не у меня одного.
Дэн на грязные кроссовки посмотрел и нет у нас больше рыцаря, а есть отличный водила.
- Серый! Кто ей права выдал?! Кто за руль пустил?! Это же...
А дальше последовал полный набор ответной благодарности за грязные кроссы и мокрые ноги, ну и чутка за всеобщий нервяк.
Ничо. Прокрались мы, приткнулись, но уже там, где из машины в магазин не попадёшь. Пешком пришлось за перепелами идти. Мы решили перепелов запечь к столу.
Дэн идёт, ворчит:
- В кроссовках вода хлюпает. Писец мне, Серёг: Светланка вместо перепела запечёт.
И бухтит:
- Застегни ветровку, ветер невозможный.
И после этого "застегни ветровку" я вдруг вспоминаю железнодорожный мост через нашу реку.
Осень. Дождь недавно моросил, потому и рельсы скользкие. Я то и дело ловлю Наташку. Награда – поцелуй. Дэн с Олькой прилично отстали. Тоже целуются.
А тут слышим, поезд мчит так, что трясёт и рельсы, и мост. А мы уже на середине. Но есть специальные для такого случая ниши-клетки. Вот туда мы с девушками и нырнули. В разные ниши нырнули. В ней один-то еле-еле вмещается, а мы по двое. А у меня фалды ветровки развеваются, как флаги. Для поезда они – верёвки, за какие можно затянуть под колёса. Но я об этом не думал, я успокаивал пищащую даму сердца.
На железной морде поезда уже хорошо видны красные полосы и номер. Я не помню номера, но помню крик Дэна: «Серый!», помню его рывок навстречу поезду и прыжок. Дышать было нечем ни мне, ни даме, так он нас втиснул в ту нишу-клетку. Казалось, что продавится она и мы все трое упадём в реку.
Длинный был состав. Очень…
У Дэна на ладонях остались бордово-чёрные полосы. Несколько дней руки болели.
«Ветровку застегни». Ага. Помню, что он мне это сказал уже после того, как состав прошёл. И такая тишина вокруг стояла. Мёртвая...
Как говорится: долг платежом красен. Отмазал я его от люлей за мокрые ноги. Он же только-только переболел, точно схлопотал бы люлей. Как отмазал? А представил во всех подробностях его воистину рыцарский поступок и не заложил, что он сегодня опять забыл ингалятор, зараза такая. Обошлось, и хорошо.
А перепелов мы купили таких, что выше всех похвал: свежие, жирные. Светланка немного поворчала на любителя собирать лужи кроссовками, заставила его принять ножную ванную-массажёр, а после надеть пуховые носки. Сидит вон в пуховых носках и не жужжит. Спорить с нашим командармом – бесполезное дело.

Звонок был долгожданный и нужный. Нам с компаньоном предложили немедленно мчать в область и решать вопрос с рекламой, пока ещё-уже-дай бог можно.
Да, прогресс не стоит на месте, а когда у тебя своё дело, то с прогрессом нужно идти в ногу, а иначе получишь той ногой… Куда? Ага, туда. Получишь и улетишь нудно скорбеть по упущенным возможностям. Тем паче, что возможности те открываются не в нашем Мухосранске.
В общем, прыгнули мы с Дэном за руль и помчали, обсуждая по дороге полученную информацию. Какую? Важную.
О том, что нужная нам особа, какая всё решает одним росчерком, сама по себе – «мегера во плоти», нам сообщили в первую очередь. А ещё… Что она, если не мужененавистница, то очень к этому близка. Что выбить –выпросить нужное место для рекламы-банера – это, как католикам взять Ларошель, то есть измором, но всяко чревато потерей сил.
Обсудив все возможные и невозможные нюансы, мы с компаньоном настроились биться насмерть за место, необходимое именно нашему банеру. Вот прям именно нашему и непременно насмерть. Ага. Ну а что? Мы – не местные, нам можно.
Мчать пришлось под 200, чтобы успеть к самому открытию вожделенного кабинета, но прибыли мы раньше. Осмотрелись. Контора солидная, девушка на рецепшине – красотка, впавшая в лёгкий ступор при виде двух ещё не старых денди, какие и в дождливую погоду при куртках нараспашку, без зонтов, но в солнечных очках. А на улице – середина ноября и погода не шепчет – раздождилось. Вот она и уставилась, как будто не очки у нас на лбешниках, а слипы.
Конечно, девица на выданье не могла быть в курсе, что мне рулить без очков никак, если солнце вдруг решит вспомнить о бабьем лете и впадёт в истерику по поводу того, что лето кончилось: и бабье кончилось, и бабушкино. А когда солнце в истерике, оно не зайцев раскидывает, а лазером инженера Гарина хреначит прямо по глазам, и тогда моей башке кирдык настаёт. Это у меня, а у Дэна солнечные очки - любимый аксессуар в любое время года.
Не могла девица этого знать – да, но зачем же так таращиться-то?
Ладно. Очки синхронно отправили в нагрудные карманы и Его Высочество (так мы всей семьёй обзываем-величаем моего компаньона, шефа и нашего друга), подарив девице свою фирменную, какая в тридцать два белоснежных, небрежно отбаритонил:
- Соврал гидрометцентр, а обещал яркое солнце.
Девица заворожённо закивала и сразу же сделалась до «нимагу» гостеприимной: напоила нас кофе не из автомата, а растворимым, но хорошим, и поведала всё, что знала о весьма непростом характере и привычках начальницы, какая и по её мнению - «мегера во плоти». Дополнительно к уже известной информации мы получили подробности. Первое - «мегера» терпеть не может растворимый кофе, а любит только зерновой и свежемолотый. Второе - она замужем, а муж у неё - товарищ с Востока, не пропускающий ни одной юбки. Третье - мегера, в силу второго пункта, ненавидит восточных мужчин. Переглянувшись, мы с Его Высочеством опять же синхронно пожали плечами – пусть себе ненавидит на доброе здоровье. Главное, чтобы не путала кислое с пресным, в смысле дело и личные предпочтения.
Потягивая кофе, я в пол уха слушал дальнейшие откровения Леночки, соображая, с чего мне надо начинать радоваться тому, что мой шеф – ангел и вообще мне с ним крупно повезло. Думаете, что это я к таким мыслям-выводам пришёл? Зря, если вы так думаете. Это девица выдала мне такую рекомендацию к действиям, вняв совету Дэна убрать кактус в более сухое и тёплое место, а чего-то там ещё поставить в тень, иначе не зацветёт.
Покосившись на кактус, чего-то ещё и «ангела», я улез в планшет к Нюшке (так мы называем расхожую прогу ИИ) искать иллюстрации к «Обречённому». Картинки мне Нюшка выдавала неплохие, а тем временем парочка, неожиданно обнаружившая обоюдный и необычайно высокий интерес к комнатным цветам, переместилась достаточно далеко от входной двери к этому… Блин… А! «Гибискусу». Это цветок такой, размером с меня.
Нюшка - умница, в отличии от… Хотя и Лена тоже неглупая девушка, только…Хм… Скажем так: быстро увлекающаяся. Хорошо зная способности «ангела» отключать мозги девицам и дамам в любое время и в любом месте, не имея на то никакой далеко идущей цели, я не сильно-то и удивился. Харизма, она и в Африке харизма.
Иногда я отрывался от Нюшки и поглядывал в сторону окна. Вид у Лены был такой, как будто она слушает Цицерона. Уверен, что своей начальнице она внимает не с таким ярым пылом. Ясен пень: «мегера» вряд ли знает всё о подкормке для комнатных цветов, какая легко делается из компоста и «Байкала», а по мощи способна заставить цвести веник. К тому же «мегера» наверняка не обладает способностью подавать скучную информацию так, как Ромэо не объяснялся в любви Джульетте. Ага. Витиеватая, но понятная лекция о местной флоре и фауне заворожила девушку до состояния «я ваша навеки» меньше чем за полчаса. Умелец, однако. Ещё бы сообразил, что девице на гибискусы-кактусы пофиг, а вот на тебя… Но он не соображает, он искренне уверен, что Леночка – такой же невозможный цветовод, как и он.
Когда, наконец-то, «мегера» пожаловала на рабочее место с опозданием минут на много, бедная Нюшка забыла, чего я там вписал в запрос, потому что я и сам забыл, спешно принимая стойку «смирно» перед вошедшей дамой. Не люблю расшаркиваться, потому ограничился кивком и открыл ей дверь кабинета. Но дама и шагу не сделала, уставившись на меня далеко не глупым изучающим взглядом. Ну… Пристально смотреть в глаза в полном молчании и я могу.
А в это время Лена шмыгнула на место. Его Высочество, как Сивка Бурка, встал рядом со мной, а гибискус остался у окна, нервно трепеща почти лысыми ветками, весь в ожидании подкормки.
Ошмонав меня взглядом с ног до головы, «мегера» мельком глянула на Его Высочество, хмыкнула, скривилась и кивнула на кабинет, процедив:
- Заходите через две минуты, - ещё раз хмыкнула и добавила, обращаясь исключительно ко мне, - Один заходите.
Ага. Понятно: «юбки» мужа скопом перекочевали сразу на весь Восток. Ну-ну… А может, не стоит всех мести одной метлой? Может, стоит подумать, что не один Восток тут виноват, но и «юбки» тоже? Так стоит или не стоит? Уставилась она…
- Прошу прощения, но если в правилах есть пункт «Заходи по одному», то для начала учредитель будет куда более полезен, чем его аудитор.
После сего моего высказывания Его Высочество, то есть "ангел" чуть не расплавил меня взглядом «Писец – урою». «Мегера» снова невозмутимо хмыкнула и снова кивнула:
- Хорошо. Заходите оба.
За две минуты я успел услышать, что я «балбесина такая и этакая», что пофиг на её личный шовинизм, лишь бы с банером срослось, что…
Обнял я его. Почему? Потому что пошла она … к мужу вместе с банером и выгодным для него местом. Переживём. Я вот «юбки» терпеть ненавижу. И что? Мне сказать Леночке, что она ни разу не цветовод и залила этот… Как его там… А! Гибискус! Клёкнет он.
Дверью «мегера» шваркнула знатно:
- Ну! Я долго вас ждать буду?
Риторике Его Высочества и Цицерон может смело завидовать. Грамотная, уверенная речь, насыщенная выражениями, о каких и в более высоких кругах вспоминают исключительно, как о письменах шумеров , впечатлила даму и растопила её жёсткое неприятие Востока быстрее, чем навороченная сковорода моей супруги топит сливочное масло для сложных гренок, какими мы с Его Высочеством сегодня завтракали.
Потом я представил «мегере» свою часть Марлезонского балета. Потом мы ответили на ряд вопросов, не перебивая друг друга, оперируя каждый своим багажом.
Не без сарказма я отметил про себя, что «Мегера» слушает Его Высочество так же, как до этого его слушала Леночка. И подписала то, что нам было нужно, и провожать аж до входной двери пошла, по пути давая учредителю весьма ценные советы. А у двери улыбнулась вдруг… И нет «мегеры», а есть приятная дама бальзаковского возраста, уставшая от оборзевших юбок и мужа, у какого от Востока, только… Хм… Ну не маленькие, сообразите, чего там у него имеется не столько восточного, сколько кобелиного.
- А вы давно вместе работаете?
Это она нас спросила. Ответили, а она опять спрашивает:
- А знаете друг друга давно?
Ответили, что знаем друг друга и дружим более тридцати лет.
Ещё ширше дама улыбнулась и ещё теплее.
- Почему-то я так и подумала. Похожи вы…
Домой приехали – гренки доели. По одной на брата оставалось, но Светланка обещала завтра опять нажарить. Вкусные.

Немилосердно мытарит висок.
Боль прорастает в больничные сутки.
Умер сосед по палате - качок.
Вынесли утром и тело, и утку.
У медсестры пмс налицо:
злая, как кобра. Нет, кобры добрее.
А безымянный запомнил кольцо -
след, словно чучело птицы в музее:
крылья проклеены, небо в окне.
Слева шевелится чёртов осколок.
Лет как пятнадцать гнездится во мне.
"Это пожизненно", - ржёт рентгенолог.
Выйду отсюда и в степь укачу,
средь ковылей затеряюсь на сутки
и до болот непременно домчу,
где не железные водятся утки...

Почему-то её было жалко. Молоденькая липа, похожая на девчонку в юбочке. Когда он смотрел на неё из окна второго этажа, то казалось, что девчонка делает книксен. Она и сейчас его делает, но дрожит вся. Впрочем, это ветер и чересчур богатое воображение.
«Самурай» чвакнул и заткнулся. Хороший секатор, японский: режет и крупные ветки, и мелочь, и без заусенцев.
За забором заворчал соседский пёс. Он был старый и вечно недовольный: ворчал на всех и всё - воробьёв, пыль, грозу, хозяев. На соседа – полковника в отставке Буй не ворчал никогда. А вот Александр Викторович на него ворчал, но чисто для профилактики.
- Буй, не отвлекай – мешаешь. Я думаю…
Буй вздохнул и полез в будку. Звякнула цепь, зацепившись за пустую миску. Миска в ответ визгливо вякнула, точно так же, как хозяйка Буя – истеричка Юленька. Юля любит покрикивать на своего нового мужа, на Буя, на сестру Наташку, на детей – на всех, кроме соседа. Увидев его на улице, она делается вежливой и тихой: «Здрасссти…»
Александр Викторович непроизвольно напрягся, представив, как сейчас Юленька вылетит из дома и примется шумно воспитывать свою собаку, но вовремя вспомнил, что сегодня вторник, а не суббота. На работе Юленька, и муж её на работе. Какой по счёту муж? Хм… Соседи давно сбились со счёта, но собака у неё была одна, старая и верная. Поскольку мужья у Юленьки менялись как перчатки, ей было особо не до собаки. Кормила - и уже хорошо, а будку, настил и навес полковник обеспечил заслуженному псу, когда Юленьки не было дома. Она с очередным мужем загорала на море, а соседи по-соседски присматривали за собакой. Юленька вернулась без мужа, но с другом. Друг не успел удостоиться высокой чести называться "законным", хотя собирался. Не срослось, сбежал домой в далёкий город Н, что ближе к Северу, за неделю устав от детского визга. Трое детей, погостив у мамы остаток лета, уехали к бабушке: учиться, расти и воспитываться. Буй остался жить дома в просторной новой будке под навесом.
Александр Викторович отвинтил пару саморезов, сдвинул в сторону профиль и убедился, что у собаки есть вода, а заодно насыпал сухого корма в визгливую миску. На всякий.
Буй привычно ткнулся холодным носом в ладони, посопел и пошёл грызть собачьи сухари. А Александр Викторович завинтил саморезы и быстренько обчекрыжил лохматую войлочную вишню. Апрель – самое время для обрезки.
Липка делает книксен и трепещет-трепещет. Молоденькая совсем...
«Самурай» плотоядно жамкает нержавеющими лезвиями, но Александр Викторович не спешит удовлетворить аппетит трудяги–секатора.
Из зелёных лапищ пирамидального можжевельника вылетела зеленушка. Заверещала тревожно, увидев фигуру в бушлате нараспашку рядом с деревом, где в гнезде сидят два птенца, запричитала вся в тревоге за свой малочисленный выводок. Прохладная весна, мало птенцов. Ничего, вторым выводком наверстает.
- Хорош, - недовольно буркнул хозяин и птица успокоилась. Бушлат она не помнила, а вот голос… Усевшись неподалёку, птичья мамашка принялась наблюдать: обрежет полковник липку или нет. Не стал. Вздохнул только:
- Ладно… Давай на следующий год. Окрепнуть тебе надо.
Да, липке можно ещё сезон пофорсить в юбчонке, а вот смородину надо бы укротить, укоротив. «Самурай» жамкнул лезвиями и… выскользнул из руки на зеленеющий газоновый шлейф.
Выдохнув боль, полковник выматерил сам себя. А кого больше-то? Жена с дочерью в санатории принимают важно-нужные процедуры по оздоровлению. Дин с утра укатил по своим делам и забыл напомнить другу про таблетки от спины. Впрочем, он и про свои таблетки забыл. Дел много, обещал появиться не раньше двадцати двух.
Буй загремел цепью, выползая из конуры.
Александр Викторович сжал в кулак левую руку – нормально. А правую? Нормально.
За забором нервно заскулил чуткий пёс.
- Не паникуй, старик. Доползём.
Один шаг… Второй…
Тревожно заверещала зеленушка.
Боль нарастала со скоростью хорошего бегуна. Снова запричитала зеленушка.
- Хорош, - буркнул полковник и птица умолкла, но никуда не улетела, осталась сидеть на ветке яблони: крутить головой, и тревожно посверкивать чёрными бусинками глаз.
Зеленушки гнездятся тут давно. Пугливые от природы, они абсолютно не боятся хозяев даже разрешают посмотреть гнездо и птенцов.
Буй скулит всё громче. Надсадно звякнула цепь. Когти скребут железный профиль забора.
- Буй, иди спи.
Третий шаг… Новый удар боли опоясал всё тело до потери сознания. В глаза потекла темнота. Падая, последнее, что услышал полковник, надсадный вой собаки, перетекающий в крик:
- У-ууубивают! Скорее!
Это не Буй, это память.
Дин… Он часто не отвечал на звонки. И сегодня не ответил. Но именно сегодня, не меньше пяти раз прослушав мелодию-вызов, полковник прыгнул в машину и помчал к дому, где жил Дин. Предчувствие? Да, именно оно – запах горячей крови, ни с того ни с сего.
У подъезда два божьих одуванчика перемывают кому-то кости. Узнали, подскочили со скамейки, словно их одновременно укусил кто, и махом слили нужную информацию, уложившись в одно предложение:
- Шалава в «Придорожное» укатила, а он за ней.
"Придорожное" - это даже не кафе... И от дороги далеко, и вокруг - сплошные поля и посадки. Гнал, как на авторалли «Париж – Дакар».
Хозяин кафе мечется у входа, тычет трясущимися пальцами в кнопки телефона. Падает телефон. Тормоза визжат в тон его крику.
- У-ууубивают! Скорее!
Выпрыгнул из машины чуть не на ходу. Посетителей - никого. Девчонка-официантка и мать хозяина - уборщица. Интим-притон, а не кафе. В отдельном зале - голоса-голоса-голоса.
Запах горячей крови… Красное пятно на белом свитере Дина.
- Стоять, суки! - рычит полковник. Звуки-голоса гаснут, свет-краски – тоже. Тишина внутри наливается эмоциями: своими, чужими. Стремительно наливается, мгновенно. Всю энергию тело сливает в чёткие отработанные движения: разворот - рука, разворот - нога, разворот - ножницы.
Двое вылетели, третий уполз под стол. Правильно, нефиг было и выползать, Казанова из аула, если один на один - это не твой принцип. Обдолбаный взгляд четвёртого сливается с кривым ощером и матовым отсветом окровавленного ножа. Но тишина опаснее холодного оружия. Намного опаснее. Комок эмоций сконцентрирован на кулаке.
- Сашка! Сашка, не надо!
Единственный голос, который он слышит, и тишина осыпается. Она больше не смертельна, просто помогает держать тонус. Обманка-удушающий, и нож звенит, поцеловав напольную кафельную плитку. Один из самых спасающих навыков.
- На пол! Всем на пол! Здравия желаю, товарищ полковник! Быстро Вы...
Дин сползает по стене. На зачуханной побелке остаётся кровавый след.
- Сашка…
Спина отказывается помнить о том, что у неё есть позвоночник, но быстро приходит в себя. Не до неё. Парни помогают затащить Дина в машину.
- Александр Викторович, мчите. Сопровождение обеспечим.
Да, вовремя приезжающая скорая - это в кино.
На восьмой день Дин дома. Не у себя. Туда он больше никогда не вернётся.
В опалово-карих глазах навсегда останется печаль. Навсегда…
В серых глазах – красное пятно на белом свитере и красная полоса на зачуханной побелке. И тоже навсегда.
Давно, это было. Давно...
- У-уууу! – завывает Буй. Зеленушка верещит и вдруг затихает. Буй повизгивает, но не воет.
- Чёрт… Сань… Саня? Посмотри на меня. Спина?
Дин… А ведь говорил, что дел до темна не переделать. Предчувствие? Наверное…
- Ну-ка, обними меня за шею.
- Погоди…
- Чего такое?
Молоденькая липка вся трепещет. Ветер крепчает.
- Решил пока не обрезать. Не вытянет – маленькая…
На Дине куртка нараспашку. На белом свитере никаких пятен нет. В опалово-карих глазах мечутся тревожные искры.
- Ну вот что, садовод, вернутся девчата и займёмся твоей спиной. Вплотную! Ясно, товарищ полковник?
- Так точно.
*
Апрель... Хороший месяц, но я его не люблю.

(городские истории)

Это такое время, что встал и в путь.
Можно идти построчно, а можно в рифму.
Волоком прёт фрегат на крутые рифы.
Может разбить. Но знаешь? Пожалуй, пусть,
если ты видишь тех, кто пришёл извне.
Ты же их видишь в сердце своём, в окне,
в бликах, луной раскиданных на стене.
Видишь? Тогда с пути уже не свернуть.

Кто-то смешок отпустит: зачем ему?
Правда, зачем метаться, не спать ночами,
чувствовать крылья белые за плечами
и улетать порою в такую тьму,
где забываешь, что есть такое свет?
Время тасует запахи, вкус и цвет.
Снова и снова с трассы летишь в кювет,
выжав пределы, в щепки разбив корму.

Что-то в пространстве взвешенном поползло.
Слышишь? Трещит по швам, ниспадает селью,
жжёт и ломает, глушит, пугает мелью,
щедро наметив крыльям твоим гало.
Видишь границы? Верно: их просто нет.
Запахи, звуки, музыка, тьма и свет,
мёртвый-живой, пылающий фиолет.
Птица...
И ты становишься на крыло.

Перебираю слова. Свои перебираю, перебираю чужие:
внятные-непонятные, неясные-чёткие.
Перебираю... Попутно играю чётками.
Чёрные бусины обжигают, белые ледяные.
Рвётся внезапно леска. Рассыпаются, катятся бусины.
Кот на них смотрит сверху. Не заинтересован ни разу.
Нет, загнал одну под диван, зараза.
Белую...
Поднимаю-слышу: "Ветер на связи!", чувствую послевкусие.
Глоток ледяного ветра или, может быть, времени?
Нечаянно наступаю на...
Чёрную...
Поднимаю-слышу: "Отходите! Прикрою!" Надо же...
Двести двадцать пять слов в полминуты читает Эминем.
Я поднимаю бусины. Поднимаю, вникаю, слушаю.
Чёрная...
Кожа плавится. "Сбивайте огонь! Быстрее, сука!"
Белая...
Катится бусина по столу, падает вниз со стуком:
три коротких-три длинных-три... Ясно.
Она морзянится с душами.
Бусины-чётки нанизывать не впервой.
Двести двадцать пять слов в полминуты? Понятны хоть самому?
Корабль-осень разворачивает корму, дрейфует под ветром.
Ветер перебирает бусины-чётки одну за одной.
Одну за одной...

Куда весь мандраж делся – не знаю: спокойный я, как удав на охоте, только что насторожен и готов к любым неожиданностям. А чего нервничать? Освещение сцены подключено, инструменты настроены. Знаю, что может подвести, хотя и не должно, но устранимо, если вдруг чего. Программа открытия составлена и откатана на будь здоров не кашляй, сложные вещи отработаны на все сто. Молодцы вы у меня, мужики. Хотя и скрипели зубами, но терпели и пахали. Я честно предупредил, что буду иметь вас по полной, в первый же день предупредил. Зато сейчас - на любой левак с пол пинка, зато на тех леваках мы, как форель в горной воде, зато шеф наш счастливее первоклассника на новогодних каникулах.
Прям нравится мне наше настроение, и как мы выглядим тоже нравится. Видок что надо: девчонки–официантки залипают открыто. Ну-ка, гляньте на меня, мужики.
Иваныч! Ты ещё под барабаны залезь. Ага. И сиди там до начала. Вот же ж…
Совсем засмущали мне мужика, хохотушки. А чего ты хотел, Иваныч? Ты ж у нас прям Ренди Кастилло и талантливый такой же. Не смущайся, отец, они с тобой по-детски заигрывают.
Миня! Остыл быром! Кому сказал? Глаза что ль разбежались? Уже третьей анекдоты травишь. Ты на работе, если чо. Ишь ты, прям с одного взгляда научился меня понимать: кивнул и к клавишам потопал. Во-во, постучи по клавишам, пощупай "Январь", всяко полезнее.
Гера! Ты не забыл, что женат? Нет? Тогда хорош заигрывать с Наташкой. Хорош, сказал! Сейчас сюда твоя половинка заявится, она в администрации у тебя работает. Вспомнил? Вот и молодец. Разборки семейной нам тут ещё не хватало. Иди-ка к микрофону, разговор у меня к тебе имеется. Иди-иди, я сейчас подойду.
Антошка! Пойдёшь копать картошку? Ага. Прям по морозу и пойдёшь. А ну, не торкай бас! Всё с ним нормально. Улыбнись вон лучше Анютке, а то она сейчас расплачется уже. Второй день от тебя не отходит девчонка, а ты, как бронзовый монумент вождя. Давай-ка, подними себе настроение. Слышь? Не так бурно улыбайся. Пока только настроение подними, сказал! Вот же ж... Оказывается, не из бронзы монумент.
Валера! Не надо смотреть на столы голодными глазами. Да, я тоже вижу, какие тут напитки крутые. Ничо, ты и с самогона не помрёшь. Но после открытия! Всё потом, сказал! Потерпишь, для тебя "Горилка" круглосуточно работает, я в курсе. Иди-иди к Иванычу - позвал вон. Пусть мозх тебе чутка погрызёт, не всё ж мне это делать.
Чего тебе, Оль? Не… Спасибо, кофе не хочу пока: башка только-только угомонилась. Прям, как в старые, добрые времена – ясная голова, лёгкая, и спина на месте, тоже как в старые, добрые. Да, я совсем не против поговорить с тобой за современную эстраду. Я и о сервировке стола не против с тобой поговорить. Прям сильно интересен мне вопрос: вилка справа - ложка слева. Или наоборот? Да ты чо? Обязательно пояснишь мне чего там и где, но только не сегодня. Договорились: в среду вечерком и обсудим с тобой ложки с вилками, а сейчас беги по делам, а то вон шеф нам подмигивает и щерится. А ну исчезни, Коршун! Пугаешь ты девчонку. Ничо, Оль, не бойся, он тебе не вломит, наоборот – благодарность объявит, да ещё и премию выпишет. Догадываюсь я, почему он щерится довольно.
Так. Все в сборе? Етижи-пассатижи! Нет Дениса. Наверное, гриву свою сушит. Тор, блин. Ну ничо, подтянется.
Тал, ты чего мечешься, друже? Абсолютно нет повода для нервяка. Обстановка, как в кино про шикарный отель. Первые гости вон челюсти не сомкнут никак, так и ходят с открытыми ртами, как в музее - на отделку зала таращатся, а кое-кто на закуски косит – слюной давится. Всё более чем хорошо, шеф. Эй, романтики, обломитесь, гады! Да и остальные тоже. Чот прям гордость за шефа чувствую. Молодец ты, Птиц, умеешь, только вот прижми задницу где-нить, выпей минералочки с газами, и не отвлекай меня. Я вокалисту мозги парю, чтоб не косил под Мигулю, а был самим собой. Щас он меня уже микрофоном налыгнёт за пилёж, а я тебя налыгну, чтоб не доставал. Ну, чего тебе?
- Серёг, за Деном сгоняю? Где он может быть?
Погоди-ка, дай я на тебя посмотрю, нервный Птиц. Ага, подкрасился нормально, костюмчик… Ух, какой: тёмно- синий с неярким благородным отливом, рубашка кипенно-белая, галстук в цвет костюма и запах древесный – всё хорошо. Вкус есть, деньги тоже, нервов нет от слова совсем. Успокойся, шеф, а то седина прям поверх оттеночного шампуня полезет. Успокойся, говорю тебе!
- Тал, угомонись. Никуда он не денется. С дедом, наверное, причалит.
Ни фига се… Вот это он саданул себя по лбу. Однако… У меня б, наверное, мозги вылетели с такого хлопка. Ага, у него не вылетели, но перестроились чутка - забыл про Дениса влёт: хлопает глазами, морщится, лоб почёсывает. Чо, больно? Ну не коси на меня обиженно, Птиц, дай поржать-то.
- А слабо сразу башку себе отвинтить? Нафиг она тебе сдалась, раз так колотишь? Давай я отвинчу, если самому слабо. Не пугайся – я не больно: раз - и здравствуй, боженька. Давай?
Ох, ты ж… Ну обними-обними меня, ты ж без этого не можешь, и я тебя обниму, и плевать на то, что все смотрят. Ну, одноклассники мы – да, друзья. И чо?
- Серёг, слышь? Давай, как всё закончится, ко мне махнём? Посидим, выпьем, поговорим.
Хм… Хрен знает, что у меня с башкой после всего этого Содома будет, но ничо – справлюсь. Я тоже хочу поностальгировать с тобой, Птиц, помечтать, планы твои послушать, за Дэна поговорить. За Дэна прям готов поговорить. С кем ещё, если не с тобой? Устал я в собственных мыслях вариться. Давай махнём к тебе, Виталька, давай.
- Лады, как закончим - к тебе. А теперь свали с экрана, шеф, я ещё не весь мозх вокалисту доел.
Так. Шеф свалил, вокалиста я допилил, последние гости подтягиваются. А вот и Денис, а вот и его дед – глава нашей администрации. Теперь понятно, в кого Денис такой модник. На деде костюмчик покруче чем на шефе: чёрный, как вороново крыло, строгий, с атласными оторочками на манжетах и вороте, и на карманах ещё. Импортный костюм. У нас так не шьют.
Денис Талу «окей» показывает. Понятное дело, шеф и вздрючить не слабо может за свой нервяк, и на деда его не посмотрит. Давай-давай, Денис, подключай свой Фэндер, харэ с мужиками шептаться. Не слышу я о чём вы там шепчетесь, потому что уже за микшером сижу, только что наушники не на ушах пока, а на шее.
Всё, готовность номер один, Маэстро. Что там у нас по плану? Сначала Тал скажет речь – музблок «Здравствуйте, гости», потом глава толкнёт своё веское слово – музблок «Я люблю тебя жизнь», потом губер выскажется – музблок «Огней так много золотых», а дальше всё по накатанному, всё популярное, всё под Миню, чтоб сосредоточился. Ну, поехали! Тал отмашку дал.
Не понял…
Что такое? Ты чего мне подмигиваешь, Денис? Зачем микрофон у вокалиста забрал? Что?!
А Денис на весь зал вещает: "Уважаемые гости, предлагаю начать вечер с минуты памяти. Давайте вспомним тех, кто не вернулся из боя и дадим первое слово тому, кто вернулся, - и ко мне, - Прошу, Маэстро."
Етижи-пассатижи! Интересно девки пляшут. Хорошо, что я две таблетки выжрал: тыквушка взвизгнула, но притихла тут же.
Марш на сцену, Маэстро! Всё потом. Абсолютно всё – и кто, и что, и зачем. На тебя вон весь зал таращится. Глава администрации локти на стол поставил, кисти в замок сцепил, подбородком в тот замок упёрся и уставился в упор. Вот же ж… Сейчас насквозь меня проглядит. Ладно, пусть глядит. У нас программа изменилась немного: вместо «Секрета» с «Приветом» – «Он вчера не вернулся из боя», где у меня – соло, какое я сам сделал, какое для меня больше, чем соло, в каком каждая нота им - Лёшке, Димке, Генычу, Саньку, Валерке….
Очки на глазах - потому что блики мощные. Ударник стучит, как сердце: ровно и спокойно. Голос вокалиста, почти как у Высоцкого. Фендер мой, купленный на бабушкино наследство. И соло… И я не вижу зал. Я вижу тени за окном. Сначала одну. Лёха… «Никуда одного не отпущу!» Запах «Командора» с головой накрывает. Привет, брат. Привет, друже мой.
Ещё подходят, ещё, ещё… Стоят... Невидимые никому, кроме меня, слушают, слушают и тают вместе с последней нотой вибрато.
И тишина… Долгая, с минуту, наверное. Тал стоит у колонны, глазами в пол воткнулся, губу закусил. Глава администрации смотрит пристально, не отрываясь. Слёзы в глазах. Он прямо у сцены сидит. Сидел. Встаёт, и все за ним. И овации. Именно овации. Я таких больше никогда не слышал. Шквальные, словно «Катюша» в бою. Да... Вечная память вам, парни. Вечная…
А мы поехали дальше: речи, блоки, речи, блоки, танцы, танцы с песнями, танцы, танцы с песнями, танцы, танцы, танцы… Всё….
Голова отъезжает по-тихому: взвыла, завибрировала. Руки пошли, ходуном ходят. Но ничего. Это уже ничего. Главное, выдержал я, пусть и с двумя таблетками. Остальное – мелочи.
Ах, ты ж… Шеф? Друже мой, погоди, дай мне выдохнуть. Ага, спасибо за минералку. И чего ты бурдел? Хорошая минералка, прям в глазах просветлело. Ну-ка, а ты как? Нормально. Я думал, ты будешь никакой. Не... Ты ничо, это я никакущий, но мы обязательно поедем к тебе и выпьем, и поговорим, и я расскажу тебе о Дэне. Ты уже спрашивал, где он может быть. Я не знаю.
Дэн, братишка мой дорогой, где ты? Как же мне тебя не хватает. Найди меня. Найди...
У Витальки голос озадаченный, да и сам он, как на шарнирах.
- Серёг, ты мне нужен, давай в кабинет поднимемся. Это важно, важнее, чем Юстас-Алексу.
Лады, как скажешь, шеф, давай поднимемся. Эх, ты ж... Со второго раза задницу от стула оторвал? Нет, с третьего. Однако... Не хватай меня за плечо, Тал! Сам я. Не упаду, надеюсь. Подумаешь, подкачивает чутка. Щас пройдёт, голова остынет и всё пройдёт.
Иваныч, не дёргайся, в порядке я. Я с Талом. Не дёргайся, говорю! Пропаси лучше, чтоб гости аппарат не разнесли, а то на сцену к вам лезут с обнимашками. Пропаси, Иваныч, а я сейчас приду.
Денис, не надо мне в глаза заглядывать! Подскок он. Сотрясение у меня со школы ещё, ты же в курсе. Лучше Иванычу помоги аппаратуру свернуть.
Миня, а тебе чего надо? Нет, мне не плохо, это я микшер в уши поймал, не проследил за звуком чутка - бывает.
- Тал, пошли отсюда.
Ага. Отправь их аппарат сворачивать, шеф. А чего я у тебя спросить хотел? Не помнишь? Вот и я не помню...
Эх, ты ж... Шатает не по-детски, и голова, как огнём наливается, плавятся мозги. Вот тебе и две таблетки, а я-то надеялся, что до утра на них протяну.
Не… Это не лестница - это путь в Валгаллу. В ДК лестница лучше. Или привычнее? Привычнее, скорее всего, зато эта вымыта чище. Не зря тутошняя уборщица премию выхватит.
Так. Слышь, Маэстро, вот тебе надо думать за такую фигню?
Конечно, надо, чтобы сосредоточиться хоть на чём, а то голова отключится невзначай.
Хм... Вот прям сильно мне интересно: диван тут у шефа имеется? Может, я прилягу на чутка? Плыву, блин. Чего тебе, шеф? Не... Не надо меня под локоток брать. Я те чо, баба что ли? Иду, я иду.
- Серёг, щас прям недолго и уедем отсюда. Ты белый, как покойник. Держись, брат.
И что? Белый, блин. Нормально всё.
- Не дождётесь, Виталий Николаевич.
Ничо, Тал, ничо. Это я устал. Это я перенервничал немного. Пройдёт. Ну, ё… Тетеря, блин. Вспомнил, чего спросить хотел.
- Слышь, Птиц? А что это за финт с программой был? Ты в курсе?
Ну, естественно, он в курсе - глаза вон бегают, суетятся глаза.
- Щас, Серый, щас всё узнаешь и, если чо – вломишь.
Хм... Понятно, хотя и не совсем. Но всё равно, Птиц, готовься.
- Перья повыдираю нахрен! Слышь?
- Согласен, Серый: повыдираешь, отвинтишь, четвертуешь, ногами замесишь, только не уходи. Вот дверь, братишка, дай я сам открою.
Эх, ты ж… Тал, ты говорил, что глава администрации полковник в отставке? Да, так он и говорил. Прошу прощения, товарищ полковник, честь отдать не могу, не в форме я, да и Вы тоже в гражданке. Поэтому просто поздороваемся.
- Здравствуйте.
Кивнул в ответ и уставился на меня, как в банкетном зале, а мне сейчас совсем не до бурения насквозь. Не в кондиции я. Сильно не в кондиции.
Ветер, друже, окно закрыто, а я его открыть не могу. Не бейся в стекло, друже - больно.
Погоди-ка… Не понял... Это же мои документы на столе лежат. Все...
Тал, зачем? Я знаю, что это твоя идея, кроме тебя некому такое провернуть, потому что даже мой отец не в курсе за те документы, вообще ни за какие не в курсе! Не хочу я этим козырять. Не хочу! Ну, всё - убью, Птиц.
Ага, убью, блин. Мне самому, похоже, вломят сейчас, только за что - не понятно. У главы взгляд суровый, злой какой-то, прям как у нашего комроты был, когда он разнос устраивал. И что теперь? На губу что ль отправит? Ладно, пусть отправляет, хоть к чёрту лысому, хреново мне сильно: в глазах темнеет, не дай бог, упаду, а таблетку никак нельзя пока, это ж почти дозняк тогда будет, если ещё, я ж две выпил не так давно.
Не... Не вломит мне глава. Вкурил я: он на меня смотрит, а думает о своём. Взгляд на мне и сквозь меня тут же, словно уходит куда. Ясно, вспоминает он. Интересно, он долго вспоминать собирается? Я же не выдержу - отъеду. Ну, слава те, очнулся наконец - заговорил, а голос, как у доктора из госпиталя, какой меня чуть не пинками поднимал, глубокий голос, зычный, командный.
- Почему сам не пришёл?
И чего я Вам скажу? Нечего мне говорить. Понимайте сами почему, или не понимайте, а я помолчу лучше, я на встречу не напрашивался.
Эх, ты ж… Вытянулся называется - назад мотыльнуло. Спасибо, Тал, вовремя ты мне спину подпёр. Не убирай руку, братишка, не надо, а то упаду. Какая же у тебя ладонь горячая, через одежду чуть не обжигает. А у меня руки холодные и трясутся. Ничо, не на плацу, могу руки за спиной в замок сцепить, и не видно их будет полковнику, а тебе видно. Нормально, тебе можно, а ему не надо.
Хм... Перебрал что ль полковник? Настроение меняется чересчур быстро, взгляд изменился. Не... Не пьяный он, слегка подшофе. Это он вспоминать перестал.
- И я бы так сделал, сынок, понимаю и уважаю, только мы своих не бросаем. Слышишь, боец? Виталий Николаевич, придерживай его.
Слышу я, слышу, только...Ветер, друже, не бейся в стекло, не могу я тебя впустить, но я тебя чувствую, и ты меня тоже. Не суетись, я не упаду, меня Тал крепко держит. Жди, я скоро выйду. Мы выйдем, мы с Талом.
Так. А что это полковник из кармана достал? Что?!
- Это тебе ордер на комнату в городском общежитии.
Ордер? Мне?!
- Въезжай хоть сегодня, я лично предупредил. Ключи на вахте возьмёшь.
Ключи? Вот же ж... Мне ордер вон взять неудобно - руки сильно трясутся. Ветер, друже, не бейся в стекло. Я не упаду, потому что Тал рядом. Не нервничай, просто устала моя тыквушка. Сильно устала.
А полковник понял...
- Виталий Николаевич!
Да, возьми ордер, Тал, только меня не отпускай, чот уводит прям. Слушаю Вас, товарищ полковник.
- Ты не смущайся, Серёж, я по себе знаю, что такое контузия. Всё пройдёт, сынок, со временем. Выздоравливай, боец. Виталий Николаевич, ему нужно отдохнуть. С таким состоянием не шутят, поверь.
Тал, да придуши уже меня нафиг! Стиснул плечи - не продохнуть. Не... Держи меня, брат, держи, а то отъеду.
Товарищ полковник, Вам губера с министрами провожать надо. Может, пойдёте уже? А я прилягу на чутка, прям на чутка, а через часок уже таблетку можно. Ветер, друже, не бейся в стекло, сейчас я тебя впущу.
На выход пошёл полковник. Слава те... Не... Не слава, блин - тормознул рядом, руку на плечо положил. Эх, ты ж... У него пальцы подрагивают, а глаза ясные. Волнуется что ли? Надо же...
- Виталий Николаевич, побереги его.
- Да, - кивает Тал, - Да, обязательно.
Ну, вот теперь слава... Ага. Слава, блин. Пол навстречу рвётся. Тал, спасибо - удержал. Ветер, друже мой, прости, не могу я тебя впустить - сил не осталось. Кончились силы. Не бейся в стекло...
Запах древесный, как нашатырь. Глаза зелёные распахнуты настежь - входи не хочу. Боль моя в них. Тал...
- Серый... Посмотри на меня. Ты как?
Да никак я пока, но диван у тебя тут классный, шеф, как в ДК, только новее, кожей сильно пахнет. Песня, а не диван. Прекрати суетиться, Птиц! Иди вон провожай гостей, а я отлежусь малёхо. Иди, братишка, иди. Всё будет нормально со мной.
- Щас, Серёг. Щас я окно открою.
Ага, впусти ветер. Впусти его, пожалуйста. Ну вот... Привет, друже, привет. Дунь на Коршуна, а то нервничает он, чуть стул не кувыркнул, когда к окну летел.
- Серый, я кое-какие дела поделаю, а потом ко мне махнём. И это... Посчитаешь нужным вломить - готов. Я к Вашим услугам, Маэстро. Всегда к Вашим услугам.
Ох, ты ж... Прям на плаху за идею. А чего лыбишься довольно? Махинатор, блин. Остап Бендер твой наставник, не меньше. Лети давай, доделывай дела, а со мной ветер остался и запах "Командора" - привет, Лёха. Я знал, что ты придёшь. Ты говорил: "Я тебя одного никуда не отпущу!", вот и не отпускай, и я тебя не отпущу никогда, даже не надейся.
А теперь холодной свежестью накрыло, и с головой, как волна морская. Прям девятый вал. Дэн - это ты, братишка. И ты рядом, пусть далеко, но рядом. Жив ты. Я чувствую. Найди меня. Найди, брат.
А вот и древесный. Ну, куда ж я без него? Да никуда уже. Птиц, интересно мне, как ты документы из комода забрал: отец на работе, а Ленку в последнюю встречу ты, считай, послал, хотя... Тебе её купить, как два пальца об асфальт. Метаморфозник чёртов.
Парни, вы со мной, и я с вами. Эх, ты ж... Не с вами уже. Отъезжаю. Всё...

Ночь в Каракоме. У больших особняков фонари светят: где один, но яркий, где два, а где и все четыре. Больше четырёх фонарей у дома по городскому закону не положено иметь, а то фонарщики не справляются.
А на площади у Ратуши фонарей много и светло там, как днём, хоть иголки рассыпай и собирай - ни одну не потеряешь.
Лея только-только полновластно небо заимела в личное пользование - сияет фиолетово, но звёздулек Звезде приветствовать некогда. Бедолажки ей подмигивать замучились, а Лее не до них. Озадачилась главная Звезда: в глухом переулке, в каком на всю переулочную кишку один фонарь имеется, ловцы беглого раба поймали и убивают методично под тем фонарём. Особенно хозяин раба старается: ногами машет так, что того и гляди, сломает свои худющие культяпки.
Бегут рабы от хозяев, хотя и некуда, но всё равно бегут в никуда, когда уже совсем жизнь - труба, когда смерть – избавление. Вот и тот, кого сейчас толпой месят, тоже так считает: уж лучше пусть убьют, только бы быстрее, быстрее…
Раба Наг зовут, и он уже словил не один удар в голову, в живот, и снова в голову, и снова в живот, и …
- Заканчивайте!
Однако, не всем приятный сюрприз спустился с небес так стремительно и внезапно, что даже у обречённого раба чуть сердце не выпрыгнуло и забилось часто-часто. Это хорошо, а то уже остывать затеялось сердце-то, потому что один из ловцов двумя ногами беглецу на грудь приземлиться додумался. Значит приказ был дан: "Живым не брать!"
Золотокрылый сюрприз прямо перед носом хозяина раба приземлился и встал, как врос, тот аж чуть с ходуль своих не свалился. Жаль, что не свалился, я бы с удовольствием посмотрел, как он в луже плавает. Там вон лужа по переулку растеклась. Здоровая! Но культяпистый Татаг не упал, только замер весь в удивлении. А пока он удивлялся неожиданности с небес, неожиданность прежде чем золотые крылья спрятать, по мордасам ловцам ими проехался и рявкнул так, что фонарь вздрогнул:
- Быстро отошли от него, сказал! Быстро! Ну!
Опачки... Не знаю, как вам, а мне так оченно приятная картина: псы-ловцы опрометью щеманулись в сторонку. Татаг культяпками махать прекратил, стоит почёсывает их нервно - комары-кровожады озверели вконец. Зебор - лучший друг Татага тоже ноги попридержал, комаров гоняет, глазёнки свои мелкие вытаращил, ухмыляется небрежно.
- Ба! Какие люди на нас с небес падают! Привет-привет, Золотой бог.
Зебор - Советник при Ратуше, защитник прав незаконнорождённых. Ага, защитник он, защищает вон усердно: туфли в кровище.
Наг глаза разлепить пытается, он узнал голос того, кто его хозяина, конечно в переносном смысле, но словил-таки за кривую культяпку перед очередным пинком. Да, это не кто иной, как сам Золотокрылый Лат - пришлый, как его совсем недавно называли, а теперь не иначе как Золотой бог величают, в друзья набиваются, но и крылья спутать тоже хотели бы, а никак. Осторожный Золотой бог близко никого не подпускает и высоко метит взлететь, очень высоко.
Информацией подобного рода с рабами управляющий Татага делится. Как напьётся, так гордо поясняет, с какими людьми хозяин дружит, и что он у хозяина - правая рука. Терпеть ненавижу вот таких вот прилипал, как управляющий Гоз. Сам ни о чём во всех смыслах, а туда же - "мы с хозяином". Ага, "Мы", блин...
Наг воспринимает временную приостановку казни именно, как приостановку. Золотой бог - всего лишь Золотой бог, такой же хозяин жизни, как и Татаг, как Зебор, как все те, кто в их шайку-лейку вмещаются. Разница между ними только в одном: кто богаче, да кто к Ратуше ближе. Из информативной сводки Гоза рабам Татага известно, что Золотой бог не просто богат, а немыслимо богат и дверь в Ратушу ногой открывает. Наг лично знаком с Золотокрылым, если можно так сказать. Хотя... Нет, нельзя так сказать, потому что у богов, подобно Золотому, короткая память.
Откуда раб знает Золотокрылого? Он прислуживал ему на званом обеде в его же честь, какой Татаг у себя устраивал тогда, когда Золотого бога ещё именовали "пришлый". Давненько уже тот обед был. Грандиозное мероприятие, но всяко забылось уже.
Бликует в глазах Нага фиолетовый абрис Звезды. По всему телу, помимо боли, озноб рассыпается. Это ловчий порошок отпускает. Он ненадолго парализует, но сбить и обездвижить так, чтобы потом можно было оторваться на полную, времени вполне хватает. Ловцы тот порошок в глаза беглецам вбрасывают. Глаза позже слепнут и тоже чаще ненадолго, но бывает так, что и навсегда, если беглеца на месте не забили.
Нагу пока повернуться никак, но он слышит голос - дребезжащий тенорок, ненавидимый до взвившихся нервов, до тугого комка, подкатившего к горлу.
- Моя собственность! Чего захочу, то и сделаю. Отвали, Лат!

Первую вспышку Лея разбила на десять коротких, но сильных сполохов. Над каждым Воином полыхнула зарница. Ярко полыхнула, призывно. Но только над одним сполох рассыпался в искристую пыль. Остальные девять зарниц стрелами ушли в землю - девять Воинов Леи были мертвы.
Отвечая зарнице, вспыхнул алмаз на обруче и не погас. Свет внутри камня едва мерцал. Казалось, что вот-вот потухнет и он, и жизнь последнего - десятого.
В фиолетовый пурпур ореола стремительно ворвались серебристые вспышки.
- Ом-ммм..., - позвала Звезда и Лар очнулся.
Запахи горячих камней и песка проявились сразу же. А если пришли запахи, значит он жив, но болезненная пульсация в парализованных крыльях и дикая боль в разбитом позвоночнике с каждой секундой усиливали желание умереть прямо сейчас. Сознание тонуло и всплывало, и опять тонуло, и настырно всплывало снова. Дышалось с трудом. Грудь сдавило, словно на неё упали камни.
Дрогнув, тяжело поднялись веки, отпуская взгляд к гряде высоких скал, одна из которых напоминала палец, указующий в небо. От той скалы начиналась Тропа Воинов Леи. Там их ждала засада, точнее ждали не их. Пограничному отряду Сайма нужен был патруль Каракома. Стычка военных подразделений - это более ощутимый укус и повод ответить чем-нибудь серьёзным, только вот патруль прошёл раньше. Надвигалась сухая гроза, солдаты патруля не захотели встречаться с шаровыми молниями. Расстроились погранцы Сайма, но решили, что на безрыбье, как говорится... Тем более, что в Каракоме - новое неоперившееся правительство, и Темнокрылый Зар настроен не только полностью подмять под себя портовый Гайм, но и разнести вдрабадан более чем когда-либо уязвимый Караком.
Самоуверенные погранцы малой частью отряда уверенно напали исподтишка, рассчитывая управиться с десятком не пойми кого за считанные минуты. Троих сняли сразу, ещё двоих тяжело ранили и тут же добили.
Желтоглазый Гур - командир пограничников, хмыкнув, осклабился в предвкушении лёгкой победы:
- На сегодня обойдёмся без потерь.
Через пять минут он орал, раззявив перекошенный рот, тыча пальцем в Воина с двумя мечами в руках:
- Этого живым! Живым взять суку! Зубами порву!
Пять Воинов Леи дали бой отряду численностью не менее тридцати человек.
Трофейный меч-бастард, холодно посверкивая клиновидным клинком, лежал поодаль. Армейский меч - только протяни руку, что Лар и сделал. Боль утянула в беспамятство, опрокинула в него, накрыла, как Лею полотнище рваных туч.
- Ом-ммм! - вскрикнула Лея, и Лар снова очнулся.
Прямо над головой громко свистнул тур. Эхо раздуло отзвук до утробного воя и, поперхнувшись им, упало на песок рядом с телом Вая. Вольный охотник так и не выпустил из руки свой гладиус, про какой частенько говорил: "Да разве ж это оружие? Вот лук - это да! Лук и стрелы." В застывшем взгляде Вая отражалась Лея.
Снова свистнул тур. Эхо завибрировало, собирая рваные отголоски памяти в скрежет мечей, свист камней, в полный отчаянья крик:
- Лар, уходи! Уходи, Лар!
- Алари! - не воет - кричит Ветер и тянет-тянет друга за собой. Да, ещё можно попытаться уйти. Ещё можно, пока Вай, распахнув разбитые крылья, отбивает воистину град камней.
В жёстком нахлёсте два лезвия сносят голову Темнокрылого погранца. На миг скрестившись, они разлетаются.
- Нет! Смотри слева!
- Живым! Взять!
Сбитый каменным градом, Лар упал через две минуты после того, как пронзённый копьём Вай вздохнул последний раз.
Лея тянется, зовёт. Звезда сейчас похожа на мать, которая разочаровалась в людях, но верит в воскрешение Христа.
- Ом-ммм!
Веки тяжело опустились и тут же поднялись снова. Вместе с клокочущим вдохом изо рта потекла струйка тёплой крови.
- Алари! Алари! - зарыдал Ветер.
- Тише, друже, дышать больно.
В мерцающее сознание вдруг ворвался отчётливый древесный запах. Небо цвета индиго превратилось в зелёный омут. То, что Лар говорит, слышат только Ветер и Небо:
- Лат... Здесь нужны сторожевые башни. Много.
- Алари...
- Друже, разбуди его, скажи... Нет, Нага буди. Слышишь? Нага... Наш парень. Чую, что наш...
- Алари! - взвыл Ветер.
Эхо заметалось и осыпалось к ногам валунов-исполинов. Остро мигнул алмаз на обруче. Лея сбросила на него столько света, сколько смогла. Дыхание стало ровнее. Надолго ли?
Звезда раскидала рвань туч, освещая путь к Храму. Его мраморные стены хорошо видно с камней. Таинственным синим светом отливает Тропа Воинов. Взгляд отрывается от пика Каракурта и скользит вниз.
Темнокрылый Джан лежит на Тропе. По мёртвым крыльям изредка пробегают искры. Огонь зовёт своего друга. Он не хочет принимать его смерть.
Лар смотрит на искры, так похожие на огненные слёзы, слышит звонкий голос Джана:
- Отходите! Друже, обними меня!
Широко раскинув крылья, Джан взмыл и загорелся, призвав всю мощь огня. Этого хватило на то, чтобы двое смогли отойти к камням, где окружить их было проблематично. Опешившие Темнокрылые быстро пришли в себя: "Гаси ведьмака!" Загасили...
- Алари..., - тихо позвал Ветер.
- Я тут, друже, пока ещё тут.
Обманутая тишиной, маленькая птичка фури несмело пискнула и вдруг громко заплакала.
Хочу спросить: вы слышите только птичье пение? Жаль... Птичий плач сродни плачу дудука.
От камней не видно начала Тропы, но Лар помнит, что там остался лежать Лой – Темнокрылый Воин Леи. Лой - кузнец, лучший метатель ножей из тех, кого Лар знал. Лой, обожавший птиц, как детей. Даже пугливые фури, не боясь, брали просо с его ладони.
Поймав в грудь стрелу, мощный как Каракурт, Воин Леи принял первую группу погранцов и одним ударом меча выбил троих из пяти. Глухой бас старого Воина пробил ночь, как пробивает стену требушетное ядро.
- Уходите, прикрою! Уходите!
Далеко уйти не получилось. Погранцы кучно высыпали на Тропу. Надеясь на чудо, Лой отбивал беспрерывные атаки. Меч ему вонзили в спину.
Лой, Джан, Вай... И ещё шестеро лежат на Тропе. Лар - на камнях. Желтоглазый Гур до последнего хотел взять живым того, кто один положил больше трети его бойцов, но в роще саблевидных туй заверещали потревоженные носопырки.
У Гура хищно дрогнули ноздри. Он досадливо дёрнул щекой.
- Уходим! Быстро! Пусть помучается.
Чёрные крылья слились с ночью...
***
Чёрт... Нервы на пределе и, поверьте на слово - я не вру. Память... Порой она такая... страшная, что и сказка тебе - не сказка, и крылья просят полёта. Если вам понятно, о чём я, то мне повезло.
Давайте-ка немного отвлечёмся на нужную информацию, чтобы потом не путаться в событиях. А они грядут, ох какие насыщенные.
Итак, сначала о месте.
Чёрное ущелье - это нейтральная серая зона или, как ещё её называют - "Территория мира". Только в последнее время это название плохо соответствует действительности: участились стычки между патрульными отрядами Каракома и пограничными Сайма. Инициатива в этом смысле полностью на совести Сайма, какой после переворота вконец обнаглел - провокация за провокацией и при этом "извиняться" умудряется, типа: "Это всё не со зла, принимаем к сведенью, непременно накажем виновных." Верите? Вот и я нет. Ежу понятно, что смысл переворота был не только в короне, ибо для повёрнутых прежде всего на баснословных доходах война - мать родна. Пока переворотные страсти-мордасти в Сайме не улеглись, у Каракома есть время подготовиться к полномасштабным боевым действиям. Вот вам и "принимаем к сведению".
В общем, Темнокрылым мятежникам веры нет даже у носопырок, каких в роще саблевидных туй, что растёт рядом с ущельем, развелось немеряно. Почему? Потому что туевую рощу ручей Каракурта подпитывает и спасибо ему за это, иначе бы тут даже сухопарые палки с клокастыми островками хвои на гладких стволах и жалким пучком псевдо листьев на макушке, и те не выросли бы. Да что там палки-туи? Трава бы не росла. Там вон в пяти метрах от рощи - сплошные камни да песок, а в роще по берегу ручья вымахал сладкий тростник, за который обезьяны душу продадут. Только продавать они её не торопятся, наоборот - берегут со страшной силой: чуть какая опасность - визжат и прячутся так, что кончик хвоста не увидишь, а хвост у маленьких носопырок почти метровый. Визжат обезьяны противно и пронзительно до "заткните уши", а если они визжат, значит кто-то идёт через рощу к ущелью. Лететь по-над рощей нежелательно, ибо патруль живо реагирует на невозможный визг. А прихватят? И начнётся: кто-куда-зачем. Короче, носопырок можно считать внештатной сигнализацией и платить им не нужно, и обслуживание не требуется.
Сейчас его Высочеству Принцу Сайма столкнуться ни со своими, ни с каракомцами ни разу не нужно. Ему нужно незаметно проскользнуть в портовый город Гайм, где его с нетерпением ждёт обосновавшаяся там оппозиция. Оппозиция настроена правителя-мятежника Зара на куски порвать точно так же, как он порвал своего родного брата короля Дона и его семью: жену Дайю и старшего сына Дара - наследника. А вот до младшего племянника - Принца Ри Зар дотянуться не смог. Промашка у мятежника случилась, хотя он и был на все сто уверен, что в День Неба королевская семья в полном составе посетит святыню Сайма - Небесный камень, какой с того неба чёрте когда свалился и почитается почище, чем у гиданцев светлоликий пантеон.
Но Ри забил на обязательный королевский ритуал. Его вообще в Сайме не оказалось. Король-отец громы и молнии метал, так злился: "Разгильдяй! Отщепенец! Звания лишу!" То есть по сотому разу папаша настраивался сына положенных принцевских регалий лишить, но любимая жена впряглась за младшенького, в каком души не чаяла, и Дон успокоился, пробурчав: "Чёрт с ним. Он всю жизнь себе на уме." Чёрт-не чёрт, но не он, и не какая-то там смазливая девулька, а недосягаемый обычному уму старинный манускрипт спас "отщепенцу" жизнь. Манускрипты древних виктов - особая слабость красавца-Принца. Имею все основания констатировать, что девульки, в силу склонности лишаться всякого намёка на мозги при виде ярчайшей мужской привлекательности его Высочества, зачастую проигрывают манускриптам, ибо расшифровать закорючки виктов - это вам не юбку задрать. Тем паче, что юбки чуть сами не падают от одной сногсшибательной улыбки венценосного "разгильдяя", а доступность всегда заводит слабее и мозги, и... Ну не маленькие, сами сообразите, чего там ещё может заводить доступность.
Оппозиция, разыскав "отщепенца", проинформировала его во всех подробностях о последних событиях и вдобавок в красках расписала, как его отцу, при невмешательстве и полнейшем одобрении со стороны родного брата, перерезали горло. Как меченосцы личной охраны мятежника повалили королеву, намереваясь вкусить королевского тела, но самый резвый без проволочек одним ударом был лишён головы. Вторым ударом Зар отсёк голову королеве.
Не забыли оппозиционеры поведать и о том, что наследника Дара буквально вколотили в мраморный пол у Святыни Неба всё при том же полнейшем одобрении со стороны главного мятежника. Что головы всех троих насадили на колья для устрашения и подтверждения силы во плоти, но быстренько убрали и с почестями похоронили останки, свалив вину на них - оппозиционеров, ибо народ начал волноваться. Почему начал? А подумайте сами. Нафига народу такое зверьё у власти? До конца запудрить народным массам мозги не получается никак, хотя все зверства чинились при строго закрытых дверях Святыни. Взбудораженные массы требуют предъявить Принца Ри их гневно сверкающим очам. Так периодически и орут у окон дворца: "Даёшь на трон законного наследника!"
Ор их - не более чем досадливое жужжанье ос, но осы могут и покусать, если сильно возбудятся, поэтому мятежник скрипит зубами, но всяко приказал приволочь ему племянника живым, чтобы поговорить-договориться. И ещё один вот такой нюанс имеется... При всём своём зверском настрое Зар любит младшего Принца, как любил бы родного сына, если бы он у него имелся. Вот такие вот дела, господа читатели.
Откровения оппозиционеров Принц слушал молча: не рыкал, не бился в истерике, не грозил обрушить на голову мятежного дяди все небесные кары, включая кару от имени Святыни. Его Высочество, заледенев сердцем, только лишь сверкал глазами, какие у него просто огроменных размеров - на пол-лица, а уж красивущие... Манускрипты, когда на них такими влажно-шоколадными бильтюками сутками таращатся, и те поддаются рассекречиванию, а что уж о девульках говорить. Тем одного прищура вскользь от бывалого сердцееда за глаза хватает. Только вот... Словно умерла красота, застыла, в момент превратив некогда озорно сияющий взгляд в выжженную пустыню.
И теперь... Писец теперь Зару, и он это чует.

Лунная морось - капельками огня.
Удушливо-оглушительное молчание.
Взгляд сквозь меня в меня.
Сердцем на дыбе.
Но измученному непроходимым отчаянием
назначен живительный эликсир.
"Люблю тебя. Навсегда..." -
и всё...
Звёзды с неба - трассер, полёт, пунктир.
Крекер луны солёный, жёсткий
ночь, напрягаясь, грызёт, грызёт.
Я понимаю,
насколько несовершенен мой мир
был
без этого голоса.
Сердце - кома.
Ты говоришь, что вечность с тобой знакомы.
Рождение мира за полчаса
для вселенной душного одиночества -
лёгкие роды.
Луна подсвечивает голоса.
Ветер запутался в волосах.
Окно распахнуто небосводом
или небосвод распахнут окном?
Ожили бабочки за стеклом.

(отрывок из повести)
Дружище, ты где? Не чую тебя совсем, так тараканьим дерьмом прёт.
Погоди, Иваныч, не надо меня тормозить. Ты чего – не видишь? Шланг Мине руку заламывает, скотина. Зажал между колоннами и отрывается, тварь. И ведь понимает, сучонок малиновый, что Миня сейчас - медвежонок на цепи, он же на работе.
- Серёж, не лезь. Это старые тёрки, решённые давно, Николаич в курсе.
И что? Я тоже в курсе. Молодец Миня - выкинул таракана из общаги, когда он, пьяный в драбадан, к девчонкам приставал. Правильно сделал, своих надо защищать, а то на глазах борзеют тараканы.
- Не лезь, Серёж! Успокоится шланг. Договорит, чего тогда не успел, и успокоится.
Да ты чо? Успокоится он. Ага. Брудершафтом с шефом он успокоится? Так был у них уже брудершафт по этой теме, а воз и ныне там. Такие по-хорошему не успокаиваются, их успокаивают. По-плохому! Иваныч... Ты же нам как отец. Ты должен понять, что своих надо защищать. Ну-ка, отпустил меня!
Шефа на горизонте не видать. А зря! Я говорил, что друган его всяко подловит Миньку. Вот и подловил.
И за охрану, шеф, я тебе тоже говорил. За нормальную охрану, какая не смотрит на малиновые пиджаки. Чего? Не нужны конфликты с выгодными связями? Ничо. Мне нужны. Отдыхайте, Виталий Николаевич.
Так. Слышь, тварила? Вспомнил кто тебя в студенческой общаге с лестницы скинул? А какого попёрся туда? С коньяка на сладкое потянуло? Вообще-то, коньяк лучше лимоном закусывать. Вон у Коршуна возьми пару лекций на эту тему, а я лекции читать не умею. Я вообще с тобой говорить не хочу, мразь тараканья. А ну, отошёл от пацана. Быстро! Прицепился он. Миня, уйди в сторонку. Кому сказал? Иваныч, где ты там? Присмотри за ним, отец, а я с «воспитателем» переговорю. Ага. Прям тут и переговорю. Не отходя от кассы, так сказать.
Ох, ты ж… Распальцевался он. Чего? Амбиции хрен прищемили? Ты это… Не визжи - штаны лопнут. Слышь? Не… Не слышит.
- Под мост пущу! Всех! Лабайте похоронную!
Хм... Болотом запахло. Дружище, пролез-таки? Ай, молодец! Тоже вспомнил - "Играй отходную, Маэстро"? И я это хорошо помню. Видишь? Ничего в этой жизни не меняется, кроме прикида и места обитания тараканьей популяции.
Зря ты мне про болото напомнил, таракан. Зря... Похоронную, говоришь? Лады. Мой выход, ты свой сделал. Готов, тварь? Пошёл, Маэстро!
Ну-ка, бык, отдохнул в уголке. Не мычи! Понимаю, что на работе ты, поэтому и выхватил влёгкую. Ещё кто-то рискует, кроме тараканьего телохранителя? Нет? Правильно. Хорошая в "Ковчеге" охрана, шеф, замечательная.
Поднимаешься, шланг? Рано, однако. Пол протирай! Пиджаком! Малиновым! Хорошо протирай! Чего - решил, что нацепил пиджак и всё можно? Хрен ты угадал. Похоронную ему для всех, мля.
- Маэстро! В кабинет!
Ах, ты ж… Встал он на линию огня. А чего сам-то, шеф? Ну-ка, зови свою невозможно осторожную охрану, какая без твоего пинка муху не хлопнет. Хотя, они вон уже за спиной у тебя трутся, твоего щелчка пальцами ждут. Ну! Чего? Не хочешь щёлкать? Хм... Вижу, понимаю почему, не удивлён ни разу. Только знаешь чего, Птиц? В кабинет, говоришь? А в какой, не подскажешь? У тебя их два. Расширяем бизнес, Виталий Николаевич, а я Вам нужные связи рву?
- Сергей Анатольевич, пройдите в кабинет. Это личная просьба. Пройдите. Оно того не стоит.
Оно - это шланг что ль? Хорошо сказал, но ты не прав, Виталька. Оно того стоит. Иначе тараканы не просто наваляют нам на головы - отгрызут их нафиг! Это ты для них - авторитет, а мы - обслуга, и по их понятиям должны молча дерьмо ихнее жрать. Молча!
Уйди, Тал, или щёлкай пальцами.
- Вы бы лично не вмешивались, Виталий Николаевич. Зачем? На нас нет малиновых пиджаков и "Ковчегами" мы не владеем.
Ах ты ж, блин... Глазами сверкнул, но с места не трогается, как врос в пол, и пальцами не щёлкает. Смотрит вон пристально: глаза в глаза, а в глазах... «Готов выхватить» у него в глазах. Защищаешь таракана, Виталька? Ну, что ж... Лады - твой выбор, а я больше не могу. Ну, не могу! Тараканы чёртовы. Да, Коршун, ты не таракан, но… Пошёл ты на хрен вместе со своим тараканьим бомондом! Держи ключ от Ковчеговского кабинета. Держи, сказал! Так. А это… Это - коршун на брелке…
Надёжный брелок, цепкий - и захочешь не оторвёшь.
- В ДК у гардеробщицы заберёшь ключ. Вкурил?
Ага. Вкурил – головой кивнул молча. Вот и молчи, Птиц, а то я за себя не отвечаю. Где там Иваныч?
- Держи рабочие ключи. Всё.
Ага. Всё. Хорош. Дай обниму тебя, Иваныч. Хороший ты мужик. Золотой.
- Серёж…
Не … Молчи, Иваныч. Не надо… Миня! Но пасаран, брат.
- Отзвонись мне, как в общагу попадёшь.
Где Денис? Ага, вон он.
- Тор! Проводите его.
Молодец, кивнул согласно.
Всё. Пока, мужики. Пока… Где там Птиц? И голову в поклон.
- Всех благ, Виталий Николаевич.
Фу... Как с арены вышел. А вслед – аплодисменты. Нормально так... Благодарная публика, однако. Ага. А вот и награда гладиатору поспешает. Оленька, мне прям щас до чмоки-ахи. Чего тебе?
- Серёжка, какой же ты…
И повисла на шее, и «вся ваша навеки», и ухо покусывает. Ну, ё...
Слышь? Ухо мне не откуси! И не плюй в него! Растащило на ласки, блин. Прям «хлеба и зрелищ» в чистом виде. Не… Наоборот: сначала зрелищ, а потом хлеба.
- Серёж, а когда мы встретимся? Соскучилась...
Так. Давайте-ка, девушка, как-нибудь потом пересечёмся. Некогда мне сейчас чмокаться. Надо из кабинета, какой в ДК, все паяльники и прочие инструменты забрать.
Ах, ты ж… Приклеилась она – фиг оторвёшь. Оль! Блин… Накрыло что ли? Ага, накрыло.
- Серёж, мне все наши девочки завидуют: «Самого красивого парня отхватила». А теперь ещё больше завидовать будут.
Вот и хорошо – пусть завидуют. Открой-ка мне запасной выход, от него до автобусной остановки ближе идти. Да, встретимся, конечно. Я забегу на днях. Пока-пока.
Вышел на улицу. Небо над головой синее-синее. Облаков - как мыслей в голове - наперечёт: не могу, не хочу, не буду. Солнце уже весеннее - припекает. В запахе горячего камня - можжевеловый привкус. Древесный... Дружище, холодная свежесть откуда тут?
Дэн... Дэн, братишка, найди меня...
Быстро до ДК домчал. О! Гардеробщица не спит. Странное явление. Здрасти, Маргарита Борисовна. Не… Я не буду раздеваться, я на пять минут. Чёрт. Это не лестница, это "парня в горы тяни". В спину вступило – перекрутил я её, однако. Ничо. Пройдёт. Главное – голова ясная. Прям удивительное дело! Даже не взвизгнула, а повод был железный - глаза устали. Сложно это - обнаружение и слежение в движении, а с моей разбитой тыквушкой особенно сложно. Ничо. Справился.
Ах, ты ж… Сглазил сам себя. Взвыла тыквушка сразу, как только ключ в замочную скважину сунул – открыт кабинет.
- Серёг, кофейку?
Птиц?! Вот же ж... Примчал он. Ну, и… Продолжайте, Виталий Николаевич, ездить мне по ушам. Не… Ты чего теперь уставился, как на Великого и Ужасного? Не Гудвин я ни разу, и мы не в стране Оз живём. Чего?
- Серый… На мартовской неделе - полный аут. Под «Эдельвейс» заказы.
Хм… В курсе я вообще-то.
- Не надо давить на тухлую вену, Тал. Отыграют они без меня. Всё расписано, все блоки от пинка. Не переживай.
Убедительно ответил? Ага, вполне. Кивнул вон, соглашаясь, и нос сморщил. Поглядывает чутка не заискивающе, а в уголках губ улыбка прячется. Хитрющая такая! Виталька, прекращай! Артист, блин.
- Я думал, что завтра бойлер поедем с тобой покупать. Аристоновский бойлер, крутой. За одну установку спецы двадцать процентов от стоимости аппарата требуют и пять за риск. Прикинь?
Ах, ты ж... Сколько они требуют? Двадцать пять процентов? За установку … Хм… Чайника на стене? Однако... Где ты только таких рвачей находишь, шеф? Тоже тараканье племя - мелкие, но кусучие. Хотя... Рыночная экономика у нас теперь. Лафа тараканья. Чего тебе, Птиц? Оживился он. Не представляй там себе ничего, я не передумал, охренел просто чутка.
- Серёг… Слушай… А давай проведу тебя управляющим? Работяги мои давно уверены, что ты по совместительству он и есть.
Ну, знаешь... Мало ли в чём они там уверены. Они вон уверены, что ты золотой ложкой золотую кашу с золотой тарелки ешь. И чо? Нашёл, блин, повод.
- Ты чего - каждый день "Ковчеги" строишь и бойлеры покупаешь, чтобы управляющего нанимать? Не чуди. С бойлером помогу, а с ансамблем... Всё, Тал. Всё...
Голову опустил, задумался, а когда взгляд от пола оторвал...
Чёрт. Тал... Вот чего ты?
- Серёг... Не уходи, а?
И смотрит так, как будто выстрела ждёт. Контрольного…
- Время такое, Серый, интересное, но мутное. И люди мутные, не знаешь, кому руку подаёшь.
Затушил окурок, новую сигарету прикуривает. Да куда ж ты пол цигарки разом втянул, Птиц? Без лёгких останешься.
- Не уходи, Серёг. Дай отдышаться.
Смотрю на него. Да, тяжело мне, но и ему не легко. Не таракан он. Не таракан... Ну и как я его брошу? И ради чего? Свобода от тараканов? Да они вон на каждом шагу.
А «Эдельвейс» как оставлю? Он же сейчас на подъём идёт. Уверенно так. А Иваныч на новую машину копит, старая почти развалилась. А у Геры второй ребёнок родился. А если опять "Лебедь, рак и..."
Так. Погоди. Чего ты там сказал? Бойлер? Двадцать пять процентов за установку? Однако, аппетиты у товарисчей. Обломятся!
Слышь? Ну-ка, быстро поднял задницу со стола, Птиц. Два месяца новой мебели, а инкрустация скоро отвалится уже. Уселся он.
- Виталий Николаевич, для седалища у Вас роскошное кресло имеется. Не вмещаетесь?
Ах, ты ж… Тал! Ну что за дурацкая привычка обниматься? Ну-ка, отпустил меня быстро!
Дружище, залетай, дунь на Петра Алексеича, а то ему вон поплохело от дыма - глаза прям осоловевшие. Шеф, пачку что ль высадил пока меня дожидался? Щас, Государь, щас полегчает.
- Тал, прекращай дымить, а то портрета не видно уже. Давай по кофейку и помчал я обратно в «Ковчег», аппарат проверю.
Ага. Надо мчать. Не дай бог, аппарат абы как в бендежку закинули. Убью! Чего тебе, Птиц? Глаза ты прищурил.
- Серёг… А что это за танец ты там изобразил? Охренеть… Повертелся чутка и писец, я с лестницы спуститься не успел.
Хм… Вот же ж… Зря, однако вертелся. Нефиг было демонстрировать чего не надо. А по-другому как? Ногами что ль? Так спина сегодня не в кондиции, да и жёстко ногами. Ничо. Там толком никто ничего не понял. Слышь? Не лупи на меня гляделки, Птиц. Я в армии не тараканов разводил и "Ковчеги" для них не строил. Ной хренов.
Так. Спокойно, Маэстро. Нефиг на него рыксеть. Время сменило ракурс и он тут ни при чём, просто у него хороший отец - любящий, верящий, направляющий, да и сам он - молодец.
- Это моё хобби, Тал.
Эй! Чего раскашлялся? Поперхнулся? Ну, ё… Белую рубашку заплевал прям. Замывай быстро! Быстро, говорю! Чего потерялся? Водой из графина замывай. Это же кофе! А пятна останутся?
- Ни хрена се, у тебя хобя…
Птиц, замывай вон пятна и забудь про танец. Дай бог, не понадобится пока. Или понадобится? Шланг вон в кабинет заглядывает. Вот ведь настырный какой.
- Чего тебе? Не всё сказал?
Спокойнее, шеф. Не надо напрягаться. Это твои деловые связи прикатили. Зачем вот только - непонятно. Хотя... Чёрт! Взвился Коршун и резко так.
- Борис, ты зачем сюда пришёл? Обговорили всё. Зачем, спрашиваю?
Однако… Хобя хобями, но и без танца Борис вон сдулся влёт, посерел лицом и блеет. А должен хрюкать, Борюсик! Свинья тараканья.
- Николаич… С мировой я…
И бутылку вытягивает из-за пазухи.
Ни фига се… Я такой коньяк только в областном супермаркете видел… Сколько он там стоил? Не… Лучше не вспоминать. Эт чо – мне что ль? Ага – мне.
- Маэстро… Давай дружить? Щас по рюмашке пропустим...
Етижи-пассатижи! Аж подсигнул я. Птиц, не ори, а? Чесслово, башка у меня отвалится. Ну, ё...
- Маэстро – это когда он за микшером! Но для тебя и там – Сергей Анатольевич! Борис, я второй раз это повторил, а повторять дважды...
Так... Беги отсюда, Борюсик. Быстро! Сдерживать Коршуна в полёте, это тебе не с тобой вальсировать. Беги, мля! Спокойнее, Птиц, он вкурил. Слышь? Вкурил он, говорю! Коньяк вон на стол поставил и побёг, а на бегу бормочет.
- От души, Николаич. За знакомство, Анатолич.
Ах, ты ж... Виталька, оно того не стоит, ты же сам говорил. Одно дело - мы, а ты - это совсем другое. Не лезь! Тараканы - мстительные гады. А ему пофиг.
- Подойдёшь к кому из моих - порву!
Всё-всё... Дай-ка я тебя обниму, братишка. Крепко обниму. Отдышись и не сверкай глазами. Я это, я. Узнал? А Борюсик убёг пиджак отстирывать и штаны заодно. А как отстирает, цепь золотую нацепит и будет опять пальцы гнуть. Ничо. Переживём. Чего ты в окно выглядываешь? Чего такое?
- С мировой он, ага. Полная машина быков. Теперь мою тачку увидел и переобулся на ходу, тварь подлая.
Хм... Ну, в общем-то, только одно непонятно.
- Почему он не укатил, если увидел твою машину?
И нос мы сморщили, и улыбка довольная, а в глазах искры вспыхивают озорные такие, золотистые.
- А у меня в тачке Маринка сидит, она ж не слепая.
А... Понятно. Попал Борюсик.
- Серёг, раздавим коньячелу?
Хм… А ну, поставь коньяк в сейф! Нефиг гайцов кормить, тоже оборзевшие донельзя. Поставь-поставь, говорю. Вот установим тебе бойлер, тогда и раздавим. А щас чеши вон к Маринке, заждалась девчонка. И не надо на меня смотреть, как пудель на дрессировщика.
Хм....Слышь, шеф?
- Подстригаться тебе пора – оброс вон, как тот пудель. Скоро кучерявиться начнёшь.
Ой, блин... Хорош на меня махать! Имидж, шеф. Имидж!
Ну, ё... Забыл, однако.
- Тал, дашь мне план разводки воды, чтоб где «гор-хол» быстрее разобраться, пару работяг и я сам бойлер подключу. Двадцать пять процентов им. Ага - щас. Обойдутся.
Ах, ты ж… Чутка я в штаны не осыпался, так по плечу хлопнул и ржёт довольно. Щас вот как дам в ухо! Чего?
- Серый, а у меня тоже есть хобя – экономить на ремонте и установке кухонной техники. О! И на магарыче ещё!
Вот ведь... Какая ж вредная зараза, однако.

Прерываюсь... И не потому что кто-то позвонил, позвал. Нет. Музыка...
Она плавно выносит меня из Ворда и течёт-течёт, и я с ней. Куда? В Ворд, но не в фантастику, а в прошлое.

***

Иссиня-белый лунный свет прожигает тёмные стёкла. У меня не болит спина и ясная голова. А утром таблетки ни от головы, ни от спины не сработали, потому что не спал больше суток. Некогда было. Надо было срочно... Чёрт. Не помню уже, чего там было надо, потому что "надо" было всегда.
Поспал я всего часа полтора и на репетиции был похож на "испорченный телефон" - игра такая, когда пока до тебя дойдёт слово "подстрахуй"... Ага. Именно это и получаем в остатке.
Плаваю... Боль в голове немилосердно душит сознание. Миня весь в недоумении - не понял, за что я его нервно отымел: чутка не перешёл красную линию и не вломил в натуре. А он предупреждал, что задержится, а я... Ладно, хорошо, что вспомнил.
Денис уже, наверное, в третий раз пытается продемонстрировать мне убойный флажолетный финт в финале соло из "Осени", а я еле врубился, что это - "Ласковый май".
Всё. Хорош. Надо чем-нибудь озадачить их всех скопом и хотя бы на полчаса уйти в кабинет, в тишину уйти. Не дай бог шеф заявится. Я же сейчас хуже в жопу пьяного Валерки-ритмача. Тот ритм поймать не в состоянии, а я себя.
- Валера! Пошёл на... отсюда! Блевать в сортире! Уползай, сказал! Маэстро, ты куда смотришь?!
Чёрт... Даже не заметил, как он влетел в зал. И что Валерку выворачивает, тоже не увидел.
Так. Это кто? Это Денис. Его голос - вкрадчивый, как шаги Джеймс Бонда по Капитолию.
- Тал, он...
Ага. А это уже сам Джеймс: точен, стремителен, непредсказуем. И голос такой же - никаких возражений, хотя...
- Я понял. Серёг? ... Серый... Пошли на ковёр? Пошли, брат. Обними меня за шею. Не хочешь? Ладно... Сам-сам. Конечно, сам. Тихо, пацаны. Всем тихо.
Ага, всё верно: тихо, парни, а то я никак не могу сосредоточиться. Ну, никак! Мать твою...
Древесный запах одеколона шефа как нашатырь сегодня не срабатывает. А жаль...
Срабатывают тишина и запах холодной свежести, и снежинки на лицо, и подушка под головой. Я помню, что это что-то типа думочки, что на ней - вышитая наволочка. Маки вышиты. Яркие такие... Тал припёр из дома. Мать его вышивала ту наволочку. А подушку, что я из дома принёс, шеф выкинул: "Серёг, плесенью на весь кабинет прёт." Ну, не плесенью, конечно, а прелым пером. Надо было в чистку отдавать, а не стирать самому. Бог с ней, старая она - бабушкина ещё.
Метель разыгралась. Слышу, как гудит за окном. А ещё слышу тихий матерок и шелест бумаги.
Шеф... Тал... Виталька... Смотрит на меня, виновато немного. Подмигивает.
- Очухался? Помчали в "Ковчег" ужинать. Или завтракать?
И смеётся.
Зима. Февраль. Три дня до моего ДР...

Он не понял, кто окликнул его со спины, но голос показался знакомым:
- Эй, Витька!
Витькой его давненько не называли. Сорокапятилетнего владельца шиномонтажки в маленьком городке У. знакомые и клиенты называли чаще по отчеству. В однушку на улице Кутепова после развода он уже приехал Палычем.
- Витька, купи "Родопи"!
Фейерверк домыслов насчёт того, кто это может быть, полыхал ровно столько, сколько проклятущая спина чуть не со скрипом поворачивалась, точнее пыталась это сделать. Шею вообще заклинило. «Чёрт-чёрт-чёрт!» - морщился Палыч и вспоминал-вспоминал хозяина тенорка. Тенорок был похож на повизгивание сеттера, ищущего в болотистых кустах подстреленную хозяином утку, такой же нетерпеливый.
С трудом повернувшись, Виктор Палыч так и застыл железным дровосеком, попавшим под ливень: позади никого не было. Поскрипывая всеми скрипучими мослами и недоумевающе помаргивая, Палыч огляделся. Территория блошиного рынка, от которой дойти до родной трёхэтажки - всего ничего, была пуста. На деревянных скамьях-прилавках даже пацанва не сидела, потому что зрел дождь, что тоже нервировало Палыча. За холодный душ больная спина "спасибо" не скажет. Но дождь-дождём, а вот что это было?
Палыч постоял секунд несколько и решил про себя: «Таблетки. Я ж две подряд выпил, вот и глючит теперь мозги».
Убедив себя в правильности вывода, Палыч почемчукал дальше. Ему осталось пройти три частных дома до перекрёстка, когда всё тот же «сеттеровский» тенорок обиженно продрожал:
- Купи мне пачку сигарет, жлобяра…
Боль расстреляла во всё полотнище: от горбятины до полопавшихся пяток. Трещины на пятках Виктора Палыча напоминали Град-Каньон в миниатюре и никак не заживали, хотя он их только чем не лечил: от крутейших кремов с мощнейшим содержанием мочевины до (простите) собственной мочи.
Сверлящая боль была такая, как будто в спину вогнали не одну, а с пяток пуль. Зато Палыч вспомнил, кому принадлежит тенорок и уже не оборачиваясь, матюгнулся:
- Стебанутый ты, Геныч. Как был шутником-идиотом, так и помрёшь. Напугал до смерти. Где прятался, полоротый?
Небрежный смешок за спиной подтвердил догадку. Да, тенорок принадлежал Генке Маслову - не однокласснику, а однокашнику Палыча. С Генкой они учились в ПТУ. Тогда ещё Витька или Витёк учился на автомеханика, а Генка на электрика. Пригодилось среднетехническое Палычу. Ох, как пригодилось.
- Я прятался? Очки купи себе, старпёр.
Палыч обиженно смухортился и убыстрил шаг настолько, насколько позволяли ему это сделать чуть не полыхающая спина и кусачие каньоны. Но Генка не отставал, так и дышал в затылок, и не просил, а требовал:
- Купи пачку «Родопи», жлоб!
- Да пошёл ты…, - пробурчал Палыч и чуть не упал, потому что боль прострелила голову, словно всё та же пуля, а это… Это - до стона и хохота. Стонал, обхватив руками голову, Палыч, а ржал Генка.
- Маешься, капитан? Контузия – она того… Какого хера попёрлись? Вас предупреждали: «Не суйтесь в ущелье!»
Хохот смолк, а голос нет, только вот звучал он уже не повизгивающе-просяще, а требовательно-жёстко:
- Купи мне сигарет, Витька. Передашь с третьей скорой. Я всё сказал.
Боль и в голове, и в спине стухла, как сигнальная ракета над ущельем. Красная ракета…
«Стоп! – Отозвался сигналке Виктор Палыч. - В Аргунском ущелье Генки не было и быть не могло».
Да, Генки Маслова не было, когда капитан Забродышев выводил группу из засады, считай, на одном стрессовом настрое. Он не чувствовал боли ни в простреленной спине, ни в контуженной голове до тех пор, пока не услышал: «Вертушка!» В вертолёт его уже внесли на руках.
Сейчас Палыча накрыл такой же стресс и боль ушла. Виктор Палыч не удивился, когда легко обернувшись, не увидел никого… Да, он не удивился, лихорадочно гоняя мысль в просветлевшей голове:
«С третьей скорой…. С третьей скорой… А! Ясно…»
Перед перекрёстком, в зачуханном ларьке с выцветшими пачками чипсов и расхожих конфет на витрине, Палыч купил две пачки «Родопи». У перекрёстка он закурил. После пятилетнего перерыва горький дым поплыл в сухое горло, как к себе домой, словно не было того перерыва.
Перекрёсток в городе называли «крест». Одна из планок креста была дорогой на городское кладбище. Случались дни, когда родственники усопших договаривались о времени похорон, чтобы не устроить «очередь» из гробов. Так было после аварии, когда мелкий ПАЗик влетел в прицеп КАМАЗа. Десять человек хоронили в один день, а сегодня троих. Две процессии Палыч пропустил.
Он не знал умершего из третьей, только что отметил, что они были с ним одного возраста, а значит и с Генкой тоже. Процессия была скромной.
- От чего умер-то? – спросил Палыч мужчину, какой стоял поодаль и показался ему более располагающим. Мужчина за шестьдесят был покойному соседом по дому и охотно поделился информацией кто-чего-отчего, не забыв пройтись вдоль и поперёк по современной медицине, какая вовремя не обнаружила у покойного тромбоэмболию.
- А он обращался в поликлинику! – возмущался сосед, - Он говорил, что ему дышать тяжко!
- А он курил? – спросил Палыч, и сосед закивал головой так, что можно было представить себе, как та голова отрывается от тощей, морщинистой шеи и катится-катится-катится… На секунду Палычу так и показалось, что по кладбищенской дороге покатилась голова, только не этого мужика, а Руськи Ищенкова. Так и показалось: катится оторванная снарядом голова и шепчет губами-ошмётками: «Командир, а покурить-то я не успел…»
- Нет у нас медицины! И не будет, пока не начнут учить, как нас учили! Пока….
- Слушай…, - перебил Палыч возмущённого мужика, - положи в гроб пачку сигарет, а? На помин.
Мужчина не удивился, только кивнул.
- Давай. Хороший помин – знаю.
Палыч бросил в могилу горсть земли и ушёл, как ни уговаривал его сосед покойного помянуть новопреставленного. Он не сразу пошёл к себе, а заглянул к соседке Верочке. Шустрая Верочка была студенткой медучилища, снимала квартиру рядом с Палычем и частенько его выручала.
- Верунь, ширни, а? Аут спине…
- Давай, дядь Вить. «Диклофенак» уколем?
- Ага…
*
Через пять дней, решив кое-какие вопросы дел и быта, Палыч мчал к Аргунскому ущелью. В пакете у него лежала бутылка негазированной «Аква Минерале», пачка печений и две пачки «Родопи».
«Покурим, Руська… Обязательно покурим с тобой, брат», - думал Палыч, а вот Генку…
Не вспоминал он про однокашника…

Никакой я тайны не открою.
ни на что тебе не намекну.
Лишь гитарный корф побеспокою,
положу на звонкую струну
сон, какой мне часто будет сниться
в навсегда закрытой тишине:
ты, такая юная, и птицы,
небо заскучавшее по мне,
ветра неспокойные ладони
и дождя бесхитростного плач.
Ветер за окном о чём-то стонет.
В ало пламенеющий кумач
рвётся белый цвет из сонных вишен
буйно, беспредельно, напролом.
Я уверен: ты мой сон услышишь,
и сейчас услышишь, и потом...

Вишни в весеннем расцвете.
Но я — о горе! — бессилен открыть
Мешок, где спрятаны песни.
Басё

У большинства есть Maono* и рэп под копирку.
У меньшинства в фаворитах остались Пуччини,
Шуман, Чайковский, Рахманинов, Моцарт впритирку,
несколько капель чистейшего слова в графине
и непременно рассветная дымка на ужин.
Кто-то в углу возмущается: "Эти не с теми!"
Боже мой боже... Ты точно уверен что нужен?
Точно? А мне показалось: ты явно не в теме.
Солнце в весну погружается чуть не с разбега.
Воздух насыщен чем попадя только не йодом.
Как-то невыгодно, если в светилах - Омега,
если глинтвейн из горячего сердца и мёда
с чёткой заявкой на лёгкую нотку горчинки
был и остался первей ароматов сивухи.
Боже мой боже... Ты помнишь, как пела былинка
после дождя и Пуччини, средь бед и чернухи?...

*Maono - микрофон

Пусть порвётся, а мы напряжёмся немного и свяжем,
только вспомним рассвет в оглушительно-тяжком бордо,
капли алых минут и кораблик наивный, бумажный.
Я тебе подскажу, где меня отыскать, если что...

Память-боль не разъест, но очистит гниющие раны,
вопреки всем и вся обнадёжит больную струну,
и она оживёт, и назначит меня капитаном
корабля "В никуда", а на парус набросит луну.

Я уйду в океан безнадёжно-прекрасных фантазий.
Наплевать, если вслед вдруг услышу прилипчивый смех.
И гитару возьму, и в пути не покаюсь ни разу
ни за эти стихи, ни за спутанность судеб и вех.

Пусть с ладони моей окровавлено время сочится.
Пусть снега упадут в знойной пустоши дерзким дождём.
Обещаю тебе, если что, возвратиться и сниться,
прикасаясь к душе исключительно белым крылом...

Я не знаю, как этот жанр назвать точно, но для меня он - дневник, расписка-заметка, возможность нащупать свободу строке. Не раз ловил себя на мысли: насколько интересно вот так записывать-описывать-констатировать- рассуждать. Будет ли это интересно кому ещё? Вряд ли, учитывая большой выбор жанров, вкусы читателя и прочь, прочь, прочь, но... Но я всё же это пишу, записываю, собираю, а там посмотрим, что получится.
***
Утро…. Пока ещё спокойное, но это пока. Ещё чуть-чуть, и оно вспыхнет звонками, словами, цветами и будет день - утомительный, но счастливый. А сейчас…
- Дэн, готов?
- Погоди ты…
Ах, ты ж, блин… Распустил он, гриву… Быстрее давай начёсывайся! Именинница наша уже просыпается, хотя я чутка не стекал с кровати, чтоб не разбудить. Ну, надо же подготовиться на полную: кино-вино-домино, кофе там…
- Серый, я в гостевой - за подарком!
- Стой! Припёр я уже подарок и корзинку с цветами припёр.
Ну, ё… Слышь? Проветри кабинет, задохнуться от твоего одеколона можно.
- Етижи-пассатижи! Дэн! Хорош набрызгиваться, и начёсываться хорош! Нормально ты выглядишь! И борода с усами тебе идут. Янычар, блин.
- Маэстро! Дай сюда корзину с цветами! Дай! Обговорили же вчера: подарок - ты, цветы - я, а Олеська…
Чёрт! Аж молния по мозгам шарахнула, чутка не расплавила мне те мозги.
- Дэн! А где корзина с пирожными?
Ох, ты ж... А глаза-то сощурил. Слышь? Они у тебя таких размеров, что прищур тот, как попона пони слону. Ага. Раскомандовался ты, прищуренный.
- Налеее-во! Равнение на компьютерный стол! Смирно!
И ржёт аки дурачок. Ну, не любит он, когда я в форме. Ничо, переживёт. Чёрт… Растолстел что ль? Китель в плечах поддавливает.
- Олеська!
Ага, вот и она. Ох, ты ж… Тоже прифуфырилась. А надушилась-то… Понятно, у кого научилась духами умываться. Так… Давай-ка я тебе причесон подправлю, неумёшка.
- Папочка… Какой ты красивый…
Во… Слышь, Дэн? А ты бухтел. «Устами младенца», как говорится. Чо лыбишься? Женщины любят военных красивых, здоровенных. Ясно?
- Серёг, повернись спиной - роликом тебя покатаю: шерсти нацеплять успел.
Ясен пень, я ж лазил лазерное шоу подключать, и мне на спину только что Хас не запрыгнул, потому что облопался и спит, хотя вот с ним-то как раз и не было бы шерстяных проблем, потому что сфинкс.
Ну, чо? Готовы? Ага, готовы. Вовремя, однако. Чуете? Запах духов острее. Хм… Новый какой-то… А… Она ж экспериментирует с ароматами. А ничо так… Прикольный: лилии после дождя - "Diorissimo".
- Серёг… Ну, ты, блин… Волчара, он и на пенсии – волчара.
А то! Слушай, вот что ещё…
- Дэн, на квартиру метнись незаметно, подключи там чо надо, чтоб по отмашке.
Ну, и с чего у нас такая надменная рожа? Ах, ты ж… Продуман какой.
- Пока Вы, товарищ главнокомандующий, в душе полоскались, я уже смотался. Всё там как надо.
- А светомузыка?
Так. Хорош строить из себя обиженного пакемона, просто доложи, как положено. Во… Вкурил: вытянулся, честь отдал.
- Всё на мази, включая роллы-суши и шампанское.
Так. Ну всё… Слышим с первого.
- Мальчишки, а вы где?...
Тут мы, малыш. Все тут.
С днём рождения, любимая…

Сжигаю всё: минуты и слова.
Чем ярче пламя, тем себе дороже.
А время на костре на миг моложе
меня, того, которому едва
пробило девятнадцать склянок-лет.
А вот словам... Никто не знает сколько.
Горит костёр, немыслимый настолько,
что мир вокруг теряет смысл и цвет.
Рассвет занялся, догорает ночь.
И будет ветром пахнуть пепелище,
когда я сам взойду на то кострище
и полыхну тем временем - точь-в-точь.

Кто меня сейчас серьёзно напрягает, так это Пашка – шизофреник местный, и его опричники тоже напрягают: Прыщ и Гнутый. У Прыща морда, как куры клевали. Жёстко клевали! Но не поэтому он Прыщ, что вся морда в угрях, а потому что выскочка и трус: нарвётся и за Гнутого прячется. Гнутый туповат, но силища, как у Минотавра: один троих запросто замесит. Походка только у Минотавра смешная: идёт - приплясывает. Нафиг он к Пашке прилип? А Прыщ вообще не тупой ни разу, и тоже прилип. Наглости и дури не хватает? Наверное, не хватает.
Слышь, рыжий! Заканчивай на меня косить и пальцем показывать. Отломлю! Зыркаешь ты. Чего уставились? Глаза сломаете.
Пашка, как и Лёха, терпеть меня не может, и тоже непонятно за что.
Хм... Надо бы выписать Пашке пару затрещин, а то в последнее время аж черепушка у него дымится, когда меня видит. Вон и сейчас дымится. Слышь, Пашк? Ты там пламя не раздувай, волосы спалишь, уже огненные. Всё потом. Разберёмся с Лёхой, и до тебя очередь дойдёт. А может и не дойдёт. Какой спрос с больного? Да никакой.
Чёрт... Нервяк прям сильно накатывает. Надо покурить, но на улице, без меня тут дым коромыслом стоит. И вообще, я манал сигарету в рукав прятать: у меня рубашка новая, прожгу ещё.
*
Дружище, не удалось тучи подальше отогнать? Не удалось... Молнии скоро небо разорвут. Грозой пахнет и болотом. Недалеко оно, то болото - три улицы от клуба, вот и несёт живым тухляком, всегда несёт, но особенно перед дождём. Сейчас хлынет, похоже. Бабулька моя расстроится: она огород дополоть не успела. Ничо, бабуль, просохнет чутка, и я тебе помогу с огородом. Страсть не люблю это дело, но помочь – святое. Кто ж ещё поможет?
И ты, дружище, не расстраивайся. Ну, не успеем мы до дождя домой, так после успеем. Всё равно через луг с тобой пойдём, там травы больше и грязи меньше.
Эх, ты ж... Даже тут слышно, как озеро на лугу рычит и ухает. Местные боятся мимо того озера-болота ходить, особенно когда стемнеет. Они думают, что это мертвецы стонут - озеро кладбище старое затопило. А я так не думаю, мне в кайф там ходить, потому что быстрее от клуба до дома дойти получается.
Дружище, принюхайся. Чем больше пахнет: тухляком или грозой? Ага, правильно, грозой больше. Запах своеобразный: как свинец в воздухе растворили.
Так, оставь в покое ёлки, что возле правления растут. Оставь, сказал! Если ты им макушки отломишь, всё правление во главе с председателем с горя повесятся в ряд. Бабулька говорила, что нехилые деньги за те голубые ёлки колхоз отвалил. Не, ну ты чего - оглох что ль? Отвали от ёлок, обними меня лучше, волнуюсь я.
Притих ветер, обнял, под рубаху залез, к сердцу прижался. Слышишь, дружище, как оно тарабанит? Откуда такое волнение? Я ж не первый раз на сцене. Да разве это сцена? Вот на конкурсах или смотрах, когда в ДК играем - это да, и публика там почти вся музыкальная, культурная: слушают – чихнуть боятся. А тут…
Ладно… Играть как положено надо хоть где, хоть для кого, потому что публика – это публика, а музыка - музыка.
Етижи-пассатижи! Да что ж за нервяк такой? Накрывает аж до трясучки! Спокойно, Маэстро! Спокойно.
Так. Хорош грозу нюхать, на сцену пора. Щас пойду. Щас... Прям пять сек.... Только попью водички и пойду.
Блин… Напор в колонке – выпусти на полную и клуб снесёт, и вода холодная, зубы заломило.
Хм… Запах «Командора»? Лёха... Он этим одеколоном года два уливается так, что мухи с комарами вокруг него дохнут. Да уж... Похоже, руки мне не уберечь. Командор, хорош сопеть, как бычок-переросток. Доложили или Танюха сама покаялась? А неважно: сама или нет, созрел Командор для разборки - чую.
Ну-ну... Давай, твой выход первый.
- Угорел, Маэстро?
Говори-говори, а я тебя послушаю, капли с лица сотру. Вся морда в каплях, бешеный напор, однако.
Не психуй, дружище, не надо мне волосы трепать, успокойся. Я же спокоен, вот и ты угомонись.
Стою, не оборачиваюсь - на вшивость его тестирую. Удобно стою - спиной. Ну, и... Сможешь в спину? Давай! Жду. Нет? Хм... Уважуха тебе, Лёха, правильный ты пацан, если чо. По всем моим понятиям правильный. Не понимаю только, чего ты до меня докапываешься? Ну, сейчас понятно. А вообще?
Молчит Лёха: сопит нервно, но ждёт, когда лицом повернусь, не кидается. Ладно… Давай поговорим с тобой, оскорблённый любовник.
Опа! Не успел повернуться – кинулся Лёха, за воротник рубахи к себе тянет, аж трещит тот воротник. Ах, ты ж, мститель!
- А ну, убрал руки! Быстро!
Ага, рубаха новая, порвёт – писец приснится его ветровке, и морде цыганской тоже писец!
Ишь ты… Глаза горят, ноздри раздуваются, губы тонкие, злые.
- Ты чего творишь, Маэстро? Я же тебя сейчас покалечу!
Можно подумать, что ты ко мне для пригласить сыграть в волейбол подошёл. Ну, давай! Давай прямо тут и начнём разбираться. Вон уже носопырки к оконным стёклам прилипли. Повеселим любопытную публику, Командор?
Эх, и горяч ты, Лёха. Силёнки побереги! Тебе ещё с вокалистом разбираться, если чо.
Чёрт… У самого кулаки чешутся, но... Разобью пальцы, как пить дать – разобью. Лёха боец жёсткий, только просить об отсрочке… Нет.
Перехватываю его руки в запястьях, чуть не с воротником от себя отрываю.
- Чо те, Командор? Черти яйца щекочут? Слушаю тебя внимательно.
Ох, ты ж… Прям конь перед кострищем, прям на дыбы взвился. Ага. И остыл влёт - публику в окнах просёк. Правильно, Лёха, нефиг местный бомонд развлекать. Солидарен с тобой в этом вопросе. Остыл чутка? Да, есть такое дело: на клуб кивает, за клуб то есть.
- Пошли?
- Пошли!
Эх, ты ж… Подсигиваем оба, чуть не синхронно: дверь клуба стукает - царь-пушка тише стреляет. Четверо моих музыкантов выходят на крыльцо, в ряд плечом к плечу становятся и стоят, и не уходят. Хм... Теперь Толян остальным доложил за утро в бендежке. В курсе теперь парни, что разборка назревает, и прямо перед вторым отделением, и если разобью пальцы – хана программе. А они готовились, и без меня им не отыграть...
Лёха, не хмыкай презрительно. Ты знаешь, что не впрягутся они, это вопреки нашим правилам. Не к тебе претензия, а ко мне, типа, сам виноват – выкручивайся, Маэстро. Ладно...
Ветер в елях спрятался. Болото ухнуло. Запах... Тошнотворный запах, но не от него я скривился, не от него...
- Дай два часа, Командор, на второе отделение. Руки целыми нужны.
Сказал и зубы заломило от злости похлеще, чем от холодной воды. Прошу об отсрочке разборки! И кого? Лёху! Какой меня терпеть не может, с кем цеплялись серьёзно и по меньшему поводу. Откажет - будет прав. Извиняйте, парни, если чо.
А Лёха то на меня зыркает, то на парней моих. Вкурил чего к чему? Ага, вкурил он: кулаки в карманы суёт и хмыкает.
- Иди, время терпит, - и опять хмыкает, - Дон Жуану в своё время повезло меньше. Он не давал концерты.
Чего? Кому повезло? Ах, ты ж, змей ты цыганистый! Всё, сорвало у меня крышняк. И хрен с ними, с пальцами!
- Дон Жуану не повезло - да, зато Командору повезло – умер сразу. Тебе тоже повезёт, обещаю.
Опа! И глаза у него опять засверкали не хуже молнии, которая так шарахнула, что любопытные свои носопырки от стёкол отклеили влёт, только Пашка в окне маячит. Оскал на роже, как у Гуинплена. Чего, рыжий? За кумира своего переживаешь? Ох, ты ж... Щас прям через стекло меня сожрёт, аж зубами клацает. Чёрт с тобой, рыжий, не до тебя.
Ну! Чего желваками играешь, Командор?
- Пошли за клуб!
Хм... Закурил, затянулся глубоко и выдохнул медленно.
- Ждут тебя, и я подожду, потом договорим.
Спиной повернулся... Иди, Лёха, иди, в спину только твари бьют.
*
Говорил сам себе: "Не нервничай, Маэстро" - правильно говорил. На сцене нервяк прошёл, как только первое соло со струн отпустил. И руки потеплели, и пальцы забегали. Играть легче стало. Даже не играть, а рассказывать о серебряной луне, о живом ветре, о себе, таком, какого они не знают, никто не знает, только Дэн и ветер...
Дружище, ты тут? Тут он - волосы мне перебирает тихонько, слушает внимательно, наблюдает, как я пропускаю музыку через себя на струны, чтобы с них она свободной ушла в зал и отдала себя до последней ноты. До последней...
В зал смотрю. Надо же... Слушают... Лёха стоит у самой сцены, смотрит на меня исподлобья.
Затягиваю рычагом Флойд Роуза последнее вибрато. Звук тает, как снежинка на ладони. Всё...
Тихо в фойе, потому что звук растаял, а музыка нет. Она ещё живая. Она ещё с ними...
Где ты там, Лёха? Дай-ка я тоже посмотрю на тебя пристально, как ты на меня, и подмигну. Потерпи, парень, немного осталось ждать. Всего один музыкальный блок...

Там они. Хочешь взглянуть - не бойся.
В липкую память кошмарных снов
ветер сомненья мои уносит.
Или сомненья несут его?
*
В крепком сплетении наших судеб
снова теряется чья-то нить.
Ветер, ты знаешь... Давай не будем...
Что-то не хочется говорить.
И без того тех словес, как грязи.
Лучше заметь, как деньки летят.
Нам ли с тобою из грязи в князи?
Нам ли? Ответь мне, мой друг, мой брат.
*
Снежную гриву на круп отбросив,
ветер взвивается на скаку
и, убегая стремглав, уносит
душу и сердце моё в строку.

Ветер, друже мой, это не важно, что вокруг меня сейчас толпа собралась. Ты же знаешь, что так всегда бывает, и в школе, и тут: кто по плечу хлопает, кто обниматься лезет, кто вопросы разные задаёт по делу и просто так. Вот и сейчас собралась толпа. Но это не важно... Я тебя чувствую. Я тебя слышу. Я знаю, что там, на сцене, ты один останешься со мной. Один. Хотя... Нет, не один: ты и гитара, и музыка ещё.
*
Первую часть отыграли. Хорошо отыграли! Можно взять перерыв, пусть попляшут под магнитофон: нам же тоже отдохнуть надо, а то у Толяна на костюме цепи и цепочки бренчать устали.
Ага, подмигни мне, Толян. Всё? Прошёл трясун-бабай? Правильно, публику бояться - артистом не быть, а ты - артист, амбиций вагон, но старательный. А за лесенку не переживай: я ту "Закодированную дверь" почти в самый конец программы запихал, и налажаешь - не беда, всем уже пофиг.
Вот же ж... Ужрались так, что хоть не дверь, а их всей деревней кодировать отправляй.
Толян, ну ты, блин, металлюга: обвесился металлоломом, как новогодняя ёлка гирляндами. Ладно, бренчи цепями, раз нравится, главное – отыграл нормально. Дальше всем полегче будет, а вот мне нет. Соляки у меня, а последний, новый совсем, сложный, но красивый. Музыка там, как будто луна поёт: тягучая, таинственная и серебряная музыка.
Чёрт.... Мандраж накатывает, аж ладони взмокли. Спокойно, Маэстро, некого и незачем бояться - отыграешь. Для кого только играть, не понятно. Они вон ламбаду отплясывают. Уже страсти закипают – по углам разбежались тискаться, а углов всего четыре. Маловато для желающих.
Ох, ты ж... Не терпится-то как. Да лезьте уже скопом в те углы! Ага, самые нетерпеливые в актовый зал за кулисы побежали. Ну-ну... Вперёд! Там директор клуба в засаде сидит, блюдёт моральное воспитание. Наивный, блин. Можно подумать, что за клубом места мало. Это им лень выходить: июнь, а прохладно, потому что гроза зреет, молнии за окнами ярче дискотечного шара сверкают.
Дружище, лети, отгони тучи подальше на чутка. Нам с тобой надо бы успеть до дождя домой попасть. Лети!
Так. Стоп! Лёха в фойе нарисовался. Трезвый вроде... Или нет? Да, трезвый. Когда он пьяный, то танцует до упаду. Кстати, неплохо танцует. Танцор диско, блин. А сейчас Командор у нас не танцует, а просто по залу таскается.
Ну что, Лёха, доложили тебе про нас с Танюхой? Не меня ли ищешь? Я тут, если чо.
Хм... Да нет, не меня, глянул мельком и отвёл взгляд. Понятно, не доложили пока. Значит, время на второе отделение у меня есть.
Он и на меня не косит и к Танюхе не подходит. В общем-то, всё верно: зачем к ней подходить? Сама подойдёт. Только она, Командор, прям из-под твоего носа с Валеркой-вокалистом слиняла в бендежку, сейчас будет артисту поддержку моральную выписывать, и не только моральную.
Сочувствую, не повезло тебе, парень, если серьёзно втюрился. Могу понять: знойная девушка, умелая. Вот же ж... Знал бы про вас с ней - отшил бы сразу и не потому, что разборки боюсь, просто нечестно с чужой девушкой кувыркаться, а если это девушка соперника, то вдвойне нечестно. Да, мы с тобой не враги, Командор, но соперники, хотя ты наверняка считаешь иначе. Ну, флаг тебе в руки, цыган, считай меня кем угодно, только я действительно не знал про вас с ней - прости. Говорить я тебе это не буду, извиняться тоже, не хватало ещё. А вокалиста нашего пока не трогай, дай нам доиграть уже. Я петь не умею, если чо. И вообще, не он у тебя первый в очереди на разборку, потерпишь.
Чего тебе, Толян?
- Маэстро... Там Танька с Валеркой...
Ох, ты ж... Какая новость дня! И чего теперь ты от меня ждёшь? Какой реакции? Мне кинуться вокалисту морду бить? Ага, жди, только разбег возьму. Слышь, Толян? А если она потом до тебя дорвётся, а ты не устоишь? А она дорвётся - понял я уже, и не устоять тебе, потому что вниманием обделён слегка. И что? Тебе тоже навалять? Незачем, иди вон бас свой положи нормально, а то спихнут со стула. Иди-иди, плечами ты пожимаешь.
- А я тебе говорил, что она такая...
- Пойду теперь повешусь. Одолжи самую длинную цепочку, а то верёвку искать неохота.
Чего глаза вытаращил? Не догоняешь что ли? Не... Догоняет - заржал и пошёл к басу цепями сверкать. Вот и иди, и я пойду покурю, пока они тут под ламбаду по второму разу задницами крутить затеялись.
Ох, ты ж... Кто во что горазд. Нет, ребята, ламбада - это не повод чреслами потереться, это - танец, красивый танец, между прочим. Мы с одноклассницей в этом году на школьном смотре за неё приз отдельный отхватили, а школа грамоту какую-то. Только наша ламбада - это так себе, бирюлька, а вот лезгинка, какую Дэн на том смотре отжёг - это бомба. Аж все члены комиссии встали, когда хлопали. "Бис!" и "Браво!" так орали, что кулисы дёргались.
Дэн, друже мой, всего месяц не виделись, а я скучаю. Возвращайся уже скорее домой от своих родственников. Понимаю, что интересно тебе теперь в Европе, но у нас с тобой и тут дел полно.
Ладно... Надо найти Гриню Бойкина и невертеть ему за "чурку". Я те, блин, дам "чурка", козлина такая. А ты, Дэн, не лезь! Должен я популярно и доходчиво пояснить Грине, что "чурка" - это не национальность, а состояние его мозгов. Хм... Хотя, я серьёзно сомневаюсь, что они у него имеются. Ничо, я до твоего возвращения успею это выяснить, а то расслабился Гриня, думал, что если в тряпочку бурдит, то не узнает никто. А мне Валька Грекова всё доложила в награду, так сказать, за полученный опыт, каким мы с ней по-тихому обменивались, заодно и инфой обменялись. Правда, я ей ничего из дополнительного не выдал, а она расстаралась. Чутка опоздала Валька с докладом, поэтому отдыхай пока, Гриня. Приеду и поговорим с тобой за шовинизм.

Всё теряет приоритетность. Абсолютно всё…
Только ветер вскрикивает, только память вспыхивает…
Коммент, как толчок.
«Это надо писать. Это первостепенное» …
Да, понимаю, чувствую - надо.
Одна ночь без сна, вторая… Путаю время, не чувствую вкуса кофе, не слышу телефон, ветер дым сигаретный в жгут свивает.
Голос - бархатный, сочный баритон, глаза в глаза цвета горького шоколада.
- Серый… Приляг, братишка.
Вивальди в наушниках. Грозой пахнет и … «Командор»? Да…
«А если бы я не успел? А если бы не два сантиметра до виска?»
Лёшка…
Я тоскую по тебе, брат. Как же сильно я тоскую по тебе...
Пандемия в разгаре, давление на пределе, спина…
Камни спину ломают. Запах горячей пыли и крови.
Пишу или проживаю заново? И то, и другое - однозначно.
Таблетки горькие-горькие, как память...
Кипарис-можжевельник-сандал.
Шаги летящие и запах древесный, и голос звенящий.
"Рад я, что ты живой вернулся."
Виталька...
"Обязательно дождись меня, Серёг!"
Обязательно, Тал, обязательно!
Путаю время, не чувствую вкуса кофе, не слышу телефон, но...
Как в спину...
«А его убили, да? Прикольный сюжет.»
Прикольный?...
Чёрт, криз.
Поднимаюсь, но...
Полное отвращение к словам, к слову... Полное!
Не могу... Не могу!
Свежесть морская, мощная, как девятый вал, и глаза в глаза цвета горького шоколада.
«Серый, уходи. Уходи отовсюду немедленно!»
Ушёл.
Запах ландыша, ладошки на плечах горячие-горячие, голос тягучий, обволакивающий и глаза в глаза изумрудно-зелёные.
- Бог с ними, мой хороший. Память требует тишины. Мальчишки, поехали к ребятам: к Лёше, к Витальке.
Да.
Поехали!
Ветер веткой в окно стучит. Залетай, дружище. Видишь? Путаю время, не чувствую вкуса кофе, не слышу телефон.
Запахи-звуки-голоса… Оттуда…
Кипарис-можжевельник-сандал. Коршун в небе и ласточки, но они его не боятся. Он не к ним прилетел, а ко мне.
Птиц...
Я тоскую по тебе, брат. Как же сильно я тоскую по тебе…
Голос... Бархатный, сочный баритон.
«Серёг… Надо отдохнуть, братишка.»
Его голос и её ладошки на плечах горячие-горячие, почти детские, и глаза в глаза изумрудно-зелёные.
"Хороший мой, слова любят тишину, а тишина любит тебя."
Снег сыплется. Много снега, много лишних, чужих, случайных... Много шума из ничего, и...
Чёрт, криз.
Наплевать! Надо!
Отвратительный Ворд на планшете. Просто отвратительный! Голову рвёт, шорох - гул, буквы сливаются.
Голос… Бархатный, сочный баритон.
«Рассказывай вслух, братишка. Мне рассказывай.»
Печатаю или говорю вслух? Да, говорю - печатаю. И никаких, лишних, чужих, случайных. И только ветер, только бархатный сочный баритон, ладошки на плечах горячие-горячие, почти детские.
Чёрт!
Мир по швам треснул. Запах крови везде, везде. Везде! Но…
«Серый, спокойнее», «Серёж, справимся», " Написал? Давай скорей!" …
Да - сейчас.
Одна ночь без сна, вторая…
Путаю время, не чувствую вкуса кофе, не слышу телефон.
Всё?
Да, хорош.
Всё, и...
Пустота.
Надолго?
Не знаю...