Учебник физики листая на ходу,
Как бабушка поёт в старинной песне,
Я в школу, в свой седьмой опять иду,
В чернильных пятнах весь. Вот интересно:

Вчера друган мой классный Филимон
Принёс чернильницу-непроливайку —
Нам показать, как научился он
Всё ж проливать. Ха, поглядите, — знайка!

Да мы на перемене на большой
Все поголовно этим овладели.
А он теперь стремится стать Левшой —
Блоху, сказал, припрёт, на той неделе.

И принесёт: совсем недалеко
От нас ведь Тула — я сверялся с картой.
Блоху, конечно, там найти легко,
Когда б сгонять, а не сидеть за партой.

А Филя наш на выдумки мастак,
В любой вираж кидается он смело
И предпочтёт крутиться так и сяк,
Чем в классе по доске царапать мелом.
_______________________

Написано на «Седьмую пятницу» — http://litset.ru/publ/15-1-0-37691 (обязательны: 1) словосочетания: большая перемена, учебник физики; 2) эпитеты: классный, чернильный; 3) рифмы: парта - карта, мелом - смело).

Россыпь одуванчиков —
Летняя пора.
В поле разливается
Жёлтая жара.
Только быстро венчики
Превратятся в пух,
В воздухе рассеются
И испустят дух.



Фото авторское

Известно всем: с лица воды не пить
И это у народа означает,
Что, коль не вышел рожей, может быть,
Не страшно это вовсе. Но вначале

Хотелось всё ж понять бы до конца,
Кто, где, да и с какого перепугу
Напиться вдруг с чьего-то там лица
Решил однажды, насмешив округу.

Пусть красотой блистало то лицо,
Не вижу в нём я нужного рельефа,
Чтоб воду удержать. И тут концов
Уж не свести, не выудить из блефа.

Короче, двое суток напролёт
Пытаясь в ситуацию врубиться,
Я поняла, что всё-таки народ
Чего-то не догнал в питье водицы.
И мудростью народной силясь жить,
Подчас — как воду решетом носить.

В Некотором царстве, в лесном государстве жил-поживал сказочный народец: Баба-яга да Леший, Царевна-лягушка да Русалка, Гуси-лебеди да Курочка Ряба — в общем, все герои русских сказок, включая совсем уж некондиционного что в человеческом, что в животном мире Колобка. Последний, правда, качества сдобы за долгое время своего существования утратил и, зачерствев, превратился, в сущности, в пушечное ядро. Жил этот народец — не тужил, и общение у него было налажено даже с заморскими гостями типа Кощея Бессмертного, который время от времени залетал в гости к Яге, подруженьке своей драгоценной.

И вот однажды прямо над территорией этого лесного государства потерпел аварию звездолёт с известной планеты Тау-Кита. Точнее, не потерпел аварию, а спикировал, направленный твёрдой рукой стратонавта Тунгу, потому что, как объяснил он впоследствии, вышел пролетаться в космосе, а тут — рраз! — и искра́ в Землю ушла (а без неё летать нельзя, разве что висеть в воздухе). Потому и спикировал Тунгу, чтобы искру́ эту подобрать и на место пристроить. Ямища от его приземления осталась приличная, её потом падению Тунгусского метеорита приписали (земля-то слухами полнится, вот имечко это — Тунгу — где-то и всплыло). На поиски искры́, конечно, время надобно, потому инопланетянин познакомился со всеми местными обитателями сразу и, как мог, жестами, ситуацию им объяснил — слов-то русских он вовсе не знал.

Вопрос, а куда этого Тунгу девать, пока он искру́ свою искать будет, отпал сразу — к Бабе-яге на постой, конечно, у неё ведь какой-никакой, а домишко (пусть и на курьих ножках), а у других вообще чёрт знает что. Взять хотя бы Русалку: то в озере бултыхается, то на ветвях сидит (кстати, как она туда залезает, никто ни разу не видел). Короче, живёт этот Тунгу у Яги день, живёт другой, третий… — и тут сказочное народонаселение начинает замечать, что между ними эдакое притяжение возникает и дело прям-таки к роману идёт. А что, это только нам Ягуся страшноватой кажется, а на фоне зеленого одноглазого Тунгу она ещё ого-го какая красотуля, он таких и вовсе не видывал. И потом — с личным летательным аппаратом! (Ох и полетали они вдвоём, в обнимку в бабыёжкиной ступе — только ветер в ушах посвистывал!)

Долго ли, коротко ли, однако чует народ — украдёт звездолётчик ихнюю подружку, заберёт с собой на Тау-Киту. А разве можно лишать русские сказки такого колоритного персонажа? Никак нельзя! Вот и отбивают они телеграмму Кощею: так, мол, и так, прилетай немедля, SOS! На Колобке отбили, еле-еле самыми твёрдыми колышками удалось, чернил-то нету. И Колобка телеграммного Гуси-лебеди прямо к замку чахнущего над златом доставили.

Разгневался Кощей страшно, прилетел в Некоторое царство и на дуэль Тунгу вызывает. А тот ведь не знал, что Кощей — бессмертный, да и Кощейка не в курсах, что таукитяне вообще живут вечно, супротив любого оружия выстоят… В общем, бились они бились на дуэли аж до конца лета — ни тпру ни ну. Гусям-лебедям пора уж на крыло вставать, на юг намыливаться, вот по их просьбе перерыв в битве и сделали, общий сход назначили.

И на этом-то сходе Тунгу, который к тому времени уже слегка русским овладел, наконец-то народ просветил. Что при всей своей любви к Ягусе не может он её с собой на Тау-Киту взять, потому как у него там и так 38 жён, одна другой зеленее да одноглазее; сожрут они пришлую Ягусю в два счёта и косточек не оставят. Потому придётся ему в одиночку в обратную дорогу отправляться, тем более что искру́-то свою он, оказывается, как раз перед самым прилётом Кощеевым и нашёл, может стартовать хоть сейчас. Баба-яга, конечно, залётку отпускать не хотела, но 38 жён и её впечатлили, потому вернулась-припала она к своему проверенному дружку Кощеюшке, и мир снова сошёл на некотороцарственскую землю.

Все между собой перецеловались-переобнимались и закатили для Тунгу перед его отлётом такой прощальный пир, что аж деревья в лесу застонали-затанцевали. И я на том пиру была, мёд-пиво пила, притом всё в рот попадало, ведь усов-то нет и не бывало.
________

Написано на конкурс «Прозаическая регата» – http://litset.ru/publ/15-1-0-37136

В саду у дяди Вани давно поспели вишни,
И августо́вский полдень глядит в моё окно.
Вновь лето на исходе... И как же это вышло,
Что летом даже дьявол был с Вами заодно?!

На пару с ним, конечно, мне голову вскружили,
Заманивая в омут невиданной любви.
Но на пороге осень — и Вы меня забыли...
В отместку я решила Вас с дьяволом стравить.

Встряхнулась ближе к ночи: "Нечистый, а давай-ка
Ко мне, такой красивой, в момент переметнись.
С наливочкой вишнёвой — пей, дьявол, пей, мой зайка, —
С нуля с тобой закрутим неангельскую жизнь".

Дождь лил не переставая целые сутки. Временами просто стоял стеной, а временами на периферии небес даже что-то погромыхивало. К утру все же, видимо, выдохся, и сегодня только поливает слабыми струйками.

Сидим у родственников на даче в моей любимой беседке, оплетенной декоративным виноградом. Вижу, как на свой участок выходит сосед, с косой на плече — эдак по-русски. А двор у них изрядно подзарос, особенно вдоль забора. И вот он начинает эту траву, которая местами высотой с меня будет, косить. Зов предков пробуждается во мне, и я подхожу к забору:
— Николаша, дай разок коснуть, а?
— Ну на, попробуй.

Коса оказывается устройством довольно громоздким, рассчитанным явно не на дамские руки. (Тут же вспоминаю, что существует еще и серп, хотя плохо себе представляю, что им-то, серпом, делали, но он точно был для женщин, такое разделение труда.) Спрашиваю у Николая, чего это он в дождь прибираться во дворе задумал, а он мне:
— Ты что, не помнишь: «Коси коса, пока роса; роса долой, косарь — домой»?

Оказывается, с утреца-то вовсе не потому наши предки косили, чтобы до жары поспеть, как я всегда думала, а потому что мокрую траву коса легче берет. И почему это легче, он мне в подробностях рассказал, только подробности эти у меня сразу из головы вон.

В общем, показал мне сосед, как косу держать, и я прямо-таки здорово несколько раз по высокой траве ею махнула. Потом в низком клевере коса застряла, и хозяин у меня ее отобрал: «Ты мне щас косу сломаешь».

Но все равно я успела представить себя на том самом поле, что в «Анне Карениной» Александр Зархи показал. Рядом с Левиным и всеми этими мужиками, которые в предутреннем тумане рядком шли — помните?

Ну, и теперь уж точно могу похвастаться: а косу-то в руках я держала, имею представление, как с ней обращаться.

Вечерний, медленный паук
В траве сплетает паутину — надежды знак…
(Н. Гумилёв)

На что надеется паук, в траве сплетая паутину?
Поймать и съесть — другого не дано.
Вот так и он два года плёл вокруг меня, да и покинул —
Шмелём июльским вылетел в окно.



Фото авторское.

***
Иду по двору. Впереди на асфальте, как обычно, — стая голубей. Тех самых пташек, которых я презираю за наглость и хищнический нрав вопреки странному называнию их птицами мира.

Из кустов к этим как бы мирным пернатым крадется, пластаясь по земле, черный кот. Решив, видимо, что время его триумфа пришло, котяра выскакивает прямо в стаю, голуби немедленно снимаются с места, а кот подпрыгивает за ними метра на полтора, не меньше. Эх, жаль, не было у меня в руках фотоаппарата: это было то самое мгновение, которому хотелось крикнуть «остановись!», — ни разу не приходилось мне видеть такого кошачьего кульбита.

Конечно, бедняга не достал. Птицы мира, треща крыльями, разлетелись в стороны, а котяра шлепнулся оземь, обернулся, почуяв мое приближение, и отбежал под сиреневый куст. Клянусь, когда я с ним поравнялась, в его желтых глазищах, уставленных на меня, читалось смущение: «Ну не шмог я, не шмог!..»

 
***
Возвращаюсь с работы в полупустом вагоне метро, любуясь собственным портретом, отраженным в окне. И тут садится рядом со мной негр (а может, и афроамериканец, кто ж их разберет) — да какой! Сверхчерный!

В общем, на перегоне отпечатываемся мы с ним в темном стекле эдакой парочкой: от него только черный контур слегка намечен да белая полоска рубашки над воротником черного кашемирового пальто чуть видна. А рядом с этой чернотой мое лицо пятном — белее белого. Нет, я, конечно, от природы белокожая, но на таком контрасте — просто привидение, аж самой жутко стало (пальто-то на мне тоже черное, так что восприятию не мешает).

И несется поезд в черноту туннеля, унося в него этот готовый кадр для фильма ужасов. Мастера Голливуда, где вы?!

 
***
В половине восьмого утра раздвигаю шторы — за окном ничего нет. Ну, почти ничего. Сплошное, как то и дело пишут в худлите, белое молоко. (Интересно, кстати, а оно может быть какого-то другого цвета?) Такого густого тумана я не видела никогда: четырнадцатиэтажка, что в ста метрах от моего дома, растворилась в нем полностью — нет ее в этом месте, и все тут! Просто пустота. Проходит почти час — картина не меняется.

Вороны орут как оглашенные, думают, наверное, что это навсегда, и прощаются с жизнью. Мне, честно говоря, тоже некомфортно — чувствую себя в объятиях фантастики Стивена Кинга. Жутковато, в общем, и «а вдруг больше никогда» поневоле приходит на ум. В который раз размышляю о том, какая все-таки крошечная букашка человек в этом огромном и, по большому счету, совершенно непознанном мире.

 
***
Утро. Солнце с переменным успехом светит в окно, то и дело прикрываясь облачками. И вот когда, казалось бы, оно победило, воссияв надолго, с небес обрушивается лавина дождя. Где та самая тучка Виктория, мне из окна не видно, но дождик нешуточный и льет минут десять стеной, хотя солнце никуда не пропало.

Через полчаса выхожу из дому. Асфальт мокрющий, а в его неровностях стоят здоровенные лужи — не обойти, надо перепрыгивать. Иду под деревьями, склонившимися над дорожкой, и тяжелая капля с ветки падает точнехонько мне за шиворот, скатываясь по спине. Солнце светит с удвоенной силой, будто извиняясь за свою недавнюю промашку. Это — лето!

Ох уж эти мне школьные годы!..

Мама — завуч, потому стоит мне только слегка пошалить, как уже на переменке училки бегут к ней: «А ваша Мара на уроке…». Вечером получаю взбучку (а кто-то, наверно, думает, что мама-завуч — это круто). Учеба, учеба и еще раз учеба. Грызу гранит науки и другие ее горные породы — до самой золотой медали. Жутко спорю на уроке с литераторшей об образе Татьяны Лариной, которую сильно недолюбливаю… Делаю глупую ошибку на городской олимпиаде по русскому и помню эту ошибку потом многие годы… В летние каникулы пишу с мамой диктанты (она преподает русский и литературу, но в нашем классе — никогда) — это чтобы не расслаблялась за лето…

Попутно — музыкальная школа (по принуждению) и танцевальный ансамбль (по душевной страсти). На городском конкурсе художественной самодеятельности выдаем на сцене такого гопака, что публика в зале заходится от восторга. А на школьном вечере с этим же мальчиком — партнером по ансамблю танцуем танго. По-настоящему. Мне четырнадцать, ему шестнадцать. Кажется, что он очень, ну очень взрослый…

Два самых ярких момента из школьной жизни. Первый: мама ведет меня «первый раз в первый класс». Я страшно страдаю, потому что на улице дождь и под плащом никто, совершенно никто из встречных не видит мою прекрасную школьную форму. Второй: мы с папой идем на выпускной. На мне белое кружевное платье и кружевные же перчатки. Мы идем под руку, и папка, в форме, со своей военной выправкой, гордо посматривает по сторонам: вот какую дочку вырастил, умницу и красавицу! А между этими двумя картинками — всего лишь промельк, длиною в каких-то десять лет...

Привычно в зеркало пруда смотрелись ивы,
Вправляя в рамку гладь его по окоёму.
К исходу день клонился суетливый,
И замирало всё вокруг, даря истому.
Природа словно призывала насладиться
Покоем вечным, тишиною, что настала...
Тут голос вдруг со дна послышался: "Сестрица,
Иди ко мне, здесь будем вместе! Для начала
Забудешь суетные хлопоты земные,
Из зазеркалья любоваться станем миром,
Считая звёзды в небе бархатном. Иные
Найдёшь дары, иных друзей, иных кумиров"…

Манил-заманивал меня русалкин голос,
Я удержалась — от соблазна убежала.
Но жизнь с тех пор не стала лучше ни на волос —
Так может быть, не зря русалка зазывала?!



Фото авторское.

Всем, я думаю, известен прелестный рассказ Аркадия Аверчено «Народный дом» (а кто не читал, загляните вот сюда: http://dugward.ru/library....sy.html — он того стоит). Моя миниатюра родилась, по следам, скажем так, этого рассказа — немножко с перехлестом в народный язык, но это сделано намеренно. ))
.

Как-то раз на исходе лета шли-брели за околицею двое. Один-то шибко баской, а другой, наоборот, эдакий невзабольшный да гунявый. Вот идут они по протоптанной в лобозье ступени, а над ими солнце-от вовсю шпарит, мяклоши порхают и коростель в будылье гомозится, шупорхается то исть, недостреленный.

Ужарели малость наши путники. И совсем уже собрались поприлечь отдохнуть возле будыльев энтих, как вдруг — раз, деваха им встречь идет. Ничего так из себя и не выжирга кака-нибудь, а, напротив, в самом что ни есть теле. Бровью поводит, глазом косит — кокетует, короче, с нашими-то знакомцами почем зря. Ну, и они тож в ответку расшеперились и давай перед нею выкамаривать.

Чем бы это все и скончилось, нам неведомо, да только вдруг ни с того ни с сего дожжь припустил — и не какой-то там бусенец али ситничек, а настоящий проливень. Обраудились наши двое-то, а энта оторва расствавулилась и кинулась бечь, только голендяхи замелькали. Тут и рОману конец, а кто слушал — молодец.

<2011>

___________

PS. Все слова, которые читатель вдруг не поймет, словарные — диалектные и просторечные, так что автор (то есть я) сам ничего не изобретал, как кто-то может подумать.

Плестись в хвосте порядком надоело
И потому решила: со среды
Повышу стихоплётческое дело,
Эвтерпам разным накрутив хвосты.
А то совсем моя заснула муза —
Пустила лучше бы за мной хвоста:
С приглядом-то из нашего союза,
Глядишь, не стих родился бы — мечта!
Пока же без толку сижу, уткнувшись
В экран компьютера, а рядом кот
Ждёт действий клавы, навостривши уши,
И в нетерпении хвостом трясёт.
_____________

Написано на конкурс "Темная лошадка" (тема "Хвосты"; использовать в значениях: хвост у животного/птицы, хвост - слежка) - http://litset.ru/publ/15-1-0-35288

Жаркий песок у холодной воды —
Сосны по краю.
Мне не забыть отпускной чехарды —
Я это знаю.
Горсть янтаря, что с собой привезла
С моря в столицу,
В старой шкатулке лежит, как зола.
Только и снится
Синее с жёлто-зелёной каймой,
С запахом хвои,
Где мы отведали жизни шальной
Вместе с тобою.

Скажешь "Дурак!" — разобидится каждый,
В чём тут причина? Решила однажды
Вникнуть поглубже в материи эти:
Жить дураком разве плохо на свете?

Нас то и дело уныние гложет —
Дурак же сияет, всё ему гоже.
Палец покажешь — и он уже весел,
Светится весь, от макушки до чресел.
Красному цвету, все знают, он рад,
А красного — море, хотя бы закат.
Иль можно рубаху пунцовую сшить
Да в маковом поле с милашкой бродить…

Если же в сказки народные слазить,
То дураков там счастливых как грязи.
Что ни Иван, так дурак непременно,
И каждому — нате, своя царевна,
Богатство без меры, а сам он шишка.
Прочим героям — ни дна ни покрышки,
Маются умные денно и нощно,
Ведь дураками всё занято прочно.

В общем, итог размышлений моих,
Что вылился в этот непрошеный стих,
Ясен как день — для меня очевидно:
Слыть дураками ничуть не обидно.
И если услышишь "Ну ты и дурак!",
Радуйся: значит, с тобою всё так!
Не так — у кого с дураковостью глухо,
Вот им гарантирована депрессуха!

Март

Сплетают нить судьбы богини Парки,
А я по тропочке иду в любимом парке.
И курточка на мне, конечно, парка,
Но март уже — и потому в ней парко.

Апрель

Солнце под лавки на улице лезет,
Тень выгоняя, сверкая повсюду.
Мчатся машины, и слышится песня —
"Dance me"* звучит непонятно откуда.
В брызги фонтан расщепляет потоки,
К небу направив тугую струю.
В мыслях мелькнуло: "Окно… караоке?.." —
Вдруг поняла: это ж я и пою!
___________
* https://www.youtube.com/watch?v=2zjLBWnZGTU

Май

Сирень дрожит лиловым на бульваре,
Соцветий крестики, как вышивка крестом.
Вся птичья мелочь в певческом ударе
Трещит, свистит, перекликается о том,
Что вот весна — преддверие зенита...
А солнце плавится в немыслимом бреду,
Слепит глаза и тянет как магнитом,
И получилось — прямо в солнце я иду.

"О, где же вы, дни любви,
сладкие сны,
юные грёзы весны?..
<…>
Всё, всё прошло, и навсегда!"

(Фёдор Шаляпин)

Любовь давно прошла, увяло всё, что можно,
Нет 'юных грёз весны' и сладкого во сне,
Но каждый раз слегка становится тревожно,
Лишь только зазвучит "Элегия'" Массне.

То бархатистый бас Шаляпина по веждам
Как ласковой рукой проводит, и тогда
На дне моей души рождается надежда:
А вдруг ещё не всё, а вдруг — не навсегда?..
.

Опять весна! Опять крутой вираж
Судьба моя привычно заложила —
Как пресловутое в котомке шило,
Не скроешь романтический мандраж.

Пускай сегодня это лишь мираж,
Поскольку виртуальный, — всё же сила:
Опять весна! Опять крутой вираж
Судьба моя привычно заложила.

И время подошло ловить кураж,
Когда влюблённость с головой накрыла.
А сплетники — да изойдут на мыло,
Поддерживая свой ажиотаж!
Опять весна! Опять крутой вираж!..

И вот опять приходит он — женский праздник. Точнее, уже пришел, потому что поздравления с 8 Марта мы начинаем принимать накануне, 7-го. А как же может быть иначе, если больше половины мужчин, жаждущих нас поздравить, встречаются с нами только в будние дни. Это наши коллеги, и бывшие коллеги, и бывшие-бывшие… ну, вы понимаете.

В общем, еще только десять утра, а на столе возле компьютера уже стоят мои любимые кустовые гвоздики: розовые, красные, белые, пурпурные — эдакий взрыв, салют весне!

Часа через два придут поздравлять коллеги, с букетом. Это будут, конечно, розы — цветы красивые (я бы даже сказала, роскошные), но обременительные: укладывать их каждый вечер в ванну спать — то еще удовольствие.

После обеда наверняка подтянется кто-нибудь из сторонних, скажем так, клиентов — те, кому я помогаю в свое нерабочее время готовить к печати их опусы. Спущусь в проходную и приму что-нибудь вроде гербер или, не дай бог, еще одни розы. Так, ставить букет уже не во что: вазы заняты. В ход идут пластиковые бутылки из-под пепси. Срезаем такой емкости верх — вот и готова временная ваза. Начинаю подумывать: хорошо бы, чтоб больше цветов не несли, пусть уж лучше словами-конфетами…

Вечером в метро по-праздничному оживленно. Обукеченные дамы снисходительно поглядывают на тех, кому на этот раз вроде бы не повезло и они едут с пустыми руками. (Надо сказать, что таких, пусторуких, меньшинство.) Тут же проходит негласный конкурс на как бы женственность: обладательницы букетов из роз бросают победительные взгляды на одаренных скромными тюльпанами, а те в свою очередь посматривают немного свысока на мимозовладелиц…

Дома, конечно, будет ждать еще один букет — от мужа. Подарит сегодня, потому что покупал вместе с цветами для своих коллег-женщин. Для меня, конечно, выберет что-нибудь посложнее, типа орхидей (не очень нравятся, но не подам вида, поскольку знаю, что этими дорогущими экзотическими орхидеями он гордится).

И вот, наконец, в наступившей предночной тишине, сидя среди этих букетов, как какая-нибудь актриса погорелого театра (почему, кстати, он погорелый, никогда не задумывалась, надо посмотреть в Интернете), — сидя этакой актрисулькой в ее гримуборной, я в очередной раз подумаю: а с чем меня, собственно, мужчины весь день поздравляли? Только с тем, что я родилась женщиной? Так ведь я 365 (а то и 366) дней в году женщина, отчего бы не поздравлять меня с этим ежедневно, раз им это так приятно?

Молчат в ответ на этот вопрос мужчины — многочисленные мужчины нашей страны, так искренне исполнившие свой праздничный долг. Почувствовавшие себя именно мужчинами, поскольку если в Женский день ты не поздравляемый, а поздравляющий, значит, ты мужчина и есть — не правда ли? Такой вот признак. Но тогда, быть может, этот праздник вовсе и не женский, а мужской?..

Не стучи в дверь мою, ветер северный,
Не швыряй снег в окошко пригоршнями —
Без того, в глухомани затерянной,
Коротать одиночество тошно мне.

Бес попутал — иначе зачем бы вдруг
Я к тебе понеслась ночью за́ город?!
А под ковриком — ключ... Пустота вокруг,
Знать, нечистый плевал на свой заговор.

За окном чёрный лес да метели вой,
Но уже изменился судьбы маршрут:
Слышу, скрипнула дверь за моей спиной.
Ты вошёл. И неважно, зачем я тут.

С луной, что освещает целый мир,
Поспорить я, конечно, не могу,
Но многих понимающих кумир —
Я, светлячок. У речки, на лугу,
В густом лесу, свой личный мир храня,
Подсвечиваю чёрной ночи жуть
И всем, кто ни наткнется на меня,
Я искоркою праздника кажусь.

...Погасит стая туч фонарь луны —
Деревья в темноте видны едва,
А здесь, внизу, где поселились мы,
Вся в лампочках негаснущих трава.
__________

PS. Оказывается, светлячки дают не так уж мало света. К пример, "летописи свидетельствуют, что первые белые переселенцы, на парусных кораблях приплывшие в Бразилию, где тоже обитают светлячки, освещали свои жилища их естественным светом".



Фото из Сети.

В гостиной полумрак вечерний.
Мой друг садится за рояль –
божественней сюит, наверно,
звучит Чайковского "Февраль".
И пастернаковские строки
"Мело, мело по всей земле…"
как предсказание пророка
кружа́т по комнате… В стекле
оконном – отраженье свечки,
что на рояле огоньком
мерцает... Знаю, этот вечер
не раз мне вспомнится потом.

Он был податлив, словно глина,
Она — тверда, как изумруд, —
Вполне обычная картина
Для современности. Но тут
Спиралью завернулись годы
И на пятнадцатом витке
Он твёрже скальной стал породы,
Она — нежней пыльцы в цветке.
Мир возвратился к очертаньям,
Что создал Высший Судия:
Опора — он, она — созданье
Для украшенья бытия.
________________

Написано на конкурс «Антиподы» (задание: спираль, изумруд, глина ) — http://litset.ru/publ/15-1-0-33242

Обманули Ассоль в раннем детстве,
Задурили девчонке мозги —
Алый парус теперь суперсредство
От болезни "не вижу ни зги,
Кроме принца, что морем прибудет"…
Хорошо ещё, Грэй не дурак
И, как все чужеземные люди,
Примитивно припёрся в кабак.
Где б ещё он о бзике Ассоли
Мог узнать в незнакомых местах?!
Вот и склеилось там, с божьей волей,
Как девице мечталось в мечтах.

-надцать лет уж прошло. Грэй-романтик
В упоенье волну бороздит,
А Ассоль — от конфетки лишь фантик —
Будто в детстве, всё в море глядит.
Одиночкой кукует, то время
Ждёт, чтоб Грэй старым перцем, но к ней
Как мечтаний итог, пусть и бремя,
Наконец-то вернулся с морей.

Арбат сверкает, огнями дышит.
Фиксирую время – аж едет крыша:
Год пролетел, словно день осенний, –
Короткий и серый, не воскресенье.
Но жалко мне его и такого,
Тем более что никогда уже снова
Ему не прийти. Опущены плечи,
И от арбатских огней не легче…
Пройдусь по улице, сверну к Булату, –
Чем Новогодье-то виновато?!
Спущусь в подвальчик, хлопну рюмашку
Да кофе выпью парочку чашек.
Выйду на площадь: ёлка, светло,
Вроде от сердца и отлегло.
И в голове слегка полегчало –
Можно жить начинать сначала…



Фото авторское.

Жила-была на белом свете коза, и звали ее, конечно, Манькой. А как еще можно назвать козу?! Да обойди хоть сто деревень, а, кроме Манек, ни одной козы и не встретишь. Так вот, Манька эта была козой-красавицей: в ножках стройна, в рожках изящна, шубка белая густая — хоть сейчас на дубленку пойдет.

А хозяином этой козы был Сидор — местный алкаш и, вообще, дрянь человечишка. Бывало, только солнце встанет, Сидор — в сараюшку и давай козу драть чем ни попадя: подвернется ему под руку вожжа — вожжой хлещет, наткнется на полено — так и поленом, паразит, охаживает, а уж веником лупцует за милую душу. Да еще и приговаривает: «Пойми, Манька, не могу я спроть народной мудрости пойти: раз ты Сидорова коза, быть тебе битой, уж не обессудь».

Терпела-терпела это Манюша да и решила в город податься, потому что догадывалась, что в городе никакие Сидоры не водятся. Ну, в худшем случае, может, на Ивана наткнется, а так, должно быть, одни сплошные Владимиры, а то и Альберты какие-нибудь… И знала ведь Манька русскую пословицу «Не спеши, коза, в лес — все волки твои будут», предостерегающую от непросчитанного шага, но невмоготу, видно, стало. В общем, решилась…

Прицокала она на вокзал и незаметно в поезд запрыгнула, пока проводница шуры-муры с каким-то разбитным мужчинкой разводила. Залегла под проводницкую полку да прямо до Москвы и добралась. Как только поезд остановился на Казанском вокзале, Манька метнулась мимо проводницы, напугав ее до истерики, спрыгнула на перрон — и тут же сама затряслась от страха.

Народу — тьма. Все куда-то спешат, толкаются, громкоговоритель орет — короче, жуть! Вспомнила коза пословицу про лес с волками, вспомнила и такого родного, как показалось теперь, Сидора: драть-то он драл, но ведь кормил-поил, гулять выводил — и потекла горючая слеза по козьей морде. Привалилась Маня боком к перронной урне и приготовилась уже испустить дух — как тут вдруг перед ней мужчина нарисовался, очень даже импозантной наружности.

Хотите верьте, хотите нет, однако и он Маньку приметил: помним мы, что красотой Бог скотинку не обидел. А мужчина этот был некий Федор Петрович — коммерческий директор одного из московских цирков (комдир по-простому — не путать с командиром; впрочем, авторитетом Ф. П. в цирке пользовался немалым, так что и за командира вполне сошел бы).

Присмотрелся цирковой комдир к Маньке — ох и хороша! А каждый бизнесмен свою выгоду нутром чует. Вот и Федор смекнул: через три месяца ведь Новый год, 2015-й, то есть чисто конкретно год Козы, между прочим. А не сотворить ли на платформе этого восточно-гороскопного поветрия оригинальный цирковой номер?..
— Эй, милашка, — окликнул Манюню Федор, — не хочешь ли ты в артистки цирка податься?
— Ме-е-е! — проблеяла та в ответ. А чего же еще могла промолвить коза?!
— О! Вот и имя сценическое тебе образовалось: будешь ты Ме-е-ерилин. Так в афишах и пропишем: «На арене — блондинка Мерилин».

Загрузились они в джип комдирский и поехали…

Пара месяцев, конечно, на дрессуру ушла, но результат получился ошеломляющий: звезда арены да и только! И уже в ноябре номер Мерилин стал самым выдающимся в программе. Публика в цирк валом повалила, а к концу месяца Федор дал в газетах объявление: «Для встречи Нового года сдается в аренду коза Мерилин. Оплата почасовая. Только в надежные руки дедов морозов, под полумиллионную страховку».

И что вы думаете?! К середине декабря все предновогодье для Маньки было расписано по дням — во какая популярность! Манька-Мерилин от такого успеха, конечно, малость загордилась-зазвездила. Капризной стала, что попало уже не жрет, только самое любимое, что ей, несмотря на санкции, из-за границ специальные курьеры подвозят. А наевшись вкуснятины после очередного триумфального выступления, сидит она в своем закутке люкс, щурится на свет желтыми козьими глазами и совсем по-шариковски размышляет:
— Свезло мне! Ох и свезло!..

И пусть год Козы — это всего лишь 365 дней, но, согласитесь, и такой срок прожить в холе да неге — не так уж мало. Тем более для козы, вся жизнь которой на порядок короче человеческой.

В окно, что напротив персонального загончика Мерилин, светит декабрьский месяц, и его чистое сияние перебивается разноцветными сполохами от новогодних елок, понатыканных по всей столице. В сон к б. Маньке приходят Дед Мороз со Снегурочкой, с которыми в ближайшие полмесяца она, разнаряженная, будет ходить по домам, поздравляя народ с Новым, козьим, годом, и еле заметная улыбка удовлетворения мелькает над белой бородкой Мерилин.

<декабрь 2014>

«Говорят, под Новый год что ни пожелается, всё всегда произойдет, всё всегда сбывается» — прокручивал в уме затёртую фразочку Иван Дураков, немолодой уже повеса, уныло рассматривая заснеженный дворик с десятого этажа московского «спальника». День катился к завершению, которое должно было стать началом не только нового дня, но и нового года. «Ну вот, — думал Иван, — а пожелать-то мне и нечего… Разве что хотелось бы найти ту самую, единственную…»

И напала на Иванушку тоска неизбывная, грусть неминучая… «Живу на земле чуть ли не полвека, — грыз он себя, — а всё один, один как перст…» И тут словно чёрт его под руку толкнул — схватил он дублёнку, выскочил во двор и побежал к метро, охваченный непонятным порывом. На бегу, правда, припомнил банную историю с романтическим исходом из «Иронии судьбы» и разные её жизненные продолжения — ведь после выхода фильма каждую новогоднюю ночь, если верить СМИ, мужики валом валят из Москвы в Ленинград (а теперь в Питер), чтобы внезапно наткнуться там на свою, небесами посланную. Но наш Иван твердо сказал себе: «Нет, только не это. Никаких Питеров-Ленинградов». И рванул прямо на Курский вокзал, которого благополучно достиг, даже не заворачивая в Кремль, как почему-то всегда выходило у известного всему миру Венички.

Электричка «Москва — Петушки» будто поджидала его, и как только Ванюша вскочил в последний вагон, перрон за окном отчалил. Народу в вагоне оказалось не так уж много — ведь до праздника оставалось всего-то часа четыре, — но все они словно сошли со страниц Веничкиного опуса. Прямо скажем, трезвых не наблюдалось. И несмотря на бдительность милиции-полиции, возлияния исподволь продолжались, набирая обороты.

Широкодушные русские люди, конечно, зазывали Ивана на свои вагонные посиделки, но он помнил, зачем и за кем едет, потому на соблазн не вёлся и скромно сидел у окошка, рассматривая пролетающие мимо красоты Подмосковья, слегка подпорченные скрюченными то здесь, то там фигурами успевших напраздноваться соотечественников.

Два с половиной часа прошли не быстро, по традиционному сюжету «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Вышел наш герой в Петушках и обмер: глухомани-то как не бывало! Разве на такую далекую от Москвы станцию тянулась его душа за неясными желаниями, за любушкой единственной, чтобы наткнуться на плотную застройку современного формата? «Лесу, лесу мне дайте!» — вскричал Иван. И тут — здрасте! — такси тормозит, и мужик за рулем предлагает отвезти его в самый что ни на есть лес.

Всмотрелся Ваня в лицо водилы — вроде вызывает доверие. Правда, из самых новых «русских» — так кто же еще теперь, кроме них, в общественном транспорте-то рулит! «Что ж,— подумал Иван,— не напрасно ведь я в эту даль тащился!» Да и поехали… Лес вынырнул из-за домов так неожиданно, что наш герой вздрогнул: не наваждение ли? Срубил таксист с него три штуки и был таков, только габаритные огни вдалеке мелькнули.

Огляделся Ванюша. Темно, ни черта не видно. А на белом снегу — следы. В лес ведут. Присмотрелся он — следы-то женские, ну никак не больше сорокового размера. Короче, взбодрился Иван да след в след в лес и потопал, благо луна выглянула из-за туч и глаза к темноте попривыкли. Перешагнул он через поваленную берёзу, раздвинул еловые лапы и — ба! — сидит на пенёчке девица, глаза синие в пол-лица, коса русая через плечо перекинута.
— Как зовут тебя, красавица? — молвил Иванушка, подойдя поближе.
— Я Варвара Длиннокосова, — отвечает девица, — а ты кто, путник запоздалый, в полдвенадцатого ночи по лесу шатающийся?
— А я Иван Дураков, — отвечает Ванюшка, попутно соображая, где ж он такую фамилию, Длиннокосова, слыхал, вроде бы сказочную.

Не дала ему Варвара долго размышлять:
— Раз уж повстречались мы тут совершенно случайно, — говорит, — давай Новый год встречать, а то всего лишь четверть часа до боя курантов осталась.

Встала она с пенька, а пенёк-то оказался дамским рюкзачком килограммов на тридцать весом. А в нем и балычок, и икорка, и салатик оливье, и пирожки домашние, и даже рыба заливная с хреном в совокупности. Коньячок тоже имелся, куда ж без него. Выпили они, закусили под грохот петард, из Петушков доносившийся, посмотрели ещё раз в глаза друг другу и поняли: только смерть их теперь разлучит, вместе они навеки.

Долго ли коротко ли, а уже на Старый Новый год — пирком да за свадебку. Стали жить-поживать, добра наживать и троих сыновей, как положено, рожать (старшего — умным детиной, среднего — и так и сяк, младшего… в папашку, в общем).

И до конца жизни вспоминали они сверхноворусского таксиста, уверившись в том, что родина Деда Мороза не в каком-то там Великом Устюге, как врут некоторые, а где-то в Азии.

"Из полутёмной залы, вдруг,
Ты выскользнула в лёгкой шали —
Мы никому не помешали,
Мы не будили спящих слуг..."
(О. Мандельштам)

"Из полутёмной залы, вдруг,"
Раздался вопль сильней сирены.
Не видно нифига вокруг —
Вот и ударилась коленом.

Теперь лелею свой недуг,
Укутав ногу "лёгкой шалью", —
Уж лучше б разбудила слуг,
Чтоб свечку, черти, подержали.

Узкая улочка древним гордится булыжником.
Дождь перестал наконец, тучи досуха выжаты.
Руки раскинешь — упрёшься в дома в обе стороны.
И вдалеке — силуэт... Связи хрупкие порваны.

Ты уходил навсегда, несмотря на пророчество
Старой цыганки (а ведьма клялась, будто точное).
Что ж, безысходность. Сказала себе: "Надо свыкнуться" —
Домский собор равнодушно органом откликнулся.

Поначитавшись сказок наших,
Поймёшь невольно: Колобок —
Из самых странных персонажей,
Что ум народа выдать смог.
Кто позабыл, напоминаю:
Была там булка, но живая —
И, главное, зачем-то в лес
Ей нужно было позарез.
Пусть по деревне бы скакала,
Коль из дому смогла уйти, —
Тем боле, как тут ни крути,
А бабке — что ж, опять сначала?!
...Вот Марлезона первый акт,
Посмотрим, дальше что не так.

А дальше — дело завертелось:
Лесные звери как один —
Хотелось им иль не хотелось —
Пред Колобком являлись, млин!
(Мы знаем, все, вплоть до косого,
Не станут сроду есть мучного,
А здесь какой-то хоровод —
Сам леший вряд ли разберет.)
И вот по очереди звери
Мечтали Колобка сожрать,
Но песенкой их отвлекать
Сумел печёный — и не съели.
…К концу подходит акт второй,
Финал уже не за горой.

Вот тут Лиса! Не легковерна,
И всем известно наперёд:
Хитра она неимоверно,
А потому своё возьмёт.
К тому ж Лиса не меломанка,
И колобковая "шарманка"
(То есть вокал, что сбил коллег)
Лисе — как прошлогодний снег.
Обман, замешенный на лести,
Сыграл решающую роль —
И вот, пожалуйста, изволь
Быть съеденным. Однако к чести
Придумщиков скажу одно:
Сейчас и круче есть "кино".
___________

PS. Марлезонский балет — перен.: ироническое описание череды событий с неожиданной развязкой.

PPS. Написано онегинской строфой.

29 марта 2010 года. Ничем не примечательное утро, и я привычно пью кофе за ноутбуком. Пробегаюсь по всем своим порталам, на одном из которых притормаживаю, потому что получаю в личку интересное письмо. Отправитель в это время как раз online, потому мы с ним минут двадцать с удовольствием переписываемся, — и в результате я выхожу из дому на полчаса позже обычного (рабочий день у меня ненормированный). Настроение приподнятое, ранняя весна уже дает о себе знать, все кажется замечательным.

Еду к метро. Звонок на мобилу. Муж: «Знаешь, сейчас передали: на «Лубянке» взорвали бомбу, будь осторожна». Через несколько минут (а я уже у входа в метро) опять звонок. Муж почти кричит: «Ты где? Теперь взорвали на «Парке Культуры»! Не входи в метро! Слышишь, не входи в метро!»

А мне и входить незачем: моя красная ветка блокирована, поезда не ходят. Выбираюсь на Садовое кольцо в расчете доехать до «Парка» на «бэшке», а там — «дворами, дворами…». Ан нет: толпа народа, троллейбусы в ступоре и только машины «скорой», визжа сиренами, несутся одна за другой в сторону Склифа. Вся толпа как один с мобильниками возле уха, потому связь, поработав несколько минут через пень-колоду, исчезает вовсе. Кто-то из осведомленных говорит, что до «Парка Культуры» троллейбусы все равно не доходят, потому что там расчистили место под вертолетную площадку для эвакуации пострадавших.

В общем, тупик; я возвращаюсь домой. До обеда переписываемся эсэмэсками с коллегами: «Ты как, в порядке?» — «А ты?». Слава богу, под удар из наших не попал никто. До работы добрались только двое, чуть ли не пешком. Смотрю новости по ТВ и понимаю: рвануло именно в том вагоне и как раз в то самое время, в котором и когда я езжу практически ежедневно. То есть меня Бог отвел, или случай, или попросту тот господин, с которым мы переписывались, — каждого из них я буду благодарить до конца жизни.

На следующий день посреди платформы «Парка Культуры» — два стола, заваленных цветами, и это уже в половине девятого утра. Свечи. Две-три фотокарточки погибших. Еще один стол с такой же грудой цветов — на переходе к Кольцевой. Цветы приносят каждый день, и на девятый и сороковой я укладываю поверх общего вороха свои красные гвоздики. Кто-то погиб вместо меня. Я помню об этом вот уже больше шести лет.

29 марта 2010 года. Эту дату я не забуду никогда.

Когда всё в доме стало странным —
В обоях слышен явный треск,
А за диваном, будто в ванной,
Похлюпывает, словно ест
Кого-то кто-то, упиваясь,
Слюну роняя на паркет,
И кот, от некого спасаясь,
На шкаф запрыгнул, как атлет,
И люстру на крюке качнуло,
И тюль заколыхался вдруг,
И из-под двери потянуло
Нездешним воздухом, — испуг
Дошёл почти что до предела,
Ведь понимаешь: не один
Ты в этой комнате. А дело
Всё в том, что близок Хэллоуи́н.

Прими как данность праздник этот,
С потусторонним не воюй,
Задобри нежить хоть конфетой,
Но не нарвись на поцелуй!

***
Внезапно приснился Пушкин. Стоит он на берегу Невы — в своём привычном цилиндре, крылатке — и на воду тоскливо смотрит. Я к нему:
— Ах, Александр Сергеевич, как я…
«Наше всё» перебивает меня длинным монологом на французском, из которого я не понимаю ни слова, кроме приятного заключительного: très bien и au revoir, — и, не дав себе труда даже развернуться, чтобы уйти, просто истаивает в воздухе.

Просыпаюсь, и сразу на ум приходит прочитанное накануне из воспоминаний о Раневской, которая рассказывала: «…я засыпаю, и мне снится Пушкин. Он идет с тростью по Тверскому бульвару. Я бегу к нему, кричу. Он остановился, посмотрел, поклонился и сказал: «Оставь меня в покое, старая б… Как ты надоела мне со своей любовью».

Тут я соображаю, что со мной во сне Александр Сергеевич обошёлся всё-таки получше, чем с Фаиной Георгиевной. А там — кто знает, по-французски ведь, как уже сказала, я ни гу-гу...
 

***
Намедни разговорились о страшных снах. Все вспоминали примерно одно и то же: монстров, вурдалаков, оживших мертвецов — в общем, то, чем изобилует современный кинематограф. Да и литература от него не отстает.

А я прокручиваю в голове самое жуткое, что снится мне то и дело: иду я по городу, или сижу в вагоне метро, или еду в троллейбусе, и вдруг — бац, обнаруживаю, что из рук моих пропала сумочка. Не то чтобы украли, просто её нет. А в сумке той, как и у каждого, — весь жизненный комплект: кошелек, две связки ключей, документы, мобильник, наконец. Деньги, конечно, самая маленькая потеря, ещё заработаю. Но надо ведь паспорт и кредитку восстановить, все замки поменять в четырех дверях двух квартир, все телефоны из базы мобильного отыскать-вспомнить! Короче, потерять сумку сегодня — всё равно что лишиться, пусть и временно, какого-нибудь жизненно важного органа. Ужос-ужос! А вы говорите — вурдалаки!..

Поневоле вспомнишь с благодарностью старые времена, когда о стальных дверях и не помышляли — запирали входную дверь на один-единственный замок, паспорт вообще никогда при себе не носили, ибо никто его нигде предъявлять не требовал, а о том, что такое мобильник и кредитка, не имели понятия. Ну, и трава, конечно, была зеленее — хоть во сне, хоть наяву. С этим, думаю, никто спорить не станет.
 

***
Я, начинающий корректор, пропустила описку — номер так и вышел из типографии с этим нелепым словцом «облуживают» — и не где-нибудь, а в рекламе, за которую «уплочено».

Всю ночь после такого позора не сомкнула глаз и лишь к утру, что называется, забылась тяжким сном, в котором мне попеременно виделись то испорченные страницы журнала, то лудильщики, которые что-то там лудили и лудили, облуживали и облуживали… Лучше бы они, паразиты, кого-нибудь обслужили — любым способом.
 

***
«Один и тот же сон мне повторяться стал…» Будто поднимаюсь я по лестнице в незнакомом подъезде на самый верхний этаж, оборачиваюсь, а лестницы нет, только обвисшие перила болтаются над пропастью лестничного пролета. И стою я перед какой-то дверью, а надо мной потолок.

Быть может, это надо понимать так, что всё, чего я могла достичь, уже случилось и выше не прыгнешь? Или, возможно, передо мной та самая дверь, за которой Он? Последняя?

Нет ответа. А сон повторяется раз за разом, с незавидным постоянством. Хотя открыть эту дверь или даже постучаться в неё в моих снах я не решаюсь. Пока что.
 

Ах, море, море! Этот дивный пляж,
Знакомый с малолетства антураж —
Я снова в Ялте. И ловлю кураж
С красавцем, приодетым в камуфляж.
С балкона "Ореанды", как мираж,
Пред нами синь морская, и пассаж
Выводит скрипка трепетно... Пусть блажь
Всё это, да и ялтинский вояж
Похож, скорее, на киномонтаж,
Но дома, средь супов и простокваш,
Я вспомню всё — грильяж, купаж, винтаж,
Роман курортный — высший пилотаж!
___________

Написано на конкурс "Монорим. Мое море"

Потянуло зимой сквозь осеннее —
Буро-грязный пейзаж во все стороны.
Ночью изморозь спрятала тление,
Искрой белой гнилое подёрнула.

Я стою у окна: ветки мечутся,
Осыпаются листья последние.
Настроение… это не лечится —
От унынья к тоске, что-то среднее.

***
мокрая осень —
столпотворенье зонтов
в тесной прихожей

***
плачет дождями
осень двенадцатый день —
мне одиноко

***
птиц перелётных
тонкая чёрная нить
в утреннем небе

***
яркой палитрой
осень цветная в окне:
жёлтое с красным



Фото авторское.

Я знаю, жизнь — "спектакль без репетиций" *
В театре, публикой набитом до отказа.
И день за днём стараюсь ни крупицы
Не растерять из мне дарованного — сразу
На сцену выхожу и роль за ролью
Привычно в разных жанрах эту жизнь играю
С успехом переменным. Радость с болью,
Как получается, я в ней перемежаю.

И думаю, что главное в таком спектакле
(где важен, безусловно, и аплодисментов шквал),
Всё ж на поклон успеть — с её последней каплей,
Пока прощальный полог на подмостках не упал.
_____

* Высказывание принадлежит Милану Кундере ("Невыносимая лёгкость бытия").

Всю жизнь я бутерброды ела.
С колбаской, сыром и с икрой
Не падали — такое дело —
С чего б им падать? Ведь рукой
Держу его обыкновенно,
Но (будто дьявольский каприз)
Намажу маслом — непременно
Он выскользнет и — маслом вниз.
(Про подлости законы знаю —
Тут, в общем-то, понятный ход:
Коль гадость в воздухе витает,
Ко мне уж точно приплывёт.)
Но почему конкретно с маслом
Он просто валится из рук?
Пыталась выяснить. Напрасно
Я изучала сей продукт
Со всех сторон: на зуб, на ощупь,
Причину силясь рассмотреть, —
Не вышло. Поступила проще:
На масло я ввела запрет.

______________

Написано на пятничный конкурс «Закон подлости» —http://litset.ru/publ/15-1-0-30217

Когда река в своём разливе
Не пощадила берегов,
А солнце шаром боязливым
Укрылось за грядой холмов,
Вдруг словно бы со дна речного
Всплыл фантастичный лунный диск —
Как будто мира часть иного,
Загадочен и серебрист.

Слетается на шабаш нечисть,
По окоёму слышен свист.
Застыла на картине вечность,
И ужас в воздухе повис.
_________________

Написано на конкурс «Седьмая пятница» по картинке: http://litset.ru/publ/15-1-0-30078

***
1 сентября. На московских улицах с утра полно школьников и студентов — которые, в сущности, тоже школьники, пусть и из высшей школы. Все свежеподстриженные, нарядные. Напротив меня в метро — юноша, в черных джинсах, сером, с черными латками на локтях, пиджаке, белой рубашке и пестром галстуке-бабочке. А что, красиво! Выходит вместе со мной на «Парке Культуры», крутит головой, соображая, где там переход, — то есть маршрут еще непривычный. Значит, первый курс, МГУ.

Поднимаюсь по эскалатору на выход — в эту минуту на полную мощь врубается старинное советское «Школьные годы чудесные…». И ностальгия накрывает меня с головой своей рваной шалью.
 

***
В маршрутке стала свидетелем забавного (для меня, конечно) разговора по мобильнику. Мужчина средних лет, в половине восьмого утра:
— Извини, что разбудил. Но у меня такое впечатление, что это не Эдик. Он стал каким-то более рыжим. Не идет на руки, а туда, где корм, — только когда никого нет поблизости. Думаешь, на даче отвык? Правда, на Эдика отзывается, но все равно такое ощущение, что это не он. И белая полоска какая-то… меньше заметная. Она есть, но, по-моему, другая... А так бывает? Но все равно он какой-то… более рыжий. Да?.. Ну, ладно, извини, что разбудил. Пока.

И оставшиеся минут десять, пока мы едем, мужчина тоскливо смотрит в одну точку. Видно, что грустные думы о странно изменившемся Эдике его не покидают.
 

***
Пересекаю улицу по «зебре». На мне шелковые черные брюки, нижняя часть которых немного раскачивается в такт летящей походке. На противоположной стороне стоит мужик — внешне почти точная копия Бори Моисеева, только ростом повыше (белые штаны, желтая рубаха-поло, седина, черные очки на лбу, лицо серьезное, трезвый).

Смотрит в упор на мои ноги, забыв, видимо, что собирался переходить дорогу. Поравнявшись с ним, слышу: «Хорошие у тебя брюки!» Не реагируя, с высоко поднятой головой прохожу мимо. Он кричит мне вслед: "Я тоже такие хочу, никак купить не могу!"

Отсмеявшись, размышляю: гей-Европа дотянулась до Москвы и безо всяких там парадов вошла в наши будни. Что-то в этом мире не так — определенно.
 

***
Перед моими глазами на эскалаторе маячит крепкая мужская спина в черной футболке с белой надписью во всю ее ширину «За тех кто в море!». Глубина заложения (оказывается, есть такой термин) этой станции московского метро очень большая, потому лента эскалатора длинная и я вынуждена читать этот безграмотный призыв снова и снова.

Во мне просыпается корректор (который, впрочем, бодрствует практически целыми сутками), и рука непроизвольно тянется к сумке с нехитрым набором аварийного, скажем так, писательско-корректорского инструмента: ручка, карандаш, маркер, ластик — это у меня при себе всегда. Увы, маркер в наборе сегодня оказался только желтый, потому вносить разнобой в черно-белый колорит чужой футболки я посчитала неудобным. К тому же не уверена, что маркером по ткани вообще писать можно.

Вот если бы у меня с собой был штрих-замазка!.. Тогда точно поставила бы на дядькиной спине необходимую запятую. И думаю, он бы меня за это поблагодарил. А может, даже расцеловал бы.
 

***
Наш старый дворик густо зарос деревьями. Тут и черемуха, и жасмин, и боярышник с рябиной, и кусты сирени — отрада глазу, особенно весной. На углу — яблоня, уже выродившаяся, но яблоки на ней есть, среднего размера.

И вот спешу я на работу — бум-с! — на асфальт падает яблоко. Машинально пинаю его за спину влево, а оно вдруг выкатывается обратно мне под ноги. Оказывается, сзади идет какой-то парень, который принял мой пас. Элегантно, но сильно отбиваю пяточкой назад, в духе моих свежеполюбленных футболистов-голландцев (только что завершился ЧМ) — и срываю аплодисмент в виде одобрительного возгласа. Становится смешно. Настроение — в плюс один.

Сворачиваю за угол и вижу впереди на дороге грязного черного кота. Мысленно заклинаю: «Постой на месте, постой!» Ан нет — прямо передо мной он перебегает дорогу, ссскотина! Настроение — в минус один. Плюс на минус — результат нулевой. Но, присмотревшись к этому тощему коту, вспоминаю хокку Басё:

старый облезлый кот
одну лишь ячменную кашу ест —
а ещё и любовь!..

— и снова перевес в позитив. Добираюсь до метро; как только ступаю на эскалатор, включают мое любимое танго «Брызги шампанского»*. Жизнь прекрасна!..
_____________

* https://www.youtube.com/watch?v=n1VHPAyZWmU

Февральская метель — погода Пастернака,
Когда 'мело, мело по всей земле'.
И огонёк свечи блестит из полумрака,
И взгляд застыл на тонком фитиле...

Всё это лишь в моём воображенье:
Метели нет и свечка не всерьёз, —
Но знак таинственного рук скрещенья
Холодный ветер до меня донёс.

И снова в эфемерном виртуале
Твоя рука касается моей,
Как будто, жизни будничность разбавив,
Наколдовал нам это чародей...

Февраль в начале. Будет часто вьюжить
И снегом засыпать мои мечты,
Но рук не расцепить. Наверно, нужен
Кому-то этот крест — из 'я' и 'ты'.

<феврали 2013–2014>