Вся, как ромовая баба,
Сверху снежная глазурь,
По сугробам и ухабам
Свой «люблюз» тебе несу.
«Снежное»
http://www.stihi.ru/2012/12/17/6125
******************************************
По долинам и по взгорьям
шлёпал пончиков отряд,
чтобы зиму объегорить,
рассыпая ненагляд.

Следом топали хот-доги,
расстегаи, кренделя,
колобки с большой дороги,
обожалами сверля.

Разбухали закромансы,
плюшки пели плю-шансон,
и кряхтя избытком массы,
гордо шёл наполеон.

В симпатехно кулебяка
обнимала куличи,
одуревшие от мака,
тёрлись спинкой калачи.

Замерла на водной глади
стая белых лебедих,
пышки, блинчики, оладьи
танцевали «liebe dich».

Я в тебе души не чая,
песнь про тесто разовью,
и опять начну сначала
обожоперу свою.

17.02.2016

Стоит в троллейбусе мужичонка,
Помятый жизнью стрючок-брюнет,
Жаль, толерантность сидит в печёнках,
Но плюнуть хочется – мочи нет.

Татушка-свастика на предплечье.
Сакральный символ и Беларусь…
Ты помнишь, скольких отправил в печи
Здесь Янов, Яковов, Фань, Марусь?

Большой лиловый тарантул замер.
Ошибка юности? РНЕ?
Куда он едет, стрельнув глазами,
Сбивать в фаланги других парней?

Осталось выпить денатурата
За толерантность к идеям зла,
За дуче, фюрера и микадо
на лбах, седалищах и мослах.

А мне блюсти бы законы жанра,
Играть в бирюльки, воспеть добро,
Покуда свастика мягким шанкром
Умы молодчиков заберёт.

Осколки солнца алеют в лужах.
Червей-вопросов сорока ест.
И где-то Богу сегодня служит
Набивший в прошлом нацистский крест.

На чувстве гнева не экономят.
В катушку сердца впилась игла.
Жаль, толерантность в моём геноме,
Хотела плюнуть, но не смогла.

22.09.2015

Альфа Большого Пса-
Сириус по утрам ,
В сердце включив пульсар,
Знак подаёт: «Пора».

Горький осенний дым
Выдохну в облака…
Может, увидишь ты,
В небе бежит строка.

Солнце – усталый лев
Ласков и рыжеглаз.
Бабьего лета блеф.
Медь облетевших фраз.

Ветви шальных берёз
Тянутся к гриве льва.
Золото копит Крёз,
Я для тебя - слова.

Можно в союзе слов
Вечно искать предлог
И распинать любовь,
Если она - есть Бог.

Правда, душа-стигмат
Лёгкости не сулит,
Если другой распят,
А у тебя болит.

Можно раздать долги,
В клетки загнать печаль,
Только себе не лги,
Если сказал: «Прощай».

Можно пойти в Тибет,
Ближе там небеса…
Пусть улыбнётся вслед
Альфа Большого Пса.

7.10.2012

Глебу Котельникову – изобретателю ранцевого парашюта

Алого ската в глазищах смарагдовых
Прячет черныш - котофей.
«Юля, поручик, мы искренне рады вам!»
На авиаторов пялится радуга,
Дамы, мальцы и мундиры парадные,
Шпики и пара скуфей.

На Комендантское поле рассеяно
Киноварь льют небеса.
Катится «бочкой» светило осеннее.
Воздухоплаваньем грезит Рассея, но
Между служивыми и ротозеями
Ангел, попавший впросак.

Луч прорезает закатными бликами
Толщу восторженных орд,
Но не расходится люд, поелику миг
Полон азарта и греется вскриками,
Ведь по велению князя великого,
Публике светит рекорд.

Взлёт…и машина не вынесла прессинга.
Лётной души нагота.
Падает куколка, падает весело.
Радужку крепом зрачков занавесила,
«Жмуррик» - выводит поклонница Гнесиных-
Морда седого кота.

Месяц дрожит серебристыми рожками-
Тьму одурачивший шут.
Звёздами падают слёзы-горошины.
Шепчет поручик: «Послушай, хорошая,
Русским орлам, в поднебесье заброшенным,
Сделаю я парашют…»

Лётчики белой и красной империи,
Дождь ли в груди моросил,
Или вкатили под сердце безверие
Власть предержащие с их фанаберией,
В петлях судьбы вы отвагой измерили
Небо родимой Руси.

22.12.2014

Томился ряд унылых спин
у зебры перехода,
профундо-ветер выл: «не спииим»
под ливневую коду.
Шёл дождь - задира и бахвал
до площади Свободы,
он лица улиц штриховал,
присваивая коды.
В саванне парочка зебрят
весёлых и упрямых,
неслась штрих-кодами пестря,
в тельняшках «мэйд ин мама».
Чтоб человеков обласкать,
как баловней природы,
и нам вчера на пропуска
наклеили штрих-коды.
Но мы с тобою шли без слов,
беременные светом,
на зонтик тучу наколов,
в глазах хранили лето.
Как будто пара моряков
плыла по водной глади,
и полосатый рыжий кот
нам в спину муррр-меладил.

Наверно где-то солгала
В лукавой вязи строк,
И неприступен, как скала,
Белеющий листок.
И в настроении дрянном
Без пары звонких рифм.
Ворчит сердито: «Не дано»
Седой косматый гриф.

Наверно где-то солгала,
Вот подвожу итог.
А, может, вышел по делам
Суфлёр –дежурный бог.
И развалился раз-два-три
Словесный винегрет.
Пишу сонет, но хоть умри
Рожаю только бред.

Наверно где-то солгала,
Не важно: «пО лбу- в лоб».
И отражают зеркала
Бесчувственный сугроб.
А Бог, сославшись на дела,
Затянет туже нить,
Оставив в ящике стола
Умение любить.

03.02.2013

http://www.stihi.ru/2014/11/23/5227
А.Котельников « Нестаринный романс»
**********************************
(не столько пародия, сколько подражание)

Ах, маскарад!? В груди раздалось: «ёк-ёк-ёк»!
Накрылась искренность манто из леопарда,
Вы, сударь, бредите, но Бред - не ваш конёк,
А я лелею в ноябреднях Леонардо.

Нет, не ди Каприо, мне душу обжигал,
А тот, который точно знал мадоннам цену -
Да Винчи или на худой конец Шагал,
Вот перед кем я закачу глаза и сцену.

Ах, как бывает расчудесно на Балу…
И как уютно на его медвежьей шкуре,
Во всём нутре предощущая кабалу,
Прильнуть к прожжённой поэтической натуре.

Но Вы осмелились другую предпочесть.
Открытым пламенем горю от возмущенья,
Ведь это я – мечта поэта, Ваша Честь!
А Вы…противный! Вам, бесспорно, нет прощенья!

Пока под ложечкой вальсируют шмели,
Обет покорства отменяется с обедом.
Ваш корм и карма: Голлливуд, фаст-фуд, Джоли,
И не надейтесь на пожарскую котлету.

Устроим зимний бал без масок под сосной,
Забудем всех: и Беранже и даже Вольфа,
Но если в мыслях Вы сегодня не со мной,
Танцуйте, милый, вместе с клюшкою от гольфа.

30.11.2014

"Не уважаем свою обитель, о катаклизмах везде пищим - планета стонет в перитоните, вскрывая вызревшие свищи"
Ирина Савинова
Секрет Панакеи

************************************************************************
Мы – гуманоиды варим кашу, а бедный шарик от нас тошнит, то у земельки - утробный кашель, то прыщ на попе, то целлюлит. На сладкий финик в кармане фиги, на яйца всмятку - крутой ПЕ-ЖО. Мы вместо книги читаем «Вики», в чести - не честь, а фетиш мошон.
Привычны свинка с большой дороги, святая рожа пупа земли.
Ты думал, губят планету боги? Куда опасней кроты-нули!
Грибы-союзы с рядами членов, разносят споры и писк нулей, метеоризмы по всей вселенной, но нашу жальче, она ж дряхлей. Богатства Геи на нуль умножат, припишут игреки всем иксам, но ты граффити освоил тоже, и на заборах писал и сам.

Итак, в анамнезе – порча терры, разрыв экватора, третий сглаз, и тремор заячьих губ премьеров, и гонорейтинг писучих масс.

Да, мы – телки в колесе Сансары, но дуба хочется забодать. От горя вымерли динозавры, а сколько мяса могли бы дать. Любви и нежности терре дайте, рептильим фермам – тройное ДА! Один несущийся птеродактиль прокормит целые города. Идея фикс и восторг телячий - хороший способ увлечь задир. Мы в кожу птеро[му]дактилячью обуем этот безумный мир.
Чтоб каждый «хомо» не грыз, как Тайсон, соседу ухо, а был бы сыт, и мир не пучило от контрастов, где овцы волку сдают косых.
Да, будь хоть негром, мой старый гремлин, но в этот раз не признать нельзя, что облажалось, как лекарь, Время, Вконтакте - лайки, эрзац-друзья.
В эфире вьются намётом утки, «атас», бабульки, спасай, донжон! Осенний сплин разгоняют шутки, спасает юмор, а не должОн.
Вот я, к примеру, капусту квашу, сменила Вольво на лисапед, люблю планету-праматерь нашу, а Панакеи всё нет и нет…

Под старым клёном сегодня танцы. И всё проходит – вожди, дожди.
Не улучшать этот мир пытайся, по Гиппократу – «не навреди!»
Чтоб детским смехом дома звенели,чтоб мирным небом встречал прибой.
Раскрой секреты Полишинеля: «Бери шинель и пошли домой!»

Маме

Из расхристанной хаты звучит патефон.
Облака - "на ножах" с подгоревшим омлетом.
Физкультурник-сосед поутру оживлён,
Нас беззлобно шугает:«Детёныши, вон».
Мы с подружкой несёмся вприпрыжку, а следом
Колокольчиком - алый шифон.

Это платьице батя привёз из Москвы,
Так наверно пристало ходить большевичкам.
Ленин с ордена зыркнул поверх головы.
Опасаюсь теперь за тончайшие швы,
Мне намного привычней сатин или ситчик,
Я поэтому с платьем на «Вы».

«Неужели дружок не милей кинолент?» -
Бублик с порванным ухом взирает понуро,
Не виляет хвостом на горячий привет.
Оставляем страдальцу мосол на обед,
Заедая пломбиром воскресное утро,
Едем с Тайкой на «Танкер Дербент».

Балагурит Меркурьев – сорвиголова.
Темнота молодёжь на ряды нанизала,
Но и тут вскоре солнце вступает в права,
Убираю вспотевшую чёлку со лба.
Мы выходим из детства, из мирного зала…
Репродуктор чеканит слова.

Мы бежим по домам, веря в близость побед,
По Советской, по хмурой людской круговерти.
Распадается наш полудетский дуэт,
А назавтра исчезнут дома и сосед,
Всё бомбёжка сотрёт красным ластиком смерти.
В небе свастика-ёж разогрет…

Ничего… поломаем фашисту хребет.
Неужели ВОЙ-НА? Холодеют ладони,
А на Свислочи так раскалён парапет,
Что озноб – это просто навязчивый бред.
Красной строчкой врезается в память, не тонет
под
воронкою
танкер Дербент.

12.01.2014

Когда ещё летали в космос восходы, миры, и прогресс,
и сахарок топорщил космы причёсок «юный ирокез»,
мы с Колькой прядки выстригая, бодались словно Чук и Гек,
и нас ветвистыми рогами любил поддеть двадцатый век.
Тем летом на заросшей даче индейцам не пришлось дремать,
в лесочке «тузик» напортачил, приняв за грелку ёжью мать.
Пройдя акупунктуру носа, наш колли Вилли Штоф визжал,
Колян орал : «Партайгеноссе! Собака! Гад, не тронь ежат!»
У Вилли мы ежат отбили, потом отбили мамы нас,
я поклялась есть чахобили, но ирокез во мне угас.
Зато благодаря задире, (не раз он рвал папье-маше),
пришлось выращивать в квартире молочных нежных малышей.
Когда набивши брюшки туго, они кончали свой обед,
за каждым пухленьким хитрюгой тянулся вдаль зелёный след.
А помню,"SOS" на батарее в авоське – «ёжиковорот»,
и дружный писк:«Спаси скорее!» клубка запутанных острот.
Да кто же вам внушил, ребята, что любопытство не порок?
Застряли в сетке двадцать пяток и глупых мордочек пяток.
С оскалом юного корсара, от возбуждения дрожа,
Я всю авоську искромсала, на волю выпустив ежат...

В туман идут ежами годы , в авоськах жизненных верчусь,
но чувство маленькой свободы – одно из самых главных чувств.

Отставную козу капуцин в поднебесье постриг,
Бюсты улиц прикрыв комбидрессами чистого пуха,
И хотя белоснежные слепни жужжали над ухом,
Облакам улыбался высокий небритый старик.

Может, он заговаривал горечь, что год приобрёл,
Чтобы день не сочился тяжёлыми гроздьями гнева,
И шута королю предпочла в сотый раз королева,
и вернулся к орлице в гнездо настоящий орёл.

Заморозка нужна на открытые раны земли,
И колючий снежок – лишь всевышняя анестезия.
Настоящих людей не заставишь беречься насильно,
Святый Боже, спаси и храни их вблизи и вдали.

Ледовитых персон огибает твой личный гольфстрим,
Сохраняя озёра тепла и присутствие духа,
Если жизнь – это пропасть, в которой мы стоим друг друга,
То любовь – это мостик над бездной. На том и стоим.

Наступай(не на грабли), родной «альма-муттер» - примат,
Верю в то, что ты будешь умней и добрее барана.
Не прикроешься Библией, Торой, Талмудом, Кораном…
Чтобы стать человеком, придётся зарыть автомат.

Притёрлись дни – костяшки домино, немой голец - игрец не хуже прочих, а нота-жизнь в кантате ля-минор на рупь дороже и на миг короче. Пока кэп немо ладит батискаф, белугой жизнь ревёт: «не виновата!», переходя с дисконта на дискант классически поставленного мата.
Морские волки жёлтых субмарин, вы знали толк в стихах и поросятах, как жаль, что не открыли «замирин» в шести-семи и прочая десятых.

Мизгирь – к письму ...
Дойдя до точки ру, строчу как швец, как будто кто-то просит. По лозам вен вливаюсь в "хванчкару" созревшими «за здравие» и «прозит».

Ответа жду на "как дела, родной?", и от своей настырности неловко. Серебряною денежкой на дно уходит неизвестная подлодка.
Она врастает брюхом в донный ил с безумною надеждою вернуться. Из зёрен слов, что ты не проронил, растут стихи - летающие блюдца. Звеня «тень-тень», посудины дрожат, опутанные нитями тумана, а буковки-команды салажат на палубе не носят «наримана». И всё бы ничего глядеть на них от золотой каёмки до рассвета, вдыхать одно молчанье на двоих, но мне, увы, отказано и в этом.

И стискивая в пальцах тишину до хруста, словно стилус Каллиопа, за скользкие рога хватаю гну- болезную надежду-антилопу.

Ничья вина, что чудо не сбылось, китёнка - счастье выплесну немея, плыви, малыш, держи земную ось, и не зачахнет лунная камея. Прости за рвань подоблачной канвы, за небеса заштопанные втуне, слова не те, мотивы не новы, и боль не зашептать мне, как ведунье.

Не смей сдаваться, слышишь, белый Кит, на радость загребущего планктона, Господь тебя спаси и сохрани среди страстей кровавых и картонных.

Когда слова – твой бог и абсолют, то лишние – обуза для поэта, но тем, кого я помню и люблю, сегодня лишний раз твержу об этом.

22.01.15

Сказка

В государстве Лимонако правил хитрый Филимон,
много ел и спал, однако, ныл, как выжатый лимон.
Вечерами с кислой миной старый царь ходил в народ,
прославляя витамины («С» и «кто их разберёт»).
Как-то раз, вздыхая тяжко, волосат и желтогруд,
вышел в свет в трусах в обтяжку, и пропал ядрёный фрукт.
Молодая лимонашка, вся омытая в росе,
прокатилась мимо стражи с бонбоньеркой монпасье.
Встрепенувшийся правитель(в просторечьи – «лимонарх»)
лишь успел промолвить свите: «Хороша, чертовка! Ах!»

С этой проклятой минуты стал несчастный сам не свой.
«Вит, Аминь!» читал надутый, бился в стену головой.
Перед сном покушав кашки, почитав Лимонтескье,
он мечтал о лимонашке, и её большом соске.
И когда ходил до ветра, помнил чудный аромат,
В Филимоне сохла цедра сто пятнадцать дней подряд,
Отливал иссиня-чёрным золотистый царский бок,
потешался каждый ёрник, и забыл лимонный бог.

Ошарашенный лимонник расцветал среди лачуг.
Царь залез на подоконник и кричал: «Озолочу!
За пикантные эскизы - обещаю Куршавель,
за портрет Лимоно Лизы - мандариновый портфель!
Не проявите смекалку, осветлив мой лимонад,
вызов соковыжималок обеспечу всем подряд!»

Кличут фрукты Охламона(это Лайма младший сын),
поломавший полутонной попой не одни весы.
А теперь он с фисгармонью, соблюдает пост и честь,
если скажут: «Надо, Моня», то всегда ответит: «есть».
От природы мягкотелый, цейса взяв за объектив,
тот отправился на дело без излишних инвектив.

Словно ниндзя, он по леске ночью влез в лимонастырь.
С громким визгом: «черти лезут» Монка шлёпнулась в кусты.
Отряхнула грудь и шею, покатилась за лесок.
Охламон упал за нею... и в воронку хлынул сок.
Утонуло Лимонако. Как в народе говорят,
Филимон удрал в Монако...Ведь не тонет…всё подряд.

Будь ты толстый или тонкий, не гоняйся за лимонкой.

04.01.2016

Несытой утробой вздымается чёрная гать,
Сжимаю свой крест в подагрических пальцах. Не спится,
И мечутся мысли: «Пора тебя, поп, расстригать.
Два сына на фронте...а завтра страстная седмица».

Эх, долюшка… в тридцать девятом не сжал кулаки,
Хоть знал назубок все деяния власти Советов,
За веру одним – чугунок соловецкой ухи,
Другим же - свинцовых примочек «на долгие лета».

По серой дороге вползала колонна - змея,
Неся на гадючьем хвосте «европейский порядок»,
Но думал ли я, что бесплодною станет земля
От выжженных храмов и хат на крови «немаўляток».*

Сгоняли людей, как скотину… Пылал образок.
Заставили деда плясать под губную гармошку.
И гнали прикладами в спину в притихший лесок
Большую семью безобидного мельника Мойши.

Уже целый год пребываю в отряде Коржа,
Дай, Господи, силы не сдаться, когда подустану.
Работы хватает, то бабам приспичит рожать,
То тризны служу, то зову прихожан в партизаны.

Вчера баба Зося пришла из деревни просить
Отпеть убиенного в схватке сынка-полицая.
Скрипела телега по краешку Белой Руси,
Обкусанный месяц кривился, меня порицая.

Над телом стою под охраною пары стрелков,
Качается небо в глазах онемевшего люда.
«Не будет покоя убийце детей, стариков.
Анафема, вечный позор и презренье иудам!»

Несытой утробой вздымается чёрная гать,
В отряде Коржа – пополнение...из полицаев.
Спит батюшка…
«Знаешь, а впору его награждать?!»
Но взгляд комиссара подчёркнуто непроницаем.

12.05.2014

P.S.
Протоиерей Александр Фёдорович Романушко, настоятель церкви села Мало-Плотницкое Логишинского района Пинской области, служил в Пинском партизанском соединении с лета 1942 по лето 1944 года. Неоднократно участвовал в боевых и разведывательных операциях. Награждён медалью «Партизану Отечественной войны» I степени.

*«немаўляток» (бел.) - младенцев

С разбитых краёв небосвода
Наливка из алых смород
Неясную степень свободы
Вливала в разодранный рот.

Рассеялся звёздный горошек
И белых смород благодать,
Где силился ломаный грошик
Себя подороже продать.

Сжимались неспетые дали
В тисках ледяной бахромы,
Напрасно любимого ждали
Тугие от страсти холмы.

Блистал блендамедной ухмылкой
Дарёный троянский Пегас,
И падали звёзды-обмылки,
Верёвочка тихо вилась.

А сердце искало нелепо,
Где прав от ворот поворот,
Стекала с безлунного неба
Наливка из чёрных смород.

Я для тебя не значу ничего - очередная «лайка-белка-стрелка». Фондю разлито в лунную тарелку, сгущается черничник ночи, но… спокойно, как-нибудь переживу, в дремучем сне в обнимку с пухлой думкой. Пройдём по краю с медвежонком Умкой галактики, распоротой по шву. Под носом у созвездия Змеи, встречая непричёсанных медведей, я лапы им пожму: «Привет, соседи!» и вспомню обитателей земли.

А о тебе забуду на века, ни мимики, ни голоса, ни слова, ни городского хриплого шансона, ни первого последнего звонка. Сочится недоказанной виной контузия «не надо оправданий», и словеса нестройными рядами в разодранной чадре бредут за мной.

Из-под ресниц – нежданные дожди, как водится, синоптики - не в теме. "Ревелку" оставляя в чёрном теле, взрываю небо тысячей шутих. Стучит солёной дробью «блю-блю-блю», спят наливные яблочки мишеней, подбитый градус наших отношений стремится к абсолютному нулю.
Быть может, прав, дедуля-политрук, как жаль, что я не женщина востока, и промолчать могу тогда лишь только, когда во власти губ твоих и рук.

Растает странный сон при свете дня. Шепнёт прощально сплетница - селена, что ты - и есть та правда во вселенной, которая под сердцем у меня.

17.06.2013

Здравствуй, мой…поцелованный в темечко Богом художник.
Здравствуй, мой… проводник по осколочным рифмам в груди.
Здравствуй… Бьются в окно, прорываясь сквозь время «хот-дожек»,
Плавники алых звёзд, застревая в ячейках гардин.

Извини, что пишу второпях беспокойные письма,
Отправляя их в топку чистильщицы клавиши «Del».
Память-ёжик пыхтит на пути к родничку: «торопись», но
Утекают мальками слова в чёрно морюшко дел.

Мир болеет войной. Берегам неизвестен фарватер,
Если свет маяков поглотила безумная мгла.
Только кажется мне - это именно я виновата,
В том, что звёзды отцов от манкуртов спасти не смогла.

Тут кричи-не кричи, словно юнга, застрявший на вантах,
Но слова не звенят, а на нижнем регистре хрипят,
Людям-фишкам из мутной воды полигона НевАДа,
Севастопольский вальс не стереть из генома рыбят.

Ты за них помолись, я поставлю свечу за здоровье,
А себя каждый день за несметность грехов не кори,
Если множатся бесы, залившие детскою кровью
Дружбы Вечный огонь и сердечную память внутри.

Я простые слова, как младенец пустышку, мусолю,
Из открытых корней извлекая твой внутренний свет
И щемящую нежность под пудом несъеденной соли,

Мой родной, настоящий, ранимый, любимый поэт.

05.05.2015

Целуют омут вольные стрижи.
«Васятка, ты откуда, чёрт служивый!?»
На правой кисти - из бинтов крыжи.
«Достало всё: война и терпежи.
Алеська, будь со мной, покуда живы».
«Небось,в избе уютней, чем во ржи».
Хозяин – белый высохший грибок,
легенды-сказки знает назубок.
«Пусти, отец...не виделись полгода…»
С киота строго смотрит русский Бог,
пока японский парится в Киото.
«Входите, что зазря топтать порог».

За переплётом душ, времён и тел
следили жадно ходики-сексоты,
подранок-старшина не свиристел,
а мёдом наполнял тугие соты,
пока боезапас не оскудел.
А поутру в сметанной пелене
ныряет солнце в озеро близ тала.
Божится бледный дед: «Конец - войне!
Старинная икона заблистала.
Теперь, ребятки, ждите повитух…»
Чтоб примирить и наших и не наших,
отмытый Бог напряг глаза и слух,
и «паре голубков» послал тройняшек.
Война досрочно испустила дух.

Василий, коренаст и невелик,
спешил к своим, в усы улыбку спрятав,
кто луковкой очистил божий лик,
отлично знал художник-реставратор.
Всё вышло так, как говорил старик…

Желтеют памяти страницы, стыдлив листок календаря,
раз нет у прошлого границы, плыву без визы втихаря
таким макаром в гавань детства, куда он не гонял телят,
и где мальчишки по соседству из веток шпаги мастерят.

"Айда, Танюха, к старой башне! Что мамка скажет - ерунда,
не бойся, там совсем не страшно, зато в ушах свистит. Айда!"
Наперебой Витёк с Серёжкой зовут меня на штурм вершин,
а протестующая кошка в молочный втиснута кувшин.

Пылит краюха городская, стекло...обломки кирпича,
бежим, ступеньки пропуская и многоного топоча.
Слепит глаза наседка - солнце: «Куда? Оставьте эту блажь».
Не «поп на курице несётся», а наш отважный экипаж.

Серёжка поправляет брюки (малец дотошен в мелочах),
шажок...и вскинутые руки, как крылья в солнечных лучах.
Мы с Витькой думаем недолго, кому из нас вторым сигать,
рука, пропахшая карболкой, за шкирки космонавтов – хвать.

Эх, тётя Алла, тётя Алла, не вспоминайте нашу мать,
зачем кричать на три квартала, и ухо детское ломать?
За что - конвой для нас с Сережкой и однокомнатный Гулаг?
За что - лишение "морожка", и пыль, протёртая, в углах?
....................................................
Серёжка прыгнул на рассвете, он был отчаянный смельчак,
в Афгане в восемьдесят третьем его душманы измельчат.
Витёк - сегодня газосварщик, походка - «в море корабли»,
и вечно ищущий обрящет чекушку хоть из-под земли.
.....................................................
Опять заходишь в гавань детства, где оживают миражи,
и жаль немного, если честно, того, что ты не совершил.

Желтеют памяти страницы, краснеет лист календаря.
Осталась где-то за границей улыбка цвета янтаря.

12.05.2013

Витёк ушёл сегодня ночью
За горизонт – в страну утрат,
Как будто прыгнул в одиночку…
Прощай, мой старый друг и брат...

18.07.2015

Лети сквозь время, белый голубок,
к войну остановившей Лисистрате,
туда, где в море греет голый бок
наш тёплый ушлый шарик-колобок,
пока метут хвостами лисы страсти.

Готовые облаять зеркала,
как доблестный ши-цу в китайской притче,
идём по рекам выжженным дотла
в края, где колосится корень зла,
от слов благих до чёртовых куличек.

Но если выдыхая мух и блях,
ты собственным оскалом не встревожен,
не разглядишь, как между благ и плах
уже идёт на марсовых полях
охота на лисичек, ведьм и ёжек.

Одна из них - по имени Любовь,
(хоть срок у бабы без году неделя)
вздымает дерзко маки куполов,
а спорщики Малевич и Рублёв
на смежные квадраты душу делят.

Простоволоса огненная страсть,
ей не впервой среди отпетых грешниц
платить за всё, отдаться и украсть,
погибнуть на кресте, взлететь и пасть,
обжить бойницы брошенных скворешен.

Лети сквозь время, пёстрый голубок,
не оставляя перьев чёрным клушам,
Сон совести воистину глубок…
Сопят ван Гог Магог Дали и Бог,
но кто-то же из них великодушен.

Ушёл в себя, но обещал вернуться... в умытый вешним дождиком четверг...

Седобородый шнауцер Конфуций, дрожа как самый распоследний цуцик, глядел в окно из-под набрякших век. Он верил - обещаний ждут три года, сбоило сердце, но который век от неба ждал не манны, а всего-то, когда вернётся тёплая погода, и с нею самый главный человек.

Надеясь, что ты всё-таки услышишь, перехожу с дисканта на фальцет, а надо бы октавою пониже, пик Данте проскочить на горных лыжах с улыбкой на натянутом лице. Не лезть как джинн в пузатую бутылку, взглянув в твои бессонные глаза, а ощутить немеющим затылком и джазом растревоженных поджилок, о чём подумал, только не сказал.

Я не могу тебя так просто бросить, как мячик, жребий или бумеранг, пусть рыжая кокетка леди-осень в своём предощущеньи голых дёсен разбрасывает ворохи бумаг.
Да только кто же верит жёлтой прессе, она соврёт - не дорого возьмёт, а без тебя мир высушен и пресен, как маг, забывший коды детских песен, и где искать с авоськой лунный мёд.

А ты - во мне и мой, ну, как иначе, когда бренчишь на струнах изнутри, и память не уступит, хоть умри, хоть заливай и нелюбовью три: по хорде или родничку тем паче.

Когда себя внутри себя отыщешь, то рядом и меня глоток найдёшь,
Притащит в лапах радужный котище
стихи
и солнце,
и жемчужный
дождь.

Эта ночь – чернобурка-лиса,
Шубку с проседью скинув проворно,
Виноградные звёзды-глаза
Устремила на лунку рокфора.
Серебристые тропы виска
Прохожу и вдыхаю твой запах,
А на сердце такая тоска,
Что оно засбоило внезапно.

Ты прости, если что-то не так,
если в слове - полыни избыток,
Если правда ушла за пятак
От просроченных истин к избитым,
Чтобы снежной простынке листа
Подсердечные тайны доверить.
«Я люблю тя», - поёт береста,
Не сгорев в «догороховой» эре.

Наваждение? Брысь, отвяжись!
Свитки, буквы, стихи - в чёрный ящик!
«Я люблю», - упирается жизнь,
Подгоняя «мотор» в настоящем.
Утром росным и в звёздной ночи
Тягу сердца не переупрямить,
«Я люблю тя», - зацикленный чип
Перегреет грядущую память.