Мечталось лишь о легком флирте -
бокал вина, поклонник, лесть,
полуулыбка Нефертити;
ловить момент - сейчас и здесь.
Скрывать волнение под маской
острот, как тело под чадрой,
и наслаждаться безопасной,
всепоглощающей игрой.
И вдруг - глаза поднять не смею,
чтоб не сорваться и не пасть.
Вползает в душу дерзким змеем
неожидаемая страсть.
Мы делим яблоко на части,
Эдем безлюден и тосклив.

Змеится шёлковое платье
в тени раскидистых олив.

Было здорово до войны:
беломраморные слоны
с верхней полки на этажерке
наблюдали со стороны,
как живется обычным смертным.

Папа часто меня смешил,
и дурачился от души,
и на маму смотрел лукаво.
А сестричку просил: "Спляши!"
Мы кричали ей: "Бис!" и "Браво!"

А потом - сорок первый год.
Немцы в город войдут вот-вот.
И уже не смешно, а страшно.
Папа сразу ушел на фронт;
помню запах его рубашки.

Мы теплушками на восток
добрались - кто успел, тот смог.
Похоронка - бедой - вдогонку.
Мы всё ждали - а вдруг придет! -
и не верили в похоронку.

Через пару несытых лет
прилетело письмо-привет:
"Ваш супруг и отец не сгинул.
Он обласкан, обут, одет
И живет при своей любимой".

Ты сидел такой притихший,
невозможно одинокий,
рядом с трактором и мишкой,
замирая от тоски.
Я тебя просила: - Слышишь?
Потерпи совсем немного.
Скоро вечер. Ты не слишком
и соскучишься. Беги!

Заставала в той же позе,
словно время не сдвигалось
в этой комнате ни разу -
ни на час и ни на день.
Мне б работу сразу бросить.
Завернувшись в одеяло,
мы читали бы рассказы,
сочиняли дребедень.

Недетсадовский ребёнок,
не по-детски опечален,
ты не бил капризно ножкой,
чуждый хитростям любым.
Cитуация знакома.
Мне начать бы всё сначала.
Вот тогда бы ты, возможно,
и теперь меня любил.

Самой вкусной была мура* -
каша из топора.
И суп всяко-всячный смачный
готовился на удачу -
вдруг получится. На ура!
принималось любое блюдо.
И "затируха" оттуда -
из времен тотальной нужды.
Хотелось есть, без балды.
И свёкла казалась чудом.
И отруби, и крапива -
без особой альтернативы -
шли в ход. Только дайте, дайте...
И в школе не о диктанте -
мысль о еде - курсивом.

А после была весна.
Но выскобленный до дна
котёл после каждой трапезы -
как времени знак, царапина -
на долгие времена.
----------
*диал. кушанье из хлеба, покрошенного в воду или квас; тюря

В этот дом приходит вечер
сквозь окно на чердаке,
опускается на плечи
старых платьев в сундуке.
Здесь не скрипнет половица,
не метнется чья-то тень.
Дремлет в кадке дряхлый фикус,
золотарника желтей.
Заткан плотной паутиной
деревянный метроном.
И бежит непоправимо
время к ночи за окном.

Пряди россыпью вдоль спины,
шоколадного цвета пряди.
Мы впервые с тобой одни,
нас от близости лихорадит.
Ты несмело ведешь рукой
по извивам застёжки медной...
Как от нас еще далеко
ощущение - все мы смертны.

Снова день - через много лет.
Мой диагноз, деленный на два.
Ты ерошишь неровный след
нервных ножниц невольной жатвы:
"Знаешь, очень тебе к лицу
эта гладкая безволосость".
И становится недосуг
сокрушаться о нехорошем.

Слабый свет под абажуром
чертит плавную дугу.
В заоконье ищут дуры
с кем дудеть в одну дуду.
Только здесь, у монитора,
вдруг осмыслю, что к чему:
с монитором можно горы
виртуальные свернуть.
Только комп, родной и близкий,
в состоянии понять -
однозначно, по-фрейдистски -
необычную меня.
Мой восторг и наказанье -
помнит, где была вчера...
Он общаться не устанет,
и бранить не станет зря.
Мне почти всего хватает
в мониторовом окне...
Что ж за дура я такая,
если всё неймётся мне?

"Валентинку" Валентин
мне принес. Какой кретин!
Я ему который год
намекаю на приплод.
Сенька к празднику любви
шапку с парой рукавиц
притаранил. Вот те на,
не иначе - с бодуна!
Моисей пришел с кустом,
и поджег его притом.
А затем пришел Федот -
оказалось, что не тот.
Мне букет прислал Емеля,
и трындел о том неделю.
А Макар пригнал телят,
но хотел за них деньжат.
Вот на кой мне мужики -
болтуны и тюфяки,
жмоты, психи, дураки?
Сдохну с ними от тоски!

Мелькают пёстрые платочки,
и чей-то шарик рвется ввысь.
И папа маленькую дочку
несет сквозь праздничную жизнь.
Мигают окна магазинов,
а двери приоткрыли рты.
Мне хорошо, и сверху видно -
с надежной взрослой высоты -
людское море...Мягко щурясь,
мой папа смотрит в объектив...

Я раньше времени проснулась,
его о главном не спросив.

Неприкаянный, сонный, снотворный -
самый лютый двенадцатый брат.
Вот, не верится: где-то "бонджорно"
с теплой южной веранды кричат
крутобоким и смуглым девахам...
А у нас воет песни февраль
бесприютным котам и собакам,
и рядится в доху Борменталь.

Парусиновые туфли, парусиновый навес.
Аромат грузинской кухни и восточный продавец.
Кляксы спелого граната - на руках и на лице,
и на юбке полосатой - давним летом, в Туапсе.
Наждаком шершавит кожу раскалившийся песок.
Всё уйти никак не можешь, молча пьешь на посошок.
Жарко дышишь мне в затылок, вдруг уходишь, торопясь...
Там любовь у нас случилась, а другие скажут - связь.

Ты мне всегда казался шляпой и недотёпой,
как снегирёк на тонких лапках в лесах Европы -
кричаще-красное созданье на белом фоне.
Тебя как будто в бездну тянет - всё, счастья кроме...

Летел бы в южное далёко - на постоянку -
от недомолвок и упрёков, от вечной пьянки.
Но ты - последыш Дон Кихота. И сердце бьётся
лишь в этих гибельных широтах - без ласк и солнца.

Библейскому положено в веках
остаться, сохраниться, уцелеть --
впечатанные в небо облака
и камни, и оливы, и елей...

Всё тот же нескончаемый сюжет,
как вечные природы жернова.
И не понять - еще или уже
дыханья не хватает на слова...

"Движенье губ" и "взмах ресниц",
"порыв души" и "вдохновение"...
От поэтической брехни
навалится хандра осенняя.

И убегаешь, не глядясь
в сырую гладь витрин неоновых.
Анализируешь себя,
как вещь, систему, к сбою склонную.

Не ожидая никаких
даров от жвачки повседневности,
сидишь и просто пишешь стих -
по самой главной из потребностей.

У меня за окном исказился пейзаж.
Раньше был там лесок, были птицы и звери.
И знакомый удод распускал свой плюмаж
в трех шагах от дверей - только выйди за двери.

Вместо леса теперь - балка, яма, овраг,
и снуют тягачи, гидромолот грохочет.
Балки, сваи, шпунты...Что-то с нами не так.
И последними маками лес кровоточит.

Моя милая девочка! Ну, не сердись!
Ты не любишь девчоночьи нежности, помню.
Забирай мою муфту, конечно! На что мне
все наряды, когда разрушается жизнь?

И твоя ли вина в бесприютности тех,
кто владенья твои посетил ненароком?
Это им - горевать, когда вышло всё боком,
а тебе - безделушки копить для утех.

Ты по-своему даже немного добра -
ведь могла же прирезать за милую душу.
Хочешь снова историю Кая послушать?
Я согласна о нем говорить до утра.

А потом я уйду - в холод, дождь и пургу.
Хочешь знать, чем закончится долгая сага?
Я доеду, дойду, доползу. Я смогу.
И пришлю тебе розы из нашего сада.

Прохладно. Ветер, развлекаясь,
из туч слепил твой профиль смутный.
А я - бесстрастная такая,
и ты - чужой мне абсолютно.

Ты мне теперь уже не снишься.
Размыты временем дороги
совместной памяти. Но жизнь вся -
сюжет с сюрпризом в эпилоге.

2012 г.

Вот и делу конец. День за изгородь пятится.
Слухи лезут извне: завтра "черная пятница".
И, не зная зачем, накуплю себе разное.
Без гостей и речей одиночество праздную.

От вороньих суббот веет хмарью и холодом.
Воскресенье прильнёт гематитовым пологом.
В темных реках чернил - понедельник со вторником.
Выбиваясь из сил, белят уголья дворники.

И среда, и четверг - сплошь почти карамазые...
Вот бы кто опроверг то, что здесь нарассказано!

Варенью построили дом.
Чего только не было в нём!
В нём не было риса и манки,
и там не стояли лежанки.
Лишь форм удивительных банки
водились там ночью и днём.

Мы выбрали джем из айвы,
варенье со вкусом халвы,
варенье из груш с виноградом
в том доме с черешневым садом.
Мы больше не в силах, но надо
отведать из банок других.

Из яблок душистых варенье,
варенье из киви с ревенем
мы лопали без настроенья,
увы...

Я снова в парк спешу с утра.
Там солнце светит по-иному,
не по-осеннему весомо -
жест доброй воли ноября.
Мы притворимся, будто нам
слегка за тридцать. Ненадолго.
В игривости не много толку -
реальность делит пополам
мир до и после. Ноябрит.
И пробирает до мурашек
всё недосказанное наше,
и угасает до поры...

Тебе не на что сетовать. Сыт и здоров.
Ну, здоров относительно, впрочем.
Ты боишься лишь этих пустых вечеров,
подтверждающих: лучшее - в прошлом.

Постоишь у раскрытого настежь окна,
наблюдая невидящим взглядом,
как безумствует жизнь у чужого огня.
Ты и сам был безумцем когда-то.

Телефон саркофагом лежит на столе -
бесполезная, в общем, вещица.
Никого не осталось на этой земле -
ни любить, ни простить, ни проститься...

Я с морем связан тридцать лет каких-то -
тогда Дантес, а ныне - Монте-Кристо.
Я видел смерти лик настолько близко,
что сам не знаю, как я жив. Раз триста
хотел у жизни взять расчёт. В нечистой
волне морской тонул, но изловчиться
сумел. Секрет аббата, как зеницу,
сберёг. И вот награда - каменистый
прекрасный остров. Море, как монисто,
вкруг острова... Но что ж душа томится?

Свет убывает за окнами.
Сумерки - ближе к семи.
Около, около, около
бродит исчадие тьмы.

Черная пропасть за шторами.
Ширится мрака предел.
Сказ усыпляет повторами.
Сон гипнотически бел.

Проплывают дома, виноградники -
деревень одичалые стражники,
пёс бродячий на ржавом багажнике
повидавшего виды авто.
Но в тонэ* - свежий хлеб. Изобилие.
На столе - сыр, вино, чахохбили, и
льется песня по горной извилине
с нарисованных Богом холстов.

Тонкокостная строгая женщина
всякий раз - грациозно и медленно -
заплутавшие волосы медные
убирает с худого лица.
И словам её искренним верю я.
Изнемогшая в битвах Иверия -
рассеченная, скорбная, древняя -
подаёт мне вино у крыльца.
--------------------------------
*печь-жаровня

Вот бы ты приходил с воскресенья по пятницу!
Я смотрела бы, как сонм соседушек пялится
на тебя, проступающего из ворот.
Ты бы шёл, торопясь или лучше - неторопко
и садился в тени, и осеннее золото
исполняло б каскад на мотив болеро.

Я бы тайно любила тебя в своём тереме,
и никто бы не знал, а кто знал бы - не верил мне,
что бывает такое - любить ни за что.
Это лучше, чем быть твоей пассией временной,
птицей быть без гнезда - неприкаянной, стреляной,
у которой навечно увяз коготок.

Ты представь: нас держит память
в юном возрасте, в пацанском.
Только зеркало не станет
врать. С прищуром ветеранским
пряди редкие зачешешь
(лучше набок, нет, взлохматить,
нет, назад,.. а ну их к лешим!)
и пойдешь монеты тратить.
Всё тебе доступно ныне,
но желанья измельчали.
Под свечами ужин стынет,
под оплывшими свечами...

2014

Налей мне чарку, виночерпий,
и подливай!
Мне солнце тенью рамки чертит -
нельзя за край!

Здесь на виду я, под присмотром,
не то гляди,
сорвусь в полёте беспилотном -
на рецидив.

Об аксиоме в духе винном
прошу, молчи!
Абсент из следствия с причиной
красноречив.

Срываю якоря и крыши,
лечу во тьму.
Не наливай мне больше, слышишь?
Сама возьму.

Взрослый сын не звонит подолгу.
А звонит - не скрывает скуку:
"Мам, ну, что ты! Я на минутку!
В болтовне, мама, много ль толку?"

Мать молчит, поджимая губы,
или шутит скороговоркой.
О болезнях бухтеть неловко,
укорять за нечуткость глупо.

И не клеются их беседы,
и скребутся на сердце кошки.
Вдруг звонок: "Я приеду, можно?"
И хлопочет она с обедом.

Вот и он: "Мама, день был тошный.
Захотелось к тебе. Так просто".
И с вершины сто девяносто -
прямо в детство, под сердце точно.

"Камень, ножницы, бумага..." - и проблем, как не бывало.
Спор любой решался просто меж скакалок и мячей.
Ты везунчик был, однако - "счастья" мне недоставало...
А потом, внезапно взрослым - нам хотелось лишь "ничьей".

Ты взлетал по грубым плитам старой лестницы и резко
теребил звонок гортанный, камертоном бьющий в грудь.
Я взмывала ввысь над бытом, над горбатым дряхлым креслом,
и часами ворковала ни о чём - о чём-нибудь.

Утекло воды - с полморя. Ты такой теперь...нездешний.
"Камень, ножницы, бумага..." Кто в прогаре? Чья возьмёт?
Я с судьбой давно не спорю - иногда ворчу, конечно.
Счастье прыгает зигзагом - то тебе, то мне везёт.

Помню день, почти обычный,
и тебя - такой нарядной!
Дух картофельно-шашлычный
и гостей с тобою рядом.
В этот день, ура! свершилось
то, о чем давно мечтала:
ты цепочку получила,
наконец, из драгметалла.
Мне всегда казалось странным,
что тебе, немеркантильной,
этот жгутик филигранный
так уж нужен. Ты прости мне
все дурацкие вопросы,
пожимания плечами.
А казалось бы, так просто -
подарить цепочку маме.
Вместе с люстрой и посудой.
мне досталась и цепочка.
В ней теперь я вижу чудо -
это нить от мамы к дочке.

2013 г.

Ты был таким юным, и чья-то чужая шинель
висела мешком на твоих угловатых ключицах.
Ровесницы где-то ходили еще в ученицах,
и кто-то другой доносил до дверей их портфель.
А ты - новобранец пока незнакомой войны,
и ноет плечо с непривычки под весом винтовки,
и, в ногу пытаясь попасть, семенишь ты неловко,
и знаешь, что вряд ли удастся дожить до весны.

2012 г.

EL OLVIDO - GAITAN CASTRO (перуанская песня "Забвение")

https://www.youtube.com/watch?v=LTzUU5tNmOM

Как я хотел бы оплакать свой грустный уход
с теми, кто дорог мне - кто был мне дорог при жизни.
Я бы присел рядом с ними на собственной тризне
и проводил свою душу туда, где никто
больше не смеет блуждать, где лишь вечный покой...
Я бы оплакал забвение, что предстоит мне.
Я побродил бы по кладбищу, слушая ритмы
горькой молитвы родных, и глядел бы с тоской.
Смерть не пугает. Забвение смерти страшней.
Может, наступит тот день - просто день неприметный,
и самых близких моих в треволнениях вечных
не потревожит случайная мысль обо мне.

Я здесь. Я пока еще здесь
и мне улыбается утро.
Сдвигается стрелкой минутной
мой день и кончается весь.

А сизые голуби вьют,
меня не спросясь, свои гнёзда,
и думают: "Это серьёзно -
гнездо и семейный уют".

Не нужен на платьe отрез;
что есть - доносить бы покуда...
Давай, просто вместе побудем.
Я здесь. Я пока еще здесь.

2014

Отвлекаюсь на шорох, шаги, перестук дождя;
откликаюсь на окрики, шёпот, на взмах ресниц.
А так хочется, в кокон свернувшись, в себя уйдя,
объявить о переучёте пороховниц.

Чем богата ещё, есть ли чем удивить народ;
может, пыльный хлам пригодится, как раритет.
Не родился пока художник, что не соврёт,
проявляя мои черты на пустом холсте.

2012 г.

Все вопросы на засыпку мне уже осточертели:
с кем была, куда попёрлась и откуда вдруг цветы...
Всё и так меж нами зыбко. Отношения-качели.
Я давно уже не гёрла - со старухами на ты.

Только если бы нашёлся тот, кому небезразлично,
отчего на мокром месте у меня с утра глаза,
платье новое из шёлка я б себе купила лично,
…потому что нам, хоть тресни, жить по-старому нельзя.

Пародия на стих-ие Владимира Грикса
ТРАПЕЗА
https://www.stihi.ru/2016/07/02/2697

В июле суп из белых лестно
Сожрать, спокойствие хранить.
Тарелку за тарелкой трескал.
Любимая мне говорит.

Жара в лесу, одно безгрибье.
Как удалось тебе найти
Ореховое изобилье,
Ещё клубники принести.

Вторую кушает тарелку,
И луговая впереди.
Она напоминает белку.
С лукавством на меня глядит.
**********************************************************
Моя пародия

Мне лестно жрать грибы в июле.
И я спокоен, как удав -
грибов еще полно в кастрюле.
Жую их, звука не издав.

Ты, уплетая из посуды
и восхищенье не тая,
спросила: - Ягоды откуда?
Орехи у кого изъял?

Ко мне прижавшись откровенно,
ты бредишь разносолами.
Грибов так много психогенных!
Ты после них весёлая.

Золушка копается в золе.
Фея не пришла и нет кареты.
Принц с другою ест на хрустале,
а любви - как не было, так нету.

Спящую красавицу во сне
не разбудят жарким поцелуем.
Мчится мимо на гнедом коне
принц, поведший под венец другую.

Кто теперь доверится словам
старой феи? Так несовременно:
вместо ткани - жгучая трава -
на рубахи всем одновременно.

Фею в гости больше не зовут;
научились как-то обходиться.
Кто залез повыше, тот и крут,
и не в моде нынче власяница.

2012 г.

"Внутри и вовне меня" ( Аэль )
http://litset.ru/publ/66-1-0-24725#comments :

...Внутри меня - злокачественный сплин
Хохочет и плюётся в рифму ядом.
Внутри меня - стихи магнитных бурь,
Цунами матерных сердцебиений
И непонятных слов лихой табун...
................................................
Внутри меня - озябшая душа,
Которой хочется вовне смотаться...
Февраль-вагон уже трещит по швам
И надо выходить весной на станции.

*************************************************
Пародия

Какой-то я сегодня не в себе.
Всё естество со стоном прёт наружу.
В евстахиевой (слуховой) трубе
хохочет сплин, да так, что вянут уши.
Несётся в голове лихой табун
нахально разжиревших тараканов.
Мне места нет в себе, и наобум
бреду искать вовне я полустанок.
А там опять всё та же хренотень -
то ураган, то чертово цунами.
И тень сама находит на плетень,
а встречные всё шлют к такой-то маме.

Меня везут. Скорее бы, скорей!
Там разогнуться в полный рост сумею.
И воздуха б побольше! Я дурею,
прижатая к решетке у дверей.

Здесь смрад и темень. Плачут старики
и умирают, стоя среди прочих.
Так дерева, трухлявы и легки,
скелетами белеют у обочин.

Но тем, кто живы, хочется дожить
и нетерпенье рвется из миндалин.
Ну, наконец-то - подъезжаем.., стали.
И бьются в ребра тысячью пружин

сердца набатным гулом. Нас ведут,
велят раздеться, постоять под душем.
Я поняла.., но всё чего-то жду
и лишь шепчу: - Спасите наши души!

2012 г.

Привет - пока; пока - привет!
Из длинной вереницы лет
мы были рядом год и сколько?
Нам даже не кричали "Горько!"
и ни букетов, ни конфет

ты мне не подарил ни разу;
многозначительные фразы
не выдавал, чтоб поразить.
Ты приходил, чтоб рядом быть...
Тебе б на мне жениться сразу!

Давно б успели надоесть
друг другу. Лучше эта взвесь
полулюбви и отчужденья,
полувражды, полупрощенья
и снов несбыточная смесь.

2012 г.

Сколько мне возвращаться
всё на те же пути?
Я хочу попрощаться,
но не смею уйти.
Мне с улыбкой фиглярской
память тычет под нос
не улыбки и ласки,
а извечный вопрос -
кто виновен? А также -
что нам делать теперь?
Знаешь, баловни даже
не живут без потерь...
Я в долгу неоплатном
перед теми, к кому
по дороге обратной
не зайду, и пойму,
что и время не лечит,
и опять не войти
в ту же реку, и легче
будет только в пути.

2012 г.

Всё тревожнее мысли, притворнее лица,
и фотограф не дразнит летящею птицей,
и уже никого и ничем не проймёшь.
Но ведь точно должно было чудо случиться -
и сродни оно было б заморской вещице -
пусть цена в день базарный штуковине грош.

Только детским умом я внимала охотно
небылицам, посулам, словам мимолётным.
и, за мамой спеша, всё пыталась понять:
где же птичка? а ей в аппарате удобно?
И неясно мелькали в бесчисленных окнах
руки мамины и непослушная прядь...

Когда меня ты насмешишь до колик,
я забываюсь в эйфории, что ли.
А где-то рядом - с виду тоже люди -
готовы убивать - губить, по сути.

Как совместить два этих странных мира?
И мечется меж полюсами лира,
и пробует баланс наметить хрупкий
в извечной человечьей мясорубке.

Комната. Стол. И бегония в кадке.
Врач излагает тебе суть недуга.
Выбежать прочь и бежать без оглядки.
Кроме молитвы - ни звука.

Просишь отсрочки - не благ, не наследства.
Шепчешь слова монотонным рефреном:
"жизнь, только жизнь, ничего жизни вместо.
Я изменюсь...непременно"...

Молишь о чуде, взирая на чудо.
Не помышлявшая раньше о Боге,
с неба ты глаз не спускаешь. Оттуда
лучше слышны монологи.

Мне не пишется. Муза в сторонке сопит:
у других - карнавал, здесь обитель обид.
Перешли на подножный - рифмуем для виду,
извлекаем наброски, трясём неликвиды.

По весне не слагаются строки в стихи,
и меня не обманет травы малахит:
скоро снова пожухнут и пОд ноги лягут
декорацией пёстрой ковры листопада.

Любовь не выбросишь в окошко
хандре в угоду.
Скажи, ты был бы огорошен
моим уходом?
Ты встал бы утром - теплый, сонный,
привычно щурясь,
лепил бы бутерброды, словно
я существую?
Ты знал бы, чем заполнить брешь и
не изнывал бы?
***
А я пытаюсь жить, конечно,
не спятить дабы...

Любой улов, в конце концов, -
всего лишь пища.
Любой магнат, как ни богат,
уходит нищим.
Ты Ной иль тать, не избежать
смертей и тлена.
Но на печаль свою печать
поставит время.

Дождит в начале октября.
И небо жмурится от молний.
И лес в предгрозовом безмолвье
роняет шишки втихаря.

Ладони тянутся к теплу -
к цветному чайнику с мелиссой.
И отражает наши лица
чай в блюдце. И буфет в углу.

Нам вряд ли встретиться придётся.
Но если вдруг в толпе чужой
на чей-то голос отзовётся
душа твоя и, Боже мой!
всплывёт хотя бы день один
из наших общих дней. И солнце
тебя лучом своим коснётся,
и ты, до кончиков седин,
себя почувствуешь счастливым...
Не зря божественным огнивом
меж нами развели костёр,
но самый важный разговор,
увы, не состоится, милый...

Пустил побеги пень трухлявый,
протиснув новую листву
сквозь слой отживший и корявый.
Разинув черную дыру,
пень выпускал дитя из чрева -
налился соками эфеб.
Теснились почки справа-слева,
и пень был счАстливо нелеп.
Ему мерещились деревья -
ростков сегодняшних сыны...
Сквозь пень пророс простейший плевел,
побег замысливший из тьмы.