Если Вам снятся три эльфа неделю подряд,
Тайные карты с дорогой в опасных пещерах,
Орки и гоблин, наверное, это не зря -
Время пришло - поменять свою жизнь и карьеру!

Встаньте с кровати уверенно, с нужной ноги,
В старый рюкзак побросайте набор для похода:
Пару кинжалов, кольчугу, бинты, анальгин,
Щётку зубную, пожрать (дня на три, до субботы).

Скорый звонок на работу и с места в карьер -
Дайте понять руководству, что Вас всё достало.
Быстро черкните записку коту и семье
(Типа - в опасный поход отправляюсь с вокзала ).

Выйдя в подъезд, наконец, нацарапайте "хрен"
Или иное, на дверь подходящее слово.
Дайте соседу намёк - Вам не нравится дрель.
И отправляйтесь навстречу своей Terra Nova.

..............................................
Если Вам снятся три эльфа и прочая муть,
Есть и другие, достаточно верные, средства -
С чтением фэнтези на ночь пора тормознуть.
Кстати, октябрь - не сезон Вам в походы переться.

«Какая противная осень, — подумал Муфф. И сразу же забыл, о чём это он подумал, - А ведь была только что интересная и новая мысль! Сколько раз уже я собирался их записывать, даже блокнот для этого завёл!»

Осень и в самом деле выдалась сырой и неласковой. Муфф шёл, прикрываясь от дождя и ветра сломанным зонтом. Куда шёл? А никуда. Просто гулял. Хотя, изначально, была у прогулки важная цель, но Муфф опять забыл её записать, и поэтому — шёл теперь совершенно бесцельно.

Интересно, что, предоставленные сами себе, ноги Муффа бесконтрольно привели его
в промокший и пустынный парк. Была середина сентября, середина недели и середина дня.
Муфф, подумавший об этом, спешно присел на скамейку и записал: «Середина...», но пока писал,
отвлёкся и забыл «середина» чего?

«Да и ладно, — решил Муфф, — середина — хорошее слово, зачем обязательно середина чего-то?
Гораздо важнее, что середина! Каждый может решить для себя сам и выбрать свою середину.
Вот я, например, выберу...середину парка. Да, точно!»

Обрадованный Муфф, вскочил со скамейки и быстро зашагал по аллее. На скамейке остался лежать
сломанный зонт. Дождь, тем временем, усиливался и ветер, срывая листву с тополей и клёнов, бросал её под ноги
Муффу. А он и не замечал, потому что думал новую важную мысль — про странное поведение карусельных лошадок:
«Не хотел бы я быть карусельной лошадкой. Вот у меня есть важная цель (какая? Вспомню потом. Но точно есть!)
А бедные лошадки? Хорошо, когда тепло и на карусели катаются дети. Дети весёлые и лошадкам это несомненно нравится.
Но лето кончилось, дети , наверное, в школе...или где там бывают дети во время дождя? Если не в школе, то видимо, там же,
где их родители. А лошадки? Что делать лошадкам?» Муфф остановился и глубоко задумался, глядя на печальную
карусель. Такую одинокую и заброшенную в холодный осенний день.

Он открыл скрипучую калитку, поднялся по ступенькам (мокрым и скользким) на карусель и сел на серую
в яблоках лошадку. У неё были прекрасные грустные глаза, Муфф наклонился и поладил её по нарисованной гриве. Потом порылся в карманах плаща и достал надкусанное яблоко, сдул с него соринки и, в раскрытой ладошке поднёс лошадке.

«Кушай, Орлик! — Ласково предложил Муфф, — хочешь, я заберу тебя с собой? Правда, я не очень точно помню
куда, но это пустяки, у меня в блокноте, на самой первой странице написан адрес, где я живу. И там будет тепло! »

Лошадка смотрела на Муффа глазами полными дождя и казалось, что слёзы стекают по её нарисованной мордочке.
Немного подумав над предложением Муффа, она робко спросила: «А остальные семь лошадок? Их можно будет взять с собой?»

«Конечно! - Радостно заверил её Муфф, — Мы обязательно возьмём всех, а как же иначе? Давай только
сделаем пару кругов и сразу все вместе пойдём домой, хорошо?»

Лошадки закивали своими промокшими головками, а карусель начала медленно крутиться. И дождь неожиданно закончился.
А Муфф вспомнил (уже на третьем круге) свою важную цель — он шёл в парк забирать лошадок. Он всегда так делает
осенью, а весной, в мае, приводит их назад. Потому что летом дети любят кататься и лошадкам это нравится.

Вот такая история. А правда это или нет — никто не знает, потому что Муфф опять забыл записать всё в блокнот.

Никогда не поймёшь, что расскажет сегодняшний ветер,
Налетавшийся где-то, в истоках сумбурных сюжетов,
По дороге забыв и напутав года и столетья.
Торопясь, он вдувает мне в уши правдивый свой message:
Про войну Австралийских Больших Кенгуру с Уругваем,
Про почти их победу, когда бы не впрягся Артигас,*
Заключивший союз с покусавшим их всех футболистом.**
И теперь у них праздник с банкетами в Монтевидео.
Кенгуру подписали в слезах "Акт о полном разгроме",
С контрибуцией в виде бескрайних песков австралийских,
Но решили остаться на время пожить в Уругвае,
Потому что, по ходу боёв, привязались к индейцам чарруа.

Я киваю охотно, развесив пушистые уши,
Все сомненья в правдивости и достоверности враз отметая.
И уже засыпая, шепчу ему: "Слушай,
Передай поздравленья мои Кенгуру с Уругваем."

* Хосе Артигас: «Основатель Уругвайской Нации»
** Луис Суарес - кусающийся футболист

Под ноги падая прохожим,
Нелепым сорванным листком,
Туда,  где птицам хлеб накрошен
Слепым соседским стариком,
С щенком играть.  Пропахнуть тленом.
В вечернем  солнечном луче,
Стать,   на мгновенье,   драгоценной,
На чьём-то зябнущем плече.

курю на холодном простуженном зябком балконе
вся память о лете слетает и падает в лужи
где ветер её по расхристанной улице гонит
и ноги прохожих  раскисшую землю утюжат

дождливо и вечер задумал начаться с обеда
за шиворот падает морось скупого дождя
он будет идти в понедельник во вторник и среду
и так до покоса...у баб бабье лето крадя

по метеосводкам  а также   словам старожилов
не помнящих прежде холодных таких сентябрей
всё так и случится...я  кстати  уже докурила
пойду выпью чаю чтоб вспомнить о летней жаре

стану дельфином и всем сообщу: бре-ке-ке!

с талой водой уплыву по сибирской реке

в Карское море (в другое река не течёт)

жрать буду рыб и кусать проходящий народ

так же, охотно, топить корабли и плоты

и бре-ке-ке-кать, что всем вам сегодня кранты

станут все думать: возможно приплыл Моби Дик

или пират или ацки-кровавый бандит

или господни настигли нас кара и гнев

и расшифруют моё «бре-ке-ке», как конец

я же, устав поедать замороженных рыб -

это во-первых, и просто устав — во-вторых

тайно вернусь, тем же самым путём по реке

если кто спросит: откуда? скажу: бре-ке-ке!

:)))

Море волнуется — раз! Замираю на взмахе руки
Странной фигурой (наверное, глубоководной).
Скоро сентябрь. Прошлогодние жмут башмаки.
Новый портфель. Только в школу совсем неохота.

Море волнуется — два! Сердце бьётся в ребро —
Он говорит мне: «Ты — самая лучшая в мире!»,
Любит Камю, Дерриду, саксофон и блюз-рок,
Клеит обои на снятой совместно квартире.

Море волнуется — три… Я смотрю на детей,
Бойко бегущих учить свои «аз-буки-веди».
И замираю, фигурой в оконном холсте
Старым котом (хорошо, что никто не заметил)...

Где мои пауки! Где мой Яков и Петечка?
Вам сегодня всё можно - плетите силки!
Посылает нам Бог наказание Вечностью -
В виде Божьих Коровок несметных...полки.

Я сначала была очарована зрелищем,
Всё летят и летят от остывшей реки.
И открыла им окна до самого вечера.
Я ведь добрая очень, как все дураки!

Налетело ко мне их несметное воинство.
Робко смотрят коты на мигрантов табун:
"Ну и что нам теперь делать с божию конницей?
Мы таких не едим! Жри сама скорлупу."

Объявляю войну! Пусть хоть Божьи, хоть чёртовы,
Не уйдут от возмездия солнечным днём.
Пусть спасаются бегством из окон и форточек,
Ибо Умка сказал: "Пленных мы не берём!"

Возвращаешься в стены, оставленные тобой,
много-много веков назад.
Нарекая свой путь "дорогой домой",
убеждая себя, что рад.
Ты вдыхаешь уснувшее время "до",
видишь след от когтей кота.
Говоришь, что счастлив вернуться в дом,
но не веришь себе ни черта.
Ворошишь свою душу и ищешь в ней
слабый след  своего вчера.
Вот твой хлеб и твой чай, и твоя постель,
и твой маленький личный рай.
А в открытую дверь манит дальний путь,
по которому ты пришёл.
Но ты делаешь шаг и заходишь внутрь,
и бросаешь рюкзак на пол.

Где мои сапоги, где брезентовый плащ с капюшоном?
Где мой сломанный зонт и смолёная джонка моя?
В нашем городе дождь. Сорок дней. Все мы скоро утонем
в сирых хлябях небесных и горьких скорбях бытия.
Голубь, посланный мной, не вернулся - прислал телеграмму:
"Выплывай как сумеешь я больше тебе не слуга
у меня здесь семья тчк" и размытое фото на память,
про весёлое лето на знойных, чужих берегах.
Остаётся одно - снова плыть в эту жёлтую прорву
и делить пару рыбин, и пять зачерствелых хлебов,
и смотреть, как потоком дождя размывается город.
И плывут сапоги, старый плащ и поломанный зонт...

Эй! Мужчина! Вы Микеланджело?
Так, давайте, слезайте с купола,
Я Вам рыбы на ужин пожарила
И салат помидоровый с руколой.
Подождут Вас нетленные Ангелы
И Святейшество Павел III,
И Распятие, и Покаяние...
И сокровища Ваших Наследий.
Все вы гении одержимые!
Сапоги прирастают к телу -
Одиночество на вершине
Куполов Сикстинской капеллы.
И глазам своим верить боязно,
Но не верить ещё страшнее.

А теперь такое не строится.
Разучились мы. Не умеем...

А вот — прилетят инопланетяне и что ты им скажешь?
Что ты ни при чём и не чужд идеалам добра?
Но кто б тебя слушал! Хотя ты кричал (не однажды)
И матерно даже... на днях, в понедельник с утра.

Ты скажешь, что в целом, мы очень стремимся к прогрессу
И можем Галактике нашей ещё пригодиться.
Да что уж там — можем! Мы все ей нужны до зарезу!
Мы чуткие, добрые — гляньте нам в светлые лица.

А вот — среди нас, иногда получались Платоны,
Да Винчи, Шекспир и сейчас есть… к примеру, Пелевин.
И мы приберёмся! Мы вычистим все полигоны!
Давно собирались, но, просто пока не успели.

Они что-то булькнут, как будто бы: «Ладно, возможно»,
Ты робко вздохнёшь и подумаешь: «Вроде нормально»,
А это не «бульк», а команда у них: «Уничтожить».
Мы ж сроду не знали, что наша Земля — нелегальна.

«БУЛЬК»

по-декадански, жеманно, беспечно, легко
выпить абсента, вдыхать кокаин мундштуком
всякий рассвет неизбежно уводит в закат
но никому не известна дорога назад
календари, с бесконечной шеренгою цифр
прячут от мира бессмысленный жизненный шифр
все перспективы - картинки в немытом окне
вымой - исчезнут, всё только внутри - не во вне
нет ничего - лишь иллюзия жидких мозгов
боги и черти - всё бред, нету даже Бобо*
выпей коктейль, мой лиловый придуманный негр
в Чёрный квадрат уплывает последний ковчег

*Похороны Бобо. И.А. Бродский

Конечно же… они меня бы съели!
Там, средь снегов и ледяных торосов,
Они бегут привычно и умело,
И оторваться было бы непросто.
Мне не поможет здесь уменье падать,
В попытке притвориться мёртвым телом,
Поскольку белые охотно жрут и падаль,
Догонят и съедят, как нефиг делать!
Тем более, они там голодают,
Арктические льды решили таять!
Об этом пишет WWF, не умолкая —
Подскажет мне услужливая память.
Да я полна сочувствия и скорби,
Раз надо — пусть сожрут… у них же дети!
Хотя, я не мечтала стать их кормом,
Им глубоко плевать на мысли эти.

Василий Матвеевич жил в доме №3 по Притомской набережной. Зимой — в подвале,
а летом — на чердаке. В подвале зимой тепло, уютно, но летом жарковато. Поэтому Василий Матвеевич,
в начале лета перебирался на чердак. Тут тоже хорошо: воздух — мёд, голуби залетают (пока не
поймут, что Василий Матвеевич уже переехал в летнюю резиденцию), выход, опять же, на крышу.
Короче, масса замечательных возможностей.

В это лето Василий Матвеевич, как всегда, перебрался на чердак. Он не был здесь с прошлогоднего
октября. Осмотрел всё хозяйским глазом, прошёлся по старому, кем-то из жильцов заброшенному сюда ковру,
проверил — цело ли ещё драное кресло (любимое) и письменный стол (с отломанной правой задней ножкой,
но заботливо поставленный на кирпич). Всё было на своих местах. Но на столе обнаружилась запылённая
и раскуроченная рация.

«Тащат сюда невесть что, — ворчал Василий Матвеевич, — весь стол мне захламили, до мусорных баков донести
не могли! А пыли-то, пыли! Тут сутки уборку надо делать. Ладно… может, Люся придёт — поможет.»
Люся жила в этом же доме, в квартире №7. Жили они вдвоём с бабушкой. И Люся частенько захаживала в гости
к Василию Матвеевичу. Ещё Василий Матвеевич дружил с Нюрой. Но Нюра заходила реже. Она работала.
Сторожем в 3-ей Городской больнице имени Подгорбунского. И, там же, при больнице, проживала. Хотя это и совсем рядом,
но Нюра очень профессионально относилась к своим обязанностям и времени свободного у неё было не так много.

Люся пришла к вечеру (бабушка разрешала ей вечерние прогулки, но чтобы не далеко и не допоздна),
принесла кое-что поесть и долго хвасталась новым украшением, которое бабушка ей купила (такая фигня, в виде
розового ошейника). Потом Люся заметила ту штуковину на столике.

— Рация! Ты пробовал? Она рабочая?

— Вот, делать мне больше нечего, как всякую рухлядь проверять! Лучше помоги мне её выкинуть,
один я не справлюсь.

— Ты что, Василий Матвеевич! Это жжжж — бесценная вещь! Щаааа, погодииии — бормотала Люся,
разглядывая глупый набор радиодеталей, — так… здесь — порядок, ап-чхи! Тут… тоже всё норм, —
приговаривала Люся, поэтапно проверяя все узлы и нажимая все кнопки.

Снизу, из двора раздалось хрипение: Матвеич! Открой мне!»

— Это Нюра пришла, иди, Люсь, открой ей, — попросил Василий Матвеевич, — а то станет орать, всех
перебудит. — Голос-то у неё, хоть и сорван (это профессиональное — погавкай столько), но как Иерихонская труба!

Через пару минут, отдуваясь и кашляя (годы), Нюра взобралась по лестнице на чердак. Люська, лёгкая,
молоденькая и быстроногая, стрелой влетела и сразу к этой груде радиодеталей.

— Здорово, Матвеич! — прошамкала Нюра, выставляя на стол пакеты с недоеденной пациентами едой,
— с новосельем тебя, как говорится.

— Спасибо, Нюра. Как сама? Как работа? — жадно зыркая в сторону пакетов, спросил Василий Матвеевич.

— Уволили, Вася, — горестно ответила Нюра, и чихнула от поднятой Люськой пыли.

— Как же так? Ты же на хорошем счету, ты же — ветеран! Ты же всю жизнь… верой и правдой… в медицине!

— А очень даже просто. По возрасту… Вась, привели уже нового сторожа. Здоровый, молодой,
злой, как чёрт, голос звонкий, сам из себя гладкий… сказали: жильё к утру освободить.

Люся и Василий Матвеевич долго ещё утешали Нюру. Люська всё говорила, что друзей не бросит,
еду раздобудет (якобы, в близлежащем супермаркете, по утрам, выносят совершенно замечательные,
чуть просроченные продукты). Василий Матвеевич (хоть и привык жить один), разумеется, сходу
предложил Нюре жить здесь, на полном праве (друзья же). Так и порешили. Люська всё с рацией
возилась, а Нюра с Василием Матвеевичем вспоминали прежние времена, когда оба были
молоды и полны надежд.

Друзья есть друзья. И как-то всё устаканилось, в головах разложилось по полочкам,
и вроде — уже не так страшно — выжить можно, и вместе веселее. Люська ещё покрутилась,
пошерудила в рации и засобиралась домой (Люська, она — домашняя, у неё там бабушка
волнуется). Пообещав друзьям, завтра же сводить их до той помойки, умчалась.

А на следующий день, пришла назад… и с вещами (коврик, мячик, туалетный лоток и четыре
пачки Вискаса). Мрачнее ночи. Сначала ничего не говорила, свернулась клубком на
ободранном кресле, и только вздыхала тягостно. Нюра с Василием Матвеевичем
её не трогали, понимали: горе, видать какое-то случилось. Отойдёт — сама расскажет.
К вечеру рассказала: «Бабушка моя уже очень старенькая, даже по человеческим меркам.
Стала часто болеть, всё забывает… а у неё есть в городе племянница. Вот, эта племянница
бабушке взялась помогать. Продукты ей покупала и всякое. Но ейная (племянницы)
дочка замуж вышла. И племянница сказала, что бабушку к себе заберёт, а в квартире станет
жить дочка с мужем. Но на кошек у них, у всех — а-л-л-е-р-г-и-я, — по слогам промявкала
Люська незнакомое слово, — и меня нигде не надо. Бабушка долго просила, чтобы
меня с собой к племяннице разрешили, но — нет. И племянница сказала, что отдаст меня
хорошей своей знакомой. А на самом деле, позвонила в ветлечебницу и спросила —
сколько стоит а-в-т-а-н-а-з-и-я...»

— А что это? — Спросил далёкий от медицины Василий Матвеевич.

— Это, когда убивают. — Сказала Нюра.
А Люся заплакала.

В этот трагический для друзей момент, вдруг завыла-запищала старая рация.
И далёкий голос, сквозь помехи, сказал: « Приём-приём. Как меня слышите?
Высылаем к Вам Спасителя. Ориентировочное время прибытия Спасителя:
24:00, 5 августа, 2021 года по земному исчислению. Возьмите с собой
Люсину Бабушку. Будьте готовы. Ждите.»

Вот такая история. И это правда! Не плачьте! Всё закончилось хорошо. Спас их Спаситель.

Кстати, Василий Матвеевич — полосатый кот, заслуженный и пожилой.
Нюра — собака неизвестной породы, хорошая. Люся — молоденькая чёрная кошечка.
Бабушка — просто бабушка, одинокая и очень добрая. Спаситель — Спаситель.

Промчался ливень. Город кораблём
Летит сквозь радугу. Счастливый — снова выжил!

Из-под дивана вылезло зверьё,
Что пряталось от грохота и вспышек.

Дома плывут в каналах бывших улиц —
Побудь Венецией, мой город, хоть на час.

Гранитный Ленин вымок и, сутулясь,
Хрипит, что болен, срочно просит чай.

Стена весёлых брызг из-под колёс
Машин, что не успели утопиться.

На пацана с велосипедом пёс
В восторге лает. И щебечут птицы.

А я вплываю радостно домой,
К моим котам, в заждавшуюся гавань.

И говорит хвостатый обормот:
«Как хорошо, что ты умеешь плавать!»

Я их поливаю из лейки согретой водой.
Мой котик заботлив. Он землю рыхлит неустанно.
И я говорю, улыбаясь: «Вот видите — дождь.
А я для вас Бог, а котик, наверное, ангел.»
Они пьют взахлёб, тянут ветви под радугу струй,
Мне слышно, как влагу их жадные корни глотают.
И вроде, кивают, но вижу по листьям, что врут,
Отводят глаза и мечтают о призрачном Рае.
А я говорю им: «Без веры и Бога нельзя.
Как жить собираетесь, если у вас нету Бога?»
И кот мой лукавый кивает, глазами кося,
Что мы — Бог и Ангел, но странные только немного.

Доктор, о чём Вы? Какие кошмары в ночи?

Ночи давно перестали от дней отличаться.

Дьявол приходит, но сядет в углу и молчит,

Глыкает чай с псевдомёдом, сморкается в лацкан.

Бросит порой пару слов, но не мне, а Коту,

Так... без запала и прежнего хитрого плана.

Бог отзвонился - сказал, что достало всё тут,

Он, как киты, задыхается от целлофана.

Доктор, какая вакцина! О чём, Вы, mein Herz!

Даже мой Кот понимает, что нам не поможешь -

Все нарративы стекаются к слову... "конец".

Жалко китов. И Кота. И растения тоже.

Последствия бури оценим потом,
Сначала давайте попробуем выжить!
Хотя, если это - Вселенский потоп,
То кто-нибудь после нас в Библию впишет.

Хотелось бы всё же увидеть финал,
Я даже согласна остаться без славы.
Я против, чтоб гибель мою описал
Неграмотный мытарь в абзаце корявом.

Пока во мне спорили "против" и "за",
Наш слесарь нетрезвый прочистил все сливы.
Он - бох! Это точно! Он сам так сказал,
Взял денег на водку и вышел счастливый.

Срывая ветром атмосферу,
Придавливая чёрной плотью,
Разорванной о крыш антенны,
Инопланетным, вражьим флотом,
На город надвигались тучи.
Потоп всегда приходит с неба,
Поскольку, с неба видно лучше,
Что по другому не получишь
Задуманного результата.

Что я могу? Я - капля...капля,
Себя нарекшая Венцом!
Бумажный, маленький кораблик
Размок, его пугает гром.
Рыдать, молиться и тонуть.
Всё безнадёжней повторяя:
Спаси меня хоть кто-нибудь!
*
- Мне кажется, что кто-то, там внизу,
Молил о помощи, спасении и свете.

- Послышалось тебе, ведь там разумных нет -
Ответил Туче, усмехнувшись, Ветер.

Действующие лица:

Буратино Буратинович —   сын от первого брака Буратино, вернувшийся в родной театр «Золотой ключик»
после  зарубежной стажировки. Молодой, предприимчивый, полон новых идей и замыслов.
Целеустремлён, морально устойчив.  Прошёл обучение по курсу «Актёрского мастерства и режиссуры театра»
в Академии Театрального искусства Маунтин-Вью (Лондон).  Творческое амплуа — герой-любовник. Выпивает.

Мальвина Буратиновна — дочь от второго брака Буратино. Красивая молодая девушка. Душевно мягкая,
отзывчивая, не от мира сего. Статус в Fb — «всё сложно».  Имеет троих детей от двух предыдущих браков.
Морально устойчива (теперь), образование — незаконченное Высшее (Кемеровский государственный институт
Культуры, полтора курса). В настоящий момент работает Примой в труппе театра «Золотой ключик». Выпивает.

Пьеро Буратинович — второй сын Буратино от третьего брака. Тонкий, талантливый молодой человек.
Пишет стихи,  сценарии и Большой роман (книга всей жизни, написано уже 42 страницы). Волевой, морально устойчив.
В настоящий момент переживает развод и раздел имущества с первой супругой.  Готов к новым отношениям.
Амплуа — Характерный герой. Выпивает.

Артемон Буратинович — третий сын Буратино от третьего брака. Предан семье и театральному искусству.
Но не разборчив в связях. Не женат. Про детей Артемона Буратиновича информация отсутствует (хотя, они точно есть).
В театре «Золотой ключик» работает на пол ставки — рабочим сцены, на пол ставки — Главным режиссёром,
на пол ставки — Завлитом, на пол ставки — актёром массовки. (В основном играет деревья и животных). Выпивает.

Дуремар Буратинович — четвёртый сын Буратино, внебрачный  (кстати, не доказано, что сын), но самый старший и
опытный из всех детей Буратино. Характер волевой, целеустремлённый. Был воспитан Черепахой Тортилой.
Образование среднее-специальное. Успешно прошёл курс Президентской программы Управленческих кадров.
Работает Министром Культуры. Не женат. Физически здоров. Выпивает.

Коломбина Карабасовна — единственная законная дочь и наследница Карабаса Барабаса. Известный театральный критик
с мировым именем. Возраст определению не подлежит. Внешность незаурядная. Характер твёрдый, но игривый.
В настоящий момент находится в «свободном поиске», как себя, так и остальных. Выпивает.

Рудокопы разреза имени Ильича, в количестве вмещаемом в зрительный зал театра «Золотой ключик».
Морально устойчивы, физически и духовно развиты, интересуются театральным искусством и ассортиментом
буфета. Выпивают.

*****************************************************************************

Зрительный зал театра «Золотой ключик». Идёт собрание коллектива театра.
Артемон Буратинович , обращаясь ко всем собравшимся:

—  Таким образом, счёт заблокирован за долги по налогам, горячую воду и отопление отключили
за неуплату.  Пожарная инспекция грозится опечатать вход за нарушения противопожарных требований,
ну и за то, что нам им заплатить нечем… Представленный в Министерство Культуры области репертуар
театра не прошёл и подвергся жёсткой критике (причина та же). Это всё. коллеги. Какие будут предложения?

— Это конец… — горько шепчет Мальвина Буратиновна.

— Да...тут по другому не скажешь, —  вздыхает Пьеро Буратинович —  надо, думаю, отметить как-то
конец  нашего театра и папиного проекта в целом… кстати, сегодня ещё и сорок дней...Царство ему Небесное. —
(крестится по католически) — помянуть бы всё это нужно.

— Ты каждый день поминаешь! — ворчит Артемон Буратинович.  —  А кто-то, между прочим, неделю назад
обещал дописать пьесу, деньги на которую выделялись восемь раз! И последний — сорок два дня назад! Ещё папой…

— Она почти готова!

— Угу, только кому она теперь нужна? Вы понимаете, что мы — банкроты! Мы погубили папин театр!
Погубили папину мечту! Мы погубили свои жизни и свой талант...эх , мальчики! — Надрывно стонет
Мальвина Буратиновна.

В этот момент, что-то за сценой громко падает и в клубах пыли появляется Буратино Буратинович.

— Театр, мой милый театр! Как давно я мечтал вернуться на твои подмостки! — Восклицает он, —
А где папа? Почему я не вижу его среди Вас?

Мальвина Буратиновна бросается со слезами на шею брата —  Папы нет. Денег нет. Света нет.
Репертуара нет.  И буфетчица уволилась! О-оо  , мой бедный брат!  Мы гибнем, гибнем!

«Вроде , из «Короля Лира», — думает Пьеро Буратинович, вытирая слезу (его голос за кадром).

— Мы пытались тебе сообщить, но денег на телефонах нет ни у кого, а адреса твоего мы не знали,
— оправдывается Артемон Буратинович и лезет целоваться к брату (и к сестре заодно).

Буратино Буратинович скидывает пуховик и остаётся в майке с нарисованной (очень подробно)
женской обнажённой грудью. На недоумённые взгляды труппы отвечает, — Сейчас это самый модный в Лондоне
трэнд. Но...как это произошло? Папа был мощный старик, он, вроде, собирался жениться в седьмой раз…
что случилось?

— Коломбина Карабасовна ему отказала. Папа очень огорчился...он тонкий, чувствительный...был.
Вернулся к себе, в каморку...выпил, закурил и заснул с сигаретой. Пожар. Спасти папу не удалось. —
прорыдала Мальвина Буратиновна.

—  О! Бедные, мои бедные друзья...братья и сестра! Как хорошо, что я привёз три ящика французского Шампанского
«Мадам Клико», мы помянем папу. Царство ему Небесное. (крестится по католически)

— Ах, какой ты молодец, как чувствовал! — восторгается Мальвина Буратиновна, — Но, мой
любимый брат, сейчас у нас запрещено законом называть «Шампанским» Шампанское из Франции,
теперь «Шампанским» можно называть только наш бурдомицин, так что — будь осторожен.

Все очень оживляются, слёзы горя и отчаянья смешиваются со слезами радости от встречи с
Буратино Буратиновичем, труппа интеллигентно и изыскано выпивает.

*************************************************************************************

Кабинет Министра Культуры  области. За роскошным столом сидит Дуремар Буратинович.
Он очень занят. Раскладывает пасьянс-косынку на компьютере. В приёмной слышен некий шум
(как будто кого-то пинают), дверь резко открывается и в кабинет врывается (отбиваясь от секретарши),
Буратино Буратинович. Он в той же самой майке с женской грудью, в руках держит большой красивый
пакет, в котором что-то мелодично позвякивает.

— Вы по какому вопросу, товарищ?  Я занят сегодня весь день. Вы записывались? У меня приёмный день —
четверг, после, сами понимаете, дождя. Так что, запишитесь на приём у Алисы Базильевны и не мешайте мне.

— Брат! Это же я! Ты не узнал меня, Дуремар Буратинович?  Я с подарком! Я так скучал по тебе, по театру,
по нашей области...по Родине!

— Алиса Базильевна, принесите рюмки, ну и что там у нас есть...для фуршета, — неохотно говорит
Дуремар Буратинович, — принесите всё, что нужно и закройте дверь. И не подслушивайте! Меня сегодня
ни для кого нет. — И обращаясь к брату — Только ради христианского сочувствия по поводу кончины нашего
чёртова папашки я тебя не выгоняю, но это в первый и последний раз. Садись уже и наливай.

Братья чинно рассаживаются, наполняют бокалы «Клико», выпивают не чокаясь. И сразу разливают по второй,
но уже дуремаровский коньяк. Тоже выпивают (не чокаясь). Затем, полируют всё «Клико» (не чокаясь) и т.д.

********************************************************************************************

Комната в общежитии Работников Культуры и искусства. Ночь. Все дети Буратино здесь. Хозяин комнаты —
ныне покойный Буратино, Заслуженный работник Культуры Области, ветеран труда, Друг Леса, Лауреат Областного
конкурса «Доморощенные таланты», Заслуженный деятель искусств города, присутствует тут же, в виде  недорогой урны с прахом.

Буратино Буратинович стоит в центре комнаты (23 кв.м.), поскольку все сидячие места заняты и рассказывает
семье о походе к непризнанному брату Дуремару Буратиновичу.

— Короче, он сказал, что поможет! Ну, денег, конечно не даст, но гастроли обещал организовать. Даст транспорт и
сухпаёк на три дня.  При мне звонил на разрез имени Ильича, орал, что на культуру забили, что народу
надо хлеба и зрелищ, особенно перед выборами, и что «не хлебом единым жив рудокоп!» На следующей неделе —
выезжаем. Артемон — на тебе реквизит, Мальвина — ты по костюмам, ну а ты , братец, если не допишешь свою пьесу,
к отъезду, в дальнейшем, будешь присутствовать на собраниях коллектива театра в том же виде,
что и наш незабвенный папочка, Царство ему Небесное. (все крестятся по католически и улыбаются счастливо и с надеждой)

— Ну, в целом задача ясна. А ты-то что будешь делать, бро Буратино? — Резко спросил Артемон Буратинович.

— Ты за меня не беспокойся, я без дела не останусь. Кто-то должен освещать наши гастроли. С целью популяризации
театра и родной Думы, ну и всякого там ещё...что говорится: «Голосуй сердцем , а деньги в руке держи».
Я буду с Коломбиной Карабасовной договариваться, чтобы она гастрольный тур осветила в нужном ракурсе.
Не знаю...как подступиться, но без неё никак.

— Буратинчик, ты не беспокойся за Коломбину Карабасовну, она в «активном поиске» уже пару десятков лет,
тебя увидит, ты ж не папа наш, — со скорбью в голосе произносит Мальвина Буратиновна, — взбодрится,
как лошадь полковая, вот увидишь! В этом городе ей больше искать некого, она уже всех нашла.
Остался только ты. Так что — все шансы на успех! Только в этой майке к ней не ходи. Знаю-знаю…
у тебя майка  — самое приличное, что есть (остальное ещё хлеще) — культурааа! Но она к такому не готова пока.
Я тебе костюм Карабаса Барабаса поглажу, из костюмерной — в нём ты её покоришь навсегда!

***********************************************************************************************

Зал Дома Культуры Разреза имени Ильича полон. Люди стоят даже в проходах. В первом ряду: директор разреза
Карабас Дуремарович Барабасов с супругой и кобельком, у супруги на коленях, неизвестной, но очень дорогой породы.
Над сценой большой и красочный плакат «Культуру в рудники!». Идёт третий акт пьесы «Жизнь Буратино Карловича»
Зрители замерли. Ни звука, ни шороха. Спектакль захватил даже директорского кобелька.  На сцене, в костюме Буратино
Карловича, стоит Буратино Буратинович. Финал. Последний монолог:

Можно собрать в одно место хоть сто буратин.
Хочешь - пытай, хочешь - пряник пихай им сыпучий.
Тупо молчат. И не скажет из них ни один -
Много ли счастья принёс им всем найденный ключик?
Да и о чём можно глупую куклу спросить,
Куклой он сделан был - куклою он и остался.
Слухи ходили...что ключик открыл дверцу в жизнь,
К светлым спектаклям про общенародное счастье.
Всё так и вышло - спектакли прошли на ура.
Вера крепчала - что счастье уж не за горами.
Но Буратине давно надоело играть
Этот спектакль. Он ушёл.
Доиграете сами.

****************************************************************
Объявление в областной газете « Рудокопская правда»

Театр «Золотой ключик» закрыт.  Ведётся следствие.
Фигурантами дела о растратах признаны все работники театра.
Снят с должности Министр Культуры области Дуремар Буратинович. Ведётся следствие.
Критик Коломбина Карабасовна внесена Минюстом в список Иностранных агентов.
Всем фигурантам предъявлены обвинения в госизмене. В связи с государственной
тайной материалы следствия разглашению не подлежат.

По экрану бегут титры и звучит песня:

Не горы, не овраги и не лес,
Не океан без дна и берегов,
А поле, поле, поле чудес,
А поле, поле, поле чудес,
Поле чудес, в стране дураков.

КОНЕЦ.

Жарко. Народ прибивается в тень.
Дети в фонтанах. Коты по подвалам.
Голубь. Гуляет по сковороде
Выжженной улицы. Медленно. Вяло.

Девочка. Прыгает в печке двора.
В плавком асфальте расчерчены классики.
Дождь обещали с позавчера.
Нет его. Жарко до безобразия.

Дама с собачкой. Расплавлены обе.
Рысью. В прохладное чрево подъезда.
Жарко в Сибири. Жарко в Европе.
Градусов сто. А возможно, и двести.

Чёртово лето. Скачи по ступеням
Календарей. Уводящих в прохладу.
Чтобы холодной зимой стать бесценным
Воспоминанием. Тёплым. Отрадным.

Я состою из замков и отмычек,
Двух микросхем и вреднейших привычек.
Из ерунды, из "наврать и поверить",
Из очень прочной, но сломанной двери.

Я состою из кошачьих секретов,
Глупых ошибок, дурацких ответов.
Из неуместно-заглавного "Вы",
Вечного смеха внутри головы.

Я состою из словесных потоков
И из сети переменного тока.
Из представлений нелепых о Мире.
И идеальной дырочки в сыре.

Тяжёлое сердце несу еле-еле.

Пока не стреляйте! Могу уронить.

Вот вытащу пули, сотру все мишени,

Заштопаю сердце на крепкую нить.

Пока не стреляйте! По битым нечестно!

Себя я пометила красным крестом.

Вот выну все пули, заштопаю сердце.

Пока не стреляйте. Добьёте потом.

разбивается вдребезги механизм написания букв
их железные пальцы хватают разжиженный воздух
все транскрипции разом сложились в один ультразвук
выжигающе-добрый как дивная песнь Алконоста
я теперь словно кит не нашедший себя поутру
вылетаю из волн на пустынный и гибельный остров
................................................
а ведь мне говорили — не верь никогда кенгуру
и беспаспортным белкам
а так же всем прочим медсёстрам

кот говорит мне - смотри направо -
вон, видишь - ангел, за снегопадом
и он не курит, и алчет славы,
и жаждет битвы со злом и адом

а вот теперь - повернись налево -
там, у помойки, смотри прицельно,
чёрт затаился, худой и бледный,
он здесь толчётся уже с неделю

и скоро битва. возможно, завтра.
кот говорит - ставлю рубль на чёрта,
тут у ворон, вроде, тотализатор,
они клянутся - всё будет чётко

я удивляюсь - ты говорящий...
а чё молчал-то четыре года?
кот отвечает - окстись, Наташа!
я говорить не умею...сроду

было жарко и небо плавилось
так должно быть и это - правильно
и гуляли сомлев сограждане
по тенёчкам и прочим гравиям
ночью - дождь и потоп и прочее
утро - серое смотрит холодно
и глаза у него заморочены
как у кадрового психолога
взгляд недобрый и очень опытный
типа: что на душе - вываливай
в микроскоп все проблемы-фобии
все надежды и списком далее
разберёмся по всяким полочкам
раскидаем - будешь как новая
по тебе звонит ржавый колокол
он не стал бы звонить без повода
жаль... вываливать было нечеВо
ибо солнцем вчерашним выжжено
и в пустыне моей помечено -
"пустота...ничего лишнего"

Что мне рассказать о нашем лете,
Отражённом в капельках росы.
На окне, июнями согрета,
Кошка улыбается в усы.
И берёт бесплатные уроки
У сороки, учащей птенца,
Чтоб птенец скорее стал сорокой,
Непременной копией отца.
В бесконечном небе, облаками,
Проплывают дети тополей.
Днями жарко. И не перестанет
Солнце сокращать длину ночей.
Речка обнажает брод на остров,
Тёплая, в ленивых берегах...
Рассказать о лете очень просто,
Если ты июнем весь пропах.

Поднимаются к небу, выше снов и желаний,

Тополиные дети, тополиные стаи.

Шейте, Ангелы, крылья тополиного пуха -

Для Отца и для Сына, и для СвЯтого Духа,

Шейте белые платья первобальным Наташам,

Шейте парус над морем, шейте облако ваше,

Шейте Свет. Белый-белый. Легкомысленно нежный.

Шейте, ангелы, крылья человечьей надежды.

Ласкает лето. СвЕтло и Господне.
Мой мелкий кот поправился вполне.
Следит за бойкими стрижами на балконе,
И ловит мух, и тащит их ко мне.
Июнь спешит, уже и самый длинный
Приходит день. Не спится по ночам.
И Троица минула, а сегодня —
И Дух Святой. И лёгкая печаль.
С дождём нежданным, каплями по крыше,
Так, словно кто-то плачет обо мне.
И думает, наверно, я не слышу,
Дорожки слёзные рисуя на окне.
Русалочьи на речке хороводы —
Красавицы в берёзовых венках
Танцуют и зовут поглубже в воду
Пригожего мальчишку-рыбака.
За серебром непрочным Христианства
Языческая выпорхнет душа…
Запахнет летом. И опять поманит
В лесную чащу к мавкам убежать.

В сотый раз уже отложен полёт —
На «Плесецке» снег с дождём и ангина.
Не фатально, но опять не везёт
Космодрому, с именем балерины.

Наш корабль стоит уныло на старте.
Начищается дождём и ветрами.
И пустует моё место в плацкарте,
С несчастливыми его номерами.

Зло курю — нет команды на вылет.
А меня давно ждут на «Лёд-10».
Раз четыреста ругались-звонили,
По прилёту, обещая повесить.

Я без тебя никуда не поеду,
Сяду на рельсы или поребрик —
Буду сидеть и курить очень вредно!

Я перепутаю место и время.
И разучусь понимать направленья,
Схемы маршрутов и прочие хрени.

В невыносимой для жизни тревоге,
Я превращусь в сталагмит у дороги —
О-ка-ме-не-ю!  Умру и промокну.

Мне без тебя хуже, чем одиноко…
Буду реветь и шептать: «Где ты...где ты?»
Я без тебя никуда не поеду.

Четыре сотни буйволов напали на оленей,
Прислав им  Ультиматум (нахальный и задиристый) :
«Давайте  будем биться. Начало в воскресенье.
(Количество оленей, как буйволов —   четыреста)»

Увидев Ультиматум, взорвался крайний Север.
Со всех концов олени спешили на войну.
Их триста девяносто. Плюс,  с зоопарка — девять.
Но нет четырёхсотого. Он ногу подвернул.

Оформлен был оленем —  козёл с соседней дачи.
Так в паспорт и вписали — «Олень неплеменной».
Его и звали —  Бэмбиком! Хоть с виду он козлячий,
Но внутренне — олений. И сердцем, и душой!

Поскольку все стеснялись, то он возглавил войско.
И буйволы бежали, сражённые козлом.
Пожизненно оленем назначен за геройство
Козёл по кличке Бэмбик и награждён Крестом!

Ухожу по снегам прожитым,
Возвращаясь к себе изначальной.
Самолётом ли, долгим поездом,
Если вычистит путь Корчагин.
Попрощаюсь легко, без горечи,
И оглядываться не надо.
Что б не сделаться камнем пористым
У заснеженной автострады.
Ухожу по следам собственным.
Бумерангом лечу в начало.
Самолётами, автостопами...
Лодкой, помнящей о причале.

Мой старый дом, невзрачный , неказистый — 
Пять этажей, уставших от жильцов,
От  пыльных дней и несчастливых жизней,
Сиреневым любуется кустом.
Цветёт сирень. Пройти попробуй мимо,
Когда струится запах на весь двор.
И старый дом мой сделался любимым,
Пропитанный сирени волшебством.

Та пустота, чапаевых маня,
Шептала первобальною Ростовой -
Ты выбери...ты выбери меня!
Я - пустота. Мне нужно это слово!
Его дождей прольётся благодать
На всех немых, незрячих и неслышных,
Которые давно устали ждать,
Обещанной любви от самых ближних,
И молча, словно камни вдоль дорог,
Другой себе уже не мыслят доли.
Дай слово - Человек. Не надо - Бог.
Пусть будет новое начало всех историй.

Сижу рядом с ванной, открыла окошко,
Ведущее в царство заржавленных труб.
Зову Домового. Со мною все кошки,
Они помогают и тоже зовут.

И все мы печальны, торжественно-строги,
Наш зов деликатен, настойчив и тих.
Но он не вылазит, но он не выходит,
Не пьёт молоко и не слушает стих.

Он очень обижен, морально раздавлен,
Этнически сломлен на старости лет.
Вчера прочитал он в научном журнале,
Что выдумка всё и его просто нет.

Но мы-то с котами давно его знаем,
И этот журнал разорвали в клочки.
Ведь наш Домовой совершенно реален -
Он пьёт молоко и ворует носки!

стоять под майским щедрым небом
пославшим в дар недолгий дождь
быть бестолковой и нелепой
и даже мокрой — ну и что ж
смотреть как выпивает лужи
новорождённая трава
и думать что метеослужба
сумела дождь наколдовать
под бойкий шум весёлых капель
застать рождение листа
увидев в цифрах  астролябий
как бесконечность молода

У меня впереди — эра.
У тебя впереди — эпоха.
Мы летим к световому барьеру,
Чередуя выдохи-вдохи.
Нам с тобою дана вечность,
Безграничность любых логик.
Расстилается путь млечный
В бесконечность, за нашим порогом.
В новый день открывая двери,
Помни: мы с тобой — дети Бога.
У меня впереди — эра.
У тебя впереди — эпоха.

Главная героиня: Светлана, женщина средне-преклонных лет, неброской наружности,
чуть косит на один глаз, характер мягкий, страдательный. Судьба не сложилась,
но Светлана полна надежд и душевно прекрасна. Работает аккомпаниатором в ДК
Камвольно-суконного комбината в г. Полысаево.

Её подруга: Эльвира, возраст тот же, но яркая и экспериментально-смелая манера
макияжа и подбора коллекций одежды, дают Эльвире основания считать, что обращаться к ней
«женщина», могут только гнусные враги. Характер твёрдый, нордический, маскирующийся под
«своеобразный». Судьба складывалась уже пять раз, но сейчас в активном поиске шестого.
Работает заведующей ДК Камвольно-суконного комбината в г. Полысаево.

Энрико: всемирно известный скрипач. Очень из себя видный, хотя и толстый.
Возраст — подходящий. Характер весёлый, восторженный. Влюбчивый.
Работает всемирно известным скрипачом в г. Милане.

Гунвальд: Всемирно известный саксофонист. Интересный мужчина в полном расцвете лет.
Характер шведский, унылый, задумчивый. Не женат. Работает всемирно известным саксофонистом
в г. Стокгольме.

Николай Петрович: директор Камвольно-суконного комбината г. Полысаево.
Им же и работает в г. Полысаево. Характер волевой, но слабый. Особенно, когда выпьет.
Второй (бывший) муж Эльвиры. Женат. Имеет двоих бестолковых детей (подрощенных).
До работы директором Камвольно-суконного комбината, был барабанщиком в местной
рок-группе «Огни Полысаево». Но потом взял себя в руки, сделал головокружительную
карьеру и в данный момент баллотируется в депутаты местного Заксобрания.

Фёдор: рудокоп с соседнего разреза. Возраст средне-статистический. Морально и стрессоустойчив.
Не женат. Брюнет. Глаза синие. Рост — 192 см. Вес — 95 кг. Хорошо образован, знает шесть языков,
увлекается современной живописью, имеет коллекцию эксклюзивных картин местного художника
(своего друга) Горелкина Пети. В совершенстве играет на гармони. Закодирован.
************************************************************************************************************************
Кабинет Эльвиры. Апрельский непогожий вечер. Обстановка канцелярская, скудная. Эльвира,
на этом фоне, ярчайшее пятно. (В красно-жёлто-чёрном). Заканчивает разговор по телефону.
В этот момент, входит Светлана. В отличии от подруги, Светлана выглядит под стать обстановке.
Эльвира:
— Всё, Светик! Сейчас, вот только-что, отзвонился Энрико. Он приедет на Юбилейный концерт!
Гунвальд из Стокгольма тоже будет!
(Роется в бумагах и вытаскивает две фотографии, на одной — Энрико в Ла-скала, а на другой —
Гунвальд в Стокгольмском концертном зале).
— Вот, глянь какие красавцы! Давай, Свет, сразу договоримся — кто — чей? Может жребий кинуть?
Светлана:
— Эля, ну сколько раз тебе повторять, что я не готова пока к серьёзным отношениям. Можешь обоих себе забирать. (Улыбается светло и ласково).
Эльвира, (глядя в пыльное зеркало, поправляет рыжий начёс):
— Светка! Ну сколько можно нам, таким красивым бабам, ждать милости от судьбы!
Давай возьмём её (судьбу) в свои руки. Хватит! Настрадались в одиночку!
Светлана (задумчиво):
— Особенно ты… нет, Эля, я живу очень полноценной и высоко-духовной жизнью, к тому же,
у меня Барсик есть и рыбки гуппи. Я — человек самодостаточный и мне так комфортно.
Так что — выбирай сама из двух, я — пас. У меня рассада помидорная что-то не всходит…
у тебя взошла?
Эльвира (рассматривает фотографии, затем поднимает то одну, то другую на уровень своего
лица и придирчиво смотрит в зеркало):
— Блииииин! Какой трудный выбор… Как ты думаешь, кто из них мне больше идёт?
***********************************************************************************************************************************
Актовый зал ДК Камвольно-суконного комбината полон.
Звучит третий звонок, доедая сосиски в тесте, припоздавшие из буфета зрители ,
осторожно и вежливо пробираются на свои места. Занавес (красный, плюшевый,
с гербом СССР) раздвигается и взорам предстаёт тёмная сцена. В центре
светового пятна стоит Энрике, в левом углу сцены — рояль, за ним — Светлана.
Её почти не видно. Светлана одета в карнавальный костюм Снегурочки (поскольку,
её личные наряды Эльвира забраковала). Сама Эльвира, в декольтированном спереди и сзади,
эффектном мини-платье (кофте?) с блёстками, выходит (походкой царицы, разумеется) на сцену.
Улыбаясь залу (но повернувшись ловко лицом к Энрике) объявляет его номер.
Эльвира:
— Пётр Ильич Чайковский. Скрипичный концерт. Консонетта и финал.
Звучит музыка немыслимой красоты. Энрике совершенно неподражаем.
Светлана вся отдалась музыке. Её руки порхают над клавишами, лицо одухотворено и
прекрасно. Энрике не сводит восторженных глаз со Светланы.
В кулисах стоит Эльвира. Злая, как чёрт. Голос за кадром (её, конечно):
— Вот тварь, а говорила: ничего ей не надо, кроме Барсика и рыбок… Уводит мужика!
*************************************************************************************************************************************
Тот же зал после антракта. Зрители повеселевшие от посещения буфета, раскраснелись, раскрепостились.
Усаживаются на свои места. Гаснет свет. Занавес открывает сцену. В луче света ( очень эффектный) стоит Гунвальд. Его саксофон горит золотым огнём. Вновь, выходит Эльвира:
— Концерт для саксофона №1: Воображаемый звук солнца на камне. Силли Бимишш.
Светлана вступает на рояле. К ней присоединяется волшебный саксофон Гунвальда.
Это настолько красиво и чувственно, что зал замирает от счастья. Дуэт саксофона и рояля
становится историей любви. Гунвальд играет только для Светланы, а она — для него.
Все в восторге и благоговении. Кроме Эльвиры.
Крупным планом: злое лицо Эльвиры в красных пятнах, на глазах слёзы, тушь чуть потекла. Руки нервно мнут сигарету. Голос за кадром (Эльвирин):
— Убью… вот концерт закончится и грохну! Змея… подругой ещё прикидывалась! Второго моего
мужика уводит! Люди добрые! Что же это делается! И ведь, ни кожи-ни рожи… Снегурочка грёбанная!
*************************************************************************************************************************************
Банкетная парная на даче Николая Петровича, директора Полысаевского Камвольно-суконного комбината.
Роскошный стол, сервированный под «а-ля русс». За столом Николай Петрович, Эльвира, Энрике,
Гунвальд и Светлана. Все, кроме Светланы, в простынях.
Николай Петрович пытается рассказать Гунвальду о внедрении новых технологий в процесс изготовления шерстяных одеял для работников крайнего Севера, Гунвальд рассказывает Николаю Петровичу о своей новой яхте (оба говорят на родных им языках, но прекрасно понимают друг друга).
Энрике жрёт всё, что не приколочено и лезет целоваться к Светлане.
Эльвира налегает на холодец и Шато д*Икем 1811 года (из личного винного погреба Николая Петровича).
Светлана ничего не ест и не пьёт. Ей неуютно и откровенно жарко в костюме Снегурочки.
Николай Петрович, оторвавшись от беседы с Гунвальдом, говорит, обращаясь к дамам:
— Чё грустим, девчонки! Светка, Элька, а ну-ка, попляшите!
В этот момент гаснет свет. (Перебои с электричеством).
Эльвира, в темноте, вцепляется в волосы Светланы. Раздаются звуки борьбы.
Сдержанные и интеллигентные ругательства на русском (женскими визгливыми голосами), затем, слышен звук падения двух тел в воду бассейна.
Николай Петрович зажигает керосиновую лампу (всегда стоящую под рукой на такой случай), видя,
что на водах бассейна разыгралась настоящая эпическая битва, Николай Петрович вскакивает и, неловко сбивает керосинку. Огонь мигом охватывает банкетный зал: горят шторы из пан-бархата, ковёр, простыни на гостях (поскольку они в бане, то, все, кроме Светланы, в простынях). Дамы уже вылезли из воды, оба музыканта, в панике покидают зал. Звучат крики:
— Горим! Пожар! (голос Эльвиры)
— Aiuto! Al fuoco! (голос Энрике)
— Fan ta ryssarna! De har alltid allt i arslet! (голос Гунвальда)
— Ой! Мамочки! (голос Светланы)
— Твою же мать! (голос Николая Петровича)
****************************************************************************************************************************************
Невзрачный апрельский рассвет. Роскошная дача Николая Петровича догорает.
На фоне её останков сидят пятеро людей. Вся их одежда сгорела, поэтому четверо из них:
Николай Петрович, Энрике, Гунвальд и Эльвира кутаются в шерстяные одеяла для работников крайнего Севера, сделанные по новейшей технологии на Камвольно-суконном комбинате г. Полысаево.
Пожарная команда только что уехала — делать ей здесь уже нечего. Джип Николая Петровича тоже сгорел. Сгорели бесценная скрипка Энрике и саксофон Гунвальда. Сгорело всё. Николай Петрович мрачно обдумывает слова супруги о разводе.
Эльвира всё время нервно поправляет, почерневшие от сажи волосы, Энрике полностью сломлен
суровой русской действительностью, Гунвальд продолжает грязно ругаться (по-шведски). И вдруг, Светлана ( в костюме Снегурочки, который, пропитавшись водой из бассейна не сгорел) восторженно говорит:
— Друзья мои! Вы слышите эту прекрасную музыку? Она звучит, словно песни Ангелов, в это чудесное и незабываемое апрельское утро! Я никогда в жизни не слышала подобного!
Все прислушиваются. Действительно, где-то слышна музыка. И она становится все громче, приближается.
Погорельцы видят идущего через поле человека. На фоне рассветного неба. Это Фёдор. Он — рудокоп с соседнего разреза.
Фёдор возвращается с ночной смены. С детства Фёдор тянулся к прекрасному, поэтому выучился играть на гармони «Амурские волны». И сейчас, весь отдавшись музыке (играет на гармони по ходу движения), он направляется в библиотеку, чтобы там почитать в подлиннике сочинения Лейбница.
(Про лейбница, за кадром, голосом Фёдора: «Надеюсь, Лейбница уже вернули на абонемент!»)
**************************************************************************************************************************************************
Слёзы светлой радости текут по щекам героев. Фёдор играет для них «Onne dich» Rammsten.
Дамы обнялись и вспомнили, что они — лучшие подруги с детского сада. Гунвальд подумал,
что саксофон застрахован на офигительную сумму. Энрике подумал, что жизнь, всё-таки, прекрасна!
Но больше он с русскими в баню не пойдёт. Николай Петрович посмотрел на Эльвиру и подумал, что он любит её до сих пор. Эльвира, смотрит, глазами полными слёз, на Фёдора и думает, что это — тот самый человек, которого она искала всю жизнь.
А Светлана ничего не подумала. Такая она была. Вся в музыке.

Ремарка сценариста: всё, что подумали герои, проговаривается за кадром их голосами,
но на русском языке, на фоне восходящего Солнца.


К О Н Е Ц

Привыкаешь со временем к ритму тотального «некогда».
Позабудут вокруг, что ты очень приличный медведь.
Заведёшь себе галстук и двушку возьмёшь, с ипотекою,
Вторник-пятница — фитнес, поскольку щас модно худеть.
По средам в барбершопе ровнять станешь стрижку и бороду,
Станут звать тебя Майк или Мики, а может - Мишель.
Но однажды,  весной, встретишь Ёжика в суетном городе.
Он придёт из тумана, и станет тепло на душе.

Иешуа...из Назарета - кто таков?
За что его? Убийца, вор?

Нет, Прокуратор, он из чудаков,
Что бродят, проповедуя народу.

Что ж, призывал к свержению основ
И власти Кесаря?

Нет. Обещал прощенье и свободу,
Не здесь, а в Царствии Небесном, у Отца.
Вещал, что послан Им для искупленья
Грехов и мерзостей, каких немало...
Что жизнь Земная есть начало без конца
И испытание для Входа в те Чертоги,
Где б праведных блаженство ожидало,
Что Там не будет сирых и убогих,
Как нет и здесь над душами властей
И, что Душа в тебе - частица Бога.

Смешно! Но я не вижу здесь
Опасности для Рима.
Освободить и выгнать за врата,
Доверенного Кесарем мне, Иерусалима!

Но, Прокуратор! Каиафа подтвердил ему свой приговор -
Распятие и смерть.

Не смей перечить! Я - здесь Власть!
И против Власти Кесаря и Рима не сметь
Мне возражать! Роптать не сметь!
Как бишь его... Иешуа из Назарета -
Свободен! Безопасен и смешон...
Я всё сказал. Поди, прочти мой Приговор народу.
А этого, Мессию, в шею! Вон!
Пусть проповедует посмертную свободу...
Когда не будет Жертвы - Веры нет!
Так и скажи - Отпущен и прощён
Великим Римом.

Мой персональный счётчик временной
Давно поломан, проржавели стрелки,
Нет шестерёнки целой ни одной
И маятник мне врёт легко и мелко.
Из всех пустынь Австралии песок,
Что был засыпан, как контрольный выстрел,
Давным-давно в Викторию* утёк,
Назад тому... лет сто, а может - триста.
Сменились континенты и моря,
Составы атмосферы, вод и почвы.
Исчезли динозавры с января,
Какого года - я не помню точно.
Разрушен Рим и восстановлен вновь,
Нет Атлантиды и Гипербореи,
А местонахожденье полюсов,
Теперь едва-ли отыскать сумею.
И сколько Лун сменилось для меня,
Когда ты вышел из открытой двери.

Ты говоришь: "Прошло четыре дня."
Но невозможно в это мне поверить!
*

Виктория - пустыня в Австралии

Я прожила очень долгую и счастливую жизнь, — написала Эльса, —
и всегда вокруг меня было много разных людей. Некоторые жили рядом со мной постоянно,
другие — приходили и уходили. Иногда, эти приходящие приносили подарки для меня.
Подарки не всегда были нужными, но я, не желая их обидеть, с большим интересом относилась
к презентам. Несколько раз, человек, который жил со мной в одном доме, неожиданно
куда-то пропадал на долгое время, но всегда после возвращался. Я не спрашивала — где он был —
зачем мне это? Он бывал так рад, что вновь со мной, и я тут же прощала ему длительное отсутствие.
Иногда, он брал меня в свои путешествия. Мне не нравилось уходить из дома, но, чтобы не
расстраивать его, я никогда не говорила об этом. Особенно неприятные путешествия бывали в одно место,
где пахло ужасом и страхом . Там тоже был человек, но чужой и бесцеремонный. Он разглядывал меня,
мял живот, тискал и даже ставил уколы. Но я ему прощаю. Наверное, тот человек думал, что мне
это нравится, а понимать речь они не умеют.
Больше всего они любят, когда их ласкаешь, сидишь рядом или на коленях. Ещё — когда с ними спишь.
Они готовы на любые жертвы, лишь бы ты не ушла. И они всё время пытаются что-то рассказать,
на своём диком языке, громком и бестолковом. Я слушала и смотрела в глаза, кивала в некоторых местах,
где мне казалось, были самые важные (для него) моменты.
В нашем доме был большой шкаф и мой человек умел открывать его. Это очень кстати, поскольку
на полках шкафа всегда находилась еда. А на столе был такой удобный отапливаемый и светящийся
разными картинками предмет, вероятно созданный для моего отдыха. Но человек этого, конечно, не понимал.
Он вообще многое не понимал. Удобную лежанку использовал для нелепого нажимания на кнопки — зачем?
Но я разрешала ему — пусть поиграет! Ещё был диван — со временем человек научился им пользоваться.
Но всему не научишь...хотя, я очень старалась. И сейчас переживаю за него — как он без меня?
Он совершенно не приучен к самостоятельной жизни.
Поэтому, дорогой мой Бог, не бросай его на произвол судьбы. Помоги! Он хороший,
хоть и нелепый. И знаешь...несмотря на то, что люди — не очень умные животные,
пожалуйста будь к ним снисходителен. И, когда придёт время, забери моего человека сюда,
под мою ответственность. Пусть он тоже будет в Раю.

С уважением, Эльса, полосатая кошка, любящая своего человека.

Мы сидим у края бездны,
крылья сняли и болтаем:

- Ты уверен, что воскреснем?

- Абсолютно, дорогая!

- И опять про всё забудем?

- Да...так тыщи раз бывало,
мы без крыльев - просто люди,
чтобы всё начать с начала.

- А летать уже не сможем?
И ходить опять учиться,
всякий раз - одно и то же...

- Но уже с другой страницы!
Там меняется всё быстро,
там - вчера, сегодня, завтра,
каждый день другие смыслы,
страны, города, ландшафты.
Поживём?

Молчу, вздыхая.
Вниз смотрю, а там - не очень...

- Ты привыкнешь, дорогая,
так, что в Небо не захочешь.

сибирский апрель пыльно-серый
не скор и не слишком красив
торчат оголённые нервы
безлиственных клёнов и ив
по улицам вытаяв в лужи
открылись все наши грехи
щенком бесшабашным их кружит
играющий ветер с реки
с укором за спинами зданий
чернеет замызганный снег -
не нужен  не мил  не желанен
старик переживший свой век
мы ищем зелёные всходы
прорвавшихся к солнцу ростков
по лужам растаявшим броды
и счастье... в конце-то концов

И пятница не горе для Кота!
Кот не считает дальше третьей цифры,
За нею начинается "Всегда" -
Кот лично прописал все эти шифры.

Кот безмятежен. В памяти стерев
Любые отголоски суеверий,
Он понимает первородный грех,
Как некую помеху в интерьере.

В глаза свои Вселенную вобрав,
Ему ли беспокоиться о бренном?
Возможно, Кот - единственный, кто прав -
Задумчиво произнесла Вселенная...

Имя зверей моих стёрлось за гранью веков,
Ной их не взял в ковчег - лишние не нужны.
Он собирал своих, попарно и без грехов.
Им же судьба - тонуть. К следующим выходным.
И, устрашившись вод и праведного огня,
Не отыскав другой способ остаться жить,
Звери, дрожа, пришли спрятаться у меня.
В самой нехоженой части моей души.
Ты не заметишь их - скрытны и не видны.
Смотрят из глаз моих, с горечью вековой.
И, до сих пор, не могут постигнуть своей вины,
Из-за которой в ковчег не допустил их Ной.