Слова опять ненужны и пусты...

Луна лениво катится на убыль.
Здесь рельсы встык и время тоже встык,
И воздух так невыносимо стыл,
Что инеем прихватывает губы.

И вроде всë, забудь уже, живи,
Хоть кажется: терпеть нет больше мочи,
Ходить и безразличный делать вид,
Когда в груди мучительно кровит
Никак не заживающий комочек.

Темно в душе, за окнами темно...
Танцуют тени в городе вечернем,
От холода давно не чуя ног.
И тот, кто в эту ночь идет за мной,
Под шляпой от прохожих прячет череп.

...Где в паутине спутавшихся жил
Мой город перманентно обесточен,
Где бездну неба прячут гаражи,
Мне вырви сердце и взамен вложи
Осенний подмороженный листочек.

Не светлы в кофейне послепятничные лица...
Е.Тютина

На островах который день жара,
Расслаблен город, августом согретый.
Официант, спокойный, как жираф,
Докуривает молча сигарету,
Приносит кофе, и чуть пряный дух
Перебивает стойкий запах соли.
Я здесь подвис в придуманном бреду,
Где всë легко, немыслимо и сонно.
И всë как будто так же, но не так.
Не нарушая странную истому,
Течëт вокруг пустая суета,
И тает свет на лицах незнакомых.

Я смог спастись, единожды солгав,
Ушел без боя, не пойдя на принцип,
Уплыл подальше, к черту на рога,
Но от себя в чужом краю не скрыться.
Здесь ценят то, о чëм не знаешь ты...
Пустынный берег мрачен и печален.
И снова штиль... На море вечный штиль,
В котором застывают крики чаек.
Упавший вечер мягок и лукав,
Увязло солнце в алой водной лаве...
Опять закат, мой вечный день сурка,
И ничего, что было, не исправить.

А у нас на пляже в облачном закате
Небо-море кажется слоеным(с)
Южные дороги. Алекс Фо


В этой жизни всë всегда выходит криво,
Не спасают даже знания и опыт.
Мне привидится далёкий берег Крыма
Ярким стëклышком в окне калейдоскопа.

Осыпается закат. Конец июля.
С каждым часом ночь темнее и бездонней.
В это сумрачное время здесь на юге
Волны ласковы, как мамины ладони.

Пена хлопьями всплывает за кормою,
На любовь и сон едва хватает суток.
Облака и в них впадающее море
Так похожи, что возможно перепутать.

Только время, не чинясь, снимает чары,
И на смену летним дням приходит осень.
Ляжет лунная дорожка от причала
Серебристой полосой нам под колеса.

Но пока закат, торжественен и сочен,
В фотографию на память вносит лепту,
Ты отрежь от неба маленький кусочек,
Сохрани его до будущего лета.

Расплетëнные косы светлее и мягче льна.
Я гляжу на тебя, я не знаю, что делать нам...
Бьëтся в сердце тоска у дошедшего до черты.
Я не знал никого, кто нежней и светлей, чем ты.
Так веди за собой сквозь туман, в стылой тьме согрей,
Пусть я лишь неприкаянный раб, а ты - кровь царей.

Где колышутся травы, где берег суров и дик,
Я хранил бы тебя от тревог, прижимал к груди,
Защищал от железа и яда, от лжи интриг...
Я смотрю на тебя, и так сладко болит внутри.
Молчаливую клятву сегодня судьба скрепит,
И рассыплются звëзды монистами по степи.
И расстелятся травы, их хватит для нас с лихвой,
Наш ночной непокой охраняют сова и волк.
Все земные заботы останутся далеко,
Что мне жизнь, если можно ладонью коснуться кос,
Эти пряди нежнее, чем шëпот, светлее льна...
Между нами погасшее небо и тишина.
Я гляжу на тебя, я не знаю, что делать нам...

Город замер, вздохнуть не смея.
Вечер краски бесстрастно вымел.
Извиваются, будто змеи,
Вдрызг разбитые мостовые.
Ночь не думает торопиться,
Контур зданий размыт и зыбок...
Тьма сползается по крупицам,
Подчиняясь его призыву,
Тени мечутся под ногами.
Крысолов покидает Гамельн.

Он немолод, он искалечен,
Весь пропах суетой и дымом.
Тьма стекает ему на плечи,
Исчезает в бессчëтных дырах.
Серых туч клочковатый ворох
Ветер ловко со шпиля снимет...
В исполнение договора
Он пытался быть честным с ними.
Звезды - крапинки в амальгаме...
Крысолов покидает Гамельн.

В небе кружит воронья стая,
Гребнем гор горизонт распахан...
...И сочится сквозь щели в ставнях
Терпкий запах людского страха.
То, что прежде считалось догмой,
Этим вечером стало лишним.
Флейта властно зовëт из дома
Тех, кто может еë услышать.
Нежность матери в каждой гамме.
Крысолов покидает Гамельн.

Вряд ли кто-то припомнит ныне
В тëплом свете домашней лампы,
Как звучали шаги иные
В мягком стуке крысиных лапок,
Как, из мрака ночного соткан,
Он всë время менял обличья...
Город отдан ему на откуп,
Стал по праву его добычей...
...Он бы сам предпочëл деньгами.
Крысолов покидает Гамельн.
Крысолов покидает Гамельн...

А когда туманом затянет даль,
Над кострами едкий повиснет дым,
Не ходи назад по своим следам,
Из болот стоячей не пей воды.
Не смотри с надеждой в лесную мглу
И не верь, что вечер ленив и тих,
А не то затянет в такую глубь,
Что оттуда вряд ли найдешь пути.
Не старайся попусту, не беги,
Ведь обратно вряд ли отпустит навь.
Этот лес древнее любых других,
Он бесстрастно выпьет тебя до дна.
А потом постелет брусничный мох
И укроет хвоей от зимних бурь.
Он один из высших, кто все же смог
Изменить кривую твою судьбу.
Он уронит в душу засохший лист
И запустит корни, врастая в плоть.
Ты впитаешь запах сырой земли,
Что в себе до срока хранит тепло,
Кровяную тяжесть болотных руд.
И, когда проявится новый день,
Ты растаешь облаком поутру,
Отразившись тенью в слепой воде.

Не жалею как будто и полно,
Но мои аргументы слабы...

...Эти стены по-прежнему помнят
То, что я постарался забыть.
Не найдя оправдания в боге,
Возвращаюсь к началу начал.
Пляшут тени на драных обоях,
Половицы скрипят по ночам.
Может, сжалившись, кто-то оплатит
Равнодушия нужный укол...
Мне прислышались шорохи платья,
Примерещился стук каблуков.
Станет воздух с рассветом свежее,
Месяц вдаль прокрадется, как вор.
Краем глаза заметив движенье,
Оглянусь.
Никого?
Никого.
Только зеркало злобно кривится,
Искажая сияние ламп.
Равнодушно скрипят половицы,
Расползается ночь по углам.
Никого.
Только память и время....
Боль из сердца уже не стереть.
Снова в комнате пахнет сиренью,
Ты, я помню, любила сирень.

Ветер чуть встревожил притихший омут,
Предвещая скорый приход грозы.
На крыльце скрипучем, поближе к дому,
Пес улёгся, вывалив вон язык.
Через щели солнце дождём сочится,
В нём пылинки плавают на свету.
Здесь легко забыть о годах и числах
И следить, как травы вокруг растут.
Как затянет дворик чертополохом
И украсит ставни и тын вьюном.
Мне здесь раньше было не так уж плохо...
Шебутное детство прошло давно.
На рассвете в дом прокрадётся холод,
Ускользает время - и не поймать.
Мне всё снится, будто по дому ходит
И гремит посудой на кухне мать.
На стекле, скучая, пригрелись осы,
В небе стынет отсвет вечерних зорь.
Только две недели до сенокоса,
Пряно пахнет клевером и грозой.
Здесь реальность - пёстрыми лоскутками,
Для любого чуда готов почин.
Зарасти бы мхом, как тяжелый камень,
Ждать калик, не смея вставать с печи.
Хлопнет дверь, а сердце вдруг оборвётся,
Тишина и вечность - достойный дар.

На рассвете звёзды лежат в колодце,
И небесной пылью горчит вода.

В час, когда привкус осени станет свинцово-кисл
И деревья уснут, сбросив в грязь расписной наряд,
Я сгребу с накопившимся хламом черновики -
Приходи любоваться, как ярко они горят.

Пламя пальцем прочертит по чётким изгибам букв,
Превращая слова в ядовитый тягучий дым,
И потянется к небу огонь - молодой бамбук -
Рассекая страницы трассёрами чёрных дыр.

Почему так на сердце тоскливо, хоть волком вой,
И потеряно важное, пусть я как будто цел.
Непрожитая жизнь расползётся густой золой,
И дождями осядет сентябрь на моём лице.

В час, когда будут лужи непрочным ледком блестеть
И ветра вдохновенно затянут осенний гимн,
Запиши жизнь мою на бумажном пустом листе
И сожги его, Господи,
Не прочитав - сожги.

Мне снился снег.
Январский белый снег.
Под утро наметённые сугробы.
Где я был с ней, я был всё время с ней,
В любом порыве мнителен и робок...
И то, что в глубине души росло:
Тепло дыханья, розы в белой вазе -
Сквозь памяти морозное стекло
Проступит непрочтённой зимней вязью.
Задрать бы к небу голову, завыть
Со дна тоски - из плена волчьей ямы.
Мне больно от непрожитой любви,
Которая во мне вскипает ядом.
Бегущим зверем вырваться на залп,
Упасть на снег, от свежей крови влажный...
Ведь я не смог, я не сумел сказать...
Ну а теперь...
Теперь уже неважно.
Украв осколок света у судьбы,
Ношу в душе погасшую лучину...
Моя любовь,
Она могла бы быть.
Она могла, но всё же не случилась.

18.02.24

«Любовь - своего рода вечность. Она стирает память о начале и страх перед концом.»
Анна Де Сталь

Качается фонарь, разбрызгивая тени,
Стекает тусклый свет на блёклую траву.
Здесь, осенью, легко себя представить с теми,
Кто больше не придет, и грезить наяву.
Клубится млечный путь у месяца под килем,
Прах умерших миров дождями с неба смыт.
Нарушит тишину размах совиных крыльев:
Ножом разрежет тьму внезапный росчерк тьмы.
По чёрному чертой проводит луч границу,
Отбрасывая ночь старательной метлой,
И чаша фонаря на время накренится...
В моём чудном мирке несбыточно, светло.
Несбыточно светло и грустно неизбывно,
Но эта благодать пребудет до поры,
Когда за контур крыш заденет месяц бивнем
И свалится за дом, в высокую полынь.
Топорщатся кусты. От множества иголок
Крыжовник в темноте - как всполошённый ёж
Мне хочется в ночи услышать тихий голос,
Чтоб ты меня позвал.
Но ты не позовёшь...

Что было на века, теперь навеки сплыло,
В истории подчас трагический финал.
Придумывая жизнь, свою сменить не в силах...
Качается фонарь.
Качается фонарь...

Город чужих пророков
Высушит нас до дна.
Щурится в бельма окон
Вязкая тишина.

Облако - белый слепок,
Вечер ленив и глух.
В город вкатилось лето
Яблоком по столу.

Ветер вплетая в пряди,
Ходит за мной тоска.
Время былое спрячет
Так, что не отыскать.

Осень приснится миру
Призраком близких ссор.
Август проходит мимо...
Яблочный сладкий сок...

Память пролезет в щёлку,
Вытравит внешний лоск.
Просто когда ушёл ты,
Что-то оборвалось.

Знаешь, я точно справлюсь,
Поздно меня жалеть.

Август, проклятый август...
Яблоки на столе...

Я вновь один.
Я слушаю дожди.
Слежу, как тонут в лужах брызги радуг,
Как воробьи командуют парадом
Весенних дней с корветов мелких льдин.
Как не спеша и царственно в надир
Ползёт луна, едва сдвигая пузо.
Как росчерк фар, стремителен и узок,
Кромсает мир по контуру гардин.

Я вроде здесь,
И вместе с тем - не здесь.
Мне хочется дождём с небес пролиться:
Быть в воздухе, и в ветре, и на листьях...
Смотреть, как затевается в гнезде
Чужая жизнь. Как затихает день,
Как лето плавно катится к закату,
Как ночь лениво выплеснет на скатерть
Все звёзды без боязни оскудеть.

Я вроде жив.
Я жив пока ещё,
И в горле застревает стылый воздух.
Так червячок в своих метаморфозах
Однажды превратится в мягкий шёлк.
Я путь прошёл. Но только не прощён,
И что внутри: обыденность мирская -
Болит, болит, наверх не отпуская.
И снова стрелки мерно: щёлк-щёлк-щёлк.
Ещё я жив.
Я жив пока ещё.

От памяти и тщетности устав,
Я сторонюсь и радостей, и пагуб.
А что душа?
Моя душа пуста,
И мне теперь осталось только падать.
Туда, где тьма за тьмою не видна,
Где кажутся ненужными порывы.
Мне хочется скорей достигнуть дна,
Там даже тишина звучит по-рыбьи.
И время постепенно вязнет в ней,
Торжественно и чинно, как в музее.
Моя тоска сегодня зеленей,
Чем глаз твоих привязчивая зелень.
Почти остыл меня терзавший жар,
И в зеркало заглянет череп, скалясь.
Но как танцуют, медленно кружась,
Пылинки света в дивном зазеркалье.
И чудится: вдали огни горят,
Звенят слова волнующе и гордо,
Там только ты, ещё немного я.
Совсем немного, гаснущим аккордом.

И хочется навек зарыться в ил,
И видеть сны, и ждать с надеждой старость.
Я так любил...
Я так тебя любил,
Что мне себя ни капли не осталось.

Солнце низко прошло и село,
Расплетая лучей узор.
Поселившийся в сердце север
Отзовётся на тихий зов.
Холод жалит больней иголок,
И на гранях морозных глыб
Проступает тенями город
В паутине буранной мглы.

Там, где время стремится мимо, затерявшись как сон вдали,
За пределом земного мира возвышается Дайлат-лин.

Там над морем гремят раскаты,
Разбиваясь о гор гряду.
Эти камни черней стократно
Черноты человечьих душ.
И становится сладкой блажью
Право выбраться за черту,
Чтоб увидеть: кинжалы башен
Распороли подбрюшье туч.

Звёзды ночью облепят купол, будто стаи небесной тли.
Облаками себя укутав, дремлет сумрачный Дайлат-лин.

Влёт возносит волна на гребень,
Распаляя природный страх.
Там на рынках царит отребье
Из неведомых местным стран.
В каждодневной неразберихе
От товаров в глазах рябит.
Там доступна любая прихоть,
Но дороже всего рабы.

Воздух пахнет бедой и солью, в вечной схватке ветра сплелись:
Темноту выдыхая сонно, ждёт неведомый Дайлат-лин.

Чуждый мир и богат, и скуден,
Злая сладость душе претит.
Здесь сливаются сны и судьбы,
Искажаются вмиг пути.
Затихают в ночи наречья,
Гаснет яркая суета:
Я однажды усну навечно,
Чтоб навечно проснуться там,

Где из плена кровавых оргий не отпустит голодный лимб.
Как ни бейся, мои дороги упираются в Дайлат-лин.
Бесполезно:
Мои дороги снова выведут в Дайлат-лин.

Утрачен божественный смысл речений,
Рассеян огонь свечей...
Мне снится, как ходят под кожей черви,
Как волны грызут ковчег.

Я знаю, молитва мертва без веры, но вера почти мертва. Я знаю, что жизни без зла и вервий достойна любая тварь. Способен ли кто объяснить ловчее, зачем это всё? Зачем?..
И мечутся звери внутри ковчега, пытаясь разбить ковчег.
Но, Господи, мне не хватает силы, мне просто не хватит сил, и если ты ищешь себе мессию, искал бы других мессий. Ведь я не хотел становиться первым - с рожденья я здесь чужой - истёртый металл моего терпенья уже прорастает ржой...
Мы слишком привыкли не думать, кто мы, нам поздно искать - за что? О бревна бортов бьются грудью штормы: какую неделю шторм. Какой день подряд без надежд, без карты... Становится страх острей, и время уходит, за каплей капля, - осталась едва ли треть.
Повсюду шумят и ярятся воды: в морщинах морская гладь. В глубинах дождя затерялся ворон - стремительный взмах крыла. Сегодня за ним был отправлен голубь на поиск далёких скал.
...Вновь рвущийся крик обдирает горло, касается тень виска. Мне чудится: шею подставил овен, осталось сильней нажать, и выступит матовый отблеск крови на гладком конце ножа. Мне кажется, был наш ковчег придуман в каком-то чумном бреду. Змеёй выползает наверх из трюмов назойливый сладкий дух. Что раньше ценилось - бесследно смыло: судьба на дары скупа, и станет в итоге для нас могилой трещащая скорлупа. А море, всю тяжесть на нас обрушив, вскипает мощней и злей...
...Я просто хочу умереть на суше, прижавшись щекой к земле.

Вовлекаясь в сложный обман теней,
Позабыв о том, чем всегда владел,
Я сказал: "Любви в этом мире нет", -
И до неба выстроил цитадель.
Мой бесстрастный разум - сторонник догм -
Представляет вечность игрой ума.
Навсегда округу сковало льдом,
И уже не выбраться, не взломать.
Пробирая холодом до костей,
Разлилась зима пололёдьем вширь,
Где кольцо высоких надёжных стен
Бережёт осколок моей души.
Ослепляют отблески зимних зорь.
Вечность мерно тянется до утра.
Там метель бессонный несёт дозор,
И не страшен стенам любой таран.
Только снег и ветер в моих краях,
Никому нельзя пересечь черту...

...Я мешаю тщательно сон и явь,
Добавляю горечь солей и ртуть.
На остатках памяти настояв,
Сочетаю с истиной всякий вздор,
Но взамен лекарства вскипает яд:
Для него не сыщешь безвредных доз.
Замирает время, оцепенев,
В начертанье стрелок застыл укор.
Ведь любви и в зельях ни грана нет,
Так, пустые сказки для дураков...

...Но весной однажды пахнёт с лугов,
Распрямляясь, травы взломают наст.
По руинам замка пройдет любовь,
Потому что всё-таки есть она.

К моей Итаке ходят корабли...

Ложится на волну последний блик,
И солнце будто каменное тонет.
И женщина в обтрёпанном хитоне
Следит за ним в тревожной тишине
И думает - совсем не обо мне -
Что облака вдали вскипают бурей,
Что город - всполошённый кем-то улей,
Где каждый нищий - царь в своей душе.
Что ниже цены на вино и шерсть,
Что снова год неурожайным вышел,
Что постоянно протекает крыша,
Что многое пора сдавать в утиль,
И слугам надо чем-то заплатить -
Закрыть расходы не хватает пошлин...
Что в жизни всё бездарно или пошло,
Но некогда бессмысленно страдать.

...Искрится пеной чёрная вода,
И скалы, выставляя спины, стынут...
И надо бы искать невесту сыну,
И с женихами что-нибудь решать...

За горизонтом скрылся алый шар...
Здесь те же волны чуждый берег лижут...
Далёкая, она не станет ближе...
Которую по счёту ночь подряд,
Пока рассвет над морем не забрезжит,
Мне будет сниться спутанная прядь
И женский профиль...
Но всё реже, реже...

Взмоют совы Минервы над пиками скал. Здесь закатное небо - как содранный скальп, здесь орлу не усесться - склон рублено крут...
Вечность - камнем на сердце... и камни вокруг: горы слиплись краями, ущелья скривив.
Непогасшая ярость клубится в крови: кто придумал мне имя, но память не стёр? Я теперь уязвимей бессмертных сестёр...

Вместо славы сказаний - кошмары интриг,
Не смотри лишь в глаза мне,
В глаза - не смотри.

Но исход не изменишь, играя с судьбой: извиваются змеи, сплетаясь в клубок. Время медлит, оскалясь: мол, девка - кремень. Мне оставлены камни и пепел взамен.
Было накрепко сшито, но сгнило по швам. Я искала защиту... увы, не нашла: здесь виновен ответчик, и в спину - ножи. Для чего эта вечность без права на жизнь?

Боль, как мёртвая завязь свернулась внутри...
Зря ты смотришь в глаза мне...
В глаза - не смотри.

Ночь привычно расстелет туманную шерсть, сгладит шрамы на теле и шрамы в душе. Спрячет капли испарин, осколки личин...
Только память не выйдет совсем излечить, эти язвы не скроешь, ты средств не ищи...
Боги дали герою начищенный щит. Меч - жесткое пламя, горит чешуя...
Жаль, в разыгранной драме чудовище - я.

Победитель, что замер? Руби на счёт три.
Только помни: в глаза мне,
В глаза - не смотри.

Мне сложно разобраться самому, в чем я был прав. И был неправ, пожалуй...

Закат сегодня - пламя близких смут,
Предвестник притаившихся пожаров.
Порой обузой кажется Завет:
Иное время, истина иная.
И вопреки всему который век
Мнят иноземцы, что владеют нами.
Ещё надёжен панцирь древних догм,
В который мир был исстари закован.
Но чужаки в многострадальный дом
Пытаются внедрить свои законы.
И чудится, в противоборстве воль
Был самый первый камень с места стронут:
Но отменить не выйдет приговор,
Что вынесен судом синедриона.
От тщетных споров можно онеметь,
Когда привык противник брать нахрапом...

Я знаю: Он не мир принес, но меч, я вижу тень, нависшую над храмом, я слышу отголоски криков жертв... И небо с каждым часом огневее...

Рим, не жалея, может город сжечь,
Но не ему решать, в кого нам верить.

23.08.21

Взгляд у осени холоден и суров,
Город сжался под ним, приземлённо-сер.
За подсветкой слепящих прожекторов
Не заметить луны занесённый серп.
Город снова навяжет привычный ритм,
Не давая до срока прервать игру.
Он не третий, восславленный кем-то Рим,
А для душ неучтённый десятый круг.

Горизонт вновь расцветит закатный нимб,
Предвещающий скорый Господень гнев.
Только город врубает свои огни
И в лицо усмехается:
Бога нет.

Под жестокими пальцами чуждых вер
Что-то вновь растревожилось у ребра.
Я пытался дышать в духоте церквей,
Но достаточно воздуха не набрать:
Забивает мне лёгкие прах веков,
Застывая крупинками на весу.
Окружённый камнями, из тьмы икон
Равнодушно глядит золотой Исус.

Не ведусь, будто в юности, на слабо,
Но слежу, как тогда, восхищённо-нем:
Там, под куполом, крылья расправил бог...
Темнота усмехается:
Бога нет.

Отражается ночь в полутьме витрин,
Истлевают мгновения хрупкой ржой,
И болезнь, что до срока живёт внутри,
В час назначенный вырвется, как Чужой.
Пульс как будто у пойманного зверька -
Не изведавший ласки, он зол и дик.
Я боюсь темноты и боюсь зеркал,
И того, кто оттуда в меня глядит.

Боль и память с надеждой перемешав,
Каждый вытянет жизнь по своей вине.
Я прошу тебя, Господи, дай мне шанс.
Тишина усмехается:
Бога нет.

Лунный сумрак над городом поредел...
На пустые сомнения осерчав,
Он придёт, отодвинув плечом предел
Между призрачной вечностью и сейчас.
Как стеклянные, с лёгкостью расколов
Вековые скрижали замшелых догм,
Он положит на мой раскалённый лоб
Ледяную, как мрамор, свою ладонь.

Как струна, оборвётся со звоном нерв,
Облака сбросят звёзды с колючих спин...
Я спрошу его: "Господи, бога нет?"
Он в ответ усмехнётся:
"Не бойся.
Спи".

Над городом повис вечерний смог, дождями до прозрачности источен...

А я опять пишу тебе письмо на вырванном линованном листочке о том, что в мире ногу сломит чёрт, что слишком часто думаю, зачем я, а жизнь моя не то чтобы течёт, скорей ползёт лениво по теченью. Что стало неподъёмным бремя догм, что жалят неотступно мысли-осы...
В раскисший город следом за дождём по краешку надежд приходит осень, и рыбьей чешуёй летит листва, и, словно в перспективе на иконе, всё то, что я любил и узнавал, становится чужим и незнакомым. Притихший дом всплывает миражом пустыни лет: несбыточным и шатким, как будто мимоходом свет зажжён на опустевшей лестничной площадке в подъезде, где давно пригрелась тьма, где тысячу веков не мыли окна, где хочется, разнежившись, дремать, не оставляя ценного на откуп. Где поздно и судить, и обвинять, и верить в чудеса, страдая дурью, где кто-то высший выдумал меня, но утомился, не успев додумать, и бросил в город, в холод фонарей, где даже время смысла не имеет. Где можно и внезапно умереть, и заново родиться в той же мере - в чистилище на тысячу кругов любые обещания облыжны, а если бог есть всё-таки любовь, она не та, что думает о ближнем. И я, устав искать путей иных, в потоке дней болтаюсь мелкой щепкой...
Не вырваться из зыбкой пелены, не изменить значенья слова тщетность...

Дождь за окном давно иссяк и смолк, вновь ноет там, где сшито наживую, и я опять пишу тебе письмо, не помня, что тебя не существует.

Не стоит гадать на завтра,
Хватает иных невзгод...

...Дожди начались внезапно
И длятся который год.
Пришлось нам по воле рока
Ломать вековой уклад.
Вода поднялась до окон
И плещется у стекла.
Ковром прорастает плесень,
Ночь тягостна и слепа,
И чудится, скоро треснет
Бетонная скорлупа.
А мы, не жалея нервов,
Меняемся на лету
И спорим о цвете неба
С поправкой на серость туч.
В оковах конструкций ржавых
Для сплетен хватает тем,
Но мы не скрываем жабры
На шеях своих детей.
Наградой за откровенность
Нам слышится: "Аз воздам"...

...И кажется: вскроешь вены -
Из них потечет вода.

Не отыщешь под пеплом дат
То, что прежде казалось лишним.
Можно запросто жизнь отдать,
Лишь бы только тебя услышать.
Так тоскливо, хоть волком вой.
Лунный холод стекает с веток...
Снова в сердце звучит живой
Голос мёртвого человека.

Росчерки стай снова начали небо корябать,
Осенью купол дождями напитан и мглист.
Терпкая тяжесть медовых налившихся яблок
Ветви деревьев сгибает почти до земли.
Я, как Ньютон, опасаясь, что стукнет мне по лбу,
С полной корзиной слежу за грозой вдалеке.
Яблоки всюду. Дом ими под крышу заполнен,
После рассыплю добытое на чердаке. 
Запах сочится сквозь щели – и пряный, и горький –
Кружит мне голову сладостью, словно вино.
Бабушка яблоки чистит и режет на дольки,
Выбрав на кухне привычный обломанный нож.
Даже среди суматохи движенья спокойны,
Руки, как прежде, умелы и делу верны.
Пусть громыхают под крышей семейные войны,
В жизни её было две мировые войны.
Смотрит за мной, с бесконечным терпением учит,
Я лишь в ответ огрызаюсь: мне вечно видней.
Вновь называет то маленькой, то просто внучкой,
Но не желает по имени, данному мне.
Скучно сидеть: начинаю крутиться и ёрзать.
Яблоком катится в вечер обычный наш день.
Я говорю: снова слушает очень серьёзно,
Будто есть важное что-то в моей ерунде.
Скоро за окнами станет тоскливо и сыро.
Листья улягутся толстым ковром на земле.
Бабушка похоронила и мужа, и сына,
Но мне казалось: ей жить ещё тысячу лет.

...А тишина пахнет пылью и сладким сиропом,
И не изгнать прочь из памяти приторный дух.
Только деревья понурились, словно сироты,
Яблоки россыпью стынут в забытом саду.
Осень окрасила листья в карминово-рыжий,
Запах плодов пробивается через гнильё.
Бабушки нет...
Но я выживу, надо бы выжить.
Ради неё.

Завершался грозой утомительный день,
Для наставшей поры - небогат улов.
Смотрим: он к нам навстречу идет по воде,
И вода под ногами его - стекло.

А под ним - темнота, не достанешь до дна:
Ошалевшие рыбы раскрыли рты,
Пялясь снизу на то, как он шествует над.
Он в ответ лишь смеется: "Чего же ты?

Я ведь знаю, ты слишком бываешь упёрт,
Так и станешь сидеть до последних труб? -
И меня подзывает: Ну что же ты, Пётр?
Если веришь - не бойся, шагай - не трусь".

Мне с избытком хватает и прочих забот,
(Хорошо не придумал залезть в огонь).
Я шагнул осторожно, схватившись за борт,
И вода вдруг спружинила под ногой.

Свет пролился на плечи из облачных дыр:
Я теперь словно ангел, принесший весть...
Только я, рассчитав натяженье воды,
Неожиданно вспомнил, каков мой вес.

Резко вынырнул, выплюнув воду и грязь,
Проклиная доверчивых дураков,
А он так же стоит, где и раньше, смеясь,
Но мне чудится в смехе его укор.

И пока что не сорвана с книги печать,
Не назначены сроки последних жатв,
Этот мир крепко держит его на плечах
И готов держать.

Разве для сердца матери есть мерило?
Через великий город идёт Мария
Дальше от людных храмов, дворцов, базаров,
По сторонам не глядя, на блеск не зарясь –
Сына родного нет ничего дороже.
Платье её в налипшей пыли дорожной.
Посох надёжный – путника верный символ.
Руки её натружены, некрасивы,
Нянчили сына в радости ли, в беде ли,
В жизни не зная праздности и безделья.
Руки Марии – той, что, подобно прочим,
Вечно в трудах с рассвета до поздней ночи.
Что подсчитать не сможет ни в коем разе,
Сколько пришлось отмыть ей различной грязи.
Вряд ли упомнит, сколько за эти сроки
Вывела пятен от травяного сока,
Жира, вина и даже от брызг кровавых...
Только вот тела сына не обмывала...

Закатилось солнце за перевал,
Ночь опять вступила в свои права -
С ней теперь до утра не сладить.
Тьму прорезал месяца хищный блеск...

Незаметно к дому подкрался лес,
Окружил колдовской оградой.
Неразрывно, плотно стоят стволы,
И не сдвинуть с места, и не свалить -
Их земля пряным соком кормит.
Накопилось в ямах листвы сухой,
Обтянуло ветви зелёным мхом,
Крепко в землю вцепились корни.
Этот лес приучен сводить с ума.
Кто сказал над ним: "Да прольётся тьма",
Из тумана набросил полог?
Лес не помнит истин, не знает догм,
Он к чужим безжалостен, он недобр,
Беспросветным кошмаром полон.
В нём не слышно шума зверей и птиц,
В нём, как будто змеи, сплелись пути,
И блестит чешуя ледышек
На бездонно-матовом шёлке вод.
Только мне мерещится: лес - живой,
Он негромко и часто дышит.
Заморочив, тропы уводят вглубь -
Он неведом, он непроглядно-глух,
Паутиной небрежно смётан.
Убежать и спрятаться не дано:
Каждой ночью ветви скребут в окно,
Словно пальцы заблудших мёртвых.
И который месяц, который год
Я боюсь случайно задуть огонь,
Оказаться во власти ночи.
В этот лес от дома ведёт тропа.
Так легко в глуши навсегда пропасть:
Зачарует и заморочит.
Заплутавший месяц застрял в листве,
Лес тихонько тянет из сердца свет,
Растворяет в нависших кронах,
Он - моей души составная часть,
И когда настанет проклятый час,
Я войду - и меня не тронут.
Бесполезно спорить с ним и хитрить:
Этот древний лес у меня внутри.
В нём меняется цепь событий,
Он лежит вне мира, людей и норм.
Я боюсь, уснув, заблудиться в нём
И обратно уже не выйти.

Глухомань встревожили крики сов,
Предзакатный мир утомлён и тих.
Я закрою дверь, заложу засов,
Будто это может меня спасти.
Обступила белая пустота,
И свеча не в силах туман прогнать.
Постоянно кажется: кто-то там
Не спускает глаз с моего окна.
Воплотившись, сон превратился в бред,
На беду, зашла далеко игра.
У него на шее мой оберег,
Что мешает просто уйти за грань.
Отчего у выпавшей нам судьбы -
Только боли полные закрома?
Я бы так хотела его забыть,
И забыть, что сделала с ним сама.
Расплетаясь, тропы уводят в ад.
Искупить не выйдет мою вину:
Я совсем не думала убивать,
Я хотела просто его вернуть.
Утром страшно выглянуть за порог,
Жду, когда растает бесследно муть.
Колдовство, молитвы - но всё не впрок...
Я боюсь, что тёмной ночной порой
Не сдержусь и выйду сама к нему.

Когда всплывают звёзды в вышине
И небо то ли дышит, то ли нет,
Мир кажется неведомым и странным.
Я снова, как в болезненном бреду,
По камню собираю свой редут,
Но память сокрушит его тараном.
И станет явью пляж с гребёнкой гор,
Наш праздник, растянувшийся на год...
Там солнце по листве стекает сканью,
Край неба – непременно огневой:
Багрянец переходит в зелень вод
И в брызги разбивается о скалы.
В душе и мыслях сказочный бардак,
В намеках не разгадана беда,
Финал в любви трагично неизбежен.
А ты так ослепительно юна...
Но близятся иные времена,
И тенью накрывает побережье.
Как в мире происходит с давних пор,
С рассветом корабли покинут порт,
Останется лишь соли привкус терпкий.
Банальности не стоит изрекать,
Не знающая жалости рука
Для нас выводит: "Мене, мене, текел..."

Сердце бьётся в рёбра дурной синицей:
Что ушло, вернулось опять ко мне.
Каждой лунной ночью привычно снится,
Будто бродит время в саду камней.

Каждый день походит на первый самый,
Где нет места вычурной суете.
И привык учитель следить часами,
Как ползёт по мёртвому саду тень.

Я же видел только песок и щебень,
Словно древний старец, был слеп и глух.
Почему мой истинный взгляд ущербен?
Почему не в силах пробиться вглубь?

Очевидна тщетность моих исканий,
Никуда не денешься от вины:
Я смотрел на камни и видел камни,
Что никак не станут ничем иным.

Говорил учитель: "Вот суть явлений,
Сколько тайных знаков сокрыто в ней.
Если слушать, можно услышать время -
Равнодушный шелест босых ступней.

Но когда от ужаса горло сдавит
И потянет разом забиться в щель,
Ты постигнешь принципы мирозданья,
Ты познаешь истинный ход вещей".

Я молчал. Быть может, всё дело в карме,
В беспокойстве, впитанном с молоком?
Я смотрел на камни и видел камни,
Каждый чёртов камень был мне знаком.

Мы совсем не знаем, во что играем,
Но боюсь, не вынырну, раз нырну...
...Тем, большим, с отколотым ровно краем,
Наш сосед по пьяни убил жену.

Иногда мне кажется, что я брежу,
Раздирая раны подживший шов.
...Этот, чёрный, вроде бы с побережья,
А вон тот, с щербиной, я сам нашёл.

Что казалось вечностью, в бездну канет.
Приучившись годы считать по дням,
Вновь смотрю на камни и вижу камни,
Только мне ни сдвинуть их, ни поднять.

Время на книгах оставит плесень,
Выгладит контуры черепов...

Влажная темень чужого леса
Помнит о славе иных эпох.
Низкого неба раскрытый веер,
Мир впереди незнаком и дик,
Под запечатанным тьмой забвеньем
Дремлет наследье былых владык..
Звёзды прикинулись мотыльками,
Знание в руки идёт само.
Где в иссечённый дождями камень
Прочно вцепился зелёный мох,
Прошлое ждёт, с предвкушеньем скалясь -
Каждый посмевший в реестр внесён.
Мёртвые боги готовят кару
Всем потревожившим вечный сон.
Это - как шахматы в сотню клеток:
Всё просчитать не хватает сил.
Смерть доверяет свои секреты
Тем, кто не струсит её спросить,
Сделать не самый достойный выбор
И научиться гордиться им.
Только не ищет банальных выгод
Девочка из непростой семьи.
Годы смешаются, как в циклоне,
Судьбы людей растирая в пыль,
Но на проклятом аукционе
Самого важного не купить.
Не разгадать и не вырвать с кровью,
Жизнь превращая в дурацкий тир.

Снова тошнит от пустых сокровищ...
Только вот главного не найти.

Город ждёт, до блеска зимой прилизан,
Горд, как будто вытянул главный приз.

...Он живет в придуманной антрепризе,
Человек на вид, но по сути - призрак,
Изменить не выйдет, хоть лбом упрись.

Тускло блещет в небе кривой рогалик:
Точит месяц в тучах свои рога.
Память спит под пеплом былых регалий,
В ветре снова чудится запах гари,
Только он не помнит, что это - гарь.

На задворках пыжатся эпигоны,
Создавая новых проблем вагон.
Может быть, сложилось бы по-другому
Вот к чему, Гонорий, ненужный гонор
Или мало Риму иных врагов?

Скачут годы бешеным карнавалом,
Накрывает разом девятый вал.
Он гордится славой, пускай кровавой:
Хоть они его называют варвар,
Он честней их приторных зазывал.

Разыгралось время, тасуя факты,
Тьму веков разбавило светом фар.
В этой жизни - просто студент истфака.
И плевать, кто первым там бросил факел,
Раз пришлось вписаться в нелепый фарс.

Смотрит совесть в душу глазами павших,
Предлагая истину: баш на баш,
Прирастает к телу своя рубашка,
За спиной подсветка корежит башни
И стекает пламенем их судьба.

Знает он, что время неповторимо,
Знает он, что заживо в нём сгорим.
Он опять ругает дождливый климат.
Позади дымятся руины Рима,
Только он не помнит, что это - Рим.

Город снегом выпавшим припорошен...

...Не прося ни выбора, ни пощад,
Он бы выбрал долю себе попроще...
И глумится город над общим прошлым,
Притворяясь тенью его плаща.

Волна ушла,
Затих осенний пляж,
Покрытый влажной зеленью и грязью.
Лишь водоросли кучами тряпья
Лежат безвольно.
Будто кто-то сглазил,
Был нами в отношеньях пройден пик.
И голос моря стал немного глуше,
Когда волна, устало отступив,
Открыла взгляду мягкое подбрюшье.
Забыты разночтения молвы,
Ненужная любовь отливом смыта:
Под пышным пенным кружевом, увы,
Скрывалось то, что не имело смысла.
Так наша страсть, отхлынув, обнажит,
С чем разбираться снова не возьмусь я:
Былые чувства - только миражи
И всякий принесённый ветром мусор,
Обрывки крыльев не взлетевших фей...
Китами поднимают спины мели,
Работники приморского кафе
Уже убрали с набережной мебель.
Предвестники опасности не лгут,
Синоптики прогнозы просчитали,
И жители уходят спешно вглубь,
Забив витрины прочными щитами,
Забрав с собой пожитки поценней.
У смертников обзор обычно узок:
Я словно бы валяюсь меж камней
Забытой подсыхающей медузой.
Её мечта тревожна и мелка:
Чтоб сгинувшей воды вернулись чары.
Над опалённым шпилем маяка
Мелькают тени всполошённых чаек,
Но даже шевелиться ветру лень.
День выдался томительным и хилым...
Я знаю, мне уже не уцелеть,
В объятьях наступающей стихии.
Я знаю, мне уже не совладать
С тем, что могло сложиться между нами...

Я кофе пью, смотрю спокойно вдаль,
Предчувствуя грядущее цунами.

Мир кажется снежным месивом
С вкраплением темноты.
За семь бесконечных месяцев
Мы с ней перешли на ты,
Не прячем от глаз увечия.
На досках - навечно пат,
Ведь каждым тягучим вечером
Приходит она опять.
Ковер расцветает маками,
Свиваются тени гидр.
Я знаю, насколько мягкими
Бывают её шаги.
Не время уже сворачивать,
Всё чудится - быть беде.
Мерещится шёпот вкрадчивый
И шелест её одежд.
Увы, не найдётся гаже ведь
Того, что придумал сам.
Вновь станет она поглаживать
По спутанным волосам
И врать, что давно по нраву ей
Отрава моих стихов.
Так пахнет лесными травами
Заплатанный балахон...
Играя легко исходами,
Обманом не будешь сыт,
И шеи нездешним холодом
Касается тень косы.
Томительными беседами
Стираются вешки дат...

Я знаю, удар последует,
Когда я не буду ждать.

Я легко удачу за хвост ловил,
Грезил счастьем ценой в пятак.
Только вдруг втемяшилось, что любви
Я ни разу не испытал.
И в края, где утренний свет зачах,
Где пути исчезают с карт
Позабыв приятелей и очаг,
Устремился её искать.

Заморочив, тропы сплелись в клубок,
Выбивая хмельную дурь.
Но я крепко верил: раз есть любовь,
То однажды её найду.
В толчее ли, с кем-то наедине,
В сочиненных не мной мирах,
Там, где горы или на самом дне,
Потревожив извечный мрак.
Шёл травой некошеной, по росе
Или в сумерках, сквозь туман.
Я к ней плыл от Трои, как Одиссей,
Постепенно сходя с ума,
Но судьба всё дальше меня вела...
Я устал от пустой возни:
Попадалась похоть, чуть реже - власть,
Ложь и вера - куда без них.
В чёрный час, когда отводил с трудом
Тьму, приставленную к виску,
У меня всегда оставался долг,
Ледяной, как вода, на вкус.
Вновь дороги, выманив на слабо,
Уводили к подножью дюн.
Бог не зря признался: он есть любовь,
Подставляя ладонь гвоздю.
Но когда бесчувственней и слабей
Становился сердечный стук,
Я вскрывал себя и искал в себе,
Натыкаясь на пустоту.
А потом порывы пошли на спад:
То, что снилось - не дозвалось.
Я пытался даже себя распять,
Но не выдержал близость звёзд.

...Лишь когда морозом коснулась скул
Та, что выше надежд и вин,
Я нашёл бессилие и тоску,
Но не смог отыскать любви.

В тот час, когда судьба подводит смету,
И в честь меня последний кубок пьёт,
Скажу, что жизнь совсем не краше смерти,
Хотя рядится в модное тряпьё.
Её слепые милости не часты
И слишком прихотлив нелепый бег.
Баллады посвятив любви и счастью,
Я многим лгал, но я не лгал себе.

Я храбрым слыл, хотя остался робок:
Всем тщиться угодить - напрасный труд.
Я дамам пел о верности до гроба,
Но сам в седло садился поутру.
Я славил благородство негодяя,
Подзуживал, когда кричали: "Бей!"
Кому служить, не сразу угадаешь -
Я многим лгал, но я не лгал себе.

Я праведность ханже в заслугу ставил,
Пристрастного суда хвалил вердикт.
Была полна мошна, всегда пустая,
И долгий путь стелился впереди:
Без спешки, без тревоги и лишений,
Без ярких чувств и тягостных скорбей...
Пусть ложь петлёй затянется на шее,
Но я был честен - я не лгал себе.

До 18.10 открыт предзаказ на мой сборничек стихов. (Внимание, тираж будет ограничен количеством предзаказанных книг).
Издательство "Перископ", 80 стр.
Внутренние ч/б иллюстрации - Мария Добрынина (Юкари).

Цена 260 руб + доставка - по тарифам Почты России.

Для заказа книги нужно отправить заявку на почту
m-periscope@yandex.ru с пометкой "ЗАКАЗ КНИГИ".
В заявке нужно указать:

1. Название книги.
2. ФИО и адрес получателя.
3. Количество экземпляров книги.

Ей по нраву браслеты и в кольцах огромные камни,
В рыжих косах запуталось пламя ночного костра.
И вчера на Арбате, столкнувшись, назвал её ками
Чёрноглазый сын города сакуры и автострад.
Просто чудится: мир с ней незримыми узами связан,
Ведь таким, как она, власть придуманных норм не указ.
Ей известно, о чём на бульварах беседуют вязы,
И с небес улыбается месяц, кошачьи лукав.

На рассвете туман растекается густо и низко,
Это самое время загадывать и колдовать.
Вьются рыжие пряди, звенят золотые мониста,
Разметались по ветру, как крылья, её рукава.
В небе птицы подхватят тоску об утраченном лете,
Собираясь в дорогу за солнцем, поманят в полёт.
А она вдруг подносит к губам тростниковую флейту,
И флейта поёт.

Он не верит словам, его путь бесконечен и труден.
По окраинам мира в тени стоэтажных громад
Он неспешно крадётся, стараясь вдыхать полной грудью
Городской суеты и бензина хмельной аромат.
В нём скрывается сила, что прежде народы сметала,
Если только сумеешь, попробуй возьми и владей.
Он следит с любопытством, как в город стекла и металла
Превращается им презираемый город людей.

Беспощадные тени на улицах ищут поживу,
Эта ночь на исходе, она безнадёжно больна,
И серебряной кровью по вспоротым лезвием жилам
Растекается то ли безумие, то ли луна.
Примерещится отзвуком тихое: "Будь посмелей ты.
Нынче время настало взять хлебом и кровью паёк".
Вот тогда он подносит к губам тростниковую флейту,
И флейта поёт.

В лабиринтах пустынных, испятнанных сумраком комнат
Я скитаюсь по кругу, и блики ползут по стене.
В этой странной задаче есть множество разных искомых,
Но простого решения даже в теории нет.
За попытку сбежать оказалась жестокой расплата:
Отклониться не выйдет от схемы, что сам начеркал.
Расщепляя сознание, как расщеплялся бы атом,
Наблюдаю, как тени выходят за грани зеркал.

Звёздный свет отдирает обыденность, словно коросту.
Город смотрит мне в душу - внезапно прозревший слепой -
Превращаясь на время по прихоти слов в перекрёсток,
Где смешались сюжеты различных времён и эпох.
К облакам протянула луна бесконечную ленту,
Пальцы крепко сжимают моё золотое копьё.
Я в умелых господних руках - тростниковая флейта,
И флейта поёт.

Бред новостей по телику, вечный капкан минут.

Снова хожу потерянный, слушаю тишину,
Памятью раскалённою мучимый в пустоте:
В доме моём с колоннами ни потолка, ни стен.
Видно, потомку Каина мало земных утрат.
Небо глумливо скалится, сходит дождём с утра.
Отзвук родного голоса, эхом оплётший холм.
То, что казалось гордостью, кто-то назвал грехом.
Звёзды до зёрен слущены, сад облетелый нем.
Жаль, что тогда не слушал я, что говорилось мне.

Как, не считая прочего, мне соблюсти баланс?
Выбором - одиночества тяжкая кабала.
Прошлое не отступится, мхом затянув валун.
Время подгнившей ступицей крутится на валу,
Мечется сивым мерином, сбросив уздечку слов.
Было с лихвой отмеряно, счастья не принесло.
Из-под стамески резчика вышел с подвохом дар.
Часто теперь мерещится всякая ерунда.
Лечит ли местный госпиталь язвы иных личин?
Просто ответь мне, Господи.
Господи, не молчи.

Когда лишь снег кружится за окном,
Уснувший город плотно укрывая,
Ты снова веришь, что за гранью норм
Удастся всё и вывезет кривая...

Но не добраться к выходам иным:
Заковано зимой речное устье.
От этой первозданной белизны
Так почему-то холодно и грустно.
Бредёшь по следу наших прежних дней,
Следишь, как зеркала тускнеют в раме
И темень зарождается на дне,
Где стылый свет до боли сердце ранит.
И то, что на останках проросло,
Старательно не поминаешь всуе...

Когда ты сетью выдуманных слов
Упрямо ловишь заплутавший сумрак,
Из памяти сплетая лёгкий стих,
Без жалости смешав людей и числа...

Он ускользнёт туманом из горсти
И между пальцев тенью просочится.
Останется текущих дней завал,
Как призрак шанса в комнате игорной.
Ты снова попытаешься позвать,
Но слово каменеет льдинкой в горле.
И в шелесте недремлющих дубов
Послышится тревожный полушёпот...

Когда любовь уже не есть любовь.
А просто так,
Придуманное что-то.

По ладоням сухих камней
Как монеты, стучат подковы,
Кровью бьётся в висках: он - мне?
Кто он мне?
Кто он мне?
Мне кто он?
В небе краски смешала ночь,
Увлекая в бездонный омут.
...Лишь бродяга, каких полно,
Что невольно увлёк из дома,
Заморочив игрой в слова...
Сердце выжжено суховеем:
Как мучительно предавать
То, чему никогда не верил.
Ведь скитанья на пару лет
Дружбой можно назвать едва ли.
Ну, в дороге делили хлеб
И вино, что нам наливали...
Я ему не давал обет,
Не старался стать ближе вроде...
Тот, высокий, спросил: "Тебе
Разве брат он? Иной ли родич?
Приведёшь к нему на заре
Да не ври, что не ищешь выгод".
И добавил: "Решай скорей".
И я выбрал...
Тогда я выбрал.
Не изменишь: исход таков...

Скрылась в тучах луна-воровка.
Плети чёрных во тьме вьюнков
Всё качаются как...
Верёвки.

Ветер с юга приносит полынную гарь,
Время песни слагать, не вставая с печи.
Босиком по двору ходит хмурый Вольга,
Излучая печаль без особых причин.

На любые дела недостаточно сил,
Богатырский замах вроде здесь не при чем.
А ему б громких дел, а ему б гой-еси,
Размахнулась рука, раззуделось плечо,

Чтобы слабым не выпало лихо терпеть
Да брести в никуда по дороге кривой.
Но былинным героям нет места теперь,
И спасать-то уже вряд ли надо кого.

Посылая проклятья исконным врагам
И стараясь не думать о самом плохом,
За ворота неспешно выходит Вольга
Да дружину свою созывает в поход.

Только пепел лежит, где был прежде пожар,
Тишина равнодушно в ответ промолчит:
Источила доспехи коварная ржа,
Языком до обмылков слизала мечи.

И Вольге, словно птице, скучать по теплу,
Ощущая себя с каждым часом странней.
В землю крепко врастает заброшенный плуг,
А Микула давно пашет в чьей-то стране.

И бессмысленно верить, бессмысленно лгать,
Вместо светлого мира - болотная зыбь.
Постепенно дичает уставший Вольга,
Забывая по слову звериный язык.

Старый дуб держит солнечный диск на весу,
Чтобы в мир не пришли вечный холод и мрак.
Притомился Вольга, но змеиная суть
Все не хочет никак до конца умирать.

Где под тучностью почв изобилие руд,
Он стоит, как чужой, бесприютен и нем,
А вокруг копошится недревняя Русь,
Жадно высосав соки иссохших корней.

Он давно не красив и совсем не богат,
Без намеченной цели почти что зачах,
Смотрит пристально в ночь современный Вольга,
И рождается тьма в вертикальных зрачках.

I

Полуночный город сменил обличье,
Рассыпалась звёзд слюда.
Я, вновь загоняя в ночи добычу,
Крадусь по твоим следам.
Тревожащий воздух вдыхаю залпом.
Ждёт города мокрый гофр.
Нагретый асфальт сохраняет запах
И шорох твоих шагов.
Луна смотрит сверху хитро и дерзко
В мир, ставший для нас тюрьмой.
Я знаю: тебе никуда не деться,
К рассвету ты будешь мой.
Потянет дождём и осенним дымом
От в миг опустевших трасс.
Лишь на ночь связала нас воедино
Охоты чумная страсть.
В остывшем тумане, слепом и лунном,
Упрятано много тайн.
Отмечу несбывшимся поцелуем
...И вырву тебе гортань.

II

Дорога сбегает по косогору
К заброшенным гаражам.
Пусть скалится в спину притихший город:
Бессмысленно угрожать
Тому, кто выходит из узких рамок,
За гранью скользя, как тень.
И снова под сердцем заноют шрамы
От острых твоих когтей.
Судьба нам дороги свела не зря же,
Не думая нас жалеть.
Сегодня особым болтом заряжен
Пристрелянный арбалет.
Сбивает привязчивый запах гари,
Влечёт неизбежный риск.
Я знаю, ты водишь меня кругами,
Моя колдовская рысь.
Неважно, подняться наверх на гребне,
Уснуть ли в глубинной тьме,
Раз в холоде ночи меня согреет
Испачканный кровью мех.

На настенных часах то ли шесть, то ли сто.
Персонаж сериала картонно картав.
Человек нажимает решительно "стоп"
И уходит кормить кота.

Кот изысканно чёрен, умен и ленив,
Избалован достатком паштетов и паст.
Чисто вылизав заднюю лапу и нимб,
Собирается вновь поспать.

Он мечтал об охоте на чёртовых птиц,
Глупо верил в весну и в подобную чушь.
А потом стал внезапно задумчив и тих:
Всё исправил визит к врачу.

Человек тоже верил в любовную дурь,
Позже - в Бога, желая отправиться в скит,
Но смирился, раз выпало так на роду,
И как будто немного скис.

"Потолок побелить бы, и то чуть новей", -
Повторяет он мантру почти каждый год.
...И когда за ней с шумом захлопнулась дверь,
Сразу понял, что не придёт.

На часах - может, вечность, а может быть, шесть,
Календарь сам запутался - год или век.
Человек гладит пальцами длинную шерсть,
Кот негромко поёт в ответ.

Можно болтать, что угодно, но только себе не ври:
Всё, мол, вернётся к истокам, в муку перемелют мельницы.
Снова сижу на полу, прижимаясь спиной к двери,
Пялюсь на стену, как будто от этого жизнь изменится:
Волей вселенских судей нам даруют повторный старт,
Призрачный шанс на победу удастся досрочно вычислить...
Но на поверку никак не выходит хотя бы встать,
Кто-то бездушный внутри взял и вырубил электричество.
Как ни старайся, не будет ни общих друзей, ни тем,
То, что казалось единым, бездарно на клочья порвано.
Тщетно пытаюсь собрать мир из крошева и костей.
Знаю, что глупо, но ты говорил мне, что я упорная.
Девка на календаре притворилась почти святой,
Вместо младенца цинично позирует вместе с лыжами.
Фикус в углу. Ты зачем-то припёр мне дурной цветок,
Долго смеялся, что сдохнет. Он выжил, я тоже выживу.
И на вопрос: как дела? - научусь безмятежно лгать,
Вряд ли хоть кто-то поймет: эта ложь по живому правлена,
Буду не спать и следить, как в ночи расцветает газ -
Шло бы оно всё подальше, горело бы синим пламенем.
Ближе к скупому рассвету мучительно тянет взвыть.
Вновь на работу, метро принимает привычных леммингов.
Знаешь, немыслимо странно - писать тебе о любви
В прошедшем времени.

Бурые скалы, спёкшийся мёртвый шлак
Землю вокруг сковал нерушимой коркой.
Здравствуй, любимый, как же я долго шла,
Даже считать уже не пытаюсь сколько.
Странно, но мне сейчас не хватает слов,
Только в груди, под сердцем, протяжно ноет.
Сколько рассветов под ноги мне легло,
Сколько закатов выросло за спиною.
Снова о нас наладится спорить чернь,
Будем опять героями светских рубрик,
Видишь зазубрин вязь на моём мече?
Да и наплечник тоже почти разрублен.
Вечные битвы - мой характерный стиль.
То, что едва сложилось, легко разрушив,
Я бы сейчас сумела тебя простить
Даже за тех твоих семерых подружек.
Вряд ли хоть крохи правды в себе таят
Сказочки для доверчивых ротозеев:
Просто сердечный приступ, а может, яд -
Отчим твой мастер был по особым зельям.
Траурным мхом за годы оброс хрусталь,
Треснули камни: ими был вход заложен.
Помнишь, как я смеялась, что принц, мол, стар?
Но ты теперь навечно меня моложе...
В этом пустом и чуждом живым краю
Давит на плечи небо тяжёлой ношей.
Я не боялась прежде, сейчас - боюсь:
Вдруг я тебя поцелую, а ты проснёшься.

Я отныне лукавый обманщик, калиф-на-час,
Собираю друзей, чтоб бездельничать по ночам,
И себе для забавы построил волшебный мир.
В интерьерах кругом украшения и парча,
Шумный праздник в разгаре, и кубок уже почат,
Опоздавших гостей привечаю в последний миг.

Мне забавны теперь сожаления о былом,
Раз гремит по окрестностям слава хмельных балов:
Даже ангел при входе в мой замок снимает нимб.
А за стенами холод и вязкая тьма болот,
Ждут под снегом могилы, в округе белым-бело.
Непрощёнными душами бродят во тьме огни.

Каждый день в замке новые празднества и пиры,
Золотые деревья и стайки летучих рыб,
Отражённое небо уснуло на дне пруда.
Только эхом звучат отголоски иной поры,
Я усилием воли стараюсь смирить порыв
И по старой привычке пытаюсь держать удар.

Чёрный замок в глубинах скрывает разгульный пыл,
В залах сыщется всё, чтобы вызвать восторг толпы,
И гостям предлагают отведать любую снедь.
Мне витражные окна, как бельма в глазах слепых,
Все сокровища мира - отныне труха да пыль,
Потому что тебя между этих сокровищ нет.

А за стенами замка лежит вековая стынь, там нагие деревья распялены, как кресты, бесполезная жизнь до последнего прожита.
Там до цели, как ты ни старайся, не доползти, и любые дороги успешно собьют с пути, только ночью мне снова приснится: ты где-то там.

В каждой легенде песней звенит тоска,
В каждой легенде пленницей бьётся боль.

Жили два брата в доме у чёрных скал,
Жили два брата там, где шумит прибой.
Вместе они рыбачили на заре,
Вместе дрались на палках, как на мечах.
Младший был весел, смел и не в меру резв,
Старший в ненужных спорах всегда молчал.
Старший был первым в драке и ремесле,
Младший смотрел на море и видел даль...
В летнюю ночь ушёл за мечтой вослед,
Брат же остался рыбу ловить и ждать.
Солнце по небу мерно ведёт свой круг,
Рифы ласкает лёгкая пелена.
Видно, у рока слишком характер крут,
Он, не колеблясь, плату возьмет сполна.
Умным опять придётся юлить и врать,
На простаков поглядывать свысока...
Чу!
Пробудился снова коварный враг,
И к рубежам страны подошли войска.
Низко склонился месяца острый серп,
Словно предчуя близость кровавых жатв.
Старший оставил лодку, оставил сеть,
Чтоб, не жалея, кровью гасить пожар.
Где-то у моря, если молва не врёт,
Где беспокойный ветер всегда игрив,
Выехал всадник на вороном вперёд,
Ловкий и хищный, словно приморский гриф.
Было тепло и пасмурно в ноябре,
Так, как бывает редко в преддверье зим.
- Ну же, найдётся здесь хоть один храбрец,
Тот, кто сумеет в битве меня сразить?
Меч мой довольно жизней успел забрать,
Имя моё клянет не одна вдова...
Выйдя, промолвил старший:
- Сразимся, брат.
Младший ему с усмешкой сказал:
- Давай.
Будто потоком вымыло накипь лет,
Будто с рассветом тайной пройдя тропой,
Братья, как прежде, замерли на скале,
Снова, как в детстве, дракой решая спор.
Кружат, в защите тщетно ища изьян,
Не прозевать стараясь ответный ход.
- Здесь твой очаг и дом, здесь твои друзья,
Нам безразлична тяжесть твоих грехов,
- Зло и добро с начала таятся в нас.
Выбор, увы, не каждому по плечу.
Если за славу вышла такой цена,
Что ж, я согласен. С лёгкостью заплачу.
К битве призвав, над полем взревёт труба,
Чёрная птица - будто стежок на льне.
Старший не воин, старший - простой рыбак,
Младший теперь намного его сильней.

Чем завершилось, можно ли угадать?
Сколько с тех пор эпох обратилось в прах.
Песне неважно, кто победил тогда,
Песни поются только о тех, кто прав.
Бардам слагать легенды не привыкать,
Славить в стихах героев былой поры.
Память о старшем переживёт века,
Мало кто вспомнит, кто был тогда вторым.