А в глазах твоих серого моря гладь,
А в моих - отражение низких туч.
Над землей нависает слепая мгла,
Ветер в клочья рвет пыльную духоту,
И в дыхании волн спрятан странный ритм.
Растеряв что-то главное в мелочах,
Мы давно научились не говорить,
А теперь разучиться хотим молчать.
И как будто загнали в висок иглу
Раскаленных почти добела минут.
Эта пропасть уходит годами вглубь -
И уже не решимся перешагнуть.
Чередуя привычки и адреса,
Доверяясь ведущему нас дождю,
Мы случайно сменяли наш райский сад
На бескрайнюю пустошь безлюдных дюн.
Солнце сгинет до срока в морской воде,
Возвращаясь крупицами янтаря.
Мы теряли друг друга по капле в день,
А теперь больше нечего нам терять.
К горизонту уходит песчаный шельф,
С помертвевшего моря снимая скальп.
Но покуда былое звучит в душе,
Ты держи меня крепче,
Не отпускай.

Лунная полночь судьбы на время свяжет,
Разом нарушив равенство строгих тождеств.
То, что случится, будет совсем неважно,
Вы мне никто, и я вам чужая тоже.
Музыка в зале, снова меняясь, стихнет.
Звездная пыль на стеклах едва искрится.
Я приглашаю - танец всего лишь прихоть,
Странная прихоть дамы "уже за тридцать".
Где-то с июня будто зависла в коме,
Краски мутнее, звуки немного глуше.
Не становитесь ближе, мой незнакомец,
Близость, порой, до крови стирает души.
В строчке "любовь" отныне поставлен прочерк,
Вряд ли его исправят в небесном плане...
Я рассказать могу об огне пророчеств.
Вижу, что вам известно, как жалит пламя.
Как это страшно: словом едва касаться,
Чувствуя жар, что кровью бежит по венам.
Так же в Пергаме прежде жилось Кассандре:
Болью хранить под сердцем, чему не верят.
Все, что должно до срока держаться в тайне,
После, с рассветом, с неба сметет уборщик.
Это лишь танец, только случайный танец,
Он никогда не сбудется чем-то большим.

Растекаясь по стеклам слепых витрин, пустоглазые тени сползают вниз. Мне теперь все равно: у меня внутри ровно тикает слаженный механизм: сочетание секторов и пружин безопасное даже вполне на вид. Ты настроил его и мне в грудь вложил, а потом приказал: "Ну, давай, живи".
Не получится больше свернуть с пути, где текущее время - лишь строчки цифр. Я могу улыбаться, могу шутить, и хватает завода на полный цикл под упрямое щелканье шестерней, что подогнаны точно, ложатся в стык. Мне казалось: не выйдет любить сильней, а сейчас безразлично, с кем рядом ты. Знаешь, то, что исчезло, не сохранить, хватка прошлого с каждым щелчком слабей.
Ты вручил мне отлаженный механизм,
а ненужное сердце забрал себе.

Мы с тобой постоянно ведем затяжные бои,
Огрызаясь уколами в частых ответных вылазках.
Только, глубже, за ребрами больше уже не болит,
И все кажется, кто-то мне начисто сердце вырезал.
В отношениях нами играючи пройден был пик,
И теперь они виснут на шее рутинным жерновом.
Здесь однажды ты вынудил силой меня отступить,
Здесь я все же сумела пробиться из окружения.
То, что было водой, стало вдруг неподвижнее льда,
Алый шелковый парус болтается тряпкой ситцевой.
Утекают недели, мы маркером на календарь,
Как на карту наносим подробную диспозицию:
Дни рожденья детей, суматоху несбывшихся дат,
Все невзятые отпуски, долгие ночи... Сколько их?
Но совсем бесполезно надеяться, бредить и ждать...
И звенит тишина, осыпаясь на пол осколками.
Все. Хоть что-то исправить мы больше с тобой не вольны,
Как ни бейся, но снова к взаимным нападкам скатимся.
Мы уже не способны любить без ненужной войны,
Даже если едва привыкаем жить после капельниц.
Чуть зажившие шрамы опять нестерпимо болят,
Злое слово "развод" как взведенным затвором клацает.
Я боюсь, неожиданно встретив твой пристальный взгляд,
Обнаружить тягучую горечь капитуляции.

Закат занесен над крышами огненно-красным мечом,
Вот-вот обесшпилит ратушу, рухнув на спины кровель.
Полковник, проклятый город полтысячи лет обречен,
И этот тягучий вечер фактически обескровлен.
Но вы улыбаетесь, словно чертов языческий сфинкс,
И в ваших чеканных фразах все время полно аллюзий.
Плевать, что чужие домыслы стали идеями фикс,
Реальность и бредни в мире завязаны в странный узел.
Великий поход на север... Безлюдие, пыль и жара,
И воздух пропах навечно привязчивой мерзкой гарью.
Охота пойти напиться, но нечего даже пожрать.
Полковник, и люди ропщут, что будто мы им солгали.
На практике у теорий найдется с лихвой закавык,
Похожие результаты не выйдут ни в коем разе.
Проблема, увы, серьезней: на пару таких вот, как вы
Приходятся миллионы бездарных двуногих мразей.
Мне в замыслы провиденья уже надоело вникать.
По выбранным наказаниям разве поймешь провинность?
Полковник, давайте выпьем отборнейшего коньяка,
Пускай вы мертвы,
а я - жив,
Но это ведь поправимо.

Жизнь ведь по правде - смешная штука: вроде весна и внезапно осень. Ты обозвал на прощанье сукой, двери захлопнув почти под носом. Ключ повернулся два раза, щелкнув. Ну, испытай на любимой шкуре - это и есть состоянье шока? Просто сидишь и лениво куришь... Выдал сегодня небесный офис, что накопилось по сумме выплат.
Я в третий раз заказала кофе, черный, без сахара, как привыкла. В горле сейчас неприятно сухо, как после долгой и трудной речи. Надо же, именно я - и сука. Но хорошо хоть не что порезче. И не понять почему, ей-Богу, стал безучастным вчерашний идол. Странно: мне тоже бывает больно и нестерпимо, до слез, обидно. Тянет все время сползти на ругань, мол, объяснил бы, чего же ради? Я никогда не кусала руку, ту, что тянулась, порой, погладить. Сердце тогда от восторга пело, ночь не казалась такой кромешной... Я даже в свары встревала первой, чтобы тебе доставалось меньше. Я... Да неважно теперь, неважно. Вновь безысходность затянет в омут. Как ни старайся, уже не свяжешь, если разорвано по живому. Поздно, пожалуй, судьбу аукать. Кофе, вон, выцеди и don't worry.
Да, я была превосходной сукой, лучшей в твоей растреклятой своре.

http://www.stihi.ru/2015/07/17/1921

У нее в этой жизни вечно все черти как:
Постоянно проблемы, уйма ненужных дел.
Бьется птицей в силках, в условностях - как в тисках,
И стучится в висках предчувствие: быть беде.
Просто песня ему на память - никчемный дар,
То, что явью не стало, словом не искупить.
Снова сухо во рту, она говорит: "Вода", -
И в округе теперь на мили песок да пыль.
Усмехнется едва: что дела ей до того?
Все исправится после, плавно пойдет на лад.
Заблудившись в ночи, она говорит: "Огонь", -
Только там, где мечталось пламя, опять зола.
Споры с богом, как состязание в мастерстве:
Попытаться построить что-то, а не сломать.
И она произносит тихо: "Да будет свет", -
Но неспешно с небес на землю нисходит тьма.
Искривляется время, пробуя на слабо,
Проверяет упорно: узы еще крепки?
Закрывая глаза, она говорит: "Любовь"...
Но под пальцами лишь осколки и черепки.
Из надежд и гордыни вышла дурная смесь,
И у вечности с каждым разом сильней нажим.
В час, когда меркнут звезды, гаснет упрямый смех,
Слепо смотрят ей вслед оконные витражи.
Она делает шаг вперед, призывает: "Смерть", -
Но в ладонях открытым сердцем трепещет жизнь.

Птицы к югу тянутся колонистами
Вдаль по белу свету нести печаль.
На закате небо такое низкое,
Что лежит всей тяжестью на плечах.
И порой мерещится - переломится
И уже не выдержит мой хребет.
По квартире нервно брожу паломницей,
Тщась опять уйти от тебя к тебе.
В настоящем снова все к черту послано,
В суматохе сказочных волокит:
Караваи сгрызть бы и сбить бы посохи,
Износить железные башмаки.
И казалось вроде бы, что ж такого-то?
Ведь сюжет известен из века в век.
Только долг удержит мечту оковами,
Он страшней придуманных злобных ведьм.
И душа тоскует бескрылой пленницей,
Что уже не сбудется - не успеть.
У тебя там море лениво пенится,
У меня шумит под окном проспект.
И, мешая в кучу слова, события,
Оставляю смутной надежде люфт.
Я хочу мучительно разлюбить тебя,
Но пока никак вот не разлюблю.
Солнце в окнах дома дробится искрами,
Красит вечер кровью иных морей.
Клятва: "Буду помнить", - звучит неискренне,
Лишь бы все закончилось поскорей.

На закате небо такое низкое,
Что невольно хочется умереть.

Здесь снова лето, ползет июнь.
С рассветом нервно орут вороны.
А где-то месяц рогат и юн,
И время только за полвторого.
Отдернув пыльную кисею,
Усядусь с чашкой на подоконник.
Здесь крайний север и крайний юг,
Как старт и финиш, в одном флаконе.
Из нашей сказки - не привыкать -
В реале вышла чуднaя повесть.
По темной туше материка
Ползет букашкой последний поезд.
Нет, я не стану искать билет -
И свет бывает, порой, кромешным.
Дай окончательно отболеть
Тому, что вроде болит все меньше.
Как ни стараюсь подняться над,
Надежно держит упрямый норов.
Я привыкаю, что я одна,
Я приучаюсь любить по-новой.
Мечтаю зернышком прорасти,
И сбросить память, как кожу змeи.
Под вечер вижу, что ты в сети,
Но даже "здравствуй" сказать не смею.
Светлеет небо, полнейший штиль
В притихшем море многоэтажек.
А я способна уже шутить
И даже стерва почти что та же.
Есть боль разлуки и просто боль,
Как звон железа и звон колечек.
Мне было слишком легко с тобой,
Но без тебя мне намного легче.

06 июля 2012 г.

О неспетом грустит волна.
Зябнет ива, к воде клонясь.
Там, где с явью граничит навь,
Караулю тебя, мой князь.
Месяц в грязном тумане слеп,
Станет в полночь ковыль седым.
Я стараюсь идти во след,
Только тают твои следы.
За пол-осени до беды
Мертвой рожью укрыта стернь.
Ты умеешь во мне будить
Отраженья своих страстей,
Тех, что трудно сдержать в узде,
Что нахлынут опять рекой.
Я желаю тобой владеть
Всем законам наперекор.
Тает время, как будто воск,
Бесполезен с богами торг.
Князь, ты видишь меня насквозь,
Как доселе еще никто,
И неважно - шелка ли, шерсть...
Мне ль о счастье ладонь марать,
Если правят теперь в душе
Жгучий холод и вечный мрак?
Гаснет небо в кольце костров,
Слева высятся сосны в ряд.
Князь, ты светел и ликом строг
И приучен свой нрав смирять.
Может, издали мне видней -
Ведь похожих кровей сама -
Где-то в сердце твоем, на дне,
Первородная скрыта тьма.
Нам ли в сытой тоске чуметь,
Чахнуть в праздности и тепле?
Только если твой выбор - меч,
Мне опять достается плеть.
Не для славы и похвальбы,
Не надеясь кольца с руки.
Я умею тебя любить,
Даже зная тебя таким.
Стынет в небе планет парад.
Хоть известен давно исход,
Снова ночью придет пора
Самой сладостной из охот.
Позвоночник прогладив вдоль,
Заморозит нездешний жар...
Ты сквозь пальцы уйдешь водой,
Как ни бейся - не удержать.
Встану призраком за плечом,
Незаметно коснусь виска...

...И отныне ты обречен
Эту горечь в других искать.

Между клочьями леса и диким полем на просторах святой Руси,
Где, скитаясь почти что в любую пору, лишь дорожную грязь месить.
Там, где дыма неделями не почуешь, не отыщешь почти жилья,
В кривобокой и ветхой своей лачуге жил да был богатырь Илья.
За добро на словах он платил сторицей, и, не зная тому причин,
За прошедшие где-то уже лет тридцать не пытался вставать с печи.
В доме тихо и пусто, и постоянно пахнет ладаном и бедой.
Огород возле дома зарос бурьяном, с крыши капает в сильный дождь.
А Илья все мечтает судьбу накликать - ночью тошно, хоть волком вой -
Может быть, по деревне пройдут калики, исцеляя любую хворь?
С благодарностью примут позавчерашний залежавшийся каравай.
Ну а после посмотрят светло и страшно и прикажут ему: "Вставай!"
Вот тогда-то он встанет, расправив плечи - задрожит, заскрипит изба -
Позабудет о прежних своих увечьях, на глазах изумленных баб
Кладенец, словно палку, небрежно взвесит (или что там ему скуют?)
И отправится в путь по полям и весям - защищать неразумный люд...
В сотый раз на луну заменился месяц, вновь потопом прошла орда.
А Илья все лежит на привычном месте, неухожен и бородат.
И вполне ничего, притерпелся вроде да в окошко смотреть привык,
Размышляя, ну где же так долго бродят клятой русской земли волхвы?
Пыль над пегой дорогой устала виться, тени выцвели на ветру.
Время плесенью выело половицы, подточило корявый сруб...
Где пасхальную писанку небосвода подпирает могучий дуб,
Схоронили Илью на погосте, одаль, поминая чужую дурь.
За годами неспешно проходят годы.
А калики еще идут.

На небо выбрался ржавый месяц, спеша до полночи встать на стрём.
Мы в мир недавно явились вместе и также вместе теперь умрём
В железной бочке, тесней прижавшись в глухой безвыходной темноте,
Когда становится вдруг ужасным мир за пределом дрожащих тел,
Когда от крика теряешь голос, дожить отчаявшись до утра.
Но очень скоро приходит голод и с ним на пару - особый страх.
Внезапно станет тревожно с теми, с кем раньше вместе сосали мать,
И ты услышишь, как дышат тени, как тихо в душу вползает тьма.
Любовь и совесть - сейчас препоны, и, если надо, предай, солги....
...Теперь не вспомню, кто первым понял, что самый младший слабей других.
Зазря мгновения не растратив, загнать быстрее, свалить рывком...
И мы отныне уже не братья. И мы отныне друг другу корм.
Судьба вальяжно подходит ближе, кинжалом время занесено.
В висках колотится: выжить, выжить. И там неважно, какой ценой.
Совсем неважно, что будет дальше в кошмаре, снящемся наяву,
Но чуть отступишь, но чуть поддашься, вгрызутся в горло и разорвут.
Июльский воздух вгоняет в одурь, а ветер пахнет сухой травой...
Спасайтесь, крысы. Ведь на свободу отпущен новый крысиный волк.
С таким до смерти не будет сладу, своих приученным убивать.
Не я прорвался живым из ада - во мне на волю прорвался ад.
Мой мир привычным не будет больше, но так случилось, зачем вникать?..
Порой мне снится: в той старой бочке я умер первым.
Не помню, как.

Старый каштан у дома стряхнул соцветья,
Тень на асфальте вычурно обкорнав.
Каждую полночь я превращаюсь в ветер,
Чтобы забраться в щель твоего окна,
Пряди травы в полёте легко взъерошив,
Нервно задев порывом верхушки пихт.
За день я так соскучилась, мой хороший,
Мне лишь взглянуть на то, как ты тихо спишь.
Рваное небо летним дождем заштопав,
Близится день, обманчиво невесом.
Снова щеки коснется чуть слышный шёпот:
Я буду рядом - стану стеречь твой сон.
Мне не хватает веры и уверений.
Тем, что имею, искренне дорожа,
Я ощущаю, как утекает время,
Если его пытаются удержать.
Каждый наш час, как выигрыш в лотерею,
Воздух всегда по-весеннему прян и густ.
Я без тебя на тысячу лет старею,
Я без тебя не выживу.
Не смогу.

Родрику Гесселю

Ветер кидается снегом колким,
Скулы опять обжигает льдом.
Трудно живется, когда в подкорку
С детства впечатано слово "долг".
В созданных рамках весьма просторно,
Только условие таково,
Что даже смерть невольна расторгнуть
Кровью подписанный договор.
Как ни старайся - не разобраться,
Вряд ли отмажешься: не мое.
Самую жесткую форму рабства
Кто-то в насмешку назвал семьей.
Искренность в наших делах накладна:
Верен хозяину пес цепной.
Высшая цель - это благо клана
И, непременно, любой ценой.
Муторно действовать по старинке,
Но спорить попусту как бы лень.
Волки сегодня идут на рынке
В цену породистых кобелей.
Хочется время не тратить в играх,
Не поддаваясь на ложь и лесть,
Шанс на свободу хоть с кровью выгрызть,
Через ограду махнуть, и в лес.
Вырваться в зимнюю ночь - и ходу
(Может быть, воля меня спасла б?),
Чтоб никого, только жгучий холод,
Лунная пыль из-под сильных лап.
Там только тени тропинки топчут,
Там правит вьюга свой снежный бал.
Жаль, что сегодня не выйдет точно.
Может, когда-нибудь...
Не судьба.

29.09.13

Бывает иногда - тоска волной нахлынет,
Так хочется забыть, что было и прошло,
Но память воссоздаст пьянящий вкус полыни,
И тени словно бы орлиное крыло.

Волос поправить прядь - и мир уже не важен,
Стрелою с тетивы мне ваш случайный взгляд.
Мне хочется опять коснуться пальцев ваших...
Но вы мертвы, а я...

А я пишу письмо, в стихи связуя строки.
Триумф такой ценой? Уж лучше отступить...
Жжет холодом клеймо прикосновенья рока -
Мне вечно суждено идти на зов степи.

Закат рекой течет, багрянцем мир окрашен,
Молчит седой ковыль, свою тоску тая...
Мне хочется еще коснуться пальцев ваших...
Но вы мертвы, а я...

А я не смог постичь томительную горечь,
Отдал любовь ветрам, сломал, как лист слюды,
Но в снах орлиный клич и серый мох предгорий -
Нерукотворный храм сокрыл ее следы.

Жаль, вновь нельзя сгореть в огне давно погасшем,
Мне с вами крик совы, как трели соловья...
И хочется и впредь руки касаться вашей...
Но вы мертвы, а я...

А я молю рассвет не слишком торопиться,
Остановить прибой, ход времени поправ.
Мне кажется: на ветвь бесшумно сядет птица
И принесет с собой духмяный запах трав.

Я помню глаз янтарь, отважнее отважных,
Но шепоток молвы заронит в душу яд...
Мне хочется, как встарь, коснуться пальцев ваших...

Менять в своей судьбе, дни прихотью стирая,
Мне не дано, увы. И я привык терять...
Вам - горизонт небес от края и до края...

Не вы мертвы, а я...

2007 г.

А прибой сегодня от лени скис,
Я играю с волнами в поддавки
И тасую камешки, как колоду.
На скале у пристани сохнет соль,
И под мокрой тяжестью парусов
Мирно дремлют туши рыбацких лодок.

Медный месяц в небо забросил сеть.
Город мой растрёпан, вечерне-сер,
Ожерельем ламповым офонарен.
Обещая клады, ветра соврут,
Но когда вдруг валится все из рук,
Угадаешь вряд ли, что ждет в финале.

Манят звезды нитью жемчужных бус.
Значит, хватит сетовать на судьбу,
По карманам пряча шальную мелочь.
И поет настойчивый зов волны:
Бесполезно просто сидеть и ныть,
Потому что счастье дается смелым.

Мне - копить в звенящей душе слова,
Под июльским солнцем ломать лаваш,
Уплывать в мечтах далеко-далёко.
Влёт нырять в солёную глубину,
Пусть другие думают: ну и ну,
Тот рисковый парень, похоже, дока.

Что отдашь, воротится во сто крат,
Ведь таким бродягам ценней, чем клад,
Чудеса неведомых дальних лоций.

Время мягко трется волной о борт,
Призовет труба на последний сбор,
Я рискну - а, может быть, обойдется...

По небосводу метеоры прочертили. 
Послания слагать - дурное хобби: 
Я письма складываю вдвое и в четыре, 
Чтоб получались журавли и пароходы, 
И отправляю в долгий путь в жару и холод. 
Но не доходят. 

Я каждый день сочиняю письма, словно наброски ненужных драм. Сделать кораблик, пустить бы с пирса: пусть выплывает назло ветрам. Бросив машину, уйти от трассы, чтобы лишь лютики да роса. Что там в начало выносят? 
Здравствуй, 
мой "неотзывчивый" адресат.
Трудно, пожалуй, жить в голоцене: уйма эпох барахлом в утиль. Тщусь отыскать хоть какую ценность, но не могу ничего найти. К предназначенью - стихи калякать - вкус был утерян с недавних пор. Он? Для меня он уже не якорь - сил не хватило сдержать напор. 
Утро сегодня в угаре мутном тени рисует куском угля. Мне примерещилось почему-то, будто у смерти - кошачий взгляд. Всем недомолвкам и сумасбродствам жирной чертой подведёт итог. Можно бахвалиться и бороться, но от нее не сбежит никто. В мире так мало судьбой довольных - взять бы всё сразу и на века. Вновь терпеливо сметает дворник жизнь в бесполезных черновиках. Слушать в ночи увертюру Intro лучше, чем слышать финальный залп. Где-то есть выход из Лабиринта, но Минотавру туда нельзя. Ад не получится спутать с раем. Хочешь, листов путевых тетрадь? Жаль ведь не то, что сейчас теряю. Жаль, больше нечего мне терять. 
По ощущеньям, в обед лет триста - так коротит оголённый нерв. Снова в остатке тоска и пристань... Ну а надежда? Надежды нет.
На эволюции гриф "закрыто": в недоумении ждёт примат. Вместо сетей притащу корыто, рыбку попробую им поймать. 
В воздухе дым от костра и горечь, старый маршрут истопчу до дыр: осенью лакомиться иргою в старенький сад прилетят дрозды. Полузаброшенный полустанок - глупо со скорых налог взимать. 
Господи Боже, как это странно: в городе - лето, в душе - зима.
Осень букеты приносит с поля, первыми льдинами бьёт о борт. Я постоянно с собою спорю, только мне кажется, что с тобой. С раннего утра до поздней ночи... 
Всё. 
Не подставься судьбе под пресс, чтобы целее был позвоночник. 
Точку поставлю в конце. 

П.С. 
Где-то, нарушив закон природы, в самом разгаре лишь первый тайм. Двери открою поочерёдно: может быть, лето пригрелось там? Всё, что приснилось, сберечь бы в тайне: истина в пятку впилась гюрзой. Девочка с праздничными бантами греет дыханьем зимы узор. Холодно, улицы замело так, что не проехать - кругом метель... 
Вышел нескладным тот самолетик, даже до липы не долетел... Ветер, бумага? Плевать, вина чья. Выбор убогий: рога и нимб. Может, закончится всё иначе? Может, получится изменить? 
Город спокоен - снегов порошу шины прошили двойной строкой. Той, что осталась в далеком прошлом, не пожелаю судьбы такой. Время теням по бульварам шастать, шум за окном постепенно смолк. Девочка верит: стихи есть счастье... 
Рядом невскрытым лежит письмо. 

Почерком мелким ещё приписка: 
Будут талант, мастерство и стиль, если приемлема степень риска. Это как золото мыть на приисках: труд, безнадежность и боль. Прости. 

            09 мая 2012 г.

Яркими красками мир расцвечен:
Время закату огнем стекать.
В этот последний лазурный вечер
Хочется думать о пустяках.
Сгинет эпоха, как в бездну канет,
Станет легендами лет за сто.
Нынче, бессмертье налив в стаканы,
Выпьем под этот шутливый тост.
Все же с тобой мы отлично спелись
И прикрывали друг другу тыл.
Да, я обычно всегда был первым,
Только вот лучшим всегда был ты.
От суматохи чужих созвездий
Словно с похмелья в глазах рябит.
Взять бы куда-нибудь просто съездить,
Дружески, в гости, без всяких битв.
Пообсуждать отстраненно вести,
Будто нет дела теперь до них...
Сколько дорог прошагали вместе,
Сколько уж выпало на двоих.
Странно, сейчас со словами туго...
Пробуя дружбу принять, как дар,
Может, я был и не лучшим другом,
Только предателем - никогда.
Знаешь, ведь бегство - не лучший способ
Спрятаться в гавань, устав от бурь,
Может быть, выпьем с тобою после.
Может быть, выпьем...
когда-нибудь...

Луна нагнется к земле, как будто ей одиноко на высоте. И на бумаге проступят буквы и ручейками сольются в текст. Умелой мойрой тень рядом ляжет (сжимают пальцы веретено): из неказистой словесной пряжи плетутся нити судьбы иной. То, что копилось по воле рока, под крышкой варевом закипит - все вперемешку: прыжки из окон, и звон металла, и стук копыт. И споры, ссоры, и честь, и гонор, и против мира всегда один. И будут драки, азарт погони и друг, оставшийся позади.
Нарушив ночи шальную прелесть, встревожат весла речную гладь. В упор сегодня промажут стрелы, но будут точны из-за угла. Судьба, рассыпав цветастый бисер, ведет с ухаба и на ухаб. В камине вспыхнет подметных писем уже ненужная шелуха. Луна бесстыдно заглянет в щелку (давно смущенье перевелось), и будет нежным касанье шелка и чудным запах ее волос. Сокрыта гордость под маской спеси, и тень обмана слова таят.
И снова вместе вино, и песни, и забродивший в бокале яд, когда до срока из боя выбыв, ты точно знаешь: надежды нет. И слишком труден последний выбор, но это лучше, чем в стороне. Достойный выход для раз предавших - сыграть со смертью, пусть на показ...
Но я не знаю, что будет дальше.
Финал открытый.
Еще пока.

11.12.14

Солнце едва к закату склонило лик, пил император с гостем вино в саду.
- Множество стран мы запросто с карт смели.
Если войска отправлю на край земли,
Рано ли, поздно, но все равно дойдут.

Только в досужей глупости упрекать, трудно того, кто небом поставлен над.
В тридцать уже на должности старика.
Гай почесал в затылке: таков приказ,
Значит, его положено выполнять.

Что суждено, удастся ли изменить? Жертвы богам - с Фортуной извечный торг.
Словно поток обрушился со стремнин.
И погрузив поклажу, стянув ремни,
В путь легион отправился - на восток.

Коршун над степью кружится высоко: этот простор и птице необозрим.
Сколько там стран и варварских языков?
Впрочем, неважно. Есть лишь один закон:
Выше других по праву поставлен Рим.

Запахи трав с утра забивает гарь, приняли вызов местные племена.
Стал нелюдим и мрачен веселый Гай,
Он научился прятать глаза и лгать,
Зная: о доме лучше не вспоминать.

С каждым закатом точный ведется счет, сколько прошли солдатские сапоги,
Будет ли Рим впоследствии извещен,
Много ли нас осталось в живых еще,
Кто и когда во славу его погиб?

Всякий овраг - готовая западня. Всякий источник гибель в себе несет,
Давит усталость, рук уже не поднять,
Даже нет силы время считать по дням.
Кажется вечным этот кошмарный сон.

Там, где горбатый камень от соли бел, берег печален и молчаливо-дик.
Прямо от кромки волны берут разбег.
Утром, от ран и холода ослабев,
Гай вышел к морю. Вышел совсем один.

До горизонта залито все водой: плещется море, лживо смиряя прыть.
Только превыше жизни поставлен долг:
Прямо до края не означает вдоль.
Надо теперь придумать, как дальше плыть.

19.12.14

Не касаясь истоков событий, не зная карт,
Надо мной в вышине собираются облака.
Белоснежные, мягкие будто бы мех белька,
Все плывут, не заботясь, куда их судьбой несет.
Внешний вид их загадочен, несколько странноват:
То кораблики в небе, то целые острова.
Я лежу на спине, сквозь меня проросла трава
И колышется с теплыми ветрами в унисон.

Бесполезно отныне придумывать и гадать,
Где-то там в чадном грохоте маются города.
Надо мной половодьем текут и текут года
И настойчиво тянут спуститься на глубину.
А повсюду, в изменчивом мире, в избытке тайн:
Вон, в траве копошится различная мелкота.
Мне всего-то и надо: усталость стряхнуть и встать,
Но неловким движением сказку боюсь спугнуть.

Разве сыщешь острее зеленого язычка,
Чтоб крупицы былого из памяти извлекать?
И когда обещанием ночи придет закат,
Я усну, чтоб проснуться доверчивым мотыльком.
Упадет под деревья багряный отмерший лист.
Мне мерещится запах созревших медовых слив.
Нежно держит земля, из корней мягкий кокон свив,
На душе и на сердце так звонко и так легко.

Мрачный шепот лесов и ленивый покой долин,
Отражения множества звезд на воде вдали -
Мы корнями сплелись неразрывно, не разделить.
Нам - единая память, и тело, и явь, и сон.
Приближается вечер, и купол небес поблек,
Кувыркается облако - глупый смешной белек,
Ты сорви на дороге попавшийся стебелек,
И ладони испачкает кровью зеленый сок.

Здесь скопище крыш, что низко надвинутых треуголок.
Трамвай открывает двери, как будто бросает трап.

...Он так ненавидит нервный, до нитки промокший город,
Особенно в эту осень, особенно в шесть утра.
Здесь линии злы и резки, запружены реки улиц,
Нет веры словам и чуду, покуда не припечет.
И даже в глухую полночь шумит деловитый улей,
Не думая о проблемах отдельных рабочих пчел.
Здесь серость дождливых будней умножена на порядок,
А тучи свисают уймой невыжатых простыней.
И, если смотреть с балкона, то кажется - небо рядом,
И, если смотреть подольше, то кажется - смерти нет.
Здесь прошлое целит в спину, здесь с будущим трудно сладить,
Кольцо окружает город - почти что защитный ров.
Он будет сидеть и думать, решая: чего бы ради?
Но медленный яд забвенья уже просочился в кровь.
В промозглой осенней дымке окрестности снова тонут,
Мерещится на закате, что время бежит резвей.
А город изнемогает от запахов и бетона,
И в тесной своей берлоге ворочается как зверь.
Так хочется сбросить ношу, до срока сорвав печати,
Услышать Господни трубы, шагая из плоти вверх.
Он трепется до рассвета в дурацком случайном чате,
Лишь только б опять не грезить о траурной синеве.
А город жесток и точен, измерен почти до дюйма,
Доходит до края неба, траву превращает в твердь...

...Он, если признаться честно, случайно его придумал,
Чтоб после забыть случайно, запутавшись в волшебстве.

26.09.14

Все, что сначала казалось догмой,
В жизни потом обернется вольностью.

Вечером женщина сядет дома,
Будет расчесывать гребнем волосы. 
Будет смотреть на часы украдкой,
Робко насвистывать вслух мелодию,
Кожа еще по-девичьи гладка,
Хоть и непросто назвать молоденькой.
Дни - чередой однотипных серий:
Скоро весна с затяжными ливнями.
Смотрят глаза отстраненно-серо,
Губы намеренно сжаты в линию.
Скрывшись за тучей, луна потухнет,
Звезды заплещут речными карпами.
Слышится, как на пустынной кухне
Время неспешно из крана капает.
Тщетно о счастье просить скупого,
Мало дается судьбой отмеченным.
Зависть и в этом отыщет повод,
Только завидовать, право, нечему.
Зеркало спрятав под парусиной,
Можно ли впредь избежать коллизии?..

Оба ее нерожденных сына
Смотрят из зеркала укоризненно.

07.08.14

Четки слова, как мишени в тире, и бесполезно пытаться врать.

Двери московской жилой квартиры так не похожи на двери в рай.
Взвизгнет звонок шебутным мотивом, наискось рваная полоса.
Там под ободранным дерматином прячется выцветший палисандр.
Свет то зажжется, то вновь потухнет. И прямодушен, хоть нищ и бос,
Ходит хозяин всю ночь по кухне, странные споры ведя с собой.

Или засядет на табурете и до рассвета втихую пьет,
Слышится часто в привычном бреде:
- Раньше меня называли Петр.

Глупо огнем укрощать идеи, мысли нельзя удержать в узде.
В жизни ученые иудеи снова останутся не у дел.
Будут копить в тетрадрахмах прибыль, всуе считая удачным сев.
- Господи, я непутевый рыбарь, лучше найди мне иную сеть.
Лучше пошли на ковчег мне гофер и отведи на алтарный холм...
Вдавленный временем горб Голгофы густо зарос у подножья мхом.

Якорь записки на клочья порван, бродит по жилам кровавый тромб.
Будет хозяин твердить упорно,
что называли его Петром.

Звезды полынью ключи отравят, только источник познанья свят.
Вряд ли достоин ключей от рая тот, кто под сердцем несет свой ад...
Крылья под ветер подставят совы, ждет полуночный последний страж.
Тот, кто ворота хранит на совесть, знает, откуда приходит страх.

Искры рассыпятся огоньками, воздух в квартире от серы сперт.
Все, что придумано, в воду канет...
Он понимает, что он не камень...
Только его называют Петр.

Там, где забвения сок горчайший бродит в стволах бедой,
В частых ложбинках вода, как в чашах, копится каждый дождь,
Там, где порядок времен послушен алому колесу,
Смерть, выбирая пенек посуше, любит точить косу.
Прямо у ног зеленеет поросль, корни укутав мхом.
И на локте вопиюще порван траурный балахон,
Смотрят, примолкнув, с ветвей пичуги, гаснет лучей парча.
Пальцы у смерти ловки и чутки, будто у скрипача.
Сказка ли, быль на опушке леса - сразу не разгадать,
Всякое можно увидеть, если выйти в такую даль.
Там, где под пылью чудных видений скрыта земная суть,
Смерть, проявляя сноровку в деле, любит точить косу.
Где отраженьем любых желаний грезятся миражи,
До темноты на лесной поляне слышится вжик да вжик,
Вьются узоры по черной ткани - страшно, как ни храбрись, -
Лезвие гладит правильный камень, сыпется пламя брызг.
Плачет о будущем птичья стая, в мареве туч кружа,
Спит в глубине вороненой стали жажда грядущих жатв.
Знает судьба, подбирая звенья, чем и кого клеймить.
Тени выходят из тьмы забвенья плотью на краткий миг...
Призрачной жизни исход недолог, скоро повторный суд.
Смерть обирает траву с подола, в руки берет косу.

Пробиваясь сквозь пепел серый,
Первый колос и слаб, и снул,
Но потянутся вверх посевы.
Птичьи стаи покинут север,
Обгоняя в пути весну.
Тихо сетует ветер в кронах,
Ленью вечера истомлен.
Нет причины для похоронок,
Но все кажется мне Хароном
Искалеченный почтальон.
Затянуло бурьяном язвы,
Но отвыкнуть я не могу
Корку хлеба считать за яство,
Не бояться, раз небо ясно,
Вновь услышать тяжелый гул.
Ливень раны земли промоет,
Ляжет тенью листвы ажур,
Будет мирной заря над морем…

Если нитку обрежет Мойра,
Я обрывки узлом свяжу.

2012

Где ветерок кайму лиан едва колышет,
Где полотно дорог рассек зеленый плуг,
По капле звездный свет фильтруется сквозь крышу,
И застывает ночь на каменном полу.

А небо высоко, и месяц юн и робок,
Впервые за века пытаясь быть собой.
Деревья проросли сквозь ребра небоскребов,
И сбросил купола покинутый собор.

Что было нелегко, однажды станет проще,
У лезвия времен отравлены края,
И юный человек, не ведая о прошлом,
Для камня подберет стальную рукоять.

19.03.2014

Море лежит на пузе, море щекочет землю,
Ласково задевает черные пятки скал.
Море всегда и всюду, веря в свое везенье,
Вытащит на поверхность разный подводный скарб.
Где-то на дне до срока спрятана тьма сокровищ:
Дерзкие флибустьеры сгинули без следа.
Море вручит достойным, что выдиралось с кровью,
Но не забудет после взять посолидней дань.
Море сегодня сыто, море сегодня мирно,
Тихо качает волны, будто бы колыбель,
Тряпкой повисший парус, и ни к чему кормило -
Ждет завершенья штиля опытный корабел.

Берег суров и статен, берег не любит соли,
Шепчущих смутных песен, легких лукавых слез.
Берег всегда спокоен, даже с волнами ссорясь,
Он не приучен бури воспринимать всерьез.
Берегу скучны сказки, берегу скучны клады -
Уйма таких блестяшек дремлет в его песках.
Только в мурчаньи моря скрыта хмельная сладость,
Что, зачерпнув ладонью, боязно расплескать.
Тучи замрут над сушей где-то над перелеском,
Вылить надеясь влагу, так и не пригубив.
Берег в себе уверен, и не боится всплесков
Черной ревнивой страсти темных морских глубин. 

Вечность сплетает судьбы, верность сплетает души,
И от меня дорога ляжет путем к тебе.
Будут плескаться волны там, где лежала суша.
Там, где сегодня море, встанет стеной хребет.

И вроде в жизни исход не патов,
Но вечно в мыслях сплошной бардак.

Она надеялась стать пиратом таким, как Черная Борода. Чтоб серьги в ухе. И без причесок. И чтоб не нужно носить корсет. А то, что девка, так это черт с ним, ведь недостатков полно у всех.
Хотя проблема по сути в малом, но дело в целом выходит дрянь.
Она считалась живым кошмаром, ввергала в ужас семью и нянь. В домашних спорах ломались копья, но так согласья не отыскать. Она хранила моряцкий компас и целый тубус старинных карт.
Дорогу выбрав, нырнуть, как в омут, себя проверить: а не слабо ль?
Она сбежала тайком из дома, лишь только компас забрав с собой.

Луна на небе, боясь промешкать,
За тучи прячет унылый лик.

Он равнодушно сносил насмешки, был слишком замкнут и молчалив. Жил на отшибе у тетки хворой, умен и чуток не по летам, и даже старый и мудрый ворон к нему беседовать прилетал.
Гроза пугала далеким гулом, мол, разразится уже вот-вот, а он на пляже чертил фигуры, смиряя натиск прибрежных вод.
Он сторонился людей и лести и верил в мудрость неспетых саг...

Однажды в полдень вдали за лесом проплыли алые паруса.

Что было дальше, осталось тайной.
Коль знаешь что-то, так подскажи.
Но позже с женщиной-капитаном
Уплыл таинственный пассажир.

Если не знаешь, тогда молчи...

Скалы, похожие на мечи,
Каменной кровью блестят на сколах.
Ветер, играя, вздымает пыль,
Вьется удавкой петля тропы,
Сердце предчувствует: скоро, скоро.

Место предсказанных катастроф
Выбрано точно, намечен срок
Встречи последних бессчетных воинств.
Не ускользнуть от судьбы слепой:
Ляжем колосьями под серпом
Во исполненье Господней воли.

Не уточняя ненужных цифр,
Вместе живые и мертвецы.
Только исход изначально ясен.
Пламенем смоет земных царей,
Но постарайся и уцелей
В будущей бойне, живое мясо.

Всадником дивным застыл вдали
Тот, чей печален и страшен лик,
Тот, у кого тень креста - эгида.
Время дороги в одну свело...

Но так безоблачно и светло
Небо над склонами ар Мегиддо.

20.03.14

Заставьте дать меня обет, замок навесьте.
Я платье выбрала себе, как для невесты.
Кто сплетни собирать мастак, с лихвой наловит,
Ведь мне сегодня шаг с моста – путь к аналою.
Еще вчера ты упрекал: «Вот если б норов…»
Уносит прочь меня река от Эльсинора.
Качает, ласково обняв, и звуки глуше.
Здесь только птичья болтовня и хор лягушек.
Не слышать тех, кто вдоволь врет, не слыть покорной.
И затянул водоворот печаль под корни.
Как ни старалась не встревать - не похвалили...
Мне в волосы вплела трава шесть белых лилий.
Не знает выбор половин, лишь либо-либо.
Плыви, Офелия, плыви на зависть рыбам.
Вода утащит на простор, отступит лес твой,
Вот здесь отныне мой престол и королевство.
Гадать, кого кто совратил, достойно черни.
Ведь мне открылся ход светил и ток течений.
Каких имен ни нареки, волна все слижет,
И небеса со дна реки намного ближе.
В краю изменчивых ундин тоска не гложет,
Но, если хочешь, приходи ко мне на ложе.

2011

Я в семье – недопесок неясных кровей,
Родословная – вряд ли отыщешь кривей.
Потому ль неприятен мне вид каравелл,
Их округло-торговые стати?
Деньги – только источник всех бед и забот,
Я любую добычу кидал бы за борт.
Мне охота намного милей, чем разбой.
Я романтик. И в чем-то искатель.
Вышивает заря по небесной канве.
Вновь, срывая печать, открываю конверт.
Ну, куда королева отправит корвет?
Может, в ад? Прямо в пекло? А хоть бы!
Ранний час. Кто-то дома, а кто-то не спит,
Кто-то пьет, кто-то дремлет под звяканье спиц…
Пса хозяйка сегодня спустила с цепи,
Пожелав ему доброй охоты.
Скоро вечер на дно спрячет солнечный диск.
Если что-то имеешь по праву, гордись.
И боится меня всякий контрабандист
Вплоть от Дувра до самого Гавра.
Королевская милость – вернейшим из нас.
Знает рыночный сброд и холеная знать,
Что любую добычу сумею загнать,
Покидая уютную гавань.
Дело близко к развязке – не время болтать.
Вон, крадется вдоль скал, предпочтя каботаж.
Не боится, видать, оцарапать борта,
Улизнуть не пытается даже.
Летний вечер спокоен, и ветер утих.
Опоздал. Все, уже бесполезно финтить.
Нам удача сама поджигает фитиль,
Предвкушая напор абордажа.
Время сева и время для сборов и жатв.
Я по палубе шел, от азарта дрожа –
Ну, попался, проклятый король шантажа. -
Не дождешься теперь снисхожденья.
Но разбились надежды волною о мол.
Я напрасно искал: ни сбежавших вельмож,
Ни преступников, тайно носящих клеймо.
Лишь истошно орущий младенец.
Предрекают святоши мне место в аду,
Только ад, как и рай, лишь поповская дурь.
Я просил одного – чтобы ветер подул,
Наполняя дыханием парус.
Честь и верность короне нельзя сочетать,
И для каждого где-то проходит черта:
Оступиться, порою, достойней, чем так.
Даже самым последним из парий
Иногда неуютно от слез матерей.
Но подходит к концу затянувшийся рейд.
Королева меня призывает, скорей,
Ворошить терпеливо уголья.
Я сказал ей:
- Ядро проломило корму.
- А спасенных?
- Не вышло спастись никому.
- Что ж, - она помолчала. - Создатель был мудр.
И свела разговор на другое.
В шумных залах дворца высший свет гомонил,
Люстры жарили ярче всех адских горнил.
Но под золотом прячутся плесень да гниль,
Ядом жалят лукавые речи.
Раз построено прочно – попробуй сломай.
Разыгрались ветра, словно в черный самайн.
Мне впервые награду вручила – сама! –
Нацепила ошейник покрепче.
Только «добрая» слава – отменный товар,
С ерундой не рискует никто приставать.
….Сколько раз на деревьях сменилась листва,
Исцеляя осенние раны.
Не беззубой старухой, не нищей каргой,
Смерть явилась мне дамой, хозяйкой благой.
Пусть унялся в душе беспокойный огонь,
Но, как прежде, не сыщешь мне равных.
Вот в плетенье интриг - до сих пор ученик,
Хоть невольно такое сумел учинить…
Впрочем, тсс! Порыжевшую память чернил
Словно волнами, временем смоет.
Просто жить, как живется – вот суть бытия…
Шлюхи многих надежней секреты таят,
Хоть смеются порой: сын, мол, вылитый я.
Даже так же, как я, любит море.

04 августа 2012 г.

Я знаю, что во всем виновен сам,
Что не найти спасения в грядущем.
Неторопливо тянется нисан,
И снова душно, до чего же душно...
Под сердцем тяжко давит и болит.
Идет гроза, нахохлились оливы.
Но очень скоро камни древних плит
Омоются иным, кровавым ливнем.
Пророк был нелюдим и угловат,
И явно чужд благословенья Марса...
Но как болит с рассвета голова,
Как тошнотворен слабый запах масла.
Измена, словно рыба из сети,
Вновь выскользнет, ее не видя будто.
Я виноват, я не посмел спасти,
Узрев возможность разобраться с бунтом.
Финал известен, чаша испита,
Отвратен вкус прощаний и прощений.
До приговора доведя спектакль,
Решенье огласил первосвященник.
Проклятый город, мерзкая пора.
Как ни старайся, вряд ли сыщешь гаже.
Удел толпы беситься и орать,
Выкрикивая то, что ей подскажут.
Слабеет виноградная лоза,
Жара и пыль - невыносимый климат.
По тучам хлещут молнии. Гроза...
Опять гроза над Иерусалимом.
Настанет время всходы пожинать,
Забвенья ждать, как ждут конца разлуки...
Вслед за дождем приходит тишина.
И мир молчит.
Природа моет руки...

13/01/14

Четки и мерны
удары весла,
Пусть
он не молод,
но все же не слаб.
Лодка скользит,
словно птичье перо,
Вену реки
прочертив поперек.
Тихая ночь
на просторы легла.
Челн
будоражит
застывшую гладь,
Пересекая
неспешно черту.
Воды темны и тягучи, как ртуть.
Тени сейчас
и навечно резки,
Кажется,
будто
нет дна у реки.
Лодка замрет
у сплетенья корней,
Странно
и страшно
на той стороне:
Черные ветви
не тянутся вверх,
Прячутся
скалы
в белесой траве,
Черные воды
скребутся о борт...
Звякнет придушенно медный обол.
Плата - закон,
а не чья-нибудь блажь.
Плюх!
И во тьму
погрузится кругляш.

Верую
В ночь, что летит навстречу,
Запахи дня вышибая вон.
В ложь позывных человечьей речи,
Пойманной в сети радиоволн.
Тени спешат по пятам, пихаясь,
Медлят мажоры с приставкой «форс».
Там за стеклом – первозданный хаос,
Разнообразие мыслеформ.

Верую
В мир, что в крови и поте
Мышцы наращивал на костяк,
Каждой частицей машинной плоти,
Чувствуя дрожь напряженных тяг.
Тяжесть асфальта задушит корни,
Выдавит горький ковылий сок.
Хищную душу степняцких конниц
Переиначило колесо.

Верую
В жизнь, признавая вины,
И не приемлю иных мерил.
Неразрываемой пуповиной
Связаны образы и миры.
Лунную полночь дождями смыло,
Словно спасения, жду утра.
Чувство дороги – господня милость,
А не простое in god we trust.

Верую
В точку начала мира
И километры пройденных трасс.

2013 г.

Светает. Нынче сыро и свежо...
Вода кипит в котлах, настой заварен,
Пора домой от тлеюших развалин
В объятия давно забытых жен.
Корявый месяц - точно не жилец,
Еще чуть-чуть и захлебнется в море.
Исходом все довольны, даже мойры,
А проигравших незачем жалеть.
Впитался в кожу стойкий запах шкур,
И, подчиняясь прихоти сюжета,
Ахейские вожди приносят жертвы,
Подсчитывая выгаданный куш.
Прядется пряжа будущих путей:
Кому-то покрывало или яма.
Но это позже. Дочери Приама
Пока еще доступны для утех.
Вожди не спорят, кто во что горазд,
Хотя вчера здесь пили и ругались.
Остался только стойкий запах гари,
Да кое-где не высохшая грязь.
На скалах кружевами сохнет соль,
Светлеет небо от дождя рябое.
И долго в разыгравшемся прибое
Кататься будет всякий мелкий сор...
Герои отправляются с зарей.
К чему тянуть? Последний парус поднят,
Слепой аэд прославит новый подвиг.
...А город сгинул.
Город разорен.

11.12.13

Смутные страхи разом искоренив,
может, дерзнешь однажды набраться сил,
чтобы напиться влаги из трех криниц,
тех, что питают выросший Иггдрасиль.
Сколько с утра творенья сменилось утр,
сколько закатов в недрах сокрыла ночь...
Помни, источник первый зовется Урд,
он под защитой тройки премудрых норн.
Годы в их пальцах - камешки ярких бус,
перебирают: время придет вот-вот.
Раз не боишься встретить свою судьбу,
то зачерпни ладонью прозрачных вод.
Вкрадчивый шепот льется со всех сторон,
скрыла пути-дороги седая хмарь...
И неотлучно Мимир хранит второй
от возжелавших мудрости задарма.
Хочешь изведать разом добро и зло?
Будь же достоин знаний: умерив спесь,
если сумеешь равный найти залог,
горькой прохлады из родника испей.
Все, что цвело весной, превратится в тлен,
сгинет, исчезнет без вести, захирев.
В третьем, кипящем черной водой котле
скрыты истоки быстрых подземных рек.
В снежном буране не отыскать путей:
вроде был здесь, окажешься далеко.
В толще воды как будто мелькнула тень -
это древесный корень грызет дракон.
Перед ненастьем станет закат багров,
страшно в краю туманов и вечных льдин...
Разве невыполнимое для богов
Может осилить смертный?
Решил?
Иди.

30.10.13

Только под утро станет туман редеть,
Где-то под сердцем вновь заболит остро.
Черная птица снится который день,
Проклятый ворон – гончий воздушных троп.
Гладкие перья цветом черней угля.
Скольких ты спас и скольким ты навредил?
В страхе ловлю почти человечий взгляд,
Мудрость узнавших: не изменить вердикт.
Каждому веку близок лишь свой уклад -
Камень, железо или простая медь.
Если ты житель ада, зачем крылат?
Если ты ангел, то почему во тьме?
Тени змеятся сотней лернейских гидр,
Что-то живое смотрит из-за гардин.
Над головой опять выводя круги,
Зря ты меня пытаешься оградить.
Тот, кто сплетает нити, на подлость щедр,
И у него в избытке найдется бед.
Время уходит, поздно считать ущерб.
Траур на крыльях, траур в моей судьбе.

17.10.2013

Он сказал:
Со мною не нужно спорить,
Я в подобных россказнях знаю толк,
У меня в избытке таких историй,
Что случились где-то веков за сто.
Нынче только море, где скрылась суша,
Словно зуб обломанный, голый риф.
Потому тихонько садись и слушай,
Как я буду с памятью говорить.
Видишь сыпь барашковых треуголок
Там, где чайки рыбу ловить взялись?
Там когда-то высился дивный город,
Был великий город, где лег залив.
Мирно море терлось щекой о пристань,
Разомлевшей кошкой прибой урчал,
И под вечер камень чуть серебристый
Розовел, в закатных светясь лучах.
Неспеша друг друга сменяли зори,
Новый год являлся, другим ведом.
Как волна по стенам текли узоры,
И надежно море хранило дом.
Серебром на солнце лагуна бличит,
Под глазурной коркой молчит вода...
Но запомни, с каждой своей добычи
Люди что-то морю давали в дар.
Выбирая жертву, не повториться
От души старались и стар, и мал.
И хозяин моря платил сторицей,
Отводя от города прочь шторма.

В этот год комета зажглась пожаром,
И беда над миром простерла длань.
Новый князь промолвил: "Хорош, пожалуй
Пусть теперь хозяин мне платит дань.
Мы в пустые глупости верим часто.
Но уже довольно ненужных трат".
И дурную весть растрепали чайки,
Разнесли на крыльях ее ветра
И хозяин моря стряхнул дремоту,
Примеряясь, тронул кольцо плотин,
Усмехнувшись криво: "Ну что ж, посмотрим,
Кто кому обязан теперь платить".
Повлиять осмелимся на судьбу ли,
Укротить сумеем ли свой порыв?
Разыгралась ночью такая буря,
Что не знали люди до сей поры.
Бесновался ветер, почуяв волю,
Грохотало небо ему в ответ.
Обреченный город накрыли волны,
И под весом моря прогнулась твердь.
Горизонт отблескивал грозно-алым,
Яркий сполох словно удар меча.
Этой ночью ужас познали скалы
И поклялись вечно о том молчать.
Не стремится солнце подняться выше,
Вспоминая бурю, как страшный сон.
Город сгинул, вряд ли хоть кто-то выжил,
Только князь хозяином был спасен.
Он скитался долго судьбе послушен,
Что корабль по воле ветров и волн.
И с тех пор его отвергала суша,
Отвергало море с тех пор его...

В присмиревших водах спала опасность,
Длился вечер в сумрачном ноябре...
Он сказал: "Зря веришь досужим басням,
Просто злая сказка, нелепый бред..."
Только сердце тронул нездешний холод,
По спине скатился холодный пот.
Ведь известно, часто в песке находят
То цветной окатыш, то черепок.
Проигравшим поздно просить пощады,
И не будет больше победных битв.
Он ушел, задумавшись, не прощаясь,
Как-то разом вдруг обо мне забыв.
И спина казалась такой прямою
Что смутился ветер и чуть притих...
Не забыть мне, как отступало море,
Торопясь убраться с его пути.

Осень прокралась в город, порскнула по бульварам
И затерялась сразу в сером тумане дней,
Времени для раздумий стало теперь навалом.
Город утратил краски, будто лежит на дне.
Хочется каплю света, хочется ломтик смеха,
Солнечный яркий лучик, спрятанный в бандероль.
Хочется сжечь блокноты и навсегда уехать,
Лишь бы не ждать на кухне на брудершафт с хандрой.
Мерзнут до боли пальцы, нервно орут вороны,
И застывает память инеем на траве.
Звезды уже заметны, где-то пробило ровно,
Месяц скользит по веткам, как по извивам вен.
Ветер упрямо тянет за рукава шинели,
Сумерки увлекают пляской чужих теней.
На перепутье года вряд ли найдешь страшнее,
Чем оставаться в осень с ночью наедине.

29.10.13

Я ненавижу домашних кисок,
Дурной уют.
Хоть молоко и бывает кислым,
Любое пью.
Анфас отмечен солидным шрамом
Наискосок.
Но сразу видно, не сыщешь равных:
Кот – первый сорт.
От разных шавок, пустого лая
Ведь толку чуть.
Пускай бродячий, зато гуляю,
Где захочу.
С утра до ночи на вольной воле,
Отринув страх.
Сплю на асфальте, как храбрый воин,
А не кастрат.
Да, я умею, не хуже прочих –
Пардон, мадам.
В дворовых драках – особый почерк,
Пора медаль.
Чем долго дрыхнуть, страдая грыжей,
Нажравши вес,
Уж лучше сразу… Эй, вон ты, рыжий!
Куда полез!

Сыростью старый город насквозь пропах,
Душат в объятьях улицы - не вздохнуть.
Ветер сдувает лета цветочный прах
И добавляет к листьям цветную хну.
Небо нагнулось низко - достать рукой.
Вновь перелетным птицам пора на юг.
В долгой прощальной песне звенит укор,
Скорбь по отвергшим в зиму земной уют.
Взять бы - скитальцев досыта накормить,
Выставив к двери снов разномастный плов.
Тикает время, в доме горит камин...
Если смотреть в огонь, на душе тепло.
Разом заботы скроются вдалеке,
Будто бы все в порядке, не абы как.
Скрип половиц и шорох на чердаке
И аромат вишневого табака...
Холод не страшен, если налажен быт,
Если в дожди стропила не съела гниль.
Видишь ночную тень у печной трубы?
Ты не гони меня осенью, не гони
В сытные земли, где и пески родят,
К южным морям, не ведавшим плена льда.
Пусть я сама из клана таких бродяг,
Мне надоела теплая злая даль.
Мне надоело вечно судьбу искать,
Снова за миражами погасла цель.
Ночь оседает инеем на висках,
Можно замерзнуть до смерти на крыльце.
Мне бы, поверив в счастье, найти хоть часть.
Сколько пустых попыток - не перечесть.
Если чего и хочется в поздний час,
Просто опять уснуть на твоем плече.

19.10.13

Рассказ мой будет довольно кратким.
Чтоб встретить близкий потоп ловчей,
Ной, как положено в разнарядке,
Собрался строить себе ковчег.
Достал он гвозди, достал рубанок,
Досок побольше – чем мысль плоха?
И заготовил консервных банок -
В дороге лопать привычный харч.
За дело взялся, трудился споро,
Не экономя ни средств, ни сил.
Работал часто в ночную пору,
Искал, где щели, ровнял настил.
Вот на вершине – хоть плачь, хоть смейся! -
Воздвиглось судно, к нему – тропа.
Ной сверил дату, согнал семейство,
Устроил в трюме свой зоопарк.
"Суровый жребий нам уготован!"
Уж стал с рассветом туман редеть...
Ной ждет команды отдать швартовы,
Но шпарит солнце который день.
На небе тучки не сыщешь с лупой,
Жарища, лето, полнейший штиль...

Чтоб не смотреться излишне глупо,
Ты знай, Бог тоже здоров шутить.

16 июня 2012 г.

Шуткой своей гордясь:
(Смертным – такой удел), –
В воду добавив грязь,
Бог сотворил людей.
В жилы долил тепло,
В сердце добавил пыл.
Только однажды плоть
Вновь превратится в пыль.
Если б не бренность дней,
Был бы не плох почин…
Глина в разы прочней,
Стоит обжечь в печи.
Поздно уже гадать:
Сделано – привыкай!
Сотни моих солдат
Переживут века.
Пеплом эпох и дат,
Прахом занесены,
Воины будут ждать,
Видя цветные сны.
Бурю пригонит вихрь,
Выцветут небеса.
Умерший – неживых,
Я поведу их сам.
Компасом звездных карт
Будет луна мерцать.
Двинется на закат
Армия мертвеца.
Солнце взойдет в зенит,
Реки польются вспять.
Но до поры они…
Спят…

В нашем городе слышится всюду чужое наречье.
Те, кто знают язык, те стараются больше молчать.
Наши женщины спрятали лица, ссутулили плечи,
И надеются, может быть, этим спасется хоть часть.
Но любые надежды бессмысленны, видимо, в корне.
Все.
Империя пала, под тяжестью лет одряхлев,
Белый мрамор дворцов раздробили подковами кони,
И в театре, наверное, тоже устроили хлев.
Я сижу во дворе и, как воду, глотаю вино.
Мне под ноги отцветшей эпохой осыпалась вишня.
Мы мечтали о счастье и мире, а выпало ишь как…
Кто-то сильный у мойры вдруг выдернул веретено.
Но умение песни слагать – на войне глупый навык.
Горизонт, как в предчувствии бури, болезненно-желт.
Победители входят в дома, выбирая по нраву
Из чужого имущества ценности, утварь и жен.
У меня только книги, они для неграмотных – дурость,
У меня нет сокровищ и юной красивой жены.
В тихом доме темно, и все время откуда-то дует…
У меня были книги.
И книги теперь сожжены.
Часто снится: спасение явится нам из глубин,
Потому каждый день я часами сижу у колодца…
Закрывая глаза, я мечтаю убить полководца.
Только даже себя оказался не в силах убить.
Эти руки слабы, и держали лишь книги и стилос.
В этом сердце нет храбрости, только печаль и тоска.
В год ушедший так много различных событий вместилось,
Что вот-вот, и меня похоронит минувшего скарб.
Вновь под вечер заря выбирает кровавый оттенок:
Окропляется алым небес порыжевший сатин.
Иногда я жалею, что все же не умер на стенах,
Сохраняя надежду, что город удастся спасти.
Но не вычернить память и камень не сбросить с души.
Мрачно тлеет закат, догорая забытой лучиной.
Я готов умереть, если б мог изменить, что случилось.
Только все, что могу я - разбить опустевший кувшин.

В час поздний месяц был бедов,
А звезды – ярки.
Мне вновь приснился странный дом
В старинном парке.
Там не играет детвора,
Там мрак и холод.
Оберегая тяжесть врат,
Спят львы у входа.
Рассохся и скрипит паркет,
Темнеют люстры.
Там дни плывут, как по реке,
Вливаясь в устье.
Никто не смеет роз нарвать -
Грозят шипами.
И эхо вновь зовет на вальс
Подругу-память.
Там тонет ангел – бел, крылат –
В пруду утином.
Хранят былое зеркала
Под паутиной,
В остатки стекол вплетено
Свеченье радуг.
Там пахнет пылью и вином,
И виноградом.
Там целый мир лежит у ног,
И ноги – босы.
Всю ночь распахнуто окно
В иную осень.
Подводят ленты звездных троп
Итоги в сумме.

Там сторож был, старик Петро…
Наверно, умер…

12 сентября 2012 г.

Тают дни сосулькой в марте,
Смотрят окна, как слепые.
Исстрадавшийся астматик,
Город кашляет от пыли.
В небо, словно острый коготь,
Целит небоскреба призма.
…Дон Умберто верит в бога.
Дон Умберто пишет письма.

Здравствуй, Боже. Нынче вторник, день без счета с Сотворенья. Одуревший город тонет в терпком мареве сирени. Громко ойкают клаксоны: на закате звуки резче. Вновь удастся травам сорным прорасти сквозь сито трещин. Будет ночью раздаваться плач потерянной пичуги. Мне уже почти что двадцать, я уже не верю в чудо…

Гаснет месяца огарок,
Тени стали чуть заметней.
Дон Умберто кормит галок,
Гладит львов на постаментах.
Решето зеленых веток
Солнцу нынче не помеха.
…Почтальон вернет конверты.
Адресат, видать, уехал.

Здравствуй, Боже. В доме тихо, только капает из крана. Я искал достойный выход. Слишком поздно? Или рано? Но к картонным персонажам придираются построже. Что враги? Врагов не нажил. И друзей не нажил тоже. Книги молча смотрят с полок, и звучит рассвета соло. Что ж, со временем не спорят: на часах пробило сорок…

Лето высушило росы,
Город пламенем оплавив.
Дон Умберто ходит с тростью
И в очках в простой оправе.
Не гоняясь за вещами,
Помнит: жизнь ведь полосата.
…Только письма возвращают:
Не находят адресата.

Здравствуй, Боже. Строчки скупы, что-то вот немеют пальцы. Средства есть на миску супа, надо жить и отсыпаться, прибавлять поправки к карме... Время движется кругами: собираю нынче камни. Может, хватит для кургана. И не то, чтоб изувечен, но засел в груди осколок. Все. Теперь уже до встречи. И, похоже, очень скорой…

Вот опять начало марта.
Мысли суетны и вертки.
Дон Умберто клеит марки,
Ставит адрес на конверте.
До тепла совсем немного,
Скоро март дожди накличет.
…Дон Умберто пишет: Богу,
После в скобках: в руки (лично)…

…Затянуло ливнем окна, в небесах открыли вентиль. На помойке книги мокнут, письма вслух читает ветер…

Я приучаюсь разбирать слова,
Их пробуя на запах и на вкус,
Срывая их, отряхивая куст,
Как будто можно их с куста сорвать
И поднести, не мешкая, ко рту,
Как спелую смородину в горсти,
И выпить сок, как будто выпить стих,
И выпить стих, как будто выпить ртуть.
От пламени опять болит нутро,
Но надо лишь слегка поднатореть,
Привыкнуть умирать хотя б на треть
И восходить на плаху, как на трон.
Я различаю тени на листве,
Чуть слышный шепот, отпечатки ног…
Так учатся играть, не зная нот,
Но через душу пропуская свет.
Так понимают: преходяща плоть,
Когда от слов захватывает дух,
И Ева в зачарованном саду
Как будто слово пригубила плод.
Я приучаюсь разбирать слова,
Их пробуя на кончик языка,
Как небо прежде пробовал Икар,
Пока не закружилась голова.
И можно торговать из-под полы,
Слова деля на всякий разный сорт:
Есть слово на губах – морская соль,
И слово-мед, и терпкая полынь.
Есть пряный вкус и аромат лаванд
Для самых тихих и послушных чад…

Но как, порой, до одури горчат
Простые нерожденные слова…

Вымолвить,
          Выдохнуть,
                    Не обжечься.
Я отличаюсь от прочих женщин:
Я не обучена обожать.
Брошенным камешком канет в Лету
Партия воли и интеллекта,
Повод для явного шантажа.
Пыльный достаток чужих наследий.
Взгляд и манеры надменной леди -
И не спасутся ни лорд, ни граф.
Чувства не в силах прорвать плотину.
Зря Вы стараетесь, мой противник,
Вряд ли получится обыграть.
Я ускользну на свободу рыбкой.
Вам же останутся ночь и скрипка,
Мягкое кресло и личный врач.
О невозможном жалеть - пустое.
Впрочем, когда-нибудь…
Нет, не стоит.
Даже для блага не нужно врать.
Много событий прошло с тех пор, как
Замер портрет на каминной полке,
Вновь расцвела по весне сирень.
Минуло, стало ничем - и полно!
Я вспоминаю, хотя… Не помню.
Лучше прощайте навек.
Ирэн.

Мысли сегодня не больно прытки,
Как-то с натягом слова штампуются.
Чудится даже, что мы улитки
На оживленной центральной улице.

Счастья упущенного осколки
Вместе с трухою решений знаковых,
Крепко спеклись, образуя корку,
Чудо-основу для прочных раковин.

Часто, по прихоти мирозданья,
Кажемся мелочи мы колоссами.
Только однажды и нас раздавят,
Вмазав навечно в асфальт колесами.

…Скромно держаться, привычно выкать.
Кофту, и ту с неглубоким вырезом.
Ни стебельком, ни сухой травинкой
Не щекочи меня.
Я не вылезу.