Потом все умрут, а пока
зажигается свет в окнах многоэтажек
и люди бегут кто куда.
А ты смотришь сверху на них – суетливых, неорганизованных,
в разы уменьшенных высотой, на которой, тлея, дымит сигарета в твоей руке
в темноту, в прохладу города.
И как-то не по себе становится от осознания привыкания к безразличию этой неоновой, необъяснимо-тревожной прохлады массового одиночества вечернего мегаполиса.

Летние вечера более размерены,
они пахнут остывающими улицами, музыкой и чем-то далёким,
невозвратимым,
окутанным сладкой ватой.
И люди летними вечерами более легки и менее суетны.

Тебе нравится как мир смотрится с общего балкона высотки,
в которой окна твоего маяка выходят во двор,
что ютит грязные авто в хаотичном порядке, защищая их шлагбаумом.
А здесь, с обратной стороны, плывёт вереница огней,
рисуя дорогу вдали.
Район опоясан мерцающей змейкой.
Машинные фары в вечернее время прекрасны
издалека, с птичьего полёта.
А вокруг тебя, то тут, то там, вспыхивают огни чужих маяков.
То на седьмом, то на пятнадцатом, то на двадцать пятом.
Так люди оповещают этот мир, что вышли из него,
вернувшись в свой,
пусть до утра.
И зажигая свет в родных маяках, ждут своих мотыльков,
пытающихся вырваться из сплетений мерцающих змеек.
…спешащих, летящих, бегущих.
Лишь бы не на красный.
Лишь бы дошли, долетели,
сумели выключить свет в своих маяках, подарив сон включившим его.

И думается, что всякий, даже сомневающийся в своём маяке мотылёк, понуро волочащий крылья по грязно-снежной каше перемешанной реагентами, надеется, что свет зажгли для него.

А ты смотришь сверху и думаешь: потом все умрут… все,
и тут, и там, и на седьмом, и на двадцать пятом.
А маяки останутся. И свет вечерами будет вспыхивать …то тут, то там…
для тех кто будет позже,
чтобы выключить его перед сном.

/17.01.2021 /

И пил безбожно и бил нещадно,
зачем-то мать поминая в злости.
Она не слышала, да и ладно –
лежать спокойнее на погосте.

И сам он умер тихонько вскоре.
Стонал, конечно, никто не слышал.
…Как в травяном подзаборном соре
понять, что клевер не дождь колышет?
Не ветер стонет протяжно, гулко,
не кошки делят кусты лещины.
Да кто же ночью-то, в закоулках,
здесь будет шастать дорогой глинной?

И не искали, кому он сдался –
хоть отдохнуть от него немного.
...Устал, поди, от хмельного пляса,
проспится, будет горланить снова.

Нашли случайно, спустя неделю.
Мужик залётный в кустах приметил
худое, цвета землицы тело –
носясь толпою, кричали дети.

Дворы гудели, мол, пил безбожно.
И выла баба, хоть бил наотмашь.
Но на душе так скребло тревожно
былое чувство, что и не вспомнишь.

/13.04.2021/

Ты похож на норвежского моряка –
джинсы, синяя шапочка, чёрный плащ.
Даже стылое небо тебе идёт.
Не хватает моря
и огромного судна, чтоб за бортом
волны в брызги дробились, летели вверх,
и взволнованных чаячьих голосов,
и кружащих чаек.

Знаешь, кажется, много веков назад,
в прошлой жизни, ну или одной из них,
ты на северных землях гонял врагов,
был бесстрашным, грубым.
Как положено викингу тех времён,
защищая жилище, детей, жену.
…Заплетал бы ей в волосы на заре
золотые ленты,
и щетиной колол, притянув к себе,
отправляясь в походы, забрав покой.
Одарив её правом смотреть вослед
твоему драккаре.

Если в прошлой из жизней ты зверем был,
то, конечно, медведем. А кем ещё?
В многолюдной толпе, даже со спины,
я б узнала тебя мгновенно.
Твою поступь не спутать, не перенять.
Только сыну в наследие передать,
если б Богом он дан был. Но наша дочь
непременно подарит внука.

У наследника будут твои глаза.
Джинсы, синяя шапочка в вешний день.
Ты с ним мяч по аллее пойдёшь гонять,
запускать вертолётик в небо.
Улыбаясь, я буду смотреть на вас –
самых лучших на свете из всех мужчин,
в плед из счастья укутавшись и тепла,
что накинул ты мне на плечи.

/09.04.2021/

Вот так лежать бы, смотреть на море и слушать, слушать,
как волны гальку перебирают под крики чаек.
Позволив ветру касаться кожи, трепать макушку,
ловить глазами заблудший ялик в закате чайном.

И наблюдая, как тонет солнце за горизонтом,
чешуйки влаги сусальным золотом покрывая,
вплетать дыхание в бесконечность морского рондо,
забыв московскую серость скверов с вороньим граем.

Бесценность времени ощущая особо остро,
в который раз, возвращаясь к морю на побережье,
вот так лежать бы, отдавшись ветру и слушать просто…
Вдыхая соль, отпуская всё, что держало прежде.

/2020-2021/

Ты, дождавшись трамвая морозным январским утром,
жизнь снежинок легко разменяв на хрустальность в каплях,
топишь пальцами белую наледь в проёме хмуром,
заоконье из виду боясь упустить, прошляпить
снежный вальс февраля и холодное солнце марта.
Сняв пальто на апрельской, в преддверии птичьих трелей,
проезжаешь щебечущий май в дуновенье мятном
и выходишь в июньскую негу, на той аллее,
что, петляя на знойном июле, уводит в август.
…Замедляешь шаги, и хрустит под ногами пряность
предпоследних дней лета, ещё не набравших влагу,
опалённых светилом, опавших с каштанов рано.

Заплетая в ресницы лучи золотистых нитей,
под шафрановым солнцем зажмурившись, вместе с ветром
паутинку цепляешь на выцветшем сухоцвете,
пропустив остановку, исписанную граффити.

Остывает сентябрьское солнце. Свинцово небо.
Оставляешь октябрь, листопады и серость будней.
В бесконечность дождя первый снег замешав нелепо,
оголённый ноябрь на душе твоей ноет нудно.

Остановка конечная. Под завыванье вьюги
пропускаешь её в декабре и опять по кругу.

/27.08.2020/

Серый волчок так ни разу и не пришёл.
Бок уцелел. Наверное, Бог был рядом,
детские сны охраняя. Скрипучий пол
часто Его выдавал, только знать ли чаду
в тёмной ночи о защите, покуда мал.
Спрячется "мелкий" в стёганом одеяле,
глазки закроет и думает: всё – попал!
…век его был недолгим, конец – печален…
Куколка в стёганом коконе. Подожмёт
тощие ножки к пузу, себя обнимет,
волку бочок подставляя, а дальше вброд
к светлому дню пробивается на экстриме
через оборванность снов по кромешной тьме.
Утром, вздохнув спокойно /бока на месте/,
не проронив ни словечка – не вызвав смех,
будет молчать о кошмарах ночного квеста.

Не понимая, зачем же пускают в дом
серых волчков, ещё и с приходом ночи,
ножик кладёт под подушку, забыв о том,
что перед сном кто-то близкий зайти захочет.
Мама, к примеру, ну, чтобы поцеловать.
Бабушка та же.
Нет, папа примчится позже.
…Как объяснить, что на волка похожа мать
в комнате тёмной? И бабушка, впрочем, тоже.

…Кружится, кружится, кружится голова.
Бабушка, мама, серый волчок и стены,
дяденьки, тетеньки в белом, ремни, кровать…
Горечь таблетная в горле, иголки в венах.

Лечащий врач, наблюдающий за душой,
смотрит, как вечерами в постельный кокон
кутаясь, прячется мальчик – уже большой.
…Не доверяя решёткам в казённых окнах.

/02.03.2021/

Ходит по сёлам Полина и щиплет снег
пальцами с голых кустов и травы рогозы.
Гусь у неё в животе просит пить пять дней.
Просит воды. Хоть глоточек.
А та замёрзла.

Стужа снаружи могильная, а внутри
было тепло так…
…Носила под сердцем радость –
птичку родимую, пташечку.
Говорит,
нынче в её пустырях только боль осталась.

Радость встревоженно билась, рвала живот,
после утихла
и холодно стало, пусто.
Гусь, чем не птица? Поймала.
Внутри живет.
Пить только, съеденный, просит,
а снег невкусный.

/20.01.2021/

В будничных днях, в переплётах прожитых лет,
на деревянной доске папа режет хлеб,
крошки сгребая ножом аккуратно в горку.
Мама стирает бельё в небольшом тазу.
Мамины руки и выжмут, и унесут
встряхивать, вешать, потом расправлять оборки
на сарафанчиках ситцевых и льняных.
…Полная чаша …и банки крупой полны,
сахаром, манкой, мукой и вареньем разным.
За увлекательной детскою чепухой
близится полдень. Наваристою ухой
сладко из кухни повеет
и папа дразнит.
Свежие хлебные корочки раздаёт
(мама смеётся, а время ведёт отсчёт)
первым, кто руки помыл и за стол уселся.
Папа, сестрёнка… Последним – посуду мыть.
- Мне очень нравится! нравится слово "мы".
…Дни легче пёрышка, только так много весят,
липкими нитями тянутся, словно мёд…

/17.12.2020/

В тающих образах пепельно-синие сизые линии.
Рябь акварельная в небе баюкает белые ялики.
В свежесть вливаются ягод рябиновых запахи винные.
Валятся с паветвей в травы озимые пьяные зяблики.

Тонкие линии, рваные, длинные, все во единую
в прикосновении тёплых ладоней сплетаясь, запутались.
Вместе уютнее позднею осенью, пряною, дынною,
хрупкими листьями в парке шуршать бесконечно без устали.

Мы с тобой тоже, как пьяные зяблики, падаем-падаем
в рябь акварельную, будто получится – чувства баюкаем.
Нынешней осенью пахнет особенно – мёдом и ладаном,
смертью и вечностью.
…Время замедлилось, кажется, чуткое.

(20.10.2020)

(18+)

На портовых артериях Мичигана,
где путаны на задних дворах путанят,
в голенища ботфортов суя купюры,
с моряков приспустив штаны,
в кабаках и борделях пьянеет время.
Обнаженные девочки – чужеземны,
разношерстны – от чёрных до белокурых,
и смущения лишены.

Каждый вечер, в прокуренном местном баре,
словно хищник он ищет глазами Лару,
злится, видя, как носит она мужланам
фри и бургеры за столы.
А они, облизав свои пальцы, после
подзывают её, на пол пепел сбросив,
чаевые достав из карманов драных,
ущипнув, прежде чем свалить.

Лара, скалясь в улыбке, сквозь зубы цедит
что-то там на своём, пьет дешёвый бренди,
с барной стойки стянув пару пачек яда
то ли Marlboro, то ли Kent.
Он выходит из бара, садится в Chrysler,
понимая, что может разбиться насмерть,
если Лара, коснувшись его заряда,
по дороге погасит свет.
Посадив её сзади, уже не в первый,
он спасает их жизни. Впиваясь нервно
в синь насмешливых глаз через амальгаму,
нажимая на газ, летит.
Ненавидя: её телефон и тех кто
по ту сторону, зная секретный метод,
похищает улыбки её экраном
к их пристанищу по пути.

Но, когда она мокрая, после душа,
так податлива, ласкова и послушна,
прижимаясь к нему чуть дрожащим телом,
шепчет на ухо чёрт-те что,
он вдыхает её и берёт в охапку,
нежно раня щетиной везде, где сладко,
отдавая ей то, что она хотела,
получая за стоном стон
и её – необузданной кобылицей.
Ей, бесстыдной, бы впору потом молиться,
но, она, не прикрывшись, на пледе смятом
спит, теряя со всеми связь.
…Ненавистный мобильник взяв, по привычке
выключая ringtone, он заходит в личку,
будто понял язык, злясь, ложится рядом,
потревожить её боясь.

(09.10.2020)

Свет и холод разбудив, растревожили.
Задохнувшись от промерзлого воздуха,
я кричал нещадно долго в объятьях трав,
но усталость, одолев, успокоила.
Я не ведал, что по замыслу Божьему,
всем кричащим в первый раз, жизни розданы
и что Бог, их к материнской груди прижав,
смотрит сверху, все ли тёплым напоены.

Целовали тело травы колючие.
Стылый ветер завывал колыбельные:
засыпай дитя былиночкой брошенной.
Мать-сыра-земля жизнь долго баюкала.
Небо хмурилось свинцовыми тучами.
Закружили надо мной птицы белые,
птицы сильные, большие и крошево
разбросали леденящее, лютое.

И качая на руках жизнь-былиночку,
не укрыв от боли-холода в мягкое,
разносили над землёй да над травами
крик надрывный, плач мой жалобный, наскоро
на семи ветрах развеяв. За ниточку
привели ко мне большое и хваткое.
И оно, согрев, укутало тряпками,
ворковало и курлыкало ласково.

5.07.20

Мне не хватает моря – жизненный витамин.
Спешно иду в аптеку – нужен йодомарин.
В пришлое лето дальше стали на целый год
соли прохладной брызги с воздухом от невзгод.

Пресса несёт построчно силу второй волны.
К осени нас накроет, станем опять бедны.
Деньги, не то что фиг с ним, воздух, вот это – да,
через повязки спёртый, мокнущий в холода.

Глубже вдохнём программу, созданную ТВ,
якобы во спасение. Станем на год мертвей.
Месяц за три, три за год – пьёшь молоко, не пьёшь.
Крепости не покинем – будет в Багдаде спок.

…Так не хватало солнца. Перед окном на стул
в мае садилась, слыша моря протяжный гул,
чаек прибрежных крики, если закрыть глаза
в сон погружаясь словно, тюль – это паруса,
небо – бескрайность моря. Солнце, восполнив D,
делало чайной кожу, счастьем наполнив день.

Парки (к поправкам) пляжи – люди сошли с ума
и захватили берег, жизнь под себя подмяв.
Будто бы перед смертью не надышаться им,
будто бы рядом нужен водный аквамарин.

Мне бы хотелось тоже, но не люблю толпу,
гнилость прудов, каналов.
… В море бы да за буй.
Где, если не на стуле перед окном садясь,
жизни ловить дыханье, не разрывая связь.

Зачем ты здесь, учитель, дети тутси
не вырастут, у них детей не будет.
Смотри, мачете хуту забирают
их жизни в этой солнечной Руанде.
Смотри, над их телами мухи вьются,
собаки трупы жрут, а эти люди,
что в камуфляжах, отгоняя стаи,
хотят стрелять собак, но без команды.

Хотят стрелять собак, но без приказа,
чтоб прекратить
анти
сани
тарию.
А в хуту, разрубающих мачете
детей и женщин – не имеют права!
Но смотрят, как и ты, а после базы
свернут и свалят, выполнив мессию.

… Вы пули подарите нашим детям,
быстры их смерти будут, не кровавы.
Они не испытают столько боли -
молить вас тутси станут перед адом…

…А ты, глаза закрыв, в фургон запрыгнешь,
для белых место завсегда найдется.
Зачем ты здесь, учитель, чтоб позволить
поверить тутси в Бога, ради правды,
что Он всех любит – тутси, хуту ныне
и присно, одинаково под солнцем?

***
в 1994 году в Руанде был совершён массовый геноцид народа тутси, который поддерживался властями и гражданскими лицами (народом хуту). В кровавой резне погибло около миллиона человек.

Он меняет мяч на пуанты,
и классический арабеск
выполняет на раз-два-три,
и парит, парит…
… Мог тянуть гуарану в фанте
через трубочку, слушать плеск
океана и на песке
подражать Пеле.

Мяч чеканя под знойным солнцем,
вырисовывать кренделя.
Как Роналдо славить страну.
И тонуть, тонуть,
словно Скрудж в золотых червонцах,
в небесах поймав журавля,
чтоб трибуны оваций шквал
новым голом рвал.

Мог писать в городских трущобах,
как Коэльо, к примеру. Нет,
не "Алхимика", но под стать.
Маслом мог писать,
как Висконти. А он на стопы
- не на нОги! - не бутс, не кед
не наденет! Он будет гей!
Мать, мечту убей!

… Рио, Рио мир карнавалов,
загорелых, упругих поп.
Роскошь центра. Трущобный смрад,
что с "отбросов" брать
в кокаиновых VIP кварталах –
крэк, облавы, стрельба, гоп-стоп.
Чужеземец в фавелах – дар.
Жизнь вообще игра…

Мать играя, рискует сыном.
Он из сотни других сумел
жесточайший отбор пройти,
журавля схватив.
Пусть встает на пуанты, спину
держит ровно и видит цель,
как он вырвется из трущоб
танцевать в Большом!

---
От Большого театра в Рио-де-Жанейро работает балетная школа для бедных детей.

У Степаныча нынче приплод – окотилась кошка.
Что с ним делать не знает, пищат без конца кутятки.
Да ему-то не жаль молока, али каши плошку.
Кошка лижет плешивых, гребёт под себя в охапку.

А на днях разродилась корова, теленок пегий.
И Дуняша ногами пошла, всё лепечет "тятя",
ручки тянет, он сеном обложит её в телеге,
(за такой глаз да глаз, не оставишь одно дитяти)
и на поле вдвоём, он ей мать, и отец, и нянька.
… Как управиться тут, балаболят в деревне бабы.
Да на кой он им нужен, хромой, погоревший в танке,
больно страшный, как чёрт.
Не представилась Клавка кабы
так и жили бы жизнь, нарожали ещё детишек.
… Без него не могу, говорила, люблю, нет мочи.
Поминали: залезет хромой-то её на крышу,
дыры в кровле латает. А Клавка вокруг хлопочет,
глаз не сводит с него, пироги напечёт и с кружкой
молока станет подле, и ждёт мужика кормить-то.
Вечерами сидят на завалинке, он ей в ушко,
что-то шепчет и колет щекою своей небритой.
А она, заливаясь, хохочет, дурная девка,
банным листиком липнет к нему, нет роднее будто.
На сносях-то была, ковыляла, как квочка, веткой
комарьё отгоняла от мужа, глядела люто
на девиц и на вдовых.
… На кой он им сдался, страшный,
как печёное яблоко сморщенный да убогий.
А для Клавки, казалось, и не было вовсе краше
мужика на земле, только век её был недолгий.

Дунька, кутаясь в сене, от запаха трав утихла,
засыпает, как мать – синеоко на тятьку глядя.
Он косой острой машет, поёт дочке песни сипло,
молоком напоив. А чего ещё надо чаду…

У Степаныча нынче добра привалило, где тут
посидеть на завалинке, в баньке попарить кости.
Ну-ка радость, какая, телёнок родился летом,
сено будет. Кутятки – пущай уж пищат, чего с них…

В новой квартире на Старом Арбате
пыльный истёртый паркет.
Стены бледны, рамы окон лущатся
и подоконник щербат.
В глиняном рыжем горшке у кровати
фикуса жухлый скелет.
Хрупкий гербарий на блюдечном плаце –
комнатных мух – листопад.

Небо размыто в стекольных проёмах,
будто безумный Ван Гог
в сепию – охру и жженую умбру
щедро вмешал, грубый флейц
взяв гениальной рукой, и ведомый
высшими силами смог
парой мазков ржаво-пепельный сумрак
в солнечный втиснуть елей.

Мне бы взять тряпку и мыльную воду,
уничтожая шедевр.
Я же стелю пожелтевшую "Правду",
на подоконник садясь.
… Здесь мне закаты встречать и восходы.
Там, вон, с собакою в сквер…
Тянется музыка уличных бардов,
путаясь в шторную бязь.

19.06.2020

...посвящается детству...

Когда на улице темно
и снежный двор в фонарном свете
и ледяное бьет пшено
в стекло окна декабрьский ветер,
за креслом папиным в углу
стоит наряженная ёлка
и можно про себя не вслух
произнести желаний столько…

И дождик ёлочный кругом
и мишура висит на люстрах
и где-то очень далеко
твоё взросление. И чувство
тоски не ведомо ещё.
Ты – огонек гирлянды, шарик
стеклянный с хрупкою душой,
а мир бумажно-календарен
то лета ждет, то снежный хруст.
Всё сказочно, воздушно, ново.
…И пусть декабрьский вечер, пусть
тебя уносит от земного.
На кухне мама, суетясь,
кидает сладкий хворост в масло.
И мандарины ждут свой час.
И пахнет счастьем.

Свет полуденной зги акцентировал бледность кожи,
на которой не расцветали японские вишни
под холодными иглами мастера "вбить поглубже",
а не живописать хной орнаменты на запястьях.
Над точёной ключицей её не парили птицы.
Голубой тонкой змейкой на шее тянулась венка,
не попав за решётку "штрих-код" в силу обстоятельств,
что включили во мне адвоката и прокурора.

Изумрудные пряди волос были просто шалость.
Также кобальт, малиновый, охра и в том же духе,
что менялись со скоростью звука в сезонной спешке
новой моды навеянной сайтом АлиЭкспресса.

Я смотрел на уснувшее счастье не шелохнувшись,
потревожить боясь забродившую с кой-то память.
Мне подумалось: вот дурная, с такой-то выдержкой…
А она стала бить мне в голову сантиментами.
Возвращая кричащее счастье в мои ладони
в предпоследний день августа, ставшим моим дебютом,
утвердившим на главную роль. Жизнь на "до" и "после"
поделив, сделав значимым год на конце с нулями.

А потом первый зуб, первый шаг, первый класс, проказы.
В старших классах – капризы, короткие юбки, слезы.
Да какая влюбленность, к чертям, дурость малолетства –
поцелуи с прыщавеньким кренделем тонконогим.
...Я бы на душу грех взял, лишая его желаний!
Но ему повезло с главной женщиной в личной жизни,
та, почуяв угрозу, внушила: таких, мол, много.
Для кисельных юнцов мать превыше коротких юбок.

Повзрослевшее счастье шумело, швыряло чашки
и рыдало в подушку. Потом согласилось с нами,
что надежность в мужчине важнее всех "шуры-муры".
И вообще, блин, к чему этот цирк был, сама не знает.

Я смотрел на уснувшее счастье и думал: берцы,
феньки, чокеры, дреды, мейкап от индейцев Майя,
пьяный вечер (изрядно пропахший табачным дымом)
на квартире у икс-однокурсницы в честь чего-то
– это просто этап взросления, как и угрозы
сделать татуировку сразу, как выйдет замуж.
…Впрочем, мы с её мамой чудили порой покруче,
помню, перед ЕГЭ её пили "Нахичевани".

---
Нахичевани - портвейн.

Помнишь летний зной: лёд мартини плавил,
если ты касалась его губами,
утоляя жажду ночей без правил.
Зная, как смущался мальчишка-бармен,
забавлялась – взглядом юнца лаская.
Он болел тобой. Ты была жестока –
уплывала в шёпоте слов Ассаи,
остужая тело в тугих потоках
кондиционера. Как на Голгофе
поднимала руки, а может, крылья,
замирая так, повернувшись в профиль,
чтобы струи холода уносили
в душный зал моральным самоубийцам
запах кожи, мускуса, терпкой вишни.
...Ты казалась им краснокнижной птицей
и с ума сводила, взлетая выше,
приручая радужного питона,
посвятив ему свой победный танец.
...Каждый стал бы личным твоим пилоном
заменив собою бездушный глянец
ледяного Эроса из металла,
что касался нагло нагого тела
на глазах у всех в самом центре зала.
Ты сама ему отдавалась смело.
Очевидцев близости обнадёжив
продолженьем сладких грехопадений,
вниз тянула стринги, на сцене лёжа
и цепляя взглядом надменным пленных,
наслаждалась – видя мужскую похоть
неприкрыто жадной, почти звериной.
Ты вбирала силу их длинным вдохом,
словно пыль афганского героина.
Вынося поклонникам приговоры,
с театральным дымом в мерцанье света
исчезала.
...После бежала к морю,
обнимая утренний южный ветер.
...Разве кто-то был для тебя дороже.
Он один дарил белых чаек крики,
рассыпал мурашки по смуглой коже.
Соль воды смывала грехов улики,
заживляя ссадины бурной ночи.
На пологих галечных диких пляжах,
ты была так счастлива, непорочна.
То, что было вне, то совсем не важно...

(сентябрь-ноябрь 2018)

ты будешь первой собакой в истории
Чижиком
Дезиком
Мишкой
да мало ли вас в подворотнях московских скрывается
грязных
голодных
без роду и племени

ты будешь первой
податливой
ласковой
будешь готова на всё ради этого
счастья
когда я чешу тебя за ухом
или похлёбкой мясной тебя жалую

буду ли другом я
ангелом
богом ли
это не важно
здесь главное – преданность
Мухи
Альбины
Кудрявки ли - Лайки ли
(имя в газетных статьях напечатают)

пять-семь часов
после всех изнурительных
...что тебе время в надежде что встретимся

друг ли я твой
бог?
ты мной поцелована
чтобы дожить свою жизнь в невесомости

чувства не в счёт – ты собака
а стало быть
мы на Земле будем плакать
от радости
верь мне и знай – мы попали в историю
…каждый в свою
одинаково звездную

30.04.2020

Ляльку в люльке качает, сдвинулась
головою бедовой, девица.
Аль оглохла от плача длинного,
аль ослепла от слёз да грезится
будто детка спросонья рученьки
станет к мамке тянуть, агукая.
А на радость ей кукла скручена
из соломы, тряпицей спутана.
А на вырост, от брата старшего,
берестянники - лапти в погребе.
А кому же ещё донашивать?
Сгинул мальчик весною в проруби.

От нежданной беды и голода
молоко враз пропало. Много ли
нужно горя хлебнуть-то смолоду…
Да на мужа доселе отдали
похоронку. Звезде-безделице
во шкатулке пылиться, стало быть.
- На том свете с сыночком встретятся, —
выла девка по-бабьи, жалобно.
- А второе дитё-то, Лялечку,
не успел увидать, потешиться…
Ай-люли`, ай- люлю`ли ,— люлечку
неустанно качала девица.

Мякиш хлебный в платочке ситцевом
исхудал да и высох коркою.
- А кричала же так, неистово
да затихла уж август, громкая , —
причитает да куклы делает.
Грудь худую мнёт с ярой силою.
И не видит, дитё-то белое,
бездыханное, губы синие.

10.04.2020

У пони глаза человечьи, но только в два раза больше.
Все ссадины и потёртости закрыты нарядной толщей
попоны зефирно-розовой. И пофиг, что пони мальчик!
Вот если надели бантики, то – девочка пони, значит!
Подковы слегка разболтаны, но это совсем не видно
на фото-мгновеньях радужных. Хоть пони немного стыдно
за то, что быстрей не можется в тележке катать детишек,
хозяину это нравится. Он даже в своих афишах
печатает: Пони бережно детей покатает в сквере.
…А в старость лошадок маленьких никто никогда не верит.
Да пони и сам не думает, что круг по жаре и стуже
однажды возьмёт и кончится. Его-то пугают лужи
и белые хлопья, шарики, которые плавят наледь.
В морозные дни на улицах все лужи ужасно жалят
копыта да бабки, венчики. Но пони названий многих
не знает. По лошадиному он думает просто – ноги.

19.12.2019

Две зимы
1.
Курочка по зёрнышку – лишь бы впрок.
…Мама нынче с луком печёт пирог,
яйца нашей курицы обменяв
на стакан проросшего ячменя.

Полдеревни дети да старики.
В поле – ямы рваные, бугорки
зарастут полынью, как минет стынь.
Сеять нечем, все закрома пусты.
И сажать-то нечего в этот раз.
Доживем до августа, будет спас.
Яблоки сушёные по зиме
не дадут от голода умереть.

2.
Печи топим изредка, ждём весну.
Гоним хворь молитвою,
и войну.
Нет муки ни горсточки. Яблок нет.
Сколько нам отмерено зим и лет...

…Курочка по зёрнышку… а теперь,
зёрнышки закончились.
Значит – смерть.
Мама режет курицу, говорит:
Будем есть костлявую, суп варить.
Потроха да горлышко – на сейчас.
По полу пускаются перья в пляс,
рыжие и белые, словно снег.
В доме печка топится. Как во сне
я смотрю на "синюю" – наш паёк:
кожица да косточки с кулачок.

Полдеревни померло в этот год,
говорит мне маменька, перья жжёт,
мы с тобой продержимся, а потом
будет сныть с крапивою.
…Суп
с котом.

05.12.2019

Собаки, лая, с цепей срывались.
Сирены выли.
Следы терялись в бескрайней дали.
Дорожной пылью
скрипели зубы, хрипело горло.
В глазах темнело.
Казенной кирзою ноги стёрло.
Горело тело.

Но мы бежали что было силы
от лютой смерти,
одной на всех ледяной могилы,
безвестной детям,
что отреклись от врагов народа
во имя жизни.

…Мы безымянны теперь, безродны.
Мы вне отчизны.

За нами вечность и в ней же воля
для всех повинных.
Нас жизнь списала, и мать не молит
вернуть ей сына,
поспешно сосланного из дома
в чужие дали.
Во благо нашей страны огромной
копать каналы.

Чай горчит, и поленья трещат в печи.
Мы молчим. За молчаньем кричат грачи,
лес шумит, как в преддверии сентября,
а по святцам лето.
Будто лето на севере – морось, смурь,
застив солнца янтарь и небес лазурь,
поселились навечно, минуя Ра,
разгадав секреты
ускорения осени, чтоб гореть
бронзой в листьях, в травинки вплетая медь.
В заоконный расплывчатый силуэт
акварельной скицы
век июльский внесён. Он не гол, не рыж,
он устало стекая с продрогших крыш,
кроме раненых ягод, иную снедь
не оставил птицам.
Стылый ветер наотмашь дождями бьет
зелень летней поры. Лишь гречишный мёд
горечь солнцеутраты по вечерам
из настоев чайных
беззаботно ворует. И нет причин
не молчать о своём, слыша треск в печи.
Сидя в креслах, безропотно замирать,
озибая тайно.

(18+)

Не гоняй в голове, то совсем не твоя вина
в том, что длинные пальцы держали «Еsse» без дрожи
после нудной истомы и ты не шептала: Боже,
как хорош он в постели.
…Но только тебе ль не знать,
как бывает, когда отпускает лететь земля
мимо стен-вертолетов и напрочь снесённой крыши,
непонятно куда и зачем – в свете быстрых вспышек –
от реальности небылью истинной исцелять.

Утешая, себя оправдай: мол, была пьяна
под прицелом его, не проверив на прочность узел.
Ты – случайно попавшая в чувственный плен иллюзий.
…Не гоняй в голове, то совсем не твоя война.

Не дари сожаление, глядя в его глаза.
Ну зачем добивать, если только обнять и плакать.
Оставляя на память в его простынях свой запах,
ты невольно сумела мучителя наказать.

Стужей выбелен воздух. Трещит сосняк.
Снежный хруст выдает лисицу –
мягкость лап не спасает. Он взял собак,
чтоб она не сумела скрыться,
как в день горя, когда он сестру и мать
за хвосты приподнял и вереск
стал под ними багровым, и только взмах
рук его заставлял поверить,
что они просто спят – убаюкал лес.
Зарычат! Приподнимут морды!
…Шла по следу, по запаху. Враг исчез
за рекой, след размыли воды.
А она всё ждала, каждый день к реке
прибегала тропой кровавой,
вспоминая, как мать и сестра в руке
задевают носами травы
и качаются… Ветер ерошит мех…

…Снова чувствует запах дыма
и безумного страха. Ну что ей смерть,
что борзыми за ней гонима…
Стужей выбелен воздух, река тверда.
Стынет кровь, сердце бьется птицей:
по утерянным можно бежать следам.
…Встреча близко теперь, лисица.

23.12.2018

Стынет земля. Приближаются снежные демоны.
Это нашествие нынче особенно трепетно.
Видишь, навесы над городом наскоро сделаны?
Ветхие простыни неба от старости пепельны.

Разве удержат такие от зимавторжения?
Даже собак не повыманишь косточкой сахарной.
В будки забились, наверное, от потрясения.
Позже испуг с них снимать будет местная знахарка.

Тоже боишься? Помилуй, не в будке же прятаться!
К мамке беги, оставляя следы вереницею.
Кутайся в шарф, надевай рукавицы, красавица,
и возвращайся за сказочными небылицами.

Я их тебе наплету, напридумаю свежие.
Ты ребятишек зови, непременно с лопатами!
Вместе, оно веселей делать горочку снежную.
Да поспеши, трудно сказки сдержать мне крылатые!

06.04.2018

Волосы цвета меди, россыпь веснушек рыжих
на белоснежной коже выдаст тебя, глупышка.
Люди таких боятся: камни к худым лодыжкам
вяжут, бросая в реку, чтоб не сумели выжить.

Ведьмы не тонут, детка, ведьмы весьма живучи.
Только вода смывает всех обвинений речи.
Камнем на дно не канешь (если судьбе перечить),
скажут: в чуме виновна! Сгубят огнём, замучив.

Будут глазеть, как пламя жадными языками
лижет в экстазе тело, проклятое стократно.
…Нынче одну спалили. Помни, дождись заката,
с нового пепелища сажу бери руками.

Мажь на себя, танцуя, скинь башмаки и платье.
В лес уходи по крышам. Разве тебя осудят?
Каждая кошка – кошка, верят наивно люди.
Кто же тебя узнает за грациозной статью?

Снова шепчешь в ночи: Отче, иже на небеси,
не молчи… И так хочется всё у Него спросить.
Но к исходу молитвы сбиваешься в полусне,
начинаешь сначала, запутавшись – засыпаешь.
Утро будит случайными звуками – ты лежишь,
и пока обездвижен, на слух изучаешь жизнь:
дворник ломом стучит, соскребает лопатой снег,
тот хрустит под ногами, когда на него ступают
те, кто из дому первыми вышли в пришедший день.
Ты их слышишь сквозь окна и толщи бетонных стен.
…Открываешь глаза, окунаешься в полумрак
и знакомые очертания ловишь ленно.
Вылезая из ватного, хлопкового тепла,
ищешь тапки. Паркет, расселив ледяную гладь,
ног касаясь, ворует сон.
…Недомоленный храм
остаётся в постели до вечера, словно пленный.

Ты пытался его отпустить, жизнь меняя, ритм,
города и постели, твой храм у тебя внутри.
И теперь не уснуть до утра, если "Отче наш"
не придет успокоить, как прежде, на день грядущий.

Брось, что взрослый мужик, на дворе двадцать первый век…
В детстве мама шептала и бабушка, то не грех
было слушать, слова повторяя.
…Теперь жена
шепчет на ночь детишкам, приглаживая макушки.

(декабрь 2018)

— Почитай газету и расскажи мне, когда я вернусь.
Эрнест Хемингуэй "Старик и море"

Море волнуется раз.
… Детство бежит дворами,
солнечных зайцев ловит, сбивши коленки в кровь.
Сколько заплаток на них жгучей зелёнкой мама
сделает, успокоив сказками про добро.

Море волнуется два.
… Лето в сентябрь закралось,
в школьные окна смотрит, хитро зовёт гулять.
Разве дождёшься звонка? Почерком ровным алым
вызовут маму завтра, детство потупит взгляд.

Море волнуется три.
… Твой выпускной и лето.
Город, пропахший солью, нежит в себе покой.
Ленно печёт пахлаву, свежей шурша газетой:
страх не трепещет в строчках пойманным мотыльком.
Море спокойно. Июнь. Жаркий июль и август.
Чайки ещё не зовут криком птенцов своих
(ближе к зиме заштормит, будут кричать, бедняги).
Летом здесь счастлива жизнь. Воздух пьяняще чист.

С пирса монеты бросай. Ты же сюда вернёшься?
Детство уносится вдаль, в салки с волной сыграв.
Горькое море из глаз, ветер, согретый солнцем,
сушит на подбородке.
… Море, ты помнишь "раз"?

Море волнуется. Дождь. Поезд понуро замер.
Осень. Мальчишкам пора Родине долг отдать.
Кольский. Морпехи. Чечня.
… Лишь бы не знала мама.
Северный флот на юге? Глупости, болтовня!

-----------
22 декабря 1994 года командование 61-й бригады получило приказ на комплектование сводного батальона для отправки в Чечню.
7 января 1995 года 61-ю бригаду морской пехоты Северного флота подняли по тревоге и вечером того же дня на самолетах отправили в Моздок без штатной бронетехники.
13 января 1995 года сводный батальон 61-й бригады вступил в боевые действия по штурму Грозного.

*Во время шторма чайки громко и пронзительно кричат. Таким образом они зовут своих птенцов вернуться назад, пытаясь указать безопасное место, берег. Их крик похож на женский.

...Я цеплялся за ветку, страшась упасть.
Наша стая, качая упругий воздух,
отпускала деревья, теряя связь –
оставляя гнёзда.
Чтобы снова вернуться, неся нам жизнь.
Мы хватали её и глотали жадно,
а она продолжала жужжать, кружить
и была нарядна.

Мама-птица учила меня летать,
говорила: не бойся расправить крылья.
Я боялся, но синяя высота
всё равно манила.

Мама-птица учила встречать рассвет.
Ветер, в шорох листвы заплетая трели,
разносил их по лесу, бросая вверх.
И они звенели.

...А мои не звенят, высота не та.
Надо мной небеса то белы, то чёрны.
Ветви-прутья вокруг не дают летать.
Мне кидают зёрна
очень странные птицы: их голоса
не встречают рассвет, крылья их без перьев.
Может, ветер и синие небеса,
мама-птица и шорох листвы в лесах –
снились, я поверил...

...3 апреля 2017 года в 14:33 в Санкт-Петербурге
в метрополитене был осуществлен террористический
акт в котором пострадали 103 человека, 16 из них погибли.
***

Меня не шокируют больше войны отголоски.
Нет, я не черствею в душе, я черствею снаружи,
когда пробегают с пометкою «срочно» полоски
ТВ новостей. Я бы в уши заткнула беруши,
чтоб только не слышать, как мир по кирпичикам рушат.

Мне лучше не видеть те взрывы, которые слепят
глаза, заставляя их плакать и плакать часами.
И ночью ни спать, ни дышать, слишком прочные цепи,
сковав моё тело, связав мои нервы узлами,
расслабиться мне не давали, а мир взял и замер.

Пугая своей тишиной, нарастающим эхом
со скоростью света летящим на встречу друг к другу,
со всех уголков неспокойной планеты, помехой
врываясь в моё подсознание. Я бы кольчугу
на душу одела. Земля стала чёрной как уголь.

Дымится и тлеет, ожоги, оставив повсюду,
открытые раны, омытые кровью и горем.
А я, наполняюсь всем этим подобно сосуду,
который дал течь и растрескавшись, выльется морем
моих откровений. Путь каждого кем-то ускорен?

(03.04.2017)

_____
Вчера, 15.03.2019 в Новой Зеландии произошёл теракт.
Сколько их было в нашем столетии? Сколько будет ещё?
И страшные новости-то не так шокируют людей, как раньше.
А вот те кадры, которые выложил сам убийца в интернет, я больше 3-х минут смотреть не могла. Сегодня проснулась и все мысли там…
Казалось бы, Новая Зеландия и Австралия далеко друг от друга (около 2 тыс.км), но, разве это далеко? Расстояние между тем, где живу я и тем, где живем моя мама и сестра, тоже около 2 тыс.км. Далеко? Близко? У меня знакомые и друзья живут и в Австралии и в Н.З., конечно, я с ними связалась, и слава Богу все хорошо у них. Но, это у тех, кого я знаю. А у тех людей, которых вчера просто так лишил жизни моральный урод, остались семьи. Матери, жены, сестры, братья, дети… И ведь, никто не застрахован. Никто…

Вот знаете, когда падает самолёт, сходит с рельс поезд и гибнут люди – это очень большая трагедия, но – это, как правило, несчастный случай. От этого не легче, нет, но, когда кто-то, возомнивший себя Богом, идёт умышленно лишать жизни незнакомых людей, только потому, что в его воспалённом мозгу, что-то тикает – это очень страшно. Потому, что там, на его пути, мог оказаться любой из нас! И он, может быть намного ближе к нам, чем мы видим с экранов ТВ.

Солнце льёт сквозь щели сарая мёд.
Нос щекочут запахи пряных трав.
Машка, в сене спрятавшись, брата ждёт:
может быть, отыщет.
– Ааа, попалась! – крикнет и побежит
постучать по стенке, у них игра.
…Машка смотрит вверх, там над ней стрижи
гнёзда вьют под крышей.

Кружева причудливых паутин
заплетают солнечные лучи.
Рыжий кот сначала хотел уйти,
но, в клубок свернувшись,
замурчал от нежности детских рук.
Прелый, тёплый воздух слегка горчит.
Монотонно-длинно жужжанье мух.
…Хочется ватрушек.

Чтобы ягод много да сахарку.
А ещё – холодного молока.
«Может, бросить прятки, пойти на пруд,
к вечеру вернуться…» –
размышляет Машка, глаза прикрыв.
…И несутся белые облака
над землёй, касаясь покатых крыш,
рассыпая бусы

серебристых шариков хрусталя,
остудив полуденный летний зной.
Закрывает плюшевого шмеля
лопуха ладошка.
Голос брата ветром скользит вдали,
раздувая пёрышки лёгких снов…
– Ааа, попалась, значит, тебе водить!
– Туки-туки, Машка!

Он бросает её куклу на пол, смотря в глаза
этой маленькой девочке, что поджимает губы.
Как могла она взять и ворваться в чужие судьбы?
Он родной здесь обоим, она же лишь по отцу,
говорят, что сестра. А вот друг во дворе сказал,
что отец станет сына любить на порядок меньше,
если дочь появилась. За это и мстит он Стеше,
наблюдая, как слёзы текут по её лицу.

Он не то чтобы враг ей, но точно не друг, не брат!
Никакой он не брат – это люди болтают просто!
У него-то отцовские скулы, медвежья поступь.
А у этой девчонки всего-то его глаза.
Да и то непохожи! Беспомощность в них и страх!
А отец никогда так не смотрит! Всё это враки!
Из-за сплетен мальчишка отчаянно лезет в драку,
потому что инаково правду не доказать.

Вот отец – простодушен, поверил, что Стешка дочь,
и в семью приволок, обронив: сиротою стала.
Санька злобу срывает, скрывая сыновью жалость –
мать белей потолка, молча ходит который день.
Как такое терпеть? Санька гонит «несчастье» прочь.
Он ей дергает косы, бросает игрушку на пол.
Та, забившись в углу, продолжает безмолвно плакать,
неумелыми пальцами нитку в иголку вдев.

Ей впервой зашивать грубый лён, собирать зерно
меж щелей половиц, поддевая иглою просо,
коим Стешкина мать Крупеничку набила в осень,
в аккурат к именинам, сказав: пусть хранит от бед.
А потом было горькое горе, черным-черно
в опустевшем без мамы, обугленном доме ветхом.
Гарь ещё не осела, в деревню чужак приехал.
Ей сказали: отец. Он девчонку прижал к себе.

…Санька злится. Не знает, что вскоре, родней сестры
никого не останется. Мать отойдет при родах
вместе с новорождённым. А там, не пройдет и года,
как война станет слать похоронки во все дома.
Им вдвоём предстоит в лёд замёрзшее просо грызть,
из потрёпанной куклы, спасая себя от смерти.
…Он сейчас её гонит, не ведая – в сорок третьем
Стешка, брата закрыв от бомбёжки, уйдёт сама.

(сентябрь, 2018)

Горюшко, горе моё, причитала Аксинья,
гладя Егорку по темени грубой ладонью.
Он, приминая щекой сарафан тёмно-синий,
втягивал тонкую шею в костлявые плечи.
Писк доносился из погреба сквозь половицы,
напоминая о маткиной чёрной гармони.
Тятька придёт с сенокоса и станет браниться,
думал Егорка, а матка укрывшись в запечье,
заголосит, запоёт, чтоб не слышать страданий.
...Сына жалела Аксинья, купала в полыни.
Горечь держала Егорку от слепня в сохране,
вша не заела.
Крапивой стегала – лечила.
Хворь изгоняла людскую, как ейная бабка:
травами, медом, словами, да шкурой овчиной.
Вышедших духом умела, радея оплакать.
К батюшке бегала в церковь, просила кадило,
ладаном душным дышать на болезного сына,
ежели розгами тятька учил разуменью.
...Банной водой омывать, мазать жиром гусиным
нынче опять ей костлявые плечи, да спину.
- Что натворил-то намедни, ой, горюшко, горе!
Матка тянула слова в аккурат песнопениям
благочестивым. Егорка внимая, не вздорил,
лишь приминал головой сарафан тёмно-синий.

Дюже страдала Аксинья за сына проказы,
чёрну гармонь доставала и выла собакой,
чтоб не мутился от страха за "горюшко" разум.
…Чай не прибьёт, а прибьёт, так на всё Божья милость.
В помощь Егорке давала косицу из лыка:
- Шибче кусай, не стенай на потеху зевакам!
…Надо же, думала баба с блаженной улыбкой,
нЕспрося кошку привадил, а та – окотилась.

Кто ты, вскормившая смерть миллионам душ?
Кто ты, носившая горе людей под сердцем?
…Души бессмертны? Значит, твоя – бессмертна?
Значит, ты видела кем становился сын
даже, когда этот мир для тебя стал чужд.
Видела, как Бухенвальд, Саласпилс, Освенцим
строил твой мальчик, после, как был отвергнут
осенью Веной, придумав успех картин,

чтоб не расстроить, сберечь все твои мечты.
…В страшной агонии, ночью декабрьской, помнишь,
что за слова дарила ему на память
ты – вдохновлявшая сына на главный путь.
Знаешь, он всю свою жизнь оставлял кресты,
после потери тебя. Нет, он не был сломлен,
просто подавлен – в мыслях носил годами
то, что успела, прощаясь, в него вдохнуть.

Благословлен ли во чреве твоем был плод
в родственной связи зачатый? Над колыбелью,
помнишь, когда малыш заходился в крике,
долго стояла, баюкая: баю-бай.
Знала ли ты сколько крови людской прольёт
мальчик, соборы рисующий акварелью.
...Верящий в дар, стремящийся стать великим,
явит себя через книгу “Моя борьба”.

…Брошенка долго смотрела любимым вослед.
Хлопала ставнями, мхом выстилала тропы…

Жадно ловила оконными стёклами свет
солнечный, северо-теплый с верхушек сопок,
чтобы дома изнутри хоть немного согреть,
боязно слушая каждый: скрипит ли полом,
(иглы еловые в щели провисших дверей
позабивала, узнав бесконечный холод
Кольской суровой зимы без тепла и людей)
зная, не все из домов просыпались после.
...Обеспокоенно вдаль продолжала глядеть,
и сиротливо встречала восьмую осень…

Перед Покровом чернела от горя-беды,
чуя: в преддверии стуж не случится чудо.
Будто стыдясь своей старости и худобы,
думая, что по весне возвратятся люди,
куталась в снежный, октябрьский, щетинистый плед,
скрыв наготу и убогость, как ей казалось.
И в ожидании солнца, примёрзнув к земле,
эта деревня забытая, засыпала.

…Вот бы выросла шерсть
погуще и подлинней,
и молочные зубы сменились зараз клыками.
Чтобы встретить во всеоружии детства – смерть.
Отстоять, в схватке с избранным, право на жизнь под солнцем.
А сцепившись с землёй,
шагнуть, не остолбенев.
Кто стоит, тот рискует врасти, превратившись в камень.
Тем, кто скрылся в тени от Хорса, не стать золой.
Но и не засиять всуе дня золочёной бронзой…

Спрячь волчонка внутри,
укрыв от пытливых глаз.
Он ещё не окреп, он не справится с этим миром.
Пусть в тепле проживёт пастельные январи,
переходы взросления. От любопытства гибнут.
Стужа может обжечь
дыханием грубых ласк.
Размывай акварель, покажи, что под ней мир сирый.
Только так, по-другому, зверя не уберечь.
Впрочем, разве спасёшь кого от своих ошибок?

Вот придёт время "Че",
открой перед ним окно.
Пусть взлетает. Забыла сказать – это очень важно:
крылья крохе пришей заранее, без врачей.
Ты ведь справишься с этим сама, без анестезии?
Пусть почувствует боль,
тебе же не всё равно.
Так ему будет легче, когда он об мир пейзажный
обломает большие крылья. Да не неволь,
не держи, оттого наступает шизофрения.

А отпустишь, назад
его не зови, не плачь.
Он уже не вернётся, не будет таким, как раньше.
Пусть узрит, как "крылатых" люди в миру казнят.
Если выживет, встанет на лапы, вцепившись в землю,
и пойдет, побежит.
А следом пойдёт палач.
Вот тогда повзрослеет твой зверь, став на детство старше.
И решит, как прожить свою небольшую жизнь:
в тень уйти или солнце наметить заветной целью.
---
Хорс-бог солнца
Время "Ч"-начало

(07.06.2018)

Вечность ломается просто – на раз, два, три.
Кнопку нажали – “малыш” устремился вниз.
Между землёю и небом ему парить
меньше минуты, чтоб снизить для жизни риск
чёртова экипажа – Энола Гэй.
Видишь, как просто стираются города:
Богом себя объявил, выбрал сверху цель.
Дальше не мешкай, давай, наноси удар!
Август ли месяц, а может октябрь, апрель,
примет в подарок ядерный апогей?

Кто будет в небе обратный вести отсчёт
над Хиросимой, а может… Ну, где теперь?
Что в мощном теле холодном сейчас несёт,
страшная птица стальная, чьё имя – Смерть,
как бы её не звали цари высот.
Вечность ломается просто – на три, два, пуск.
Думаешь, “боги” о том сожалеют? Нет.
Свято считают, им выпал козырный туз,
в повести мира оставить глубокий след,
раной незаживающей. Вот и всё.

***
6 августа 1945 года в 8:15 с бомбардировщика «Энола Гэй», названного в честь матери полковника Пола Тиббетсона, на Хиросиму было сброшено ядерное устройство «Малыш», мощностью от 13 до 18 килотонн тротила, оснащённое парашютом. Полет «малыша» длился меньше минуты, ровно столько, чтобы «Энола Гэй» уцелела. Многовековой город был практически стёрт с лица Земли.
---
(апрель 18)

Рукоятку ножа крепко сжала моя ладонь.
Ты, от страха дрожа, нервно шепчешь: - Его не тронь.
Обходи стороной и в глаза не смотри ему.
Он ворует не сны и не память – людские души!
Видишь, бьются в мешках – на ловца даже зверь бежит.
Мы не смеем мешать, этот лес стал для нас чужим.
Спрячь клинок боевой. Егерь тащит в ночную тьму
самых дерзких, чтоб в чёртову дюжину выбрать лучших.

Старики говорят, он их души кладёт в котёл.
Совершая обряд, разжигает большой костёр.
Рвёт полынь, горицвет, белладонну, чертополох.
Заклинания страшные шепчет и варит зелье,
мощь желая вобрать. Оставляет на пустыре
малодушных, мой брат. Не дано им подняться вверх,
встретив утренний свет. Перья спутаны в мокрый мох,
мешковина тяжёлая держит, чтоб не взлетели.

Ты ему подойдёшь. Я навечно останусь здесь.
Буду слушать, как дождь омывает осенний лес.
Я ему не нужна. Я беспомощна и слаба...
Он охотится только на смелых и самых сильных.
Ты меня не бросай, я не выберусь, пропаду,
став забавою псам. Отведи от меня беду!
Этот лес сторожат стаи диких больших собак,
чтоб терзать неугодные души, стерев до пыли.

У подножья скалы лодку нежит волной река.
Мы в ней сможем уплыть, не сумеет никто сыскать.

...До воды девять лун, до спасения только шаг...
- Прячься за спину, милая, нас небеса укрыли.

...Замыкается круг. Враг прикован ножом к земле.
Мы уйдем поутру. Души будут смотреть нам вслед.
Позже к небу прильнут, их рассвета нельзя лишать...
- Я мешки распорол, посмотри, как прекрасны крылья.

(февраль 18)

Эти люди от нас не бежали и лица не прятали,
хоть кружились давно над несчастными чёрные вороны.
Мы скрывали мятежные души за прочными латами,
озираясь на небо, что грозами было изорвано.
Эти люди смотрели в глаза нам с неистовой жалостью.
Будто зная, как только мечи мы опустим кровавые,
чтобы земли очистить от них, небеса страшной тяжестью
упадут нам на плечи – мы будем гонимыми славою,
да недоброю – боги от нас отвернутся великие.
Мы мечи обнажили, мешая кровь с первыми росами,
уложив матерей и детей в травы сорные ликами.

...И они отвернулись. С тех пор наши боги нас бросили...

На огромной горе, где наш город стоял белокаменный,
нынче стонет земля от набега врагов лютых, преданных.
Там никто нас не ждёт. Там повсюду зола да окалины.
Возвратилось сторицею зло. Принесли его демоны,
чей прервали мы род, так сказал нам старик обезумевший.
Ненавистник не тронул его, чтоб поведал нам – проклятым,
как стелились на землю родную убитые юноши –
сыновья наши, жёны и матери. Сколько там пролито
было слёз дочерей. Враг отрезал их волосы русые,
в память долга велел передать. Ленты алые, пыльные
ветер, словно играя, трепал и протяжно без устали
поминальные пел. Наши боги заплакали ливнями.

(март 18)

Темнеет. На главных дорогах Москвы, вереницей,
зажглись фонари. Свет разлился на мокром асфальте,
янтарно - медовыми лужами. Рыжие птицы -
кленовой листвы мне летят в лобовое стекло.
Всё небо затянуто буро - сиреневым ситцем.
Восторженный ветер играет на скрипке Вивальди.
И кажется, пряная осень щепотку корицы
добавила в воздух прохладный, чтоб стало тепло.

Машины по трассе на область с проточного МКАДа
скользят, погружаясь во тьму наступающей ночи.
Туман выползает из всеми забытого сада
к дороге, свет фар, окуная в своё молоко.
Сквозь дымку, дрожа, словно пламя в латунной лампаде,
плывёт, приближается свет, а за ним по цепочке,
гирляндой идут большегрузы, и риск тот оправдан.
Зачем торопиться? Лишь стайка ночных мотыльков

безумно летит, словно к самому главному чуду,
на дымку ванильную, ту, что окутала фары.
Красивые, белые крылья мелькают повсюду,
ложась под колёса авто, затерявшись навек
на грязных дорожных обочинах. В ту же секунду
их ветер несёт от дорог, как помятый гербарий.
Поёт колыбельные, дёргая крылья, попутно
баюкая, рыжей листвой укрывая от всех.

(осень 17-зима 18)

***
Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Все зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них!
«Последний катаклизм» Тютчев.
******

Раскатистое эхо в бездну канет.
Мир окунётся в тихую печаль.
Бог будет в каждой капле, в каждом камне
искать себя, задумчиво молчать,

не проронив ни Слова. Только ветер
не находя пристанище нигде,
застонет скорбно над пустой планетой -
без прошлого, без смысла, без людей...

Сквозь обветшалость мешковины неба
блуждать бесцельно будет лунный блик.
Заупокойный, ветреный молебен
невольно сморщит в водах Божий лик.

(октябрь, 2017)

Мне в эту осень особо пусто.
Мир безнадёжно сер.
Я зажимаю в ладонь, до хруста
пальцев, земную твердь.
Чтобы податливой стала, рыхлой,
новый дала росток.
Поздно. Ноябрь спешно ищет выход,
дулом седой висок
трогая нервно. Так будет лучше,
чем замерзать живым?
…Был в прошлом веке печальный случай,
тот, где ноябрь в крови.
Если б не выжил, сейчас была бы
эра без ноября.

Стелется стужа на корни яблонь.
Воздух морозно прян.
И тишина, город будто вымер,
нет ни людей, ни птиц.
Я ускоряюсь, пройдя навылет
город пустых глазниц,
за беглецом, что исчез из виду.
Стынут его следы
и обрываясь уходят в воду.

…Воды уже тверды,
остановились. Лёд гол и тонок.
Мне бы поводыря,
чтоб увязаться следом. Стонут
стражники декабря
и выпускают борей на волю.
Он, словно дикий зверь,
лёд в водоёме о берег колет
и посылает смерть
осени поздней. Проклятьем в спину
можно её догнать,
но не вернуть. Оборвав рябину
в память осенних дат,
я возвращаюсь в себя, обратно.
Мир стал ещё бледней...
Небо трясёт одеялом ватным
над головой моей.

(конец ноября, 2017)

Наше солнце давало нам жизнь и надежду на вечность.
Мы рожали великих детей. Венценосным орлицам
отдавали вскормить, чтобы выросли дети - богами.
Выжидали, что перья покроют их спины и плечи.
Руки крыльями станут и клювы расколют гробницы
праотцов, чтобы мощь их впитать, что спала там веками.

Мы носили льняные туники и тоги из шерсти,
тем спасались от гнева небес и от солнечных вспышек,
что палили нам кожу, жгли волосы наши до пепла.
Время шло нам на пользу, бессмертными ставшие дети
возвращались к истокам, взлетали всё выше и выше,
показать, как они возмужали и вера в нас крепла.

В страшный час приходили враги, забирали младенцев,
уносили с собой, отнимая у нас нашу силу.
Обещали вернуть их за белое золото неба.
И тогда прилетали к нам взрослые дети. В навесы
поднимались небесные, крыльями гнали светило
раскалённое, к землям родным, не боясь его гнева.

Мы руками ловили горячее, белое солнце
и бросали в студёную воду, чтоб не обжигало
наши щедрые земли и наши больные ладони.
Доставали остывшим со дна векового колодца
остеклённое, круглое золото. Острым кинжалом
разрезали на ровные дольки, как спелую дыню.

Не дарили, а в жертву несли им - врагам своим самым
ненавистным и преданным, верным и самым заклятым.
Мы не прятали глаз, мы смотрели на сытые лица
пожирателей золота. Ночью входили в их храмы
чтоб убить их - уснувших, за то, что сумели запрятать
в глубь себя наше белое золото - дивное солнце.

Находили младенцев своих, отдавали орлицам.
Разрезали врагам животы и потухшие дольки
доставали, сложив на огромное блюдо из стали.
Чтоб его воскресить, чтобы солнце взлетело, как птица,
брали иглы и нить шелкопрядов и трепетно, долго
зашивали, в руках согревая.
Оно поднималось.

(2.10.17)

...Опустело гнездо до срока.
Обезумевши, непрерывно
птицей мечется мать у окон,
глядя в бездну ночи глубокой,
лихорадочно ищет сына...

Эй, малыш! Никогда, ты слышишь,
не проси у неё свободы!
Не отпустит, скорей с крыши
камнем вниз упадёт и в своды
голубые умчится птицей –
наблюдать за тобою сверху:
не тебя вернуть – возвратиться
в нужный час.
Ведь тебе не к спеху
с ней проститься, не попрощавшись?
Ну зачем ты торопишь время?
Посмотри, сколько их – упавших,
по расписанной мною схеме!
...Ты ещё слишком мал и жалок,
чтоб тебя отпустить на волю...

В колыбели тебя качала
неустанно. Сейчас мозоли
всё не сходят с её ладоней,
чтобы был ты одет, накормлен.
Поздно вечером на балконе,
будет сдерживать горечь в горле.
Лишь солёные реки – слёзы
по щекам её впалым, бледным
станут литься, как ливни в осень.
Раздуваться больные вены
на усталых руках. И сердце
чуть поколет, ну так бывает.
Ей бы рядом с тобою греться.
...Изо льда забиваешь сваи.

Чтоб построить свой новый город?
Эй, малыш, подожди, опомнись!
Слышишь, мама устанет скоро
проживать эту злую повесть.
Потерпи, и она отпустит
чуть попозже. Ей хватит силы!
А сейчас пальцы рук до хруста
будут нервно сжимать перила
на балконе, часами стоя,
бесконечно искать глазами
будет мать потерявших стаю.

Эй, малыш! Возвращайся к маме.

(18.08.2017)

Если я ухожу навсегда – ухожу навсегда!
Не имею привычки назад возвращаться, лишь только
память тянет резиной назад, бьёт мне в спину осколком
из разбитого, мнимого счастья, что рухнуло с полки.
Я сбегаю, теряюсь в огромных, сквозных городах.

От себя не бегу. Мне с собою комфортно вполне.
Я людей не люблю. Нет, толпу не люблю, люди – ближе.
Серой осени тон не люблю, что вливается в рыжий.
Чай с лимоном и плед помогают, конечно, мне выжить,
в этой странной игре, в этой долгой, душевной войне.

Я по-своему болен. Но болен ведь каждый, кто здесь
на земле оставляет свой след. Даже пыль на брусчатке,
что сцепилась с внезапным дождём в летний день, в дикой схватке,
с силой каплями вбита в щербинки камней в беспорядке.
Но впитав в себя влагу, уже претендует на вес.

(28.05.2017)

...3 апреля 2017 года в 14:33 в Санкт-Петербурге
в метрополитене был осуществлен террористический
акт в котором пострадали 103 человека,
16 из них погибли...

Меня не шокируют больше войны отголоски.
Нет, я не черствею в душе, я черствею снаружи,
когда пробегают с пометкою «срочно» полоски
ТВ новостей. Я бы в уши заткнула беруши,
чтоб только не слышать, как мир по кирпичикам рушат.

Мне лучше не видеть те взрывы, которые слепят
глаза, заставляя их плакать и плакать часами.
И ночью ни спать, ни дышать, слишком прочные цепи,
сковав моё тело, связав мои нервы узлами,
расслабиться мне не давали, а мир взял и замер.

Пугая своей тишиной, нарастающим эхом
со скоростью света летящим на встречу друг к другу,
со всех уголков неспокойной планеты, помехой
врываясь в моё подсознание. Я бы кольчугу
на душу одела. Земля стала чёрной как уголь.

Дымится и тлеет, ожоги, оставив повсюду,
открытые раны, омытые кровью и горем.
А я, наполняюсь всем этим подобно сосуду,
который дал течь и растрескавшись, выльется морем
моих откровений. Путь каждого кем-то ускорен?

(03.04.2017)

Солнце купает оранжевый полдень
в жизни расколотой.
Ты, отогрелась и хочешь поведать
миру о горестях.
Не говори, что ты чувствуешь. Вспомни,
это ли золото?
Не отыскать за потерянным следом
прошлого – повести.

Не вороши, дай зажить старым ранам.
Лучше присыпь землёй.
Позарастут сорным чертополохом
беды-бедовые.
Пустоши, время застелит туманом
перемешав с золой
воспоминаний. Ты только по крохам
их не выклёвывай.

(21.07.17)