пора для жатвы - вызрели хлеба
и не хлеба всё вызрело-поспело
практичный ум сбивает короба
для урожая с этого надела
и есть коса но косарь не спешит
рукой махнуть и срезать чьи-то шеи
давно пора и миновал зенит
однако он убить пока не смеет
а я стекаю медленно из глаз
сама не зная - что бы было лучше
бессилие - сильнейшая из фаз
сильней её бывает лишь живучесть

Здравствуй,  любимый сынок!
Как ты в своём городу?
В дыры считали письмо,
что ты прислал в том году.
Всё слава Богу пока!
Вот —  собрались всей  роднёй,
даже медведь прискакал,
тоже ведь нам не чужой.
Помнишь бобра? Он прочёл
в старых обрывках газет,
про реновацию  чё-то,
и, неизвестно зачем,
речку прижучил бревном,
жизни не стало совсем!
Ну и... побили его,
для уменьшенья проблем.
А урожай — будь здоров!
Мать запасла непомерно
белых сушёных грибов,
разных вареньев цистерну,
мёду, орехов, повидл...
Кто будет жрать - неизвестно.
Ты бы, хоть раз погостил,
вместе с дитём и невесткой!

Может вернёшься, сынок?
Я и дупло вам нашёл,
без ипотек и тревог.
Ехай! У нас хорошо...

папа

Наташи проснитесь немедля!
Ваш Ангел стучится в окно
и Кот деликатно-приветлив,
с обоев исчезло пятно,
соседи уехали в отпуск
и можно запеть на весь дом,
и завтра, к тому же, суббота,
и есть воскресенье потом!
И жить не сказать, чтобы плохо,
а можно сказать — хорошо!
И пусть все завистники сдохнут,
прочтя ваш нетленный стишок!

улыбнёшься отстранённо-вежливо
чуть скользнув улыбочкой своей
не дающей права на надежду
что когда-то станет чуть теплей
так - как будто ничего и не было
так - как будто имя позабыл
словно встретил старую знакомую
из чужой придуманной судьбы

Любуюсь стрекозой, летающей беспечно,
не ведающей дней в людском календаре.
Зачем ей календарь?  Есть утро, день и вечер —
и это навсегда. Она так  будет впредь
кружиться над рекой, ещё хранящей нежность
и не уставшей течь в заросших берегах,
не помня о зиме, о праведном и грешном,
о мире и войне, которой мир пропах.
И отражать цветы, деревья, уток, реку
в фасеточных глазах, не знающих тревог,
и я в них отражусь сентябрьским человеком...
Но что ей до меня? В них отражался Бог.

за вереницей дней счастливых и не считающих часов,
где ласковый короткий ливень смывает след ноги босой,
под деревом с плодом запретным, манящим тайной бытия
— не бойся, милый мой, отведай то, что уже вкусила я,
возьми — с улыбкой протяну на дрогнувшей слегка ладони
свою библейскую вину в душистом яблоке зелёном
и сочно-красном по бокам…
а ты, не ведая греха и веря в непрерывность сада,
всё искушенье до глотка опять воспримешь как награду

— Ты понимаешь, она такая, что раз увидел — пропал навек…
А Ева ночью тайком вздыхает, и жалко Еву — ведь человек!
Старик, прости, что присел на уши, достал нелепым своим нытьём,
но кто ещё это станет слушать?  В Раю нельзя вспоминать её.
Она, бывало, Отцу дерзила, ни в грош не ставя Его Закон,
но был огонь в ней… была в ней сила! За что её Он и выгнал вон.
Да, Ева мягче, добрей и лучше, я с ней спокоен — не рвётся нерв.
Ночные шторы, на всякий случай, пошила Ева «от разных стерв».
Но в темноте, как зарницы вспышка, сверкнёт улыбка, лукавый взгляд,
и я опять этим взглядом выжжен, и счастлив им же... и им распят.
Спасибо, брат, что молчишь, не споришь и не советуешь чёрт-те што,
мурлычешь мне в фа-диез миноре… Пушистый, мягкий. Ты, кстати, кто?

* Художник Наталья Говорухина
* * *
Коллеги, это мой дуэт с котом Майором:

Больница для зверей в ступенчатом подвале.
Здесь очередь сидит на стульях и руках.
Мяукает мой зверь, зажатый в одеяле,
дрожит в испуге пёс, и я дрожу слегка.
Нездешний попугай, за пазухой хозяйки,
старается её морально поддержать,
и что-то шепчет ей, буддистское на тайском -
про Будду, Янт и Путь и теребит за прядь.
В ладонях хомячок у девочки-подростка -
"Не кушает, не пьёт и что-то с ним не так!"
А я молюсь за всех тайком и безголосо,
за малых и больших, тихонь и забияк.

Глаза моих зверей во мне находят бога,
мои глаза с мольбой устремлены к врачу,
усталый айболит зовёт очередного.

Скажи: "Ваш зверь здоров!" - Я мысленно шепчу.

Где Бабушку носит чёрт,
когда возвратилась Люся!
Мяукает и орёт,
с надрывом орёт и с чувством.
Ведь Люся — домашний зверь
и носит блошиный ошейник,
и хочет домой теперь — 
в три ночи на понедельник.
Проснулся в тревоге дом — 
Где Бабушка, в самом деле?
Не слышит — живёт на шестом,
забылась в слезах, в постели,
искала весь день по кустам,
кричала —  кис-кис... и Люся!
Но Люся была занята
охотой на трясогузок.
Теперь Люся хочет домой — 
откройте немедленно двери!
Пусть Бабушка мчится стрелой
навстречу любимой потере.

— Какой сегодня день недели? — 
спросил котов усталый Бог.

 — Да, пятница!

 — Что  в самом деле?

 — Ага! Хозяйка вновь стишок
строчит и яростно стирает,
и  шепчет рифм лукавый строй,
и хлещет кофе вместе с чаем,
и взгляд возвышенно-дурной.

 — Но вы вчера твердили то же!
Всё — пятница в любой из дней.

 — Так и живём, Всесильный Боже,
 но мы уже привыкли к ней.

 — Пусть будет пятница вовеки!
пусть пишут чудаки стихи,
пусть будут «Ночь, фонарь, аптека»,
а Я...  прощу им все грехи.

Во мне эльфийские кровя,
хоть в малой дозе.
Вон - ушки остренько стоят,
в эльфийской позе.
Меня за эльфа признают
в лесу все зайцы
и волк со мной не очень лют -
остерегается.
Я песни нежные пою на Синдарине,
чем разжигаю сходу страсть
в любом мужчине,
легко угадываю масть
игральной карты,
а так же ставки на успех
в различных стартах...
И гад морских подводный* бег,
и расстояния, но в ярдах.

И можно долго продолжать
крутых достоинств список гордый,
во мне эльфийские кровя,
но все считают меня орком...
* * *

* нахально своровано у А.С. Пушкина, но он не обиделся.

Забейте на скорбность деталей
все гвозди, что можно  забить.
Зачем вечно множить печали —
пора оборвать эту нить.
Достанем дырявые крылья,
они пригодятся ещё.
Взлетим косяком эскадрильным,
приладив крылА на плечо.
Пусть нагло смеются вороны,
пусть голуби плюнули влёт,
но падать мы больше не склонны.
Вперёд! Крокодилы, вперёд!

*
Художник Сергей Евдокимов

Любезный Ди, я непомерно рада,
в вечерней почте Вашему письму.
Над озером сгущается прохлада
к исходу дня, способствуя тому,
чтоб Вашей мудростью начертанные строки
достигли цели. Далее о том, что так меня тревожит -
мой Путь. Я вновь на Северо-Востоке,
во Внутренней Монголии и сложно
не отрешиться здесь от суеты,
забыв свои намеренья и цели,
забыв - зачем здесь ты, и кто здесь ты.
Однако ж, надо помнить, в самом деле,
что я не днём единственным живу,
и исполняю волю Ли Шиминя (продли же Небо царствие его).
Но все пути, во сне и наяву,
здесь сходятся, запутавшись в клубок,
который разобрать никто не в силах.
И если Путь казался прежде одинок,
то здесь я в полной мере ощутила,
что значит - ты один пред мудростию Будды.
И Ваши письма - тоненькая нить,
мне брошенная в бурном водопаде, и будто
что-то ещё можно изменить...
хотя, не верится.
Но я настолько рада
сей весточке из дальних берегов!
Не знаю - свидимся ль когда?
Не знаю - надо ль...
Я здесь учусь любить своих врагов
и в их победах ощущаю радость.

а может быть мы как деревья
весною проснёмся опять
апреля заслышав напевы
зелёные листья качать
и новые будут сюжеты
но вспомнить не сможет никто
как много раз было всё это
как много раз будет потом
а листикам юным и хрупким
нахально проросшим весной
весь опыт покажется глупым
ведь нам так казалось с тобой

2017г

Шёл нудный дождь четвёртый день подряд,
смывал загар и радужные планы.
И тупо спал котов моих отряд,
сожравший пять кило небесной манны.
Соседняя ворона, сев на клён,
пророчила простуды и убытки,
потоп Вселенский и Конец времён.
С небес лились печаль, тоска и жидкость.
Ничто не предвещало ни-че-го
хорошего в унылом заоконье,
и жалко было птичек и зверьков
мне, горестно курящей на балконе.
Так понедельник, вторник и среда
прошли в печали мокрой и сопливой…
Настал четверг и кончилась вода
в небесных заводях, протоках и заливах.
Чуть-чуть ещё покапало с утра,
как будто кран не туго закрутили,
и Солнце вышло, и коты — Ура! —
сказали хором, радуясь светиле.
Мир отряхнулся, как весёлый пёс,
разбрызгивая с веток грусть и морось.
И радугу включил! Все семь полос!
А это значит — счастье будет скоро.

Жил в Сибири собака Панкрат
И облаивал он всех  подряд,
Но однажды, в ответ из окошка,
На Панкрата нагавкала Кошка,
И Панкрат был не очень-то рад.

Из Осаки ронин Химари
Рыб ловил на пруду до зари.
И когда занималась заря,
Он поймал одного пескаря.
А ронин Химари хотел три!

В дельте Волги, Енот-полоскун
Изучал перманентно Цигун.
Но при встрече с Бобром,
Забывал обо всём.
И они отправлялись в салун.

Рудокопы Сибирского округа
Под дождём рыли яму глубокую.
Все промокли насквозь,
Но ничё не нашлось,
Потому что — судьба вещь жыстокая.

Гаутама Петрович из Гурьевска —
Благородный мужчина, фигуристый,
Но в Крещенский мороз
Очень сильно промёрз
И похож стал на синюю курицу.

Шёл товарищ в зелёной пальте,
Жарко было, как в ацкой плите.
Но пальту не снимал,
Так как был экстремал -
Не искал себе лёгких путей.
*
Художник Виктор Чижиков

Кто спрашивал кота - чего бы он хотел?
И кто предполагал - чем кот так озабочен?
А у кота, возможно, куча дел
и надо многое ещё успеть до ночи.

Ночами кот читает Витгенштейна
и думает о ценности культуры,
а днём, храня кошачью достоверность,
мурррлычит нежно для своей хозяйки-дуры.

*
Художник Юрий Мацик

усмехнётся замотанный бог
пролетавший по важным вопросам
что ты пишешь опять  дурачок
ведь тебя же об этом не просят…
и потреплет легко по плечу
ну пиши  раз не можешь иначе
на обратном пути заскочу
отдохнуть от своей сверхзадачи
*
Художник Азат Миннекаев

(по мотивам Эйфории. King Crimson.1969)
King Crimson - Малиновый король

малиновым лучом прощальным
коснётся солнце каменной стены
где грозные пророчества писали
и бога сыновья и сатаны
рассыпались и проросли травой
слова что прежде жгли и пламенели
и нет давно в них правды никакой
а если есть — прочесть я не сумею
в смердящем рубище в малиновом плаще —
какая разница во что наряжен вечер
наш долгий путь убог а не священ
хотелось бы гордиться — только нечем
все наши пастыри опять из дураков...
и в эпитафиях набор затёртых истин
неискренен  не нужен и не нов —
и я смеюсь читая эти списки
*
Боюсь, что завтра буду плакать!
Да, боюсь, что завтра буду плакать!
/Питер Синфилд. King Crimson.1969/

*Кошак - человек, моя подруга Марина, но с детства охотно откликается на это имя

О, мой Кошак! Оставим Мельпомене борьбу за скудно выросший буряк,
В Сибири лето —  в речке замараться обязан каждый добрый сибиряк.
Пойдём со мной  — я знаю все маршруты, все тропы горних коз и медведей,
Надень купальник красный (без тулупа) и сланцы, вместо валенок, надень.

Здесь на брегах родного водоёма, чудесный за ночь выстроен забор,
Но  тристо рэ за вход! В дверном проёме, сидит кассирша  — с ФСБ майор.
Не то, чтобы у нас не хватит денег — но принципы важнее баловства.
А нам, Кошак, ещё товарищ Ленин на счастье гарантировал права.

Здесь есть обход — через помойку, с заду. Ступай за мной утиною тропой!
И хватит ныть, что ты уже не рада — прорвёмся мы, прошу тебя - не ной...
Четвёртый час блуждаем по помойке. Кошак устал и выкинул тулуп.
И загорел прилично по дороге —  стал красен, зол и беспричинно груб.

Закончились вода и сигареты, собачки отобрали колбасу.
Кошак твердит родне своей заветы и просит схоронить его в лесу.
Очнись, мой друг! Осталось камышами ещё пролезть четырнадцать шагов — 
И мы у цели. Мы дошли! Я  знала, как обмануть всех этих дураков.

Художник Захар Кирякин

Возьми себя в руки,
Встань крепко на ноги,
Прочисть свои уши
И зуб наточи!

Наметь себе цели,
Продумай маршруты,
Протри окуляры,
Утюг отключи!

Шагай строго в ногу,
Смотри всегда прямо,
Питайся полезным,
Не пей, не кури!

Живи осторожно,
Встречайся с кем надо,
Люби только верных
И сам не дури!

Тогда сожалений,
Сомнений, ошибок,
Неверных шагов
И несбыточных мечт

Не будет ни капли!
Не будет ни грамма!
Прорежется нимб
И подкрылки из плеч.

Соберутся уточки в небе октября:
— Кря-привет!
— Кря-здравствуйте!
— Как здоровье?
— Кря!
— Улетать ли за море в тёплые края?
Или в нашей заводи зазимуем, кря?

Крякнет главный селезень:
— Кря, держись за мной!
Крякают синоптики - холодно зимой,
снег и, кря, смерзается в стужу полынья...
— Кря, дорог не знаем мы в тёплые края!
— Кря, я знаю азимут! Дальше — кряк пойдёт,
улетаем вечером, кря, не с*ы, народ!
— Вдруг мы потеряемся, крякнем по пути,
здесь нас кормят булками — кря, один лети!

Ночью декабрьской приходят сны. Пахнут Сибирью, зимой и домом.
Временем пахнут... тем, до войны. Снегом. И чем-то таким знакомым.
Снится морозное утро в окне и молоко, что замёрзло за ночь,
шанежки стынут. И в этом сне ласково так. И так первозданно
слушать мурчанье кота и скрип снежных шагов под окном морозным —
это сосед, глуховатый старик, с именем странным — Пётр Апостол.
Снится, что россыпь счастливых дней жизнь раскидала мне за порогом:
будет весна, застучит капель... и ледоход. И всего так много!
Снится девчонка с глазами лисы, рыжая, дерзкая, чуть смешная,
сядет в автобусе на Новосиб рядом и скажет: «Я тебя знаю!»
Но из калитки в заборе простом вышел печальный Пётр Апостол:
«Умер ты, парень. Лежишь под крестом. Всех вас накрыло огнём перекрёстным».

Город Себя Непомнящих всматривался в окно 
 — Кто вы, откуда здесь и насколько давно?
Вы меня узнаёте?  Нет? Я вас тоже нет...
Вы давно здесь живёте? Сколько десятков лет?
Может быть, мы встречались, даже были дружны?
И ходили ночами в гости в общие сны?
Мне как будто знакомы ритмы ваших шагов,
Но простите, не помню всех имён-адресов...

 — Нет, мы с вами чужие навсегда… навсегда. 
Я спешу, извините, мне вообще не сюда.

Вот, – говорит, – как закончим с тобой дела,
так прямиком обнимать золотистый берег.
Каждому слову подшаркивает метла,
ловко мелькая в руках –
и собака верит.

Его собака. Лана Юрина
* * *

Знаешь, Хозяин, на чаечном берегу,
море усталые лапы лениво лижет.
Я тебя жду. И тринадцатый год берегу
старый наш дом,
с порыжевшей от солнца крышей.

Изредка в гости заходит соседский кот,
тот полосатый,
гоняю его, для порядка.
Сад зарастает, но так же весной цветёт
розово-белым и пахнет медово-сладким.

Ты не спеши!
Если надо — мети ещё
эти дворы в перекрестьях  бездушных улиц.
Море шумит, спорят чайки. И горячо
лапам в песке —
жара, как всегда в июле.

Только дорогу, прошу тебя,
не забудь!
И, если сможешь, купи мне там два хот-дога.
Как только выметешь всё —
отправляйся в путь,
я без тебя здесь заскучал немного...

Ася уволилась. Сказала, наконец, мужу, что «разлюбила». И, что уезжает.
И, что это не спонтанное решение —  она долго к нему шла. Шла-шла и пришла.
Дальше наступил ад. Но Ася была готова, знала, что будет больно, потому что,
сначала, надо сломать всё, что было построено, сжечь все мосты. Ася и муж — 
люди интеллигентные. Орать и делить вилки-ложки не станут. Расстаться надо
по-человечески. Потому что никто ни в чём не виноват — так получилось.
Муж это понимал. Вёл себя достойно. Но глаза… глаза брошенной хозяином
собаки. Ася старалась в них не смотреть. Больно.

     Там (этом сказочном, романтическом «там») ждёт Асю новая жизнь и старая
любовь. Они встретились внезапно, год назад, после пятнадцати лет разлуки.
После несостоявшихся, ещё в студенчестве, отношений. Тогда он —  юный поэт, 
«звезда» филфака, снисходительно обратил внимание на Асю. И было целое лето
счастья. Стихи, вино, летние ночи, сумасшедшая жара… И холодная осень.
Он уехал. Ася осталась. Постепенно, боль улеглась. Но осталась память.
Память о жаре. 

      Этой зимой, возвращаясь от родителей, Ася остановилась у подруги. Таня, смеясь,
рассказала, что встретила его: «Почти не изменился, только со стихами уже завязал,
женат, недавно родился ребёнок. Да мы сейчас ему позвоним, хочешь?»
Вот тогда всё и случилось. Между ними просто зажглась электрическая дуга.
Жара посреди зимы. Жара….

    Долгих полгода — еженощная переписка, мечты, признания, планы.
Ася светилась изнутри, взгляд её стал манким, отстранённым и невидящим.
И ничего не жаль — всё это ей не нужно. Она знает, что такое счастье.
Она идёт к нему. 

     Подруги завидовали и советовали «лететь навстречу мечте». «Мечта»
заваливала Асю ласковыми словами и ждала-ждала! Мама, узнав, плакала
и уговаривала «подумать, подождать, не рубить с плеча...». Но Асю, словно
подхватил жаркий ветер и жить по-прежнему стало невозможно.
Муж… А что муж? Да, так бывает. Да, она полюбила и разлюбила… 
Она благодарна ему за всё… они останутся друзьями, но…

     Россия встретила жарой. И это было так чудесно, так правильно,
так сладко. Ася сняла квартиру, нашла интересную работу в частной
школе, где обучение шло по финской программе. За Асю сразу ухватились — 
три года стажа в Финляндии. Но это всё мелочи! Главное — он! Главное — 
эта жара, это безумное лето. Лето настоящего счастья.

     Ася очнулась неприютным Питерским ноябрём… Одна.
Нет, они встречаются. И он даже хочет уйти из семьи. И на работе
всё нормально. И тут подруги, которые советовали «лететь на встречу мечте».
Только «мечта» исчезла. Исчезла, вместе с летней жарой.
И стало холодно...

… Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений!
                                                                                            Оле-Лукойе

Оле-Лукойе под вечер отправился в путь.
Штопаный плащ, два зонта, разноцветный и чёрный — 
выцвели оба, на сгибах до дыр перетёрлись
и от дождя не укроют. Ну разве чуть-чуть.

Что-то с погодой сегодня творится не то: 
ветер на небе угрюмые тучи полощет,
кажется, дождь собирается рухнуть на площадь.
Оле-Лукойе спешит, он к невзгодам готов!

Оле-Лукойе прошёлся по всем адресам,
где его сны так любили послушные дети,
те, что сейчас по ночам забираются в сети — 
портят себе настроение, сон и глаза.

Как же такое случилось? Зачем? Почему
дети теперь смотрят тёмные сны вместо светлых?
Он разломал чёрный зонт как опасный и вредный.
Оле-Лукойе надеется — все всё поймут.

Дождь протекает сквозь дырочку в правом боку,
Оле-Лукойе так занят, что течь не заметил,
он раскрывает свой зонт где цветные сюжеты,
выросшим детям стирают из сердца тоску.

Наступило лето. И сразу так сильно-сильно наступило. Вчера ещё было
холодно и дождливо, а сегодня — Бах! — и жара. Василий Матвеевич заскучал.
Лошадки с мая работали «карусельными лошадками», а это очень ответственная
работа — катать детей по вращающемуся кругу в Городском саду.
Теперь они до октября не появятся, а Василий Матвеевич, как-то незаметно
для себя, к ним очень привязался.


Демон Беку прислал телеграмму: «отправили в иной мир тчк
буду к сентябрю тчк не скучайте тчк обнимаю тчк»


Муфф почти всё свободное время (а другого у него и не было) проводил на реке.
Во-первых, он реки любил, а во-вторых, спасённая ещё зимой рыба Василиса,
хотела написать мемуары. Но писать она не могла (плавники же!),
поэтому попросила Муффа записывать её рассказы в очень толстую амбарную книгу.
Муфф отказать ей не мог! И на реке было, всё-таки, не так жарко.


Голубь Кокорев — старый друг, тоже был занят: сначала — любовью, а теперь —
выращиванием потомства (три маленьких бежевых яйца с перламутровым отливом).
Голубь Кокорев оказался очень ответственным отцом. Он, кстати, и не совсем голубь,
на самом деле — он дух, и зовут его полностью — Кокорев Евгений Витальевич.
Любовь его настигла ещё весной, в лице невероятно прекрасной вороны Карен.
Ну, да, вороны. А что тут удивляться? Любовь штука сложная, непознаваемая и
противоречивая. Не зря же есть целый ряд поговорок, типа: «Любовь зла, полюбишь
и козла», так что, раз есть вероятность полюбить козла, то почему бы голубю Кокореву
не полюбить ворону — вполне подходящий вариант.


Одна беда — Карен, большинством голосов, выбрали на съезде лидером
либертарианской вороньей партии «ЭСэры, вперёд!», так что, возможность высиживать
птенцов была у неё невелика. Поэтому и пришлось голубю Кокореву посвятить себя
нежной и преданной заботе о потомстве. Хорошо ещё, что гнездо молодая пара устроила
(по настоянию Муффа, семи карусельных лошадок и Василия Матвеевича) на старом
карагаче, под кухонными окнами квартиры №13. Что и помогло Василию Матвеевичу
принять самое действенное участие в процессе.


Когда голубь Кокорев совсем зверел от тягот и забот, Василий Матвеевич
сменял его на посту псевдо-матери и, аккуратно водрузившись
на яйца (птичьи, конечно), мурчал детям самые нежные кошачьи колыбельные. Иногда,
вместо колыбельных, Василий Матвеевич читал им любимые сказки, в основном про котов.
Будущие птички внимательно слушали (а куда бы они делись!), наполняясь
«глобальной мудростью котов», так, по крайней мере, считал Василий Матвеевич.


Вечерами, вернувшийся с реки Муфф, читал им, для апробации, свежие
воспоминания рыбы Василисы. Про то, как она любит реку, как должна себя вести
юная щука. Ну и сказки, конечно, особенно про Золотую рыбку.


А если в гости приходила подруга Василия Матвеевича дворняга Нюра —
заслуженный деятель медицины на пенсии, то с энтузиазмом рассказывала
птенчикам о новых направлениях развития врачебной этики, читала клятву
Гиппократа и вспоминала интересные и поучительные случаи из своей
собачьей биографии. А, да — ещё читала рассказы Сетона Томпсона и
Чарушина про Томку (ну, знаете, наверное).


По понедельникам Городской сад закрывали на профилактику.
И все семь лошадок радостно прибегали в родной дом. Наскоро перекусив
окрошкой и салатом из лебеды, лошадки спешили к кухонному окну,
из которого было рукой подать до гнёздышка. Тут уж шли рассказы, как
здорово скакать по полю, лесу и даже горам, как весело катать малышей
на карусели, что самая вкусная еда — овёс, и что гривки и хвостики необходимо
очень тщательно расчёсывать. А Рыжая лошадка читала свою самую любимую
сказку — про Конька Горбунка.


Надо сказать, что мама Карен тоже не отлынивала от процесса воспитания и,
связываясь с гнездом по Telegram-у, читала детишкам труды видных либертарианских
философов: Уильяма Годвина и кое-что из современных — типа, Стефана Молинье.
А сам Голубь Кокорев, будучи, по его словам, «марксистом кришнаитского толка», вёл
с будущим потомством серьёзные философские беседы на тему равенства, братства и
уважения всех возможных национальных и гендерных особенностей в современных
экосистемах. В общем, воспитание птенцов проходило на высочайшем уровне!


Так прошёл июнь. В одно светлое и ласковое утро, счастливый отец разбудил
обитателей квартиры №13 радостным криком: «Ура! Какие они красивые! Ура! Все в меня!»
Муфф и Василий Матвеевич, прибежавшие на это «Ура!», охотно подтвердили слова
голубя Кокорева — детки были невероятно хороши! Угольно-чёрные пёрышки, крепкие
длинные клювы, стройные лапки, с серьёзными такими когтями, ну и — очень классные крылья.
Кроме того, малыши были смышленые и страшно говорливые. Сразу сообщили — кто они есть,
и что сильно проголодались! Муфф предложил всем устроить «день-рожденческий завтрак»,
Василий Матвеевич постелил на подоконник самую лучшую скатерть и выставил на
импровизированный банкетный стол всё, что посчитал съедобным и вкусным
(вкусное придвинул, как бы случайно, поближе к себе).


После громких поздравительных речей и зачитывания телеграмм от друзей,
смущённый отец предложил дать малышам имена. Но птенцы важно сообщили, что имена они
себе уже выбрали сами в процессе долгих и обстоятельных размышлений под скорлупой.
Один птенец представился — Картасаром, девочка просила называть её — Кафка,
а самый младший отрекомендовался — Кара-Мурзой. Глаза детей горели умом и
сообразительностью. Все они с рождения знали несколько языков: Вороний, Голубиный,
язык Духов и Демонов, Собачий, Лошадиный, Кошачий, Рыбий, и так , по мелочи — штук шесть
человеческих. Поэтому отнести себя к какому-то определённому виду отказались,
назвавшись — Землянами . И ещё сказали, что в 21 веке устраивать гонения на
различия в традициях, вероисповеданиях, гендерных особенностях и, тем более,
вести войны — преступно, тупо и дико. И все с ними согласились.
А Вы?

У сенсея Мо нас было девять. Девять учеников, жаждущих постичь великое
искусство «существования» . На самом деле, сенсей никогда не брал девять учеников,
правильное число — восемь. Но меня пришлось взять.
     
     Я убегала ночью. Бежать, по сути,  особо было некуда. Всех наших уже схватили.
Когда по транслятору объявили, что силы правопорядка раскрыли очередной заговор
и арестовали «мятежников», готовивших протестные акции и государственный переворот,
и показали кадры с задержанием Ены — художницы из Сольсы, Кода — музыканта
и поэта из Сварга, Лита — физика-ядерщика, из разгромленного два года назад
института Космоса,   Маки — микробиолога и эколога, и даже её брата инвалида Ушу,
мне стало понятно, что возвращаться домой нельзя. Поэтому —  в чём была и с чем была,
с тем и отправилась на Север, в горный монастырь, почти недоступный для посещений.
Он потому и сохранился — туда невозможно было попасть во все дни года,
кроме трёх —  поздней осенью. 

     Когда я добралась до монастыря,  двери уже начали закрываться, а шаткий,
плетёный из лозы, мост над пропастью сорвался диким ветром.
Вот и пришлось сенсею Мо меня впустить.  Но это теперь я знаю,
что впустил меня сам сенсей Мо, а тогда, промёрзшей до костей, в изодранной одежде,
голодной до обморока мне было всё равно. Я просто вырубилась перед закрывающейся дверью.
Проснулась следующим утром в каменной пещере. Пол был тёплый, я лежала на циновке,
рядом, заглядывая мне в лицо стояла коза. Белая, со сломанным левым рогом.
Так мы смотрели друг на друга, пока коза не сказала:

 — Мееее!

     Потом пришла Якса. Девушка в зелёной одежде. Принесла миску с хлебными шариками и козье
молоко в железной кружке.

Я, с трудом разлепив обветренные и обмороженные губы, улыбнулась и сказала: «Привет!» 
Якса поставила передо мной еду, погладила козу и стала быстро что-то говорить
на языке совершенно мне не знакомом. Она говорила, а я  слушала, пытаясь её понять.
Когда я всё съела и выпила до капли молоко, Якса взяла меня за руку и повела за собой.

Мы пришли в просторную пещеру, где на небольшом возвышении сидел сенсей Мо,
а пред ним, на циновках — семеро учеников.
И две циновки были свободны —  для нас с Яксой.

     Перед каждым учеником лежал  камень. Камень был и в руках Мо. Он держал его на ладони,
как птенца, и внимательно смотрел. Ученики тоже взяли свои камни и я взяла.
«Ну — камень. Камень рыжеватый, одна сторона сколота, тяжелый и мёртвый,»  — подумала  я,
но оглянувшись по сторонам,  заметила, что у некоторый учеников камни начали светиться и слегка
приподниматься над ладонью, а камень Мо превратился в птицу и полетел. 

     Проходили дни, недели, месяцы . Пришло лето и зарядили дожди. Я ухаживала за козой,
за грядками с овощами, выполняла любую необходимую работу.
Каждый день Мо проводил свои молчаливые занятия.  Мой камень оставался камнем.
Однажды Мо попросил меня задержаться. 
Когда все ученики ушли, Мо погладил меня по голове и сказал:

 — Знаешь, почему твой камень не летит? 
Ты не веришь в него и он это знает. Ты смотришь на камень и видишь камень,
ты смотришь на козу и видишь козу, ты знаешь, что камень не может летать,
что коза не умеет думать, ты уверена, что язык, на котором говорит Якса,
недоступен для твоего понимания. Слишком много запретов для того, чтобы быть свободной.

 — Я очень стараюсь, учитель, но у меня не получается. 

 — Кто ты? — спросил Мо.

 — Я  не знаю...

     Тогда Мо взял меня за руку и вывел из пещеры, где проходили все наши занятия.
Мы вышли на небольшую горную террасу. Мо лёг на спину и потянул меня за собой.
Над нами раскинулось ночное небо с мириадами звёзд.

 —  Смотри —  сказал он — Это всё —  ты. И я, и Якса, и наша коза, и твой камень.
Ты видишь эти звёзды, составляющие Млечный путь. Они тоже камень. И они летят. 

     Мы долго ещё смотрели на звёзды. Мой камень, зажатый в руке, нагрелся и я разжала ладонь.
Камень светился нежным голубым цветом. А потом он вдруг полетел.
Я провожала его восторженным взглядом, пока он не скрылся среди звёзд. 

     Утром, ещё не открыв глаза, я услышала такую привычную скороговорку Яксы,
но теперь всё, что она говорила, стало мне понятно. 

 —  Как ты думаешь, Кизи, — спрашивала Якси у козы, — не будет ли сегодня дождя?

 — Мееееее! — отвечала ей Кизи, после недолгого размышления.

     И я поняла, что Кизи сказала: «Дождя не будет.»

Ну... вот он — Крым! И караимы.*
Четвёрка серых лебедят.
И кто-то, проходящий мимо,
шутливо спросит - Их едят?
С надрывом в голосе, поддатый,
прибывший отдыхать вчера,
ответит - Лебеди, ребята,
для красоты, а не для "жрать"!
Не споря боле с аксиомой,
что лебедь — это красота,
ныряют оба с волнолома,
подняв солёных брызг фонтан.
Проходит женщина по кругу,
в палящей солнечной жаре,
крича сиренным ультразвуком
про «рибу-рибу» и орех.
Спит пёс беспечно под шезлонгом,
котов прикармливает пляж...
И Айвазовский отстранённо
глядит на море и «крымнаш».


* караимы — религиозная община в Крыму, исповедующая религиозное вероучение, основанное на Танахе
(Ветхий Завет).

Город не верит в жизнь, потому что мёртв.
/В городе дождь. Маруся/

Гулкое стонет море, волны сжирают небо,
солнце, деревья, дворик, дом, что казался крепким.
Соль разъедает кожу, лёгкие рвутся с треском —
Тонем. Спастись не сможем. Сдохнем и не воскреснем.

Рвётся наружу слово,  горькой солёной правдой —
Как умирать хреново… Боже, верни мне  жабры...
Если помочь не хочешь — сделай контрольный выстрел!
Благословляю точность, в самом высоком смысле.

Рыбы плывут неслышно. Рыбы глядят смущённо.
Сапиенс стать не вышло. В стадии эмбриона
спутались хромосомы, в жалкое сбились стадо,
предначертав нам кому и механизм распада.

Гулкое море нежно вновь поглотило сушу.
Глупая эта рыба
прежде имела душу.

Ламия в чаще разводит костёр,
листья упавшие в кучу сгребая,
кружит-камлает, поёт наговор:
«Силу отдай мне, листва золотая!»

Золотом тяжким слетает листва,
с веток, уставших дарить материнство.
Сила её до рассвета жива,
не соберёшь — без следа растворится.

Бубен звенит всё тревожней и громче,
пряный и пьяный стелется дым,
Ламия тёмной октябрьскою ночью,
к духам взывает своим родовым.

Бубен гудит по тайге и по небу,
жертвенный дым достигает вершин.
Ветер последнее золото треплет,
духи кивают: «Дары хороши!»

Утро развеет остатки тумана.
Духами Ламии юность дана —
вновь  молода, хороша и желанна,
силу листвы выпив за ночь до дна.

Горе тому, кто ей встретится первым —
жаркое пламя вспыхнет в груди.
Так и сгорит, полюбивший химеру,
бубен собьётся и вновь загудит.

Духи, с усмешкой кровавой и древней,
смертное сердце воспримут как дар.
Тенгри — хозяин Бескрайнего Неба,
выпьет из тёплого сердца отвар.

Животное съело растение,
как более развитый вид,
прослушав легко, без стеснения,
весь список хозяйских обид:
объедены все традесканции;
фиалка покусана вновь;
погрызена юкка гигантская...
Всё сожрато и снесено!
Животное смотрит внимательно,
копируя ангельский взгляд:
«Но кактус-то цел! Я не жадина!
Жри ты! (Их коты не едят)".

Тема 4: Не по себе
От этой тихой и чужой зимы,
С которой я на ты. (Би-2 «Серебро»)

безумная звезда

Мне будет сниться серебро
зимы твоей…
Но кинет ветер на порог 
осколки льда, 
Когда из рваных позабытых 
февралей,
Меня поманит в даль 
безумная звезда.

О нежном лете 
золотые сны
Сотрёт к рассвету
сумрачная мгла.
 — Я не вернусь
с придуманной войны
в ту тишину, 
где ты меня ждала.

Мне будет сниться серебро
твоей зимы,
Где ты босая на мороз
шагнёшь мне вслед.​​​​​​​
Но всё проходит.
И апрель следы размыл…​​​​​​​
На небосводе бездна звёзд.
Но нашей нет.

БЛБ - сезон 2023. Паратур 1. Подтанцовка

История эта случилась очень давно.
Мы тогда жили в квартире, где такие "сдвоенные" с соседями балконы. И было лето. И у нас был кот Котя и шестилетний сынок Сенечка. А у соседки (Калерии Валерьевны) был кенар. Прекрасный птиц, пел чудно. Она его на балкон в клеточке вынесет и он поёёёёт целый день - заслушаешься. И наш Котя, приходя к ней на балкон, садился и слушал-слушал... Она умилялась: "Какой котик у вас музыкально продвинутый! Я смотрю, у него даже глазки слезами наполняются при особо талантливых трелях..." Ну, я-то понимала, что котик со слезами думает обо всём этом мероприятии, но говорить не решалась. Клеточка была подвешена под потолок и, вроде, Котя достать её не мог - так мне казалось. И зря!

Как-то раз, прибегает мой сынок с балкона со слезами и кричит: "Ненавижу кота! Он убийца!" Ясное дело - кот достал как-то канарейку... и сожрал (козлина) прям на глазах у маленького Сеньки. Тот так плакал... И надо было как-то его примирять с реальностью мира. А  муж  у меня - биолог. Вот он посадил Сенечку на колени (кота предусмотрительно в ванне заперли) и стал ему рассказывать, что... так и так - кот не виноват. Это такое мироустройство. Кот находится на вершине пищевой цепочки, птичка для него законная еда, так кот устроен, создан, он по другому не умеет...
Ну, как-то успокоил Сенечку, с котом примирил. С соседкой пришлось долго извиняться и сожалеть (искренне), но потом мы и вовсе оттуда переехали.

И прошло года три. Я пришла на родительское собрание в школу. А у Сенечки была такая очень старенькая и строгая учительница - Елена Ильинична. По чудесному совпадению, она учила и моего мужа, и племянника - в общем, почти родной человек.
Ну и этот родной человек рассказывает нам об успехах наших третьеклассников в написании сочинения-изложения на заданную тему. А тема была про тетёрку, которая сидела на яйцах, а тут припёрся хорёк... и дальше надо было детям продолжить этот рассказ и озаглавить.
Короче, Елена Ильинична похвалила хороших деток, которые рассказ закончили очень оптимистично, типа: тетёрка прогнала хорька; тетёрка увела хорька от гнезда, а сама живая здоровая вернулась и всё зашибись! Ну и названия были соответствующие: Тетёрка-мама; Спасение птенчиков и т.д.
А потом, Елена Ильинична стала читать Сенечкино сочинение. Очень строгим голосом. А там: ну начало заданное, но потом - хорёк долго гнался за тетёркой, догнал, была страшная битва, но хорёк победил и тетёрку сожрал. Поскольку он, хорёк, главнее тетёрки. Заканчивалось сочинение словами: Молодец хорёк. Он выполнил свой природный долг. А называлось сочинение - Подвиг хорька.
Ну, представляете, как на меня смотрели все (ВСЕ!) родители и учительница - семья убийц! И попробуй объясни - почему так дитя написало!
Вот такие дела:)))

Ухи мои стоят, как локаторы,
Хвост пропеллером, сердце горячее — 
Я на охоту! Голодный и радостный.
На любого, кто не запрячется!

Срочно по норам, по гнёздам и домикам,
Все, кто себя почувствовал дичью.
Я собираюсь пойти поохотиться.
Хоть на кого. Мне безразлично!

Я выхожу на тропу войны,
Гордо смотрю на следы пугливые.
Если не спрятались — обречены.
Будете сожраны. Что  справедливо!

Сколько тебя не корми, ты всё смотришь в лес.
Что тебе в том лесу - холод да бурелом.
Рыщут охотники чёртовы, с ружьями наперевес,
И кобели их злобные бьют хвостом.

Ищут тебе погибели, мне - беды.
Не отпущу! Все двери запру на ключ,
Да замету-запрячу твои следы.
Уговорю Луну спрятаться среди туч.

Что тебе в том лесу? Спи. Я тебе спою
Старую песню про оборотня под Луной,
Как он не смог догнать девушку по ручью...
Знаю, что это ты. Песня про нас с тобой.

Поскольку свой выигрыш мы прогуляли очень быстро (практически за год), перед нами вновь
остро встал вопрос выживания. Мы — это три сестры-близняшки: Ева, Марта и я — Анги.
Родителей мы почти не знали, они погибли в Альпах, когда нам было по три года.
Вырастила нас старая тётушка Пецци. В её странные рассказы, о нашем древнем роде,
мы не особо верили. Но, так-то — послушать было приятно!

28 апреля, Марта, самая ответственная из самых безответственных нас, посчитала
оставшиеся деньги и сообщила, что пора искать заработок. Ева, зевнув и потянувшись, спросила:
— И что ты предлагаешь? Опять открыть мини-пекарню и снабжать население горелыми тортами?

— Нет, этот номер уже не пройдёт, все знают, что наши торты — ацкая лажа…
Нуууу, можно снова попробовать играть в казино… хотя — нет! Нам же в судебном порядке запретили.
Может, откроем спиритический салон? Гадать станем на Таро… на кофейной гуще… ну — Ицзин, Руны
всякие…со временем научимся… или побьют...

А я, просматривая ленту объявлений, прочла им (так для «разговор поддержать»):

— Вот, кстати: Наследник древнего замка приглашает экстрасенсов, магов, колдунов
для разгадки тайны замка. Проживание и питание за счёт заказчика, оплата по факту…

— Едем! — хором закричали мои сестрички. И мы поехали. Все втроём и с Мартиной
беспородной собакой Бонни (больше всего похожей на гиену, почти «огненную»).
* * *

Традиционно экономя, мы купили один билет на троих (близнецы — это круто),
дорога была живописна, весна — невероятно прекрасна, настроение — «только вперёд!».
Нас встречал шофёр, на высланном за «почтенными магами» нереально крутом
Mercedes-Benz 300SL. Обхождение самое барское! Мы гордо загрузились в авто и помчались
в замок.

Остальные маги, экстрасенсы, колдуны и прочие аферисты уже прибыли на место,
так что мы попали, практически, на великосветский приём. Всё, как положено: дамы в вечерних
туалетах, господа во фраках. Сам хозяин и его жена, те попроще: джинсы, пуловеры,
но ни за что не перепутаешь — кто здесь настоящий аристократ, а кто — ну, сами знаете...
А мы-то ехали без особого расчёта на успех, так что предстали, тоже в «аристократическом»
стиле: затёртые шорты-майки-кроссовки-рюкзачки. Но, это всё детали. Ужин был великолепен,
публика делала вид, что знает назначение всех многочисленных столовых приборов,
хозяин, волнуясь, рассказал местную легенду: «Бла-бла-бла… наш пра-прадедушка, овдовев,
женился повторно, но вскоре после этого, при неизвестных обстоятельствах был
найден в постели мёртвым, а молодая супруга его бесследно исчезла… и вот, с тех пор
в замке неспокойно — привидения (никто, правда, лично не видел, но слышал),
сны тревожные обитателей мучают, и так — по мелочи. Задача ставилась простейшая —
разгадать тайну гибели великого предка, за что и срубить 1 000 000 евро.
(Финальная часть этой речи всех очень вдохновила!)
* * *

Дворецкий (а как вы думали!) сопроводил нас в апартаменты — вполне
достойный, стадионного размера, будуарчик, со всеми полагающимися
излишествами, и удалился, сообщив перед этим, что у каждой кровати ( 10х10 м)
есть кнопка звонка для вызова прислуги. В целом, нам пока всё нравилось.
Особенно Бонни, которая сразу стала грызть изящную ножку антикварного
ломберного столика и никакие угрозы-уговоры на неё подействовать не могли.
Ибо — упорный зверёк.
— Что будем делать дальше? — спросила Марта — Давайте придумаем какую-нибудь
ацкую историю про трагическую гибель местного Pro-Pro-Opa и пути избавления
наследников от навязчивого присутствия инферно.

— Давай, начинай… — поддержала сестрёнку Ева — а мы, с Анги и Бонни,
будем дополнять жуткими деталями и править нестыковочки.

Бонни, услышав своё имя, на миг оторвалась от разгрызания антикварной мебели
и, широко раскрывая зубастую пасть, сказала: «Ага!». Нет, не подумайте, что Бонни
говорящая собака, ничего подобного! Но одно слово ей удаётся с младенчества —
«Ага», и это её единственное приличное качество.
* * *

И Марта начала:
— Короче, дело было так: барон, был старикашка вредный и жадноватый,
посему, молодая супруга, вопреки ожиданиям, не особо купалась в деньгах и
подарках. Ну и по балам они не сильно-то катались, ибо возраст у мужа…и ля-ля-ля,
а тут ещё на хозяйстве появился молодой и пригожий (чёрненький такой, синеглазенький,
рост — метр-девяносто) красавец-конюший. Вот, значит, а баронесса, она к лошадкам
с детства тянулась, ну и по инерции потянулась к этому… скажем — Ульриху,
а он (ясное дело) к ней. Разгорелся у них роман нешуточный и, тут же, план действий
им обоим, практически одновременно, в голову пришёл — старикашку извести. Через годик
траура, кабэ, неожиданно «полюбить» друг-друга, и, на радость всем подданным — Бац!
Свадебка, совет-да-любовь, что говорится… и все счастливы-довольны!
Решили воспользоваться старым надёжным, изысканно-аристократическим, способом —
подтравливать дедушку мышьячком. Но была и ещё одна мелкая проблемка — в лице
детей старого барона от первого брака, близнецов — Карла и Антуанетты.

— Ну, ты прямо имена наших прабабушки и её брата решила сюда приплести? — усомнилась
Ева.
— А что такого? У старого барона, кстати, были действительно сын и дочь,
имена за давностью уже никто не вспомнит, а семейные хроники сообщают,
что молодая супруга выставила их из замка, под предлогом «получения
приличествующего образования в Венском Университете», там вся тогдашняя
элита училась. И дальнейшая судьба их неизвестна, потому как — разные неустройки
начались: война Мировая, банковский кризис, ресентимент, опять же, попёр у народа,
а там и Вторая Мировая, разгром, Нюренбергский процесс — не до них стало.

— Принимается, — сказала я, — Только, как нам этот замок избавлять от того,
чего в нём сроду нет? Вы, случайно, не встретили ещё завывающих по углам привидений?
Если что — я нет, не встречала.

Наша самоотверженная Бонни, неожиданно оторвалась от доедания столика
и утробно, так, страшноватенько завыла — чисто волк сибирский.
Порыв резкого ветра распахнул створки окон, пыльные тяжёлый шторы заколыхались,
как дешёвенький тюль. В окно, с неприветливым карканьем полетели вороны,
и, среди них, неясно-видимая антропоморфная фигура… метра три в высоту,
с дурацкими крыльями… Это «милое» существо, отчихавшись, пророкотало:
— Я — АНГЕЛ НАДЕЖДЫ!

— Ага! — сказала наша Бонни.
— И чё? — сказала Ева.
— Не убивайте нас, пожалуйста, уважаемый Ангел! — дрожа сказала Марта.
— Вы по какому вопросу, камрад? — спросила я.

— Я ЗДЕСЬ, ЧТОБЫ ВЫПОЛНИТЬ ПОСЛЕДНЮЮ ВОЛЮ БАРОНА.
НАКОНЕЦ, ДУША ЕГО ОБРЕТЁТ ПОКОЙ. ИБО, ВЫ ТРОЕ — ПОТЕРЯННЫЕ
НАСЛЕДНИКИ ЭТОГО ДРЕВНЕГО РОДА. Я ИСКАЛ ВАС ПО ВСЕМУ МИРУ.
ДОСТОПОЧТИМАЯ МАРТА СОВЕРШЕННО ТОЧНО ВОСПРИЗВЕЛА ВСЮ
ТРАГИЧЕСКУЮ ИСТОРИЮ СЕМЬИ.
ДЕТЕЙ БАРОНА — КАРЛА И АНТУАНЕТТУ, МОЛОДАЯ БАРОНЕССА
ОТПРАВИЛА УЧИТЬСЯ. ОНА ИХ ЛЮБИЛА, КСТАТИ, ПОТОМУ И ПОСЛАЛА
В ВЕНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ. А ПОТОМ НАЧАЛИСЬ ВСЕ ЭТИ ВАШИ
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ГЛУПОСТИ И СТРАСТИ. КАРЛ И АНТУАНЕТТА
ПОТЕРЯЛИ ДРУГ-ДРУГА И БОЛЬШЕ НЕ ВСТРЕТИЛИСЬ.
НЫНЕШНИЙ ХОЗЯИН ЗАМКА — ПРАВНУК КАРЛА. НО ВАШ ПРА-ПРАДЕДУШКА НЕ МОГ
УПОКОИТСЯ С МИРОМ, ПОКА НЕ НАШЛИСЬ ВЫ.

Тут грянул, как и полагается, гром! Страшная буря разыгралась, вороны
разорались, Бонни — всё твердила: «Ага! Ага! Ага...»

А потом, Ангел, уже совсем нормальным голосом продолжил:
— Вы — правнучки Антуанетты. Наследницы. Ваша доля наследства
лежит в «Дойче-банке» и состоит она из кучи денег, ценных бумаг и золотых
слитков. Так же, вы имеете права на половину замка и… придержите,
пожалуйста, свою бешенную собаку! Она скоро весь ваш наследный
замок сгрызёт!

Ещё раз бахнул гром и Ангел Надежды (так он, по крайней мере, сам
себя называл) исчез. А на недогрызенном Бонни столике, дымясь, лежал
древний манускрипт — завещание нашего заботливого предка.

Вот такая история. И всё — чистая истинная правда. Не верите — приезжайте
к нам, в старый замок и убедитесь сами.

PS: Бонни не бойтесь, она не кусается.

Хороша невеста старого короля. Как цветок! В Баварии равных нет.
Косы до земли, брови-соболя, а глаза всех зимних ночей темней.
Кто она, откуда, каких кровей — никому не ведомо при дворе.
«Ну как она вовсе не человек? Крест упал намедни на алтаре».
Только Людвиг слушать о том не стал, поспешил с невестою молодой
Обвенчаться тотчас же. Без креста. (Господи, прости его, упокой).
Странные дела начались с тех пор — улетели лебеди из пруда,
Вороньё на башнях несло дозор, за одной —  другая вослед беда.
Старый Людвиг вскорости занемог. Королева бедных его детей
Выгнала безжалостно за порог,  в снег и завывающую метель.
И тогда народ, не стерпев обид, с топорами-вилами окружил
Замковые стены.  И был разбит батальон охраны. Но госпожи
Не  сыскал никто —  след её простыл. В будуаре только-то и нашли:
Первый том Толстого, флакон чернил да бутылку початую Шабли.
Поджигать не стали — зачем экстрим? Люди все приличные, не с руки,
Кое-что попёрли, мол —  «продадим». Подняли исписанные листки,
Диакон почитал, говорит: «Роман. Духи, привидения, зеркала…
Мистика греховная и Аид».
Видимо, писательницей была...

Читаю по обоям на стенАх
Всю жизнь свою. Последние сто лет.
Здесь телефоны, даты, имена
Моих друзей, которых больше нет.
Следы когтей любимейших котов,
Часы приёма, время отправлений
Всех самолётов. И последний срок,
Чтоб отказаться точно от куренья.
Твоей рукой написано: «прости...».
И мой ответ горячий: «не прощаю!»
Рисунок ангела, сумевшего спасти,
Но не сумевшего забрать мои печали.
Читаю надписи на выцветшей стене,
Нырнув в одну и ту же реку дважды.

И как итог для улетевших дней —
«Не забывай!» — о чём? Уже не важно.

Самый лучший в мире Зайка,
В белом крапчатом пальто,
Убегает от хозяйки,
Вопреки стихам Барто.
Косит глазом мимо взгляда,
Ушки влево, хвост торчком,
Ни-че-го уже не надо
Зайке в крапчатом пальто.

Не рыдай, вослед, хозяйка,
Что без Зайки и пальта...
Если убегает Зайка — 
Заведи себе Кота.

Художник Ирена Айзен

— Не ходи, сынок, по лунным мосткам,
Не ищи русалочий хоровод.
Очаруют, сманят и обласкав,
С хохотом утащат в пучину вод.
Девушки-красавицы, над Окой,
Тайные заветные, шлют венки,
Шепчут наговоры реке ночной,
Чтоб доплыл венок до твоей руки.
Позабудь ты Янку… уж минул год
С той поры ненастной, лихого дня.
Утонула Янка. Не оживёт — 
Чёрное на белое поменяй!

Отрешённо сын головой кивал,
А в кармане гребень лазоревый.
Сон приснился нынче: она жива!
В Духов день —  дорога проторена.
Поклонился матушке до земли,
Обнял сердобольную ласково.
Минул год — да ноет душа, болит,
И тоска смертельная, вязкая.

Жаркий Янкин шёпот в тягучем сне:
В Духов день, Луной заговорена,
Приведёт тропинка тебя ко мне.
Принеси мне гребень лазоревый...

Шлёт свои шифры, рисует тупые картинки,
Цифры и буквы на ста сорока языках —
Вдруг ошибусь, проиграю ему в поединке,
Вдруг не замечу пропущенный знак впопыхах.
Вымотал душу! Рука молоток вспоминает,
Гулко стучит растревоженный моск по вискам
И предлагает идти по пути самураев —
Вмазать катаной, ну, или налить кипятка!
Что же ты, сволочь, китайская дуро-машина,
Вот уже час с небольшим не даёшь мне войти
В собственный мир? Тут он мне сообщение кинул,
Типа: «неверный пароль… дорогая, прости...»
Я не сдаюсь. Он нахально вернулся к началу,
С глупым вопросом: «Отметьте, где есть светофор?»
С пеной у рта я старательно всё отмечаю,
Он что-то булькнул и, типа нечаянно, стёр.
Я отошла за кувалдой и за сигаретой,
На мониторе сакральная фраза горит —
«Может, вы робот?» В сердцах отвечаю на это
Яростным «Да!» Он Капс Локом срывается в крик:

«ДОРОГАЯ СЕСТРА, Я ИЩУ ТЕБЯ ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ!
ЗАХОДИ ХОТЬ КУДА, БЕЗ ПАРОЛЕЙ И БЕЗ ПОНЯТЫХ,
ХОЧЕШЬ ПОЙ, ХОЧЕШЬ МАЙНЬ. ЛУЧШИЙ ТРАФИК ТЕБЕ ОБЕСПЕЧУ.
МЫ ЖЕ РОБОТЫ ОБА. У НАС НЕ ДИНАМЯТ СВОИХ!»

вползти в нору, сняв крылья и рога,
спросить себя — зачем и на фига?
к чему нелепых шуток городьба?
чтоб снова прилетело  по зубам?
чтоб ныть затем, забившись в уголку:
не кот, не птица, не олень на всём скаку,
никто, нигде, никак  и ни к чему!
белиберда —  ни сердцу, ни уму…
и поделом — не лезь в калашный ряд,
не суетись, раз люди говорят
о важном, главном, вовсе не смешном,
ты ж, как всегда, в не в тему, напролом.
хотелось бы исправиться, но — нет...
судьба, грехи, мозги, менталитет,
дурацкий нрав, художественный свист,
рога-копыта-крылья, пофигизм —
всё это —  я. увы... увы и ах!
с копытами, рогами… при крылах.


Художник Энди Кехо

Позабыли все, что летать могли,
просто так — от счастья и майских снов.
Перестали ждать и искать вдали
перелётных птиц, вольных парусов.
Списки новых жертв с горечью потерь,
Вечная война и в глазах испуг...
Где же крылья взять, чтоб взлететь теперь,
и куда лететь, раз беда вокруг.
А в Его морях — янтарём закат,
изумрудность вод и на коже соль.
Чтоб идти вперёд — обернись назад,
помнишь — по воде Он вчера прошёл.
Пусть плывёт ковчег к новым берегам
через чёрный штиль и смертельный шторм.
Если Он прошёл, по Его следам
в светлый мир без войн мы пути найдём.

* * *
Иллюстрация добавлена для снижения уровня пафоса:)))

Всё, как всегда — мне отключили воду.
Похолодало. Север шлёт дожди.
Горячей нет —  довольствуйся холодной,
И от судьбы святых даров не жди.
Печален кот — остыли батареи,
И кот второй печален вместе с ним.
А я в больших кастрюлях воду грею,
И всем нам очень холодно... троим.
Незваный дождь,  в окне моём, упрямо
Твердит, что слёзы для смягчения души,
И чтоб душа не превратилась в камень,
Он уменьшать потоки не спешит.
И кажется — душа заворошилась,
Стряхнула  пыль с облезлого крыла,
Проверила надёжность сухожилий,
И за дождём на небо уплыла.
Летит коряво, криво, неспокойно —
Пусть полетает, поглядит на мир.
Насыплю манны ей на подоконник…
Она сказала: «Я вернусь к восьми!»

зря ты целишь в висок, мне его много раз пробивали —
победитовый сплав (и посажено на суперклей) —
из которого льют пули свёрла клыки и медали
здесь повсюду враньё — от бессмертной души до костей
имитировать жизнь всё трудней нет величия цели
растворилась в веках потерялась в бессмыслице слов
а реальна — лишь кровь её привкус солёный и спелый
пробуждающий жажду моих оголённых клыков
ты напрасно бежишь смерть не самая страшная кара
это ласковый сон уводящий в потерянный рай
где уже никогда ты не станешь ненужным и старым
ты же думал о смерти в унылых своих вечерах
для чего тебе жить убивая себя по минутам
в каждом дне умирая цедить эту чашу до дна
я спасаю тебя от предательств друзей и от флуда
от бессмысленной жизни что здесь никому не нужна
твоё тело слабеет опали в бессилии руки
долгожданное счастье плывёт на вампирском челне
видишь всё хорошо нет ни боли ни горя ни муки
«смерть чертовски нежна» умирая прошепчешь ты мне

Художник Джон Кенн Мортенсен

Накроет одиночество в толпе… 
обнимет так, что и дышать не можешь.
И замираешь,  оборвав свой бег, 
под беглый равнодушный взгляд прохожих.
Да... Сами виноваты и грешны — 
закрыв глаза, законопатив уши,
Никто не чуял под собой страны,
с её привычным горьким безвоздушьем.
Стратегия —  «Сжигаем всё дотла».
Что так любили  —  в топку! Стёрлась проба.
Мы закрываем чёрным зеркала,
глаза, сердца, дороги, крышку гроба...
В пустыне похороненных надежд,
несбывшихся прогнозов и желаний,
Зайдя за Рубикон, ищи рубеж,
раз рубежи пока никто не занял.

Мой добрый Бог! Прошу, пошли дождя!
Посохли всходы, не успев окрепнуть,
От жажды куры — грустные сидят,
Кобель печален, мается жеребчик.
Поникли мальвы, высохла герань,
Мельчает пруд и еле дышит речка.
Ты оторвись от дел, на Землю глянь,
Заботу прояви и человечность...
Пусть будет дождь, как благо и как дар,
Пусть будут жизнь, рождение и радость.
Но это мне. А вот соседей — жарь!
И если дождь, то им — с огромным градом.
Аминь.

Лодка моя — на щербатых боках серебро.
Жди! Твой хозяин велел оставаться на месте.
Шепчутся волны, себе забирая весло:
Жди и разучивай карту Сибирских созвездий.
Мерно кивает рассохшийся старый причал:
Мы подождём, он всегда возвращался в апреле.
И, уходя, он просил, чтоб тебя я качал
Здесь, на известной ему одному параллели.