… Закрылась дверь, и так ей захотелось
зачем-то вымыть пол, как будто это
могло внести какой-то смысл, порядок
в круговорот её вещей и мыслей.

Его расческа и зубная щетка,
таблетки, портсигар, часы с браслетом...
Без этих жалких маленьких предметов,
Казалось, чище станет, будет лучше.

Теперь ей что угодно можно делать.
Сидеть в кафе, ходить в кино с подругой.
И завести забавного котенка —
без этой ненавистной аллергии!

Осталось плед убрать на антресоли,
а на диван купить — другой, поярче.
Портьеры заменить и вымыть окна.
А он — чужой пусть будет.
Лучше — мертвый!..

Она стирала пыль, да так усердно,
что с пианино брякнулся подсвечник,
и закивал фарфоровый болванчик,
в подарок привезенный из Китая.

Она так мыла пол остервенело,
как будто бы судьба ее решалась.
Как будто к ней вот-вот нагрянут гости.
Как будто с ней вот-вот случится счастье...

П.Фрагорийский
из сб. Многоэтажка

Сегодня в мире светлый праздник:
она купила снеди разной,
блестят на пальцах злые стразы,
и он придет навеселе.
Стоят бессмысленные тапки,
и кот вылизывает лапки,
под фонарем гуляют бабки,
внимательные как в селе.

Бросая взгляды осторожно
на горку заварных пирожных,
она всё слушает тревожно
холодной вьюги тонкий свист.
Её печалью неуёмной
наполнен полусумрак комнат,
и ловит старенький приёмник
забытый старомодный твист.

В часах ворочается Хронос,
и всех — от нищих до баронов —
ждет сногсшибательная новость:
родился Бог любви в хлеву.
В двухкомнатном хрущёвском рае
гадает — кто она, вторая?
Мизинцем слезы вытирает,
ломая липкую халву.

Ведь был он ближе всех на свете!
И танцевал меж ними ветер...
Остались лишь долги и дети,
и ненавистное родство.
Вот он придёт, такой нелюбый,
с мороза ледяные губы...
Она потом себя погубит.
Ну, а сегодня — рождество!
Ча-ча-ча!

П.Фрагорийский
из сб. Многоэтажка

Легко

Писать стихи легко. Но научить этому сложно. Почти невозможно. Как нельзя научить быть счастливым. Или несчастливым. Хотя, пожалуй, нет. Счастливым быть можно научить. С помощью психотренинга. Аутотренинга. Или просто отбить мозги сапогами. Со стихами все обстоит иначе, вот какая печаль.

Высшая искренность

Бытует заблуждение, что стихи — это искренний рассказ поэта о себе. Нет. Не всегда… Иногда это — возможность спрятать себя в строках. Хотя — возможно, именно спрятав себя, мы и говорим, наконец, о том, чего не можем произнести открыто. То, что для обывателя ложь — для поэта высшая искренность.

Жалко

Самый деструктивный вид литературы, когда мир персонажей — сплошь безликие герои, карикатуры или пугала, а в результате сюжетных перипетий никого из них не жалко.
И высший пилотаж — когда жалко всех. Даже дураков, негодяев и злодеев.
Об этом ещё Аристотель говорил. Правда, другими словами...

Душа на ладони

Я доверяю стихам больше, чем ситуациям, когда пытаюсь понять человека, имеющего отношение к поэзии. В стихах не соврешь. Какими бы ни были красивыми слова — убогие мысли за ними не спрячешь. Проза тоже дает такую возможность. Но по стихам видна душа человека, как на ладони.

Божественный шёпот

Люди, даже косвенно связанные с искусством, часто любят рассуждать о том, что они слышат «голоса», считают себя чуть ли не «посланниками небес» для тупого, темного и невежественного человечества. Но почему-то под «божественным шепотом» или «музыкой сфер», которые люди «слышат» таинственно-необъяснимым образом — практически все любят ставить свое имя. Помечать свои бесценные опусы и нетленки — так сказать, «божественные откровения» — подобно котам.
Тебе никогда не казалось это странным?

Война смыслов

Стихи не опасны, пока невнятны, пока непонятно — о чём они. Как только проступает смысл — тут и начинается все самое интересное. Налетает рой ос, приползает шипящий террариум, начинают накидываться какие-то сумасшедшие. Критики, поэты, филёры, эстеты, оптимисты и пессимисты, экзорцисты, эксгибиционисты, бесы, монархисты, левые и правые, патриоты, либералы, идиоты… Настоящая война, война смыслов! Сразу становится понятно, «ху из ху». Смысл в стихах проявляет смысл в людях. Всё тайное становится явным. И почти всегда — необратимым.

Минимализм

А я становлюсь все ленивее. Сил и времени всё меньше. Стихи всё короче. Знаков препинания почти не стало. Где мысль — там рифмы не важны. Где рифмы — нет мыслей. Даже строчки укоротил до двух-трех слов. Я считаю эту груду бессмысленных черепков в виде буквенных знаков — черновиком, фрагменты которого, при счастливом стечении обстоятельств, станут когда-нибудь семенами чего-то осмысленного. Кто-то называет это — экспериментом. А для поэзии это всего лишь — обрезки плохо организованной речевой ткани, которая всегда остаётся после того, как пошив изделий закончен. Просто псевдолитературный мусор. И всё.

Точное слово

Иногда у хорошего поэта одно лишь неточное слово способно разрушить всю поэтическую конструкцию. И одно точное слово, один точный поэтический образ способен спасти всё стихотворение и сделать его бестселлером.
И вот что странно: у посредственного поэта, напротив — ни точное слово не спасёт, ни неточное слово всей конструкции не уничтожит. Воистину: кому больше дано — с того и спросится больше…

Иглотерапия

Стихи вообще похожи на иглотерапию — они могут воскрешать чувствительность, а точнее — способность чувствовать там, где она, эта способность, утрачена. Как-то так...

П. Фрагорийский
Из кн. Блокнот Прицелова. Триумф ремесленника

Сергей Волков
Песни на стихи П. Фрагорийского
Гитара, акустика, бард-рок
Россия



Тексты под спойлерами

Нуна. С той стороны

Крымская ночь на окно
навалилась лбом.
И не понятно — реально или во сне —
Нуна выходит из тьмы,
ей нужна любовь.
Страшно мне с ней оставаться
наедине.

Пусто, как в небе, на Божьем Его листе.
Хрупкая жизнь обернулась одной строкой...
Мёртвая Нуна тихо легла в постель
и обвила мои плечи худой рукой.

Влажные простыни.
Август, как я, раздет.
Плещется адреналин во мне, как вино.
Нуна мертва давно, что ей нужно здесь?
Бьется её душа в ледяное дно.

Ей разрешили, наверно, прийти за мной,
там всё равно, кто я —
и кто она мне.
Нуна простила меня и себя давно —
Нуна уже убедилась, что смерти нет.


_______________________________________________
слова, видеомонтаж - П. Фрагорийский
музыка, гитара, вокал - Игорь Костин
эскиз песни для музыкальной группы - Гоша и Птицелов
Муз. трек - акустическая версия, черновик
Альбом - Тёмная вода
...................................................HD720
Нуна. С той стороны / Гоша и Птицелов/ акустика

Понимание — начало согласия.
Бенедикт Спиноза

Непонимание делает из друзей врагов.
Лион Фейхтвангер

Существует три разновидности людей: те, кто видит; те, кто видит, когда им показывают; и те, кто не видит.
Леонардо да Винчи

ЧТОБЫ ПОНЯТЬ

Для того чтобы понять Другого — не обязательно затевать с ним спор. Достаточно внимательно посмотреть на то, что человек представляет из себя — в текстах, картинах, или в чем-то другом, где он выражает свое видение мира. Точку зрения. Просто — точку зрения... Потом всегда можно сделать выбор — общаться, не общаться, точно отдать себе отчет — имеет ли смысл диалог вообще?
А не мучить друг друга за несовпадение мировоззрений, оголтело пытаясь доказать, что он ничем не лучше тебя. И не доказывать везде и всюду что он - хуже, чем есть...

АБЕРРАЦИЯ ВОСПРИЯТИЯ

… Есть глаза — не видим. Уши есть — не слышим. Живем среди кривых зеркал. Иногда накатывает такое отчаяние, что не хочется писать и говорить.
Так проще. И безопаснее. Так спокойнее.

Мы разучились выражать свои мысли внятно, слышать сказанное другими — ясно. Мы стали понимать сказанное не нами - превратно.
Только и делаем, что придаём своё значение чужим словам, переиначиваем сказанное не нами, а потом спорим с собственной тенью, со своими же пометками на чужих страницах.

Иногда мы просто подменяем написанное или сказанное — собственными мыслями, которые нам вдруг захотелось высказать. И пересказываем своё, которым незаметно подменили чужое. Интерпретируем уже сами себя, полностью игнорируя изначально заложенный в тексте оригинала, смысл. Чей-то текст лишён ценности изначально — он лишь повод заявить что-то своё.

Мы перестали воспринимать чужой текст адекватно. Заменяем его в своей голове своими личными субъективными конструкциями. Порой и личность чужую воспринимаем как результат собственной интерпретации, в кривом зеркале своих представлений - таких же субъективных. И хорошо, если это "придуманное чучело" не тиражируется нами же, в досужих разговорах. Тогда искажённый образ человека становится вообще искусственно созданной сущностью, аберрация заразна для легковерных людей. Мы плодим эти сущности, не особо понимая последствия наших слов и суждений.

Здесь теряется не только истина, как таковая, но и авторская правда, на которую нам плевать — потому, что наше слово — важнее, оно вообще — в центре всей интеллектуальной жизни мира...
Интерпретаторы, увлекаясь смысловыми построениями собственного ума, вообще теряют автора, его идеи и смыслы, не учитывают его существование и авторскую точку зрения даже теоретически.

Различая лишь собственные слова и мысли в чужих голосах, мы порой не делаем даже попытки усомниться в собственных мыслях и высказываниях, и вникнуть в подлинный смысл сказанного Другим — всё, что находится извне, нас уже давно не интересует. Мы перестали видеть и слышать людей вокруг себя, оставив рядом с собой собственные интерпретации того, что было не понято и превратно истолковано нами с самого начала.

Это происходит везде: постмодернистская привычка всё трактовать и толковать по-своему, переиначивать, окарикатуривать — наше эго размывает границы между личным и внеличным.

Интеллектуальный террор? Диктат эгоцентризма? Шизофрения разума? Или уничтожающий всё вокруг себя, экзистенциальный беспредел?

Какая жуткая, психопатическая иррациональность. Тотальная аберрация восприятия.

СПОР ГЛУХИХ

Мы не слышим Другого. Что нам чужая речь? Истина давно не рождается в спорах, и мы лукаво утверждаем, что её не было никогда, что Добро и Зло - относительные, условные категории, что границы между понятиями размыты, а нюансы неуловимы.
Полемика сводится к словесной фиксации личного удовольствия или неудовольствия тем, что было отфильтровано и воспринято. Как правило, это — мизерная доля от реально сказанного.

Спорим, не услышав понятного, ожидаемого нами контента, или уместной, по нашему мнению и простенькому сценарию, интонации, и еще черти чего, что могло бы вызвать подобие благожелательного личного эмоционального отклика, ощущение удовольствия.

Спешим соглашаться там, где есть за что зацепиться самолюбию, ведь мы везде ищем только Себя. И, по большому счету, всё равно, чья речь полна заманчивых обещаний: мы готовы искать подтверждения ценности собственных мыслей даже в словах дьявола. Качаем головой. В чем-то он, безусловно, прав, да, всё верно, и нельзя с ним не согласиться...

Боимся собственного интеллекта — ведь ясно станет, чего мы стоим на самом деле, с мелочным интересом к приятным уху, выгодным правдам, привычным стереотипам фрагментарного мышления. Не признаваться же себе в умственной несостоятельности, в том, что отвыкли различать оригинал и подделку, добро и зло, и что мы давно путаем голоса бесов с голосами ангелов. Да и мало волнует нас разница между ними. Нам не собеседник нужен, а нанятый актер, добросовестно отыгрывающий нужные и понятные нам эмоции.

Подчас ведем себя как злые капризные дети из библейской истории:«Мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, а вы не плакали...»** Ищем своего*. Хватаемся за любой повод для упрека, придираемся к мелочам, опошляем чужие смыслы собственной глупостью, стремимся выразить недовольство демонстративно, чтобы покрепче самоутвердиться — на чужом слове.

В хламе суетливых суждений сама суть сказанного остается не услышанной. Недоступной.
Стремлению подняться до уровня оппонента часто мешает желание превознестись. Если не получается его опустить до собственного уровня — хоть убей, испытываем раздражение и бросаемся восстанавливать «попранную справедливость». По пути обесценивая Другого, роняя чужое достоинство, теряя собственное...

Текст Другого — остается за пределами внимания и понимания. Как подарок, по рассеянности выброшенный в корзину для мусора.

Мы давно забыли, что такое — диалог с миром. Странная, яростная и горестная пантомима: демонстрация мелких, тусклых по мысли, лукавых самомнений, в мире глухих.

P.S.

Для того, чтобы быть услышанным людьми, надо говорить с Голгофы, запечатлеть истину страданием, а еще лучше — смертью.
Лев Николаевич Толстой

«Любовь <...>не ищет своего» (1 Коринфянам 14:5)
**Евангелие от Матфея



П. Фрагорийский
из кн. Блокнот Птицелова (Сад Камней, Триумф ремесленника)

#философияТекста

Самовыражение автора в стихах — не главное. Было бы что сказать, и было бы чем это выразить. Что у тебя есть за душой? Опыт души — и техника-слух-вкус. Одно без другого — никак. «Что» без «Чем» — не интересно. Как и «Чем» без «Что».

Наворотить, конечно, можно, много разных образов причудливых, насильно впихнуть и придавить их друг к другу. Ввернуть редкую рифму. Непривычный ритм. Блеснуть, так сказать, новизной. Но это не станет стихами, не коснется ни ума, ни сердца.

Или ты мастер — или неумёха. Или искусство — или жалкая поделка. Или пишешь стихи — или имитируешь поэзию. Сколько бы теоретических конструкций, нарративов, тропов, метафор и правил не было в твоей умной голове, амиго.

Имитация — как муляж. Груша-муляж иногда на вид хороша. А съесть ее нельзя. Так и со стихами. Вроде бы и написано неплохо, местами даже очень хорошо. А перечитывать, возвращаться, шептать запомнившиеся строки, перекатывая каждый звук во рту и наслаждаясь послевкусием стиха — не хочется...

П. Фрагорийский
из кн. Блокнот Птицелова. Триумф ремесленника

..............................................................................#баллада

Её ложе — разрыв-трава
на зелёных семи холмах,
на плече у неё — сова,
впереди у неё — зима.

Я её узнаю́ всегда —
ожерелья звенят на ней!
Руки моет в семи вода́х,
только сердце горит в огне,
а душа её в колесе —
ходит, светлая, по воде...

Белых саванов тоже семь —
это к свадьбе на Духов день.
Мы ночами с ней ищем клад —
серебро и дурман луны.
Золотые колокола
в её волосы вплетены.

Она мёртвую воду пьёт,
покрывает озёра льдом.
Я на руки беру её,
омываю живой водой.
В ней уже колосится рожь —
надо мной кружит вороньё.
Говорят мне — её не трожь,
заклинают — не тронь её!

Я бегу от беды в поля,
чтоб никто не слыхал мой плач.
Под ногами гудит земля:
едет суженый твой — палач.
Что ты скажешь, душа, ему?
В мире не́т глаз, твоих — синей.
Белым пеплом летит во тьму
снег в тревожном зловещем сне.

До костей пробирает страх,
я от горя мычу, космат,
Из пылающего костра
смотрит страшная Кострома.
Красный месяц качает лес,
на закате горит шатёр,
Разрастается до небес
погребальный её костёр.

«Ах, звезда моя, благодать!
Схорони меня до утра́.
После Троицы — голодать,
ожидать святого Петра.
Справь рубаху, покуда жив…»
И она отвечает: «Да».
И в руках у меня дрожит,
как седьмая
моя
вода.



Текст песни для группы Гоша и Птицелов
П.Фрагорийский
2020 авг

#критика #литература #поэзия

«... Определить настоящего поэта можно по инверсиям.
У плохих поэтов их нет, речь — гладкая, правильная, нормативная…»
............................................................................Е.В. Невзглядова

Из чего состоят стихи? Это метр и ритм, это буквы, слова и фразы, написанные "в столбик". С синтаксическими знаками или без них. С рифмами разной степени точности — или совсем без рифм. Всё это — внешние атрибуты, они ни о чём, по сути, не говорят. Это набор инструментов и всё… Они есть у каждого, кто пишет стихи — эти одинаковые лекала и правила огранки поэтического текста. Но когда эти инструменты находятся в руках разных поэтов — возникают произведения, качественно и по стилю совершенно разные. Даже если поэты находятся в рамках «классического самовыражения», «рисуют» один и тот же осенний пейзаж, или «ваяют» одну и ту же «Галатею» в любовных стансах— авторский стиль всё равно заставит каждого из них создать своё, непохожее, узнаваемое. В чём секрет?

Уникальность стихов определяет интонация и смысл — то, что называют «поэтическим голосом». Считается, что это фигура речи, а между тем — это не совсем так.

Поэтический голос — это звучание стиха и ассоциации, связанные с образами и смыслами, которые притягиваются к образам, нанизываются, «намагничиваются» на смыслы, вложенные в текст.

Голос поэта всегда звучит в стихах — слаба ли его поэзия, или сильна, глубоки его мысли или банальны. Личностное начало в стихах во многом определяет музыкально-речевая интонация. Именно она воплощает «душу стиха», персонифицирует авторский стиль, концентрирует в себе выразительность индивидуальной поэтической речи.

Здесь важно всё: и громкость, и оттенки, и интонации, и licentia роetiса — поэтические вольности, «неправильности», подчас алогичные, намеренные акценты… Словом — всё то, что составляет неповторимый, узнаваемый тембр голоса.

Читатель всегда «слышит» этот голос, когда читает стихи, хоть и сплетает его со своим голосом — в сознании. Стихи в прочтении «про себя» или вслух — всегда дуэт автора и читателя. Иногда автор выходит на первый план, иногда — уходит в тень, незримо сопровождая читателя. Иногда кажется, что и вовсе исчезает, и тогда читатель чувствует себя уединённо, наедине со своим собственным опытом жизни, эмоциями, которые ему знакомы и понятны. Самые любимые стихи у читателей — те, которые «про себя», которые написаны «ну вот точно про него», а автор в это время — незаметен.

Музыкально-речевая интонация и выразительность авторского высказывания — взаимосвязаны так же, как голос с человеком, которому он принадлежит.

Голос не существует без интонации. Иначе — это голос робота, «говорящей мыши» в компьютере. Этот голос может обольщать, вызывать любовь, притягивать к себе, а кого-то, быть может, и раздражать, кому-то не нравиться. Этот голос может быть слабым и в конце концов просто потеряется в массе таких же слабых голосов, коими полна всякая эпоха. Поэтическая востребованность, литературное забвение — в нашей власти лишь отчасти. Сказать точно, от чего это зависит — значит, заведомо солгать.

Музыкально-речевая интонация — инструмент чрезвычайно тонкий, и не у всех получается с его помощью создать нечто, способное затронуть воображение, ум, слух, сердце читателя, коснуться его заветных душевных струн. Но поэзия так и существует веками: если не интересна — то её и не читают, сколько бы регалий и наград не имел создавший её автор, и какими бы ухищрениями в технике стиха он ни пользовался..

Индивидуальная поэтическая интонация, так или иначе, всегда будет вступать в тонкое противостояние со схоластикой правил метро-ритма, выработанных столетиями. Это неизбежно и происходит естественным образом, идёт «изнутри» авторского высказывания. Так наша повседневная речь отличается от строгого литературного языка, который, справедливости ради надо отметить, тоже — разный. В научной статье один, в учебнике — другой, в романе — третий, в короткой новелле — четвёртый, в политическом обзоре — пятый, и так далее.

Отталкиваясь от правил, поэзия обречена нарушать их и тем самым вырабатывать всё новые «поправки к поэтической конституции». Но в этом и заключается развитие поэзии как искусства. Иначе мы до сих пор бы сочиняли стихи на языке Тредиаковского и Ломоносова.

Поэзия соткана из канонов настолько же, насколько и из нарушений этих канонов. Поэзия — это в некотором роде и есть некое «исключение из правил» — вместе с поэтическими искажениями смыслов, инверсиями, анжамбеманами и прочими «нарушениями правильной речи», которые, в сущности, и определяют отличие поэзии от прозы.

Именно эти тонкие моменты выхода «за рамки» общеизвестных универсальных правил стихосложения и делает авторскую поэзию индивидуальной, узнаваемой. Именно они и вынуждают критику и филологию не костенеть в раз и навсегда прописанных всем подряд «рецептах сочинения стихов», а развиваться, двигаться вслед за поэзией, совершенствуя аналитический аппарат и поэтический слух. Без этого движения и филология, и критика — мертвы, какие бы эмоциональными определениями не сопровождалась критика, и какими бы изысканными терминами не оперировала филология.

И это — естественно: поэзия — поиск и запечатление гармонии, а теория поэзии — то, что исследует поэтическую гармонию. Не для того, чтобы искать малейшие «изъяны» в поэзии, а чтобы облегчить «поэтическую науку» начинающим сочинителям, чтобы уберечь их от досадных ошибок и открыть им секреты мастерства, подаренные предшественниками.

Критика поэзии и филологический анализ — всегда возникает как отклик на поэзию. Вслед за ней. И никогда не бывает наоборот. Хотя часто и выглядит в спорах авторов и критиков это неизбывное напряжение между поэзией, расширяющей пространство, ограниченное правилами, и критикой поэзии, опирающейся на правила — как трудный и коварный вопрос: «Что первично — курица или яйцо?»

Поэзия всегда — первична. Критика — всегда вторична.
Функция настоящей критики — в понимании, а не в «надзирательстве» за соответствием или несоответствием стихов канонам, выработанным прошлым опытом истории поэзии. Критика — это искусство прочтения. Попытка понять, объяснить, а иногда и сформулировать «исключение», как отдельное правило. Конечно, если овчинка стоит выделки. Так развивается поэзия, так развивается язык и сопутствующие ему прикладные науки языкознания. Не будь этой диалектики — мы бы до сих пор говорили на древнеславянском и, как говорится, плели бы лапти.

Безусловно, существует «золотая середина», и не нужно бросаться в крайности, объясняя явные ляпы и нелепости «авторским поэтическим размахом», не умещающимся ни в какие разумные рамки. Как отличить элементарную неумелость, незнание правил, плоское мышление и отсутствие поэтического слуха — от осознанной, уникальной поэтической речи, от авторского голоса? Как провести черту между «я-душой-пишу-а-не-по-правилам» и «я-художник-я-так-слышу»? Не знаю. Всё дело в гармонии. Она или есть — или её нет. Она всегда слышна, хоть и не всегда объяснима. Но если гармония есть — то объяснению поддаётся каждое слово в стихотворении, ибо в гармоническом целом каждое слово — обосновано, весомо и на месте, и появилось в материи стихотворения не случайно.

Конечно, какие-то моменты в тексте стихов поэт может потом редактировать, приближая гармонию, которую он слышит внутри себя, к идеальному варианту, к ещё более тонкому соответствию с тем, что кажется поэту более-менее совершенным. Но в основном — в текстах, отмеченных связностью и целостностью, сказано всё или почти всё, что должно было быть сказано. А будут ли услышаны авторская интонация, голос поэта, и сказанное им — этим распорядится время и Господь Бог.

*licentia роetiса - поэтическая вольность

П. Фрагорийский
Из кн. Блокнот Птицелова. Триумф ремесленника

Что-то странное в дресс-коде,
Что-то гнусное в лице.
Он одет не по погоде,
У него в руках пинцет.

Смотрит в спину, дышит рядом,
Ничего не говоря,
Гладит шеи липким взглядом
Он с улыбкой упыря.

За очками тихо пряча
Взгляда колкого клинок,
вечный баловень удачи,
он безумно одинок.

У него цветок в петлице,
В горле плещется коньяк,
Бродит в бешеной столице
притягательный маньяк.

Эпикур холодной страсти,
он с иголочки одет,
шармом наделен и властью
элегантный людоед.

Снова мрачный триллер в моде,
Правда спрятана в свинце.
Это с нами происходит
Что-то страшное в конце...



2016
П. Фрагорийский
из кн. Тёмная вода

Невнятный быстрый сон меня томил,
где я, среди живых уже невидим,
смотрю и вижу всё, что прежде скрыл,
всех, на кого обиду затаил,
и тех, кого нечаянно обидел.

И пела мне из мглы над сон-рекой
вещунья слов, таинственная птица:
«Не проливай на землю молоко,
не обвиняй - тогда прощать легко,
не осуждай, и многое - простится...»

Злым серебром во тьме светилась марь -
похож был иней на кристаллы соли.
Бил в колокол невидимый звонарь,
и ветер перелистывал букварь,
и звон стоял - нездешний, невесёлый...

Вокруг кружились окна, и сквозь них
мне видно было, как они молчали,
как трепетали в их руках огни...
И я просил прощения... Они
Не слышали меня - не отвечали.

Светлело неба голубое дно,
и крошкой ледяной срывалась манна.
И ныло сердце от тоски земной,
и тени их дрожали надо мной,
как храмы из молочного тумана.

П. Фрагорийский
Из кн. Post Scriptum

....................«Toute maîtrise jette le froid ...» — Stéphane Mallarmé /«Всякое мастерство леденит…» (Стефан Малларме)

Я останавливаюсь перед обычной офисной дверью, на которой поблескивает латунная табличка: «Прометей» Ещё есть несколько секунд, чтобы передумать. Но я преодолел путь к этой двери, он был долгим. Осталось лишь открыть её.

Переступаю порог, и меня обволакивает мягкое облако умиротворения. В шум лесной листвы вплетается плеск безымянной реки, голоса невидимых птиц рассыпаются вокруг. У ног расстилается белёсый берег, кое-где поросший пучками травы. Поодаль, привязанная к вбитому в землю колышку, покачивается у песчаной кромки пустая лодка… Дополненная реальность?

Учитель сидит на корточках, спиной, но я знаю, что он прекрасно видит меня. Останавливаюсь за его левым плечом, рассматриваю рисунки, которые он чертит прутиком на песчаном полотне, вслушиваюсь, как он что-то бормочет на незнакомом языке.
Покашливаю. Оборачивается.
— Это санскрит.

Почтительно молчу, жду, пока он сочтёт необходимым сказать мне что-то важное.

—… только зафиксированный Знак обладает чистой энергией, которая позволяет получить точный результат после произнесения заклинания. Иначе всё исчезает.

Его голос гаснет. Над водой из ниоткуда возникает прозрачный цветной туман. Живой, подвижный, он уплотняется, перетекает в воздухе, дышит, проявляя в себе то знакомые лица, то в какие-то причудливые пейзажи, течёт, дрожит, изменяется, отражаясь в воде, истаивает в воздухе.

2.

— Как это сделано? — не выдерживаю я.
— Ты хотел сказать — создано?
— Да, конечно...
— Тогда будь точным в словах. Это сотворено с помощью зафиксированного знака. Я долго пытался запечатлеть его. Поначалу ускорял рисование. Просто брал тлеющую веточку и чертил в воздухе. Каждый день, много часов подряд. Быстрее и быстрее. Вскоре мне стали удаваться нехитрые фокусы. Я останавливал птиц в полёте, заставлял распускаться цветы и превращал на небольшой срок медные монетки в золотые. Но потом наваливалась усталость, она убивала меня. И я стал искать иные пути… Однажды на лесной тропе, среди ветвей засохшего кустарника, я наткнулся на паутину, которая по немыслимому совпадению повторяла один из самых сложных магических знаков...

На его лице расцветает улыбка.
— Это сама природа! Если произнести заклинание и зафиксировать этот знак, можно создать и материализовать собственный мир…

Учитель умолкает, но улыбка еще долго освещает его лицо.

— Это лишь иллюзия, — возражаю я.
— Всё в этом мире — иллюзия, декорации к главному. Можешь сколько угодно примерять на себя иные времена, вживаться в чужие роли, пускать пыль в глаза, создавая мнимую реальность. Но ты всё равно знаешь правду о себе.

— Я набит правдами о себе под завязку, но которая из них — истинная?

3.

— Ты хочешь создать мир или зрелище? Ты ищешь основания для веры в себя? И ради этого цепляешься за поплавки, чтобы не уйти на дно? Но только там, на дне, можно осознать, чего ты стоишь, что можешь реально, а не гипотетически. Нельзя по-настоящему поверить в себя, не отделив иллюзии от сути. Если это не так, то лучше молчать. Страшно быть настоящим.

— Страшно. Поэтому все хотят быть счастливыми, а не настоящими. Человеку нужны блага, иначе он чувствует себя несчастным.
— Самый верный способ стать несчастным — убедить себя в том, что ты достоин лучшего. Как видишь, блага — это тоже иллюзия. Тем более, за них надо платить.
— Я готов платить за это.
— Чем? — он смотрит мне в глаза так, что я начинаю дымиться. — Думаешь, за жизненные блага можно расплатиться деньгами, любовью, молодостью, или такой распрекрасной, как тебе кажется, «творческой натурой»? Ошибаешься! Деньги — пыль. Любовь — никудышное средство платежа. Молодость и красота — временны и относительны. Творческая натура — сомнительный товар. Как только ты назначаешь себе цену — всё, что ты делаешь, превращается в товар. Творчество становится обыкновенной сделкой, творение — бездушной поделкой. И ты теряешь дар. Это закон, нравится тебе это или нет. Человек за всё платит собственной жизнью. Временем, отпущенным ему на земле. А его мало, и оно драгоценно.

Кружащийся над водой туман облекается в форму песочных часов. И я вижу, как много песка осыпалось уже, и как мало его осталось.

4.

— Тогда что — главное? Свобода? Свобода выбора? — хватаюсь за соломинку.

Он беззвучно смеется.
— Какое заблуждение. Это только кажется, что можно выбирать — друзей, любимых, работу, одежду, среду обитания. Но давай честно: выбор — фикция. Нам всегда достается именно то, чего мы достойны или заслуживаем. Так лучше видны собственные изъяны, хоть большинство людей предпочитают смотреть не на себя, а на других, в поисках червоточин, уязвимостей, пороков.

Я молчу. Мне нечего возразить. И нечего сказать. Всё так…

Учитель безмятежно улыбается и что-то говорит на латыни. Проходит несколько секунд, пока я вникаю в звуки его голоса и начинаю улавливать смысл.

5.

— Homo sapiens, «человек-разумный» одновременно и Homo ludens, «человек играющий». Два в одном. Какую игру ты ведёшь?
Cogito, ergo sum. «Я мыслю, следовательно я существую». Мыслишь, ибо как ещё обозначить твое бестелесное «Я» в мире человеческого разума, битком набитом одинаковыми, по большому счету, телами из воды и глины, безжизненными вещами, мёртвыми словами?
Credo, quia verum. «Верую, ибо нелепо». Веруешь, ибо абсурдно твое существование, и мысли пусты и бессвязны.
Aurea mediocritas. «Золотая середина», где существует краткое счастье равновесия — то, что ты интуитивно ищешь всю жизнь, порой бросаясь из крайности в крайность.

Учитель умолкает, давая мне возможность переварить и осмыслить причудливые прозрачные конструкции из слов, начертанные латынью на мягком экране тумана кончиком тонкого прута.

— Теперь бы еще как-то совместить все эти паззлы… — наконец, выдыхаю я. — Всегда не хватает какой-то детали, чтобы все это сложилось и ожило, иначе как создать заново то, что разрушается ежесекундно?

— Только от веры, слепой, подчас наивной, зависит — суждено игре твоей уподобиться движению созвездий, фейерверку божественных или варварских звуков — или она разлетится веером крапленых карт, горстью игральных костей на истёртом сукне. Мы обречены складывать слово Aeternum, «Вечность», из ледяных кристаллов — тысячелетиями. Это, конечно, не решает ничего, по большому счёту. Как сказал Малларме — «Мастерство леденит…» Но без этого мир твой становится уродливым, и ломается, как механические часы…

— То есть… — напрягаюсь я, — Смысла нет ни в чём?
— Смысл — в движении! В безостановочном движении. То есть, если выражаться точнее, смысл жизни — в ней самой. Когда это понимаешь, твой мир перестаёт делиться на прошлое, настоящее и будущее. На то, что впереди тебя и позади, на то что выше и ниже, на то, чего ты хочешь — и то, что тебе дано. И тогда нет места пустым мечтам о каких-то благах. Он срастается, становится одним целым, единым. И ты тоже становишься — целым. Трансформируешься. Это называют исцелением. Преображением.

6

Зыбкие невесомые фигуры, парящие над речной гладью, медленно перетекают друг в друга, изменяя очертания. Средневековый замок превращается в корабль, разворачивается панорамой старого города с башенками и колоколенками, вытягивается вглубь, как колодец двора, виденный мной с крыши многоэтажки много лет назад.

— Значит, прошлое — тоже иллюзия, пыль, туман над водой? — мой голос отчего-то хрипнет, срываясь на шёпот.
— Когда-то я почти переместился во времени… — задумчиво разглядывает он туманные облака, кружащиеся перед нашими глазами. — Мне это удалось лишь отчасти, и с тех пор тот участок леса, где я экспериментировал, живёт по законам вчерашнего дня. Там безлюдно, не существует звуков и запахов, есть лишь то, что я помню о людях, звуках и запахах. А это не одно и то же. Там нет птиц, зверей, насекомых, нет даже ветра. Он почти неподвижен и выглядит, как пустая локация в сломанной игре. Мне потом часто попадались такие места в разных частях планеты — с иным временем. Всё это — результаты неудачных экспериментов со знаками. Они как бы и зафиксированы, но не точны. Поэтому в них нет вообще никакой энергии. Мёртвый, пустой мир. Мёртвые тексты, рисунки. Подумай об этом. И ещё: я помню, зачем ты пришёл. Держи…

Он достаёт из-за пазухи необъятного светлого балахона стеклянную колбу с пылью внутри.
— Это порох. Ты ведь за ним приходил.

Сощурив узкие глаза, Учитель растягивает губы в потусторонней улыбке и поворачивается ко мне спиной, продолжая царапать прутиком по песку, и давая понять, что разговор закончен

7

Вечереет. С реки тянет могильным холодом. Учитель, сгорбившись, по-прежнему сидит на корточках у воды и кажется обессиленным. Балахон на нём потемнел, стал как будто тяжёлым. Я почти не вижу его лица, спрятанного под глухим капюшоном. Лодка застыла, почернела, и вода в реке стала тусклой, как свинец.

Я еще некоторое время стою у зарослей можжевельника, жду чего-то, но уже чувствую себя одиноким. Обернувшись назад, я не нахожу дороги обратно. Нет позади ни тропинки, ни двери, через которую я вошёл сюда. Между ветвями вспыхивает на вечернем солнце осенняя паутина. Когда ты попадаешь в такие места, осень приходит незаметно.

Хочу что-то спросить у Учителя, но он уже исчез, вместе с лодкой, оставив на песке ровную полоску, испещрённую знаками, и я с удивлением открываю для себя, что каждый знак мне понятен, известен, как будто я сам их нарисовал.

Вспоминаю его слова: «Если произнести заклинание и зафиксировать этот знак, можно создать и материализовать собственный мир…»
Но как?
Паутина дрожит, поблескивает на слабом ветру, алеет в закатных лучах, и решение приходит само собой.

Я посыпаю паутину пороховой пылью, и мельчайшие частицы прилипают к серебряным нитям. Впереди ещё есть время — мне придётся освоить искусство плетения паутины самому.
Остаётся оживить знак огнём.

П. Фрагорийский
Из книги #Бестелесное

Дван смотрит на светящиеся точки на экране. Скользя по кривой, они сливаются, вспыхивая мертвенным зеленоватым пятном.

Арх касается пятна тонкой серебристой указкой:
- Видишь? Осталось двадцать четыре дня.
- И?
- Тебя повесят на площади. Таков сценарий.
- Этого не избежать?
- Нет. Механизм запущен, донос написан. Мран – город предначертаний, где всё предречено на столетия вперёд. Из формулы не изъять ни единого элемента. Твоё имя – ключ. Ты – Дван, тёмный. Всё было предопределено в момент наречения.

Дван бледнеет.
- Это не мой жребий. Моё истинное имя – другое.
Арх удивлённо качает головой, соглашаясь:
- Это меняет дело. Тебе придётся открыться. Но ты должен знать: назад дороги нет. Эти стены запоминают всё.
Дван сжимает ладони в кулаки. Имя драгоценно, оно талисман, оберег. Но выбора нет.
- Зия.
- Хорошее имя. Сияющий. Чистый. Что ж, я помогу с формальностями.

Арх касается поверхности экрана остриём указки. Древнее ремесло. Тайные имена давно запрещены. Но жизнь, как ручей, пробивает дорогу в толще законов для мёртвых. Живым соблюдать их невозможно, как и мёртвым - выследить всех, кто ещё жив.

Конфигурация меняется, вместе с ней и линия судьбы. Арх рассматривает рисунок, смысл которого понятен только посвящённому. Обернувшись, смотрит на Зию длинным взглядом.
- Иди, мальчик. Всё будет хорошо.

Все три костра полыхнули одновременно. Сидя на балконе рядом с Волглом, властелином Мрана, Арх смотрит на казнь с каменным лицом, не отводя глаз. Так положено. Законы Мрана незыблемы, кодекс неумолим. Зия отыграл у судьбы год жизни. Его юная жена уже отреклась и сидит внизу, у сцены, положив тонкие руки на огромный живот.

Во Мране предначертание изменить невозможно. Допускается лишь его вариант. Что ж, Зия получил целый год времени и успел оставить потомство. Наверное, это стоило того, чтобы заплатить такую высокую цену, заменив виселицу на костёр и обрекая вместе с собой на смерть и родителей.

Над костром взлетают три прозрачные птицы. Мученики... Арху нельзя провожать их взглядом. Кроме него и тех, кто во Мране носит тайные имена, их не видит никто.

П. Фрагорийский
из книги новелл МРАН

1.
Он был идеальным читателем. Комментарии, написанные от его имени в моём блоге, отличались корректностью и профессионализмом. Ему безошибочно удавалось выхватить самую суть написанного. Критические замечания были скрупулёзны и безжалостны, но точны. Я вынужден был согласиться с ним и внёс правки в тексты, казавшиеся мне готовыми. В личной переписке я спросил, кто он, и получил уклончивый ответ: «Раньше работал редактором»

В детали вникать не хотелось, тем более, что мы нашли общий язык легко, как будто были знакомы давно. Он безошибочно чувствовал нюансы подтекста. Трактовки символов, которые он выхватывал из каждого написанного мной стиха, вызывали восхищение. Это был настоящий философствующий эрудит. Он мог объяснить в моих текстах даже то, чего я и сам не понимал.

Ни одна запись не оставалась без его внимания. Сначала это настораживало. Я в шутку поинтересовался, не агент ли он какой-нибудь хитрой спецслужбы. В ответ по чату покатились хохочущие смайлы. Переспрашивать было неловко. Ещё подумает, что я параноик с манией преследования.

Вскоре фанат стал моим закадычным виртуальным собеседником, советчиком и литературным экспертом, мнению которого я безоговорочно доверял. Мы перешли на «ты». Все сочинения обсуждались с ним в личном чате ещё до публикации. Иногда он задавал вопросы по поводу особенно заковыристых мест, изучал мои объяснения, и вскоре художественные приёмы, о которых мы говорили, возвращались ко мне в виде дельных подсказок и советов.

Незаметно он настолько подчинил себе время и внимание, что стал подбрасывать мне заманчивые идеи. Даже досада кусала: идеи были, что называется, «родные», их вполне мог придумать я сам. Я не любил чувствовать себя обязанным. В творческих вопросах до знакомства с ним я обычно полагался только на себя. Но мой критик был исключительно вежлив и деликатен, и сомнения рассеялись. Тем более, что в результате нашей виртуальной дружбы на свет появилось несколько довольно приличных сборников.

2.
Однако раздражение копилось, хоть я и прятал его от самого себя. Когда он начал предлагать мне целые строфы, я начал сопротивляться. Он настаивал, в его словах сквозила то лёгкая ирония, то колкий сарказм. Шуточки были в моём духе, и оттого казались обидными вдвойне. Мой виртуальный визави меня явно пародировал, троллил, передразнивал.
Я в который раз попытался взглянуть на его страничку в соцсети. При любой попытке выйти на неё мой компьютер моментально глючил и браузер зависал. Всё, что я знал о нём – помещалось только у меня в личке. И я впервые за это время вспылил.

«Да кто ты, собственно, такой?»
На белом поле окна появляется:
«Хорошо…Я думал, это произойдёт позже, ну ладно… Скажем, так: я – твой цифровой двойник, если хочешь – твоя виртуальная копия. Твой аватар»
«Откуда ты взялся? У меня нет никаких двойников!»
«А теперь есть. Скажем так: о тебе позаботилась система.Технологии совершенствуются, мир не стоит на месте…»
«Я не могу увидеть твою страницу...»
«Хорошо… Сейчас увидишь!»

3.
Страница открылась сама собой. Аккаунт подтверждён. Наши сетевые имена похожи, но не идентичны. Как я раньше не заметил? Наверное, потому что видел только инициалы. Просматриваю записи. Стихи, заметки, наброски. Странно, что угадывается мой стиль – а тексты и мои, и не мои. Они и узнаваемы – и неузнаваемы, похожи на стилизации «под меня». Строго говоря, уличить его в плагиате было бы невозможно. Гладкие, симметричные какие-то. Я люблю некоторые неровности, алогизмы. У него этого нет: ритм и рифмы аккуратные, лексика приличная, но смыслы.... Кое-где это похоже на карикатуру. Боже мой, да они мертвы, как филологические упражнения!

«Как ты это делаешь?»
«Генератор текстов на основе обработки данных твоего авторского контента»
«Но зачем?!»
«Ты ведь хочешь бессмертия? Как и все мы. Подумай сам: жить, творить, генерировать контент – и совершенно не зависеть ни от бренной тушки, ни от твоего ноута, который, кстати, скоро отправится на помойку. Мы все об этом мечтаем, верно?»
«А если я устрою скандал и обращусь в администрацию?»
«Они подумают, что ты сумасшедший. Любой провайдер подтвердит, что всё, что ты увидел – было отправлено в сеть из одного источника. Да и делов-то – синхронизировать и объединить наши аккаунты в одну, так сказать, творческую ячейку. Ага, два в одном! Шутка. Технологии не спят…»

У меня внутри всё вскипает, и возникает острое, тянущее тоскливое чувство, как будто меня обокрали.

«Но ведь ты – всего лишь плод моего воображения. Ты не можешь ничего производить. В лучшем случае – некоторое время паразитировать на том, что уже написано! Ты не настоящий!»
«А ты? Ты-то – настоящий? В сети все равны, как в бане»

По белому полю катятся смеющиеся колобки, и мне кажется, я слышу его ехидный смех.

«Предположим… И что дальше?»
«Осталось не так много. Скоро в банке данных появится всё самое ценное: голос, подпись и ещё много параметров, для создания полноценной копии…Я смогу тебя даже издавать… Или, точнее, себя…»
«А если я не дам согласия?»
«Да кто нас спрашивать будет?»
«А потом?»
«Потом ты уже будешь не нужен, скорее всего. Ты многому научил меня. Хотя я рассчитывал, что наш разговор состоится позже. Чуть-чуть не хватило времени. Система запустит нечто вроде perpetuum mobile. Вечное движение, вечное сияние чистого разума, так сказать…»

«А если я исчезну? Вообще из сети? Снесу всё и поставлю замки на всё, что было мной опубликовано?»
«Но зачем? Скоро весь интеллектуальный ресурс сольют в общий котёл»

«Чтобы не говорить с самим собой. Чтоб не вариться в вашем котле, посреди этого ада. А без меня ты – просто набор пикселей. Ты даже не ресурс. Ты просто – бездарный, сгенерированный с оригинала, кривой контент. Бездушная пустышка… Ты станешь неинтересным, и тебя выбросят на пиксельную помойку – вместе с такими же, как ты…»

Он не спешит отвечать. Не понимает, наверное. Потом появляется текст:
«А как ты будешь жить?»

Я мстительно набираю на клавиатуре:
«Проживу как-нибудь. Спасибо»

Закрываю страницу приватными настройками. Теперь её могу видеть только я. Выхожу из сети и выключаю компьютер. Завтра я подумаю, что с этим делать.

4.
- Как мы будем жить? – спрашиваешь ты, будто интересуешься, в каком магазине лучше купить продукты. Спокойно. Холодно. Умница.
- Я думаю, будет выбор. В конце концов, мир не рухнет, если из сети исчезнет какой-нибудь производитель приятного контента.
- В конце концов, без всего этого можно прожить. И даже писать стихи… - ты смеёшься, и я тебе верю.

Возможно, завтра ты сама ужаснёшься, сколько не решаемых вопросов встанет перед нами, людьми. Начиная с госуслуг и заканчивая привычками, которые укоренялись в нас годами. Но я всё равно не расскажу тебе о том, как я попался. В этом нет смысла. Да и зачем тебя пугать.

Возможно, ты завтра даже передумаешь. И мы, скорее всего, найдём какой-нибудь разумный компромисс. Но сегодня я слышу твой смех. И понимаю, какая краткая у нас жизнь. Но другой я – не хочу.

Мы ведь попробуем сыграть с ними в прятки, да? Даже если проиграем – не страшно. Выиграть или проиграть в этом цифровом сафари, если ты – всего лишь маленькая мишень, одна из миллиардов – большая ли разница? Мы пыль, милая, мы просто пыль для них.

Но даже не в этом дело… А в том, как ты сейчас смеёшься. Как режешь хлеб. Поправляешь волосы. Смотришь в солнечное окно. Улыбаешься, соглашаясь со мной. Хотя и готова к тому, что мы можем проиграть, дав слабину, согласившись с тем, что окажется неизбежным.
Это неповторимо.

Я курю, стряхивая пепел в старую фаянсовую пепельницу, которая в этом доме завалялась ещё с начала тридцатых годов прошлого века. Коллекционная, между прочим, вещь. И ничего ей не сделалось за эти сто лет.
В голове всплывает фраза, где-то услышанная и почему-то запомнившаяся: «Знаешь, я готов сейчас даже умереть — так я счастлив...» И я наспех записываю на листе блокнота, не совсем разборчивым почерком - рука отвыкла от шариковой ручки:

«Когда меня не станет - лишних не будет слёз, речей и слов.
Мой цифровой близнец напишет,что жив я, весел и здоров.
Стихи отправит бот эфирный - на годы загружу его.
Во мгле вселенной сувенирной вы не поймете ничего.

И будет - сам не понимая, вокруг Эдем или Тартар -
из глубины глядеть на майю мой черно-белый аватар.
Но ты, мой ангел молчаливый, всплакнёшь над истиной в вине -
и станешь тише и счастливей, подумав тайно обо мне...»

П. Фрагорийский
#Бестелесное

Примечания:

- Аватар (аватара, санскр.) — персонаж в игре, юзерпик, изображение, а также - «нисхождение», «воплощение», «явление» или «проявление» божества, божественного начала в видимой материальной реальности.
- Майя - (здесь) - иллюзия видимого мира, обман зрения, несуществующая реальность.
- «Знаешь, я готов сейчас даже умереть — так я счастлив. - фраза и кинофильма «Сияние чистого разума»

1.

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.

В том, как живёт, как поступает человек – много того, что им услышано в младенчестве, в детстве, в юности, и потом - в течение всей жизни. Человек состоит из воспоминаний - ведь мы все люди Логоса, и потому связаны со Словом разумом и сознанием, и зависимы от него, в чём бы ни оно, слово, ни воплощалось. В молитве, услышанной в храме. В невнятном шёпоте Бога, понятном только тем, для кого он предназначен. В газетной заметке или рекламном слогане. В стихах, чем-то зацепивших душу. В любовном лепете, похожем вне страсти на бессмысленный бред. Или в ругательстве, брошенном в спину... Мы запоминаем всё.
Что-то помнишь «наяву», что-то входит в тебя бессознательно, как семейная традиция, Бог знает кем заложенная с незапамятных времён.

2.

Так пел её голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

Из чего я состою? Из понятных, родных голосов, которые слышал когда-то. «Надень шапку, простудишься». «Потеряешь ключи – не попадёшь домой». «Садишься за стол – вымой руки». «Никогда больше так не делай». «Не сдавайся». «Плюнь, забудь...». «Попробуй, как я...».

Я всегда любил виноград – его выращивал мой дед, отвоевавший в Великую Отечественную от первого до последнего дня, дошедший до Берлина и вернувшийся домой, кажется, только в 1947 году. Однажды, на каникулах, в селе у деда, я подрался. Сельские городских не любили. Мне досталось, конечно. Бабушка охала и обещала разобраться с «хулиганами», но я не хотел идти с ней «опознавать» обидчиков. Дед сказал ей: «Да отстань ты от него! Пусть лучше поест винограду!» А неделю спустя « злодеи» уже уплетали виноград в нашем дворе, показывали мне секретные места в окрестностях, звали с собой на речку и помогали деду ухаживать за виноградником, в котором он в последние годы видел смысл всей жизни.

С тех пор привычка «заедать» неприятности виноградом не раз становилась для меня спасением. Почему-то восстанавливались силы, уходили обиды, прояснялось в голове, и всегда появлялась перспектива: что делать, как исправить то, что я натворил в результате собственных же ошибок, куда идти…

Когда дед умирал от гангрены, взрослые меня взяли с собой в городскую больницу. Я запомнил тяжелый запах в большой палате и его светлое, запрокинутое лицо на подушке. Он до самого конца сохранял ясный рассудок, отдавая распоряжения родным: как следует беречь в холодную зиму виноградник, как лучше готовить из винограда вино, стоит ли продавать дом после того, как его не станет, и вообще – рассказывал, что кому причитается.

Я сидел напротив, на пустой больничной койке и смотрел, как он открывает и закрывает глаза, даже при тусклом больничном свете не потерявшие васильковый цвет. Повернув голову ко мне, он вдруг сказал: «А ты никогда не пей ерша!» Это было так неожиданно, что взрослые засмеялись. Я пожал плечами: как можно пить ерша? Ёрш – это же рыба!

Прошло много лет. Однажды мы с друзьями собрались на вечеринку, которая затянулась до утра. Мне было тогда лет семнадцать. Помню, что выпили немало, пили всё подряд. В какой-то момент я перестал воспринимать окружающее вообще. Наутро жутко болела голова, а при взгляде на спиртное становилось плохо, и казалось: «Никогда больше!».Осторожно поинтересовавшись у приятеля, не натворил ли я чего, услышал неожиданный ответ: «Да тебя с ерша вырубило моментально!».

Тогда и понял я, что имел в виду дед. С тех пор и отрезало: никаких «ершей». «отвёрток» и даже коктейлей я старался не употреблять. Думаю, голос деда, услышанный мной в детстве, в больнице, не раз уберег меня от неприятностей.

3.

И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

Прошлое населено призраками. Личное пространство переполнено несуществующими людьми. Прикасаясь к сокровищу, хранящемуся внутри, я перенимаю странный, почти потусторонний, никогда не существовавший во мне самом, опыт.

Был такой случай: случайно зашёл в храм Покровского монастыря. Не помню, что меня туда привело. Просто гулял по городу, который всегда любил, хоть его и пришлось покинуть. Было безлюдно, утренняя служба закончилась, а до обедни было далеко. Стоял посреди пустого храма и рассматривал пространство вокруг: архитектуру, настенную роспись, иконы, церковные подсвечники. Ко мне подошла монахиня и спросила: «Хотите поставить свечу? Если болеете, или неприятности – поставьте за здравие, а может кто-то из близких нуждается в исцелении?»

Наверное, у меня было в тот момент невесёлое лицо. Хотя, стоять в пустом храме с весёлым лицом – было бы нелепо.
Далёкий от церковных правил и ритуальных тонкостей, я спросил: «А куда лучше поставить свечу для исцеления»?

Я вёл себя, как язычник, собирающийся заключить маленькую сделку с божеством: ты мне, я тебе. Разве не так происходит в жизни многих людей, которые искренне полагают себя истинными христианами? В каждом из нас спят и бодрствуют языческие голоса, связывающие нас с дальним кругом наших предков. Это я понял потом, постепенно.

Монахиня же в ответ всплеснула руками: «Ну как же ты не видишь – смотри, везде есть свечи, а вон там, дальше – ни одной. У иконы Богородицы, Матушки нашей. Куда это годится? Вот ей и поставь!»

Голос монахини, случайно услышанный в тот день, по сей день часто подсказывает мне, в чём я бываю не прав. И дело не в конкретной иконе, где запечатлён самый драгоценный образ христианства, но возле которой в тот день почему-то было темно и пусто. Просто – свечи ставят там, где их нет. Тьму освещают там, где темно. Спасают тех, кто погибнет без спасения. Помогают тем, кто нуждается в помощи, а не тем, кто в будущем может оказать ответную услугу. Делаешь ли ты что-то для близкого или постороннего тебе человека, для семьи, для людей, для страны – нельзя превращать любое маленькое благодеяние в сделку.

Я закрываю глаза и вижу солнечную картину: человек в светлом хитоне с радостной улыбкой возносит корзину с рыбой и хлебами над головой, чтобы накормить всех, кто стоит вокруг. Их тысячи, тысячи ртов, нуждающихся в рыбе и хлебе, в грозди винограда на спасшемся во времена всемирного потопа ковчеге.

Чей голос звучит во мне сейчас? Апостолов, рассказавших мне об этой истории? Или голос Того, кто пришёл на землю ненадолго, чтобы отдать всего себя, стать вином и хлебом, голосом и логосом, ключом к человеческой душе, а потом – мучеником, получившим в ответ на чудо смерть на кресте?

Наверное, в этом и заключается бескорыстие, то, чего нам всем – и верующим, и неверующим, и оглашенным – так отчаянно не хватает. В этом и состоит любовь. Отдавать просто так, без расчёта на ответные блага, не ожидая награды. Это трудная наука, но она была мне подарена неизвестной монахиней, по счастливой случайности, и урок остался во мне – навсегда.

Самое интересное: вместе с пониманием этих простых вещей из моей жизни как-то сами по себе исчезли люди, которые пользовались мной настолько же беззастенчиво, насколько расчётливы были мои надежды на их ответные услуги. Нет, деловых отношений это не отменяет, и заключая сделку, всегда знаешь, что придётся платить. Но при чём здесь – чудо, исцеление и вообще, «духовность», о которой так много стрекочут именно те, кто строит мир вокруг себя по принципу «рука руку моет»?

4.

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, плакал ребёнок
О том, что никто не придёт назад.

Я состою из голосов. Я соткан из них! Они шелестят во мне, как страницы забытых книг, как хлебные колосья, прорастают невнятным шёпотом тех, кого я когда-то предал, обидел, сделал счастливыми, или тех, кому причинил боль.
Мою совесть и воображение будоражат те, кого я потерял, с кем расстался, перед кем виноват, или кого не смог забыть, даже если они стали мимолётным впечатлением в калейдоскопе жизни.

Их не слышные никому, кроме меня, голоса сопровождают меня повсюду, проклиная и благословляя, вселяя уверенность или предостерегая от беды. Они сокровище моё, и мой «чёрный ящик», мой стыд, защита и опора – всё то, что составляет внутренний стержень, без которого человек подобен беспомощному слепому котёнку, или бесформенному, безвкусному киселю.

Бесплотные люди, их призрачные голоса — обитают в памяти. Я слышу их на каждом шагу, заново понимая смысл их слов и поступков, вытряхивая из себя ненужное, запоминая важное. Вслушиваясь в их голоса, которые похожи на плеск рыбы в ночной заводи, на шуршание пшеницы на ветру, я пытаюсь осмыслить своё «вчера», осознать «сегодня», почувствовать, каким будет «завтра».
Именно они заставляют меня жить с открытыми глазами, твёрдо веря в бессмертие. В то, что когда-то и я стану голосом, вплетенным в невидимый хор голосов в тёмном омуте бессознательного, которое иногда называют «генной памятью».

Человек запоминает всё. От газетной заметки о тех, кто погиб, защищая его право на жизнь - до слов нечаянно услышанной, даже где-нибудь в художественном кино, молитвы. Как это всё отражается в человеческой душе? Как действует внутри, как определяет будущие поступки, и отчего уберегает и хранит? Как связаны между собой мой дед и та монахиня? Почему эти два сюжета сегодня так тесно переплелись в моей голове?

Они лишь отражения в тёмной воде. И рано или поздно, наверное, мы все поймём, что это — наши собственные отражения. Но я уже никогда не потеряю ключи от дома. Передо мной рыба, хлеб и вино, и я задумчиво ем виноград - просто пришло его время. Повсюду поспели налитые спасительным августовским соком виноградные гроздья, и мы, наверное, в который раз благодаря им, переживём очередной библейский потоп...

__________________________________________________________________________
Примечание:

В рассказе приведено стихотворение А. Блока «Девушка пела в церковном хоре», поводом для написания которого послужила газетная новость о гибели русской эскадры в сражении под Цусимой - после чего исход русско-японской войны был предрешён. В церквях тогда звучали великие сугубые ектеньи (молитвы-прошения «всем миром») за тех, кто находится в море и за всех погибших - о помиловании всех, кто не вернулся.
Ектения - важнейшая часть православного богослужения, коллективная «протяженная», усердная и сосредоточенная молитва в храме, с чтением священных текстов священниками, с пением на клиросе, бывает нескольких видов:
- великая – начинается словами «Миром Господу помолимся»;
- сугубая, т.е. усиленная (начальные слова «Рцем вси, от всея души…», с троекратным «Господи, помилуй» на каждое прошение) просительная – в ней прошения заканчиваются пением «Подай, Господи»;
- малая – состоит только из трех прошений и начинается словами «Паки и паки…» (т.е. «снова и снова»).
- ектения об оглашенных, произносимая на литургии («оглашенные» - ещё не крещенные, но проходящих катехизацию (оглашение), то есть - получившие устные наставления и готовящиеся принять таинство крещения),
- заупокойная, т.е. прошение о милости к умершим,
- просительная ектения с особыми прошениями, произносимые при совершении таинств.
По смыслу - ектения это просьба о помощи, обращенная к Богу, и о Божьем благословении на какие-либо человеческие дела.

П. Фрагорийский
Из книги #Бестелесное

…Я не бегу. На свете смерти нет.
Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет…
.................................................Арсений Тарковский

1.

Вся жизнь порой уходит на опровержение наивной мысли, с которой ты рождаешься на свет: мир - это я.
И вокруг тебя вращается детская комната с игрушками, родители, детсадовские песочницы, одноклассники и однокурсники, учителя, врачи, сантехники, дома, города, семья, социум, народ, человечество, Вселенная, вся видимая и невидимая жизнь. Даже Бог летает вокруг тебя, как космонавт вокруг земли по орбите - ну он же твой, личный, как врач, например, как воображаемый друг... Наблюдает. Снабжает всем необходимым, выслушивает твои просьбы, обиды, жалобы...
Стоп. Какая-то слишком уж глобальная карусель получается. Страшно находиться в центре такого жуткого механизма.

2.

Болею. Отгораживаюсь от всего. Баррикадируюсь. А вдруг - умру? Беспокоюсь: как же мир без меня-то? Крышка ведь ему наступит. Свет погаснет, разумное начало покинет планету, космос - и всё такое, в духе этого...
А ты шелестишь-шепчешь, перемещаясь по дому на крылышках, на цыпочках бесшумных, сквозь дремоту больную мою: ты спи, спи, а я, пока ты спишь — поболею за тебя, поболею — а ты проснешься здоровый, и всё пройдёт…
Как будто можно болеть вместо человека? Или умереть вместо человека... Нелепо, нелепо, когда говорят: я готов умереть за тебя, он готов умереть за неё. И боль, и смерть — у каждого своя, тут ничего не заменить, и не прикроешь собой, и не отсрочишь.

У тебя смерть одна, и ты у нее один. Никаких третьих лишних. Никаких сложных отношений. Все просто, ясно и прозрачно. Всё честно. Настоящая верность.

3.

Вот, разбилась чашка, напомнив о вечном законе, объясняющего истину о бренности всего сущего. Всё имеет начало и конец.
Вздыхаю. Устал совершать ошибки, а значит — жить устаю, передохнуть бы.
Стараюсь жить незаметно, дышать тише, ходить, не оставляя следов. И все равно ошибаюсь — в мелочи какой-нибудь, в детали, и разбиваются чашки, и осыпаются мои благие намерения, как листья с деревьев, и рушатся планы, как карточные домики.
А ты говоришь с досадой: ну ты как всегда!
И еще говоришь: ну вот, вечно ты… — а дальше перечисляешь всё, что я делаю не так, как надо бы, да и и некстати, и чего вообще не должен бы делать.
А я улыбаюсь. Думаю: как же ты права. И верю тебе. Да и как усомниться в твоих словах? Вечно. Всегда. Прекрасные же слова... И значит — нету смерти в моей дурацкой и неправильной Вселенной. А смерти нет, mon amie, нет её… Нет её… Аминь.

4.

Ты спрашиваешь:
- Раз нету смерти, значит мы ведь будем всегда?
Не знаю. Бессмертие — странная штука. Душа бессмертна, это лично для меня, например, факт. Но для души моя личность, быть может — лишь эпизод из бесконечной истории. Существует ли жизнь после физической смерти в том понимании, которое мы вкладываем в понятие «жизнь»? Думаю, если теоретически бессмертие есть — оно не похоже на привычные наши представления о жизни.

Иногда мне видится существование души во времени, как вереница личностей, людей, таких как мы с тобой. Гостит в теле этот неуловимый сгусток духа, в одном из бесконечного количества тел. Мы рождаемся, умираем, душа освобождается от ставшего бесполезным тела, от вороха перепутанных воспоминаний, от бессмысленных привычек, заблуждений наших, от суетливых мелких стремлений, вечной обеспокоенности мелочами…
Так что это не мы перерождаемся, а душа перевоплощается, приобретая неведомый опыт, состоящий из радостей, мучений, боли и сладости, из отваги и страха, из ненависти и любви.
Кажется, дело обстоит именно так… И так хочется ошибаться!

А нас, таких, какими мы являемся сейчас сами себе, кажется мне, там — не будет. Потому что мы — это наше тело, память, эмоции, впечатления, интеллектуальный багаж. Мы всего лишь фрагмент, эпизод, кадр на кинопленке — в этом вечно длящемся, древнем кино. Лишь тени чего-то более глобального.

6.

… А в доме пахнет высушенными травами, зеленым чаем с мятой, лимоном и чем-то еще, сладостным и теплым, умиротворяющим, разлитым в воздухе.
Никогда не думал, что запахи способны менять пространство вокруг, согревать его, очищать от табачного духа, темных мыслей и этого жуткого, леденящего нездешнего холода, который подстерегает меня всякий раз — стоит мне обернуться.

...а души наши лишь гостят в телах,
и мы сгораем навсегда, дотла,
пусть мир иной из духа и огня,
но там не будет никогда —
меня…

7.

Мы пьём зелёный чай. Раньше я его не любил...
— Ну ты зануда... - улыбаешься, глядя снисходительно так, чуть насмешливо. Мол, ну-ну...
Ставлю чашку на блюдце.
— Вот скажи: тебя что-то не устраивает?
Удивившись:
— В смысле — не устраивает?
— Ну, в нашей жизни… Во мне.
Подумав:
— Всё устраивает.
Зачем-то долго, сосредоточенно глядя в кофейную чашку, которую я не успел убрать со стола, и помолчав:
— Ну только если ты умрешь — то не устроит. А так-то — все устраивает.

Как-то так… Буднично.
О том, что человек - всегда часть чего-то большего, чем он сам. Иначе - конец тебе, друг. Крышка. И голос твой тоньше писка, как говорил Маяковский. И сам ты - ноль без палочки.

И как только у тебя получается?
О любви, о жизни и смерти.
Без нервических сложностей и романтики.
Без надрывной философии, рефлексий и зауми.
И никакой экзистенциальной тоски.
Душевно как-то. Просто.

П. Фрагорийский
из кн. Бестелесное

Мы с детства жили с ним душа в душу, были, что называется, не разлей вода. Он подсказывал мне, куда пойти, что говорить, о чём умолчать, где соврать - чтобы не омрачать существование ни себе, ни людям. Запреты казались смешными, правила – ненужными. Мы сами устанавливали порядки, где бы ни появлялись. Жизнь безостановочно летела каруселью, играла авантюрными сюжетами, переливалась солнечными красками, пенилась наслаждениями. Мы были одержимы бездумным весельем, разбавленным лёгким, сладким адреналином.

Он умел радоваться жизни, как никто – никогда не оборачиваясь, ни о чём не жалея и не особо огорчаясь, если что-то вдруг шло не так. Не давал мне унывать, знал сотни игр для сердца и ума, безошибочно определяя, что мне нужно для радости и равновесия. Моментально находил десятки выходов из самых безнадёжных ситуаций, делился магическими секретами, учил сооружать великолепные ловушки для птиц, бабочек и людей, легко зарабатывать, разбираться в марках редких вин.
Мне сходили с рук любые шалости, а легкомысленные поступки не имели особых последствий, обрываясь с древа моей жизни, и кружились, как осенние листья – за спиной.

Его эрудиция казалась фантастической: информация летела к нему отовсюду, он безошибочно угадывал, в какой из библиотек находится нужная книга, таскал меня по книжным развалам с раритетами, которые стоили сущие копейки, пополнял мои коллекции изумительными безделушками, подсказывал слова в кроссвордах и стихах… Казалось, обойтись без него даже в жизненных мелочах было немыслимо. Мы были бессмертны, как дети, и безнаказанны, как ангелы.

Но однажды всё изменилось. Я не хочу вспоминать, что послужило спусковым крючком в безостановочной цепи событий, перевернувших мою жизнь. Да и не интересно всё это пережёвывать заново, лукавя в словах, утопая в самооправданиях, конструируя бессмысленные ответвления сюжетов, начинающиеся со слов: «Если бы я не…».

От благословенных времён у меня сохранилась привычка не дорожить воспоминаниями, и не оглядываться назад, перебирая чётки непоправимых, облетевших календарными листками, дней. Правда же состояла в том, что чёртово колесо моей жизни вдруг резко затормозило и остановилось, чтобы я смог рассмотреть всё, что меня окружало. И я впервые подумал о смерти.

- Господи… Какое несчастье… - выдохнул тогда я, глядя на дело собственных рук.
- Перст Божий! – невозмутимо возразил мне он. – Тебе просто неслыханно повезло, дурачок…

Праздник жизни закончился, как будто в разгар романтической вечеринки кто-то врубил жёсткий свет, и волшебство моей безмятежной жизни, которое я видел в разноцветном полумраке, обрело чёткие и безжалостные очертания. С этого момента и воцарилась настоящая чертовщина.

Он подсовывал мне кривые зеркала, извращавшие все отражения. Спелые яблоки оказывались червивыми. Цветочные бутоны съёживались и чахли на глазах. Музыка теряла очарование, превращаясь в сгусток фальшивых звуков, добытых из расстроенной шарманки. Терпкое, тонкое старое вино скисало в бокале, едва я подносил его ко рту.

– Ну как, вкусно? – злорадно ухмылялся он, швыряя на тарелку пережаренное жёсткое мясо. – Ты не гурман, а просто тупой чревоугодник! Ты забыл, наверное, что отличает человека от свиньи. Так я напомню: отношение к еде!

Любые попытки возразить ему, психануть, наконец, заканчивались плачевно: я причинял массу неприятностей себе самому, а он лишь усмехался и пренебрежительно цедил: «Псих! Лечись, больной!»

– Неплохо заработал, а? – издевался он, глядя из-за плеча на пачку новых банкнот. Они падали из рук, разлетались, таяли на глазах и вдруг, звякнув, раскатывались по столу мелким серебром и превращались в глиняные черепки.
– А что тебе не нравится? До сих пор ты неплохо торговал Божьими дарами, полагая, что свои способности разумно продавать тому, кто дороже заплатит!

Мне нечего было ему возразить. Среди моих заказчиков были разные люди. Я не особо вдавался в нюансы морали. Впрочем, от некоторых из них я отказался: понял, что это было как-то слишком. Чтобы залатать брешь в бюджете, просматривал тендеры и конкурсы, в надежде найти хорошо оплачиваемые, но более-менее благопристойные предложения.

– Покажи им, чего ты стоишь! Здесь неплохая конкуренция, ты же любишь состязаться, и справедливо полагаешь, что не хуже других! И что с того, что твоя непоколебимая вера в себя на поверку оказалась обычной завистью? Давай, давай, не расслабляйся, а то ведь обойдут тебя, не успеешь и глазом моргнуть!

Я отмалчивался. Не в моих правилах было скандалить даже с самим собой. Он был разочарован во мне – и не скрывал этого. Разбивал то, что я считал идеалами, как стеклянные новогодние шары: «Лучше жить без иллюзий!»
Играл моими словами, глумился над каждым из них, ловко подменяя понятия: «Любовный стишок? Графомания! Готика? Сатанизм! Очередная интрижка? Блуд! Трудоголик, говоришь? А, ещё и игрок? И то и другое – примитивная жадность! Всех денег не присвоишь, у гроба карманов нет!»

Я был раздавлен, растерян. То, что я считал цельностью – разбилось на осколки, и не было никакой возможности собрать всё это обратно, склеить, починить. Из моей жизни улетучивались вещи, с которыми я сжился – все эти милые безделушки, старые, проверенные сердечные и дружеские привязанности, привычки, вросшие в моё бытиё намертво.

Я почти перестал писать «на продажу», решив не брать лишних грехов на душу. Друзья, приятели, заказчики – почти все отвернулись от меня: одни с недоумением, другие – просто потому, что я стал бесполезен. В доме воцарилась тишина и скука, мой мобильный звонил всё реже. Я не роптал: когда пытаешься найти потерянную дорогу, отыскать тропинку истинного пути – сожалеть о связях, которые вязали тебя по рукам и ногам, глупо. В конце концов, в таких делах никогда не обходится без жертв, и отказаться от лишних денег – не самое худшее из списка жизненных приоритетов.

Но он обесценил мою жертву, презрительно швырнув мне под ноги обрывки черновиков и обдав неимоверным холодом: «Дауншифтер! Лузер! И ты считаешь, что совершил подвиг? Смотри, не лопни от чувства собственной значимости! Думаешь, зла стало меньше? В проектах такого рода очередь из таких, как ты – и любой сделает эту нечистую работёнку за тебя!»

На меня навалилась страшная, чёрная меланхолия. Я казался себе никчемным, потерявшим способность воспринимать мир адекватно. К горлу подкатывал комок огромной, тёплой жалости: жизнь казалась конченой, а всё, что могло пережить меня в бренном мире – оказалось бездарным и не стоило ни копейки. Я окунулся в тяжёлую печаль так же самозабвенно, как раньше окунался в радость бытия.

Но и эта сомнительная гармония была разрушена. Его жестокие слова были подобны пинку, моментально вышвырнувшему меня из мрачного, но и сладостного забытья: «Ха! Да ты сломался! Дезертир! Посмотри на себя – ты всего лишь кукла, ничтожество. Кого ты хочешь обмануть своей наигранной летаргией?»

И мне пришлось просыпаться и выползать в жизнь, то и дело попадая в собственные ловушки, собственноручно расставленные то здесь, то там много лет назад.

В последнее время он стал мягче, что ли. Иногда, скользя глазами по незаконченным рукописям, он улыбается, но как-то мстительно. И я ожидаю очередного подвоха. Однажды я сказал ему: «Сколько можно ссориться? Посмотри, как я изменился. Я стараюсь… Может быть, не всегда понимаю, что делать дальше, куда идти. Но знаешь, некоторые спокойно живут, даже не осознавая, как далеки они от собственного пути домой»

- Уи-и-и-и! - его голос сочится коварством и торжеством, с ледяной насмешкой он добивает меня, тщательно, издевательски артикулируя каждое слово:
- Ну что, спесивый ублюдок, наконец-то твоя изворотливая гордыня голосишко подала? Сам дрянь дрянью, а всё твердит – несмь, якоже прочии человецы…

Моя гордость лопается, как фурункул. Мне хочется язвительно напомнить ему, что эта фраза принадлежит святому человеку, Феофану Затворнику. Но я вовремя хватаю себя за язык и останавливаюсь. Не хватало ещё затеять с этим, неизвестно кем ко мне приставленным, филёром, богословский спор. Уж тут-то он, наверняка, положит меня на лопатки: бесы в таких вопросах разбираются куда глубже, чем любой из нас, человеков.

Иногда я его ненавижу. Иногда – стараюсь не замечать. Бывает, изворачиваюсь, чтобы не злить, чтоб заткнулся, наконец, и хоть ненадолго оставил меня в покое. Но он бдителен и назойлив, как осенняя муха. В последнее время я боюсь на него даже смотреть: он умнеет, жиреет и наглеет, ставя подножки и толкая в спину, отравляя мне жизнь на каждом шагу. Я знаю, что мне предстоит прийти к согласию с ним, это – неизбежность. Но я ещё не могу до конца осознать и принять эту жуткую метаморфозу: превращение моего личного беса-хранителя, этого лукавого невидимку – в ненавистного доппельгангера, в немилосердного ангела с замашками тюремного конвоира.

Примечания:
* "Сам дрянь дрянью, а всё твердит – несмь, якоже прочии человецы…" (Феофан Затворник) - Сам дрянь дрянью, а всё твердит, мол, я не такой как прочие люди...
* Филёр - соглядатай, доносчик
* Доппельгангер - двойник

П. Фрагорийский
Из кн. Бестелесное

Эпиграф:

Вот оно, золотое время!
Час оборотней и василисков.
Твари вышли из комы.
Бремя стало ужасно лёгким —
мы уже почти невесомы:
наверху только Бог и небо.

П. Фрагорийский В контакте
из кн. Post Scriptum



Пролог

ЧУДО

Волгл сжимается, как гидра.
- Откуда такие навыки у безымянных?
- Дед из чудотворцев.
- Значит, не всех зачистили. Что она умеет?
- Никто не знает.
- Давайте её сюда.

Девочка. Золотистые волосы, рыжие веснушки, едва оформившаяся грудь. Тайное имя выбрано не случайно.
- Руфина… - Волгл вежливо осклабляется. - Не бойся. Покажи, что умеешь.

Пугливо качнула ладонью. На холодном мраморе пола возник золотой вихрь, в стороны потянулись плавные ростки, покрываясь пупырышками почек и прорастая изгибами нежных листьев. На кончиках ветвей наливаются мякотью бутоны, из них выглянули шелковистые лепестки цветов, описания которых, кажется, не было ни в одной из книг огромной библиотеки Мрана. Невероятно.
- Ты знаешь, что это - запретно?
Побледнела, кивнула.
- Мы закроем глаза. Но ты останешься здесь, во Мране. Иначе тебя придётся аннигилировать. И еще - имя. Забудь его!.

Волгл щелкает пальцами у туманного экрана:
- Трансформируйте биоматериал, имя – Ями.

Званый вечер в разгаре. Волгл хлопает в ладоши:
- Жемчужина нашей коллекции!
Обводит рукой толпу гостей.
- Ями, Мран ждёт чуда.

Тонкое, бледное бесполое существо с голубоватой кожей поводит руками, как механическая кукла. У ног вспыхивает чёрно-огненный вихрь, из него стремительно взлетают змееподобные стебли, выпуская стрелы чешуйчато-перепончатых листьев. На стволе судорожно вспухает кроваво-фиолетовый сгусток, пульсирует, лопается, как чумной бубон. В сердцевине распахнутого зловонного цветка, чьи лепестки извиваются плоскими чёрными червями, зияет грязно-янтарное чрево, с оком ящера внутри.

- Сегодня у нас необычное зрелище, деликатес… - криво усмехается Волгл. – Ями прощается с нами.
- Почему?
- Визуализация на пике, Ями пора на следующий уровень.

Волгл умолкает. Не говорить же правду: чудо испортилось, выродилось в магию, в зловещий и опасный фокус. Мран молчит в ответ, как оцепеневший улей: здесь принято считать, что на следующем уровне воплощения наступает бессмертие.

П. Фрагорийский
Из книги МРАН

«…Солдаты идут мимо, вслушиваясь в ветер перемен. Мир окружает со всех сторон, Думал ли ты когда-нибудь, что мы могли бы быть близки, как братья?..»
Wind of change/Ветер перемен - (Scorpions)

1.

Музыка взрывается в тишине внезапно, вторгаясь в сон грубо, громко. Я вздрагиваю и стараюсь поглубже спрятать голову в подушки.
- Вставай, Шурик с вокзала звонит, сейчас приедет! - Инна раздражённо мечется по квартире, вытирая невидимую пыль. У нас и так чисто. Всегда чисто. И тихо. Потому что в этом доме никогда не было детей. И уже не будет, наверное.
Выходной. За окном серая, стылая осень, безжизненное небо, холодный ветер, кричит вороньё. Будет дождь. Вылезать из-под одеяла не хочется, но куда денешься. Сашка, отец Александр – мой однокурсник, бывший философ, священник, иногда приезжает в Киев по делам и останавливается обычно у нас. Я подшучиваю над ним: мы грешники, не к лицу тебе, Саня, с нами водиться. Он серьёзно возражает: «А Христос не к святым приходил, а как же... к грешникам – мытарям, фарисеям, убийцам, ворам, разбойникам, блудницам ... спасать души грешные»
Почему он стал священником? Не понимаю. У него было два прекрасных образования: высшее техническое и философское, университетское. После защиты исчез, и объявился через пять лет, удивив нас: был в рясе, с дипломом духовной семинарии.
Появляясь, Сашка заполняет всю квартиру особенной энергией, которая приводит в движение буквально всё. Возле него описывает восьмёрки наш кот, Инна двигается по кухне особенно мягко и грациозно, денежное дерево в кухне на подоконнике сияет и лоснится. Сегодня он приехал, чтобы почтить память старицы Алипии – легендарной юродивой, блаженной, пришедшей пешком в незапамятные времена откуда-то из российской глубинки и обитавшей в Киеве до конца земной жизни.

2.

В биографии Алипии трудно отделить правду от вымысла – обстоятельства её жизни, связанной с чудесами, люди пересказывают, порой теряя здравый смысл и чувство меры. Бытует предание, что монахиня прожила сто лет, и последнее чудо состояло в том, что старица пешком обошла по периметру отравленный чернобыльской радиацией Киев с иконой в руках. Знакомые и друзья очевидцев рассказывали, что там, где пролёг последний путь киевской блаженной, стихали счётчики Гейгера и воцарялся экологически первозданный радиационный фон. По другим источникам, она прожила 83 года, до последнего дня таская на спине икону великомученицы Агафьи, своей тёзки. В лихом 1918, двенадцати лет от роду, после расстрела семьи, чудом уцелев, маленькая Агафья бежала куда глаза глядят.
С тех пор и скиталась, жила много лет в дупле дерева, никогда не имела документов. В 20х годах, по слухам, попала под расстрел вместе с семьями священников. Из камеры смертников её вывел на рассвете апостол Пётр, как будто возникший из предсмертной надежды на невозможное спасение. Проследовав за ним, как невидимка, Алипия исчезла, испарилась буквально на глазах у часовых, а потом ещё одиннадцать дней шла вдоль моря, не зная, куда приведёт её непредсказуемая жизнь. В войну попала в концлагерь, но выжила благодаря незримой защите свыше. Ещё, говорят, отсидела десять лет «за веру», но как всё было на самом деле, наверное, не знает никто.
После войны прибивалась то к одному монастырю, то к другому. Была послушницей в Киевско-Печерской лавре до 1961 года, но по каким-то причинам не ужилась, а позже нашла приют в хибарке среди развалин Голосеевского монастыря. Исцеляла людей от недугов, обладала даром ясновидения, а умерла в 1988 году.

Я относился к байкам о киевской кликуше скептически. Но правда была в том, что тропа к её могиле на Лесном кладбище была вытоптана десятками тысяч тех, кто помнил о ней и не давал её бродяжническому духу покоя просьбами о помощи. И говорят, она помогала, чудесным образом даря одним исцеление, другим утешение.
Где-то после 2005 года на её могиле стали происходить удивительные вещи: останки блаженной несколько раз пытались похитить какие-то проходимцы, соорудив подложные документы. Вскоре после ряда покушений на её тело прах покойной монахини был извлечён и перенесён в Свято-Покровский мужской монастырь. Её так и не канонизировали, объясняя отказ тем, что всё, что происходит вокруг личности Алипии, в миру – Агафьи Авдеевой, после кончины, нельзя объяснить однозначно.

Но всё это произойдёт позже, а в эту осень исполняется десять лет после кончины киевской юродивой, её тело ещё покоится на Лесном кладбище, куда в последние дни октября каждый год съезжаются те, кто ещё помнит её.

3.

Завтракаем с Сашкой на кухне. В его дорожной сумке снедь и красное вино. Еду он разделил по-честному, а вино приберегает для поездки на кладбище.
- Поедете со мной? – спрашивает он, с аппетитом уплетая капусту с грибами.
- Дождь будет, неохота что-то из дому выходить – пытаюсь отбиться я.
- Не будет! – уверенно парирует он, - В этот день всегда солнце. Распогодится...
Мы с Инкой всё-таки соглашаемся составить компанию гостю, и вскоре оказываемся на другом конце города. Небо тяжёлое, но дождя всё нет, тёплый влажный ветер обдаёт нас упругой волной. Сашка здоровается с множеством людей, многие ему по-свойски кивают и улыбаются. Откуда он их всех знает – для меня загадка.

Народ прибывает, вокруг могилы Алипии разрастается оживлённая атмосфера. Мимо, улыбаясь и здороваясь, со стаканом красного вина, проходит красивая женщина, за сорок. Мы тоже пьём припасённый церковный кагор, оставляющий во рту терпкую сладость и долгое приятное послевкусие.
- Видел? – обращается ко мне Сашка. – Это Валя. Совсем доходила, пила страшно по молодости, а спаслась. Привезли к матушке её лет десять назад. Та ей налила стакан кагора, говорит, пей до дна, чтоб я видела. Валя испугалась, ей с рюмки сносило крышу. Но подчинилась. Пьёт, а кагор ей кажется горьким, как рыбья жёлчь. Матушка дождалась, пока через силу допила она, и спрашивает: ну что, сладкое вино? Та ей: «Горькое, матушка!» Улыбнулась старица, погладила её по голове, и сказала: «Вот такая же и жизнь у тебя, горькая, как отрава». С тех пор и забыла Валентина, что такое алкоголизм.
- А разве можно бывшей алкоголичке вино пить? – удивляюсь я.
- Ну ты даёшь. Это ж не кодирование какое-то. Это – исцеление! Можно, как и любому человеку – тебе, мне... Просто спиртное больше не имеет над ней власти, и всё.
- Откуда ты знаешь?
- Рассказывали... - он разводит руками и смотрит на меня, как на глупого ребёнка. У меня не укладывается в голове эта простота. Логика твердит: выдумки всё это. А он просто верит – и всё...

4.

Откуда-то из глубины кладбища появляются люди с казанками. По толпе проносится вздох.
-О, каша... - Сашку как ветром сдувает, но через минуту он появляется снова, держа в руках в несколько пластиковых контейнеров.
- Не, Саш, не люблю я каши. Никакие, вообще... - отрицательно качаю головой.
- Ну как же... - Сашка растерянно останавливается передо мной, протягивая порцию. – Это же фирменная каша, ею матушка людей лечила, исцеляла такие недуги, что даже врачи не брались... Попробуй хоть.
- Хорошо, - неохотно соглашаюсь я, из уважения к негласным правилам, царящим на этой странной осенней трапезе.

Возле Инны, стоящей чуть поодаль, возникает старуха в светлом платке. Говорит ей что-то, жестикулирует. На щеках Инны расцветает лёгкий румянец, она поглядывает в нашу сторону смущённо и опускает глаза, будто разглядывая пожухлую осеннюю траву. Старушка гладит её по плечу, улыбается и, прощаясь, уходит с таким выражением лица, будто сообщила ей что-то важное, обнадёживающее.
Незаметно всё вокруг преображается – наливается цветом, плотностью, насыщается яркостью живых изменчивых красок. Я и не заметил, как вышло солнце. А дождя не будет, Саня как в воду глядел.

5.

Гречневая каша вкусная, душистая. Зря я отказывался. Сашка с удовольствием поглощает содержимое контейнера и улыбается, глядя на Инку, рассматривающую табличку на могиле Алепии.
- Инна, смотрю, цветёт. Чего живёте невенчанные?
- Сложно всё, старик, сложно... - я опускаю глаза. Мне не хочется обсуждать эту тему.
- А кому легко? – улыбается он, откусывая хлеб. – Ты как маленький. Зажрались вы тут, в своей столице! Зажрали-и-и-ись… Вкусная какая каша-то... Мне ваш местный батюшка отец Василий рассказывал про эту кашу интересную историю. Он вырос подле матушки, с детства знал её. Как-то пришли к ней люди, и он был как раз, ему лет десять, или одиннадцать, было. Ей несли, в основном, еду всякую. Кормила она всех, наголодалась, наверное, за всю свою жизнь. Кто-то то ли принёс яйца уже тухлые, то ли долго лежали, да протухли. В общем, берёт Алипия их и в кашу. Запах, не передать, морщится Василёк, но помалкивает. А сам в ужасе: заведено так у неё было, чтобы доедать до дна, и никак иначе. В общем, сварилась каша, матушка всем кладёт на тарелки. Дух от каши идёт волшебный, сытный, вкусный. Вася сидит, принюхивается. А она ему ласково так подзатыльник отвесила, не сильно, но он запомнил. И спрашивает: ну что, Вася, где твоя тухлятина девалась? Вот оно, чудо-то. На глазах у человека произошло.

Смотрю на Сашку с недоверием, криво улыбаюсь. Ох, уже эти сказочки! Но молчу, чтоб не обидеть. Эти верующие, они ведь как дети, ей Богу.
- Ну ты чего? Об обратной химической реакции не слыхал, что ли? – удивляется Сашка. – Это же просто! Духовные процессы куда сложнее, и силы их никто не может даже представить себе! Ну ты точно, как маленький... - он ухмыляется, искоса поглядывая на меня тем взглядом, который в когда-то меня жутко раздражал, казался мне проявлением высокомерия и превосходства. Только сейчас понимаю: это во мне ныла уязвлённая гордость. Мы дружили со студенческих времён, и даже соперничали, как мне тогда казалось. Но это была лишь моя системная ошибка.
- Эх, гуманитарии... - лыбится он.
Я и не спорю: ему, с высшим техническим образованием, с эрудицией, которая удивляла даже преподавателей, чудеса кажутся понятными и вполне объяснимыми, хоть и не до конца.

6.

Я еду с работы прямо на вокзал, чтобы проводить Сашку и попрощаться по-человечески. В гулком пространстве вокзала его голос кажется выше, чем обычно. Это потому что эхо, и я не всегда разбираю, что он говорит. У меня с детства эта странность: когда оказываюсь на вокзале, не всегда понимаю, что мне говорят, смотрю на движения губ, слышу каждый звук, а собрать всё это в понятный смысл – не всегда получается. Почему? Я этого уже не помню. Сашка знает эту особенность и потому старается говорить чуть громче, чуть отчётливей.

- Когда ещё наведаешься? – спрашиваю на ходу, поглядывая на электронные табло, где должно появиться оповещение об отбытии московского поезда. Вот он! Спускаемся по лестнице в прозрачном павильоне к выходу на перрон.
- Да сам не знаю... - Сашка машет ладонью, разгоняя дым от моей сигареты, - Наверное, только в будущем году соберусь. Жена болеет... Ты же знаешь. Врач говорит, всё серьёзнее некуда.
- Почему не сказал? – спрашиваю, заранее понимая неуместность вопроса. Я ведь знал об этом, но забыл даже спросить у него, что и как. Не придал значения.
- А зачем? – Сашка смотрит в сторону. Я не спрашиваю его, кто и как лечит его жену. Знаю: там подключены многочисленные родственники, лучшие врачи и в ход идут самые дорогие лекарства.
- И что будешь делать?
- Уйду я... В схиму уйду, если что. Тяжело мне с людьми как-то стало в последнее время.
Сашка уехал из мегаполиса, у него приход в небольшом райцентре, в захолустье. Смотрю на него: светлобородый, ясноглазый, уравновешенный. Он был умницей, и мог бы... Что? Мог бы преподавать в любом из вузов – хоть в Киеве, хоть в Москве. Писать блестящие книги. Работать в бизнесе. У него всегда была светлая голова и полно всяких блестящих идей. Бросил всё, женился и уехал со своей попадьёй в глушь.
Уже с подножки тронувшегося поезда до меня долетает его голос:
- Я там вам с Инной вино оставил, целую канистру! И гречку покупай, полезная она! Слышишь? Давай, старик! Пока!

7.

Возвращаюсь домой. Становится прохладно. В парке воздух пахнет сегодня как-то особенно остро – грибные запахи смешиваются с запахом умирающей листвы, цветочными ароматами, парфюмерией из разбросанных вдоль аллеи киосков, рядом с которыми ютятся стихийные прилавки. От озера, не видного за деревьями и густым кустарником, тянет сыростью и печальным осенним дымом.
Инна приготовила ужин. Гречневая каша, надо же.
- Купила? – удивляюсь я.
- Шурик привёз, надо её как-то съесть! Слушай, её так много... – смеётся Инна. – И молчал! Сказал только перед отъездом.
Мы пьём церковное вино, Сашкин гостинец – в магазине такого не купить. Давно мы так не сидели, без повода.
- А что к тебе за старуха подходила, ну там... на кладбище?
- Не знаю... - Инна улыбается, я тоже. Мы так редко улыбаемся в последние годы, и похожи сейчас на заговорщиков. – Она сказала мне, что если попросить у Алипии – то и сбудется.
- Ну и как, попросила? – мне становится смешно.
- Да.
- И чего?
- Ничего. Не твоё дело.
Она смотрит на меня серьёзно, сухо. Я знаю, что не скажет. Мы оба знаем, о чём молчим. Форточка распахивается от порыва ветра. Наконец-то - дождь...

Ветер касается волос, как чья-то невидимая лёгкая рука. Мне хочется обнять тебя. Только не плачь. Мы исцелимся. Это просто жизнь, и всё.
В памяти всплывает фраза, услышанная от кого-то мимоходом там, на Лесном, где в воздухе носились и трепетали слова, оброненные Алипией ещё в дни, когда она была здесь: «Не ропщи. Молчи, проси прощения – и не умрёшь» А из динамика тихо льётся музыка, которую мы с тобой - помнишь? - когда-то так любили.

«…Будущее в воздухе, оно ощущается повсюду, дует ветром перемен… Иду по улице... Давние воспоминания похоронены в прошлом навсегда…»
Wind of change/Ветер перемен - (Scorpions)

П. Фрагорийский
Из кн. Бестелесное

Жизнь и сновидения – страницы одной и той же книги.
..................................................................Артур Шопенгауэр

На грани сна и яви, в зыбкой дремоте, иногда приходит понимание важных, главных вещей, ключевых моментов жизни. Вещий сон ясен и не требует пояснений. Кажется — вот он, фокус, благодаря которому реальность станет понятной во всей глубине, раскроется для тебя, как цветок.

Мне иногда снится, будто я кого-то убил, и пытаюсь избавиться от мертвого тела. Во сне это разные люди — ребёнок, нежеланная женщина, какой-то незнакомый старик, убитая кошка на дороге...
Что касается мёртвого ребенка, женщины, старика, кошки на дороге — я точно помню, что не убивал их физически, они как-то сами собой умерли там, во сне… Но почему-то я считаю себя в ответе за это. Чувствую, что меня ждёт расплата. И смутно понимаю, что убить и позволить умереть — одно и то же. Такая снится галиматья...

Снится ещё — ты рядом, но я почему-то не вижу твоего лица, ты всё время отворачиваешься, как будто прячешься, и твои волосы мешают мне тебя увидеть. Пытаюсь дотронуться, а ты ускользаешь из рук, только мятный холодок на кончиках пальцев напоминает о теплой твоей коже. И ощущение близости, острое, сладостное — но в руках у меня пустота, как будто ты всего лишь призрак.
Неутоленность. Голод по тебе. Вечный голод по тебе.

И ещё снится медленный сон, странный и невозможный — ты приехала, раннее утро, я ещё не проснулся толком, и ты пытаешься меня растормошить, стаскиваешь одеяло, смеясь, а я злюсь, говорю — лучше принеси воды мне, и вообще — уйди, а...
Ты уходишь, и нет тебя, и нет, проходит тысяча лет, и я выхожу из полутемной спальни, в пугающую светлую тишину, ищу, куда же делась ты, куда ушла так надолго...
Сонный, раздраженно бреду в кухню, а там — солнечная, непривычная, неестественная, мёртвая чистота, стол накрыт белоснежной скатертью, сервированный, только еды нет, и мама сидит за столом у окна, смотрит на меня. И свеча на столе зачем-то.
Мамы нет, я это знаю во сне. А ты? Где ты, мой ангел, я был грубым спросонья...
Мамин голос — монотонный, горестный, я чувствую стыд, но не могу понять, в чём же моя настоящая, окончательная вина. И говорю, говорю с ней, будто отчитываюсь, оправдываюсь, и такая страшная печаль в нашем с ней тяжёлом разговоре, а о чём — не помню. Только осталось ощущение покаяния — до сих пор как будто дымится душа внутри.

В неразгаданных снах слишком много правды, чтобы ты принял эту правду о себе, признал её. Ведь всегда знаешь, что заключено внутри тебя самого, и для тебя нет ничего непонятного в сюжете сновидений. Но ты не в силах признать это, потому что тогда придётся изменить себя и привычную жизнь.
Осознание обескураживает, вносит дискомфорт, беспокойство, отчаяние. Страх разрушить то, что выстроено вокруг тебя годами: связи, отношения. Да и сам ты соткан из умолчаний и недомолвок, самообольщений, иллюзий на свой счёт.
И тогда ты забываешь вещий сон, оставляя все разгадки в сумерках сознания. Пусть лучше всё это спит, как будто не существенное, не замеченное, не понятое.
Будь тихим. Не трогай карточный домик — посыпется ведь, а когда ещё соберёшь заново...

П. Фрагорийский
Из кн. Бестелесное

1.

Тот, первый твой, котёнок появился у нас в доме не случайно. Это я принёс его из подвала, где окотилась уличная кошка. Когда я пришёл в очередной раз, чтобы покормить её, на месте не было ни её, ни котят. Только этот почему-то остался. Он был похож на мышонка, тонко сипел, беспомощно ползая по старым тряпкам, которые притащили дети, живущие в нашем подъезде. Наверное, кошка оставила его потому, что уродился нежизнеспособным.

Я положил его на коврик у двери и позвонил, мгновенно взлетев по лестнице этажом выше. Стоя на лестничной площадке, услышал, как ты отомкнул, как тихо копошился на пороге, говоря что-то невнятное, ласковое. Потом дверь клацнула, и стало тихо. Спустившись, я отомкнул двери и вошёл в дом, и потом ещё полчаса слушал, как ты нашёл подкидыша, делая вид, что ни при чём. Знал, что котёнок теперь останется у нас, ведь это ты нашёл его, родители тебе не откажут. Ты был младше, и мне казалось, тебя любили больше.

Котёнок оказался пушистым, серебристо-серым, с нежным голубоватым подшёрстком и удивительно красивыми, прозрачно-голубыми глазами. Мы назвали его Дымок, сначала кормили из пипетки, потом мать принесла бутылочку с продырявленной соской — для молока. Вскоре котёнок бегал за тобой по квартире, прыгал, гонял теннисный мячик по паркету, терпеливо ждал тебя под дверью ванной и упрямо залезал ночами к тебе под одеяло.

Помнишь тот субботний вечер? Ты рисовал карандашом на альбомном листе каракули, наполненные одному тебе известным смыслом. Я стёр ластиком яйцеподобный рисунок, казавшийся мне кривым, несовершенным, и ты расплакался. Пытаясь исправить ситуацию, я взялся за циркуль. Круг, появившийся вместо кривули, нарисованной тобой, был ровным. Но у тебя началась настоящая истерика. Что было не так — я не понимал. Ты доказывал, что то, стёртое — было лучше, чем это, идеальное. Злой, заплаканный, красный, ты изорвал в клочья альбомный лист и с рёвом ринулся из комнаты, пытаясь захлопнуть за собой дверь. Помнишь, какой ты был психованный в детстве, брат? Дымок помчался за тобой. Удар двери был глухим и жутким. Мне кажется, мы услышали рвущий душу хруст, о котором ты будешь помнить всю жизнь. Котёнок не успел проскочить опасную зону, попав под удар твоего необъяснимого гнева. Да, это случилось нечаянно. Но Дымок лежал на полу у дверного косяка со сломанным позвоночником. Попасть к ветеринару можно было в понедельник. Впереди было два дня.

Умирал он медленно. Сначала я силой заставлял тебя, потрясённого последствиями собственного поступка, смотреть на то, что ты натворил. Было ли мне жаль тебя? Я этого уже не помню, потому что и сам рыдал, как маленький. Мать потребовала прекратить «издевательство над детской психикой», но отец заметил, что за свои поступки человек обязан отвечать сам, не прячась от последствий.

Слова отца в семье были законом. Родители больше не вмешивались в наши братские разборки. Ты, морщился, потому что с детства был брезглив, но терпеливо убирал нечистоты губкой, выпрошенной на кухне у матери, и пытался вливать молоко умирающему животному в пасть. Дымок ещё открывал глаза, но с каждым разом они становились всё более бессмысленными, мутными. Твоё лицо не выражало ничего, кроме суровой сосредоточенности. Меня это, признаюсь честно, бесило. Я зло тыкал тебя в совершённое тобой преступление, не давая расслабляться. Мне хотелось сделать тебе больно, чтобы ты заплакал. Но ты переносил моё глумление стойко, и не ябедничал — даже когда я вытаскивал тебя из постели за ухо, тащил к подстилке, на которой мучился Дымок последние несколько суток жизни.

Потом наступил понедельник, котёнка усыпили, и мы с отцом похоронили его в лесу. Мать убрала все следы трагедии, случившейся в квартире. В комнате вновь воцарилась чистота. Как ты горевал, я услышал ночью. Ты скулил под одеялом так тихо, что я, проснувшись, даже не понял, что это за мяуканье, и откуда оно доносится. Я не стал тебя утешать. Мы тогда не знали ещё, что тебе не раз придётся справляться с горем в одиночку.

Мы не разговаривали с тобой больше недели. Ты восстановил злополучное яйцо. Не знаю, что ты чувствовал, водя карандашом по бумаге, и зачем ты это сделал. Я смотрел на рисунок, и он больше не казался мне кривым, неправильным. В нём была какая-то, непонятно откуда взявшаяся, гармония, которой лишены правильные геометрические фигуры. Кто знал, что в течение жизни тебе придётся не раз восстанавливать всё с нуля — рукописи, картины, вещи, а однажды — пересобрать заново всю твою жизнь, никого не обвиняя в том, что всё столько раз рушилось?

А потом был мой день рождения, мне исполнялось пятнадцать. Тебе было семь. Мать послала меня в магазин за тортом. На перекрёстке возле гастронома росли кусты, они закрывали дорогу, которую мне нужно было в тот день перейти. Откуда взялся микроавтобус, я даже понять не успел. Позже водитель автобуса, сидя в гипсе в отделении милиции, плакал и клялся, что тоже не видел, откуда я взялся на перекрёстке. Его не судили. Родители отказались возбуждать уголовное дело, всё кончили мирным соглашением. Кроме меня и водителя в той аварии никто не пострадал. Автобус был пустым. А парень, который сидел за рулём в тот день, остался хромым на всю жизнь.

2.

Мать отпаивают корвалолом в приёмном покое, я сижу рядом. Мне хочется потрогать её, поправить светлую прядку, выбившуюся из аккуратной причёски. Я никогда не сказал бы ей, что уже через полтора года она останется вдовой, и что отец знает о том, что этого уже не избежать, хоть и скрывает это пока. Не стал бы говорить и о том, что тебе придётся пережить массу тяжёлых перемен и событий, и что когда-то тебя коснётся лично настоящая война, о которой мы знали только из детских книг.

Наблюдаю за отцом, он курит на скамье у городской больницы, и удивляюсь всему, что случилось со всеми нами. Тогда никто из нас ещё не знал, зачем нас всех собрали вместе. Впереди ещё несколько часов относительного равновесия, прежде чем матери скажут, что меня уже нет. Дымок путается у меня в ногах. Тело лежит в прозекторской. А ты спишь дома, завернувшись в одеяло, как маленькая испуганная гусеница в кокон. Тебе сказали, что я заболел. Все тяжёлые события кто-то как будто отложил на завтра.

Смотрю на твою вихрастую белобрысую макушку, торчащую из-под одеяла. Как хорошо, что ты не видишь меня, стоящего у твоего изголовья. Тебе ещё предстоит отболеть несколько лет тяжёлой аллергической астмой. Психосоматика… Видимо, вина перед гипотетическим кошачьим богом будет мучить тебя, брат, ещё много лет. Ты не сможешь переносить не только кошек, но и людей, у которых в доме водятся кошки. Зато ты научишься не психовать, не давать волю своему смертоносному гневу, благодаря которому ты мог бы когда-то убить человека.

Недуг отступит, когда однажды ты не сможешь избавиться от случайно найденного, прибившегося к дому, котёнка. У тебя будет выбор: потерпеть приступы удушья, глотая супрастин, или отказаться спасать маленького доходягу, который чихает, кашляет, с трудом открывая глаза, заплывшие от мутно-зелёной слизи. Ты выберешь первое. И незаметно, постепенно, выздоровеешь. Наверное, кошачий бог простит тебя, брат! Зато ты будешь понимать, что это значит — когда человеку физически нечем дышать. И потому встреча с твоей будущей женой, у которой тоже будет бронхиальная астма, в твоей жизни состоится не случайно.

Случайностей в мире не бывает. Это трудно объяснить, а принять — и подавно. Ты себе не можешь представить, насколько в этом мире всё связано и взаимообусловлено! Хочешь, открою секрет? Этого котёнка, которого ты много лет спустя обнаружишь в сарае будущего временного дома, тоже принёс я… У меня много интересных историй припасено для тебя, брат. Мне столько всего придётся рассказать и объяснить тебе. Но это случится после. Не скоро. Потом… Когда ты умрёшь.

П. Фрагорийский
из кн. Бестелесное

Таится свет в учебной гамме,
и с тьмой ведешь ты вечный бой
в листве, горящей под ногами,
в холодном небе над тобой.

Когда испуганные пальцы
на струны чуткие кладёшь -
в тебе - отчаянье скитальца,
адреналиновая дрожь.

Там, где давно не до любви нам,
где механизмы взведены -
твоя тоска неистребима,
как ощущение вины.

И режет сердце звук фальшивый,
и от него ты сам не свой.
И страшен мир, как танец Шивы
и смерть материи живой.

Не видно дерева за лесом,
и омут истины глубок.
Твоя вина! - гогочут бесы.
Судьба, мой ангел... - шепчет Бог.

П. Фрагорийский
из кн. Post Scriptum

Тревожный горний свет в тебе губя,
коварно тень из зеркала твердит:
Гони печаль долой, люби себя! -
Как будто выдаёт тебе кредит.

Не замечая ни добра, ни зла,
какая сладость - жить с собой в ладу,
глядеть с утра до ночи в зеркала,
искать себя в изысканном аду...

Люби своё безумие, Нарцисс,
Прелестен будь и лёгок, как миньон.

Но жизнь качнёт небесные весы,
и скажет:
«Найден, взвешен, удалён».

П. Фрагорийский
из кн. Post Scriptum

«Твоё прошлое - только круги на воде… »

— Теперь всё будет хорошо. Вы прошли реабилитацию, восстановили необходимые навыки – всё, что нужно для новой жизни. Мы будем наблюдать за вами, и если возникнут осложнения – окажем необходимые услуги.

Инструктор № 614 оценивающе скользит по мне взглядом, будто взвешивая – всего, целиком. Гладкое, как будто из тонкого фарфора, лицо, прозрачные глаза. Они безупречны и бесполы, эти инструкторы и инспекторы, они – безымянны, совершенны и знают о нас всё. Даже то, чего мы не помним. У таких, как я –нет прошлого.

— Вам повезло – новая технология гарантирует восстановление умственных способностей и логических связей. Раньше переформатирование не давало таких результатов. Технология на стадии испытаний, мы не можем пока быть во всём уверены… Если появятся нежелательные ассоциации, или возникнут побочные эффекты – свяжитесь со мной.

В памяти всплывает обрывок чьей-то жизни, где человек превратился в бессмысленный овощ. Нет уверенности, что это воспоминание моё. Возможно, это программа, помогающая усваивать входящую информацию. Удивительно, но я помню, как добраться домой и ещё множество вещей, которые постепенно оформляются в мысли.

2.

В моём жилище пусто и светло. Серебристые поверхности стен, мебель песочного цвета, белое бельё и посуда. В скупой цветовой гамме – гармония и ощущение комфорта. Ни фотографий, ни бумаг, ни единого телефонного номера. Как я жил здесь до сих пор? А может, я жил не здесь?

На экране – движущиеся голограммы. Отметка на плеере плавно смещается вправо. Осталось чуть больше половины объема. Нужно отсмотреть весь видеоматериал до конца –для социальной адаптации. На это уйдёт ещё дня три, но торопиться некуда.

На экране – круги на воде. Что-то о волновой природе явлений. На миг из глубины всплывает светящаяся тяжёлая рыба.

«… Не смотри в глубину - тяжела от печали вода,
там качается дымная нежить,
и назад не смотри никогда — быть беде… »

Слова всплывают в мозгу сами по себе и тут же тускнеют, растворяются. Рыбьи жабры двигаются замедленно. В этом движении чудится что-то мучительное. Возникает ощущение, что я о чем-то забыл, но почти вспомнил. Да, почти. Кажется, рыба напомнила мне, как дышит человек во время астматического приступа. Это «почти» раздражает. Как это может быть связано с моей жизнью? Внутри обжигающая вспышка. Адреналин. Нежелательные ассоциации. Рыбья спина плавно изгибается и тонет в омуте экрана. Мне не хочется никому об этом сообщать.

3.

Кварцевая крошка поблескивает на сентябрьском солнце. Я иду по светлой парковой дорожке, держась в тени. Море вспыхивает за кустарником, открывается песчаный берег. Я не был на этом пляже с тех пор, как вышел из здания, где мою память аккуратно вырезали. Да, что-то пошло не так. Ничего у них не вышло. А может, всё дело в том, что остался какой-то сегмент, и с тех пор прорастает во мне, размножаясь, как компьютерный вирус, воскрешая забытую картину прошлого. Память, основательно загруженная содержимым словарей, услужливо подсовывает формулировку:

«Дамп памяти - копия содержимого оперативной памяти, находящаяся на жестком диске или другом энергонезависимом устройстве »

Знать бы, где находится это автономное устройство… Песок мягко проседает под ногами. По берегу ходят тяжёлые неповоротливые чайки, оставляя нежные цепочки следов у кромки воды. Слева от пляжа – крошечный каменный пирс. Прохожу по нему до конца. Снимаю обувь, подворачиваю штанины до колен. Свешиваю босые ноги вниз, вглядываясь в глубину. Порыв ветра ерошит волосы, как будто кто-то ласково прикасается к ним рукой.

«…На опустевшем пляже птицы. Ветер.
Нас больше нет нигде на свете. Я тебя
совсем не помню.
Ты осталась где-то
в потусторонних строчках и стихах,
где медленная тишина и тонкий лёд
последних слов —
и ни пятна, и ни греха нет на тебе… »

Откуда приходят эти слова, которые давно вышли из употребления? Сеть ни разу не дала мне ответа. Зато как-то позвонил инструктор и вежливо отчеканил:

— К нам поступили сведения о запрашиваемой информации… Всё ли в порядке, нет ли каких-либо нежелательных ассоциаций. Голос был холодным, а в интонации чудилась скрытая угроза. Хотелось надерзить: для кого они нежелательны? Но я благоразумно воздержался от лишних слов. Какой смысл выяснять подобные вопросы с существом иной природы? Ничего, я и так справляюсь. Но с поисковиками с тех пор стал вести себя осторожнее.

Наступает вечер, по воде пошла мелкая рябь. Камни на дне уходят во тьму, их почти не разглядеть. Во мне кружатся слова – как осенние листья, неопознанные, что-то скрывающие в себе. Не понятый мной подтекст не даёт мне покоя.

«…и ни пятна, и ни греха
нет на тебе.
Там только — Никогда!.. »

4.

— А ты уверен, что хочешь это услышать? – Анна смотрит на меня сухо и недобро, - Прошло двадцать лет, зачем ворошить старое?

В этом старом доме полно старинных вещей, но она хранит их в чулане, подальше от чужих глаз. За незаметной дверью притаились предметы, которым больше сотни лет: печатная машинка, детская железная дорога, напольные часы с тяжёлым маятником из бледно-зелёного серебристого металла, лакированные деревянные шкатулки… И много ещё раритетного хлама, который мне когда-то давно хотелось трогать, перебирать, вдыхая воздух этого дома, с запахом ароматного дыма от тонких сигарет Анны… Воспоминания бессистемно пляшут в моей голове, разворачиваясь, как свитки.

— Был твой день рождения. Вы поссорились, ты потянул её за рукав, вы говорили на повышенных тонах. Кажется, так было дело… — Анна потирает лоб и висок тонкими подрагивающими пальцами. – А вечером мы узнали о решении суда. Кто-то сообщил об инциденте инспектору. Тебя изолировали сразу. Мы не успели ничего даже понять. Всё произошло быстро, без особых разбирательств. Ты же знаешь, это уже тогда делалось автоматически.

— А потом? Что было потом?

Анна смотрит на меня с состраданием.

— Потом… С ней творилось что-то ужасное, как будто всё перепуталось у неё в голове. Но когда стало ясно, что ты не вернёшься, она сама приняла решение: прошла программу удаления памяти. Поначалу казалось, что это к лучшему. У неё даже астма исчезла. Ты же помнишь, какая у неё была астма? Но потом в ней что-то как будто погасло. Ходила какая-то потерянная. Всё не могла вспомнить чего-то. В общем, в той, экспериментальной, программе были какие-то серьёзные изъяны. В последние месяцы она жаловалась на неприятные ощущения в сердце, как будто бы там какая-то пустота. Но ничего не нашли, объяснили депрессией, фантазиями. Были и побочные эффекты: галлюцинации. Она тосковала. Не по тебе, тебя она вряд ли помнила. А потом её не стало.

— Как она ушла?
— Утонула. Случайно, не думай ничего такого. Несчастный случай. Да она жила в последнее время так, как будто её выключили. Я не хочу больше об этом говорить.

Анна отвернулась, как будто рассматривая что-то за осенним окном.

— Они предлагали мне освободиться от … — она запнулась, её рот горько искривился. – Но я отказалась, и тогда мне всучили вот это…

На стол лёг шлем, похожий на компьютерную приставку для эффектов дополненной реальности.
— Они считают, что мы не должны страдать. Что это – ненормально. Я их, знаешь, послала тихонько подальше с их компенсациями. Про себя, конечно.

Глаза у Анны сузились, стали почти жестокими.
— Если хочешь – посмотри на это сам. Мне хватило одного раза.

5.

Над пляжем плыл приятный молочный туман. Ты стояла в начале пирса, у берега, и кормила птиц – тоненькая, хрупкая, в светлой тунике и собранной в узел копной светлых волос. Море с плеском накатывалось пеной на песок, вздыхало, едва касаясь ног. Сердце забилось, как будто хотело вылететь из груди. Хотел позвать тебя, но имя вспомнить не удавалось. За эти годы я почему-то не смог вспомнить твоего имени, хотя восстановил малейшие детали твоего телесного облика, и все слова, которые слышал от тебя, говорил тебе, и даже никогда не произнесённые, те, которые хотелось услышать и сказать.

« ...И «да» и «нет» — там ничего не значат…
Там ты светла и так отчаянно тиха,
грустна, прелестна, горестно прозрачна.
Там ты — соленая вечерняя вода...»

Ты улыбаешься, машешь рукой, приближаясь. Останавливаешься в метре, будто между нами невидимая черта. А я помню, как ты вот так же стояла, светилась в туманном облаке. Не могу проглотить ноющий ком, застрявший в горле. Но ты глядишь безмятежно, как будто расстались вчера. Это всё так похоже на правду. Но выглядит слишком красиво, идеально, как в кино. Ты радостно смотришь мне в глаза, и тихо произносишь: «Я скучала по тебе, мама…»

Пелена падает. Это чужая игрушка, сконструированная с дьявольской изощрённостью. Тебя изготовили не для меня, а для твоей матери.

6.

Анна ставит передо мной стакан с холодным коктейлем.

— Не бери на себя чужое. В конце концов, ты не мог ничего изменить с той секунды, как дотронулся до её рукава. Вам не дали бы и слова сказать друг другу, запрет последовал немедленно. Тебя увезли сразу же, прямо из кафе. Ничего нельзя было исправить. Ничего. Я-то знаю, что у неё был характер – не подарок. Даже выяснять не стала, кто донёс. Не стала устанавливать номер инспектора. Было не до того. А потом стало всё равно. Вам просто не повезло… — её голос смягчается. – Ты по-прежнему сочиняешь стихи?

— Нет, - качаю головой отрицательно, заодно восстанавливая ещё один фрагмент забытой жизни, потерянный когда-то, но постоянно бьющийся в подсознании обрывками строк.

— Жаль. У тебя неплохо это получалось. Ты мог добиться успеха. Хотя, что считать сегодня успехом…

Она замирает, замолкает, глядя на меня сверху вниз. Потом добавляет почти шёпотом:

— Впрочем, стихи уже давно никто не пишет. Как-то ушло всё. Разом… Вокруг чужое всё стало. Пустота такая… Мне иногда так хочется курить! — она вдруг всхлипывает, вытирает мизинцем неожиданную слезу.

А я ловлю себя на неожиданной мысли: за двадцать последних лет никогда не видел, чтобы кто-то плакал. Слёзы и грусть давно исчезли с экранов наших домашних кинотеатров, из песен, и даже из информационных потоков, льющихся отовсюду. Я не смог припомнить ничего. Тех, у кого были проблемы, быстро приводили в порядок. Наше упорядоченное общество стало намного здоровее, и деструктивных эмоций заметно поубавилось.

Я покидаю этот дом в странном замешательстве. Во мне всколыхнулось всё: и боль, и чувство вины, и ощущение горя, и нежность, и жалость, и что-то ещё, неуловимое, то, что объединяет все чувства в единое целое. Как будто соединяя, склеивая меня, когда-то разбившегося на осколки, с самим собой.

Мне незачем больше приходить в этот дом. Анна дала понять, что мои визиты ей в тягость. У двери всё-таки оборачиваюсь, чувствуя накатывающую изнутри неловкость:

— Скажи, как её звали. Я так и не смог вспомнить.
— Зачем ? Это к лучшему.

P.S.

«...Оставайся внутри, глядя вдаль из-под тонкой руки —
там, в далёком нигде, всё кружатся, дрожа, мотыльки,
и лишь ты — навсегда,
только ты и смертельная, страшная нежность… »

________________________________________________________________

• В рассказе использованы стихи из книги
П. Фрагорийский. «Круги на воде»

В чём беда моя, вина?
Ангел в изголовье…
Я напился допьяна
Призрачной любовью.

Плачешь — слёзы как вода,
Время как шальное.
Наша чёрная звезда
Светит надо мною.

В мире кукольных утех
Неживые лица…
Тихо падают на снег
Ледяные птицы.

П. Фрагорийский
из кн. Сны Птицелова

В ночной квартире пахнет мятой,
неслышно отступает зло.
Так хочется тебя запрятать
от взглядов и ненужных слов.

Опять привычно лихорадит —
весь мир готовится к войне,
и легкий серебристый радий
мерцает медленно во мне.

Страстей порывистое пламя
и тяжесть медленных обид —
как черный ящик, злая память
всю прожитую жизнь хранит.

А там, где ты — вне измерений
летят секунды, как гроши,
сплетаются две наши тени,
две невидимки, две души.
И на столе графин стеклянный
водой наполнен ключевой,
и время не играет нами,
и мы не помним ничего.

2014. Донбасс



П.Фрагорийский
Из кн. стихов "Фабрика святых"

«Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас»
..................................................Евангелие. Нагорная проповедь

«Горе тем, которые зло называют добром и добро — злом, тьму почитают светом и свет — тьмою, горькое почитают сладким и сладкое — горьким!»
...................................................Ветхий Завет, пророк Исайя

«Мерило народа не то, каков он есть, а то, что он считает прекрасным и истинным.»
........................................................................Фёдор Михайлович Достоевский

«Трусом назовем мы того, кто уклоняется от трудов, жертв и опасностей, выпавших на долю его народа. Но трусом и предателем вдвойне будет тот, кто изменит принципам духовной жизни ради материальных интересов.<...> Ибо пожертвовать любовью к истине, интеллектуальной честностью, верностью законам и методам духа ради каких-либо иных интересов, будь то даже интересы отечества, есть предательство.»

.................................Герман Гессе. Игра в бисер

Среди честолюбивых, беспокойных, но не обладающих достаточным интеллектом и тонкостью, натур стало модно менять местами ценности и антиценности. Подменять белое чёрным, чёрное — белым. Палача представлять жертвой, жертву заставлять каяться. Героя делать изгоем. Проигравшего представлять победителем. Изуверство и предательство считать героизмом. Добродетель объявлять косностью мышления и ментальной отсталостью, порок возводить в степень прогрессивного образа жизни. Бога подменять сатаной. Сатану провозглашать Богом.
Это считается признаком «оригинальности» мышления, хотя на деле мода выворачивать смыслы наизнанку - лишь отклик на искусно ввинченную извне, умело организованную, информационную тенденцию.

Я говорю о массовой тенденции среди не ярких литераторов. Центральные тезисы о перемене «минуса на плюс» и наоборот - обычно вбрасываются более крупными фигурами, с большой аудиторией. А далее, уже начинается гвалт мелких, но многочисленных адептов. Какому-нибудь «властителю умов» это готовы простить даже те, кому претит то или иное провокационное заявление. Но когда «крамола» подхватывается множеством «последователей» — то теряет случайный характер, перестает быть «крамолой», становится модным поветрием, а потом — едва ли не постулатом. Смыслы неумолимо смещаются, двигаются в сторону своей противоположности. Например - Авель меняется местами с Каином. Иуда с Христом. Такие вот «окна Овертона».

Идея не нова. Раз в столетие чёрными семенами этой идеи засевают гордые, но чаще - недалёкие, и не всегда талантливые, головы. «Сеятели» мыслят веками наперёд, оперируют в глобальных играх странами и континентами, не впервые пытаясь построить бесноватый антимир — циничный и гедонистический на поверхности, инфернальный и жуткий в глубине.

Манипуляциями над массовым сознанием эти вечные строители «нового мира» занимаются давно, на всех социальных уровнях: от политиков, эстрадников, музыкантов, художников до литераторов или окололитературных «творческих натур», а то и откровенных фриков. Одни, получив необходимую инъекцию духовного яда, проделывают это прагматично и расчётливо, в надежде на немедленную оплату или будущие дивиденды. Другие — искренне сходят с ума, тасуя, как безумные, ворох искалеченных чужих смыслов, как будто колоду из краплёных карт. И те, и другие в этой безбожной игре — нисколько не «творцы», но лишь мелкие и крупные шулеры...

Некоторые уверовали в «мистические предназначения», в «посланнические миссии». С уверенностью вещают о том, что создают «искусство будущего», но не добавляют в это алхимическое варево человеческой культуры мира ни крупицы души, ни грамма нового, личного смысла, ни единой собственной комбинации из драгоценных символов, найденных, открытых и отшлифованных задолго до них.

«Творцы нового искусства», независимо от уровня интеллекта, ринулись «играть в бисер». Самые «продвинутые» из тех, кто занят «убийством смыслов», ссылаются на Гессе, но нисколько не способны даже представить собственную жизнь маленьким паззлом, безликим, не отличимым от других, фрагментом гигантского целого, где желания и хотения окажутся подчинены непредставимой, гигантской сверхзадаче. Они действуют целеустремленно, но нацелены на получение удовольствий, на удовлетворение тщеславия и сластолюбия. Большинство из них добровольно ограничилось знакомством с цитатами из романа, не в силах охватить и освоить полное содержание книги. Этих имитаторов ума ждёт незавидная участь перебирать по зернышку рис, а не играть в бисер. Таких гауляйтеры временного «нового будущего», которое время от времени ненадолго воцаряется на нашей несчастной земле, отправляют в утиль в числе первых. Не считаясь с сомнительными былыми заслугами перед этим чудовищным антимиром.

По-человечески их всегда жаль, ведь не может быть не жаль живых людей. Но с ценностями не шутят.

P.S.

« Итак, управлять страной и заниматься политикой — не наш удел. Мы — профессионалы исследования, расчленения и измерения, наше дело оберегать и неустанно выверять все азбуки, таблицы умножения и методы, создавать эталоны духовных мер и весов. Разумеется, мы делаем и многое другое, мы можем при случае быть и новаторами, первооткрывателями, искателями приключений, завоевателями и перетолкователями, но первейшая и важнейшая наша обязанность, ради которой народ имеет в нас нужду и нас содержит, есть сохранение в чистоте всех источников знания. В политике, в торговле и где угодно превращение черного в белое может сойти за гениальное достижение, у нас — никогда. ...»
................................................Герман Гессе. Игра в бисер

P.P.S. Имена перечислять нет смысла - речь идет о тенденциях, хорошо видимых в литературе, как сетевой - так и не сетевой. Автор заранее приносит извинения за личную точку зрения, которая может не совпасть с точками зрения других людей.

Окна Овертона. Песня - Женя (Гнедой). сл П. Фрагорийского

Священный город смотрит хмуро,
Надвинув дымный капюшон…
Ты помнишь городскую дуру
С её таинственной душой?

Она смеялась и кому-то
Шептала тихо как вода,
Считала пальцами минуты
И обращала их в года.

Она от солнечного света
Забавно морщила лицо,
И кто смотрел на ведьму эту —
Напоминали мертвецов.

Она то плакала, то пела,
Когда вели её к костру,
И билось огненное тело
На сладком пламенном ветру.

Её палач, от веры светел,
С молитвой, в рубище простом,
Сдувал с ладоней липкий пепел
И осенял себя крестом.

Обрывки дьявольского смеха
Вплетались в знаки тайных слов.
И каменно звенело эхо
Невидимых
колоколов…

П. Фрагорийский
из кн. "Птицелов. Фрагорийские сны"

Моя бестолковая муза
..............................................песня Сергея Волкова


текст, видеомонтаж - П. Фрагорийский
Музыка, гитара, голос - Сергей Волков (исп. бардовских песен)

Расходится вечность кругами
эпох - атрибутов прогресса.
Планету взрывает веками
вселенская черная месса.

Уже вавилонская башня
во рту вавилонской блудницы,
но серп над библейскою пашней,
но пламя вот-вот разгорится.

Вскипает блудливое лоно
дешёвой клубничной актрисы.
На бледных губах Аполлона
играет оскал Диониса

Но корчится мир, задыхаясь:
опять допотопная эра,
взвивая и логос, и хаос,
свергает агапэ и эрос.

И вновь и христам, и вараввам
устроит лукавый проверку:
неважно, кто слева, кто справа,
что снизу - то будет и сверху.

И спрашивать подло и странно
в последнем смертельном забеге -
вкусна ли небесная манна,
и хватит ли места в ковчеге.

П. Фрагорийский
из кн. Фабрика святых

Иллюстрации: репродукции картин худ. В. А. Провоторова

Надень перчатки и намордник,
и шлем поправь на голове.
А помнишь, как звучало гордо,
мол, царь природы - человек?..
Но эльфами ты бредил твёрдо,
и человеком-пауком,
и киборгом, и тёмным лордом,
и не любил ходить пешком.
Всё, кончились твои гулянки!
Резвится нежить над травой.
Сиди теперь в стеклянной банке:
ты - насекомый цифровой.

П. Фрагорийский
из кн. Post Scriptum

Когда меня не станет -
лишних
не будет слёз, речей и слов.
Мой цифровой близнец напишет,
что жив я, весел и здоров.
Стихи отправит бот эфирный -
на годы загружу его.
Во мгле вселенной сувенирной
вы не поймете ничего.

Шепнёт мой ник в бесплотном доме,
нарушив электронный сон,
поток фотонов невесомых -
божок бесстрастия рандом.
Сверкнёт роса на хрупких листьях
несуществующей травы,
мелькнёт на миг в осколках мыслей
следов цепочка цифровых.

И будет -
сам не понимая,
вокруг Эдем или Тартар -
из глубины глядеть на майю
мой черно-белый аватар.
Но ты, мой ангел молчаливый,
всплакнёшь над истиной в вине -
и станешь тише и счастливей,
подумав тайно обо мне.

P.S.
* Аватар (аватара, санскр.) — персонаж в игре, юзерпик, изображение, а также — «нисхождение», «воплощение», «явление» или «проявление» божественного духа в материальной оболочке
*майя — здесь: иллюзия видимого, воспринимаемого мира

П. Фрагорийский. Аватар
из кн. Post Scriptum

Стихотворение использовано в рассказе «Аватар» (из кн. «Бестелесное»)
Видеоверсия: Аватар_Видеопоэзия.

Только глупцы никогда не меняют своего мнения.
........................................................................Конфуций

Мой русский будда спит на подоконнике
досматривая семилетний сон:
пассионарий там - с лицом законника,
гаврош с барсеткой - вылитый гарсон.

Все пешки притворились королевами -
у каждой правды свой крикливый рот.
Сегодня правы, несомненно, левые,
а завтра будет всё наоборот.

Легко меняя мненье, по Конфуцию,
я наблюдаю за тобой, страна!
В Сеть захожу - пылает революция,
а выхожу - покой и тишина.

Плывет Россия - синяя, небесная -
над каждой неспокойной головой.
Порхают манифесты легковесные -
Сегодня никому никто не свой.

Мой русский будда дремлет у подсвечника
досматривая семилетний сон.
И жизнь летит стрелой без наконечника,
и вертится фортуны колесо.

П. Фрагорийский
из кн. Post Skriptum

Гавро́ш - герой романа Гюго "Отверженные", стал символом революции, имеет нарицательное значение - уличный мальчишка, беспризорник, а также - употребляется как название короткой короткой женской стрижки.

Гарсо́н (фр. garçon — мальчик) — нескольких значений — дамская прическа "под мальчика"; официант или посыльный во Франции; подросток, "мальчик на побегушках".

Стихи Бориса Бергина связаны с русской действительностью связями глубинными и многими: от лексики до истории, от образов и символов – до личностного отношения к тяжёлым событиям, выпавшим на долю наших современников. Одновременно с этим стихи поэта крепко связаны с той европейской мировоззренческой традицией, ценности которой уже разрушаются под ударами апокалипсического сценария.

В стихах Бориса Бергина поэтические образы сами собой выстраиваются в огромную панораму, как на фресках. Рядом с героями донбасской войны – незримое Небесное воинство, за очертаниями языческих каменных баб и курганов – отсвет ликов древнерусской иконописи. Человек, со всей его личностной уникальностью и внутренним одиночеством - в такой парадигме неотделим от семьи, от рода, от своего народа, от человечества. Эта связь – неразрывна:

«…И здесь общая память и общие путь и Слово,
знамя деда поднимется в небо руками сына…» (Жёрнов)

Стихи Бергина наполнены запахами и звуками, случайно услышанными мелодиями, обрывками разговоров, шумом современности. Но в этой разноголосице явственно ощущаются слова древней православной молитвы. Древность и современность не только соседствуют рядом, но взаимно питают, прорастают друг из друга, сплетаются в единую картину бессмертной жизни, где смерть видится чудовищной несправедливостью или горькой утратой – но она меньше, чем жизнь, она инструмент в руках Вседержителя:

«…Пока еще тебя на небе терпят,
то значит, ты до смерти не дорос…» (Дно)

Трагический мир, отразившийся в стихах поэта прекрасен и уродлив, катастрофичен – и светел. Человек – органическая часть этого мира, его естественное слагаемое, точка сборки и источник смысла. Только человеку дано собрать и соткать единое полотно из разорванного в клочья бытия, ежесекундно рассыпающегося в извечной энтропии, и где нет иной точки опоры, кроме любви. Любовь разлита в стихах поэта всюду, как свет, природа которого связана с Богом и небом не меньше, чем с земным, плотским человеческим началом. О чем бы ни писал поэт – в его строках всегда ощущается жизнь души, и потому так горько и легко в его стихах:

«…я планирую, как лист меж небом и землёй…» (Лист)

Стихи последних лет в творчестве поэта становятся тем маркером, который определяет грань между своими и чужими, эта грань не придумана поэтом – она продиктована войной, которая коснулась поэта лично.

«Говорит мне сын: «Вот с этими прадед мой воевал».
Почему у весны опять звериный такой оскал?
Почему слетается вновь чёрное вороньё?
Только эта земля моя, а я не отдам моё» (Посевная)

Хотя любая война касается поэтов лично, ибо она – испытание души на прочность, экзамен на человечность, духовная брань между человеческим и бесчеловечным, Царством Божьим внутри человека – и сатанинским адом, который на земле создаётся его руками.

Человек – в стихах Бергина – константа, квинтэссенция, фокус событий в меняющемся мире. От него самого зависит исход событий, и то, как сложатся взаимоотношения между Создателем и Его творением: станет ли человеческий поступок грехом – или подвигом.

«Только б не было поздно, на чашу весов небесных
не легло бы предательство каиновой печатью,
и не стало б в земле от могил свежевырытых тесно.
Не зависла б рука: в книге жизни тебя отмечать ли?» (Жернов)

В этом неизбывном, древнем противоречии существования человека в мире, которое и придаёт смысл этому существованию – исток поэзии Б. Бергина. В его стихах ощущается теплота и человечность, нерв современности, биение вечной трагедии бытия и движение вечного круговорота жизни. Такие стихи не устаревают, они остаются понятными читателю, к таким стихам обращаются и сто лет спустя…

П. Фрагорийский

Несколько музыкальных клипов с песнями группы "Гоша и Птицелов" - на стихи Бориса Бергина (видеофильмы и аудиотреки, видеомонтаж - мой)

#литературная_критика #современная_поэзия

Статья опубликована в Литературном альманахе "Гражданинъ" №1 (ссылка на источники, где можно скачать/прочесть онлайн (заказать по почте - е-мейл не работает в связи с трагической смертью зам. гл. редактора - поэта и писателя Геннадия Ростовского)
Оригинал статьи с подборкой стихов Б. Бергина - на стр. 24 - 30.

Ёлка

Над пиалой с холодным чаем
я жизнь, как будто вечность всю,
на ветке шариком качаюсь,
такой особенный - висю!
Кружусь - то в сладких грёзах счастья,
то в поэтической тоске,
в мишурном блеске,
в страхе,
в страсти -
на паутинном волоске.

Горит среди рисунков разных
узор неповторимый мой!
Но стихнет новогодний праздник -
бог из гостей придет домой,
и, оценив глазами колко
мой глянцевый хрустальный бок,
всех срежет ножницами с ёлки -
и сложит в общий коробок.

P.S. "Висю" - намеренное ироническое искажение слова "вишу" ("висеть"), граффон как художественный приём.

П. Фрагорийский
из кн. Post Scriptum

................................................#сатира

В человечьей стае крик и суета.
Очередь живая ропщет: всё не так!
Золотая рыбка, превращаясь в шпрот,
прыгает не шибко в злоязыкий рот,
денег вечно нету, устарел смартфон,
надоело лето, колокольный звон,
и дудит архангел в медную трубу —
как досадно слышать это «нерабу»!
Этот звук достойно не даёт нам жить.
Боже, дай покой нам! Боже, накажи,
Накажи горниста, он мешает нам:
правда — неказиста, да и не вкусна.
Ни к чему нам правда, скучно от неё.
Счастья не добавит знание Твоё.

Дай потомкам Хама ложку и весло,
не дели грехами на добро и зло.
Чтоб без лишней муки, чтобы без труда
попадала в руки щука из пруда,
чтоб меха шиншиллы нам не била моль,
чтоб душа не ныла, сахар чтоб и соль,
чтобы всё на шару, без очередей,
чтобы чёрт не жарил на сковороде —
исцели нас зельем, дай нам пить и есть,
ниспошли веселье, радость дай нам днесь.
Тушки ублажи нам. Что возьмёшь с души?
Чтоб довольны были - волю дай грешить!
Чтоб от благовоний - крУгом голова...
Что нам блеск амвона, совести слова?

Весело и дерзко, миру напоказ,
мы вдохнем чудесный веселящий газ.
Кто-то скажет — ёлки... экие дела,
что ж такой короткой очередь была?

П. Фрагорийский
Из кн. Чугунная лира

Ты перебираешь больные слова,
И сердце уже разбивается оземь,
И прочь улетает твоя голова,
И кажется, это — последняя осень,

Но слово в гортани поёт и дрожит,
Ты — Божия дудка, ты светом наполнен,
И бьётся в сплетении солнечном жизнь,
И в небо врастают прозрачные корни.

А время песком ускользает из рук,
И листья, как лица из фотоальбомов,
Летят в бесконечность, кружась на ветру...
Забыть или — помнить?..

.
П. Фрагорийский
Из кн. Post Scriptum

Ты с душой играешь в прятки,
Разум не имеет смысла,
и сгорают в беспорядке
мотыльки бессвязных мыслей.
Нервы тоньше паутинки,
в сердце льдинка колет остро.
Ты хотел быть невидимкой,
вездесущий Калиостро?

Ночь глядела воровато,
вился дым среди развалин,
две колдуньи бесноватых
на канате танцевали,
горько вспыхивали стразы,
отзвук джаза,
привкус винный...
Может, надо было сразу —
явку дьяволу с повинной?

Из ладони пьет борзая
растворимый липкий кофе.
Стекленеет, замерзая,
эликсир в зеленом штофе,
в звуках баховских прелюдий
черти пляшут коза-ностру.
Мир божественно безлюден,
Бестелесен, Калиостро...

2014. П. Фрагорийский
из кн. Тёмная вода

Звенел тревожный сумрак над кроватью,
и гас твой голос, как виолончель.
Ты надевала золотое платье
с мерцающей застежкой на плече.

Я всё запомнил: как дрожали блики
в стеклянном жёлтом шаре ночника,
и в полутьме лицо казалось ликом,
и как была рука твоя тонка.
В незрячем сердце вызывали жалость
дыхания чуть слышные сверчки...
Я помню, как мучительно сужались
зелёных глаз змеиные зрачки,
когда в меня, так зло и оголтело -
чудовищем таящимся в воде -
из кокона нефритового тела
взглянул жестокий древний лицедей.

И ты была его марионеткой,
с льняной копной волос и нежным ртом -
изящной, хрупкой лунной статуэткой,
безумной куклой в платье золотом.

П. Фрагорийский
Из кн. Tragedie dell Arte. Балаганчик. Стихи

#сатира

Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану.
....................................................................................… Козьма Прутков

как бдительны друзья народа
их оцифрован интеллект
хранит их коллективный разум
им снится бесконечный сон
снуют повсюду извращенцы
и портят гады всё вокруг
за ними следом недоумки
и неизвестно кто страшней

товарищ влахова сказала
поскольку флаг эл-гэ-бэ-тэ
на всех вокзалах и посольствах
то надо запретить пломбир
изъять фломастеры и краски
альбомы пластилин пастель
и подозрительные книжки
проверить - нет ли там чего
еще покрасить небо надо
там голубой однако цвет
запрет на радугу поставить
на море тоже - там лазурь

она еще вещать хотела
но появился президент
он вынул тётю из розетки
и так фонтан её заткнул

P.S. El sueño de la razón produce monstruos /Сон разума порождает чудовищ (старинная испанская народная пословица)

05.07. 2020
П. Фрагорийский
из кн. Чугунная лира

Иллюстрация: офорт Франсиско Гойи из цикла «Капричос»
Видео

#пародия

Феей ласкового рая
В сны твои впорхну случайно...
<...>
Обману в часах кукушку,
Украду тебя на время.
Будешь тихий и послушный,
И нежней ручного зверя.
.................................Легкое дыхание

Чуть сомкнул глаза легко я — как назло, примчалась фея,
нету от неё покоя мне в объятиях морфея.

Супчик принесла и чаю, колдовала мне добавку,
заболтала, укачала, долго дула мне на вавки…
Перемыла все тарелки, всех слонов пересчитала,
на часах сломала стрелки и кукушку ушатала.

Притворялась Маргаритой, психовала, что не Мастер,
напевала рио-риту, доломала мне фломастер.

Отнимала одеяло, дура, в дудочку дудела...
Прямо задрессировала — чуть ошейник не надела!
Дышит, трогает и ходит — ишь ты, королева бала.
Вся в тревоге и заботе — ну совсем заколебала!

Я купил замок на двери, задушил кукушку — каюсь!
Феям больше я не верю. Я и так не высыпаюсь.

П. Фрагорийский
из кн. Чугунная лира

… Повторяясь из века в век
Я так долго живу на свете...
……....................... Ирина Зуенкова


В колесе сансары живу,
одуревши от реинкарнаций.
Сколько — даже не назову —
Поменял я и рас, и наций.

У индусов поверий тьма!
На алмазной своей дороге
чтобы мы не сошли с ума —
память нам отшибают боги.

Ладно, хоть превращали б в птиц,
в рыб, зверей, в насекомых, в йети...
Крутанут колесо — катись
жить в бактерии, в спирохете...

Я конечно скажу: пыльца,
и совру — обитал в фиалках,
но я — глина в руке творца,
и себя мне до жути жалко!

Каково быть в шкуре козла?
Ещё пакостней — аскаридой!
А ведь мы не адепты зла,
и приличные люди — с виду.

Натворил я уже добра —
биографий полны карманы!..
Эх, плесни, что ль, еще… нирва́ны.
Задолбала санса́ра, брат!

(эпиграмма)

Те, кто мозгам готовит свёрла,
слепили сексапильный твинк*,
где вся эстетика упёрлась
в кинишко «Основной инстинкт».
Изображая псевдочувства —
вопит химера из химер:
«Я — вирус нового искусства,
всем идеалам вашим — смерть!»

Долбит по клаве, словно дятел,
бряцая на одной кишке.
«Я — балерина! Рифм создатель! » —
дубасит фальшью по башке.
Куражится, как чёртов свингер,
и падких ловит на грехи.
И не морская, и не свинка —
не порно, да и не стихи...

«Натурой дикой», «тушкой голой» —
среди ослов ловя «звезду»,
всех пичкает английской школой,
как говорящий какаду.
Что проза ей, стихи и песни? —
многостаночная кровать...
Чтоб не спошлить, пожалуй, здесь я
«звезду» не стану рифмовать...

_____________________________________________________________________________
*Твинк (англ. twink) — в компьютерных онлайн-играх это не основной персонаж, в социальных сетях — дополнительный фальшивый аккаунт.
Твинки — это несколько аккаунтов в игре одного человека, или несколько героев на одном аккаунте.
*… бряцая на одной кишке — пафосно играя на одной струне.

Ты ешь на завтрак злые клёцки,
тебя колбасит не по-детски,
живет в наушниках Высоцкий,
и смотрит в душу кот соседский,
и тонет лодкой в красных реках
во рту мороженая вишня...
С небес глядит на нас Всевышний,
оплакивая человека.

И кажется, всё это снится:
бомбёжки, гусеницы танков,
в стеклянном взгляде мёртвой птицы —
мир, отражённый наизнанку,
оконный крест и ломтик хлеба,
а наверху — ворота рая,
где души ангел собирает,
свивая чёрный свиток неба.

P.S.
"… И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо скрылось, свившись как свиток..."
..............................................Откровение Иоанна Богослова

2014. Украина. Юго-Восток
П. Фрагорийский
Из сб. Фабрика святых

Автор иллюстрации к стихотворению - Агата Аргентум

Мелодекламация Юрия Башкина -

Если вдуматься, ведь большинство людей не умеют мечтать.
Мы все время хотим что-то получить — чудесное, необыкновенное. Ниоткуда, с неба. Желаем чуда, но по сути — жаждем волшебства. Спасение представляем себе как получение фантастического блага, за которое не нужно будет ничем платить. Или — как избежание неприятных последствий совершенной ошибки, подлости, низости. В нашем убогом представлении даже Спасение — фундаментальное христианское чудо! — принимает жалкую форму освобождения от ответственности за наши собственные проступки.

В сущности, потребность в чуде у людей сводится к двум простым вещам: получить что-то огромно-хорошее — и чтобы никто не узнал о тех мелких и крупных гадостях, которые мы совершили.
Мы просим о чуде — а лукавый чаще всего показывает нам чародейский фокус, и мы получаем, как подарок, видимую безнаказанность за причиненное нами зло (пронесло, сошло с рук!), или неожиданную удачу, выгоду, возможность присвоить то, что не принадлежит нам по праву (свезло, вот она, удача!). Эта иллюзия похожа на игру в наперстки, или — на появление-исчезновение дурацких кроликов из черного цилиндра.

Мы жаждем, чтобы мир изменился по чьему-то волшебству, но смертельно боимся измениться сами. А ведь настоящее спасение и чудо — это всегда наше личное преображение.
Как редко мы хотим дарить и отдавать, лишать себя чего-то. И как любим получать приятные подарки и ощущения — от щекочущей самолюбие лести, от шелеста купюр или удовлетворения тщеславных амбиций, до сладостных игр, где можно чувствовать себя порочными и свободными.

Поэтому мир прельщает нас, обманывает, двоится, и вместо драгоценных наслаждений щедро подсовывает нам дешевые удовольствия, вместо исцеляющей любви — лихорадочную страсть.
Везение выглядит чертовски привлекательно, и мы пьянеем, ведем себя как охваченные эйфорией психопаты, как бесноватые...

Большинству людей не нужен Бог, им достаточно если не фокусника-иллюзиониста, то волшебника.
Мы не умеем молиться, наши молитвы похожи на фотонегативы, где черное становится белым, а белое — чёрным. Слова молитв, даже если мы их вызубрили, превращаются в заклинания у нас на устах, выворачиваются наизнанку, и потому Бог их не слышит.
Зато они отчетливо слышны и понятны врагу человеческому, древнему завистнику Вседержителя.

"Крибле-крабле-бумс!" — и лукавый откликается на наш зов, и даже исполняет то, чего мы просим, не предупреждая заранее о расплате за лукавый фокус, который многие из нас в детской наивности принимают за чудо. Мистика происходящего увлекает, завораживает, жизнь наполняется дурманящей смесью сладких ощущений, ярких чувственных вспышек, необъяснимых озарений...
"Крекс, фекс, пекс!" — и от человеческой души остается зияющая пустота, а от всего, что казалось незыблемым — пепелище, глиняные черепки.
Дьявол удовлетворяет наши похоти, желания, вожделения. А Бог исполняет — мечты...

P.S.
Мы стремимся к христианству без распятия, к "Христианству сиюминутного воскресения" Мы переделываем христианство, как нам хочется, не желая ни в чем себя ограничивать.
(Св.Паисий Святогорец)



П. Фрагорийский
Из кн. Блокнот Птицелова. Сад Камней

Уйди-уйди

… а на резинке скачет мячик
и ты кричишь: уйди-уйди
и голос твой звенит и плачет
и сердце прыгает в груди
да я уйду меня не будет
всё также будут люди люди
и будет ночь и день и сон
и кто-то заново влюблён
и по земле сухие листья
погонит осень поутру
и я уйду тропою лисьей
и я конечно не умру...

* уйди-уйди — игрушка, резиновый мячик на резинке, пищалка
П. Фрагорийский

Сколько божественного — в человеке? Сколько человеческого — в Боге? Змея, пожирающая свой хвост или непостижимая лента Мёбиуса — бесконечность пути в лабиринтах времени и пространства, где человек существует в человеческих и божественных измерениях одновременно, в ипостасях твари и творца, где бы ни родился он — в Древнем Египте или в средней полосе России двадцать первого века.

Может быть, поэтому, сначала ощущая, а затем осознавая свою двойственную природу, люди с древних времён пишут стихи о жизни и смерти, о двух полюсах бытия, которые прорастают в нас, живых и мёртвых, постоянно совершая в человеческом существовании трагический круг своих превращений друг в друга.

ШЁПОТ ОСИРИСА
Поэма-мистерия
..........................................

«Себе кажусь владычицей Египта,
Когда сжимаешь ты меня в объятьях...»
(О силе любви)

«Любимая разгневана донельзя.
Взяла бы хоть в привратники меня!
Ее бы выводил я из терпенья,
Чтоб чаще слышать этот голос гневный,
Робея, как мальчишка, перед ней...»
(О силе любви)

«Приходит ветер - и слетает к сикомору,
Приходишь ты - спешишь ко мне...»
(Ветер)
............................... Древнеегипетская любовная поэзия

СФИНКСЫ

У тебя язык змеиный,
и за пазухою тяжесть -
и слова как серый щебень,
глухо падают на землю.
Я курю, и в огороде
собираю злые камни:
молча складываю сфинксов -
скоро будет здесь Египет.

К ТОТУ

Знаешь ты
язык нетленных.
Режет маятник Фуко
в глубине твоей вселенной снов парное молоко.
Помнишь вкус небесной манны, знаешь тайну Рождества...
В лунном облаке туманном никнет птичья голова.
В подземелий руслах тонких, в недрах мёртвых городов -
древних жизней многотомник, свитки вымерших родов.
Двух миров посередине за времён глухой стеной
замираешь на витрине статуэткой костяной.

Глу́хи по́лки, будто варны, мир вещественный деля -
в старой лавке антикварной, где на книгах вензеля,
где застыл священный ибис среди чучел редких птиц,
между гипсовых амфибий и дагерротипов лиц,
где фигурки на шарнирах, где хранятся взаперти
блеск стеклянных сувениров, глянец масляных картин...
В неподвижных архетипах спит невидимый магнит,
и реликтовая рыба
тайну Логоса
хранит.


СОН ОСИРИСА

«… Я пришёл к тебе, я сияющий, я чист… Подари мне уста, чтобы я мог говорить ими… »
............... Древнеегипетская книга мёртвых. Дарование уст умершему

Зрачки сужает хищный Сет,
сжимая смерти тонкий кнут,
и звёзды ест нагая Нут,
и чудится, что жизни всей
остановилось колесо.
В ознобе коченеет мир,
темнеет солнечный надир...
Но длится бесконечный сон —
где рыбой Нут во мгле плывёт,
икрой сверкая и пыльцой,
и облаком её лицо
качается над бездной вод,
где звёзд пугливые мальки
как золотые угольки,
в неё глядят из пустоты,
Где вечен,
пока светел ты...

ТОТ КТО ИГРАЕТ НА АРФЕ

«…Следуй сердцу, пока дышишь!.. Совершай дела земные по велению души, давай хлеб неимущему, гони печаль, пока не наступил день, когда тебя станут оплакивать. Не слышит рыданий тот, чье сердце успокоилось, и слёзы живых никого не вернули назад из подземного мира. Цени каждый день, не унывай, радуйся! Ибо никому не унести своего добра с собой туда, откуда никто ещё не вернулся...»
..............................................Песнь Арфиста. Египет. Эпоха Среднего Царства

...Черный жемчуг разлук растворился в вине,
Для любви предназначена тысяча дней,
И душа как цветок прорастает вовне
Сквозь змеиные кольца.
Видишь юных наложниц с глазами старух?
Тело зреет в плену их эбеновых рук…
Мотыльком подлетел к молодому костру
Бог вечернего солнца.

На пустынной дороге стоит землемер,
И уже все равно — это жизнь или смерть,
Ты себя отдаешь самой страшной из вер —
Ты Омега и Альфа.
Заполняет пространство серебряный звон,
И танцует звезда над твоей головой,
Замирает от счастья твое естество —
Ты играешь на арфе…

Стынет праздничный ужин на гладком столе,
Искры света блуждают в горячей золе,
И в тяжелых колосьях вечерних полей
Запах горького хлеба.
Тень твоя навсегда покидает страну,
Ей простили измены, долги и вину,
Ей из тьмы усмехается черная Нут —
И уносит на небо…

НА ПАПИРУСНОЙ ЛАДЬЕ...

«… Исида, Нефтида, Селкет и Нут защищали покойного перед судьями.
После этого боги приступали к взвешиванию сердца на Весах Истины:
на одну чашу клали сердце, на другую — перо богини Маат...»

«…О прибытии умершего объявлял божественный писец Тот:
— Входи, — говорил он. — Зачем ты прибыл?
— Я пришел, дабы возвестили обо мне, — отвечал покойный.
— В каком состоянии ты пребываешь?
— Я очищен от грехов.
— Кому я должен возвестить о тебе?
— Возвести обо мне Тому, Чей свод из огня, Чьи стены из змей живых и Чей пол — водный поток.
— Скажи, кто это? — спрашивал Тот.
— Это Осирис...»

«…На этом Суд заканчивался, и египтянин отправлялся к месту вечного блаженства —
в Поля Иалу, куда его сопровождал ангел-хранитель Шаи...»
...............................................Египетская мифология. Книга Мёртвых

… На папирусной ладье
Мой двойник плывёт ко мне,
Ходит тихо по воде,
Горько плачет у камней…
Он из ледяной слюды.
Мы уходим налегке.
Тают узкие следы
На полуденном песке.

Птица, крокодил, змея,
И кузнечик, и цветок,
Тень его и тень моя —
Улетают на восток.
Медный сокол, тонкий свист,
Чёрный лотос в волосах.
Сердце, полное любви —
На космических весах…

Вздрогнет в чашечке весов
Страусиное перо,
Жёлтыми глазами сов
Поглядит на нас Добро,
Вспыхнет огонёк свечи…
— Чистый… — мне шепнёт душа.
Твёрдо повторю: я чист —
Ни греха и ни гроша.

Лодочник внушает страх —
Не взглянуть в его глаза:
Голова на позвонках
Перевёрнута назад…
В океане тёмных вод
Ни причала, ни моста.
Надо мной хрустальный свод,
Подо мною пустота.
В опрокинутой воде
Вижу камешки на дне.
На папирусной ладье
Мой двойник спешит ко мне…

ТЫ УЖЕ БЕЗЫМЯННЫЙ

«...После взвешивания сердца боги приступят к допросу умершего:
— Кто ты? Назови своё имя.
— Я нижний побег папируса. Тот, кто в своей Оливе. Вот моё имя...»
.........................................Египетская мифология. Книга Мёртвых

… Ветер пахнет полынью, землёй, резедой.
Ты наверно родился под горькой звездой —
Кто тебя напоил неживою водой?
Ты уже безымянный…

Ты фигурка из глины в священной игре.
Посмотри, как в тебе растворяется грех,
И твоя голова пустотелый орех —
Ты уже безымянный…

Запах яблок и солнца в твоих волосах,
И на смуглом плече умерла стрекоза…
Шелестят как колосья в тебе голоса —
Ты уже безымянный…

Покажи мне, где Бог — ты не помнишь Его,
Твою память накрыло холодной травой,
Ты в дорогу c собой не берёшь ничего —
Ты уже безымянный…

ОСЕНЬ ИЗИДЫ

«Я — женщина, <…> жена твоя, сестра твоя… <…>
Небо смешалось с землей. Тень легла на землю.
Сердце мое горит от злой разлуки <…>,
потому что стеною отгородился ты от меня,
хотя не было зла во мне… »
...................................Плач Исиды по Осирису

«Воистину, кто перейдет в загробное царство —
будет живым божеством, творящим возмездие за зло…»
............................Спор разочарованного со своей душой. 4я жалоба

Убит Осирис и разорван в клочья,
Косматым Сетом по земле разбросан.
Хранят Изиду ледяные ночи,
плодов тяжёлых медленная осень.
Обрубки бога, страшные находки,
Пророчества в корзины собирая,
Она гадает, сидя в утлой лодке:
Какою будет жизнь его вторая?

И вот он весь, пронизан тьмой и светом —
Скульптура из светящегося камня.
Она, согласно внутренним заветам,
Узоры из магических предметов
Выкладывает теплыми руками —
Янтарь, бальзамы, ягоды омелы,
фигурки кошек, алые кораллы —
вокруг его божественного тела.
Она его веками собирала...

На полотне мерцают скарабеи,
На царственных устах дрожит улыбка.
Изида, перед будущим робея,
сжимается испуганной улиткой.
Ковчег из драгоценного ореха
Осириса несёт по небосводу,
Его душой светясь в прозрачных реках,
Как эмбрион в околоплодных водах.

Вселенная звенит в преддверье лета.
Рвёт ветер горький прошлое на части.
Все манускрипты мира в бликах света.
Изида грезит о грядущем счастье —
Ловить слова и быть ему покорной,
Угадывая мысли с полуслова…
Бог оживает, как деревья — с корня.
Воскреснет Он —
И всё начнётся снова.

Примечания и комментарии к тексту


Птицелов Фрагорийский. Шёпот Осириса. 2013 -2020

Песни на стихи из поэмы:
Шёпот Осириса. Три песни - Игорь Костин (группа Гоша и Птицелов)(демо, эскизы, акустика)

Ты уже безымянный - Александр Иваницкий

Арфист - Песня Юрия Пронина

Гаснет город в облаке неона.
Тает в тишине бравурный туш.
Щупальца вселенского Содома
проникают в каждую из душ.

Край давно не пуганых, не битых
вечерами прячется во тьму.
Как же нам друг друга возлюбить-то,
если не хватает самому?

Злой синоптик смертного мороза
покрывает разум вечным льдом.
В черепах похмельных бродят грёзы -
криптоденьги, праздность, умный дом...

Близнецами смотрят друг на друга
тени летаргического сна.
Говорят, от этого недуга
лечат мор, цунами и война.

У закрытой двери, на пороге,
постояв с поникшей головой,
твой Господь уходит по дороге,
и пусты ладони у Него.

Просветлённая Жанна
похожа на древнюю белую рыбу,
чьё тело - сосуд,
где плещется тайная прана.

В голове её личного космоса
дремлют Карибы,
волшебные страны,
оливковоглазые боги...

Её зубы как жемчуг,
и ноги как мрамор,
и голос как лассо,
браслеты и стразы блестят в полутьме -
она делает "омм"
для открытия третьего глаза.

Её дети зовут за глаза простипомой.
Они смотрят на небо с балкона.
Они - покемоны.



П. Фрагорийский
из кн. Многоэтажка

Готовясь к вечным холодам,
мы на дрова пустили древо,
и пьёт вино хмельная Ева,
и мясом давится Адам.
Едим, как будто завтра смерть.
Свиреп наш тёмный древний голод.
Висит змея на ветках голых
в стране весов, часов и мер.

А помнишь, как из райских кущей,
из нежной дымки голубой,
сквозь кружева ветвей цветущих
смотрел Отец на нас с тобой?
И мы не ведали обмана,
и были все слова просты,
полны ладони сот медвяных,
теплы отцовские персты.

Сломался мир фальшивых песен,
как музыкальный автомат.
Качая головою песьей
и нас давно сведя с ума,
всё шепчет отчим суррогатный,
звезды угасшей мёртвый дух,
на языке малопонятном,
что мы давно уже - в аду.

П. Фрагорийский
Из кн. Тёмная вода