Просто город...
две высотки –
друг на друга окна смотрят,
лысый скверик посерёдке,
а на пятом этаже
ты глядишь в окно напротив,
познакомиться не против:
кошка ты, я рыжий кот, и...
мы влюблённые уже.

Припев:
Мур-амур-амур, мур-амур-амур,
мур-амур-амур-амур-амур.

Этой ночью наши тени –
выше комнатных растений,
выше крыш – пронзают темень,
чтоб коснуться, и обнять,
теневым прижаться телом...
Им — хвостов переплетенье...
Нам бы тоже так хотелось
одолеть предел окна!
Припев.

...Снится скверу, снится дому,
снится дворнику седому...
Сновидением ведомы
и весной осенены
все влюблённые немножко...
И, обнявшись на окошке,
теневые кот и кошка
намурлыкивают сны...
Припев.

Хожу-ленюсь, мне хочется слоняться –
от дела тырю денежки минут
в бесплотное мечтальное пространство:
хочу в Париж! Хотя бы заглянуть!

Там жизнь течёт и сладостней, и круче,
пикантнее, изысканней, нежней...
Мечта зовёт, воображенье мучит,
но, видно, не сорваться мне уже.

И вот, оставшись дома, без Парижа,
плету венки певучих слов о нём.
Не сетую — бешусь: огнём гори же,
гори, Париж, любимый мой, огнём!

Кресалом буду я, а ты осмелься
со мной на расстоянии гореть:
и пусть не хватит чёрточек у Цельсия
и с башни съедет в космос Фаренгейт,

и только мы с тобой друг другу светим...
О, как ты не сгораемо горишь
в огне моих со-мнений и со-нетов,
мечтами нарисованный Париж!

Не солнце отразилось в луже, но два оранжевых цветка:
глядят влюблённо друг на дружку — не налюбуются никак.

Уже и снег прошёл, подтаял, и дождь подмёл его следы.
А что цветы?
________Горят мечтами, цветут, не ведая беды!
И длится чудное мгновенье — неделю пятую подряд,
двойным огнём оранжевея —
_______(как будто здесь — оранжерея!)
_____________друг с дружкой взглядом говорят,
седую осень освещают, не погасая ни на миг;
цветут, времён не замечая, и время сторонится их.

Октябрь ушёл, но потеплело, как будто на пороге — май.
Иссякли мысли о метелях — бог мой, какая там зима?!

От этой придорожной были — живого доброго огня —
большая радостная сила вдруг наполняет и меня.
Роятся сказочные мысли о вовсе неземных вещах:
за что цветам такая милость — неувядания печать?!

Ноябрь, оранжево разбужен, заулыбался и затих...
А может быть, не будет стужи?
Совсем не будет?..
Ради них...

столько тепла!..
улыбаешься — в пику вечности, оскалу стекла...
впору кричать: «не отдам!»,
а я отпускаю на выдохе эту даль,
снова вдыхая,
в надежде поймать новое «то же»,
чуть-чуть по-другому уложенное,
переменчивое знакомое,
невéдомое моё,
неведóмое,
мою блажь, мою чудь...— иду искать!..
от тебя у меня — музыка, му-зы-ка, му - зы - ка
просыпается нотками-горошинами, такими хорошими —
в каждой живёт весть:
ты есть,
звучит, простая, время листая,
пишется вилами вещих крылышек на богосинем,
ветром носима —
слов нет —
мелодии силуэт,
тёплая тайна,
в скляни вечности прорастая…
веч...
хрупкая вещь ни о чём,
нереальная,
тает свечой на рояле...
пальцы бегут за мелодией:
каждому кажется — вот, настиг, взять, унести,
а она уже неуловимо растворилась ли, утекла?..
ничей клад

Есть скрипочка, смычок — и город взят без боя!
И рукоплещет пусть затейник и простак,
ведь музыка — вино, и ты всегда в запое,
и музыку свою ты даришь просто так.

Кто силой знаменит, кто — домом, кто — богатством;
всё славно, если дух при этом не зачах,
а нас двоих роднит мотив святого братства,
и оживаю я у твоего плеча.

За славой не спеша, за вещность не хватаясь,
о том, что так нельзя, не слушаем тирад,
и нам любой порог, любая тропка — тайна,
и нет верней опор, которые парят.

Ах, кудри у чела — что завитушки-эфы!
И, будь твоя стезя в раю или в аду –
тебя я приняла, твоим останусь эхом,
я — скрипочка твоя, всегда с тобой иду.

Ты — листопад, я — твой кленовый лист.
Мой абрис — пульс твоей кардиограммы —
кружит меня, и ты со мной кружись
на раз-два-три осенне-рыжей гаммы.

Пусть клиножуравлиный диссонанс
царапает шагреневую память,
которой вовсе не было до нас,
а после нас её похитит пламя

заката... но сегодня, посмотри,
берёза просветлела изнутри,
и в сосняке, молитвенно-янтарном,

проснулся свет без видимых причин,
и спелая калина не горчит,
и ядрышко-сердечко — планетарно.

От этой тени тень живет и водит тень.
Сюлли Прюдом

О, до чего же затрапезный вид
у демонов, принцесс и маргарит,
играемых раз этак миллиардный,
но – будто вновь! И несказанно рады
быть кем-то – не собой! Отстой-кино:
«как он» ходить и говорить смурно,
мечтая – «как она» – любить и гибнуть...
В себя вживляют образы другие
и множат не себя: «того» и «ту»...
На этом пышном «платье от кутюр»
остались запахи чужих подмышек –
перипетии-выдумки из книжек –
Планета Second Hand, вертись на бис!
Играй до слёз заезженный ремикс –
бэушный, замусоленный сценарий;
но тени прошлого сценарии не старят,
и властвует над явным миром тень,
живым питаясь... Мир перепотел,
измаялся, как кот в цепях закован...

Друг, сотворим чего-нибудь такого,
чего ещё никто не сотворил?!

Хрипатый молодой весны гонец
вещал у монумента на макушке,
что положить пора зиме конец.

И пусть весну не переносит Пушкин –
она не птичий грипп – перенесём,
хотя бы спящую, на раскладушке!

Но, видимо, пошли не тем путём:
низвергли зиму сгоряча досрочно –
она лютует ледяным дождём.

Свалялось грязноснежье вдоль обочин –
природу час безвластия постиг:
зима не может, а весна не хочет

на улице порядок навести
и распустить берёзовые почки.
Котам учёным стало не до книг:

сколь ни учён, а на весну заточен!
«Пора, весна-красавица, проснись!» –
терцинами мяучат что есть мочи

в приливе новых неуёмных сил
и в клочья рвут диванные подушки;
а виноват какой-то сукин сын,

а сукин сын, как всем известно –
Пушкин.

Последнее время по кругу бежит вперёд,
привычно верстая мгновения перемен.
И тот, кто транжирил, и тот, кто его берёг,
был меньше того, кто игру запустить сумел.

Последнее время не прочь бы сменить аллюр,
но тени – вдогонку: есть правила у игры...
Термометр, гриппозно знобя, семенит к нулю,
и прыть истрепалась, истёрлась, иссякла прыть.

Последнее время болеет в игре за свет,
но тени сползаются тучно на злобу дня
хозяйничать в стылой обветренной пустоте,
корябают время и шепчут: «пора менять...»

Они же не ведают – негде другого взять,
высасывают из солнца последний мёд...
И мысли всё чаще стремятся утечь назад,
но время по кругу зачем-то бежит вперёд.

Пойдём за город – слушать тишину!
Сначала – по накатанной дороге,
потом – куда нести осилят ноги,
приняв движенья мерную волну.

Пойдём за город! Тишина встаёт
такая, что вначале просто глохнешь,
и вдруг не в такт учуешь под подошвой
шуршанье плотных почвенных слоёв.

То хрустнет ветка, то раздастся стук:
стихи в эфир строчит настырный дятел!
Он сам себе и критик, и издатель,
он сочиняет вирши на лету

в беспроводной людьми забытый чат.
Совсем как ты – поэт-импровизатор!
Ему за счастье весело, с азартом
по буковкам старательно стучать,

не нарушая грёзы тишины...
Так лампы ты не зажигаешь ночью,
и сны гуляют где-то в междустрочье,
не опасаясь клавишной возни.

Пойдём за город! Слышишь, вдалеке,
за сколько – не понятно – километров
стучит, как сердце, поезд... Мир безветрен
и, кажется, не заселён никем...

Нам встретились и благостно текут
весна и осень, близнецово схожи:
ростком зелёным исподволь тревожим
усталый лист когда-то пышных кущ;

приемлешь всё, и проникает внутрь
спокойно-неизбежным постоянством
течение – ни время, ни пространство...

Пойдём за город – слушать тишину...

диптих

1.
Из злобы дня поэзию кроить,
стараясь в злобном духе не погрязнуть...
Из новостных кошмаров на крови,
которые привычней раз от разу...

Из циферок нахлынувших счетов –
их дедморозно почтальон вручает...
Достали! Отложу их на потом
(потом бы не забыть о них случайно).

Из злобы дня крою в семью добра –
одну на всех потёртую холстину.
В моём раю пытаюсь быть добра,
но злоба дня и тут неотвратима!

За словом слово – гряды лишних слов,
будь сказаны, не сказаны – не важно...
И злоба дня звучит уже во всём,
о чём бы ни подумал... Что ни скажешь –

на злобу дня! Дурацкая игра-
война за мирный мир в своей юдоли...

Я что-то отложила на «вчера».
На «позабыть»... Мне так – почти не больно.

2.
На злобу дня поэзия – не в счёт.
Но мысли вслух... Обыденные мысли.
Реально под лопаткою печёт
и сердце в пятки, если страх нависнет.

Плевать?
-----------Забить?
-----------------Забиться под крыло
бездумия, чужие мысли множа?..
Ложь во спасенье – сутью та же ложь,
и полуправда стоит не дороже.

Не это ли беспамятству цена –
«порядок новый»?! По живому режет!
Я – кур, в ощип попавший, куц и наг.
Ты не попал пока, зависший «между»?!

Лови волну! Сыграть пытайся «в масть»!
(Не сделав шаг, не воспарить орлами)!
А нет – так нет. Терпимости припас
нам Овертон в бескровно-бледной гамме.

В “не-”, безымунно, толерантно, “без-”,
не выйдя “за”, прошествовать покорно...

Кино судеб прокручивает бес,
а зритель в зале шелестит попкорном.

терцины

Обидчивый гений обиженно шлёпал по лужам,
обиженный жизнью до самых глубинных начал.
Он знаться ни с кем не хотел, а зачем это нужно?!

Увидел – обиделся, большего не замечал.
Он гением был, не гляди что снаружи невидный:
на нём громоздилась Недевы-Обиды печать.

И всю гениальность его окрутила Обида:
он скудную пищу свою напряжением жил
всю жизнь добывал, находясь под Обиды эгидой,

и честно лукавой Недеве-Обиде служил,
к ней, будто бы к трепетной музе, взывая ночами,
к стопам нерадивой свою гениальность сложив.

Прохожего метко грачи на лету помечали:
«Вот – гений! Он – лучший, он выше банальных похвал!»
Он шёл, многомерность свою воспевая молчаньем –

до дна гениальность в себе изнутри познавал,
был гордо-простужен, привычно-устало-надменен,
Недевы-Обиды своей охраняя права.

А мимо текли биллионы весенних мгновений,
с небес радиацию радости щедро несло,
и шёл по воде до сих пор не проявленный гений,..

...и вдруг полетел, от души напитавшись весной!

(по замыслу точнее сказать /ДО души напитавшись весной/, ибо впитывать можно до какого-то предела, но почему-то читателей "сносит" на привычное-традиционное /от души/.
Увы, напитаться "от" невозможно, но раз уж все так привыкли - так тому и быть.)

щщщщщщщщщщщщщщщщщщщщщщщщщ

Вариант в виде авторской песни

Гений

Обидчивый гений обиженно шлёпал по лужам,
обиженный жизнью до самых глубинных начал.
Он знаться ни с кем не хотел,.. а зачем это нужно?!
Увидел – обиделся, большего не замечал.

Он гением был, не гляди что снаружи невидный
и пищу свою добывал напряжением жил!
Но всю гениальность его обаяла Обида.
С тех пор он Недеве-Обиде внимал и служил.

На нём громоздились Недевы-Обиды печати,
он к ней, будто к трепетной музе, взывал по ночам.
Но жизнь под эгидой обиды до боли печальна:
весь мир от неё начинает обидой звучать.

Прохожего метко грачи на лету помечали:
«Вот – гений! Он лучший, он выше банальных похвал!»
Он шёл, многомерность свою воспевая молчаньем –
свою гениальность в себе изнутри познавал.

Он стряхивал меты, бурча, что бывает и хуже,
на то, что бывает и лучше, привычно забив.
Был гений противно-хронически-гордо простужен
назло этим всем, кто по жизни его загнобил.

А мимо текли биллионы весенних мгновений,
с небес радиацию радости щедро несло,
но шаркал по лужам ничем не проявленный гений,
себя ощущая усталым унылым ослом.
----------------------------
А мимо текли биллионы весенних мгновений,
с небес радиацию радости щедро несло,
и шёл по воде несуразный, но искренний гений,
и вдруг полетел, от души напитавшись весной!..

Они вышли. Париж был восхитителен до...
Ф. Саган

Рубцовская звезда полей
Столичных звёзд родней и ближе.
Зачем же мне тоской болеть
О том, что не была в Париже?

Киношно-книжные места
Влекут амурно и шансонно,
И по Парижу я в мечтах
Гуляю с призраком весёлым.

Абсента допинг озорной
хлебнём – долой дела и годы! –
и по бульварам Писсарро
идём, любуемся погодой.

И пусть в кармане нет монет
(В мечтах и не было – так стало),
Давай пикник «а-ля Моне»
Закатим в парке под каштаном!

Под устрицы и пармезан...
– Эй, кто там понимает в винах? –
И улыбнётся мне Сезанн
В цветном костюме Арлекина,

И, не здороваясь ни с кем,
В Сорбонну мимо магазинов
Марина выплывет в тоске,
Невыразимо выразимой,

И нас не позовёт с собой –
Не мы тоску её отпустим...
Гулять – и никаких Сорбонн!
Жевать тела уснувших устриц –

Пусть непривычен цвет и вкус,
Пускай банальней, чем казалось,
Но череда парижских муз
За нами крепко увязалась!

Теперь куда? В музейный зал
По гулкой лестнице проникнем,
И упадёт в мои глаза
Времён ушедших многоликость.

И в стёклах, будто в зеркалах,
Себя увижу восхищённо
Нагой Венерой, Жанной д’Арк
И Леонардовой Джокондой;

Пикассо кистью расчленит
Мои последние сомненья,
И мотыльком взлечу в зенит
Ночной парижской ойкумены...

...С рассветом в небо фонари
Взлетели тоже – их не вижу.
Рубцовская звезда горит –
Я снюсь далёкому Парижу.

Таинственней рассветов и закатов,
чудеснее, чем всё, что знаю я,
новорождённый трепетный рояль,
непостижимой музыкой маня,
явился мне и воспарил крылато.

В нём нет ни долга, ни забот, ни бед;
не инструмент, отделанный изящно -
источник первомузыки звенящей
открылся тихой радостью и пел.

Всё – музыка... созвучий миражи,
волнующие мир всегда и всюду,
являющие свет, любовь и чудо –
я был, я есмь, я непременно буду,
мы – будем, потому что это – жизнь.

Мы – вечности причастная волна,
несущая в неведомые дали, -
вздымают крылья вещие рояли,
и, лебединой музыкой полна,

во всякий миг рождается сама -
ни суетным, ни грубым не разрушить -
сквозит, струится, сопрягая души...
Лишь только сможешь научиться слушать,
пространства – прочь!
-------------------------Волнуйся и внимай!

Ей в сорок первом – восемнадцать лет:
открытое лицо, поволжский говор –
девчонка из деревни – просто повар,
Она бойцов кормила на войне.

Нет, не стреляла, не ходила в бой,
но для Победы чистила картофель…
На старом фото – русский полупрофиль –
она была такой вот молодой!

А кухня полевая – «малый тыл» –
большой котѐл, дающий жизни силу,
которая из боя выносила,
невидимо спасала от беды.

И так, с войною в ногу, день за днѐм
вершила путь поварня полевая
и приближала день девятый мая
уютно-мирным кухонным огнѐм.
---------------------
...Порою ей привидится во сне:
она обед готовит... на войне.

Ты привыкла — чудес в этом мире нет,
и как-будто уютна сырая мгла...
Но однажды откуда-то хлынул свет
в эту тёмную нору, где ты жила.
И ослепли расчётливые кроты,
ушуршала трусливая сводня-мышь...
Почему же ты медлишь? Зачем же ты
не на свет, а от света стремглав бежишь?!

Но в глазах — невыносимая резь...
Проще - без...

Свет лохматых фонарей
от площадки до дверей
расшумелся, разыгрался!
Свет лохматых фонарей,

как мальчишка лет пяти,
засидевшись взаперти,
и вприпрыжку, и вдогонку!
Как мальчишка лет пяти —

выше — больше — дальше всех
разбросал кудрявый снег
по лучам своим летучим!
Выше — больше — дальше всех

зимней ночи чудный дар —
разлохмаченный фонарь
закатился к нам в окошко
...и остался навсегда!

(мечтания Веры Павловны)

Ты — моё молчаливое море,
я — твои шумные берега.
Мне — твоё дыхание оберегать,
тебе — выласкивать каждый изгиб побережья,
мне — снаряжать рыбака с мережей
для поимки неугомонных летучих рыб
над твоей неоглядно-непостижимой волной,
звучать чаячьим скримом в пенистых облаках...

Да, ты такой — непредсказуемый в первых строках:
то широк и тих, то певучий стих в каждой горсти твоих вод,
и вот уже с налёту бодаешь песок и плюёшься тиной картинно,
потом виновато накатишь в кудрявые кружева моих отмелей...

И вдруг — полный штиль — будто ты не здесь...
Надоело нежиться на мелкой воде?
Уходишь в иные, недоступные мне глубины...
Напрасно мой маячок слепо шарит лучом —
нипочём не разглядеть ему, как ты закаляешь волю упрямого Грэя...

А я берегу розовую Ассоль, умываюсь росой и учусь твоей тишине,
особенно пронзительной, когда рядом нет...
Сохну, твердею, беззвучно твердя, что страшного — ничего
в том, что ты — временно — вышел из берегов,
потому что ты — моё море.

*Скри́минг или скрим (от англ. screaming — «крик» )

Был дом от прáдедовой руки,
фасоль по стенам и мотыльки,
в тени – скамейка...
Скрипели ставенки нараспев,
а в шелковице среди ветвей
жил соловейко.

А дом стараниями блестел,
чтоб от прохожих и от гостей
не стыдно было,
мочалом лыковым каждый май
белила бабушка всё сама
и окна мыла:

в извёстке кофта, чуть-чуть платок
собьётся на ухо, но зато –
свежо и славно!
Мы вместе с бабушкой ввечеру –
в обход-осмотр по всему двору,
закроем ставни

на самокованый длинный крюк:
(дела, похожие на игру):
теперь порядок.
Прапрадед эти крюки ковал.
Теперь другие важны дела –
ковать не надо.

У двери – пышный жасмина куст,
и двор почти не бывает пуст –
гостюет сродня:
в лото играть за большим столом,
«Рэвэ́ та стóгнэ...» тягнýть гуртóм,
и разговоры о сём о том –
я ссор не помню –

рассказы слышала про войну:
рвались снаряды вот тут, вокруг –
так жутко было!
От страха прятались под кровать...
А беженцев посреди двора
убило миной.

Не до того, чтоб куда нести –
самим бы выжить, детей спасти –
тут и сховали.
Оградка, маленький обелиск,
в цветах, под вишней лежат они,
где смертью пали.

Прошло то прошлое – город рос,
в семидесятых пошли под снос,
под новостройки:
могила, дворик, прадедов дом –
оплоты памяти и трудов
в миру нестойки.

«Однушки» дали за то взамен –
не нужно стало держать в уме
побелку, крышу...
Но нет жасмина, беседки нет,
родня не сгрудится на обед –
то время вышло.

Дедов и бабушек нет в живых,
А я последняя здесь, увы,
из прошлой стаи...
Гудит в артериях вечный зов –
велит что помню писать, с азов –
оставить память.

Позднелетняя картинка:
пролетает паутинка —
паутинка-августинка —
зрелый август поседел
безмятежно, акварельно...
Птиц не слышно на деревьях,
лишь цикада со свирелью
сторожит земной надел.

Луг отрос и снова скошен.
Куст шиповника роскошен,
будто девичий кокошник,
и наряден, и хорош
в огоньках пунцовых бусин.
Но шипы за так не пустят:
или колко, или пусто —
руки не убережёшь!

Свежесобранный шиповник
разложу на подоконник:
долго будут пальцы помнить
каждый маленький укол,
озорную непокору,
но длиннее — память взора,
и опять влекут просторы
из далёка в далеко.
-------------------------

Отвезу внучатам в город
из деревни полный короб
звонких яблок, дынный колоб
и чего-нибудь ещё,
и по-сказочному тихо
расскажу, как паутинка,
паутинка-августинка
мне спустилась на плечо.

************************************

Такая, значит, моя стезя:
гостей встречать, назначать на роли;
а тараканов моих нельзя
мне ни придерживать, ни неволить.

Пускай потешатся и пока
грызут мой глобус, ломая жвалы.
Но гости!.. Эти – в моих руках,
и, если честно, то мне не жаль их:

здесь всё на мне – и обуть-одеть,
и души выпрямить под костюмы,
и чёрно-бело на мир глядеть
их приучить, и – поменьше думать.

Контрастным фронтом войдут на ринг,
войной за клетки – священным бредом,
И будут падать, крича своим:
«Держись! добудь у врага победу!»

Опять и снова гостей влечёт
по рангу строиться, драться, спорить.
И чёрно-белая кровь – в зачёт
в тисках дозволенных траекторий!

Напра-налево, вперёд и – пли!
Игра в дуальность – игра на вылет.
В душе сомнения поднялись?
А кто за правду играл? Не вы ли?!

Кто - «враг»?! – Такой же, один в один,
но лишь костюм разглядит историк.
И вот – победа, ты – впереди,
ты – королева?! Что толку спорить,

идём, отпразднуем?! Петь и пить!
Забудь печаль, отожги по-полной!
Ни зла, ни радости не копи –
сюжет игры принимай покорно.

Прости меня, или не прощай –
прощенья акт для меня бессмыслен,
ведь я при встрече не обещал
за дерзость статус тебе повысить;

а всё, что было – уже не в счёт,
победы музыка отзвучала.
Я заразился игрой, о чёрт!
Да к чёрту эндшпиль – начнём с начала!

Поэт оплачет проруху-жизнь:
и что случилось, и что могло бы...
...а скарабеи моей стези
под плинтус катят кровавый глобус.

ШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШ
Сокращённый конкурсный вариант

Такая, значит, моя стезя:
гостей встречать, назначать на роли;
а тараканов моих нельзя
мне ни придерживать, ни неволить.

Пускай потешатся и пока
грызут мой глобус, ломая жвалы.
Но гости!.. Эти - в моих руках,
и, если честно, то мне не жаль их:

здесь всё на мне — и обуть-одеть,
и души выпрямить под костюмы,
и чёрно-бело на мир глядеть
их приучить, и - поменьше думать.

Контрастным фронтом войдут на ринг,
войной за клетки - священным бредом,
и будут падать, крича своим:
«Держись, добудь у врага победу!» -

опять и снова... Гостей влечёт
в игру дуальности - драться, спорить,
и чёрно-белая кровь — в зачёт
в тисках дозволенных траекторий!

Поэт оплачет проруху-жизнь:
и что случилось, и что могло бы,
...а скарабеи моей стези
под плинтус катят кровавый глобус.

Шили мы с сестрой слонёнка
из цветастых лоскутков.
Шёлк свернули трубкой тонкой:
вот он, хобот, и готов!
Уши сделали из плюша,
из шнурка — весёлый хвост.
Из чего же сделать туло-
вище — это вот вопрос?!
Мы нашли на полке шляпу —
то что надо для слона!
Всё равно ведь летом папе
шляпа вовсе не нужна.
Взяли мы с сестрой иголку,
нитку вставили в ушко.
Шили прочно, шили ловко -
получилось хорошо!

Только закрепили шов -
слоник встал да и пошёл.

Как будто на хлебную мякоть медовый поток,
закат перелился на землю - кончается вечер.
Витает над полем невидимый глазу Ван Гог,
наносит по капле ко времени мороси млечной

едва различимо сквозь облачный пух и перо...
А ниже, с ветвей, долгожданный полёт обретая,
осенние листья становятся вдруг на крыло,
по-птичьи хлопочут: им кажется, что улетают;

торопят друг-дружку - спешит листопад-караван,
шурша о несбыточно-сладком, что ветер навеял.
Ван Гог улетает вдогонку - полёт рисовать,
оставив эскиз недописанной ночи на небе.

Навстречу им хочется выйти — глубинно вдохнуть,
всю соль новоявленных звёзд ощутив, прослезиться
светло и торжественно - здравствуй, весёлая грусть
прощального бала на волю слетающих листьев!

Ах, ветреный праздник! Восторгам подсчёт ни к чему,
но знаю иное - предзимний бухгалтер не дремлет:
Ван Гогу оплатят бессмертьем — довольно ему,
а листьям довольно полёта - отпущено время,

где каждый по ветреной воле в предзимье несом -
мелькают миры в пестроте, проносящейся мимо...
Теряют по осени кроны неверных «птенцов»,
к рукам приберёт и сочтёт их бухгалтер предзимья.

Сотри случайные черты,
и ты увидишь...
А. Блок

Когда совсем не ладятся дела
и дни ложатся неподъёмным грузом,
Ты так и знай: случайных черт обуза
меня гнетёт, и ноша тяжела

так, будто не взрастив своё зерно,
чужой багаж влачит душа живая.
Я от заботы той изнемогаю.
И, знаешь, мне совсем не всё равно,

что поутихла прихоть приходить
туда, где непременно растревожат...
Сжимается шагреневая кожа...
Сними с меня заклятие, сотри,

а с ним – сомненья, зависть, споры ссор,
случившихся и тех, что не случились...
Я не держусь за прошлые причины,
я только начинаю, с этих пор,

вдруг осознав, что я – немного Ты!
Ведь даже если я Тебе приснилась,
во мне звучит Твоя большая сила –
кристально-неслучайные черты.

My WebPage

My WebPage

My WebPage

My WebPage

http://litset.ru/publ/19-1-0-43395

Соавтор - внучка Елизавета Соболева, в три года

Солнечные зайчики
прыгают в окошко,
я играю с ними
и ловлю в ладошку.

Вот, поймала! Заинька
тёплый и хороший,
но на месте не сидит
и дрожит немножко.

Удержать его в руках
просто невозможно!
Это детка солнышка,
зайка-понарошку.

Волку снился странный сон,
Будто на балконе он,
Но балкончик без перил:
Уф, куда он угодил?

Слышит Волк какой-то вой,
Видит: шарик голубой
Опустился рядом с ним,
А вокруг – огонь и дым.
Шар погас, открылся люк,
Из него выходит вдруг
Заяц – в шлеме, уши вверх,
(Волк – голодный, как на грех).

Волк на Зайчика глядит,
Мыслит так: «Ну, погоди!
Милый Зайчик, кыс-кыс-кыс –
Ишь, ну прямо суперприз!»
К Зайцу лапу протянул,
Тот в ответ лучом кольнул:

«Го-во-рю те-бе:"Сто-я́ц!"
Я – кос-ми-чес-кий За-я́ц!
Луч-ше ты ме-ня не трожь!» –
Стал колючий, точно ёж!

Волк зубами застучал,
Как-то робко промычал:
«Ждать не ждали мы гостей
И космических вестей», –

Сам же пятится назад,
А балкон-то без оград!

Волк – кувырть – и вниз летит,
Космос меж ушей свистит.

Бух – свалился: «Прилетел! –
Чешет шишку. – Вроде цел!»

И проснулся... Оглянулся:
Он с кровати кувыркнулся!

Не ревную, как прежде, неверную фифу-рифму,
не горю ожиданием в темя стучащих строк.
Видно, время прошло... Проскользнуть бы меж мыслей-рифов
и не мучить сверхсрочным сидением стул и стол.

Но привык: как пьянчуга за водкой, за словом лезу,
если хочется походя строчку метнуть плевком.
Что ж не льются слова? В них ни капельки нет поэзии -
голосуют молчком за негласный сухой закон.

Карабас одиночит - стишата сбежали, сплыли,
их другие подмостки сманили к себе играть.
Безмальвинный, побитый молью, покрылся пылью
мой театр с черновыми запасниками старья.

Я в партере один, оглушённый бесстишьем будней,
недвижим и задумчив, похожий на манекен.
Лишь натянутый купол звенит на ветру, как бубен,
и надёжен, и цел: с ним пока ещё всё о’кей.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
Что-то нужно менять... Но чего я хочу? Как быть мне?
Я под куполом этим почти что под колпаком,
и шевелится мысль в направлении: как мне выйти...
Параллельно - другая о прежнем грустит тайком.
---------------------------------------------

Критическое обсуждение стихотворения состоялось здесь: http://litset.ru/publ/15-1-0-41020

Благодарю за вдохновение автора monterrey http://litset.ru/index/8-880
и стихотворение My WebPage

***
Стало слишком холодно в ноябре.
Снег роится-вьюжится во дворе.
Можно зиму праздновать в той поре,
ездить
на летучих санках – быстрей с горы,
в лоб снежком прохожего одарить,
нечто новоснежное сотворить
вместе...

Только одиночится мой ноябрь –
воробьишко певчий во мне озяб:
хочется подальше уйти в себя
греться,
воробьишку грустного подлечить,
внутренний бедлам пережечь в печи...
...Кто ещё скитается там в ночи
в сердце?!

Растепли́ мне душу, добудь огня!
Наступает время меня менять!
Будем революцию сочинять
с песней!
Всё перелопатим, от «Аз» до «Ять»,
так, чтобы не злиться, не обвинять
и на грабли встречные не пенять –
слезть с них!

Всем дурным привычкам сказать: «Капут!»,
отвертеться враз от сердечных пут,
стать невозмутимее сотни будд
вместе...
------------
...Самоизвлекаясь из тесных недр,
покажусь прохожим умней, стройней,
внутреннее солнце включу сильней,
если
стало слишком холодно в ноябре...
стало слишком холодно в декабре...
стало слишком холодно в январе...
...привыкаю к холоду в феврале -
в марте будет легче.

Трачен
зрелой осени месяц -
бездорожно замешкан,
листопадно расхристан.
Ничей
холст без радужных красок,
беспросветно-бесстрастен,
проворонен без смысла.

Мячик
солнца скрылся из виду —
это очень обидно:
где отыщешь теперь его?
Плачет,
плачет девочка-Лето
в хмуром пасмурном «где-то»
неприметна, потеряна.

Грачи
вертят вихри галактик,
что им стоит накаркать
в непогодь перемены...
Горчит
дым осенней расплаты:
птицам незачем плакать,
просто чувствуют - время...

Значит,
будет всё по приметам:
горизонт фиолетов,
небо стыло и волгло.
Плачет,
плачет девочка-Лето
и с листвою отпетой
улетает... надолго.

"Урри, Урри, не хватай его сразу, узнай, где у него кнопка!"

Электроник вникал в макаронных божков спичи:
где-то сольдо упал — за него не купить спичек,

и, строка за строкой, сотнеликий галдёж в рупор —
новостей по рукам проплывают сквозь Google трупы.

Теле-визо-шаман сам себя закамлал в почки —
пиво есть, шаурма, и война не игра — проще:

OFF всегда под рукой — бестелесно пали, шмыгай!
Чуден мифов расплод по велению клик мышьих,

встречно наперебой электронным свистят ветром —
оцифрованный бог поедает онлайн-жертвы.

Это можно понять, но от этого не легче.
Эй, профессор, опять бисер мыслей в YouTube мечешь?

Кто там вслед за тобой на потеху чудны́х публик?!

...В лес ходил — колобок, а на выходе, глядь — бублик.

Жить надо так, чтобы тебя помнили и сволочи.
Фаина Раневская
*
Светлая память — награда.
Памяти жаждать — клеть.
Что мне за радость, что гады
держат меня в уме?

Важно ли мне, что мрази
в грязной своей возне,
пачкая и терзая,
вспомнят и обо мне?

Что мне с того, что сволочь,
мной уличённая, впредь
о сатисфакции молча
будет зубами скрипеть?

Мне не до них. И полно.
Пусть себе слюни льют.
Мысли мои наполнены
теми, кого люблю.

Жить паразитам на память,
в пепел сгорая в борьбе?
Было. Довольно. Не надо.
Чем бы не тешилась падаль -
радость лелею в себе.

О Руси мне спровóрилось спеть,
Только вижу, что и петь – не с руки:
Турки сеют в селении Степь,
А чечены – в селе Родники.

Русский, кто ты – человек али пень?
Оглянись-ка да умом пораскинь:
Твой начальник – Ереван да Пнёмпень,
Приодел тебя Стамбул да Пекин,

Ты согнулся под их каблуком,
И бубнишь под нос, мол, власть – от небес.
Где же прадед твой в раскладе таком,
Если продал ты и землю, и честь?

Ты от водки одурел и ослеп,
Или трусишь так, что в пятки ушла
Та широкая, с бескрайнюю степь,
И свободная, как ветер, душа?

Жалко внуков? – Да, поднять бы успеть,
Только жить им ты сулишь в города,
А пустую беззащитную степь
Чужеземцы заберут – навсегда.

И пока ты, брат, живёшь на авось,
Депутатье подрастит кошельки.
Им сподручней, если мы – все поврозь,
И сосед на соседа – в штыки.

Там подправят – подрисуют закон,
В том законе ты к земле – не при чём:
За посулы да под чарочки звон
Голосуй за них – ещё и ещё...

И прими себя, что раб из рабов,
Что скукожилась душа от оков,
Соглашаешься с рабской судьбой
Ты отныне и на веки веков.

Не зови во искупление смерть -
Не пребудет покоя в костях:
Не простит тебе предательства Степь,
Родники тебе вовек не простят.

(конечно, это лишь попытка рубаи - знатоки отыщут к чему придраться - приходите, буду рада советам)
*
Плыли летние грёзы, легки, хороши.
Лето тело пекло, не касаясь души.
Я душой обожглась о закат одинокий,
Прожигающий осень с далёких вершин.

**
Я весною был голоден, беден и гол.
Чтобы на ноги стать, я работал, как вол.
Урожай мне - награда, довесок - усталость:
Кто из этих двоих будет дольше со мной?

***
Что ни год - повторяется в мире одно:
Пересменка сезонов известна давно.
Всё уйдёт в свой черёд, в свой черёд возвратится,
Но чего-нибудь нового ждём всё равно!

****
Ты кручинишься: дождь - повод слёзы пролить.
От жары у тебя всё на свете болит.
Ветер - пыльно дышать, снег - пороги в заносах...
Подскажи, чем капризы твои усмирить?

****
Если мир потерял для тебя новизну,
Если радости нет ни душе, ни уму,
Ты попробуй уныние в стих переплавить,
И напой его, тихо тревожа струну.

Если слёзы наполнят от песни глаза -
Не стесняйся - в тоске запираться нельзя.
И сознание станет яснее и проще,
И откроется смыслов иных новизна.

Облака смотрелись в речку
и ныряли с высока.
Речка мчалась в бесконечность
и купала облака.

Налетали тучи стаей,
низко над землёй неслись,
речку в дождике купали,
а потом взмывали ввысь

озорными облаками,
а весёлая река
в бесконечность утекала
и купала облака.

По мотивам следов или по следам мотивов о Вере Павловне

"Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье.
И молодость погибшую мою. "
М. Лермонтов

Погибла молодость моя,
неверным призраком маня,
счастливым сделав не меня:
коварство бьёт под дых!
Ты в платье страсть как хороша,
но платье может помешать,
а уж без платья, чуть дыша...
но нет, зажгла не ты!

Ты – Бони, я – почти что Клайд;
не забракуешь этот клад:
не жизнь, а карточный расклад
в покрове темноты!
Мы так дойти сумеем до
призов по самбо и дзюдо,
но быть мне Синей Бородой,
ведь разожгла – не ты!

Я вновь тону, тебя обняв,
пульс – низвержение октав,
и можно всё, как в Corel DRAW,
в пучине красоты!
Я твой, как пёс, но шал, как кот,
ты потеряла мой покой,
и больше не видал никто,
но разожгла – не ты...

Ты – междубрачья кутерьма,
моя и воля, и сума,
я от тебя сойду с ума
в дольмены и скиты,
но узы тонкие крепки,
ведь, всем завалам вопреки,
ты знаешь, где мои носки!
Но... нет, нашла не ты.

Мне сегодня – опять напролом – сквозь твою правду,
Потому что она – не права, от неё – козни:
Ты опять на меня «сауроново око» направил:
Мелешь вздор о «собачьем» супе,
о зле (о моём),
о зле (на меня) и розни

Между нами. В ответ – выдыхаю проклятья сучьи,
déjà vu поединка, впечатавшегося в стены.
Это даже не больно – привычно-обидно-наскучило,
Мне бы только суметь – сиганула бы и улетела,

Но с любой стороны – по четыре стены, и прежде
Правота меня подло словила – под стать икоте!
Я беру и беру – сталинграды и будапешты –
А они – не нужны мне, бросаю: какого * чёрта! –

И – как будто с моста – между слов, между мыслей, между –
Чтоб «и время прочь, и пространство прочь», и – аминь...
То дурная игра – паковать в обвинения нежность!
Придавили меня терриконы словесного спама –

Неподъёмно... Смирюсь: буду правильной, скромной, послушной...
Вот и славно. И буря прошла, будто стих ветер.
И гнетёт пустота, и не спетые песни глушит.

Я состарилась лет на пятнадцать за этот вечер...

* * *
Это – ещё не я,
это – ещё не ты...
Это моя мечта
строит к тебе мосты...

Песни шумит прибой,
лунной дорожкой – путь:
встреча нас ждёт с тобой
где-то, когда-нибудь...

Полночь... В кармане брюк
дремлет счастливый билет...
Дождика мерный стук...
Клавиш бессонный бред...

Знать бы, что это – ты...
Знать тебе: это – я...
...Хрупки весенние льды
И глубока полынья...

Это – ещё не стихи,
Это – стихов причал...
Бурей в четыре руки
Омут рояль раскачал.

*
Я скажу вам по секрету:
ненавижу я учебник,
потому что в нём профессор
о вещах, совсем не нужных
написал большую скуку
и большую ерунду.

В жизни всё совсем иначе!
И зачем зубрить по книжке
то, что в жизни — параллельно?
Но приходится, иначе
все мораль читать возьмутся,
будут пальцем перед носом
указательно трясти
и себя в примеры ставить:
"Вот какие молодцы мы",
а на самом-самом деле -
просто скучные зануды
с оловянными глазами
на безрадостном лице.

Вот совсем другое дело —
путешествовать в другие,
замечательно не наши
параллельные миры!

Что там делать - это я вам
не скажу и по секрету,
потому что параллельно,
но для этого не нужно
вычисления процентов,
килограммов, километров,
уравнений, выражений
с неизвестной буквой "Х"!

Там — живи себе под солнцем,
пробуй, думай - без оглядки
на запреты и уловки,
на слова авторитетов,
потому что — параллельно,
занимайся чем захочешь,
и никто тебе не будет
тупо ездить по мозгам.

Я скажу вам по секрету,
если сможете услышать,
потому что я сегодня
(и вчера, и послезавтра)
обо всём, что точно знаю,
очень громко промолчала,
глупо стоя у доски.

В марте 2016 года в городе Запорожье (Украина) был снесён памятник В.И. Ленину, стоявший с 1964г. на фоне Днепрогэс им. Ленина.

Стихотворение написано под впечатлением этого события.

*
Запорожье весеннее била дрожь -
не унять и горилкой со шматом сала:
то бессмертья не сдюжил опальный вождь,
будто снег, истаявший с пьедестала.

Хватит, Ленин, бессмысленно мавзолеть.
указуя на гребень большой плотины.
Всё сменилось за эти полсотни лет:
с коммунизмом больше не по пути нам,

не идут демонстрации, ты — ничей.
Помнишь, как возлагали цветы к подножью?
Видно, тот, кто клонировал Ильичей,
не у дел, и тебе уже не поможет.

Не шумят у святыни большевики:
люд притих, как ослабший за зиму улей.
Едут мимо оплёванные «совки»,
память детства уставшие караулить;

Торопясь за химерами, колесят,
потеряв направленье... к чему стремиться?
Чересчур неразборчивы голоса
тех, кто водит всевластным перстом в столицах.

Знаешь, Ленин, ты многими был прощён,
и добром поминают Союз, и вздохом.
Ленин-памятник - каменный гость ушёл,
погребая «про-ленинскую» эпоху.

Вот и всё: твой незыблемый пал престол.
Слову Ленина больше никто не внемлет.
Ты низвергнут, как старый фонарный столб;
оглянулся прохожий: а был ли Ленин?

Бывший город молитвой запёкшихся губ
Поднимает с рассветом, настойчив и груб,
Задаваясь повесткой сурового дня:
Накормить?
Обогреть?
Повязать?
Расстрелять?..

На проспекте - панамы слепых фонарей
И отверстия бывших парадных дверей,
Металлический лист, так похожий на флаг,
На ветру дребезжащий фальшивое «фа»...

Бывший город открыт для пиров воронья:
Вышел зайчик – гулять, и охотник – стрелять,
Место встречи напрасно пытались менять,
Раз-два-три – полегли и четыре, и пять...

Бывший город, похожий на брошенный труп
В тишине ожидания адовых труб
Отпевает охрипло-надорванный блюз
Где-то с той стороны: от «люблюууу» до «убьюуууу»...

(о вечных вопросах)

Моя душа – божественный карман –
висит на мне горбом, собою гордым,
до дыр протёртой нищенскою торбой –
духовности святые закрома.

В утечке времени повинна – до краёв
давно уже ничем не наполнялась:
плохое по дороге растеряла,
рассеяла хорошее моё.

А чем горда? В душевном копошась,
я нахожу вопросы без ответов
и пошлых благоглупостей приметы –
грызут, грызут, шуршат, шуршат, шуршат,

Пеняют: «То не мы, то селяви
изранила... И всё ей, стерве, мало!»
"Карман" мой сирый, тощий, исхудалый
от этой какофонии кровит

И ноет, как натруженный сустав,
и бередит пожухлые страницы...
Нет, право же, не стоит копошиться,
душа на месте – повод крепко спать.

Но не уснуть — пока ещё не срок;
латаю душу ниточками строк.

Такая вот история:
однажды, совсем недавно, в 2016 году
/однако через время это "совсем недавно" непременно превращается в "однажды"/,
Квартира №№ предложила конкурс: придумать подписи к картинке...My WebPage

Конкурс прошёл.
Мне стало жаль расставаться с этой замечательной картинкой, и я решила приютить её на своей странице вместе с теми подписями, которые у меня придумались в процессе.
Уж тут-то я могу не ограничивать-ся тремя конкурсными вариантами. )))

1.
Квинтэссенция аутизма
2.
Инволюция офисного планктона.
3.
Йога для чайников
4.
Попочки должны быть попендикулярны
5.
Митинг партии блюдолизов
6.
Самообнуление цивилизации ЗЮ
7.
Несинхронная конгруэнтность трансмутации
8.
На-блюда-тели
9.
Медитация тотальной оптимизации
10.
Отмывание нефтедолларов
11.
Наука потреблять
12.
Планета "О" без ян
13.
Тотальная непруха
14.
-Не сомневайся: ты этого достоин!
15.
Самоаналитический флэшмоб.
16.
Ракурс
17.
Ямочный ремонт на центральной площади
18.
"- Видишь суслика?
- Нет
- И я не вижу. А он есть."
19.
Реклама фильма "Человеки-червяки"
20.
Докопаться до сути
21.
Не рой другому яму...
22.
субботник первопоселенцев на Луне
23.
Мой-до-дыр - нано-версия
24.
Окормление чёрных дыр

Мотив любви
Под фиолетовым зонтом
Сокрыл двоих
От пересудов и радений:
Мол, не до вас,
И не поспело время;
Стихи – сейчас –
Всё остальное – на потом!

Ты вспоминай!
Ведь это были ты и я!
Совсем недавно
С нами всё происходило!
Вот только расплескались
Музыкой чернила –
И не узнать:
Строка твоя или моя.

Ах, до чего
Мне эта музыка мила!
А от неё,
Скажу тебе я по секрету,
Кружится зонт
Любви, волшебно-фиолетов,
Роняя капли –
Буковки в тетрадь.

Что сочинять?!
Пусть это будем ты и я –
Споём о нас.
Войдём в поэзии пределы!
Он с нами – зонт
Своё волшебно знает дело –
Не пробил час
Нам этот зонтик закрывать!

Не торопи –
И время выберет момент
Задвинуть в даль-
ний угол окончание
Поры, где мы
Парим, окутанные тайной,
И нас хранит
Нестойкий, хрупкий фиолет.

Сияли звёзды, как гвозди, вбиты
в твердыни млечные, как в порог.
Но был Магистр в тот день сердитый,
и, в мир прицелясь, спустил курок.

Мишень упала – фанерным мишкой,
мир кувыркнулся, хлебнув огня.
В не-мирность эту из дула вышел
пророк процентщиков и менял,

и всё, что было – зависло в лисьем,
ему не дорого – на карман.
И потекли времена транс-миссий,
теней забывчивых времена.

А звёзды, сбитые с панталыку,
забились в судорогах тревог
и стали падать с безумным криком,
на землю сыпаться, как горох:

в пыли завалов терпели муки,
в дыму разрухи – событий вязь
теряли, светлые, в темень руки-
лучи вздымая – прося, молясь,

губами горе перетирая,
страдая призрачною виной,
стремясь из ада к порогу рая,
сгорая начерно по одной.

Магистр ждал-поджидал развязки,
глотая серный прогорклый дым,
ехидно щерился, щуря глазки
на белый свет, закопчённый им.

А звёзды пели, что было лучше,
что было краше, но не вернуть...
...Магистр однажды своё получит,
а звёзды – бог с ними, как-нибудь.

"– Если ты опоздаешь хоть на одну минутку, – сказала фея, – твоя карета снова сделается тыквой, лошади – мышами, а твой пышный наряд опять превратится в старенькое, залатанное платьице." Ш.Перро

Престарелая Золушка
курит взатяг
в ожидании феи.
Престарелая Золушка
топит котят
и лелеет мышей.

Престарелая Золушка
дарит им крошки
с чужого стола.
Тихо полночь крадётся
облезлою кошкой,
и спать бы пора...

Престарелая Золушка
"луковый дождь"
утирает с лица.
Престарелая Золушка,
что же ты ждёшь,
во имя отца?!

Сковородки блестят
наподобие лун,
отразив циферблат.
В отражении стрелки
"в обратно" снуют -
катят время назад,

и двенадцать часы
никогда не пробьют –
не закончится бал!..
...И в былое мышатами
мысли снуют,
только нет волшебства.

...Престарелая Золушка
пряжу сучит,
и суставы хрустят.
Престарелая Золушка
травит мышей
и ласкает котят.

Престарелая Золушка
хлебы печёт –
накопилась зола.
Престарелая девочка,
ты ни при чём –
это жизнь такова...